Когда Даниель скрылся из виду, Виолетта вслед за матерью и сестрой вернулась в дом. Насторение было неимоверно грустным, все валилось из рук, за что бы она не взялась. И чем дальше, тем тяжелее становилось на душе. К вечеру девушка просто не находила себе места от тревоги. Ортанс просто раздраженно фыркала, глядя на ее метания.
— Успокойся, дитя мое, — попыталась успокоить ее мать. — Нет причины так волноваться. Даниель только-только уехал. Подожди немного, он обещал вернуться через шесть дней. Нам остается только набраться терпения и молить Господа, чтобы он вернулся живой и здоровый, и с добрыми вестями.
— Да, матушка, — согласилась девушка. — Просто очень неспокойно на сердце.
Ночь превратилась для Виолетты в сущее мучение. Она никак не могла заснуть, то и дело ворочалась в постели и забылась только под утро.
Следующий день был таким же тяжелым. Волнение никуда не девалось и только нарастало. Виолетта вместе с матерью гуляла во дворе усадьбы с Шарлем-Анри, когда у ворот раздалось конское ржание. Сердце так и ухнуло куда-то. Девушка побледнела и бросилась открывать наперегонки со слугами.
Тяжелые створки распахнулись, и во двор, спотыкаясь, вошел конь Даниеля. Седло перекошено, узда болталась перед грудью, сумка расстегнута, а на шее бурые потеки. Конюх схватил жеребца под уздцы, погладил по морде, успокаивая, провел ладонью по шерсти, потрогал подозрительные пятна на шее.
— Это кровь, госпожа, — пробормотал он дрожащими губами.
Баронесса Эстель ахнула и схватилась за сердце. Виолетта подхватила ее под локоть.
— Ты уверен, Николя? — встревожено спросила она.
Конюх ощупал коня и покачал головой:
— Лошадь не ранена, хозяйка. Это не ее кровь.
— Даниель! Нет! — вскрикнула баронесса и лишилась чувств.
Слуги и служанки засуетилсиь вокруг. Хозяйку подняли на руки и внесли в дом, Виолетта поспешила следом вместе с Шарлем-Анри, конюх увел коня в стойло. Всем стало понятно, что Даниель, скорее всего, погиб. Иначе лошадь не вернулась бы домой одна.
Баронессу Эстель привели в чувства, но она тут же залилась слезами. Виолетта вместе с матерью оплакивала брата, и даже Ортанс прикладывала к глазам платочек.
В гибель Даниеля отчаянно не хотелось верить, поэтому баронесса послала двоих слуг по дороге, по которой ускакал ее сын, в надежде разузнать, что могло с ним случиться. Они вернулись уже за полночь, но в охотничьей усадьбе никто не спал. Все ждали вестей, но они оказались дурными.
Слуги доскакали до моста через приграничную реку, и таможенники рассказали им, что в полдень минувшего дня через мост проезжал молодой дворянин, подходящий под описание. Они даже вспомнили, что тот собирался проехать через земли Леонберга, чтобы сократить себе путь. Леонбергские стражники подтвердили их слова. А потом они добавили, что рано утром через мост галопом промчался конь. Они попытались, было, его остановить, но им это не удалось. Где и что могло случиться с бароном де Прентаном, было не известно. Леонбергские стражники предположили только, что в горах на него могли напасть разбойники.
В охотничьей усадьбе де Прентанов воцарились скорбь и отчаянье. Было ясно, что для них уже не осталось никакого выхода. Баронесса Эстель слегла от горя, и Виолетта не отходила от постели матери.
Следующий день выдался промозглым и дождливым. Небо с утра хмурилось и то и дело начинало моросить, к обеду и вовсе полило, как из ведра. Именно в этот момент маленький Шарль-Анри умудрился выбежать во двор в тоненькой курточке и легких башмачках. Служанка не сразу смогла поймать шустрого малыша, поэтому он мгновенно промок до нитки. Конечно, его сразу же переодели, вытерли насухо и напоили теплым молоком, но дождь был таким холодным.
А наутро Шарль-Анри проснулся с сильным жаром и кашлем. Что только ни делали служанки, легче малышу не становилось. Он оставался все таким же горячим, как печка и продолжал надрывно кашлять. На следующий день малышу стало еще хуже, а пригласить лекаря из ближайшего городка не было возможности — ему ведь тоже надо чем-то платить. Баронесса Эстель вынуждена была подняться и теперь хлопотала вокруг Шарля-Анри, стараясь не плакать при нем.
На третий день к воротам усадьбы де Прентанов подкатила карета графа дю Фура, который приехал не один, а с тощим долговязым субъектом с крючковатым носом в черном одеянии и с представительным мужчиной с серебряной цепью королевского судебного пристава на груди. Старик сразу же потребовал сообщить баронессе де Прентан, что он прибыл по безотлагательному делу.
Баронесса Эстель приняла визитеров в гостиной, куда она спустилась вместе с дочерьми.
— Что вам угодно, Ваше Сиятельство? — настороженно спросила она после сдержанного приветствия.
— Я приехал выразить вам свои соболезнования, моя дорогая, — ответил граф.
— Благодарю вас, — дрогнувшим голосом произнесла она.
— Я слышал, ваш младший сын захворал, — вкрадчиво продолжал дю Фур. — Мальчику необходима помощь хорошего врача. Я как раз привез с собой мэтра Корбена, чтобы он осмотрел ребенка. Вы же знаете, как коварна бывает простуда. День-другой промедления могут стать смертельно опасными.
— Еще раз благодарю вас, Ваше Сиятельство, но вы прекрасно знаете, что мне нечем оплатить его услуги. — Баронесса Эстель стиснула в руке носовой платок. — Прошу меня простить, но в вашу бескорыстность я с некоторых пор не верю. Чего вы от нас хотите? Как я понимаю, вы приехали вышвырнуть нас из дома, даже не дожидаясь конца срока? Зная, что малыш Шарль-Анри болен? А господин королевский судебный пристав прибыл, чтобы посодействовать вам в этом деле.
— Вы напрасно считаете, что я так жесток, — замахал руками старый граф. — Я хочу напомнить, что у вас все еще есть возможность разом решить все проблемы.
Виолетта судорожно вздохнула, а Ортанс криво усмехнулась. Баронесса Эстель на минуту прикрыла глаза, потом вновь открыла их и твердо произнесла:
— Я никогда…
— Я согласна, — громко сказала Виолетта.
— Что?! — воскликнула мать. — Виолетта, ты не должна…
— Матушка, я не могу допустить, чтобы вас всех выгнали из дому, зная, что я могу все изменить, — горячо заговорила Виолетта. — Тем более, когда Шарль-Анри так болен. — Она повернулась к дю Фуру: — Я согласна стать вашей женой, Ваше Сиятельство. При условии, что вы простите долг моей семье, а Шарль-Анри получит медицинскую помощь.
— Разумеется, моя дорогая! — Дю Фур вскочил и подбежал к ней. — Всенепременно! — Он взял безвольную руку девушки и приложился к ней сморщенными губами. — В доказательство своих слов я уничтожу долговую расписку сразу же после венчания.
— Нет уж, Ваше Сиятельство! — подала голос Ортанс. — Однажды вы уже провели нашего братца. Во второй раз вам это так легко не удастся. Вы сами сейчас напишете другую расписку о том, что наши долги будут погашены как только будет заключен ваш брак с Виолеттой, — заявила она. — Далее вы обещали мне приданое. Я этого не забыла. Поэтому вторым пунктом вы внесете туда выплату пяти тысяч золотых в качестве этого самого приданного.
— Ортанс, как ты можешь?! — возмутилась, было, Виолетта.
— Могу. — Старшая из сестер поднялась и встала перед дю Фуром. — Раз уж нам приходится продавать тебя, так хоть за приличные деньги. Моя сестра стоит гораздо большего! — гневно нахмурившись сказала она.
Старый граф даже растерялся перед таким напором, а Ортанс подошла к секретеру, достала оттуда письменные принадлежности , поставила их на кофейный столик, добавила к ним несколько листков бумаги и сказала, указывая на них рукой:
— Прошу вас, Ваше Сиятельство! Присаживайтесь вот в это кресло и пишите, а господин королевский судебный пристав и мэтр Корбен засвидетельствуют этот документ.
