Почетный профессор открыл пасть, подумал и закрыл. Ругать студиозуса было бессмысленно. Тем более, что верховный ан Терс точно бы восхитился такой расчетливостью парня. Маг читал курс по политическим и экономическим наукам, и, самое главное, договорам — и всегда говорил на занятиях, что надо выбивать максимально выгодные условия. И драться до последнего клочка шерсти за каждую букву — тогда есть шанс получить хоть малую часть от запрошенного.
— Зачет будет, — согласился кан Ганте, — а клык… ну только если сам на церемонии дуэли выбьешь.
Клав уважительно оценил хитрость и размеры медведя. Дураков нет с таким тягаться. Он на прошлогодней даже белку прижать не смог. Хотя вроде парнишка там был не особо сильный, зато верткий и кусачий.
— Я пацифист законченный, — мрачно буркнул Клав. И покосился на угол с ведром. За последние полчаса он смотрел туда со все возрастающим вожделением. Но при профессоре было как-то неудобно. Да и вопрос еще как добраться? По медведю что ли бегать? Спать-то на нем еще ладно, а вот так — не будет ли это воспринято как знак неуважения? Вроде бы давно канули в аналы прошлого те времена, когда разгневанные преподаватели могли подзакусить нерадивым или нерасторопным студентом, но рисковать было отчего-то стремно.
— Похвально, — качнул лобастой башкой медведь, — тем более, что по военному искусству вы плохо успеваете.
Клав возмущенно фыркнул, но объяснять, что профессор кан Флорец к нему просто несправедлив, да и вообще придирается. А завалить на тренировках матерый волчара мог кого угодно. Он, на фоне остальных был сравнительно неплох, мог целую лучину махать мечом, уверенно за сотню шагов бил из арбалета и лука. Правда, стрелы не всегда летели в цель, но стрелял он красиво — даже рысь так говорила, правда кисточки на ее ушах как-то подозрительно подрагивали. Впрочем, если он попадал — так попадал, по полной. Кана Флореца, например, подстрелил аккурат в то место, откуда у него в волчьем обличье хвост растет. И ладно бы профессор тогда оборотился, так нет расхаживал неподалеку от соломенных мишеней именно в человеческой личине. Так и стрела летела по какой-то подлой траектории: вроде просвистела мимо уха кана, но исхитрилась развернуться и ужалить в зад. Клав вздохнул: по военному делу зачет ему еще предстояло сдавать.
— Искусство настоящего военного не в том, что развязать сражение, а в том, чтобы избежать его, — с пафосом он явно переборщил.
— А талант умного и умелого солдата заключается в том, чтобы уйти с поля сражения целым, и с добычей, — кан Ганте потянулся. На представлениях балагана он видел, как настоящие медведи вытворяли разные хитроумные штуки, но вот ночным горшком, вроде бы, не пользовались. Да и лапы как-то не приспособлены.
— Какое меткое высказывание, — Клав заерзал. — Досточтимый, кан профессор, а человек же венец природы, правда, местами бракованный. Вы ведь сами так говорили… не могли бы вы… соблаговолить… — парень застеснялся. Будь преподаватель в человеческом облике так и причин для смущенья бы не было, а так… мало того, что матерый медведь, так еще и разлегся на весь пол, что даже приткнуться со своими надобностями негде.
Кан Ганте попытался улечься покомпактнее или хотя бы отодвинуться в бок, освобождая один угол. Не вышло, тогда медведь поднялся на задние лапы. Клав шустро скользнул к ведерку. Возвышающийся за спиной и недовольно ворчащий медведь странным образом заставлял ускоряться. Когда парень нервно поддернул штаны и принялся возиться с завязкой, то его щеки пылали жарче летнего закатного солнца. Медведь попытался еще плотнее влипнуть в стенку, впрочем, студиозус и так ловко прошмыгнул в самый дальний угол.
— Премного вам благодарен, — икнул Клав.
— Собственно, биологические функции организма еще никто не отменял, задумчиво пробормотал кан Ганте, примеряясь к ведерку. — Молодой человек, прояви… просвети меня, будь любезен на предмет того, может во дворе обнаружился кто-то из умны или знающих людей, кто обладает достаточными знаниями или потенциалом, чтобы оказать посильную помощь ибо… — медведь не договорил, зато обиженнорыкнул.
Клав пожал плечами и выглянул в одно из окошек — узкое и длинное, словно бойница, оно давало плохой обзор. Даже высунуться толком не позволяло.
— Нет никого, — грустно констатировал Клав, оглядываясь. И, не удержавшись, захихикал. Как-то прежде не доводилось наблюдать большущего медведя, старательно балансирующего на маленьком деревянном ведерке.
— Чем зубы скалить, — буркнул кан Ганте, — лучше бы поддержали. — Клав проявил усердие, подпихнув медведя двумя руками в мохнатый бок. — Морально! — Рявкнул профессор, пошатнувшись и едва не свалившись.
— Я же от всей души, — пропыхтел Клав, упираясь уже плечом в теплую лохматую шерсть. — Мне будет жутко неудобно, если вы, досточтимый кан, оконфузитесь.
Профессор, кряхтя и порыкивая, отполз в угол. Система канализации была до примитивного простой — помои выплескивались, как и повсеместно, в окна, но, благодаря специальному заклинанию, на землю опадало обычной чистой дождевой водой. Клав поглядел на медведя, перевел на ведерко задумчивый взгляд. Естественно, сия малопочтенная роль выпадала ему: у медведя же лапки. Так что кривись — не кривись, а придется. Клав набрал побольше воздуха в грудь, чтобы какое-то время не дышать, и, подхватив ведерко, плюхнул содержимое за окошко. Вопль, раздавшийся спустя мгновение, оказался подозрительно громогласным для угодившего под дождик человека. И тут же по лестнице гневно затопали. Кто-то поднимался вверх слишком быстро и целеустремленно для прогуливающегося человека.
Узнавать, кто его так оприходовал помоями, кан Бослав не стал. А сразу же долбанул в проем шаровым разрядом. Убить такая штука никого не убьет, по болезненных неприятностей доставит изрядно. А медведь был весьма крупной мишенью, да и занимал практически всю площадку башни — так что промазывать было некуда.
От оглушительного рева кана Ганте у Клава аж уши заложило. Медведь, словив шаровой разряд прямо в зад — аккурат сидел на полу возле спуска, затопал и заскакал на четырех лапах, даже попытался потереться поврежденной частью о холодноватую поверхность башенной стены. Клаву даже показалось на миг, что сама башенка закачалась.
Кан Бослав молниеносно перебрал в памяти всех студиозусов, как старшекурсников, так и свежачков — только набранных в обучение, и понял, что среди них точно нет крупных медведей. Был, вроде один медвежонок, но тот еще детеныш совсем, вряд ли так матерно орать может. Бослав от природы был твердолобым и любопытным, вместо того чтобы отступит на нижнюю площадку, профессор риторики взбежал по лесенке и заглянул в проем. Кан Ганте подпрыгивал и рычал, не глядя что творится на полу, собственно и показавшейся головы кана Бослава не заметил. Отшатнуться в человеческом облике от удара могучей лапы Бослав не успевал и просто рухнул назад на спину, оборачиваясь в падении в большерогого козла. Уже в зверином облике Бослав вскочил на ноги, встряхнулся и зацокал по лесенке наверх, зачем-то ускоряясь.
Кан Ганте только-только успокоился после болезненного и жутко неприятного удара разрядом в зад, как тут же в поврежденную часть сильно кольнули. Медведь от боли и неожиданности даже взреветь толком не смог, подавившись гневным воплем. Козел на инерции от столкновения свалился обратно, возмущенно мекнув. Кан Ганте, проявляя чудеса ловкости и акробатики, развернулся так, чтобы выглянуть вниз.
— Это вы… коллега?
Клав похлопал ладонями по ушам: слово коллега медведь прорычал с таким раскатистым «р-р-р», что аж барабанные перепонки скрутило.
— Спешил на помощь, коллега, — бодро отозвался козел.
— Если вы спешили на помощь, то зачем вы попали в мой зад? — возмутился еще больше медведь.
— Простите, почтенный кан, инстинкты окаянные попутали! — Бослав угрожающе наклонил голову. Давно хотелось медведика боднуть безнаказанно, а тут такой подходящий случай и позиция.
Клав несколько раз судорожно вдохнул и выдохнул: в ноздри настырно лез запах мокрой шерсти, да не просто смоченной водой, а качественно облитой помоями козлиной шкуры. В горле запершило, в носу защипало, из глаз потекли слезы. Клав закашлялся и расчихался так зло, чтодаже на ногах не устоял — свалился на колени. Кто же знал, что на обзорной башне линии очищающего заклинания после превращения кана Ганте сбились и весь поток помоев так в необработанном виде и вылился на кана Бослава. Клав представил себе эту картинку, сообразил отчего дернулся медведь — и стал помирать теперь еще и от смеха, захлебываясь и похрюкивая, уткнувшись лицом в пол площадки башни.
Бонд перехватил и второй пакет, в котором, впрочем, ничего бьющегося не было, и осторожно посторонился, чтобы Ларт мог войти в квартиру. Парень протиснулся как-то боком, нервно косясь на голого кибера, полотенце тот по-прежнему сжимал в кулаке. Стесняться как бы и нечего — вон есть нудисты, бодибилдеры, которые голяком позируют, а тут всего лишь кибер с железными кубиками пресса и действительно фигурой мечты. Бонд как раз развернулся, чтобы отнести покупки к кухонному блоку. Ларт проводил его задумчивым взглядом. Почему у людей так не бывает? А тут корячишься в тренажерном зале, домой гантели покупаешь — кстати, надо бы их разыскать и начать качаться, — а мышцы даже почти незаметны. Киборг быстро рассортировал продукты — что на стол, что на полку, что в холодильный шкаф и, наклонившись, стал доставать одежду из стиралки и быстро одеваться.
Рэнтон поймал себя на том, что как-то уж очень пристально наблюдает за процессом, но вовсе не потому, что изучает обнаженного киборга. Просто было что-то: движения? поза? телесная реакция? что привлекло внимание еще в медблоке. Вот бы вспомнить, что именно, но он ведь точно тогда подумал… Черт возьми! Ларс стоял возле окна, вполоборота к хозяину, и в косых лучах опускающегося солнца все шрамы и рубцы на коже кибера выделялись особенно рельефно, создавая сложную карту диких и удивительно притягательных узоров. Показалось будто вся спина, бок, бедра и даже голени были расписаны светлыми росчерками заживших ран, их было слишком много даже для боевого декса. А ведь у бонда регенерация несравнима с человеческой, и есть даже косметическая опция. А самое поганое, далеко не все травмы были получены во время операций. Ларт даже вздрогнул, осознав, что большая часть — это следы от развлечений его коллег. На душе стало особенно мерзко.
Датчики четко уловили волну злости, что хлестнула во все стороны от старлея. Бонд просканировал состояние хозяина. И почувствовал, как в груди что-то неприятно сжалось. Командир сердится? На него? За что? Разве он плохо справился с заданием? Или за то, что опять увидел его голым? Но ходить в грязных вещах не принято. Ларс проанализировал эмоции человека и сравнил с файлами и графиками из личного архива. Высокий процент совпадений обнаружился с тем графиком, где он записал реакцию хозяина в медблоке, когда тот увидел полученные им повреждения. Тогда человек тоже взбесился, но злость была направлена не на киборга. А на кого сейчас? Ларс опустил голову — ему было почти больно от эмоций хозяина. Киборг ускорился, буквально впрыгнув в джинсы, и обернулся в Ларту за приказами — и машинально отметил целый калейдоскоп быстро сменяющихся чувств у Рэнтона: негодование, бешенство, сожаление, смущение. Очень странно и непонятно, что же могло вызвать такую гамму, но ничего, постепенно он и в этом разберется.
— Задание выполнено, — механически доложил бонд.
Ларт вздрогнул от неожиданности, голос кибера резко выдернул его из круговерти невеселых размышлений.
— А-а-а… какое задание?
— Навести порядок в квартире, — терпеливо пояснил киборг и, на всякий случай, повторил: — все сделано.
Ларт обвел взглядом помещение, впал в ступор, огляделся снова, и затем чтобы убедиться, даже прошелся по комнате, касаясь рукой полки, дивана, кухонного стола, подоконника. И только после этого поверил, что в его пенатах воцарился идеальный порядок. Такой стерильности и уютной чистоты не было здесь с тех пор, как он заселился и отметил новоселье.
— Ну ты даешь, Сволочь… это же полный… то есть… — Ларт моментально исправился, — ты молодец, Ларс! Если б не знал, что ты бонд, подумал бы, что у меня тут мэри настоящая похозяйничала и все отмарафетила.
По губам киборга промелькнула едва заметная улыбка, словно просто отблеск света из до блеска отмытого окна.
Рэнтон снова покрутил головой по сторонам: это ж с какой скоростью надо было двигаться, чтобы за полтора часа вылизать этот кошмар? Ларт провел рукой по лицу, припомнил упомянутую кибером программу и хмыкнул:
— Ты любого злоумышленика по сокрытию улик переплюнешь! Что тут можно сказать? Гений! Торт, как и обещал, будет. — Рэнтон вытащил из кармана видеофон, набрал в поисковике запрос. — Ты какой хочешь?
Бонд слегка растерялся: слишком большой выбор, слишком много вкусных и аппетитно выглядящих картинок. Сослаться на рандомный выбор или рискнуть и попросить именно тот, который приглянулся?
— Слушай, а давай сами приготовим? — Ларт припомнил тот шедевр кулинарного искусства, что они изобразили на пару с Линн. Выглядел десерт непрезентабельно — ручки что у него, что у патологоанатома оказались слабо заточены под приготовление сладостей, зато на вкус все получилось идеальным: в меру нежные и буквально тающие во рту кусочки. Хотя, в рецепте говорилось, что основа должна получиться хрустящей, а бисквит мягким, а не слоистым. — Смотри, фрукты я как раз купил, и орешки у меня еще с прошлых выходных остались — как раз под пиво упаковку купил. И для глазури конфеты можно растопить — я Линн покупал, но завтра закажу новые тогда. Знаешь, а шикарно получится. Представь себе! Роскошный торт с кусочками фруктов в шоколадной блестящей глазури, приготовленный собственноручно! Ну что, класс?
Бонд послушно кивал. Когда у человека так возбужденно горят глаза, и он весь пылает нездоровым энтузиазмом — то лучше не спорить. Целее будешь.
Пока Ларт вспоминал, что надо для тортика, и звонил советоваться Линн, и даже на какое-то время уединился с видеофоном в санузле, видимо, для более глубокой консультации, бонд старательно изучил содержимое холодильного шкафа и полок с продуктами. То ли с деньгами у старлея было негусто, то ли с хозяйственными талантами — но морозилка была забита полуфабрикатами. В отделении для свежих овощей грозной батареей громоздились пивные банки, и из-за их бастионов робко выглядывала одинокая упаковка овощной смеси. Киборг повертел в руках герметичный контейнер: срок годности вышел, но, пожалуй, после термической обработки в пищу сгодится.
Инструкцию к приготовлению овощного рагу он нашел быстро. Сразу исключил ненужные операции — чистить и мыть нарезанные кубиками овощи смысла не было. Осталось только разогреть как следует сковородку, налить в нее масла и хорошенько прожарить.
— Так, я все запомнил, — из санузла показался довольный Ларт. — Сейчас все приготовим. Масло у меня есть. Молоко должно где-то быть на полке, правда, сухое, но разболтаем. Ничего страшного. Мука есть, только такая…. которая для пиццы, но сойдет. Мы ее просеем даже. Так… фольгу я вроде бы тоже покупал — хотел ребрышки запечь, но мы их кажется так без изысков тогда сожрали под вино. Мэш как раз из отпуска привез. А вот соды нет, но может чистящую возьмем? На коробке тоже сода написана.
Бонд меланхолично кивал, отсчитывая секунды — через две минуты температура будет как раз идеальной, чтобы бросить на сковородку овощи. Ларт принялся замешивать тесто. С первого раза что-то не получилось — и вместо белой нежной массы, что по консистенции должна быть как густая сметана, получилось что-то желтовато-серое и пукающее поднимающимися со дна миски газовыми пузырьками.
— Наверное, просроченное, — предположил Ларт и быстренько выплеснул эту массу в раковину, смыл водой в канализационное отверстие и прополоскал миску. — Сейчас нормально получится, так как надо.
Из трубы угрожающе булькнуло, и обратно в раковину полезла разгневанная серая пена.
— Да ладно, фигня какая-то, — Ларт быстро вытащил бутылку с очистителем для труб и щедро вбухал половину в раковину. А бутылку поставил на стол возле комбинированной плиты, и тут же нырнул в шкафик, чтобы разыскать рулон фольги.
Сковородка прогрелась до нужной температуры и бонд стал аккуратно вскрывать контейнер с овощами. Ларт быстро замешивал вторую порцию теста, на сей раз он решил не мелочиться и закидывал продуктов побольше. В рецепте было сказано, что муку для одного из коржей надо прокалить немного на огне. Рэнтон оглянулся: очень удачно, что как раз огонь включен, а сковородку можно и локтем в сторону отодвинуть, а то в одной руке как раз сито для просеивания, а во второй упаковка с мукой.
Вытрясаемая из сита мука полыхнула еще в воздухе и стала с неожиданно громкими хлопками взрываться. Ларт среагировал, как на учениях по пожарной тревоге, быстро, четко и ни одного лишнего движения — выдернул из руки бонда стакан с какой-то жидкостью и плеснул на плиту. Столб огня, больше напоминающий компактный ядерный грибок, взвился аж до потолка, а зачадило так, что вся квартира мгновенно наполнилась черным дымом и от запаха гари стало выедать глаза.
Полюбоваться буйством огненной стихии Ларту не дал бонд: киборг в прыжке сбил человека на пол, и упал сверху, мужественно закрывая своим телом от грозящих и угрожающих опасностей. Сказать что-либо старлей не успел: так качественно приложился о покрытие, что воздух вышибло из легких. А над плитой и столом что-то продолжало взрываться, плеваться огнем и извергаться дымом, на замерших на полу мужчин вместе с пеплом осыпалось что-то более существенное и стекало что-то тягучее и вязкое. Но Ларт почти не обращал на происходящее никакого внимания — он видел только бездонные, словно небо, глаза бонда и его бесстрастное лицо.
Сколько они так провалялись Ларт не знал, и ему было все равно, что там еще полыхает и дымится. Просто в какой-то момент наваждение исчезло и стало неловко. Он неуверенно шевельнулся под кибером.
— Может… хватит?
— Очаг возгорания локализовался, — доложил бонд. — Горит только плита и столешница.
— Вот же… — ругнулся Ларт и задвигался активнее. — Поднимайся, пора убирать все это… безобразие.
Лить воду на плиту Ларт побоялся — а вдруг опять полыхнет. Поэтому уступил эту миссию киберу — и тот ловко затушил догорающие серые ошметки какой-то субстанции. Рэнтон распахнул окно. И огляделся. Теперь даже не верилось, что лишь несколько минут назад кухня была идеально убранной. Пахло жженым пластиком, вернее, откровенно воняло. По столешнице расползался какой-то горелый сироп вперемешку со средством для очистки труб. Мирно золотистыми искорками догорала фольга. Вонюче тлело пластиковое покрытие.
— Да, вкусный тортик… но не получился, — констатировал Ларт. — Давай сейчас проветрим, да как-нибудь приберемся. И ты, тебе, по ходу, надо вещи опять постирать.
Бонд действительно выглядел… многообразно: шоколадные потеки смешивались с сиропными дорожками, местами на майке были подпалины от горящего масла. А в волосах почему-то набилась яичная скорлупа и комки коричневой муки.
— Тебе, может, в душ надо? — смущаясь, предложил Ларт.
— Сначала все надо очистить, а потом уже и в душ, — кивнул киборг.
— Давай я сам, — Рэнтон мужественно оглядел бардак.
Бонд тут же скользнул в санузел. Быть липким и грязным неприятно — сразу возникают ассоциации с прошлым, воспоминания, от которых хотелось избавиться, забыть, стереть не только из цифровой памяти, но и из органической.
Майка была целиком испорчена. И киборг заколебался: то ли ее отправлять в стирку, то ли лучше сразу выбросить, но в чем тогда ходить перед человеком? Подумав, майку бросил в утилизатор. А вот джинсы положил в стиральную машинку, запустил полный цикл. Быстро принял душ, и буквально через шесть минут вышел на кухню снова голым да еще и мокрым — просто полотенце тоже пришлось бросить в стирку.
