Кому суждено полысеть, тот не поседеет.
Народная мудрость.
Вчерашний денек явно был не из легких. Ночь тоже изрядно нервишек потрепала. Да и утро оказалось отнюдь не добрым. А промозглым, хмурым и вовсе неприветливым. Донимал холод, да и живот с голодухи ныл. Еще бы… вчера без обеда, без ужина, и завтрака в обозримом будущем не предвидится. Остается уповать лишь на обед. Прохоров потянулся — малость размять затекшие мышцы.
Впрочем, переночевали почти благополучно. Зверюшки дикие особо не беспокоили, ну трещало что-то ветками сухими, порыкивало да посапывало, однако близко не подходило. Да какие там зверюшки, если тут всего лишь пару сотен километров от центральной площади города. Местные отморозки тоже не донимали, видать, деревеньки обетованные все ж подальше будут. Хотя чего пацанве ноги по лесу бить? Это только городские ради экзотики на шашлычки за десяток километров от кольцевой отъехать способны. А местные ребятки — за забор вышел и наслаждайся сколько влезет природой вперемешку с мутноватым самогоном. Правда, во времена его молодости сопливой и летнего гостевания у бабули местом сбора была желтая покореженная остановка на повороте деревенского «прошпекта». Там и пили, и покуривали, и физиономии до кровавой юшки рихтовали, и от пошлых анекдотов ухахатывались, и перед девчонками козырялись… Прохоров усмехнулся: детские воспоминания дело, конечно, хорошее, но ни сытнее, ни теплее от них не становится.
Задерживаться на месте ночевки не стали, чай, не туристы с пудовыми рюкзаками да компактными рулонами палаток-спальников. Воды по очереди попили. Владик торопливо похлопал себя по карманам, Аленка покопалась в сумочке. Ромка кофр с камерой на плечо закинул. Прохоров привычно подхватил штатив. Одно дело морду начистить за поведение неподобающее, и совсем другое — работа…
…Первая заповедь операторов — сам погибай, а камера должна быть в целости и сохранности. Это настолько хорошо вбивалось в головы, что ребята даже под неслабым градусом (обычай накормить и особенно напоить телевизионщиков еще кое-где сохранялся) почти твердо стояли на ногах, пока в руках была камера. Но стоило им сгрузить аппаратуру, как тут же превращались в дрова, и эти бесчувственные тела водителям приходилось на своем горбу затаскивать в машину и развозить «с доставкой на дом», то бишь, к дверям квартиры. Корреспонденты-то преимущественно женского пола. Камеру подержать еще ладно, но не операторов же им таскать?
Произошел как-то на съемке прикольный случай. Сюжетик делали про иппотерапию — лечебное катание на лошадях, причем состав съемочной группы был как сейчас: Чудаков, Стрелова, и он. Отснялись быстро, отпущенного на командировку времени оставалось немерено. И Аленка предложила верхом покататься с полчасика. Роман эту идею воспринял с удовольствием, ну и он отказываться не стал. Им мигом трех лошадок подвели, неоседланных, все по науке. Прохоров даже предположить не мог, что девчонка может так лихо на коня запрыгнуть. Ладонью на холку оперлась легонько, р-раз — и уже поводья разбирает, вытянутая как струнка, коленки чуток прижала — и рыжая лошадь с хитрыми глазами послушно двинулась по кругу. У остальных так не получилось, хотя коней им держали. Романа вообще парень-инструктор подсаживал, как-то хитро руки сплел, как бы вместо стремени, и под согнутое колено упор сделал, чтобы тот мог оттолкнуться. Прохоров, хотя и тренированный парень, но раза три подпрыгивал, покуда животом на лошадиную спину навалился — черный жеребец с издевательским ржанием постоянно пританцовывал на месте.
Кое-как усевшись, Прохоров перевел дух. Скорость, конечно не та, но с мотоциклом не сравнить. Одно дело безвольная железяка и совсем другое большое, сильное животное. У Прохорова гордость водительская взыграла — попросил сам лошадкой порулить. Девушка-инструктор усмехнулась, отошла на пару шагов. Ну и жеребец сразу показал, кто хозяин положения, — стал, как вкопанный, и ни с места, ни на уговоры, ни на сжатые колени, ни на пинки под живот (тихонько, правда) не реагировал. Потом резко дал задний ход, да так прытко, что Андрей чуть через голову не кувыркнулся. Когда подозрительно смешливая девушка изловила вороного под уздцы и повела шагом вдоль изгороди, Прохоров не то что не возражал, а даже обрадовался. А вот сверзиться ухитрился Ромка. Насмотрелся на Аленку, а та чего только не выделывала: и рысью через поле и обратно, и галопом, пригнувшись к рыжей гриве, пару кружочков сделала, а под конец и вовсе откинулась на лошадиный круп, лежала расслабленно, словно на диване. Вот и Роман так же решил на лошадке полежать. Пока по прямой двигались, все нормально шло, а на повороте то ли сила земного притяжения сработала, то ли инерция, но оператор смачно приложился к взбитой копытами песчаной площадке… пятой точкой, исхитрился перевернуться, когда падал.