Дю Фур крякнул, покачал головой, но возражать не решился, пересел в указанное кресло и принялся писать расписку, бормоча под нос, что хорошо, что он выбрал младшую из сестер, ибо старшая настоящая фурия. Когда документ был готов и заверен приехавшими с графом господами, Ортанс тщательно присыпала его песком, а когда чернила высохли, аккуратно свернула в трубочку и спрятала к себе за отворот рукава.
После этого врач робко напомнил, что его привезли сюда для того, чтобы лечить больное дитя.
— Виолетта, будь добра, проводи господина доктора к Шарлю-Анри, — почти пропела Ортанс, приобняв сестру за плечи и помогая ей подняться, а затем и направляя к лестнице на второй этаж. — Ступай, дорогая, а мы с матушкой закончим необходимые формальности с Его Сиятельством. — Она едва слышно прошептала на ухо сестре: — Иди, нечего сидеть здесь с таким видом, словно тебя сейчас стошнит. Успеешь еще налюбоваться на мерзкую рожу господина дю Фура. Сейчас тебе лучше быть подальше от него. — Виолетта повиновалась и, сопровождаемая врачом, поднялась наверх. Ортанс снова повернулась к старому графу: — А теперь обсудим предстоящее венчание, Ваше Сиятельство.
Дю Фур даже растерялся от такого напора и е сразу сообразил, что от него хочет эта не в меру решительная девица, потом, опомнившись, сказал:
— Венчание состоится завтра утром. Я собираюсь сразу же выехать со своей супругой в столицу.
— В таком случае, Ваше Сиятельство, вы должны предварительно прислать подвенечное платье для своей невесты и соответствующие наряды для нас с матушкой, — объявила Ортанс. — Вы же не хотите, чтобы мы выглядели едва ли не оборванками?
Дю Фур снова крякнул и оглянулся на судебного пристава, словно ища у него поддержки, но тот сидел с совершенно безучастным видом, так что графу пришлось согласиться.
— Очень хорошо, — продолжила Ортанс, — не забудьте так же прислать портниху, чтобы подогнать платья. Не дело, чтобы они болтались на нас, как на вешалках. А вас, господин, королевский судебный пристав, мы просим почтить завтрашние событие своим присутствием, а так же составить документ, подтверждающий заключение брака.
Судебный пристав несколько опешил, но милостиво принял приглашение и пообещал заготовить необходимую бумагу, которую супругам останется только подписать. После этого незваные визитеры откланялись и уехали, за исключением врача, который сказал, что ему необходимо остаться с больным ребенком пока тот не пойдет на поправку.
После отъезда гостей баронесса Эстель с укором покачала головой и заметила, что Ортанс вела себя как торговка, что не подобает благородной даме.
— Если бы я вела себя так с самого начала, мы не попали бы в такое унизительное положение, матушка, — возразила та. — Не нужно думать, что мне не жаль сестру. Такой участи я ей отнюдь не желаю. Уж лучше бы я сама вышла замуж за этого старого негодяя. Уж я бы его в ежовых рукавицах держала! — воскликнула она. — Но раз уж он настаивает на том, чтобы его женой стала именно Виолета, пусть расплачивается! Ведь в том, что мы оказались в такой нищете, есть и его вина.
Баронесса Эстель только тяжело вздохнула и пошла наверх, к больному сыну.
Ортанс развила бурную деятельность. Она заставила служанок едва ли не вылизать охотничий домик, а слуг — прилегающий двор. Она была зла на дю Фура. Да, поначалу она бесилась, потому что не ей должно было достаться его состояние, сейчас же ее душил гнев на старика, который вынудил их пойти на такое унижение. Поэтому девушка хотела, чтобы все было в порядке хотя бы внешне. Насколько это было возможно в их бедственном положении.
Виолетта проплакала весь оставшийся день и вечер. К ужину она не спустилась, потому что ей попросту кусок в горло не полез бы. Как и все девушки, она мечтала выйти замуж за любимого. Совсем не обязательно было, чтобы ее будущий супруг был благородного происхождения. Ей было все равно, дворянином он был бы или крестьянином, лишь бы она любила его, а он ее. Но не сложилось. Было невероятно тоскливо и горько от того, что Даниель погиб, чтобы не допустить ее брака с дю Фуром, но все равно ей придется выйти замуж за старика. Слезы капали на подушку и никак не желали останавливаться.
Поздно вечером в дверь Виолеттиной спальни постучали.
— Войдите, — вытирая глаза, ответила она.
В комнату вошла Ортанс с плетеным подносом в руках, на котором стояла бокал подогретого вина с пряностями и тарелка с куском пирога.
— Сотри, что я тебе принесла, — сказала она и поставила свою ношу на край постели.
— Спасибо, сестрица, — шмыгнула носом Виолетта, — но я не хочу есть.
— Так! Во-первых, не хлюпай носом. Это не к лицу благородной девице, — погрозила пальцем Ортанс и уселась на кровать рядом с ней. — Ты, что, совсем забыла, что нам вколачивали монахини в пансионе? Во-вторых, тебе просто необходимо подкрепиться и постараться поспать. Нечего давать своим бледным видом повод зевакам в церкви жалеть нас больше, чем нужно!
Губы Виолетты снова задрожали, и Оортанс придвинулась к ней ближе и обняла.
— Думаешь, если я частенько и насмехалась над тобой за твой слишком мягкий характер, то мне все равно, что тебе так тяжело сейчас? — тихо спросила она, поглаживая сестру по волосам. — Какой бы черствой ты меня не считала, я все равно тебя люблю и сейчас горько сожалею о том, что все так получилось.
Постепенно Виолетта, и правда, немного успокоилась. Слезы совершенно обессилили ее, накатила какая-то апатия. Ортанс удалось уговорить ее съесть пирог и выпить вино, в которое мэтр Корбен подмешал немного сонных капель. Виолетта закончила ужин и отставила в сторону поднос.
— Подожди, я помогу тебе, — сказала Ортанс.
Она расшнуровала корсаж Виолетты, помогла ей раздеться и расплела волосы. Уложила младшую сестру в кровать и посидела с ней рядом, пока та не заснула. Тогда она поднялась, подоткнула вокруг Виолетты одеяло, забрала поднос и, погасив свечу, вышла из спальни. В коридоре она встретилась с матерью, которая как раз собиралась войти.
— Ш-ш-ш! — Ортанс приложила палец к губам. — Она заснула.
— Хорошо, не буду будить ее, — сказала мать. — Пусть отдыхает. Завтра ей понадобятся все ее силы. — Она всхлипнула. — Ббедная моя девочка!
— Не надо оплакивать ее, матушка, — горячо зашептала Ортанс. — Виолетта жива. И я очень надеюсь, что Господь будет справедлив, и она скоро станет вдовой.
Баронесса Эстель только головой покачала, глядя на свою старшую дочь.
Хозяин шустрого старичка был точно так же шустр и пышнословен. На этом, правда, всё сходство между ними и заканчивалось, поскольку был хозяин этот молод, смугл, черноглаз и высок. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными чёрными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами лишний раз подчеркнуть какое-либо наиболее важное с его точки зрения обстоятельство. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому со всех сторон дворику построенного в романском стиле дома и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески самоцветов разновеликих перстней. Перстней было много, на некоторых пальцах по два или даже три, все с камнями ослепительной яркости и величины такой, то заставляла сильно усомниться в их подлинности. Маленькое простенькое колечко чёрного золота совершенно терялось на фоне этого великолепия. Начинающий и малоопытный вор ни за что бы не позарился на подобную безделушку. Он бы ее, пожалуй, просто даже и не заметил, ослеплённый и зачарованный окрестным сверканием.
И только поэтому остался бы жив.
Конан не был ни начинающим, ни малоопытным. И заметил интересное колечко сразу. С первого же мимолётного взгляда. За одну эту вот безделушку можно было оптом скупить не только всё, что красовалось на руках и одежде его собеседника, но и всё, что их окружало. Включая бесценные султанипурские настенные и напольные ковры, в которых человек утопает чуть ли не по колено, и две не менее бесценные кхитайские вазы тончайшего фарфора, что стояли под аркой у входа во дворик. (Издержки ремесла– Конан всегда, оказавшись где-либо в первый раз, сразу же примечал всё самое ценное, даже если вовсе и не собирался наведываться сюда немного попозже – уже без приглашения и в отсутствие хозяев). Про такие мелочи, как усеянная драгоценными камнями золотая и серебряная посуда на низеньком лаковом столике, и вообще говорить смешно. И вовсе не потому, что драгоценности были фальшивыми. Наоборот! Маленькое чёрное колечко как раз таки и было гарантией их подлинности. Обладатель его никогда не опустился бы не то что до фальшивок – до не слишком чистых или просто мелковатых самоцветных камней он не опустился бы никогда!