Ларт усиленно драил плиту — получалось плохо. Гарь не желала отмываться, а плыла мерзкими разводами и противно липла к рукам. Парень матерился и тер сильнее.
— Надо нанести средство и подождать немного. Химическая реакция, которая расщепляет жир и прочие…
— Хорошо, давай… наноси… — Ларт обернулся протягивая киберу губку и ведро с разведенным моющим средством. Ведро плюхнуло на пол, зеленоватая вода радостно разлилась по всей квартире. — Да сколько можно?! Как на тебя ни поглядишь — ты все время голый. Это что такое?
— Тенденция, — невозмутимо отозвался бонд.
— Ты можешь одеться?
— Да, но только на данный момент приказ не может быть выполнен, — киборг сверился с таймером, — или придется сильно повредить имущество хозяина.
— Какое еще имущество? — Ларт изо всех сил старался держать себя в руках.
— Открытие автоматической стиральной машины во время выполнения процесса чревато ее поломкой.
— Тогда не трогай, пусть стирает, — Ларт вздохнул. — Пошли, я тебе штаны хоть дам.
Штаны подобрали относительно быстро. Вернее, Ларт с головой нырнул в недра стенного шкафа в поисках каких-либо домашних треников, а бонд церемонно открыл панель, где стояла посуда и достал оттуда мягкие джинсы.
— Мне вот эти подойдут.
— Ну и отлично, — облегченно буркнул Ларт, — надевай и пойдем с кухней разбираться.
Ларт снова взялся за тряпку. Бонд оценил жалкие попытки и отобрал инвентарь для уборки. У него получалось не в пример человеку чище, быстрее и с куда меньшим ущербом для окружающей обстановки.
— Знаешь что, да брось ты нахрен эту губку, завтра дочистим, — психанул Ларт. Он минут десять собирал разлившуюся по полу воду и просто не выдержал этой нудной и образной работы. — У меня вискарь есть отличный. С приличной выдержкой. Давай в знак утешения.
Киборг равнодушно кивнул. Тортик был бы предпочтительнее.
Ларт сбросил промокшие носки и босиком прошлепал к полке, где хранилась выпивка. Достал оплетенную веревкой бутылку. И без всяких церемоний приложился к горлышку, сделал несколько больших глотков, закашлялся и протянул бутылку киборгу.
— Теперь ты, за все хорошее.
Бонд послушно выпил. Потом они вспомнили про бокалы и какие-то снеки и чипсы, завалявшиеся в шкафчике. А дальше пили за удачу в боевых операциях, за долгожданную премию, за то, чтобы плазма обходила стороной, за понимающее начальство. Ларт вытащил еще одну бутылку со светящейся этикеткой. И предложил тост за киберов. Бонд спокойно потягивал по глотку, в то время как человек пил, едва ли не захлебываясь сорокоградусным напитком.
Когда опустела вторая бутылка, Ларт уселся на мокрый пол и заявил, что он будет играть в кораблики. Бонд молча поставил человека на ноги.
— Ты меня не уважаешь, — сделал нелогичный вывод Рэнтон. И полез под стол, заявляя, что у него там отличный коньяк.
Бонд удивился. Под столом не было даже шуфлядки. А коньяк — он просканировал кухню— стоял под мойкой. Искомое Ларт так и не нашел, зато обнаружил, что там очень мягко и удобно, и во всеуслышание объявил, что собирается спать. Киборг полез следом и вытащил человека, невзирая на протесты и пинки.
Бонд перебрал программы — единого алгоритма поведения с пьяными хозяевами не было. Был только жизненный опыт, негативный. Киборг усадил человека на табуретку и принялся раздевать. Ларт вяло сопротивлялся, то порываясь куда-то идти, то объявлял бонда задержанным и тогда приходилось туго, ибо импланты воспринимали пьяную речь хозяина как настоящий приказ. А иногда человек принимался обниматься и называть кибера своим единственным другом — настроения менялись так часто, что пока стаскивал с человека штаны, успел отхватить несколько затрещин, четыре обнимания и один тычок кулаком в живот.
С табуретки Ларт все-таки упал, как раз пока бонд ходил расстилать человеку постель. Но даже не возмутился, а подтянув колени к груди и, подложив ладони под голову, моментально заснул. Киборг легко подхватил человека на руки и понес в санузел. Сгрузил на пол душевой кабинки, и старательно прополоскал теплой водой. Ларт только довольно замочкал губами и одобрительно всхрапнул, когда его вытирали.
Спальное место было только одно, зато двухместное, а пол залит водой. Бонд просканировал квартиру еще раз: можно было поспать и в кресле, но почему-то захотелось хоть немного комфорта, чтобы вытянуться во весь рост, забраться под теплое одеяло. И Ларс осторожно улегся рядом с хозяином. Хорошо, даже очень, ради этих ощущений не жалко и бездарно испорченного ужина. И человек рядом такой мирный и теплый, бонд придвинулся плотнее. В конце-концов, не убьет же его человек сразу за это, да и бластер старлей на работе оставил. Разве что приказом, но, наверное, это уже не важно, бонд придвинулся еще ближе к человеку и закрыл глаза.
Случайности — самые удивительные
неслучайные игры судьбы.
(Из скрижлей дома Огня).
Приграничье, несмотря на близость столицы, всего-то цепеллин, да два выпитых тэнго воздуха, не отличалось разнообразием заведений. А купцы всегда умели быть бережливыми, предпочитая гружёные конные караваны ненадёжным летучкам и дешёвый трактир дорогой ресторации. Лошади везли медленно и не жаловались, но тоже требовали отдыха и ухода.
Перекрестье считалось пунктом сбора караванов. Учитывая горы и близкую границу, городок слыл местом диковатым и загадочным. Чем ближе к хребту, тем меньше наблюдалось воображения у местного населения! Додуматься назвать это старое село гордым именем «Оплот» могли только дикари! Поэтому все дружно звали «городок» Перекрестьем… Шесть постоялых дворов, да пяток магазинчиков, затмевающих воображение кособокими вывесками на единственной выложенной булыжником центральной улице!
Огромная империя вольготно простиралась на запад и восток, с юга захватывая океан и кусок соседнего материка, с множеством густонаселённых островов. Север, с его горами, в шапках мёртвых снегов, да каменными тропами, считался диким и непроходимым краем. Там, в далёком далеке, за Льдистыми скалами лежала неизведанная страна, будто в пику стихийникам, наделённая залежами инертного мифрила, столь же нужного и ценного для создания конкуров, сколь и недоступного.
Тени становились гуще и длиннее: близился вечер. Посетители наперебой заглядывали в двери, мечтая о холодной пенной влаге и уже практически ощущая горьковатый привкус на языке. Подобрав пухлый живот, за длинную полированную стойку бара втиснулся сам хозяин. Вечерами в самом большом, а значит — лучшем заведении города собирались караванщики. Здесь заключались сделки, сюда же приходили, чтобы выпить за успех дальнего пути или, чтобы вдоволь набраться в спокойных пределах уже после пройденного перевала. Граница была рядом. Но сама гостиница и трактир принадлежали Великой Дрантарии, в которой гарантировались порядок и закон для всех.
Сейчас, в длинные и жаркие дни солнцестояния, по вечерам в «Старого Козла» заглядывал чуть ли не каждый житель, не считая приезжих. Посетителей было хоть отбавляй. Почти все, хоть раз, да рассматривали деревянную яркую вывеску и, смеясь, тыкали пальцем, да желали друг дружке тоже уползти отсюда на рогах.
Гостиница в этот вечер также была забита до отказа. Поэтому, мрачный черноволосый всадник, презрительно бросивший конюху поводья двух усталых животных и серебряную монетку, вызвал не радость обладания недельным заработком, а скорее глухое раздражение от наглости столичного богача.
Между тем, высокий брюнет легко спрыгнул с крупа и, не подумав даже отвязать своё имущество, достаточно грубо стал пробираться сквозь толпу. За каждым столом кто-то сидел. Абсолютно все лишние стулья были в проходах. Те, кому не хватало места, стоя, разговаривали приглушёнными голосами. На импровизированной сцене, размером и качеством напоминающей ящик из-под «славного» Сивашского Варлоо, терзал гитарные струны заезжий горлодрал… Выбравшись, наконец, из толчеи, Рандар добрался до стойки.
— Чего Вам, дружище? — вежливо спросил хозяин-толстяк.
Путник неожиданно вздрогнул, вернувшись в реальность из своих тревожных дум. Наследник редко видел вокруг себя такое число фамильярно раззявленных ртов и наглых рож. С трудом подавив желание порвать ещё одного наглеца, ощупывающего то ли его карман, то ли натёртую седлом задницу, дракон пинком отправил недотепу лбом в ближайший стол. «Дерево» встретилось с деревом, озаряя нежданную встречу брызгами стекла и пойла. Сидевшие за столом почётные гости мигом протрезвели и собрались возместить свой ущерб горячей кровью, да выпивкой за счёт наглеца!
Глаза драконара на миг сверкнули золотом истинной сути, но Рандар отлично помнил, что ему, взявшему силы взаймы, запрещено применять что-то, крепче кулака. Да и не для того он инкогнито покинул дворец, чтобы так глупо обнаружить себя!
Пьяницы, отвлечённые непонятным блеском во взгляде незнакомого хлыща, не растерялись… И начали окружать. Дракон, ухмыляясь, смотрел, как грузные фигуры медленно отрезают его от остальных посетителей. Драка закончилась практически мгновенно. Нападавшие отделались парой синяков… Но, орущему громче всех, вору-извращенцу, неумело попёршему на наследника с легасом, Рандар сломал руку. На всякий случай. Серебристое лезвие наполовину воткнулось в потолочную балку.
Рандар брезгливо кинул в мерзкую тушу трактирного хозяина монетку и, разжав бледные, словно сведённые судорогой, губы, отрывисто бросил: «Воды. И еду. Самую простую. Подать в мою чистую комнату. Быстро!».
Последнее слово перешло в слабо сдерживаемый рык. Длинные нервные пальцы наследника в полутьме зала блеснули случайной чешуйкой. Но заметившие, не сговариваясь, решили, что это просто кольцо.
Весь вид посетителя настолько контрастировал с окружавшей хозяина действительностью… А золотая монета так приятно согревала ладонь толстяка, что он сознательно заглушил профессиональную интуицию и решил ничему не удивляться. И нос не совать. Трактирщик сглотнул и выдал путнику ключ от единственно свободной комнаты, предназначенной для вестников короны…
Поднимаясь по скрипящей лестнице, Рандар уже просто не мог сдержать в себе свое раздражение, растущее вместе с силой внутри! Оно выплеснулось на ни в чём не повинную дверь. Ключ, по странному своему желанию, сразу не вошедший в паз замка, был выброшен, а дверь выбита кулаком!
За ночь никто так и не решился обчистить явно не пустые карманы беспечного постояльца с распахнутой дверью. Все старались, как можно тише, пройти мимо. Только наемник, ничуть не стесняясь своей шаркающей хромоты, подошёл и положил у порога жёлтый листок с единственной фразой. Наёмник точно знал, что этот боец услышит даже самые тихие шаги, и что он в их караване позарез нужен… Ну, хотя бы пусть на время заменит того, кому руку сломал!
***
— Ну и что нам с ней делать?! — в который раз безрезультатно спрашивала Вайри. Новая случайная знакомая ей очень не нравилась, а учитывая обстоятельства, и немудрено.
— Может, отправим диадему с курьером? — предложила Альрис и заслужила ещё один угрюмый взгляд черноволосой мелкой девицы.
— Тебе зачем хоть эта ржавая реликвия, свечечка моя? — воркуя, и не желая быть серьёзным ни при каких обстоятельствах, проговорил Раф. Его страшный скандал на балу академии интересовал мало: ну, подумаешь, не выберут королеву бала и не наденут ей эту железку на голову! А может, у девочки комплекс какой, и с ней мальчики в огневушки играть не хотели? Экая потеря для Авельрадума — как будто академия за последние сутки нам чего-то полезного сделала!
Огненная, в прямом смысле сверкавшая на двух девушек искрами взгляда, к Водному, спокойному парню, сразу прониклась доверием. Она без всяких просьб подожгла хворост, который он укладывал меж камней для аккуратного костерка и села, касаясь бока, будто обретая защиту рядом с сильным мужчиной. Худой, как щепка, светловолосый и кудрявый, Раф меньше всего напоминал сейчас сильного мужчину, рядом с крепкой низкорослой огненной девчонкой. «Тростинка и камень» — втихаря окрестила сию картину ворчливая Вайри. Но вслух придираться перестала, передав эстафету допроса.
— Как зовут-то тебя, огонечек? — Спросил парень, пожёвывая травинку, и не обращая внимания на злобное пыхтение, наблюдающей за этим действием, земельной.
ё— Воста де ла Барка Кортез… хм. Воста. Меня зовут Воста. — Смутившись, поправила девчонка, явно пожалев, что выдала какую-то важную информацию.
— А на каком курсе ты училась, и, если не секрет, почему так неожиданно сбежала? — небрежно, уделяя больше внимания содержимому котелка, спросил Раф.
— Второй цекон. Вы не думайте, я училась хорошо, даже слишком хорошо… — выпалила огненная и осеклась. — И ничего я не крала! А просто… Забрала…
—А с каких пор второму курсу выдают кольца?! — спросила Вайри и схватила девчонку за руку. В тот же миг обе загорелись, и были облиты ледяной водой.
— Ты что?! Сумасшедшая! Землеройка тебе в гриву! Ты с каждым человеком так себя ведёшь, кротовина безмозглая?! — завопила шатенка, размазывая копоть по чёрно-зелёной руке. Раф, материализовавший сразу ведёрко воды, чуть покрылся инеем, но бледность уже уступала место нездоровому румянцу.
— Не просто земельная, и водный, а настоящие эльты?.. — пробормотала Воста и села прямо в лужу.
— Да. Как ты правильно заметила, ты тут не одна перворожденная, — гордо и холодно ответила Вайри, — И, насколько мне помнится, эльтов перед тем, как отпустить в мир людей, учат хорошему тону и многому другому полезному, или ты сбежала и оттуда?
— Я… Не сбегала, н-но… Так было нужно! У меня здесь… Как-то так… — промямлила ошарашенная огненная и, с интересом, взглянула на Альрис. На рыжей было зелёное платье земельных, но судя по тому, как неуклюже она ночью поставила «вал» на пути огненному шару, с умениями у неё не очень. А потому, немудрено, что трое случайных прохожих просто попали в пламенный контур и понеслись с ней дальше от стен академии. Через десять лемс внутренняя энергия кончилась, и сжигать было уже нечего — единственное, о чём могла думать Воста — это жирный огромный бутерброд и сладкий отвар! А что её схватят в охапку и свяжут живыми лианами — стало совсем неожиданностью! Такого обхождения она земельной ещё не простила. Чего же ждать от последней девушки? Может, воздух?
Альрис как раз медленно и дружелюбно подходила к ней и протянула руку, прося разрешения взглянуть на кольцо. Воста пустила пару искр на руку рыжей — если воздух, то будет презабавный хлопок! Но услышала лишь ругань не ожидавшей подвоха девушки. Значит не эльт! Но весьма странно, почему высшие взяли её с собой и так дружественно относятся? Раф, слегка разозлённый повторной выходкой своей новой знакомой, достал ещё с полкружки воды и вылил персонально на неё. Ощущение мокрой кошки настроения не поправило, но пришлось извиняться: злить единственного защитника Восте не хотелось.
Огневушка сняла кольцо и протянула Рафу. Парень, миролюбиво улыбнулся и сотворил себе водяную лупу на левый глаз.
— Вот это мы попа-али! — проговорил, спустя полхалона, Раф, — за этим точно бросятся в погоню. Но нам нельзя без него. Невероятная удача! Восточка, отдай это рыжей — ей оно скоро пригодится. А сама не трогай каку.
Воста с ещё большим удивлением посмотрела на Альрис, и, не проронив ни слова, вложила в её руку кольцо Авельрадума. Кольцо, да только совсем не такое! Оно точно было древнее, и руна «Авель» пересекалась драконьим крылом, а по внутренней стороне шла замысловатая, ещё более древняя, гравировка на неизвестном языке. Альрис вопросительно глянула на друга, и убрала кольцо в мешочек, а его на шнурке повесила под воротник. Это явно касалось предсказанного ритуала, но говорить о нём подробнее друзья почему-то отказывались, чуть поёживаясь и утешая, что всё обойдётся…
— А диадема тогда?.. — спросила Вайри, оборвав речь на полуслове.
Раф кивнул, с несвойственной ему серьёзностью, и спрятал «ржавую ненужную железку» к себе в рюкзак…
— И куда теперь, хрычи древние? — спросила Трамирани, решив, что старшие имеют право на некоторое количество своих элементальных тайн.
— А это ты нам скажи, росточек наш, — подмигнул Раф, накладывая густой каши всем по очереди, — потому, что теперь куда мы, туда и… В общем, решать тебе, вспышечка.
Рыжая картинно почесала макушку и начала думать вслух:
— Если у нас есть что-то, что очень нужно стихийникам академии, и мы это отдавать не собираемся, то лучше всего взять курс на север — к мифриловым горам. Там они нас достать не смогут, хотя и мы… Мы не пропадем, правильно?
— Да. Направление неплохое. И силы нам лучше не использовать. Аль, у тебя с собой цепелла?
— Да, но всех нас не поднимет, да и при падении, возможно, сломалась…
Раф взял из её рук серебристый цилиндр и весело подмигнул. Быстро удрать подальше от столицы, и с ветерком — улыбалось приятелям гораздо больше, чем тащиться пешком несколько дней.
***
— Рукозадый хреногрыз! А я говорила, что доверять тебе может только самое сумасшедшее, рисковое и бессмертное существо! А ты уверял, долетим до самых гор и без проблем!!! — кричала Вайри Радонта, безуспешно пытаясь отряхнуть грязное платье.
— Ну, во-первых, неплохо приземлились, и село тут какое-то есть — не в глухом лесу, а во-вторых, компас учитывай, тут не всё так просто. — В который раз устало оправдывался парень, собирая обратно пожитки в порвавшийся при падении мешок. Воста молча ему помогала, такая удивительно виноватая, как будто сама отправила цепеллу с коляской в канаву.
— Вай, какые красывые дэвушка! — прозвучал бархатный низкий голос позади.
«Дэвушки» резко осознали, какой частью тела прельщают взгляд незнакомца и выпрямились, предоставив дальше собирать вещи Рафу.
— Чай и танцевать умэете, прэлэстные? — будто поглаживая словами и голосом, проговорил толстый торговец в полосатом халате и удивительной шапке, больше похожей на скрученную простыню.
— Умеем, если за это кормят и отвезут, куда надо! — высказалась за всех, на правах старшей, предприимчивая земельная.
— Прихади в мой караван! Всо будэт, красавицца! — улыбнувшись шире прежнего, и, блестя чёрными хитрыми глазками, сказал торговец, — рад бы щас, да выспаться надо перед отъездом. Пайдём-пайдём. Ваша палатка рядом с моей. Сегодня будэм видэть чудэсный сон, дэвушки. А завтра танцэват. Хорошо и дивна танцэват!
«Милка» совершила посадку в космопорте. Фукуда забрал свою сумку из каюты и тепло попрощался с экипажем катера. У самого шлюза Алек, провожавший коллегу, сказал:
— Кей, передайте от меня привет Асато и экипажу «Кельпи».
— От Айка? — уточнил тот.
— От Айка. Жаль, что встречаться мне с ними пока нельзя, — вздохнул Хамелеон. — Что ж, удачи вам!
— И вам тоже! — улыбнулся Кейтаро, пожимая протянутую руку.
Через полчаса Алек, Арина и Серафим в сопровождении Дика уже садились в экскурсионный флайер чтобы совершить ознакомительную поездку по Скшрисоришу — самому крупному городу на материке, которая обещала и посещение одной из самых удобных смотровых площадок на прибрежных скалах Оранжевого океана. Девушка устроилась у окна, рядом с ней уселся Хамелеон, парамедик и гард заняли сиденье позади них.
Экскурсию вела миловидная лемисса в серебристом комбинезоне, которая представилась как Сайтина. Кроме того всем пассажирам были розданы портативные мультиязыковые аудиоустройства, рассказывавшие о достопримечательностях Скшрисориша на языке той или иной расы, если представитель её случайно не владел интерлингвой. Город производил яркое впечатление смешением архитектуры принятой у разных рас. Тут можно было увидеть и человеческие, и лемисские здания, не особо, впрочем, отличающиеся от первых. Довольно часто встречались приплюснутые купола теллаанцев, яйцевидные дома центавриан. Арине особенно понравились жилища сквидов, похожие на вертикально вытянутые раковины, соединенные прихотливо изогнутыми мостиками.