— А если бы камера в руках была? — Прохоров не отказал себе в удовольствии позубоскалить, он-то удержался.
— А если бы камера в руках была, — Роман сердито отплевывался и отряхивался от пыли, — то в воздухе бы завис…
…Припомнив давешнее катание, Прохоров улыбнулся. Чудаков нахмурился, принимая усмешку на свой счет, чертыхнулся сквозь зубы, но в открытую задираться не стал. Прохоров хмыкнул, эффект воспитательного воздействия налицо, впрочем, и на лице тоже. Может, и не стоило так кулаки распускать: по Роману заметно, что крепенько ему вчера досталось. Но, глянув мельком на непривычно молчаливую Аленку с заплаканной мордашкой да с багрово-фиолетовым синяком на скуле, на красные от бессонной ночи и с трудом сдерживаемой ярости глаза Владика — понял: правильно врезал, подонков надо учить, пока они законченной мразью не стали.
А если бы не он вчера принялся Ромке мозги вправлять, свернувшиеся набок от свежего воздуха да неординарного положения, то Владик бы точно на оператора кинулся, и неизвестно кто бы кого отметелил. Скорей уж худощавый репортер плюх бы нахватал. Хотя… бывает, что злость да отчаяние и силу ломит.
Роман пытался идти быстро, но получалось плохо. Жгуче пекло в боку, на плече — малосимпатичный кровоподтек. Сильно ударил сукин сын, до сих пор рука онемевшая, даже пальцами шевельнуть и то больно, не то что кофр опостылевший на другое плечо перекинуть. Башка звенит, да и подташнивает малость. Оп-па, опять мушки золотистые мельтешат перед глазами. Ощутимо качнуло в сторону. Ни-че-го. Главное из этого долбанного леса выбраться да дома доехать, да отлежаться денек-другой. А там и поговорить можно будет, прочитать одному козлу поучительную лекцию на тему: как вредно для здоровья вмешиваться не в свое дело. Ишь, рыцарь выискался… еще и посмеивается…
Полночи Роман ерзал и ворочался, стараясь улечься так, чтобы меньше болело. Укладывать его, несчастного, избитого, поудобней, а тем более жалеть никто не собирался. Пришлось самому едва ли не ползком добираться до устроенного Ленкой по другую сторону костра лежака, и мерзнуть до общего подъема.
А стоило чуток приноровиться да притерпеться, как в голове тут же зашевелились мысли о мести. Посчитаться хотелось до зубовного скрежета. И девку бы неплохо на место поставить, а вот Андрею… баню бы кровавую устроить, в самый раз… Идея оказалась настолько соблазнительной, что, продираясь сквозь колючий кустарник, Роман не переставал так и этак прокручивать представившуюся перед мысленным взором картинку: Андрей с расквашенной мордой, захлебываясь соплями и слезами, ползает на коленях, жалко вымаливая прощение, едва ли кроссовки не целует.
— Мальчишество, — одернул себя Роман, — — но… почему бы и нет… есть парочка приятелей, с которыми на сей счет перетереть можно… — воодушевившись, он даже зашагал чуток быстрее, а в серовато-карих глазах загорелся нехороший огонек.
Странное дело, чувство голода как-то притупилось, да и усталость после пережитого куда-то схлынула. Идти было легко и даже… радостно. Вот уж точно магия золотой осени. Янтарная метель опадающей листвы, шелестящий ковер под ногами, стеклянная тишина и пронзительная свежесть. В городе и не увидишь, и не почувствуешь. Прохоров любил гулять по лесу именно такой порой. Покуда земля еще не раскисла от частых дождей, покуда не мерзнешь в ветровке, накинутой на свитер…
— За грибами поутру, до зорьки еще, вставать надо, покамест лес спит. А дойдешь до прилеска — тут и солнышко из-за макушек выкатится да в травице росной заиграет. Эх, нема мне атхланы, а то бы походили мы с тобой, внучек, по лесу…
Андрейка долго думал, что же это за загадочная такая «атхлана», у деда спрашивал, а тот только усмехался, а сейчас уж и подавно ничего не объяснит. И по лесу вместе не походили: то Андрей малый был, то дед слабость чувствовал да на нездоровье жаловался, а потом и вовсе не стало деда. Однако лес Прохоров полюбил, пусть и не особо много набирал грибов, и то половина из них — поганки несъедобные, ну, пусть не поганки, а всего на всего ложные опята. Только не в грибах дело, просто ходишь, глядишь, слушаешь. И ни одной мысли, вроде бы и есть о чем поразмыслить, а думать ни о чем не хочется. Словно свежий ветерок разметал не только остатки сладкого утреннего сна, но и все раздумья, желания, мечты. А ведь здорово-то как — бродить по лесу с легкой головой! Ноги путаются в мягкой, по-осеннему ломкой и почти безжизненной траве, штаны промокли до колен от обильно выпавшей росы. Бывалые грибники по лесу в кроссовках не шляются, но прорезиненные сапоги, натирающие пятки — ну уж нет! Лучше хлюпающие кеды. Лучше ободранные об мелкие колючие веточки руки да продолговатая ноющая царапина на щеке, чем низко надвинутый на глаза козырек кепки. Но почему лучше — он не знает и даже не понимает и, верно, никогда не поймет. Да и никому не надо это понимание, жить без него куда как проще.