Колечко не имело цены.
За него одно при желании можно было, наверное, купить весь Шадизар и полдюжины окружающих его деревень в придачу. Или целую дюжину – чего мелочиться-то? Если бы, конечно, нашёлся покупатель, не только настолько богатый, чтобы без напряга заплатить вывалить на т орговый стол сразу столько золота, но и настолько безрассудный, чтобы колечко это в руки взять. Потому что носить его без вреда для собственного здоровья мог только один человек на земле – потомственный туранский шахиншах, единоличный правитель Султанипура.
И то – только после проведения всех необходимых церемоний по законному возведению его на престол престолов…
Кольцо это было невероятно старым, и каждый новый придворный маг считал своим прямым долгом и почётной обязанностью наложить на него ещё одно-другое небесполезное для своего господина заклятье. На плодовитость и верность жён и наложниц. На военную удачу. От неверных решений. На быстрое исцеление ран. На хорошее здоровье. От отравлений. От неудачи на охоте. От вражеской стрелы. От предательства друга. Да мало ли каких «от» и «на» понапридумывали эти многочисленные маги за прошедшие века?! Кольцо настолько пропиталось магией, что уже само по себе являлось властью, а не просто служило её символом.
Маленькие и слабые заклятья, накладываясь друг на друга, переплетаясь и образуя сложные решётки, со временем превратились в заклятье невиданной силы. Поколения два назад правящая династия Туранского Султаната едва не сошла на нет, такие вокруг этого колечка развернулись баталии. История умалчивает, само ли кольцо научилось защищаться или придворный маг того времени постарался, но после нескольких жутких смертей всем стало понятно, что безнаказанно трогать его даже после смерти предыдущего правителя может только прямой наследник по крови. Да и то – лишь после особых настраивающих ритуалов, должных превратить его из наследника в настоящего шахиншаха…
Именно шахиншахом и был смуглый молодой человек с дёрганными жестами и безумными глазами, нервно расхаживающий сейчас по внутреннему дворику построенного в романском стиле уединённого палаццо и при помощи многословного цветистого перевода не менее многословно и цветисто объясняющий Конану суть задания.
Четыре луны назад он, шах всех шахов и повелитель всех правоверных, был нагло и гнусно ограблен. Из его бесценного и тщательно охраняемого сада наглые воры гнусно похитили Персиковое Дерево, единственное в своём роде, жемчужину коллекции и усладу шахских очей, отраду шахского сердца и печени. Именно под сенью этого дерева предпочитал проводить молодой шахиншах послеобеденные часы, у его корней ночами виделись ему самые сладкие сны, навеваемые самым усладительным ветерком. Но вовсе не из-за подобных шахиншахских привычек не было ему равных под этим небом.
Дерево было волшебным.
И уж совершенно точно волшебными были два растущих на ней персика, восторженному описанию которых шахиншах посвятил чуть ли не целый колокол – ровно по половинке на каждый.
Персиков, похоже, всегда вырастало только два, и в этом тоже была часть волшебства. Идеально круглых, очень ярких и сочных. Мужчина, отведавший их сока, становился неутомимым как на поле боя, так и в постели – обстоятельство, и для простого гражданина приятности не лишённое, а для шахиншаха с его многочисленным и постоянно пополняющимся гаремом приобретающее важность просто таки первостепенную. В этом-то, похоже, и заключалась основная гнусность похитителей – во всяком случае, с шахиншахской точки зрения. И именно из-за этого уникального свойства волшебных фруктов, похоже, отсутствие волшебного дерева на законном месте в шахиншахском саду не давало несчастному молодому шахиншаху спокойно спать ночами – во всех смыслах этого слова.
Разумеется, шахиншах сразу же начал поиски своего бесценного сокровища. А как же иначе? Сразу же и начал. Как только немного успокоился и перестал метаться по дворцу с обнажённой саблей в руке и жаждой крови в чёрных безумных глазах, а оставшиеся в живых слуги отмыли каменные плиты его дворца от крови своих менее удачливых товарищей, не вовремя подвернувшихся под горячую шахиншахскую руку. Отмыли хотя бы настолько, чтобы по ним можно было передвигаться, не рискуя на каждом шагу поскользнуться или споткнуться о чью-то свежеотрубленную голову – рука у молодого шахиншаха была очень горячей.
Но сразу же обнаружились определённые трудности в опознании наглых грабителей – или хотя бы описании их примет. Конечно, та половина стражи, что пережила налёт, вполне бы могла описать приметы преступников, а впоследствии даже и опознать их наглые рожи. Ну да, могла бы – евсли бы молодой шахиншах оказался не столь горяч.
К тому же он не без оснований полагал, что именно выжившая половина стражи в лучшем случае не слишком старательно выполняла свои прямые обязанности, а в худшем – так и вообще была подкуплена наглыми похитителями. А потому стражники первыми усеяли своими повинными головами мраморные плиты дворцовых двориков. И, когда у шахиншаха появилась мысль о необходимости выяснения примет налётчиков, выяснять эти приметы было уже не у кого…
Другой бы на его месте сдался. Но молодой шахиншах был не только горяч – он был ещё и упрям. К тому же три с лишним сотни неудовлетворённых жён и наложниц за спиной могут придать невероятную храбрость и настойчивость даже самому робкому и слабохарактерному мужчине. Мужчину же с характером молодого шахиншаха они делают по-настоящему неукротимым.
Разумеется, он нашёл похитителей.
Да и могло ли быть иначе? Конечно же, не могло! Глупый вопрос. На это, правда, ушло более четырёх лун и куча денег, но зато теперь он точно знал не только исполнителей, но и заказчика — и, глядя в мстительно сузившиеся чёрные глаза, Конан неожиданно для себя понял, что искренне сочувствует им обоим. Но это – так, мысли на будущее. А пока что для шахиншаха главным было то, что он знал точный адрес нынешнего обладателя бесценного дерева.
Поэтому он и приехал сюда – приехал тайно, под чужим именем, всего лишь с жалким десятком слуг. Поэтому снял вот этот жалкий и тесный домишко на задворках города, недостойный даже купца средней руки, а не то что шаха всех шахов великого Турана! Именно поэтому он вот уже три седьмицы проживает здесь в невероятно аскетических условиях, словно заключённый, почти не покидая своей тайного обиталища и питаясь чем придётся, да что там – почти голодая!
При этих словах переводчика Конан оценивающим взглядом обвёл загромождавшую лаковый столик посуду и одобрительно крякнул, решив, что они с шахиншахом, пожалуй, одинаково правильно смотрят на количество и качество еды, необходимой настоящему мужчине для того, чтобы не голодать. Четыре жалких цыплёнка, с десяток плошек с какими-то приправами к рису и овощам, блюдо самого риса, три маломерных кувшинчика с разными винами, пить которые полагалось из крохотны плоских чаш, а также горы малопонятных засахаренных фруктов на каждой горизонтальной поверхности – нет, это не еда для настоящего мужчины! Так, баловство одно, только аппетит раззадоривает…
Воистину, великие жертвы уже принёс молодой шахиншах, обуреваемый справедливым желанием вернуть себе свою бывшую собственность. Он даже ходил по местным улицам в одежде, недостойной последнего нищего! Но подобные жертвы не были напрасными – он сумел подобраться к задней стене нужного ему дома никем не узнанным! И даже видел своё сокровище – мельком, в узкую заборную щель, но видел! Собственными глазами убедился, что оно именно там, в целости и сохранности, и что новые хозяева, хоть и являются гнусными похитителями, но, похоже, обеспечили ему вполне сносный уход.
Дело оставалось за малым. А именно – вернуть сокровище на его законное место в шахиншахском дворцовом саду.
Можно было, конечно, попытаться сделать это законным путём. Да только вот вряд ли шадизарские судьи согласились бы с законностью требований какого-то там рядового, пусть даже и султанипарского, купчишки, а открывать своё истинное имя и положение шахиншах хотел всего менее. Продать только что купленное чудо-дерево нынешний владелец отказался – даже за сумму, превышающую заплаченную им самим в три раза. Для вооружённого же налёта у шахиншаха сейчас было слишком мало людей – и не было никакой уверенности, что, попытайся он ввести в Шадизар стражников в необходимом количестве, местные власти не воспримут это как начало необъявленной войны. Оставалось одно.
Кража.
Тихая, незаметная, ловкая ночная кража.