Наконец флайер плавно опустился на живописной вымощенной гладким камнем набережной, на которой, кроме стоянки для мелкого летающего транспорта, располагалось множество сувенирных лавочек и кафешек. Здесь экскурсовод оставила группу туристов самостоятельно любоваться видами и приобрести памятные подарки, предложив желающим подняться на верхнюю смотровую площадку, которая находилась на высокой скале, выдававшейся довольно далеко в океан и круто обрывавшейся в воду. В том случае, если что-то будет непонятно или возникнут проблемы, связаться с ней можно было по тому же самому устройству или обратиться к сквидам-полицейским. Сайтина указала в сторону нескольких аборигенов, занимавших посты у концов набережной, и обратила внимание туристов на то, что служителей порядка нельзя спутать с обычными сквидами, легко менявшими цвет кожных покровов по своему усмотрению. Полицейские на службе всегда использовали сплошную ярко-зелёную окраску со сложным тонким черным рисунком, которая была запрещена для гражданских сквидов и ярко выделялась на фоне рыжевато-коричневых скал и сине-фиолетовой растительности. Сама же лемисса направилась к севшему по соседству флайеру, из которого выскочил её соплеменник, которому она приветливо помахала рукой.
Погуляв вместе с другими туристами по набережной, Серафим и Арина захотели подняться на скалу, с которой наверняка открывался гораздо более захватывающий вид, чем с низкого берега. Киборги ничего не имели против, и все направились к тянущейся наверх серпантином лестнице вслед за тремя парнями Внимательно присмотревшись к ним, Хамелеон про себя чему-то загадочно улыбнулся и подхватил под локоток свою спутницу.
Лестница была довольно узкой и идти по ней можно было либо поодиночке, либо вдвоём, но прижавшись друг к другу. Алек и Арина шли первыми, Дик собирался стать замыкающим, но Серафим махнул рукой, чтобы тот не ждал его: студенту в мокасин попал мелкий камушек, и он остановился вытряхнуть его. Едва гард скрылся за поворотом, как Серафима бесцеремонно дёрнули за плечо, впечатывая в скалу спиной. Парень удивлённо поднял голову и встретился взглядом с оскаленной мордой молодого кохла.
— Где письмо? — прорычал тот в лицо Серафиму.
— Какое письмо? — попытался вывернуться тот, но его лишь крепче вдавили в каменную стену.
— Подвеска, которую ты подобрал на Ронде. Не пытайся мне врать. Больше некому было.
— Ах, подвеска! — выдохнул студент. — Что ж ты на Ронде-то не объявился? Я ходил, искал, кто его потерял…
— Не твоё дело! — рявкнул кохл. — Где она?
— Так я ее отдал.
— Кому?!
Серафим попытался отцепить стиснувшую его плечо руку с жесткими, заканчивающимися подобиями копытец пальцами, но кохл угрожающе наставил на него внушительных размеров рога, так что парень отшатнулся, чувствительно треснувшись затылком о скалу.
— Полицейскому, — вынужден был отвечать он. — Он как раз на Конхалу лететь собирался, обещал отдать своему знакомому кохлу.
Серафима угораздило сделать ударение в злополучной слове на последний слог, за что ксенос болезненно пнул его в голень острым и твердым копытом.
— Что за знакомый? — зверюга тряхнул парня.
Но тут из-за угла появился Дик, который забеспокоился из-за задержки студента. Мгновенно оценив обстановку, киборг перешёл в файт-режим. Кохл, которому явно не понравились красные отсветы в глазах гарда, оттолкнул Серафима и, развернувшись, рванул вниз по ступеньками, едва не сбив при этом пожилую пару центавриан, неспешно поднимавшихся по лестнице.
Дик помог Серафиму подняться, быстро просканировал его на предмет повреждений, и не обнаружив ничего серьёзнее пары синяков на плече, небольшой шишки на затылке и гематомы на передней поверхности голени, спросил:
— Что произошло?
— Да, псих, блин! Козел! Письмо ему потребовалось, которое я нашел, — потирая ушибленную ногу ответил парамедик. — Теперь-то уже не сунется. Ладно, пошли наших догонять.
Алек и Арина уже стояли у самого края смотровой площадки и смотрели на мелькавшие вдали среди оранжевых волн тёмные пятна. Спай с гардом безошибочно определили в них знаменитых эласмеров, но животные были ещё слишком далеко.
Парни, поднимавшиеся по лестнице перед ними, стояли тут же, в каких-то полутора метрах от них. Дик сразу же определил, что невысокий парень с коротким ежиком чёрных волос и с явно азиатскими корнями человек, мало того — он оказался близким родственником Кейтаро Фукуды, с которым они совсем недавно распрощались. Двое других были киборгами: спай с длинными очень светлыми пепельно-русыми волосами и золотистыми глазами и хрупкий зеленоглазый мэйлис с огненно-рыжей гривой. С ними он тут же, с разрешения Хамелеона, обменялся стандартными пакетами данных. Рыжий в нетерпении подался вперёд, вцепившись руками в натянутое между невысокими столбиками тросовое ограждение.
— Чучело! Не перевешивайся так через тросы, а то, чего доброго, свалишься! — смеясь воскликнул азиат.
— Ерунда! — отмахнулся тот. — Тросы прочные, а если я и кувыркнусь, тут силовое поле включено. Слышите, как гудит? Так что не упаду. Да и полицейские вон там дежурят.
— Интересно, а как они различают, кто мужского, а кто женского пола? — Серафим с любопытством рассматривал ярко-зеленых сквидов.
— Эмиль, не подскажешь? — повернулся ко второму киборгу азиат.
— Вы не против, если мы познакомимся? — сверкнул обаятельной улыбкой студент. — Так ведь удобнее общаться будет, правда? Меня зовут Серафим, а это мои друзья — Арина, Алек и Дик.
— Асато Фукуда— протянул руку тот и, в свою очередь, представил своих спутников. — Чучело и Эмиль. Они киборги. Так что там у нас со сквидами?
Эмиль кивнул и начал рассказывать:
— Вам, наверное, сказали, что зелёная окраска у сквидов — прерогатива исключительно полицейских? Это всё потому, что на Рэббите очень мало этого цвета. Растительность преимущественно синих и фиолетовых оттенков, а те, что всё-таки оказываются зелёными, на самом деле сизоватые, почти голубые. Поэтому такая окраска очень хорошо заметна на окружающем фоне.
Все невольно обернулись в сторону пары аборигенов-полицейских, с удобством расположившихся на небольших вышках, оплетя их мощными щупальцами. Сквиды вблизи оказались довольно крупными существами. Туловище, конечно, выглядело щуплым и в длину вместе с головой составляло около полутора метров. Ниже талии оно сильно расширялось, разделяясь на десяток трёхметровых щупалец с сотнями присосок. Длинные выросты на голове находились в постоянном движении, словно змеи у Медузы Горгоны.
— Различить, кто какого пола, у сквидов вполне возможно, — продолжал Эмиль. — Видите, у того, что справа клюв и электроэлементы ярко-красные, а у другого — жёлтые? Они никогда не меняют цвета. Красные у женских особей, жёлтые у мужских.
— Как же они умудряются с таким крохотным ртом прокормить такую… тушу?! — вполголоса удивился Серафим, не слишком знакомый с анатомией некоторых рас.
— Всё просто, — ответил спай, — клюв у сквидов является исключительно органом речи. Вы ведь слышали, какой у них щебечуще-шипящий язык? А вот ротовое отверстие и органы размножения у них находятся там же, где и у земных осьминогов и кальмаров, на нижней стороне тела, между щупальцами.
— Поня-атно, — протянул студент, снова невольно косясь на зелёных служителей порядка.
— Рисунок на коже тоже является своеобразным языком. В нём зашифрована информация о возрасте, профессии, социальном статусе и семейном положении индивидуума. Разумеется, такой рисунок абсолютно индивидуальный у каждого сквида, — добавил Эмиль.
— Смотрите! Смотрите! — воскликнул Чучело, вытягивая руку в сторону океана.
Оказалось, что за время лекции Эмиля стадо эласмеров приблизилось к берегу. Теперь их отделяло от зрителей каких-то пятьдесят метров.
— Какие огромные! — восхищенно выдохнула Арина.
— Да, эласмеры почти самые крупные животные на Рэббите, — сказал Эмиль с такой гордостью, словно это он лично их такими вырастил. — Тело взрослого животного может достигать пятнадцати метров вместе с шеей. Сама же шея может быть до восьми метров. А вот голова у них в сравнении с туловищем, маленькая.
— Зато пасть большая, — вставил Серафим, оглядываясь.
Алек заметил странное поведение парня: тот, казалось, искал кого-то взглядом в толпе. Хамелеон послал запрос Дику: «Вы с Серафимом задержались. Что-то случилось?» «Произошло нападение на объект «Серафим Ардов». Нападавший — представитель расы кохлов, при моём появлении скрылся. По словам Серафима, ему нужно было письмо. По моим наблюдениям, это не может быть кохл, известный нам под именем Моня. У данного представителя этой расы оба рога целые, восстановительных операций не претерпели. Следовательно, это не автор послания, а какой-то посторонний кохл», — отчитался киборг. «Молодчина, Дик, — похвалил Хамелеон младшего собрата, — Серафим не пострадал?» «Незначительные гематомы в области плечевого сустава и небольшие гематомы в затылочной области головы и передней поверхности левой голени»,— доложил тот. «Хорошо. Будь начеку», — предупредил полицейский.«Приказ принят», — пришло подтверждение от гарда, и оба киборга продолжили наблюдать за окружающей обстановкой.
— И зубы острые, — согласился Эмиль. — Эласмеры питаются рыбой, и тут иглообразные зубы и длинная гибкая шея очень кстати. И вообще, эти животные очень ловкие пловцы. Видите, по бокам туловища у них расположены своеобразные ласты. Они помогают лучше маневрировать.
— У них такие длинные щупальца, — заметила Арина, — наверное, раза в два длиннее тела.
— Ну, может и не в два, — пожал плечами Эмиль, — но метров до двадцати пяти, я читал, бывают.
— Ого-го! — присвистнул студент. — А рыбу они пастью едят или у них, как у сквидов, второй рот есть?
— Есть, — кивнул киборг, — только им они добычу покрупнее заглатывают, которую щупальцами хватают. Но предпочитают именно рыбу.
— М-м-да-а-а, — задумчиво протянул Алек, — похоже, осьминог гонялся за плезиозавром не для еды.
Молодёжь дружно расхохоталась.
Датчики Хамелеона засекли чей-то пристальный взгляд, слишком долго зафиксировавшийся на нём самом. Уверенности добавило сообщение Дика: «Позади нас, у лестницы, группа туристов. Одна из девушек слишком внимательно нас разглядывает». В подтверждение своих слов гард скинул фото любопытной туристки: это была подручная Райнерта.
Джиз была одета, как заядлая косморейсерша, в короткую чёрную куртку с множеством заклёпок, узкие кожаные брюки, туго обтягивавшие сильные ноги и округлые бёдра, и короткий топик в зелёно-чёрных разводах, позволявший полюбоваться и высокой грудью, и плоским животиком с довольно заметно обозначившимися кубиками пресса. На ногах — сапоги до середины голени с кучей ремешков и пряжек, с металлическим носком и рифлёной подошвой. На руках — кожаные гловелетты с металлическим протектором с тыльной стороны ладони, что дало киборгу повод еще больше подозревать блондинку во владении боевыми искусствами. То, что эта деталь туалета, для неё отнюдь не антуражная вещица, а необходимость, не вызывало сомнений. Как и поясная сумочка, в которой удобно держать не только косметичку и видеофон, но и миниатюрный бластер или шокер.
Джизбелл явно проявляла интерес к их небольшой компании. Вот по её губам скользнула чуть заметная улыбка, и Хамелеон, проследивший за её взглядом, отметил, что смотрела она в этот момент на их парамедика. Серафим, видимо, почувствовавший этот взгляд, обернулся, удивление на его лице сменилось узнаванием, он подался было в сторону незнакомки, но тут до его плеча дотронулся Чучело, привлекая его внимание к чему-то в воде. Парень повернулся к нему, а помощница Райнерта встретилась взглядом с Хамелеоном. Она кивнула и разорвала зрительный контакт, в свою очередь обернувшись к кому-то из своих спутников. Полицейский глянул на Серафима, который снова развернулся, и теперь шарил взглядом по толпе туристов, явно надеясь еще раз увидеть блондинку. Но её уже не было на площадке. Бдительный Дик подтвердил, что она почти сразу же спустилась вниз по лестнице.
Рыжий мэйлис между тем показывал Серафиму и остальной компании на совсем близко подплывших к берегу эласмеров.
— Видите, какая у них окраска? — киборг вытянул руку в сторону мелькавших в апельсиновых волнах животных. — Коричневая в рыжих разводах. Очень красивая.
— И отлично маскирует их в воде, — согласился Эмиль.
Шоколадного цвета шкуры животных, испещрённые оранжевыми пятнами и полосами, удивительно похожими на блики света в толще воды, постепенно светлели к бокам, на брюхе приобретая совсем светлый, персиковый оттенок.
— Шоколадно-апельсиновые монстры! — воскликнула Арина.
— Ой, там и совсем маленькие есть, — замахал руками Чучело, перегибаясь через трос. — Смотри, Серафим!
Парень, отчаявшийся отыскать в толпе свою знакомую, тоже с любопытством вытянул шею, высматривая резвящихся всего в десятке метров от них эласмеров, среди которых было и несколько детёнышей. Арина и Асато тоже склонились над ограждением. Остальные киборги держались рядом.
Зрелище было воистину незабываемое: гладкие буро-рыжие тела, длинные клубящиеся щупальца с пятнами сотен присосок, переплетающиеся друг с другом гибкие змеиные шеи и шумно фыркающий молодняк.
Алек рассеянным взглядом скользил по волнам, периодически поглядывая на толпу туристов, сгрудившуюся у другого края смотровой площадки. Джизбелл больше не появлялась, но где-то внутри упорно нарастало тревожное чувство, никак не желавшее отпускать полицейского.
Внезапно гудение силового поля оборвалось. Небрежно приобнимавший свою спутницу Хамелеон, на всякий случай, плотнее прижал её к себе. Бдительный Эмиль отодвинул Асато себе за спину.
Раздался звук лопнувшей струны, сменившийся резким вскриком Чучела и истошным воплем Серафима.
К несчастью, они слишком уж сильно перегнулись через ограждение. Дик и Эмиль, которым необычные животные были не особо интересны, предпочитали наблюдать за обстановкой на площадке, тем более, что их внимание отвлекли проблески, слишком уж характерные для стрельбы из бластера. Трос лопнул, и Серафим с Чучелом полетели вниз.
Но киборги они на то и киборги, чтобы реакция была в разы быстрее человеческой. Метнувшийся на помощь Эмиль, сам падая на край площадки, ухватил Чучело за капюшон куртки, и мэйлис сначала с размаху припечатался о скалу пятой точкой, а потом повис над обрывом, как малолетний хулиган, неудачно спрыгнувший с дерева и зацепившийся за ветку. Ему на выручку тут же поспешил Асато. Вдвоём они в мгновение ока выдернули мэйлиса наверх.
Дик, совершив прыжок, который посрамил бы любого футбольного вратаря, успел-таки в последний момент схватить Серафима за щиколотку. Студент едва успел выставить перед собой руки, чтобы не обзавестись шишкой ещё и на лбу, так знатно его приложило об каменную стену. К сожалению, парня во второй раз за день подвели его модные мокасины: он с ужасом почувствовал, что рука киборга начинает соскальзывать с его ступни вслед за хлипким башмаком. Дик рывком подался ещё немного вперёд и обхватил ногу студента второй рукой. Но крепкий парень это был отнюдь не пушинкой, а гард и так порядком свесился через край площадки. Они начали неуклонно сползать вниз.
Внезапно ноги Дика стальным захватом сжали руки Алека, а Эмиль, плюхнувшийся на живот рядом с собратом, поймал вторую ногу Серафима. Мимо них зелёной молнией мелькнули щупальца одного из сквидов-полицейских, мгновенно обвившие туловище незадачливого парамедика. А внизу от скалы, едва не вызвав у парня ещё один вопль ужаса, отделились не замеченные никем ещё двое сквидов, сменивших маскирующую под камень окраску на уже знакомую полицейскую. Оказывается, они дежурили там, внизу, на всякий непредвиденный случай, закамуфлировавшись под окружающие скалы, чтобы не привлекать внимания туристов. Теперь они страховали своего коллегу и киборгов, вытаскивающих упавшего человека.
Серафима подняли на площадку, и парень, отделавшийся парой ссадин и дополнительных синяков на руках, тяжело отдыхивался рядом с Чучелом, а вокруг них хлопотали Асато и Арина. Алек подошёл к ближайшему к месту обрыва столбику и вытянул свисавший со скалы конец. Как он и предполагал, прочный нанопластовый трос был перебит выстрелом из бластера. Хамелеон махнул рукой, подзывая одного из сквидов-полицейских. Тот быстро скользнул к коллеге, взял из его рук обрывок троса, повертел его так и этак и издал громкий, чирикающий звук. Как оказалось, он позвал своих сослуживцев. Те тут же оказались рядом, внимательно рассмотрели место повреждения ограждения, постоянно переговариваясь на своём скрипуче-щебечущем языке. Сквид, который явился к Хамелеону первым, переводил ему их разговор через портативный мультитранслятор:
— Вы правы, это был выстрел из довольно мощного бластера. Он сразу же перебил сверхпрочные волокна, из которых изготовлено ограждение. Подобным же образом был выведен из строя генератор силового поля, которое не допустило бы падения ваших спутников. Злоумышленник уже пойман нашими служащими на нижней площадке, — и уже обращаясь ко всем восьмерым туристам, добавил. — Прошу вас проследовать со мной в отделение полиции для выяснения всех обстоятельств инцидента.
Спускаясь по лестнице, Алек снова увидел Джизбелл. Она садилась в припаркованный на площадке для транспорта мощный спортивный катер.
«Ястреб». Четвёрка, — отметил про себя Хамелеон. — Жаль, стоит так, что мне не видно отсюда опознавательных знаков, но он мне кажется определённо знакомым». Быстро проверив свою базу, киборг выявил почти стопроцентное совпадение с уже однажды виденным им, принадлежавшим разыскиваемому им Райнерту. Возможно, он сам собирался вступить с ним, то есть с Хассером, в контакт, но происшествие на верхней смотровой площадке нарушило его планы, либо он решил подождать еще немного.
«Ястреб» тем временем взлетел, а они вместе с молодёжью с «Кельпи» вошли в здание отделения полиции.
Кроме аборигенов, там работали центаврианин и два человека. Там же оказался и уже печально знакомый Серафиму кохл, скрученный мощными щупальцами сквидов. Увидев парня, он злобно то ли зарычал, то ли заблеял и попытался вырваться, но полицейскому оказалось достаточно легонько скользнуть по его уху стрекательным отростком, и дебошир безвольно обмяк тряпичной куклой, хоть и продолжал недобро сверкать глазами. Задержанного увели, а точнее уволокли, в одну дверь, а пострадавших любезно пригласил пройти в другое помещение невысокий крепыш с пышными усами, затянутый в ярко-зелёную с чёрным униформу.
— Инспектор Марио, — представился он, предлагая всем присесть на расставленные вдоль стены диванчики. — Постараемся не слишком вас задерживать. Поскольку господин Хармек произвёл выстрелы из бластера по генератору силового поля и ограждению смотровой площадки на глазах у сотрудников полиции, вина его уже считается доказанной. Остаётся лишь уточнить некоторые детали.
Затем полицейский быстро занёс в протокол личные данные потерпевших и свидетелей, с любопытством просмотрел документы нестандартных киборгов, сопровождавших Асато Фукуду, выяснил кто и каким образом причастен к инциденту. После чего подошел к свободной стене, которую полностью занимало голоокно, демонстрирующее какой-то рэббитский пейзаж. Он переключил его на трансляцию допроса кохла, происходившего в соседнем помещении.
— Назовите причину, по которой вы повредили ограждение, в результате которого могли пострадать невинные люди? — спросил полицейский-центаврианин.