Проще идти по лесному бездорожью, утопая по щиколотку в необычайно мягком моховом ковре или нарочно загребая носками подбрасывать вверх золотисто-алую листву и смотреть, как она осыпается наземь пестрым шуршащим дождем. Проще уклоняться от облетевших веток или, пригибаясь очень низко, продираться через шиповно-можжевеловые заросли. Проще постоянно снимать с лица тонкие липкие нити паутинки и долго и с хохотом отряхиваться от набившейся за шиворот иглицы. Проще кланяться, через боль в пояснице, каждому подозрительно притаившемуся золотому или коричневому листику, потому что толком не помнишь, где и как прячутся лисички, как маскируются моховики и на какие хитрости сподобятся белые грибы и красноголовые подосиновики.
Проще нагуляться по лесу до подозрительно пустой головы, до гудения в ногах, до одеревенелости всех мышц, чем с комфортом раскатывать по лесным дорожкам на машине, выковыривая грибную братию, не отрывая зада от мягкого сидения. Да и собирать грибы надо не в застланный клеенкой багажник, а в плетеную корзину или на крайний случай пластмассовое ведро. И когда идешь, не стоит ножом размахивать, словно мальчуган сопливый. Нож должен в кармане лежать, и только после того, как перед боровичком или даже простой сыроежкой спину согнешь, тогда можешь вытаскивать перочинник да срезать аккуратно. А еще дерном или мхом прикрыть срез ножки, повиниться перед грибочком да поблагодарить лесного хозяина за дар щедрый, а то и не поскупиться и свое подношение оставить… ну, хотя бы половинку бутерброда с сыром. Бредни? Пусть так, но Прохоров интуитивно чувствовал, что надлежит делать именно так и никак иначе…
Тонкая нить воспоминаний с каждым шагом делалась все крепче, образы прошлого и настоящего перепутались, смешались. Незаметно для себя Прохоров стал находить между ними общие черты: почти пустая бутылка с безвкусной водой, бездорожье, усталость. Все было настолько привычным и знакомым, что он едва окончательно не потерял счет времени. Еще бы: день за рулем, почти бессонная ночь. Порой ему начинало казаться, что он просто, как лет десять назад, пошел за грибами. И выдуманная корзинка казалась ему более реальной, чем штатив, натерший плечо рычагами уровня высоты.
— Я больше не могу… — тихий шепот Аленки мигом все расставил на свои места. Не было ни грибов, ни грез наяву, ни знакомого лесочка. Впрочем, и окружающую их чащобу назвать лесочком мог только распоследний идиот с ярко выраженным косоглазием и дюжиной умственных хворей.
Журналистка мягко опустилась на купину суховатого порыжевшего мха, обхватила колени руками, опустила подбородок. Губы плотно сжаты, во взгляде безразличие. Похоже, девушку больше не волнуют ни испачканные джинсы, ни ползающие на приволье козявки, ни грядущие проблемы и разносы на работе, ни лиловеющий синяк на лице, отчего обычно веселая и живая мордашка напоминает маску персонажа средневековой комедии, у которого пол-лица расцвечено улыбкой, а вторая половина залита непритворными слезами. Только у Аленки вместо усмешки — горестно опущенные уголки губ, вместо соленых капель — окаменевшая до бесчувственности щека. Это же с какой силой ударил, мерзавец?!
Владик молча сел рядом, вытянул ноги, ритмично стал растирать ладонями колени, прошипев какое-то ругательство. Прохоров удивленно приподнял бровь, вспомнив, смущенно хмыкнул: Серов как-то проболтался, что пацаном на скейтборде по поручням лестниц катался безо всяких наколенников и налокотников, вот и доездился до рассаженных коленных чашечек. Каково ж ему-то такую нагрузку, а ведь ни слова жалобы. Роман озадаченно терроризировал телефон. Мобильник на последнем издыхании высветил на экране время — пятнадцать часов одиннадцать минут, абсолютно пустую батарейку и тоскливо мигающую пирамидку в окошке сети. Пискнув, телефон вырубился окончательно. Роман со вздохом сунул бесполезную трубку в карман, лег на спину, лениво глядя на покачивающиеся верхушки деревьев, сквозь которые едва просматривалось свинцовое осеннее небо. Невера, тяжело дыша, повалился на четвереньки, так и стоял не в силах принять более удобную для отдыха позу.
Прохоров сел, привычно скрестив ноги, как когда-то на тренировках. Из этого положения он с одинаковой легкостью мог и просто подняться, а мог и взвиться в воздух, нанося противнику прямой удар чуть вывернутой стопой в голову.
Говорить никому не хотелось. Да и о чем болтать-то? Часов восемь по лесу шастают и ни дороги, ни деревни, ни указателя. Ни толковых предположений — где очутились и, самое главное, как отсюда выбираться.