Именно эту кражу и намеревался поручить молодой шахиншах Конану, слава о котором как о непревзойдённом воре широко гремела по всему Шадизару. Не слишком сложное, но очень неплохо оплачиваемое дельце. Дня три подготовки и одна ночь активной работы – и за всё за это полновесный мешочек с двумя сотнями завлекательно позвякивающих серебряных кружочков.
Конан ничем не выказал своего первоначального удивления несоразмерностью платы и требуемой работы. И особой радости не выказал тоже. Он давно уже убедился, что лишней платы не бывает – заказчик всегда норовит придумать за эту самую лишнюю плату несколько дополнительных условий, выполнить которые зачастую оказывается намного сложнее, чем провернуть сам заказ. Вот и на этот раз он не ошибся – дополнительные условия обнаружились и у шахиншаха. Причём судя по тому, как усиленно заметались его волосы и руки, не говоря уже о прочих частях тела, – условия эти относились к категории Очень и Очень Важных. Можно даже сказать – наиважнейших.
Условия касались персиков.
Похоже, шахиншаху крайне необходимо было не столько вернуть в целости и сохранности само волшебное дерево, сколько заполучить обратно эти редкие фрукты. Во всяком случае, за сохранность и возвращение законному владельцу восхитительнейших и нежнейших персиков в ненадкусанном виде Конан должен был отвечать головой. И снова последовало воспевания их высочайших и непревзойдённых достоинств – по пол-оборота клепсидры воспеваний на каждый отдельно взятый персик.
— Хорошо, — сказал Конан, героическим усилием воли подавляя зевок.- Я понял. Персики – это самое главное. Персики и их сохранность.
Внезапно в его слегка затуманенную послеобеденной усталостью голову забрела интересная мысль. Конан пригляделся к ней – сначала недоверчиво, но потом со всё большим воодушевлением. Мысль ему нравилась. Нравилась настолько, что, пожалуй, требовала быть высказанной вслух.
— Послушайте! Если вам так нужны именно эти самые персики – так ли уж нужно возиться с целым деревом? Сорвать и притащить – это я вам в два счёта, хоть сегодня же вечером, дело на три вдоха…
И понял, что ляпнул что-то не то – с таким откровенным ужасом уставился на него старик-переводчик, даже морщины на лице его от ужаса чуть ли не вполовину разгладились. Но тут в конановскую голову заглянула и вторая мысль — вслед за своей пришедшей ранее слишком уж торопливой приятельницей. Конан нахмурился. Вот же глупец! Легче ему, понимаешь… дело, понимаешь, на три вдоха… конечно, легче! Только вот кто будет платить полновесным туранским серебром за то, что способен походя совершить любой мальчишка?.. Вон как старик зенки-то вылупил – не верится ему, поди, что варвар сам себе цену сбивает.
Между тем старик перевёл – втянув голову в сухонькие плечи, трясясь и запинаясь чуть ли не на каждом слоге. И теперь на Конана уставились уже две пары глаз с одинаковым ужасом и неверием. А потом…
А потом Конан увидел кончик очень острого кинжала.
Хорошо так увидел. Трудно не обратить внимания на кинжал, игольно острый кончик которого находится в каком-то волоске от твоего правого зрачка.
Конан замер.
Не от страха – бояться он разучился ещё в раннем детстве. Не от растерянности – чего тут теряться? Всё яснее некуда. Обретающийся на той стороне кинжала молодой шахиншах, похоже, был явно безумен, а таких лишний раз лучше не раздражать, когда упирают они свой кинжал в ваше глазное яблоко. Думающие иначе обычно потом всю оставшуюся жизнь щеголяют роскошными головными украшениями в виде повязки. Этак наискосок,, через то, чем они бесстрашно когда-то разглядывали кончик кинжала, уверенные в том, что хозяин этого кинжала всего лишь блефует. Те же из них, чья вера наиболее крепка — ещё и деревянным протезом вместо ноги. Или – обеих ног. Это уже от степени веры зависит.
Конан же в людей не верил и в подобных случаях предпочитал не лезть на рожон и считать своего противника полным придурком, способным на всё, а потому не шевелился и даже старался не моргнуть, чтобы не располосовать верхнее правое веко на симпатичные ленточки.
Несколько гулких ударов сердца длилась немая сцена, показавшаяся её участникам очень долгой. Потом шахиншах внезапно отбросил кинжал в сторону. Конан видел, как тот воткнулся в каменную стену – словно в мягкий сыр вошёл, на половину лезвия. Хороший такой кинжал, гномьей работы, за такой на рынке немало дадут, даже если перекупщику сдать, стоит запомнить на всякий случай…
Шахиншах же тем временем неожиданно рухнул на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в пышную шевелюру и добросовестно пытаясь дёрганными движениями проредить её хотя бы наполовину. Повыв немного и выдрав-таки чёрны2 клочок, он снова заговорил – ещё более лихорадочно, чем раньше.
Конану запрещается рвать персики.
Под страхом медленной и мучительной смерти, которая настигнет его неминуемо, если ему вдруг вздумается нарушить запрет. Конану запрещается вообще до них дотрагиваться. Лизать и кусать – тоже. Конану запрещается причинять нежнейшей кожице бесценного дерева хотя бы малейшую царапину. Более того – Конану вообще запрещается под страхом смерти ещё более медленной и мучительной дотрагиваться до этого дерева голыми руками! Конан должен понять, это не глупые причуды, дерево волшебное, а потому с ним необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность! Очень осторожно достать, завернуть в рулон специального шёлка — шёлк Конану выдадут – и нести потом всю дорогу на руках, не доверяя тряским телегам столь ценный и хрупкий груз.
Конан затосковал.
Простенькое на первый взгляд задание становилось всё более и более муторным и непростым, на глазах обрастая ловушками и подводными камнями.
— А если вред уже был причинен? До меня? Мне нет охоты отвечать за чужие грехи.
Шахиншах заверил, что в таком случае Конану ничего не грозит – у них есть свои способы установить, кто именно и когда причинил вред, после чего примерно наказать негодяя. Правда, если указанный вред будет причинён именно персикам, то это скажется на сумме оплаты. Полную Конан получит только за дерево с двумя нетронутыми фруктами. Из расчёта по трети за каждый. Само дерево, лишённое персиков, оценивается тоже в одну треть. Персики отдельно, без дерева – тут у шахиншаха задёргалась щека – не принимаются и не оплачиваются вообще ничем, кроме смерти – как уже упоминалось, медленной и мучительной.
Конан вздохнул.
Дело ему уже давно перестало нравиться, но пока он не видел приличного способа отказаться, сохранив при этом лицо и получив хотя бы небольшое вознаграждение за беспокойство. Решил уточнить напоследок – так уже, на всякий случай.
— А если персиков будет больше? Мне тогда заплатят тоже больше – или как?
Шахиншах, услышав перевод, на какое-то время впал в прострацию.
Моргнул даже.
Посмотрел на Конана с каким-то странным интересом. Ещё раз моргнул. Старик-переводчик же поинтересовался осторожно, явно по собственной инициативе – как же это вдруг перссиков на волшебном дереве может стать больше, если всю жизнь их было только два?
— Как, как… — Конана уже начинала злить эта пустопорожняя болтовня. Тем более, что обед давно уже переварился, а нового тут, похоже, не предвиделось. – Выросли, вот как! С только времени прошло – при хорошем садовнике вполне могло и с дюжину вырасти…
Старик взвизгнул. Тоненько так – Конана аж перекорёжило. Потом залопотал, переводя и продолжая повизгивать.
Два долгих вдоха шахиншах оторопело моргал, а потом вдруг разразился облегченным хохотом – громко, во весь голос, запрокидывая голову и даже слегка подвывая. И только тут Конан понял, что визг старичка тоже был всего лишь смехом.
Тем временем старичок уже переводил обратно, утирая слезящиеся глазки.
— Я понял! – говорил шахиншах, продолжая смеяться. – Это была шутка! Варварская шутка! Я тоже люблю варварские шутки, и прошу нижайше извинить свою первоначальную непонятливость – нервы, усталость, чуждое окружение… надеюсь, господин варвар понимает и не обижается. И в знак необиды прим ет вот это кольцо с изумрудом
Конан пожал плечом.
А чего обижаться-то? На психов не обижаются. Тем более – на психов, которые еще и платят или вот кольца дарят. А эти платили, и платили хорошо – отвеселившись, шахиншах сказал, что удваивает названную первоначально сумму. Просто так удваивает, безо всяких условий — очень уж ему понравился весёлый варвар.