— Невинные?! — возмутился кохл. — Ничего подобного! Один из них, тот, что свалился, украл вещь, принадлежавшую мне. Я решил проучить негодяя!
— А как же второй молодой человек, которая тоже упал со скалы и мог серьёзно пострадать? Могли упасть и другие люди.
— Чего бы ему сделалось от падения в воду? — буркнул Хармек.
— Ничего себе! — возмутился за Чучело Серафим. — Вот взял бы и сам с двадцати метров в море навернулся. К целому стаду эласмеров!
— В этом месте мелководье, и много подводных камней, — возразил ведущий допрос задержанного инспектор. — Силовое поле там было установлено как раз для того, чтобы предотвратить случайное падение кого-нибудь из туристов. Вы же намеренно вывели генератор из строя, подвергнув опасности жизни многих туристов. Ещё один вопрос: чем вы можете доказать, что эта вещь, принадлежала вам, и что именно это было?
В ответ кохл только яростно заблеял.
Инспектор Марио отключил голоокно и повернулся к сидящим в комнате людям:
— Как я понимаю, все прочие являются в той или иной степени пострадавшими в результате инцидента. Вы можете пока пройти в фойе. Мои коллеги опросят вас. Господин Ардов, Вы можете обратиться за медицинской помощью к нашему дежурному врачу, а потом я должен буду вас допросить.
— Да ничего страшного, пара синяков. Я сам медик, а травмы не требуют немедленного вмешательства, — отмахнулся Серафим. — Я готов ответить на ваши вопросы.
— Если не возражаете, коллега, я хотел бы задержаться, — поднялся со своего места Алек и предъявил свой служебный значок. — Старший инспектор планетарной полиции Иссары Алек Хассер. Я являюсь нанимателем этого молодого человека.
— Не возражаю, — коротко кивнул тот и, когда остальные вышли, спросил студента. — Что вы можете сказать по поводу всего этого?
— Могу сказать только одно, — уверенно сказал парень, — он всё врёт. Как Вы могли заметить, господин Хармек, — я правильно понял? — даже не сказал, что я якобы у него украл. Постараюсь быть кратким. Два дня назад я вместе со своими друзьями находился на Ронде…
— Подождите, а что вы делали в этом бандитском притоне? — удивлённо вскинул брови инспектор.
— Извиняюсь за вмешательство, залетели купить кое-какую одежду для киборга, — вклинился в разговор Хамелеон.
— А что, в другом месте нельзя было? — господин Марио неодобрительно пошевелил усами.
— Находились поблизости, хозяйка катера, на котором я путешествую, решила сэкономить, — пожал плечами Хассер. — Киберу всё равно в чём ходить: в фирменных вещах или в янодском шмотье.
Инспектор крякнул, потом махнул широкой ладонью. Серафим продолжил:
— В туалете одного из кафе я натолкнулся на двух ссорящихся и бодающихся коз… кохлов, которые, увидев меня, тут же оттуда выскочили. Потом я увидел на полу небольшую подвеску золотистого цвета на цепочке. Я подумал, что она принадлежала одному из этих драчунов, подобрал его и больше часа ходил по торговым рядам, расспрашивая встречных об этих кохлах, чтобы отдать им свою находку, но не нашёл никого из них. Тогда я отдал её старшему инспектору. Он сказал, что это кохловское письмо.
— С Вашего позволения, я расскажу, что было дальше, — взял слово Алек. — На Ронде мы были ещё по одной причине. Мы там взяли одного пассажира, им был инспектор космополиции, находившийся там под прикрытием. Письмо было передано ему, так как он имеет связи среди бизнесменов с Конхалы и может передать послание адресату. Предполагаю, что в письме было нечто важное для господина Хармека, что-то, что он так хотел сохранить в тайне, что был готов пойти на убийство.
— Да, кроме того буквально за несколько минут до происшествия этот самый кохл напал на меня на лестнице, ведущей туда, и требовал отдать ему это послание, — сказал парень. — Ваш врач может засвидетельствовать кровоподтёки у меня на плече, оставленные его лапами, и гематому в затылочной части головы. Если бы не наш киборг, вернувшийся за мной, он запросто мог бы скинуть меня с лестницы или придушить.
Инспектор Марио занёс показания обоих мужчин в протокол, затем предложил им выйти в фойе, где их ждали остальные и где он объявил о том, что сейчас они все вместе должны проследовать в здание городского суда. Улик против кохла было предостаточно, поэтому приговор ему должны были вынести уже через два часа.
Асато Фукуда, внимательно выслушав инспектора, сказал, что ему необходимо поставить в известность капитана их яхты. Полицейский кивнул и вернулся за какими-то документами. Асато вызвал по видеофону «Кельпи». В вирт-окне появился скептически настроенный Эрик Ларсен и сходу спросил:
— Куда вы опять влипли?
Фукуда коротко изложил ситуацию, Чучело, нетерпеливо подпрыгивающий рядом, добавил красочных подробностей. В итоге капитан Ларсен устало вздохнул:
— Ладно, ждите нас там. Мы с Роном сейчас прилетим.
Через двадцать минут Арина с Диком познакомились с остальной частью команды «Кельпи». С Роном они неожиданно быстро нашли общий язык и до самого начала судебного заседания проговорили о чём-то своём, техническом, на малопонятном для окружающих языке. Алек же с удовольствием пообщался со старыми знакомыми, хоть и не мог раскрыться перед ними. Вся компания уселась в фойе, в котором, к счастью, имелось подобие буфета, в котором они смогли купить себе кофе и пирожные. Асато подробнее рассказал Эрику о происшествии, Чучело ему помогал. Эмиль и Дик на всякий случай перешли в охранный режим, а то мало ли кому чего взбредёт в голову.
Как и обещал инспектор Марио, судебное заседание прошло быстро. Рычащий и сыплющий проклятиями кохл получил свой приговор и был уведён сквидами-полицейскими. Дружески распрощавшись с новыми знакомыми, команда «Милки» направилась на стоянку электрокаров.
— Выходит, кто-то очень сильно не хотел, чтобы письмо Мони дошло до Басеньки, — задумчиво протянул Серафим, когда они уже сидели в автоматической машинке.
— По всей видимости, это был кто-то из конкурентов Мекара или Бикета, очень сильно не заинтересованный в их примирении и ещё большем сближении, — пожал плечами Хамелеон, — но это нас теперь уже, надеюсь, не касается.
У Арины пиликнул видеофон — пришло сообщение от искина: ей надлежало явиться в ближайшее отделение полиции для получения лицензии на приобретённое ею лазерное орудие. Оказывается, Алек по своим каналам уже связался с «нужными людьми» и пушка была оформлена как вполне легально приобретённая.
— Как полезно иметь знакомого копа. — улыбнулась Арина, показывая сообщение Хамелеону.
— А как же! — усмехнулся тот.
Проводив Серафима до самого шлюза, девушка в сопровождении обоих киборгов наведалась в полицейский участок при космопорте и уже через час вернулась на «Милку» с новенькой лицензией на вооружение своего катера. За это время Серафим успел приготовить ужин и даже накрыл на стол.
Аккуратно расчленяя котлету, Арина была так погружена в свои мысли, что Альт с Алеком едва ли не в один голос, первый по внутренней связи, второй вслух, поинтересовались, о чём она задумалась. Девушка вздрогнула от неожиданности, потом рассмеялась:
— Пока мы были в суде, я поинтересовалась у Рона, киборга, который исполняет обязанности механика на «Кельпи», не знает ли он, где можно арендовать на несколько часов ангар для ремонта катера. Не хочу устанавливать пушку на всеобщем обозрении. Так вот он предложил помочь с установкой. Сказал связаться с ним, если надумаю. Их яхта всё равно задерживается из-за заказчика, вот они с Эмилем мне как раз и помогли бы. — она взглянула на Хамелеона. — Что скажешь, соглашаться?
— Конечно! — ответил он. — Они надёжные люди. Лишнего никому не скажут. С таким мастером, как Рон, да ещё и с двумя киборгами вы гораздо быстрее управитесь. Звони, не сомневайся. — Он хмыкнул. — Да и мы, в конце концов, тоже можем иметь хороших знакомых и друзей, а не быть буками.
Все засмеялись, а Люк заметил:
— У капитана «Кельпи» весьма противоречивая репутация, но друзей он не кидает. Их у него слишком мало.
— Ну, мы-то официально как раз не криминальные элементы, — Алек плеснул себе в стакан минералки, — нам не запрещено иметь и законопослушных друзей, и не очень законопослушных — для этих самых криминальных элементов.
— Вот и отлично! — Арина промокнула губы салфеткой. — Люк, поможешь нам с настройкой электроники?
— Разумеется, — отозвался хакер.
— А я, пожалуй, подамся в какой-нибудь бар или в ночной клуб, — отодвигая тарелку, заявил Серафим. — Надо снять напряжение после сегодняшних приключений.
— Тебе еще не достаточно? — с неодобрением посмотрела на приятеля девушка.
— Увы, здесь мне ничего подобного не светит, — студент подпёр подбородок рукой и печально уставился на Хельгу, — а тупо напиваться я не хочу.
Ультима спокойно пила свою минералку, словно не слышала его слов и не замечала по-собачьи преданного взгляда.
— Пусть идёт, раз уж ему так неймётся, — сказал Алек, — только Дика с собой возьмёт. От греха подальше. Раз уж тут Джизбелл со товарищи крутятся.
Серафим заметно воспрянул духом и принялся убирать со стола посуду.
— Люк, ты со мной? — подмигнул он французу.
— Ой, нет! Это опять эту проклятущую гель-маску напяливать! Не хочу, — Тайфер передёрнул плечами. — Я лучше тут останусь. Альт, — окликнул он искина, боком усевшегося на спинке дивана за спиной у Арины, — я тут хотел тебе ещё одну крутую фичу показать, — он потёр шею.
Хельга стрельнула глазами в сторону парня и скинула сообщения одновременно Альту, Алеку и Арине:
«Люк сильно устал. За последние сутки он совсем не спал и срочно нуждается в отдыхе».
«Ты знаешь, что делать», — отозвался Хамелеон.
Хель плавным движением поднялась со своего табурета и шагнула к парню:
— Люк, у тебя так напряжена шея, — ладони кибердевушки легли на его плечи. — Я сделаю тебе массаж.
Серафим даже рот разинул, когда услышал её глубокий ласковый голос, и теперь с завистью смотрел, как изящные пальцы Хельги уверенно разминают затекшие мышцы хакера, который прикрыл глаза и только не мурлыкал от удовольствия.
— Ох, как же хорошо-то, — блаженно простонал Тайфер.
Внезапно Ультима сильно нажала на несколько точек на шее и затылке, и парень безвольно обмяк, едва не свалившись на пол. Киборг подхватила его на руки.
— В каюту? — Она вопросительно взглянула на Арину.
— Конечно, — кивнула девушка, — надо уложить его.
— Эй, вы чего?! — воскликнул Серафим, выходя из ступора. — Дик, забери Люка у Хель! Не хватало ещё, чтобы у нас девушки мужиков на руках таскали!
Хельга пожала плечами: для киборга щуплый француз тяжестью совсем не был. Неудобство причинял, пожалуй, только рост долговязого парня, норовившего то зацепиться длинными ногами за стол, то опрокинуть табурет. Но она послушно сгрузила погружённого в сон Люка на руки Дику и пошла вместе с ним в каюту, отведённую для пассажиров. Студент следом умчался к себе переодеться.
— А тебе массаж сделать? — вкрадчиво шепнул Алек, наклонившись к самому уху Арины, чем заработал ревнивый взгляд лемисса.
— Если коварные искины собрались захватить власть на корабле, так и скажите, — хихикнула девушка. — Меня можно принудительно не вырубать. Я и сама спать пойду.
— Как ты могла так обо мне подумать?! — наигранно возмутился Хамелеон. — Я от чистого сердца предложил тебе помощь. А ты! Ты! Чем я это заслужил?!
Он картинно закрыл лицо ладонью, тем не менее, подглядывая за девушкой сквозь пальцы.
— Паяц! — одновременно фыркнули Арина с Альтом и рассмеялись.
— Спелись, да? — с деланным недовольством проворчал Хамелеон.
— Ещё бы! — хмыкнул искин. — Как-никак, уже три года знакомы.
Тут в кубрик вернулись Хельга и Дик.
— Задание выполнено, — доложил гард.
— Баиньки уложили, ботиночки сняли, одеялком укрыли, — шутливо отрапортовала Ультима.
— Дик, твоя задача заключается в том, чтобы обеспечить безопасность Серафима. Изображаешь правильного киборга, но ухо держишь востро, — инструктировал младшего собрата Хамелеон. — Джизбелл вполне может попытаться вступить с ним в контакт. И, я подозреваю, что в довольно тесный контакт. Будь внимателен, проследи, чтобы парень не слишком распускал язык. Если что-то важное засечёшь, немедленно связывайся с нами. Записи, на всякий случай, скидывай на комм. А если возникнет угроза взлома, действуй по намеченной Люком схеме. Я немного погодя пойду за вами. Подстрахую тебя.
— Приказ принят, — гард выпрямился.
— Я готов, — объявил Серафим, входя в кубрик и на ходу застёгивая куртку. — Дик, ты так и пойдёшь?
Киборг перевёл взгляд на студента:
— Уточните вопрос, пожалуйста.
— Ты чего это? — Парень удивлённо уставился на него.
— Дик сопровождает тебя как обычный телохранитель. И лучше никому не знать, что он разумный, — Хамелеон серьёзно посмотрел на Серафима. — Поэтому и обращаться к нему надо как к обычному киберу. И сам уши не развешивай, будь осторожен. Особенно с Джиз. Я думаю, она захочет пообщаться с тобой. Так что держи ушки на макушке.
— Понятно, — протянул студент. — Ладно, порепетируем. Гард, надень свою куртку и следуй за мной.
— Приказ принят, — отозвался Дик.
Арина заметила, что киборг чуть иронично дёрнул правым уголком губ. Или это из-за шрамов показалось?
***
Когда за парнями закрылись створки шлюза, Алек обвёл взглядом оставшихся:
— Что ж, Серафим улетел искать выпивки, развлечений, а если повезёт, то и секса. Теперь моя очередь действовать.
— Тоже полетишь на поиски первого, второго и третьего? — насмешливо спросил Альт.
— Я подумаю над твоими предположениями, — Хамелеон кивнул с убийственно важным видом. — Подстрахую Дика. Готов снести половину программ, если ошибаюсь, и Джизбелл не придет. Но, судя по тому, что мне как-то особенно неспокойно, все может быть гораздо серьезнее. А это значит, что мне надо хорошенько подготовиться. Хель, Люк не заявится не вовремя?
— Нет, он проспит еще десять часов, — покачала головой Ультима.
— Отлично, тогда приступим, если Рина не боится.
— Чего? — удивилась та.
— Трансформации, я полагаю, — ответил вместо Хамелеона Альт.
— Я бы, конечно, очень хотела посмотреть, — вздохнула Арина. — Интересно же! Но если Алеку неприятно…
— Алеку все равно, есть зрители или нет, тем более, что ничего такого уж неприятного нет, — заверил он и уселся в навигаторское кресло и запустил нужную программу. В вирт-окне появилась физиономия Алека Хассера в двух экземплярах. — Ну, поехали! — Хамелеон потер лицо ладонями и откинулся на спинку кресла.
Арина во все глаза уставилась на необычное зрелище, предпочитая смотреть непосредственно на Алека, а не на его изображения.
Надбровные дуги выдвинулись вперед, отчего глаза казались теперь глубоко посаженными, над ними нависли набрякшие и даже чуточку покрасневшие веки. Брови стали широкими, темными, но редкими. Под глазами появились мешки, щеки стали какими-то дряблыми, обвисшими, углы губ опустились, и без того резкие носогубные складки еще больше углубились. Губы выглядели теперь обветренными. В уголках глаз морщин стало больше. Спинка носа стала шире, кончик округлился и теперь походил на уныло поникшую картошку. Волосы потемнели до темно-каштанового, но на висках, наоборот, засеребрились сединой. Кожа приобрела землистый оттенок с красными прожилками на крыльях носа, обвисла на шее, и, в довершении всего, активно проступила темная щетина. Хамелеон закрыл на несколько секунд глаза, а когда открыл, все увидели, что они у него стали какого-то мутного зеленовато-карего цвета. Уши и те стали мясистыми и немного поменяли форму и расположение завитков.
— Ну, вот и все, — Алек снова потер лицо.
Перед ними сидел изрядно помятый и потрепанный жизнью мужик лет пятидесяти пяти с явными признаками горячей любви к горячительным напиткам, совершенно не имевший ничего общего ни с Алеком Хассером, ни, тем более, с Айком Эшером.
Ультима тщательно просканировала его и удовлетворенно кивнула:
— Отлично получилось. Даже киборг не заподозрит. Принесу-ка я тебе баночку шоколадно-ореховой пасты для восполнения энергии.
— Давай, а то мне уже пора, — согласился Хамелеон.
***
Через двадцать минут в задрипанную забегаловку неподалеку от космопорта вошел высокий сутулый мужик с одутловатой физиономией и характерной жаждой во взгляде. Подошел к столику, за которым сидели два таких же потасканных типчика и потягивали какое-то пойло.
— Мужики, выручайте! — сипло выдал он, нагло подсаживаясь к ним.
— Чо? Трубы горят? — буркнул один из выпивох.
— Горят, но это терпит, — махнул рукой сутулый. Он оглянулся, не подслушивает ли кто, и, понизив голос, сказал: — Наш транспортник только-только посадку совершил. Я дома полгода не был. Хочу своей шмаре сюрприз сделать и, если она мне рога наставляет, морду набить.
— А мы чем помочь можем?
— Мужики, мне шмотье бы поменять, чтобы меня на подходе не опознали. А то есть у нее подружка, такая же шалава, как и моя. Предупредить может. Махнемся, а?
Пьянчужки окинули сутулого оценивающими взглядами — куртка, джинсы, рубашка выглядели очень даже прилично, — и кивнули. Все трое поднялись из-за столика и направились в сторону туалета. Через пять минут прибарахлившиеся выпивохи вернулись к своему пойлу, а сутулый в мятых ношеных шмотках вышел из забегаловки и торопливо пошагал своей дорогой.
Вы можете счесть меня бесчувственной, сэр, я не плакала, когда умер мой Джон, а над глупым розовым кустом рыдала, как ненормальная. Алисия пыталась меня успокоить, а Берт был мрачен и ворчал, что это только первая ласточка. Каким-то образом он узнал про слова той цыганки – наверное, рассказала бывающая в деревне кухарка, известная на всю округу сплетница. Мне были неприятны эти разговоры, тем более, что их дети, раньше чуть ли не каждый день приходившие поиграть в моё крыло, теперь сторонились меня, а Памела, самая младшенькая, любительница конфет, теперь при случайных встречах разражалась слезами и убегала.
Я снова начала большую часть времени проводить в саду, не столько работая, сколько прячась. Так прошел ещё один месяц.
А в августе заболела Мисси…
Я не сразу забеспокоилась, когда она пропала – Мисси кошка вполне самостоятельная, уходила по своим надобностям, когда хотела, и могла не возвращаться, пока не нагуляется. Но обычно её отлучки длились не долее одного-двух дней, а если такое и случалось, то она всегда находила время проведать если не меня, то свою любимую мисочку с молоком. А тут мисочка оставалась нетронутой уже третий день, хотя я утром и вечером наполняла её свежим молоком, и я начала волноваться.
А потом её обнаружил садовник и прибежал за мной – поскольку с Мисси было явно что-то не то, и он побоялся к ней приближаться. И я поспешила за ним, как была, в клеёнчатом фартуке и грубых садовых перчатках – я тогда как раз пыталась придать подобающую форму разросшемуся сверх всякой меры кусту шиповника на центральной аллее.
Мисси лежала в сухой канавке и выглядела ужасно – пушистая и густая ранее шерсть слезала с неё клочьями, обнажая покрытую струпьями кожу, её трясли непрерывные судороги, изо рта шла кровь. Садовник кричал, чтобы я не трогала её, поскольку это может быть заразно, но я не могла оставить бедную Мисси в таком плачевном положении. Я перенесла её в пустующий флигель, устроила поудобнее на меховой лежанке и послала мальчишку в деревню за доктором. Сама же попыталась напоить несчастную молоком, зная, что молоко помогает при многих болезнях и отравлениях. Но Мисси была настолько слаба, что не могла даже пить. Её трясло, дыхание было тяжёлым и прерывистым, иногда она начинала рычать или плакать, один раз даже попыталась меня укусить, но не смогла пробить зубами жёсткую садовую перчатку, которую я так и не успела снять. И тут как раз пришёл доктор.