А тут как раз и обед подали – хороший такой обед, хотя сладостей и тут было немерено. Туранцы умудряются даже мясо готовить с мёдом, такая уж странная нация. После обеда Конана проводили к казначею, который выдал ему задаток и увесистый рулон золотистого шёлка. Шёлк занял большую часть заплечного мешка, но Конан не беспокоился – при выполнении этого дельца ему не понадобится много припасов. Варёная в меду козлятина отягощала желудок, мощное кольцо с изумрудом приятно холодило мизинец, так что расстались шахиншах с Конаном если и не друзьями, то, во всяком случае, людьми, вполне довольными друг другом.
Четыре следующих дня Конан посвятил осмотру места будущего дела.
Обошёл все расположенные поблизости от нужного дома трактиры. В каждом посидел, выпил пива или вина – что где подавали. Прислушивался к разговорам, разглядывал посетителей. С некоторыми даже знакомился – безо всякой, казалось, системы.
Уже на третий день к вечеру он выяснил всё, что хотел, и даже продумал вполне действенный способ проникновения и отхода, четвёртый же потратил на уточнение деталей и окончательную отработку. А вечером решил немного расслабиться. Немного, потому что на утро у него была знамечена важная встреча. Пришёл в приличный трактир. Заказал вина.
И увидел за соседним столом тщедушную фигурку в куцем плащике…
Расслабился, называется.
Так, ребенку моему, припадочному, надо имя что ль какое — нибудь дать. Вот, если его спросить, может у него уже есть имя?
***
Как она себе представляет, какое имя я могу ей назвать. Ничего себе задание? Хозяйка, я снег копать хочу, хоть метлой, хоть лопатой, хоть ломом! Ну, нет такой возможности, не заложена она в оперативку, чтобы я сам себе имя придумал? А может она знает, что я сорванный и это проверка такая. Тогда нельзя говорить. А если не знает и это тоже проверка? А если не скажу, она меня сдаст? А если скажу? Очень сложное задание.
***
Опять в угол забился и сидит.
Блин, ты ДЭКС, или кто, «зараза, маленькая». Давай, говори: «Как тебя зовут?» — «Александр». «Так, отлично», — «Сколько тебе фактических лет?» – «Пять лет семь месяцев и одиннадцать дней» «Хорошо! Что ты умеешь делать? Тебя использовали как военного, или как охранника? Что отсутствуют? Какие сведения у тебя отсутствуют? Сейчас как дам про меж глаз – давай, говори» «Так военный. Вот, хорошо, помнишь если хочешь. Где? На Ледкоре полгода, Шебе 2 , на Летуме год, после списания на Мальте в лагере наемников, затем в России в магазине манекеном. Понятно — ничего не умеешь, тупой как пробка.» «Можно подумать, что мне в комиссионке Энштейна продадут……»
***
Это я хорошо додумался в справочнике мужские имена посмотреть, не заметила. Про возраст это нормально. А про использование, что я ей должен ответить? Нет у меня этого в оперативной памяти, вычищено давно. Бесится. Так, понятно, нет в памяти – найди! И это я после всего еще и тупой! К кому я попал? Лучше б избила, честное слово!
***
Реально, никогда не знала, что самые совершенные военные машины так сильно боятся хозяев. Зачем в них такие программы ставят? На страх. Хуже придумать сложно. А у мальчика моего точно все настройки перекошены. «Александр! Вот скажи ты мне, дорогой, КАК военный ДЭКС может быть таким зашуганным, а? Завтра со мной на работу поедешь, снег убирать на территории. Свежий воздух и физический труд у меня из любого, человека сделают. И программы обучающие купим, а то у тебя словарный запас, как у нашего пса. Все парень, теперь ты из моих рук, вряд ли необученный ускочешь. Не хочешь – заставим, обучим, подлечим. От меня еще ни один не убежал, а уж ДЕКС и подавно…. Хе хе»
***
Все, хочу на утилизацию……
***
«Сашка подъем! Саш, вставай, семь утра, ты со мной на работу едешь. Да я тебе говорю, не лупай глазами, как баран. Ты ж сам мне вчера сказал – Александр, значит Саша, Шурик, Шон, и ещё много разных имён. Не могу же я тебя все время Александром называть. Вставай, мы на работу едем, воспитываться и образовываться, а то так тупым и помрешь. Одевайся, давай. И вообще, завтракать нам здесь не когда, я спать люблю и встаю впритык. На работе поедим».
«Куда ты лезешь, придурок малолетний, у тебя прав нет. Ну и что, что программа инсталлирована, мы с твоей программой через пробки только часа через два долетим, двигайся — драйвер! Чего я нарушила, тебя забыла спросить, и вообще он меня подрезал, а я дама, меня нельзя обижать, задавлю. Какой пункт ПДД, слушай — сиди уже молча, а!»
***
Я, конечно, не знаю, что там у этой тетки в голове записано, но, что правила она не учила — это факт. Ни одного…. Может я и дурак, но спрашивать про одно имя, а потом называть штук семь других — это что норма? Хорошо, пусть норма — меня хоть горшком назови, по фигу. Но подрезать аэробус — это то как? Он же аэробус, а ты то, нет! Мы пока долетели я аж взмок весь, если она врежется, куда её вытащить и как прикрыть, если банальный расчёт движения (пять возможных вариантов) не сопоставляется с ее маршрутом, ни по одному пункту, совсем. Приехали. Ворота ей открыли сразу, наверное, правда — начальник.
***
Нет, это кошмар моей жизни! Он опять — боится! Трусливый киборг — верное сердце:«Внимание реклама! Дамы и господа перед Вами вариант — сумасшедший нахлебник! Получите, веселых Вам деньков!». А это: «Госпожа (не хозяйка, а Госпожа), Вы нарушили четыре пункта ПДД, Вам будет выписан штраф». И это говорит мне, мой персональный жилец!
За этот месяц я тщательно собрала все сведения о домашних киборгах — и убедилась, что ни у одного нормального человека из моего окружения такого счастья, как военный ДЕКС, нет. Блин, старею я что ли? Кого … приобрела? С другой стороны — сдох бы уже, жалко как то, нет точно — я старуха.. Ненавижу!!!! Либо воспитаю, либо я древняя каракатица!
«Людмила Михайловна, доброе утро! Я Вас прошу, Вы же наш суперзавхоз. Присмотрите за мальчиком. Пусть, как следует, снег почистит — часа два, сегодня не холодно, потом его можно на пищеблок, там ящики какие разгрузить. Только много в первый раз нагрузки не давайте, он очень болел сильно. Его Саша зовут. Да вот подарили. Это настоящий Дэкс, наверное.. Я читала у них программа самообучающаяся, выучится Вам помогать будет, мигрантов разгоним, денег наэкономим, премии бешеные раздадим. Да шучу, конечно, но все равно, вы его займите, как следует, чтобы вечером уставший был, а то он спит плохо.»
***
Людмила Михайловна! Так, а присвоить ей расширенные права, я ей как подчиняться должен? Понятно, как всегда.
Нормальная кстати тетка оказалась, без «закидонов». Поесть сначала на пищеблок отвела, повздыхала, что худенький (она меня месяц назад не видела) и вручила нормальный снегоуборщик — две кнопки, чего непонятного то. Почти всю территорию убрал. Не дала до конца, сказала, раз велели только два часа значит только два! Курорт! Потом опять накормили. Посадили за стол с поварами, сели вокруг и спели песню — какой ты худенький! Я им все ящики перегрузил, какое счастье!
В шесть часов фурия моя явилась и повторила кошмар, типа, давай пристегивайся и зажмуривайся! Вечером отправила меня в бассейн (У них в доме внизу), велела проплыть два километра — пришёл через полчаса, назвала вруном и тунеядцем.
В Аэрлэне едва-едва проснулось солнце, а Ирбис уже вскочил, и потихоньку, чтобы не перебудить весь дом, натянул на ноги тряпичную обувку и выбежал во двор. Сегодня они с дедушкой должны были отправиться в Лес, за пряными жучками.
Мальчик ждал этого похода ужасно долго – тот самый редкий случай, когда они могли отойти вглубь Леса настолько далеко! Запасы жучков в селе давно подошли к концу, и несмотря на то, что люди в основной совей массе, побаивались Леса, весной дедушка Ирбиса все равно уходил в чащу с парой-тройкой мешков. В этот раз он пообещал мальчику, что возьмет его с собой – и больше всего сейчас тот не хотел случайно разбудить мать.
Дедушка давно слыл среди сельчан немного сумасшедшим – для него Лес, как в старые времена для Прежних людей, был другом и защитником. Мальчику нравилась его философия – он любил гулять на опушке чащи, собирал травы и играл плодами, которые находил в траве у подножия деревьев, иногда к нему даже безбоязненно выходило мелкое лесное зверье.
Ходили слухи, что Лес не ко всем так был дружелюбен – после того, как заблудившийся в зарослях Тирк из соседней деревеньки сошел с ума и все твердил об огромном волке, мать Ирбиса перестала относиться к его прогулкам нейтрально. Но дедушка говорил, что Лес зря не обижает, только отдает долги – и Тирк частенько убивал животных ради развлечения, а не пропитания ради, за что и был наказан. Старик рассказывал, что в Лесу живут и Боги, и Духи, и сам он – живой и живущий, дал пристанище всем, в том числе и людям, пока те сами не отвергли его. У Леса была масса своих правил – люди же, живя под сенью его деревьев, однажды стали вести себя как хозяева, оттого Боги и разозлились.
Но все это было частью легенд и рассказов, а они сейчас Ирбиса заботили меньше всего. Подумать только – на два дня, в чащу! Он захватил с собой сумешку, в которую часто складывал найденные на опушке сокровища — шишки, веточки, диковинные камни, и всем сердцем надеялся, что заполнит ее сегодня далеко не пряными жучками.
Дедушка уже ждал его. В этот раз было взято 4 мешка, так как надежда была на крепкие плечи мальчишки. Он был очень стар по меркам людей – все чаще ему требовалась рука внука, чтобы идти, а глаза – чтобы видеть.
Погода была прекрасной – солнце светило ярко, но мягко, птицы щебетали громко и звонко, прыгая по ветвям деревьев, тут и там порхали какие-то бабочки. Ирбис шел, здороваясь со всеми обитателями чащи, чем вызывал улыбку у своего старика, махал руками птицам и гладил стволы деревьев, а те кивали ему в ответ. Заросли медленно расступались перед ними, колючки сворачивались, а ядовитые цветы скрывались под листьями. Лес всегда хорошо встречал добрых людей.
Деревья, на которых всегда паслись пряные жучки, росли в глубине чащи. Сюда редко заходили гуляющие сельчане – побаивались. Могучие, высокие деревья, которые вскоре показались впереди, тянулись к небу но не имели листьев – жучки, огромными стаями жившие на них, выпивали все соки. Однако, деревья не были мертвыми – по весне, как раз сейчас, они зацветали и покрывались ярко-алыми цветами, благоухая на многое расстояние вокруг.
Дедушка рассказывал что-то о дружбе деревьев с жуками – одни, умирая, давали почве что-то особе, нужное этим деревьям, взамен же получали возможность лакомиться вкусным соком. Целые поколения жучков рождались, росли и умирали, едва ли кочуя между своими деревьями.
Путники выбрали одно из самых старых растений – на нем паслись взрослые очень упитанные жуки. Их собирали мешками, заготавливали на осень и зиму. Тогда, сушеных, их можно было бросать в горячую кипящую воду и получать терпкий, волшебно бодрящий и согревающий напиток. А уж если добавить пряностей!
Жучки были всех оттенков золотого – потемнее, поярче, отливали бордовым и зеленым. При виде человека они и не думали разбегаться. Мальчик стряхивал их с ветвей прямо в мешок. Старик собирал понемногу – больше присаживался у корней и кряхтел, потирая спину.
— Дедушка, дедушка! – стал просить мальчик, взбираясь за жучками на нижние ветви дерева. – Расскажи мне какую-нибудь историю!
— Истоорию, — протянул старик. – какую же?
— Про Лес, — Ирбис уселся на толстой ветке и сидел, разглядывая жучков – они не спеша суетились перед ним, сверкая бархатными спинками на солнышке и шевеля лохматыми усами.
— Да я тебе все про Лес перерассказал, что сам знал.
Дедушка улыбнулся, видя разочарованное лицо мальчишки, и вдруг его взгляд скользнул куда-то в сторону.
— Хотя нет, кажется, есть кое-что. – он покачал головой, жмурясь, и облокотился на ствол дерева. – Рассказывал ли я тебе про костры духов?
— Неа, не рассказывал! – Мальчик навострил уши, предвкушая что-то необыкновенное.
— Ну слушай значит, только и про дело не забывай! – шутя, строго сказал старик и прикрыл глаза – Поговаривают, что духи, не из тех что хранят Лес и следят за порядком, а из тех, что помельче, любят танцы устраивать. По поводу ли, без, это никому не известно. В Лесу, если на ночь остаться, можно увидеть огоньки. Тут, там, исчезают, появляются, дразнят! Горят в любое время, особенно на болотцах. Попытаешься подойти – ускользают, то сзади, то наперед тебя выйдут, и смеются. Словно рядом, и далеко, а костер жаром все одно обдает.
Мальчик замер на ветке, практически видя в своем воображении танцующий, таинственный духов костер.
— Ночью тихо в Лесу, — продолжал дедушка. – Ухо к земле приложи – много услышишь. А уж если померещиться топот ножек маленьких – все, точно они. Топочут, прыгают, пляшут, посмеиваясь, хвостами крутят. Поют, подвывают, шепчутся. Никто не знает, что у них там за сборище – говорят, празднуют, очередной день ли.
Ирбис наконец встряхнул головой и положил жучка, которого взял еще в начале рассказа, в мешок.
— Деда, а ты видел тот костер?
— Видел, видел пару раз… — Старик прокашлялся и покачал головой – Да подойти не смог, хотя молодой был, глупый, так и манил свет огня. Говорят, кого духи сами-то заприметят, пропал тот. Навеки станет принадлежать самому Лесу, со всеми потрохами. – старик вскинул голову, глядя на мальчика, который, кажется, скорее испугался истории, и заулыбался – Вот такая, стало быть, история!
Неожиданно впечатленный рассказом, Ирбис почти не разговаривал остаток дня. Дедушка вскоре утомился, и прилег, заснув на несколько часов, а мальчик собирал жучков и все еще думал о костре духов.
Много таил в себе Лес – и дурного, и доброго. Вроде бы, что сделает тебе танцующая мелюзга. «Навеки принадлежать Лесу» — эта фраза всплывала в голове мальчика снова и снова.
К вечеру жучков набралось на четыре мешка ровно., и в довесок так и оставшаяся без сокровищ сумка Ирбиса, в которую он, все еще задумчивый, тоже насобирал жуков. Ноша была легкая, мальчику вполне под силу. Однако, домой вернуться они не успевали – прошли пол пути, как стемнело. Нужно было устраиваться на ночлег.
Старик, уже ночевавший в Лесу не раз, быстро нашел уютную ложбинку. Ирбис натаскал туда ветвей, они перекусили взятым из дому хлебом и легли спать, выпив по чашке напитка из свежезапасенных жучков. Ночь была теплая, земля – мягкая. Но мальчику не спалось.
Лес вокруг него шептал и шуршал, тихо и осторожно. Ветер летал, задевая уставшими крыльями за ветки – искал место поудобнее, где бы свернуться клубком и заснуть до утра. По траве едва слышно шныряли маленькие ночные зверьки, а вдалеке иногда слышалось рычание. Ирбис не боялся хищников – дедушка всегда говорил, что Лес их стережет. Единственное, что сейчас не давало ему сомкнуть глаз, так это мысли о духах.
Добрые они, или злые? Большие, или маленькие? Любопытство пополам со страхом не давало ему уснуть. Он чувствовал себя странно – ровно так же ему хотелось увидеть загадочный костер, как сильно он боялся, что Лес заберет его к себе навсегда.
Вдруг стало необыкновенно тепло, и Ирбис, уже почти сомкнувший глаза, встрепенулся. Откуда-то сбоку, из-за кустов, полился мягкий голубоватый свет.
Мурашки пробежали по спине мальчика и сон словно стряхнуло чьей-то рукой. Он сел, стараясь не шуршать листвой. Вокруг все так же музыкально переливались звуки ночного леса. Свет в глубине чащи подрагивал в такт и дразнился – когда Ирбис начинал вглядываться сильнее, свет словно пропадал. Но не мог же он спутать его с слабым сиянием светлячка?
Тут мальчик вспомнил присказку деда и припал к земле.
Там, там! Пам-трам! – топали маленькие ножки.