Мальчишка всё перепутал, и привёл обычного доктора, а не ветеринара. Узнав, что его вызвали к кошке, доктор пришёл в крайнее негодование, но тройная оплата визита примирила его с необычною пациенткой – я понимала, что спасти Мисси может только чудо, и ждать прибытия другого врача нельзя. Впрочем, доктор ничем не смог помочь – да и никто бы не смог, наверное. Мисси умерла у него на руках, прямо во время осмотра вдруг сильно вытянувшись и окостенев в считанные секунды. Шерсть к тому времени с неё слезла практически полностью, лысый трупик выглядел ужасно, но почему-то сильно заинтересовал нашего доктора. Он говорил, что никогда не видел столь быстрого трупного окоченения и хотел произвести вскрытие. Обещал отказаться от платы за вызов, если я позволю ему забрать труп несчастной кошки с собой. Я не могла допустить подобного издевательства над телом моей бедной подруги, доктор настаивал и уже даже начал сам предлагать мне деньги. Возможно, он чувствовал мою слабость – мне было плохо, хотелось поскорее остаться одной и оплакать несчастную Мисси – потому и был таким настойчивым. Не знаю, чем бы всё это кончилось, но тут во флигель заглянул Берт, и, узнав причину спора, принял мою сторону и быстро выпроводил назойливого доктора.
Я была слишком слаба и решила отложить похороны Мисси до следующего утра. Оставила её тельце там же, на меховой подстилке во флигеле. Никогда не прощу себе этой слабости, стоившей моей четвероногой подруге посмертного надругательства.
Утром, когда я заглянула во флигель, прихватив шляпную картонку, которая должна была послужить последним пристанищем бедняжке, меховая подстилка оказалась пуста. Обежав весьсад, я обнаружила то, что осталось от Мисси на подъездной дорожке у чёрного входа – кто-то обезглавил и выпотрошил несчастную, а тело разрубил на несколько кусков, да ещё и облил керосином. Хорошо, что я ранняя пташка, наткнись на это безобразие кухарка – и разговоров хватило бы на месяц. Поэтому я поспешила собрать останки несчастной кошки в коробку из-под шляпки и похоронить под кустом сирени на клумбе перед нашим окном – я надеялась, что ей там понравится, во всяком случае, при жизни она любила греться на этой клумбе.
Домашним я ничего про это не рассказала, достаточно с них и прочих переживаний. Сама же ломала голову и никак не могла понять, кто и, главное, зачем мог совершить подобное зверство? Не хотелось бы думать, что солидный доктор мог дойти до такого безумства в своём профессиональном рвении, чтобы под покровом ночи тайком возвратиться в наш сад и совершить столь вожделенное вскрытие? Но если не доктор, то кто?
А через двенадцать дней умер садовник.
Сначала он жаловался на боли в суставах – но он и раньше на них жаловался, и мы не придавали этому особого значения, пока однажды он не упал прямо на дорожке, и не смог больше встать. Пришлось звать шофера, чтобы помог отвести его в дом, и снова посылать за доктором. Сначала я испугалась, что с садовником приключилась та же напасть, что и с Мисси, а, значит, это действительно заразно, и мы все на очереди, особенно я сама. Но приехавший доктор успокоил нас, заявив, что столбняк не заразен, и нам ничего не грозит – если, конечно, я не поцарапаю одной и той же иголкой сначала руку несчастного до крови, а потом и «свой прелестный пальчик» — он так и сказал, тот доктор, а ведь рядом в муках умирал несчастный садовник, помочь которому было уже невозможно. Доктор же всё повторял про пальчики – очевидно, считал это весёлой шуткой, и сам же смеялся… всё-таки я вынуждена признать, что он оказался не слишком деликатным человеком, этот доктор…
Садовник умер через три дня. Я сидела с ним до последнего, видя в этом свой долг. Даже если не принимать во внимания проклятье, человек пострадал, пытаясь сделать лучше мой сад, и посидеть рядом – самое малое, что я могу для него сделать. Сначала постоянно заглядывал Берт и всё пытался уговорить меня пойти отдохнуть, но сдался, видя мою непреклонность, и оставил одну. К тому времени несчастного садовника уже окончательно парализовало, он не мог даже говорить, только смотрел на меня. И в глазах его я видела отражение собственной вины. Он не обвинял меня – я сама себя обвиняла.
Я не пошла на похороны – заснула тяжёлым сном, и меня долго не могли добудиться. Больше я не работала в саду, и вообще старалась не выходить из своей комнаты, даже к обеду. Сидела у окна целыми днями, смотрела на осенний сад и старалась ни о чём не думать. А особенно – не думать о том, остался ли бы садовник в живых, послушайся я слов той цыганки и вернись в Лондон.
Осень постепенно раскрашивала сад золотом и багрянцем, а я смотрела, как ветер играет листьями сирени под моим окном, пока однажды не обратила внимания, что с ними творится нечто странное. Это было вечером, и поначалу я не поверила своим глазам, списав все на неверную игру освещения. Вернее, нет… я поняла всё сразу, просто не хотела верить, потому и спустилась, надеясь убедиться, что вечерний свет и напряжённые нервы сыграли со мной злую шутку.
Осень бушевала в саду огненно-рыжим пожаром, но пламя, которое сжигало куст сирени под моим окном, было иного рода – то самое чёрное невидимое глазу внутреннее пламя, что уничтожило ранее мои любимые розы. Многие листья уже почернели и скрючились, а на тех, что остались, более не было иных оттенков – ни зелёного, ни жёлтого с красным. Только чёрный. И на некоторых веточках уже появился знакомый восковидный налёт белесого цвета.
Сами понимаете, мистер Холмс, выхода у меня не оставалось. Я не стала никому ничего объяснять, в ту же ночь собрала небольшой дорожный чемоданчик и покинула «Ивовую хижину» ранним утром, пока все ещё спали. Пешком добралась до станции и купила билет на первый же поезд в сторону Лондона.
Понимаете, мистерХолмс, я не могла рисковать.
Нет, вы только не подумайте, что я суеверна. Даже сейчас я не верю до конца в мистическую подоплёку происшедшего и пытаюсь по мере сил найти рациональное объяснение всем этим ужасным событиям. Но если есть хотя бы малейшая вероятность, хотя бы тень вероятности – я не вправе рисковать жизнью и здоровьем хороших людей.
Я должна точно знать, мистер Холмс, понимаете? Я ведь даже не сообщила дяде о своём приезде, поселилась в дешёвых меблированных комнатах и стараюсь не попадаться на глаза прежним друзьям, а также и не заводить новых. Я боюсь сходиться с людьми – вдруг случившееся в Боскомской долине повторится и в Лондоне? Я устала бояться, но не знала, к кому мне обратиться за разъяснениями. Древние философы ничем не могли мне помочь, и я перестала посещать библиотеку, в которой первоначально надеялась найти все нужные мне ответы. Конечно, я слышала о великом сыщике Шерлоке Холмсе – а кто в Англии о нём не слышал? Но полагала, что вы давно отошли от дел или же работаете на правительство, и было бы самонадеянно с моей стороны отягощать вас подобными мелочами. Но тут на вдруг женском собрании меня познакомили с мисс Хадсон, и она была столь любезна…
– Всё это вздор, милочка! – перебила свою подругу Элеонора, и слегка наклонилась, чтобы ободряюще похлопать её по руке. После чего распрямилась и требовательно уставилась на Холмса. – Ну? Мистер Шерлок Холмс, великий детектив… Ох, извиняюсь – сэр Шерлок, конечно же! У вас найдётся свободная минуточка, чтобы помочь моей подруге?
Холмс проигнорировал как неподобающий тон подобного замечания, так и саму юную скандалистку, и обратился непосредственно к нашей гостье.
– Вы поступили правильно, обратившись ко мне, юная мисс. Ваше дело куда серьёзнее, чем могло показаться на первый взгляд, несколько раз вы только чудом избежали смерти. Но пока я не вижу в нём ничего сверхъестественного. Сейчас мне надобно навести кое-какие справки и проверить кое-какие догадки. Но рискну предположить, что завтра к этому времени мы уже будем знать ответы на все интересующие нас вопросы. А пока предложу вам воспользоваться нашим гостеприимством в обществе особы, более подходящей вам по полу и возрасту, чем два престарелых джентльмена.
Юные леди поняли намёк правильно и удалились из гостиной, оставив нас с Холмсом вдвоём – хотя мисс Хадсон и не отказала себе в удовольствии несколько раз негодующе фыркнуть и поворчать что-то о мужском деспотизме. Когда шаги девушек затихли в дальнем конце коридора, я в некотором смущении обратился к своему всё ещё молчащему другу.
– Холмс! Мне, конечно, далеко до вашей интуиции, но кое-что и я не мог не заметить. Мне кажется, я знаю, что явилось причиной смерти несчастной кошки и бедного садовника. Во время моей службы мне доводилось работать с некоторыми веществами, чьё воздействие на живые организмы производит подобный эффект… Кошка, очевидно, съела нечто, пропитанное отравой, потом, взбесившись от боли, поцарапала садовника и внесла на своих когтях в его царапины малую толику яда, оттого-то он и умер иначе и далеко не сразу. Какое-то дьявольское стечение обстоятельств, я никак не могу понять, как несчастная кошка могла добраться до подобного вещества, это ведь не мышьяк, которым травят крыс наши добрые фермеры, и не цианистый калий, который можно купить в любой аптеке…
– Вы, как всегда, упускаете самое важное, Ватсон! – откликнулся Холмс из своего кресла. – Вы забываете о том, с чего всё началось.
– Вы имеете в виду розовый куст?
– Я имею в виду цыганское проклятье.
– Помилуйте, Холмс! Никогда бы не подумал, что вы можете верить в подобную чушь!
– А кто вам сказал, что я верю? Я просто отметил, что именно с него-то всё и началось. Хотя, если быть точным, всё началось даже раньше.
Воспользовавшись отсутствием дам, Холмс достал из початой упаковки сигару, аккуратно обрезал кончик и закурил, на этот раз – воспользовавшись спичками.
– Я называю такие дела «делом на пол-сигары», – пояснил он, выпуская клубы ароматного дыма. – Глупо и расточительно ради такого простого дела набивать трубку, не успеешьтолком раскуриться – а решение уже найдено.
– Но тогда зачем же, Холмс?! – вскричал я, до глубины души поражённый. – Зачем вы сказали бедной девочке ждать до завтра? Почему не успокоили её сразу?
– Ватсон, ну это же элементарно, неужели вам не хочется ещё хотя бы раз вкусить столь восхитительный омлет? К тому же мне действительно следует навести кое-какие справки, чтобы окончательно удостовериться. – Тон моего друга был серьёзен, но глаза смеялись. – Может быть, мне удастся уговорить её приготовить стейк по-американски, а не ту горелую подошву, что выходит из очаровательных ручек нашей милой мисс Хадсон. Или даже татарский бифштекс без этого ужасного чесночного соуса, который постоянно к нему присылают, несмотря на все мои просьбы. Никогда не ешьте чесночный соус, Ватсон! Мало того, что он сам по себе ужасно гадок на вкус, так ещё и легко маскирует привкус мышьяка.
И я, поразмыслив, пришёл к выводу, что Холмс абсолютно прав. Если не по поводу чесночного соуса – то хотя бы по поводу омлета.
– Дело нашей прелестной садовницы простое, но от того ничуть не менее страшное и подлое, – повторил Холмс, когда с сигарой было покончено, сделаны необходимые звонки и получены ответы на телетайпограмму. – Вы, конечно же, обратили внимание на внешний вид мистера Берта? «Ранение, полученное при службе в особых войсках» – так это теперь дипломатично принято называть, но мы-то с вами знаем, что это значит на самом деле. К тому же бальзамические жидкости и странно пахнущие микстуры… Нет, с этим Бертом дело совершенно ясное! Понятно, где он служил, и что там с ним сотворили. Нетрудно найти отраву, если пользуешься ею каждый день.
– Холмс! – вскричал я, шокированный. – Неужели вы действительно полагаете, что за всеми этими ужасными преступлениями может стоять этот несчастный калека?! Мисс Джейн утверждает, что он человек хороший, а она девушка достаточно проницательная! Да и зачем ему могло понадобиться убивать садовника и уж тем более – бедную кошку?
– Характеристики, данные мисс Джейн своим новоявленным родственничкам, говорят нам, скорее, о душевных качествах самой мисс Джейн, нежели о тех, кого она описывала. Хорошему человеку бывает трудно поверить в существование мерзавцев, даже имея к тому явные доказательства. Кошку он убил вполне сознательно, но вовсе не кошка должна была стать настоящей жертвой.
– Убивать садовника? Холмс, это выглядит странно. В наше время и без того трудно с прислугой!
– Садовник умер случайно – или же был наказан провидением, если вам так больше нравится. Поскольку он наверняка был замешан в этом деле – помните, Берт не хотел оставлять его наедине с нашей гостьей? Опасался, что перед смертью тот наговорит лишнего. И успокоился только тогда, когда паралич полностью лишил несчастного подобной возможности. Но специально его никто не убивал – он пострадал из-за случайной ранки, в которую попал яд. Нет, настоящей жертвой должна была стать именно мисс Джейн – ведь это её кошка, и именно ей бы достались те смертоносные царапины, если бы не жесткие садовые рукавицы.
Не в силах более сдерживаться, я вскочил и заходил по комнате. Даже мысль о том, что кто-то мог желать зла подобной девушке, казалась мне кощунственной, но не верить своему другу я тоже не мог.
– Но почему, Холмс? Почему?
– Всё очень просто, Ватсон – дом. Дом, который Берт с семейством уже привыкли считать своим полностью – настолько, что даже начали потихоньку разрушать возведенные дедом перегородки. Я догадался обо всём сразу, как только мисс Джейн упомянула об этом обстоятельстве, а остальное было лишь недостающими фрагментами уже сложившейся мозаики. Берта можно понять – у Джона не было семьи, да и сам он не жил в поместье уже довольно давно. А тут большое семейство вынужденно ютиться на своей половине – и видеть, как постепенно приходит в полное запустение и ветшает без должного присмотра второе крыло семейного дома. Алиенский мятеж и гибель брата пришлись очень кстати. Берт с семейством посчитали себя единственными и полноправными хозяевами, и уже успели привыкнуть к этой приятной мысли, когда им на голову свалиласьневеста погибшего – и настоящая хозяйка того, что они уже считали своим.
Они не были злодеями, Ватсон – помните, мисс Джейн говорила, что поначалу они уговаривали её продолжить учёбу и даже предлагали денег? Они были готовы ей заплатить – лишь бы оставить за собой весь дом целиком. Но наша упрямая гостья не захотела уезжать. И тогда её родичи наняли цыганку.
Достижения науки – великое дело, Ватсон! В прежние времена нам бы пришлось трястись в кэбе до железнодорожного вокзала, потом ехать до нужной станции, а там ещё и добираться по плохим дорогам до той деревни, рядом с которой два месяца назад располагался табор. Мы бы потратили несколько дней – и в результате убедились бы, что табор давно переехал, а куда – неизвестно! Сейчас же я отбил всего лишь три сообщения, нашему другу Лестрейду в Скотленд-ярде, коронеру Боскомской долины и ещё одно, по указанному им номеру – и вуаля! Табор обнаружен, цыганка допрошена и созналась, что её действительно наняли господа из «Ивовой хижины». Дали соверен, и обещали в десять раз больше, если ей удастся прельстить молодую госпожу гаданием и заставить её уехать в Лондон. Или напугать – с тем же результатом. Так что цыганка действительно была совершенно искренна в своём стремлении заполучить вожделенное золото, но не преуспела. И тогда Берту пришлось действовать самому – уже вместе с садовником. Полагаю, вряд ли он бы смог отравить розы в одиночку так, чтобы давно работающий в доме слуга ничего не заподозрил. Они знали, что это любимые цветы мисс Джейн, и полагали, что такого потрясения ей будет достаточно.
– Какое неслыханное коварство! – пробормотал я, без сил опускаясь на диванчик.
– Но Берт и его помощники снова ошиблись. Гибель любимых цветов хоть и расстроила девушку, но не заставила её покинуть «Ивовую хижину». И тогда преступники нанесли новый удар, жертвой которого стала несчастная Мисси.
Расчёт был прост – если отравленная кошка поцарапает мисс Джейн и девушка умрёт – ни у кого не возникнет ни малейших подозрений. Все знали, что она любит работать в саду, где так легко поцарапаться и занести в ранку смертельную инфекцию. Симптомы отравления малой дозой этой гадости похожи на столбняк, это вы правильно заметили, и у сельского врача не возникло бы никаких сомнений при установлении диагноза. Как позже и случилось с садовником – кошка могла поцарапать его, когда ей делали смертельную инъекцию, или отрава попала в его организм через поры кожи. Как бы то ни было, один из убийц сам пал жертвой своего преступления.
То, что случилось с кошкой после смерти, только подтвердило мои подозрения, превратив их в уверенность. Конечно же, Берт знал, что именно должно было произойти с несчастной Мисси – и, разумеется, всеми силами стремился этому воспротивиться. Он не мог допустить её вскрытия – даже деревенскому врачу при подобном исследовании всё сделалось бы яснее ясного! Не мог он и оставить тело кошки в целостности, допустить её погребение значило вовсе не поставить точку в этой истории, вы и сами это прекрасно понимаете, хотя до сих пор так и не признались, в каких именно войсках изволили служить… но вернёмся к нашей кошке.
Её необходимо было сжечь. Ну, или на крайний случай, хотя бы обезглавить, выпотрошить и расчленить на как можно большее количество кусков. Что он и постарался сделать той ночью, пока домашние спали. Обезглавил, расчленил и выпотрошил. И даже облил керосином. Вот только почему-то не сжёг. Это ставит меня в тупик. Вам ничего не приходит в голову, Ватсон?
Последние минуты я, чтобы скрыть волнение, развлекался тем, что выпускал крохотный язычок пламени из указательного пальца своей механистической руки – и тут же гасил его. Обращение Холмса оказалось для меня полной неожиданностью – я вздрогнул, и пламя выстрелило из пальца длинной струёй наподобие миниатюрного огнемёта. Я поспешил загасить его и ответил, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо:
– Полагаю, Холмс, что такие, как этот Берт… калеки… боятся огня. Мне приходилось работать с ними, и я часто наблюдал подобную реакцию, доходящую иногда до настоящей фобии. Тут всё дело в том, что наначальном этапе обработки их тела легко воспламеняются, и это накладывает отпечаток. Потом-то, конечно, подобный недостаток устраняют, но память остаётся. И только редкие натуры обладают достаточной внутренней силой, чтобы с ней справиться.
– Вот как? Буду знать, – ответил мой друг, посмотрев на меня при этом как-то странно. – Тогда всё становится на свои места… Утром мисс Джейн обнаружила останки растерзанной кошки и похоронила их под сиренью, тем самым отравив ещё и это ни в чём не повинное растение. После чего уехала в Лондон, где, на счастье, судьба свела её с нашей очаровательной мисс Хадсон…
– Мистер Холмс! Вы потрясающий человек!
Вздрогнув, я обернулся.
Наша юная гостья стояла в дверях, прижав стиснутые кулачки к груди, и смотрела на Холмса с восторгом и обожанием. Личико её раскраснелось, глаза горели ярче обычного.
– Спасибо вам, мистер Холмс! Спасибо за всё! Элеонора была совершенно права, что убедила меня прокрасться обратно и подслушать… Благодаря ей я теперь всё-всё знаю! Вы великий человек, мистер Холмс. Вы сняли с моей души огромную тяжесть. И я теперь знаю, что мне делать.
– Если подадите на вашего деверя в суд за попытку убийства – можете смело ссылаться на меня, как на доверенного эксперта. – Мой друг, казалось, был совершенно не удивлён столь дерзким вторжением, и смотрел на нашу гостью вполне благосклонно.
Мисс Джейн отмахнулась.
– Да бог с ним, с Бертом! Я не об этом, уверена, его накажет судьба… Но благодаря вам, мистер Холмс, я теперь знаю, кем хочу стать!
И, не успели мы опомниться, как она подбежала и порывисто расцеловала опешившего Холмса в обе щеки. Рассмеялась, видя нашу оторопь, и снова упорхнула к дверям.
– Я хочу быть детективом, мистер Холмс! Нет, я неправильно говорю – я стану детективом! Обязательно стану! Мисс Джейн Марпл, сыщик на службе Короны! Вы не представляете, мистер Холмс, какая это лёгкость, какое счастье – знать, что ты ни в чём не виновата! Вы удивительный человек. И я хочу быть такой же, как вы – помогать простым людям, дарить им такую же лёгкость, какую вы подарили мне. Спасибо вам, мистер Шерлок Холмс, сэр! Спасибо вам!
И она убежала, не попрощавшись. Истинная англичанка, что ни говори!
– Ну, вот и остались мы с вами, Ватсон, совершенно одни, – заметил Холмс, с некоторой грустью глядя вслед юной особе. – Без столь вожделенного вами омлета и не менее милого моему сердцу стейка по-чикагски…
И с этими словами он удалился в спальню – последнее время он предпочитал отсыпаться днём и работать ночами, утверждая, что ночью никто не мешает ему думать.
Скорее всего, это правда.
Но – опять же, скорее всего – далеко не вся правда.
Эра Мориарти сильно изменила нас всех. Но я никогда не спрошу его, почему он больше не носит серебряных запонок и не любит чесночный соус. Точно так же, как и он никогда не спросит меня о том, с чего бы это вдруг я так полюбил резкие ароматы восточных благовоний, и почему из моей каюты так часто несёт бальзамической алхимией, с которой даже они не справляются. Разве что в шутку – да и то лишь наедине.
Мы оба слишком дорожим нашей дружбой – и не хотим знать лишнего…
– Её зовут Джейн. Она моя подруга. И у неё проблемы.
Элеонора решительно выпятила маленький подбородок, скрестила руки на груди и посмотрела со значением – сначала на Холмса, потом на меня. В своей короткой, но решительной речи она чётко выделила тоном два слова – «подруга» и «проблемы» – так, чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений в серьёзности и первого, и второго.
Похоже, мы с Холмсом оказались правы оба в своих надеждах и опасениях. – Ватсон, – представился я, вставая и кланяясь. — Джон Ватсон.
При этом я неожиданно для самого себя почему-то выделил интонациооно имя, словно оно имело особое значение. И чуть было не добавил – «секретный агент на службе Её Величества» – очевидно, под влиянием утра, проведённое в муках творчества.
– Очень рада познакомиться, – Джейн, оказавшаяся миловидной блондинкой с тонкими чертами лица и огромными голубыми глазами, кивнула и очаровательно
покраснела. Она выгллядела настолько же ранимой и беззащитной, насколько Элеонора, с её рыжими кудряшками и вздёрнутым носиком – решительной и боевой.
– Вздор! – прервала свою подругу Элеонора. – Оставь эти буржуазные любезности, у нас есть дела поважнее!
– Милые дамы, на борту «Бейкер-стрита» существует жёсткое правило – никаких важных дел до завтрака! – сказал Холмс, входя в гостиную, где я наслаждался обществом двух столь юных и очаровательных особ. Тон его был преувеличенно серьёзен, но глаза искрились весельем. – Кстати, а что у нас на завтрак?
– Омлет! И блинчики с джемом! – обрубила безжалостно мисс Хадсон.
Я содрогнулся.
Как однажды деликатно выразился мой проницательный друг, «наша юная мисс Хадсон, в отличие от своей достопочтенной бабушки, куда более приятна для глаза, чем её стряпня – для желудка». И если овсянку ей ещё удавалось иногда сварить вполне пристойную, то всё, что требовало чуть большего кулинарного мастерства, в том числе и взбивания или поджаривания, выходило совершенно несъедобным. Все наши с Холмсом робкие попытки нанять кухарку встречали со стороны юной суфражистки полный негодования отпор – кухонное рабство мисс Хадсон почитала постыдным и совершенно неприемлемым для любой здравомыслящей женщины, и не собиралась принимать участие в порабощении ещё одной несчастной.
Иногда, сжалившись над нашими желудками (или же слишком увлечённая делами подруг по движению, что будет вернее), мисс Хадсон заказывала еду в ресторанчике на углу у причалов – там готовили очень достойно, особенно столь ценимый Холмсом татарский бифштекс. Но сегодня, похоже, на такую удачу рассчитывать не приходилось – мисс Хадсон всё ещё дулась на моего друга.
В полном молчании мы прошли в столовую.
Усевшись на своё место, я с понятным трепетом заглянул в тарелку – и был приятно поражён, не обнаружив там ни торчащих из клейкой субстанции осколков скорлупы с прилипшими к ним перьями, ни спёкшейся до состояния угля пластинки бекона. Над тарелкой возвышалась аппетитно выглядящая и пахнущая не менее привлекательно пористая масса, более всего напоминающая великолепный омлет – как по цвету и запаху, так и по вкусу, в чём я не преминул немедленно убедиться. Блинчики тоже оказались выше всяческих похвал. Даже Холмс, вкусы которого последнее время носили несколько специфический характер, отдал им должное. Я уже собирался высказать своё восхищение столь разительным успехам Элеоноры в этой области, но меня опередил Холмс, в изысканных выражениях превознеся кулинарное искусство мисс Джейн.
Мисс Джейн снова мило покраснела и потупилась. Элеонора фыркнула и заявила, что убитое над плитой время Джейн могла бы потратить с куда большей пользой – как для себя, так и для общества.
Ну, конечно же! Великолепным завтраком мы были обязаны именно ей, маленькой мисс Джейн!
Моё восхищение нашей юной посетительницей сделалось просто безграничным – особенно после того, как она тихонько возразила мисс Хадсон, что вовсе не считает обременительным приготовление завтрака для такой приятной компании. Глаз она при этом не поднимала, и говорила негромко, но сразу же становилось ясно, что эта хрупкая на вид девочка не такслаба и беззащитна, как могло бы показаться на первый взгляд. Может быть, виновата старческая сентиментальность или же эйфория, в которую я впал после вкусного завтрака, но на какой-то миг подруга нашей взбалмошной Элеоноры показалась мне живым воплощением Британии. Такая же скромно одетая и неприметная, хрупкая и беззащитная снаружи, но хранящую глубоко внутри несгибаемый стержень.
К тому же она не стала охать и вскрикивать, когда во время завтрака заметила мою механистическую руку – признаюсь, я специально несколько раз менял заключенные в ней приборы, чтобы немного поразвлечься. Но юная леди повела себя в высшей степени достойно – только слегка расширила глаза в самом начале, а потом уже не обращала ни малейшего внимания. И даже не вздрогнула, когда я, передавая солонку, нарочно коснулся её запястья отполированным медным суставом. Вот что значит настоящая англичанка! Даже наше безумное и безбожное время неспособно испортить такую выдержку.
После завтрака мы снова вернулись в гостиную. Холмс расположился в любимом кресле, я же пристроился на неудобном диванчике у окна, уступив своё прелестной юной гостье, куда та и поместилась не без изящества. Элеонора пристроилась рядом, с независимым видом присев на обтянутый кожей подлокотник.
– Верите ли вы в проклятия, мистер Холмс? – спросила мисс Джейн, когда все мы уютно устроились и приготовились слушать её историю.
Вопрос прозвучал настолько нелепо, что я с трудом удержался от смеха. Но для нашей гостьи ответ Холмса, похоже, был крайне важен – лицо её оставалось совершенно серьёзным и напряжённым. Она даже подалась вперёд всем телом, впившись в Холмса удивительными голубыми глазами. Боже, как она была хороша в эту минуту, у меня даже защемило в груди. Я не мог понять, почему она напоминает мне мою покойную жену, да будет земля ей пухом, ведь внешнего сходства между ними не было. Но, услышав сдержанное напряжение в голосе и увидев эти удивительные глаза, сверкающие внутренним огнём, я понял – вот оно!
В Джейн горело то же самое неукротимое внутреннее пламя, что и в моей горячо любимой бедной маленькой Мэри. Редкое качество, которое только и может сделать женщину истинно прекрасной.
Поэтому я вовсе не удивился тому обстоятельству, что мой друг ответил юной особе со всей серьёзностью и честностью, на которую был способен:
– Нет, сударыня, я не верю в силу проклятий. Но я верю в зло, которые одни люди могут причинить другим, в том числе и при помощи слов.
Джейн вздохнула с видимым облегчением и немного расслабилась.
– Рада это слышать, сэр. Я тоже не верю. Во всяком случае – не верила до последнего времени. Но с недавних пор вокруг меня начали твориться странные вещи, и они не то чтобы поколебали моё неверие, но…
– Но заставили вас ранним утром бежать из уютного сельского дома, где вы пытались забыть печальные обстоятельства, при которых покинули Лондон около полугода назад, недоучившись. Сразу после похорон близкого человека. Полагаю, он был вашим женихом? Примите мои искренние соболезнования.
Голубые глаза Джейн стали ещё больше, рот округлился в удивлении, а потом девушка нервно рассмеялась.
– Пэт говорила мне, что вы просто волшебник! Но я даже подумать не могла…
– Не называй меня этим глупым именем! – оборвала подругу мисс Хадсон. – Оно мне разонравилось.
Но Джейн словно и не заметила грубой выходки нашей очаровательной секретарши, продолжая во все глаза глядеть на Холмса с восторженным удивлением. Слегка тронутая золотистым загаром кожа её порозовела, глаза блестели.
– А что вы ещё можете обо мне сказать?
– Не слишком много, – мой друг явно наслаждался произведённым эффектом. – Вы любите возиться в саду, и с некоторых пор избегаете шумных компаний. Вы долгое время жили в Лондоне, были студенткой, но защититься не успели. Хотя и сейчас не оставляете своих занятий, но вряд ли помышляете о возобновлении обучения. У ваших соседей много детей, которых вы балуете. А ещё у вас случилось что-то настолько серьёзное, что вы уехали в Лондон, бросив любимую кошку.
Мисс Хадсон фыркнула. Джейн же по-прежнему не отрывала от Холмсапоражённого взгляда.
– Всё так и есть, – просто сказала она. – Но как вы догадались?
– Это не догадка, мисс, а следствие применённой дедукции. Ваше платье простое и удобное, а такой здоровый цвет лица можно приобрести только при ежедневной работе на свежем воздухе – в саду или огороде, но никак не в нашем продымлённом и погружённом в постоянные туманы городе. Значит, сейчас вы живёте в деревне и подолгу работаете в саду. Однако выговор у вас чистый, речь правильная – значит, образование вами было получено. В прихожей я заметил вашу сумочку – она элегантная, хорошей кожи, но при этом слишком крупная для дамского ридикюля, в котором есть место лишь для веера и пудреницы. Ваша же сумка более вместительная, но при этом вовсе не напоминает те ужасные бесформенные мешки с ручками, в которых кухарки таскают продукты с рынка, а почтенные домохозяйки хранят многочисленный женский хлам. К тому же кожа на сумке в некоторых местах слегка растянута, словно в ней долгое время носили крупный прямоугольный предмет. Если у вас нет привычки таскать в сумочке булыжники из лондонской мостовой, то я осмелюсь предположить, что предметом этим могли быть книги из университетской библиотеки – по размеру философские трактаты как раз подходят. Но девушка ваших лет вряд ли будет читать подобные произведения ради собственного удовольствия – значит, вы были студенткой.
– Поразительно! Как, оказывается, много может сказать обычная дамская сумочка!
– Ну, ваши перчатки не менее болтливы – они совершенно не подходят вашему платью, но зато великолепно гармонируют с сумочкой. Тот же тонкий стиль и высокое качество. Такие застёжки со стеклярусом были популярны около восьми месяцев назад, если я не ошибаюсь. Значит, в то время вы следили за модой и старались выглядеть как можно более привлекательно. Это указывает на романтическую историю. С несчастливым финалом – поскольку я не вижу на вашем пальце кольца, зато вижу следы от траурного крепа на шляпке. Вы его отпороли совсем недавно и не очень тщательно – местами остались следы от ниток. Полагаю, вы сделали это в поезде, перед самым приездом в город – вам просто не хотелось навязчивого сочувствия незнакомцев.
С кошкой и детьми всё ещё проще – волоски на вашем платье почти незаметны, но их слишком много для случайных игр со зверьком. Кошка явно проводит с вами большую часть времени – согласитесь, так не поступают с нелюбимым домашним питомцем. А из вашего левого кармана торчит уголок пакетика с конфетами – судя по трём видным мне буквам и цвету, это лакричные леденцы, которые обожают дети и юные девушки. Значит, можно с уверенностью предположить, что или вы сама любите сладкое, или же у ваших друзей или соседей есть дети, которых вы балуете. Но для сладкоежки у вас слишком хорошие зубы, значит, остаются дети. Причём именно дети соседей – судя по вашему платью, вы не слишком общительны. Итак – что же заставило вас бросить любимую кошку и оставить детей без сладкого?
– Мисси умерла. А дети теперь меня боятся, – сказала Джейн грустно и быстро вздохнула. – Это из-за проклятья… Но давайте я расскажу вам всё по-порядку.
Вы совершенно правы – год назад у меня был жених. Его звали Джон, Джон Мэверик, самый лучший мужчина, который только рождался под этим небом. Джон и Джейн… Он смеялся и повторял, что мы обязательно будем счастливы. Он был не такой, как большинство мужчин, и его вовсе не раздражало то, что я учусь. Он сам собирался поступать, искал репетитора, а мне нужна была подработка – так мы и встретились. У него был дом в Боскомской долине, собственный дом. Вернее, полдома, но в Лондоне я вынуждена была ютиться в дядиной квартире, где у меня не было даже собственной гардеробной – я делила её с тремя кузинами! Так что эти полдома казались мне настоящим дворцом или волшебным замком, мы собирались переехать туда на всё лето, сразу после венчания. Мы уже всё распланировали… И тут эти волнения в алиенской резервации… Казалось бы, какое они имеют отношение к нам, но надо было знать моего Джона… Набирали добровольцев, и он, конечно же, записался одним из первых. Он был храбрым, мой Джон, ивечно лез в первые ряды.
Он не вернулся.
Я даже не знаю, как он погиб – пришло лишь коротенькое официальное письмо с уведомлением, и то не мне, на адрес его квартирной хозяйки. Добрая женщина не хотела мне ничего говорить, но я всё сразу же поняла по её лицу – я заходила к ней почти каждый день. Я поверила сразу – к тому времени я уже чувствовала, что моего Джона больше нет, письмо оказалось лишь подтверждением.
Я больше не могла оставаться в Лондоне – этот город помнил нас двоих, Джона и Джейн, которые были счастливы. Я не могла больше посещать лекции, на которые он никогда не придёт, не могла читать книги, которые он никогда не откроет. Не знаю, куда бы я уехала – мне было всё равно, лишь бы сбежать подальше! Но тут меня нашёл поверенный моего Джона, мистер Брэдли из адвокатской конторы «Брэдли и сын». И внезапно оказалось, что я вполне обеспеченная женщина, а, главное, мне есть куда бежать – Джон оставил мне небольшую ренту и ту самую половину дома, в которой мы собирались жить летом…
– Ха! – воскликнула мисс Хадсон и по-хозяйски положила изящную руку на плечико Джейн. – Мужчины! Они всегда стремятся закрепостить женщину, привязать её к дому и кухне! Даже после смерти. Мужчины – ужасные собственники!
Если Джейн и были неприятны слова подруги или её собственнические жесты, то она ничем этого не выдала и продолжала рассказ, уже не прерываясь:
– Понимаете, мистер Холмс, тот дом помнил Джона, но нас двоих он не помнил, и это был мой единственный шанс ещё немного побыть с моим любимым, я не могла отказаться! И в тот же вечер купила билет на поезд в Боскомскую долину. Вот так я и оказалась в «Ивовой хижине», и познакомилась с двоюродным братом моего Джона и его семьёй.
Дом оказался огромен – трёхэтажный особняк с флигелями и пристройками, окружённый заброшенным садом, с которым совершенно не справлялся пожилой садовник – вы правы, я полюбила возиться в саду, и много времени провела именно там. Как раз в саду я и встретила ту цыганку… Но не буду забегать вперёд, я ведь ещё не рассказала вам о брате моего Джона и его семье.
Они замечательные люди, Берт и его жена Алисия, у них четверо совершенно очаровательных детей. Ещё в доме живёт отец Берта и дядя моего Джона Эшли и пара каких-то старых тётушек, но с ними я почти не общалась. Дом действительно разделён на две половины ещё во времена эксцентричного дедушки моего Джона, и все проходы между восточным и западным крылом были заколочены или даже заложены кирпичной кладкой тогда же. Мы с Бертом сразу же пришли к согласию в том, что это не дело. Он понимал, как неуютно мне будет одной в огромном пустом здании, и был настолько любезен и предусмотрителен, что к моему приезду разобрал часть заложенных проходов, и из крыла в крыло теперь можно пройти не только через сад.
Они все там оказались очень приятными людьми, и Берт с Алисией, и их отец, дядя моего Джона. Не без странностей, конечно, но у кого их нет? Они очень хорошо ко мне отнеслись, а я ведь была для них совершенно незнакомым человеком, мы обменялись разве что двумя или тремя телетайпограммами. Но они приняли во мне живое участие, сочувствовали, пытались развлечь. Расспрашивали о дальнейших планах, не собираюсь ли я продолжить учёбу и вернуться в Лондон, предлагали помощь и даже деньги. Но я тогда была совершенно разбита и не хотела ничего, только побыть одной, и они отнеслись с пониманием, оставив меня в покое.
Когда я с ними знакомилась, возникла неловкая ситуация: я приняла Берта за дядю Эшли и была просто поражена, осознав, что ошиблась – брат моего Джона действительно выглядит старше собственного отца! Но оказалось, что это последствия полученного им ранения – он потерял здоровье во время службы, надышавшись какой-то военной гадости. И теперь он совершенно лыс, сгорблен, и лицо его покрыто морщинами, как у дряхлого старца. К тому же ему постоянно приходится принимать укрепительные микстуры, ими пропахла вся восточная половина дома, и, к своему стыду, я не очень любила там бывать. А вот дети любили играть в моём крыле, и ещё там обитала Мисси. Очаровательнейшее существо! Поначалу онаотнеслась настороженно к моему вторжению во владения, которые считала своими, но потом мы подружились и, действительно, много времени проводили вместе, тут вы тоже угадали, мистер Холмс. Если я работала в саду, Мисси располагалась рядом, греясь на солнышке, если же погода была дождливая, я читала у окна в гостиной, а Мисси пристраивалась у меня на коленях. Она была со мной, когда мы встретили ту цыганку. Бедная Мисси…
Это случилось утром в начале июня, я срезала розы для букета с любимого куста у самой изгороди в дальнем конце сада, когда со стороны дороги меня окликнул женский голос. Живая изгородь в «Ивовой хижине» невысокая, по грудь, и, распрямившись, я сразу же увидела эту странную женщину.
Она стояла в каких-то пяти-шести шагах и пристально смотрела на меня поверх подстриженных кустов. Обычная цыганка, укутанная в несколько разноцветных платков, несмотря на то, что день был довольно жаркий, позванивающая монистами и невероятно грязная, как и все они. Цыгане не были редкостью в тех краях, Алисия говорила, что рядом расположился табор, я часто видела их на дороге, бредущих то в одну, то в другую сторону, крикливых, как птицы, замотанных в яркие тряпки и обвешанных полуголыми ребятишками. Они часто просили у нас еды или мелких монет и предлагали погадать, но вели себя мирно, и я никогда не испытывала перед ними страха. Тем удивительнее, что эта цыганка напугала меня до дрожи.
Может быть, дело в том, что она была одна, без подруг и детей, и ничего не просила? Или в её пристальном взгляде? Не знаю. Но мне сделалось очень страшно, несмотря на яркий солнечный день и то, что я была в саду не одна – пожилой садовник как раз подстригал изгородь неподалеку и обернулся к нам, заинтересованный.
Пытаясь справиться с собой, я кликнула кухонного мальчишку и велела принести молока и хлеба, а также пирог, оставшийся от завтрака. Цыганка же подошла вплотную к разделяющим нас кустам и, посмотрев в небо над моей головой, заулыбалась и сказала, что даже гадать мне не станет – она и так видит мою судьбу.
Она действительно многое обо мне знала. В том числе и про трагическую гибель Джона и мою учёбу в Лондоне…
Не считайте меня дурочкой, мистер Холмс, я ни на секунду не поверила, что всё это она вычитала в облаках над моей головой – полагаю, по деревне ходило немало сплетен о нашем семействе, а цыгане умеют не только болтать. Поэтому её необычное гадание не вызвало у меня никаких иных реакций, кроме веселья. Теперь, болтая обычные благоглупости, она уже больше не казалась мне такой загадочной и пугающей, как вначале. Страх окончательно покинул меня. Обычная попрошайка, которая хочет стрясти побольше, а потому и не просит мелочи. А тут она ещё начала нести всякую чушь о том, что мне надо обязательно вернуться в Лондон, что нельзя такой девушке хоронить себя в глуши, а в большом городе меня ждёт такая же большая любовь и прекрасное будущее.