Трам, парам! – забилось испуганное и одновременно восхищенное сердце мальчишки.
Неужели и правда костер?
Ирбис некоторое время лежал, слушая топоток и краем глаза отчетливо видя уже не скрывающийся, пылающий во всю силу огонь. Костер был под стать духам – полупрозрачный, отливающий голубым, с вьющимися узорами в воздух языками холодного пламени, от которого в небо отлетали искры, похожие на пыль драгоценных камней.
Подойти?
Ирбис сел, после встал, неожиданно тихий, словно под ним и не было кучи сухих ветвей. Лишь пара шагов отделяла его от кустов, загораживающих собой костер.
Не ходить?
Мальчик колебался. Топоток ножек уже был слышен в воздухе во всю громкость, и кажется, к нему прибавился тонкий смех. Неожиданно для себя мальчик почувствовал, что это не навевает страх — сейчас, в темноте, это Лесное, незнакомое, перестало казаться враждебным. Не то в своих фантазиях Ирбис слишком нагнал на себя страху, не то это была какая-т особая магия.
Шаг, всего шаг! Ирбис не выдержал, и подкрался к кусту, изо всех сил стараясь слиться с массой темных листьев.
Они плясали вокруг костра, высоко вскидывая тощие ножки и хвосты.
Они были совершенно прозрачными, белесыми, и огонь насквозь просвечивал их животы, переливаясь голубой волной.
Мальчик замер, забыв, как дышать, глядя на танец лесных непосед. Костер был выше них во многие разы – даже самый большой дух едва ли достал мальчику до коленки. Были они и худые, и толстенькие, с двумя глазами, тремя, и пятью, с причудливыми рогами и лапами.
Были ли они страшными? Едва ли. Ирбису казалось, что их заразительный танец еще чуть-чуть и совсем заворожит его.
Вдруг раздался внезапный хруст.
Мальчику показалось, что обрушился гром – но то сломалась, лопнула ветка под его тяжелой ногой. Он присел за кустом и вскинул взгляд на костер. Духи все так же плясали, оглушенные своим собственным смехом.
Кроме одного.
Малыш с рожками в виде оленьих стоял совсем близко, повернув маленькую головку, и смотрел прямо в глаза испуганного Ирбиса.
Мальчик замер, потерявшись, словно лишился разом и ног, и голоса, и не смог даже отвести взгляд – так и сидел, изо всех сил пялясь на маленького духа.
Глаза у того были огромные, желтые. Малыш крепко сжимал в лапке хвост – им он мастерски вертел, подпрыгивая в танце у костра секунду назад, пока хруст ветки не достиг его больших висящих ушей.
Дух долго смотрел на Ирбиса – так долго, что у мальчишки затекли ноги, хотя, возможно, это длилось мгновение. Потом вдруг на его мордочке, на которой ранее нельзя было различить ни носа, ни рта, распахнулась беззубая, широкая улыбка, а желтые глаза мигнули зеленым светом.
Мальчик вздрогнул. Где-то на дне огромных глаз маленького духа померещился ему огромный волк, и мелькнула серым хвостом сотня-другая лет – малыш перед ним был стар, очень стар! Это осознание ударило Ирбиса в виски и тут же пропало за страхом, однако дух, только что стоявший напротив, уже вернулся в танцующую толпу и совсем не выдавал своим видом своей маленькой встречи.
Ирбис чувствовал, как вокруг него все перевернулось и скомкалось. На ватных ногах он, хрустя и спотыкаясь, добрел до лежанки, и как только упал на мягкую землю – сразу и уснул.
На утро старик разбудил внука, и они отправились обратно в селение. Дорога была легкой и быстрой, настроение у дедушки – прекрасным, он что-то рассказывал, сухо и добродушно посмеиваясь.
Ирбис молчал. Тут и там виделись ему фигуры танцующих существ, и голос Леса мерещился в шелесте трав. А вокруг мальчика порхали бабочки, распускались и благоухали цветы.
Ночные духи беззвучно посмеивались, поглядывая из-за кустов.
«Потанцуешь еще с нами!» — шелестели они.
~ Автор Светлана Дьяченко, Иллюстрацию нарисовала Дарья Льян
Час, как всегда, растянулся на два. Но зато и Витька в садике, и на работе ждут только после обеда. И я стою — выбираю между тремя выглаженными платьями — какое мне… Меньше идет? Ручки подрагивают, коленки, кажется, тоже. Из природного чувства вредности надела бы красное… Я люблю красный. Да, из природного чувства, точно. Все так хотели, чтобы я не выделялась, не привлекала внимания, не влюбляла своей непосредственностью… А серые костюмы и длинные юбки делали только хуже! В конце концов, я просто стала собой. И если я яркая — это уже не скроешь. Зато указывать мне бесполезно — это видят сразу.
Синее тоже ничего. Хотя оно мне идет. Это плохо. Но зато в нем мягко и уютно. Я ж не на свидание иду, чес слово. Главное, чтобы мне удобно, а не как на меня посмотрят.
Под окном загудели. Ту-ду-тууум! Соседка высунулась — поглядеть, за кем это явился черный BMW… Нет. Определенно, не буду водить. И замуж не пойду за Вадима. У него тоже машина. Не люблю машины. Хотя… И они меня, если подумать, тоже не любят — рука сама потянулась к бывшей травме…
В лучших традициях Михаила: по дороге не говорить ничего, серьезнее, чем «привет». Приехали. Ресторан ближневосточной кухни. Пока ходила мыть руки, мне уже заказали. Почувствуй себя голодным слоном… Потому, что девушка моих размеров это все съесть не сможет. Да и после завтрака еще не хочется… Подвигаю рагу из баранины. Улыбаюсь. Это в характере Михаила, но такие мелочи не стоят моих потрепанных нервов. Могу понадкусывать, в конце концов.
В памяти другая история. Я и две полоски… Через месяц после расставания. И Михаил пяткой в грудь: «Я не мог!». Тихая его мама, которая до этого делала вид, что меня, как и других сотню девушек, просто не замечает — вся на дыбы! То ли «Иди отсюда, аферистка», то ли «рожай и даааай-дай-сюда-скорей!». Еще не определилась…
Смотрю на весь этот балаган и бочком-бочком к двери: «Знаете, ребятки, вообще-то, к вам ребенок отношения не имеет. Просто хотела посоветоваться. Волнение, все дела… Хороший друг — верней подруг. Но, вы, пожалуй, потусите без меня, ок?»…
Михаил, конечно, догнал. И мы стояли в просторном подъезде и курили, глядя в окно. Одну за одной. Какой дефицит в моей жизни! Не денег, которых все предлагают по поводу и без. Дефицит простого человеческого тепла! И был разговор. И разговор был долгим. Когда стемнело перебрались на кухню. Его мама уже спала. А мы решали. И было предложено много всего. Фамилия. Красивая очень, но уже не нужная. Помощь. Тоже ненужная: какая разница, где я возьму коляску или кроватку — главное, чтоб не эта кислая мина ее притащил. И я просто рву это всё к чертям. Я говорю, что это действительно не его ребенок… Но гордости чуть-чуть не достает. Когда меня выставляют в четыре часа утра из дома, я прошу одну единственную вещь — одну, но самую необходимую и самую банальную. Мне плохо. И мне больно. Просто обними… И Михаил прекрасно понимает, что я вру про чужое отцовство, но доказать не может. Как и предложить. Как и удержать. И он отказывает. И я ухожу в темноту. И в темноте…
Теплее. Теплее от проглоченных слез. Теплее от объятий ледяного ветра. Теплее. Потому, что я не должна скрывать свои эмоции под этим колючим взглядом. Как важно, чтобы в один тяжелый момент просто обняли. И все. И больше ведь ничего не надо было. Мы бы все равно не смогли бы ужиться вместе. И в этот момент… Кажется, именно тогда я сломалась. Вместо доброй и участливой девушки появилась Она. Я ее нежно звала «сердцеедочка». И не могла ругать. Это кусок боли, который превратился в сарказм, в расслабленное безразличие, в зубастую злую шутку над теми, кто несмотря на все — осмеливался на меня заглядеться. Кажется, месяце на восьмом меня снова звали замуж… А я…
А я не хочу! Не хочу по залёту!
А я по любви, по любви хочууу.
Спела песенку, рассмеялась и ушла. В конце концов, я ведь не бедный человек. И мое государство чего-то напортачило и насчитало мне немаленькую единовременную сумму… Видимо, моя зарплата, сплюсованная года за два. И выданная еще раз… Не. От помощи государства отказываться низзя. Спасибо, родное. И мы живем хорошо. И пусть провалятся от злости все те, кто считает, что женщине нужны штампы, помощь и алименты. Зато здоровье отличное. И это главное.