Помню, я расхохоталась ей прямо в лицо, и долго не могла остановиться. Теперь я понимаю, что это была нервная реакция на всё, пережитое мною ранее. Но тогда мне почти сразу же сделалось неловко за подобную несдержанность. Тем более, что цыганка испуганно отшатнулась, да и старый садовник бросал в мою сторону странные взгляды. Это помогло мне взять себя в руки, считая разговор законченным и собираясь идти в дом, поскольку день был достаточно жарким и срезанные розы нуждались в воде.
И вот тогда-то она и крикнула мне в спину, что надо мною висит проклятье.
Что-то в её голосе заставило меня обернуться и прислушаться к почти бессвязным крикам. Она была бледной и очень злой, сильно жестикулировала и на этот раз, кажется, не пыталась обмануть.
Она кричала, что я проклята, что в этом доме мне жить нельзя, что мне надо скорее бежать отсюда. А если я останусь – то умру, и умрут все, кто будет рядом со мной и все, кто мне дорог. Она кричала, что мои безвестные предки были прокляты самой землёй, и только камень города способен оградить меня от этого проклятья, да и то не до конца, потому что Джон тоже мог бы жить, если бы не встретил меня. А потом она убежала, даже невзяв узелок с едой, чем напугала меня больше, нежели всеми своими воплями.
Я девушка здравомыслящая, мистер Шерлок Холмс. И потому постаралась не придавать особого значения этому происшествию, хотя оно и оставило в моей душе неприятный осадок. Особенно последние её слова… Несколько дней я даже не выходила в сад, опасаясь новой встречи, но потом окончательно убедила себя, что всё это глупости. К тому же Алисия, обнаружив моё внезапное домоседство, пыталась вызнать причины, а рассказывать ей о неприятном разговоре мне не хотелось. Тем более что её муж отличался излишним суеверием и постоянно рассказывал за обедом про те или иные пророчества, оказавшиеся истинными, и с моей стороны было бы глупо давать дополнительную пищу для и без того надоевших мне разговоров.
Июнь и половина июля прошли спокойно, я уже почти забыла про тот скверный инцидент, но тут случилась первая неприятность – погиб мой любимый розовый куст. «Королева Виктория», знаете, такие насыщенно-алые, с тоненькой чёрной бахромкой и более светлыми прожилками. Это сейчас, в сравнении с дальнейшими событиями, я говорю «неприятность», а тогда происшедшее показалось мне страшным несчастьем. Чуть ли не большим, чем гибель моего милого Джона. Это ведь был мой любимый куст, я знала на нём каждую веточку, каждый бутончик, знала, когда который распустится, утром ещё до завтрака бежала проведать, словно старого друга…
Он сгорел за два дня, словно пожираемый изнутри невидимым пламенем, и я ничего не могла поделать, и старый садовник только чесал в затылке, говоря, что никогда такого не видел. Листья скукожились и почернели, веточки покрылись белёсым налётом, похожим на воск, а вместо прекрасных цветов остался лишь скверно пахнущий пепел. Видя такое дело, садовник предпочёл выкопать умерший куст вместе с землёй, вывезти на задний двор и там сжечь, опасаясь, что в ином случае зараза может перекинуться на остальные растения.
Помнится, я проплакала несколько дней.
«Меня зовут Ватсон. Джон Ватсон, секретный агент на службе Её Величества…»
Я вернулся взглядом к первому предложению и задумался. Может быть, всё-таки лучше назвать главного героя Джеймсом, заранее отметая у будущих читателей всяческие подозрения, что он и автор записок – одно и то же лицо? В конце концов, я ведь не собираюсь писать автобиографическую повесть, изложить реальные события в их первозданном виде не позволяет данное мною слово джентльмена, так почему бы и не дать волю фантазии? Джеймс – красивое имя, благородное, не то что простоватое «Джон»…
Я повертел в металлических пальцах искусственной правой руки новомодную самопишущую ручку – осторожно, чтобы не пролить чернила, заполнявшие стерженёк на две трети, – и усмехнулся. Похоже, я заразился от нашей юной и взбалмошной мисс Хадсон страстью к перемене имён – примеряю на себя имя персонажа ещё ненаписанной мною же истории. Вот уж действительно, старость не спасает от глупости, даже немцам иногда удаётся рассуждать на удивление здраво.
Надобно вам сказать, что ваш покорный слуга вовсе не собирался писать биографические очерки о собственной персоне, находя персону сию достаточно скромной и малоинтересной для предоставления её жизнеописания вниманию широкой общественности, и вполне удовлетворяясь ролью верного Босуэлла при удивительнейшем человеке нашего времени, мистере Шерлоке Холмсе – а с недавнего времени ещё и сэре Шерлоке. Титул был пожалован моему великому другу почти одновременно с последним достижением инженерной мысли, летательной яхтой, в уютной гостевой каюте которой ваш покорный слуга и пишет эти строки в своём дневнике – вместо того, чтобы живописать приключения великолепного и неустрашимого Джеймса Ватсона, секретного агента на службе Её Величества.
Мой проницательный друг был абсолютно прав, высказывая предположение, что последняя война нанесла мне куда большую внутреннюю травму, чем я был готов признать – даже перед самим собой. Я запретил себе говорить и даже думать о тех жутких годах, похоронил на самом дне памяти – но тем самым лишь сохранил в себе ужасы, превращавшие ночные часы в непрекращающийся кошмар. Алкоголь и всё возрастающие дозы лауданума были мерой временной и ненадёжной – как врач, я не мог этого не понимать, но другой методы борьбы с внутренними демонами я тогда не знал и надеялся только, что демоны эти, терзая меня, причиняют окружающим не слишком много хлопот.
Но однажды – да будет благословенен тот день! – мне попалась на глаза статья моего коллеги с каким-то совершенно непроизносимым то ли славянским, то ли немецким именем. В статье рассказывалось об успешном возвращении душевного спокойствии пациентам, которые страдали от невидимой глазу травмы и перенесённого ужаса – а таких страдальцев оказалось немало после Великого Нашествия и Смутных лет, вылившихся в пожар всеобщей войны. Первой войны на памяти человечества, поистине охватившей весь мир. Многие стали свидетелями гибели друзей и близких, потеряли здоровьё не на поле битвы, а в мирных, казалось бы, городах. Мир сошёл с ума, в этом безумии люди теряли себя, и долгое время потом не могли исцелиться.
Мой европейский коллега применял довольно рискованный способ излечения – он заставлял несчастных снова и снова рассказывать о пережитом ими кошмаре, требуя вспоминать каждую подробность, каждую самую мелкую деталь перенесённого ужаса, и обязательно её проговаривать вслух. Эта, казалось бы, варварская и лишённая малейшего сострадания к несчастным метода дала удивительные результаты – все пациенты отмечали существенное улучшение, а некоторые сумели навсегда избавиться от мучивших их кошмаров!
Статья так потрясла меня, что я всю ночь не сомкнул глаз – и вовсе не из-за боязни возобновления кошмарных снов. Словно рука Провидения подкинула мне спасительную соломинку именно тогда, когда я уже почти сдался и готов был утонуть в море отчаянья. Впрочем… было бы не совсем искренним с моей стороны не уточнить, что я почти уверен, каково имя этого Провидения, оставляющего после себя запах крепкого табака. Полагаю, что и немецкиймедицинский журнал вовсе не случайно оказался на моём столе в тот день – а ведь я из патриотических соображений не выписываю немецких журналов, даже по медицине! И не случайно журнал этот был открыт именно на той поразившей меня странице…
Как бы там ни было, с моей стороны оказалось бы проявлением страшной неблагодарности не воспользоваться советом столь проницательного и благосклонно ко мне относящегося Провидения. Но, будучи по природе более склонен к жанру скорее эпистолярному, чем разговорному, ваш покорный слуга вознамерился усовершенствовать методу немецкого коллеги. Бессонные часы не были потрачены зря – мне удалось всё как следует обдумать и изобрести способ, посредством которого не только удалось бы избавиться от внутренних демонов, но при этом и не нарушить данное мною слово о неразглашении определённых подробностей военной карьеры.
Мною были приняты несколько важных решений по поводу будущей книги – во-первых, писать не от своего лица, используя псевдоним и описывая приключения некоего безымянного героя. Далее я собирался соблюдать честность и доскональность лишь в описании виденных и испытанных мною ужасов, все же остальные события и факты исказить и преувеличить настолько, чтобы у проницательного читателя не оставалось ни малейших сомнений – всё описанное есть не более чем фантазия автора.
Незадолго до рассвета поняв, что заснуть мне в эту ночь так и не удастся, я решил успокоить разгулявшиеся нервы при помощи трубочки хорошего табака. Конечно, куда привычнее было бы накапать в стакан с содовой некоторое количество не раз уже спасавшего меня лауданума, но в ту ночь я твёрдо решил начать новую жизнь, в которой подобным снадобьям более не будет места. Да и надо признаться, что после специальной алхимической подготовки, коей я был подвергнут в особых войсках Её Величества (и о подробностях коей я по понятным причинам умолчу), обычные медицинские препараты действовали на меня довольно слабо.
Пристроив на место снятый на ночь механистический протез и пощёлкав для пробы шарнирно-суставчатыми пальцами, я счёл его работу вполне удовлетворительной и, накинув халат, отправился в гостиную. Где обнаружил, что не одному мне не спится в эту ночь – Холмс скрючился в своём любимом кресле, подтянув худые колени к ястребиному носу и выставив перед собой чёрную глиняную трубку, похожую на клюв какой-то странной птицы. Трубка его не горела, глаза были закрыты, и я уже подумал было, что он спит, и собирался тихонько вернуться к себе, когда мой друг шевельнулся и спросил негромко:
– Ватсон, не дадите ли мне огоньку? Я задумался, а трубка погасла.
Уже не скрываясь, я подошёл к креслу, протянул искусственную чудо-руку, щёлкнул большим пальцем по кремниевой наладонной пластинке и зажёг миниатюрную газовую горелку на конце указательного. С неудовольствием подумал, что в ближайшее время надо бы навестить мастерскую Отто, что на углу Уинстоу и Аллеи Безвестных
Героев. Он обещал, что зажигательная накладка из твёрдой стали прослужит не менее года, а между тем дистальная фаланга большого пальца стёрта чуть ли не на треть, хотя не прошло и четырёх месяцев. Я, конечно, после войны стал больше курить, но не настолько же!
Холмс тем временем затянулся и благодарно кивнул, выпустив клуб ароматного дыма. В его проницательных глазах на секунду отразились крохотные язычки пламени.
– Холмс, мне надоело удивляться, — сказал я, устраиваясь в кресле напротив и тоже закуривая. – Как вы догадались, что это именно я? И только не говорите мне, что опять из-за моего протеза и издаваемых им звуков – я сам его перебрал и отшлифовал все поршни, подогнал сцепление и как следует смазал. Смею вас уверить, он работает совершенно бесшумно.
– Элементарно, мой друг, – из глубины кресла раздался хрипловатый смешок. – Если вдруг соберётесь подкрасться ко мне незамеченным, вам следует предварительно перестать так усердно окуривать благовониями свою каюту.
Я немного смутился – мне казалось, что пристрастие к восточным ароматическим свечам и притираниям не настолько очевидно и раздражительно для окружающих.
– Раньше вы, кажется, невозражали…
– Полноте, Ватсон, я и сейчас вовсе не имею ничего против. Надо отдать вам должное, аромат весьма приятный и хорошо подобранный. Напоминает мне о тех волнующих месяцах, когда я прятался от профессора Мориарти в горах Китая. Но легко сообразить, что если Тибет далеко, а я всё-таки ощущаю знакомое амбре – значит, мой друг Ватсон где-то поблизости и может избавить меня от необходимости вставать за спичками.
Помимо воли я рассмеялся.
– Так вот оно что! Вы успокоили меня, Холмс. А то я уж было подумал, что ваши друзья из горного монастыря научили вас всяким мудрёным штукам вроде чтения мыслей. А всё оказалось так просто!
– Я давно уже полагаю, – с нарочитым раздражением ответил на это Холмс, – что совершаю большую ошибку, объясняя, каким образом прихожу к тем или иным выводам. Ещё древние латиняне говорили – «омне игнотум про магнифико», что вам, как медику, не составит труда перевести.
– Всё непонятное принимается за великое.
– Вот именно, Ватсон, вот именно… Не объясняйте ничего – и прослывёте великим чародеем, объясните – и любой болван воскликнет: «Оба-на! Да я тоже так могу!». Боюсь, если я и дальше буду всё объяснять, моей скромной славе грозит скорый крах.
Однако голос его при этом звучал отнюдь не расстроено, а скорее даже удовлетворённо, да и глаза блестели довольно весело. Странное оживление – ещё буквально вечером он был весь во власти хандры и скуки, жаловался на лондонскую погоду и вконец измельчавших преступников, не желающих давать своими примитивными правонарушениями пищи его изощрённому уму. Обругал мисс Хадсон за остывший кофе (что было правдой), а мальчишку – за скверно вычищенные туфли (что правдой не было), потом снова переключился на Лондон, его мерзкую погоду и не менее мерзких обитателей.
Поздняя осень – не самое лучшее время для столицы Британии, с этим я вынужден согласиться. Вечный грязноватый дождь, в котором сажи и копоти больше, чем воды, слякоть и промозглая сырость способны ввергнуть в чёрную меланхолию и самую жизнерадостную натуру. К тому же воздухоплавательные причалы, у одного из которых и был пришвартован наш «Бейкер-стрит», располагались на самой границе цивилизованной части города, и из огромных окон по левому борту в ясные дни открывался вид на ряды мрачных построек и чёрный частокол дымящих труб, что тоже не способствовало поднятию настроения.
Но когда я предложил сняться с якоря и продолжить наше путешествие, Холмс не проявил ни малейшего энтузиазма, выразившись в том смысле, что нынешний мир везде одинаков, с изобретением телеграфа в нём не осталось настоящих тайн и загадок, а великие злодеи более неподсудны, поскольку сидят в правительствах и совершают жуткие преступления против закона и человечности одним нажатием клавиши. Прочие же преступники измельчали и способны разве что украсть конфетку у слепого ребенка. Так какая, мол, разница, где именно подыхать со скуки?
И вот, по прошествии всего лишь нескольких часов всё изменилось, хандры как ни бывало, мой друг полон жизни, активен и весел, сидит в своём кресле, словно в засаде, посверкивает глазами и ждёт… внезапно я понял, что причина всему этому может быть лишь одна.
– У нас есть загадка, Ватсон! – подтвердил моё предположение Холмс. – А, может быть, есть и дело. – Элеонора сегодня ночью вернулась очень поздно. И, что куда интереснее – не одна!
И пояснил, видя моё вытянувшееся от недоумения лицо.
– Элеонора. Мисс Хадсон. И не надо строить такую чопорную мину, мой друг! Неужели вас это совсем не интригует?
– Холмс, я действительно полагаю, что это не наше с вами дело…
– И вам совершенно неинтересно, что именно за особу привела к нам на борт юная мисс? И с какой целью она это сделала?
– Холмс, – воскликнул я, шокированный. – Ваше любопытство переходит всякие границы приличия!
– Есть ещё одна пикантная подробность, – торопливо продолжил Холмс прежде, чем я успел заткнуть уши. – Эта особа – женского пола.
Теперь затыкать уши было бы глупо – главное я всё равно узнал. Как бы там ни было, а мисс Хадсон мне нравилась – милая девочка, рано оставшаяся без родителей, апотому несколько взбалмошная и экстравагантная. К тому же, как и многие в её годы, пытающаяся доказать всему миру, что она ужасно самостоятельная и вполне уже взрослая дама – а вовсе не милая девочка. Несмотря на все её возмутительные выходки и лозунги, затверженные на собраниях суфражисток, я был уверен, что всё это лишь внешняя шелуха, призванная шокировать чопорных лондонских старичков и не менее чопорных домохозяек. Я даже позволял себе внутренне подсмеиваться над пафосными декламациями нашей девочки, полагая, что знаю её лучше, и все её ужасающие слова так и останутся только словами, не воплотившись в реальные действия. Ну, во всяком случае, во что-либо более экстравагантное, чем ношение мужских костюмов и постоянные рассуждения о мужском шовинизме.
Было очень грустно ошибиться, и оставалось только надеяться, что на моём бесстрастном лице ничего не отразилось.
— Не переживайте так, Ватсон, – лишил меня последней иллюзии мой слишком проницательный друг. – Циничный опыт врача на этот раз, думаю, вас подводит, направляя к неверным выводам: страсть, которая привела таинственную юную особу на борт нашего дирижабля, подвластна скорее Афине, нежели Купидону. Иными словами, девушке нужна разгадка какой-то тайны – надеюсь, зловещей! – и только врождённая деликатность не позволила ей потревожить среди ночи покой столь пожилых джентльменов, каковыми мы с вами, Ватсон, без сомнения, кажемся этой юной особе. Дождёмся утра и всё узнаем! Но вы ведь не об этом хотели со мною поговорить, правда?
Я был рад перемене темы, поскольку слова Холмса меня вовсе не успокоили. Я помнил, как они ссорились вчера с Элеонорой (нет, тогда ещё Патрисией), как та прокричала с надрывом и слезами в голосе, что по-настоящему понять женщину не способен ни один мужчина, и убежала, хлопнув дверью, а мой друг остался сидеть на диване, кутаясь в плед и бурча под нос какие-то только ему внятные едкие замечания и колкости. Элеонора (Патрисия) вчера была очень расстроена и обижена, а молодые люди в таком состоянии способны на всякие глупости. Особенно девочки, считающие себя уже вполне взрослыми дамами…
Стараясь отвлечься, я рассказал Холмсу о намерении вытащить наружу своего внутреннего демона, пришпилить его к бумаге и уничтожить, превратив в развлекательную историю для публики. Ради пущей забавы и интриги я собирался сделать своего героя безымянным, обозначенным лишь цифрами, и даже придумал ему трёхзначный номер, начинающийся с двух нулей и показавшийся мне не только красивым, но и полным глубинного смысла. Ноль и сам по себе достаточно привлекательный и глубокомысленный знак – отсутствие чего-либо, пустота, закрытая сама в себе. А уж удвоенный ноль, пустота, помноженная на пустоту, показалось великолепным решением, изящным и вполне достойным запечатления на бумаге.
Однако Холмс, хорошо разбирающийся в нумерологии, прояснил всю глубину моих заблуждений. Он согласился со мною в той части, что смех и праздный интерес случайной публики – самое действенное оружие против терзающих нас внутренних страхов, но при этом безжалостно высмеял столь понравившийся мне номер. Ноль – сильный знак, но два нуля, поставленные рядом, способны вызвать только презрительное недоумение у любого мало-мальски знающего человека, поскольку взаимно уничтожают друг друга. Да и зрительный образ, – о котором я, к стыду своему, совсем не подумал, — получается не слишком приличный.
Тем временем уже почти совсем рассвело, хотя солнца по-прежнему не было видно на мутно-сером небе – то ли из-за привычной для Лондона облачности, то ли из-за не менее привычного в последнее время смога. В гостиную забрёл сонный мальчишка в намерении, пока никто не видит, выпить стаканчик-другой содовой воды с сиропом, аппарат для газирования которой располагался в углу как раз за моим креслом. Мальчишка был сильно разочарован, обнаружив в комнате нас с Холмсом. Недолго думая, я огорчил его ещё больше, вручив шиллинг и отослав в ближайшую лавку за бумагой и писчими принадлежностями – так не терпелось мне приступить к самоисцелению ещё до завтрака. Мальчишка поплёлся к выходу, зевая и цепляясьногой за ногу, но я слегка подстегнул его прыть, сообщив, что по возвращении он может выпить два стакана сладкой газировки в качестве награды. Мальчишка заметно повеселел и убежал довольно резво, больше уже не изображая умирающего. А я вернулся к себе в каюту переодеться, поскольку начинался новый день.
— Так, могу вас поздравить, молодой человек, вы уже подцепили простуду и довольно близко сошлись с лихорадкой. — Профессор Ганте теплыми ладонями прошелся по плечам, груди и ногам Клава. — Знаете, молодой человек, вам после того, как проникнетесь, еще и полечиться придется.
— А думаете поможет? — Клав приоткрыл один глаз, опасливо втянул носом. Нет, вроде бы этот сухой. А то если он сейчас опять расчихается, то добрый кан его вообще залечит и ему без разницы, что зоологическая природа зверя несколько отличается от анатомического строения человека.
— По крайней мере не повредит, — Ганте довольно прижмурился. — Но я к вам по делу, молодой человек.
Клав послушно кивнул. Профессор был действительно старым, и всех студиозусов, даже девушек почему-то называл «молодой человек», не по половым признакам, а потому что для него молодняк был по-человечески слабым.
— Нам надо с вами разобрать вопрос трансцендентных психосоматических явлений, которые сопровождаются сменой сущностей…
— Обязательно, кан Ганте, простите что обращаюсь, а не могли бы вы продемонстрировать на практике? С теоретической частью, видя само явление перед глазами, взаимодействовать проще.
— Хм, пожалуй, вы правы, молодой человек, — Ганте поднялся, развел руки в стороны, потом потянулся вверх, наклонился влево-вправо, по старчески кряхтя и охая, а потом неожиданно гибким и быстрым движением кувыркнулся в воздухе назад через голову, упал на четвереньки, встряхнулся.
Клав судорожно сглотнул — все пространство площадки занимал огромный бурый медведь. Черный шероховатый нос как раз упирался в стенку, а объемный мохнатый зад в противоположную. Зверь потоптался, рыкнул, и улегся на пол. Клав, все равно деваться больше некуда, подлез медведю под бок. Тот поворчал для вида, но развернулся так, чтобы человек оказался внутри, где самое теплое местечко — возле груди и брюха.
— Так вот… вы, молодой человек, могли воочию наблюдать, как происходит трансформирование сущности из одного визуализированного образа в другой, — зазвучал в голове Клава голос преподавателя, — теперь мы разберем в деталях, как именно осуществляется трансгрессивный процесс, в какой момент модифицируется костный скелет, как видоизменяется мышечная ткань…
— Кан Ганте, — Клав удачно замаскировал зевок, протяжно выговорив имя и обращение к профессору, — вы действительно великий педагог, и я восхищаюсь вами… ваша демонстрация оставила незабываемое впечатление…
Профессор довольно заурчал, тем более что ему почесали шею под нижней челюстью, а потом погладили живот… хотя, судя по движениям человека, тот скорее взбивал подушку, чем ласкал зверя. Но, в целом, приятно… так, а теперь человек чего-то ерзает… ну ладно, все студиозусу весьма подвижные… Ну вот — устроился поудобнее и даже слушает. Кан Ганте продолжил лекцию.
Искусством спать так, чтобы у всех создавалось впечатления, что он внимательно слушает, Клав в совершенстве овладел еще на первом курсе. Правда до сих пор ему не приходилось демонстрировать свой талант в такой интимной близости от преподавателя. Вернее, практически завернувшись в самого преподавателя.
— Надеюсь, молодой человек, — подытожил сказанное кан профессор, — вы отлично усвоили материал и порадуете меня на экзамене блестящим ответом.
— Хр-р-р, — согласился Клав.
Кан Ганте осторожно шевельнулся — эти люди в человеческом теле такие хрупкие. А те, кто не обладает даже зачатками оборотничества, совсем быстро ломаются. Потом снова попытался сдвинуться и понял, что совершить обратное превращение в суховатого старичка не получится — потому что для переворота через спину здоровенному медведю тут банально не хватает места. Он даже развернуться тут не может, чтобы попробовать сползти по ступеням на улицу и там уже оборотиться. Даже заползать в проем бесполезно — застрянет если не в самом отверстии, то уж на обвивающейся вокруг столба лесенке точно. Кан профессор чуть приподнялся, высовывая нос в окошко — хоть бы кто по двору шел, чтобы окликнуть да попросить подмоги. Но, если поразмыслить, чем ему помогут? Места для обращения тут больше не станет,угол.
— Профессор ботаники, магистр математических наук, кан Дарга… — Клав задумался.
Медведь совсем опечалился: профессор ботаники превращался в зайца, которой, стоит учуять ему хищника, улепетывал со всех лап. Даже не желая слушать вопли о том, что они же все разумные люди, а сожрать можно и курицу. Магистр математических наук вечно падал в обморок от звериных клыков, впрочем, ему зубов никто и не показывал после того как он умудрился выбить с испугу клык у кана Шешнеля. А кан Дарга, которую и студиозусы и преподаватели меж собой прозвали каргой, вообще могла на пустом месте устроить собрание о неподобающем поведении. И этой отнюдь не милой старушке было бы плевать почему профессор провел ночь со студиозусом.
— Простите, молодой человек, а приличные люди к вам с занятием придут? — нетерпеливо спросил медведь.
— Простите, кан профессор, а кого в нашей академии вы изволите причислить к званию приличного человека? — уточнил Клав.
Кан Ганте всерьез задумался: две трети преподавательского состава люди по определению не были. Оставшаяся треть ходили в должностях магистров и верховных канов и анов — а до таких высот с приличиями и принципиальностью не подняться, ибо там мало лишь знаний да умения, надо еще суметь выжить. Медведь скорбно покрутил носом.
— Екан Клав, я вам поставлю зачет за мой курс, если вы придумаете способ как мне спустится вниз, — торжественно пообещал кан профессор.
— А чем вам, досточтимый кан Ганте, лестница не угодила, — изумился Клав.
— Размерами, молодой человек, — вздохнул медведь.
— А я думал количеством ступеней, — Клав припомнил, как он полз вчерась наверх, и содрогнулся.
— Это пустое, обувку с ноги на ногу переменить и домовой Валентиныч морок снимет.
— Вот оно что! — восхитился Клав.
— Конечно, не будут же уважаемые каны и аны ноги бить столько верст в небо.
— И то верно, кан Ганте, как-то я слишком вольно о преподавателях подумал, — поник головой Клав.
— А что таки надумали, молодой человек? — полюбопытствовал кан профессор.
— Что вы все в прекрасной физической форме, раз наверх способны взбежать и не запыхаться. А это лишь морок…
— Истинно, там всего сотня ступеней, пять этажей, — медведь снова поерзал. — но вот как мне спуститься?
— Зачет точно будет? — сощурился Клав.
— Клык даю, — поклялся медведь.
— А у меня клыка беровского нету… кан Ганте, а точно клык даешь? Или только зачетом расплатишься?
— Досточтимый екан Клав, — голос старшего магистра лучился медом, но за сладкой приправой ощущалось столько ехидства, что становилось не по себе. — Будьте любезны, сдать свой цеховый знак и проследовать в небесную башню.
Клав опустил голову, руки противно дрожали, а знак противно кололся в пальцы синеватыми молниями. Застежку удалось расстегнуть только с четвертой попытки, но злокозненная булавка пребольно впилась под ноготь. Студент поднял кровоточащий палец и церемонно им помахал в воздухе.
— Мне надо повторить? — любезно переспросил магистр. И скорбно вздохнул. Перед ним в данный момент стояло проклятье их университетского курса, которое грозило всеми возможными катаклизмами на протяжении десяти лет. И даже совсем не верилось, что до выпускного испытания осталось всего только три месяца. Пережить седмицу зачетов, вручить этому студиозусу перстень с печатью, указывающий принадлежность к преподавательской элите, свиток с дипломом и послужными деяниями. И помахать рукой на прощание, утирая слезы искренней радости.
— Нет, кан Ликус. Я не могу расстегнуть булавку, — Клав почтительно шмыгнул носом, демонстрируя покорность и смирение. Магистр не поверил, но стремительно шагнул к юноше и выдрал знак прямо с куском видавшей виды рубашки. — Благодарствую, кан магистр. Вы весьма великодушны.
— В башню, — проскрипел зубами магистр Ликус. Подумав, что за годы обучения Клава он, не будь верховным, уже мог бы стереть все свои клыки до основания.
Юноша четко развернулся и, шлепая по каменному полу изношенными подошвами потрепанных сапог, двинулся на выход. В небесную башню можно было попасть через главный холл либо через учебный корпус. Клав выбрал самую дальнюю дорогу, попутно заглянув и в свою келью. Куртка ему точно пригодится. Еще бы и одеяло захватить или хотя бы мех. Но ведь нельзя… Хотя… Чтобы запихать шкуру под куртку пришлось основательно попыхтеть, но получилось и даже одежонка застегнулась — крючки все сошлись, только между застежками выпирали комки бурого меха. Еще бы из еды чего-нибудь прихватить, но чего нет того и не сыщешь. По ветвистому коридору пришлось бежать, и так потерял немало времени, а приказ магистра звучал как «немедленно».
— Клав? Екан Клав?!
Если не везет, то по полной программе. Самый суровый и непоколебимый преподаватель мало того, что окликнул, так еще и метнувшись наперерез ухватил за шиворот. Клав нервно дернулся и оглушительно чихнул — почему-то от запаха мокрой шерсти у него принималось дико щекотаться в носу и першить в горле.
— Да, ка-кан ап-чхи! Кан Бослав? Ап-ап-чхи! — Клав предельно внимательно уставился на профессора, но чихать не переставал. Еще и слезы с соплями потекли в три ручья.
— Хм, — чуть смущенно прочистил горло преподаватель. — Я. разумеется, понимаю, что вы огорчены, екан Клав, но наказание за ваш проступок и так было назначено минимальное. Вы еще легко отделались.
— Да-а-ачхи… — всхлипнул Клав, сказать что-нибудь путное и приличествующее случаю не выходило. Зато взгляд мгновенно покрасневших и слезящихся глаз был настолько несчастным, что кан профессор вдруг принялся утешать студиозуса и утирать ему щеки собственным платком. Запах мокрой шерсти усилился. — Ап-ап-ап-чх-х-х-ииииии!
— Не стоит, право, так расстраиваться… вам присудили волей конклава всего лишь пять дней заточения и благостных раздумий. А потом сможете вернуться и продолжить, волею высших сил, свое обучение. Вы… талантливы, так что от сокурсников не отстанете. Да и в башне вы можете заказывать уроки — вы же помните, что у нас главенствующий принцип всевозможного гуманизма. Так что любой преподаватель сочтет своим долгом подняться к вам во имя просветления.
— Да-а-апчихать на… апхи! Высшие силы!
Профессор сделал вид, что восхваление высших сил прозвучало стандартно, а предлог направления ему послышался. Впрочем, студиозус выглядел по-настоящему несчастным и рыдал так искренне, как не переживал даже во время заседания.
— Высшие силы с нами, — ритуально откликнулся кан профессор. И любезно предложил: — Может, вас надо проводить? А то вы как побледнели и…покраснели. Или, пожалуй, вас надо лекарю показать?
— Не требуется! — Чувство самосохранения возобладало над аллергическим чиханием, и он почти без запинок отчеканил: — Нижайший поклон, кан Бослав. Да воздастся вам за вашу доброту и участие! А-а-а…. Хе…
— Вы будете иметь счастье меня поблагодарить лично, завтра я специально вас проведаю и мы сможем позаниматься. Ибо я не верю, что вы настолько не приспособлены к практической трансформации, тем более, что теоретические аспекты вы знаете блестяще.
— Вы очень добр-р-ры ко мне, — поклонился Клав. За горловым рычанием почти удалось замаскировать очередное «апчхи». — Чш-кха-ахк!
— Нет, вам определенно требуется лекарь, — покачал головой кан Бослав.
— Не-а-чхи, не требуется. Я… чхух! Прошу прошения! Спешу-чхек! Мне следует… чхать-хеть! Срочно… чхуйть! Прибыть… чхаучху-у! В место… о-о-о-пхи! Наказания! Чхуить-чхить! — отчихался Клав с каким-то диким подвыванием. Попасть в заботливые лапы бер Шела никак не хотелось. Лекарь любил залечивать и изучать людей, а такие пациенты ему попадались до обидного редко— вот он и отрывался на тех невезучих, что умудрялись заболеть и не отбиться от помещения в лазарет.
— До завтра, — платок прижался к носу и Клаву пришлось, сгорая от смущения, высморкаться в батистовую ткань. Кан Бослав удовлетворенно улыбнулся: — ну вот, теперь другое дело. Следуйте дорогой ведающих, мой мальчик, и ваши труды будут достойно вознаграждены.
— Да не оставит вас милость ведающий и высших сил, — скороговоркой пробормотал Клав, поспешно отбегая подальше. По опыту он знал, что к вечеру слезы течь перестанут, если подле него снова не будет отираться кто-то мохнатый с мокрой шкурой.
Небесная башня была самой высокой в Универсариуме. Сколько ступенек вело на вершину не знал никто, даже самые настойчивые и часто наказываемые каждый раз от подсчетов получали разные значения. Клав тоже привычно вел счет, сбился на четвертой сотне. А на шестой сотне — откровенно запыхался и схватился за бок, в котором неприятно покалывало. Но продолжал упорно стремится вверх, медленно и с остановками. Причем последнюю, как надеялся, восьмую сотню действительно полз на четвереньках, горестно думая о том, что в Универсариуме обучается почти двести студиозусов, кормится около полусотни разных преподавателей по всевозможным дисциплинам, а лестницу помыть некому.
Когда наконец Клав выбрался на обзорную площадку небесной башни его ощутимо подташнивало, а все члены ныли так, словно он промчался на скорость с оборотнем марафонскую дистанцию. Причем оборотень был дикий, голодный и бешеный, оттого что не мог догнать и зажевать. Кое-как поднял руку ко лбу, смахнув пот и со вздохом облегчения растянулся на полу. Все-таки название башни, наверное, от того и происходит, что залез, свалился и ощущения, как будто уже на небе. А еще стало понятно почему попавшие сюда готовы просвещаться и проникаться высшими знаниями до бесконечности — потому что спускаться страшно. Клав мстительно ухмыльнулся: интересно бы поглядеть на преподов, которые во исполнение долга будут таскаться сюда как минимум раз в день.
Юноша полежал немного, восстанавливая дыхание, поерзал — дощатый пол по всем удобствам был далек даже от соломенной перины, и принялся раздеваться. Чтобы вытащить мех, пришлось полностью стащить куртку и изрядно замерзнуть на стылом ветру. Окошки хоть и были узкими, но высокими, и располагались по всему периметру стены. Так что ветру было где разгуляться. Клав натянул куртку, едва сумел замерзшими руками защелкнуть крючки и торопливо замотался в мех. Огляделся — вроде бы возле южной стены меньше дуло — перебрался туда, и съежился под шкурой.
На сумрачном зимнем небе вяло пыхнули искорки нескольких одиноких звезд. Просветления он не дождался, вместо него навалился сон.
Сегодня, вернувшись с работы, я поняла, что окончательно опустошена.
Холодные ноябрьские деньки никак не желали сменяться белоснежным декабрем, и время словно остановилось. Давно хотелось снега, предновогоднего настроения, чуда — но каждый день меня окружала осень. И ладно бы это была действительно Осень, с большой буквы, яркая своенравная дама! С пестрой листвой, запахом грибов, печально-романтичным перестуком дождя по крыше и загадочными туманами. Но, увы, в городе от нее остается самое худшее. Слякоть, вязкость, лужи и сплошная невыносимая серость…
Однако, в моей утомленности не было ничего плохого — я не собиралась впадать в депрессию, пить кофе литрами и грустить. Напротив, это означало, что пришло время самой волшебной книги на свете.
Каждый год, каждую осень наступает момент, когда мы остаемся одни со своими мыслями, среди опавших листьев, уснувших цветов, улетевших надежд и разрушенных песчаных замков.
Каждый человек по-своему воспринимает наступившие холода. Кто-то провожает добрые дела, интересные случайности, счастливые моменты и готовится к приходу новых, вяжет теплые солнечные шарфики, укладывает сад в зимнюю спячку и варит варенье. А кто-то медленно умирает, тоскуя по тому, что прошло и печалясь по тому, что еще и не случилось вовсе. Осень же дана нам для того, чтобы понять — рядом ли твое счастье? Готов ли ты к новому году? И именно в эти загадочные дни важно не забывать, как улыбаться.
На моей полке вот уже пару лет стоит своеобразное напоминание об улыбках и счастье — легкая, и в то же время объемная книга в переплете теплого кофейного цвета. В подобные дни, когда душу укутывает городская пыль, и глаза перестают видеть яркие краски, я беру ее и вдыхаю аромат немного потрепанных страниц. Как сейчас — с порога, разбросав теплые вещи, спеша окунуться в осенние краски и звуки, разлившиеся между строк.
Эту необыкновенную книгу нельзя читать между делом — на кухонном табурете, в метро или перед сном. Зато в моей квартирке было замечательное местечко, окруженное комнатными цветами. Именно здесь я сажусь, чтобы насладиться чтением и вспомнить все счастливое, что никак нельзя забывать.
Смахнув пыль с корешка книги, я замечаю, что позолота с буковок стерлась. Впрочем, я и без того знаю, что когда-то здесь был запечатлен вопрос, ответ на который должен найти для себя каждый из нас — «Где прячется Счастье?»
Давным-давно, когда я была маленькой девочкой, я знала что Счастье — повсюду. Оно под столом и в теплой кровати, в цветочном горшке и вазе с печеньем, в мяуканье котенка и мягком голосе мамы.
А потом со мной случилось нечто ужасное, происходящее, впрочем, с каждым из нас — я повзрослела. Счастье куда-то совсем улетучилось, и повылазили взрослые Важные дела и Проблемы. Отовсюду! И из вазы с печеньем, и из цветочного горшка. И если бы не эта книга, кто знает, что еще бы повылезало вслед за этими самыми Проблемами.
Я обрела эту необыкновенную книгу осенним вечером, когда злая и хмурая возвращалась из университета. Незнакомый мужчина остановил меня и сунул в руки ее, завернутую в пакет.
«Если Ежик будет хмуриться, Счастье его испугается» — загадочно произнес он и, в общем-то, исчез.
Согласитесь, после того, как с тобой происходит подобная странность, начинаешь задумываться. Что я и сделала, открыв дома неожиданный подарок и увидев на первой же страничке «Сказку о хмуром Ежике».
В ней рассказывалось, как Ежик никак не мог стать счастливым. Все у него не ладилось, пропадало и ломалось, ему не везло, не случалось, и он ходил хмурый и грустный. Казалось бы, действительно, чему было радоваться бедному Ежику? Однако в том все и дело! Счастье, Радость, и прочие прелести, готовые с ним случиться, пугались его хмурого вида и боялись происходить. А стоило лишь улыбнуться — как все сразу наладилось.
Пожалуй, эту сказку нужно почитать многим, особенно взрослым. Что ни день — по улицам бродят стада хмурых ежиков, которые совершенно не умеют улыбаться. От них не то, что Счастье, от них окружающие порой шарахаются в стороны.
Вторая моя любимая сказка называется «Леденцы счастья» — о конфетках, которые делают человека счастливым. Попадались вам такие? Уверена, да. Только вот не каждый знает, что нужно кушать их по одной. Как правило, все хватают горстями, набивают карманы, а счастья то от этого и не прибавляется.
В этой книге еще много историй. Я даже и не помню их все. Мне кажется, что каждую осень в книге появляется еще несколько сказок — хотя страниц не становится больше.
Вы думаете, легко видеть Счастье в каждом предмете? А вот и нет. Но я прихожу, промочив ноги, сушу носки на теплой батарее, и вприкуску с пирожками снова читаю. Улыбнувшись раз, не сложно улыбнуться второй, а уж потом я могу смеяться вслух, прихлебывая горячий чай, чтобы согреть простуженное горло.
Сейчас, как и много лет назад, я изумляюсь, листая хрупкие, шуршащие странички и рассматривая иллюстрации. Простые, небрежные, они оживают под моим взглядом — трепещет листва, трется у ног пушистый котенок, танцует в воздухе дымок из трубы… Каждая страничка здесь пропахла мечтами и детскими воспоминаниями. Чудится запах вкусных бабушкиных пирожков, настоящих лесных грибов, томящегося в духовке яблочного пирога…
Как только закроется последняя, вкусно пахнущая страничка — жизнь заиграет новыми красками, закончатся старые чудеса, и придут новые. Я знаю, что сегодня усну с книгой в руках — а когда проснусь, земля уже будет накрыта покрывалом первого снега.
Уверена, что у каждого есть такая книга. Она стоит на полке, ожидая, что ее возьмут в руки, погладят по переплету и откроют. Спешите же к своим книжным полкам, ищите свои книги счастья, пишите их сами, и помните, что нужно улыбаться — потому что хмурые ежики не смогут стать счастливыми.