И вот передо мной сидит Михаил, уплетает чего-то мясное. И, слава богу, не боится, что мне от него чего-то надо. Это большое достижение.
— Миш, я очень хочу снова влюбиться. Можешь считать меня дурой, но я не могу.
Взгляд удивленный все-таки очутился на мне. Чувствую себя дурой, но я всегда была неординарной. Он привык.
— Михаил, на меня давит мое чертово прошлое. Я разучилась доверять людям. Я превратилась в черствый и бессердечный сухарь. Я все еще помню каждую фразу, каждое слово, что ты мне говорил. И не обижаюсь. Но мне до сих пор больно. Скажи, что у нас тогда не получилось?
Вижу как он чуть ссутулился… Вздохнул, затягивая тишину и подбирая слова.
— Ольга, а ты не думала, что все, что ты сказала мне в ответ — оно тоже осталось со мной? Я только развелся. И все вспоминал твою фразу. Настя повторила ее слово в слово. Сейчас ношусь по судам. Дома ждет милая рыженькая Машунька. Она смешная: маленькая совсем, пухленькая, глазки золотистые, как листва осенняя. А самое главное: ни слова упрека. Простая как монетка! Все эмоции на лице, ни одной «морды кирпичом», никаких недомолвок, издевок, споров. Я с ней отдыхаю, понимаешь?
— Значит, я была слишком сложной?
— Да причем здесь ты! Я про Настю. С тобой было весело. Потом не было. Столько лет прошло! Но ты молодец. Тебе вообще когда-нибудь нужен был мужик? Ты же сама со всем справляешься! Сама зарабатываешь. Никогда не подчиняешься. На каждое слово у тебя своих десять аргументов.
— Разве ты видишь меня такой? — наверное, ошарашить меня больше — просто невозможно.
— Да. Ты заметила, что с тобой рядом постоянно мужчины необычные? — улыбнулся, смущенно сверкнув ровной улыбкой, очки блеснули на солнце в такт настроению. — Ты пугаешь. Поэтому рядом могут остаться только сильные, уверенные в себе. Но и их ты постоянно заставляешь быть в тонусе и сомневаться в себе.
— Так. Постой! То есть ты хочешь сказать, что если бы я в тот морозный вечер согласилась и на детей, и на Питер… Мы были бы вместе? Не смеши!
— Ольга, ну, ведь я тоже не всегда был тридцатилетним. Тогда у меня и ветер в голове бродил, и верностью я не блещу по сей день. Но было в тебе что-то особенное. Да вот любить, не ощущая отдачи — это противоестественно.
— Миш, вот пять лет прошло, и я ни на что не претендую. Но скажи мне, пожалуйста, чего такого мог сказать тебе Слава, что мы из-за этого умудрились разойтись?
— Это плохой вопрос.
— Я довольно долго ждала. И придумала себе миллион ответов. Уверена, что они в разы хуже, чем то, что мог наврать твой друг. Или стесняешься?
— Он сказал, что скоро станет папой.
— И всё?! Что за бред сивой кобылы? Славка, и вдруг папа? Но причем здесь я? Девушку у него отбила, что ли?
— А мамой он назвал тебя… — Немое удивление. Слов нет. кажется, я даже забыла, как дышать… — Оль, я страшно ревновал тебя к нему. После этой фразы, я не мог не смотреть на тебя и не представлять вас вдвоем… Было больно. Было обидно. И обиднее всего, что мне ты такой подарок не сделала. Как бы я хотел быть счастливым отцом! Ведь у меня до сих пор нет детей.
— Миша-Миша… Я сижу, но если бы не спинка у мягкого диванчика, покрытого ткаными псевдо-народными ковриками, наверное, я бы упала и лежала, не поднимаясь… — Миша. Ты не мог спросить у меня? Просто спросить? Месяц спустя я пришла к тебе, и ты еще больше утвердился в том, что Слава не соврал?
— Нет. Я понял. Я же не дурак. Дурак бы не понял. Но… Ты так изменилась. Ты была уже чужая. Ты уже в штыки воспринимала каждое слово. Мне было больно говорить с тобой, потому, что в каждом твоем слове читалось: «Миша, ты — ничтожество!». Ничтожество, понимаешь? Я никогда себя не чувствовал более погано! Мы, мужчины, боимся такого взгляда. Такой интонации. Таких громких… Мыслей. Ты меня ранила тогда. Я сам себя выставил ничтожеством. И это останется на моей совести навсегда.
— Миш, мы с тобой — два идиота. Просто два идиота, Миш. И слов нет. Ты научил меня быть сильной. Ты подарил мне Витьку, хотя, учитывая мое здоровье, это вообще было огромным чудом! Я всегда хотела детей, но врачи категорически отрицали саму возможность! Зачем мне было говорить в том разговоре о таких вещах — гораздо проще сказать, что мне это не нужно… На самом деле, я не испытывала ненависти все это время… Только страх. Страх снова быть отвергнутой. Страх услышать еще раз все то, что ты мне говорил… Это все в моей голове вертелось и вертелось… И я была страшной, толстой, растрепанной, с памперсом в руках, а ты все тем же был в моей памяти. И я боялась банально тебя увидеть — чтобы не показать себя такой. Такой жалкой, слабой, нуждающейся в твоем участии. А теперь ты сидишь рядом и меня хвалишь… И говоришь, что я тебя ненавидела… Нет, Миш. Я благодарна. И сегодня благодарна еще больше. Спасибо. Просто спасибо. Хочешь Витьку покажу? У него правда от тебя только рост. Вот ведь дылдины-то! На мою голову… А могу показать Вадима. Ты знаешь наших врачей? Не общался? Где-то в соцсетях найдется сейчас. Я не добавляла еще. Стеснялась… Не смотри на меня так. Говорю же, проблемы с доверием и привязанностью у меня. Он смешной. Мелкий, правда. Наверное меня младше… что значит тридцать два??? Он вегетарианец, что ли? Или йога — наше все??? Ничего себе ошибочка — лет на десять.
— Знаешь, Оль. Лучше сделать и жалеть, чем не сделать и жалеть — поверь мне. Он — хороший парень.
Задание действительно на этот раз было не очень сложным. Во всяком случае – казалось таким ещё буквально день назад…
Эсаммех, выполняющий при путешествующем инкогнито шахиншахе Султанипура обязанности то ли проводника и переводчика, то ли доверенного слуги, разыскал Конана три дня назад очень вовремя. Еда давно закончилась, вино тоже куда-то делось, две портовые девки-хохотушки, подцепленные киммерийцем по случаю успешно провёрнутого дельца, видя такие обстоятельства, последовали его примеру, а неблагодарный хозяин постоялого двора как раз вызвал отряд городской стражи для выдворения переставшего быть платежеспособным постояльца из нагло и теперь уже совершенно бесплатно занимаемого им номера.
Стража эта теперь топталась внизу, там, куда Конан некоторое время назад уронил с лестницы ограменный сундук из железного дерева. Кстати сказать, затаскивали этот сундук на второй уровень с лучшими комнатами шестеро портовых грузчиков, четверо из которых были чистокровными орками, а двое – орками на половину. И потребовалось им на это пять монет полновесного серебра и почти полдня тяжёлой работы.
Конан справился один. Меньше чем за десять вдохов и совершенно бесплатно.
Сундук был очень крепкий – на то оно и железное дерево. На нём даже трещины не возникло. Чего, конечно, нельзя было сказать о самом постоялом дворе, поскольку полы, стены и лестница его были отнюдь не из железного дерева. Хлипкие такие полы да стены были, ненадёжные – по сравнению с полновесным сундуком два на два, вырубленным каким-то умельцем из цельного железно-древесного ствола…
Вот и проломил сундук ненадёжные половицы эти, словно яичные скорлупки, уйдя в подгостинничную землю чуть ли не на половину, а заодно и смахнув весь нижний пролёт ведущей на верхнюю галерею лестницы, словно его тут и не было никогда. Что, конечно же, сильно затрудняло горячее намерение стражи подняться к самому постояльцу. А заодно и несколько понижало горячность самого намерения. Они, стражники эти, пожалуй, и вообще предпочли бы покинуть постоялый двор, оставив хозяина самого разбираться со своими проблемами и постояльцами, если бы не маячила в гостиничных дверях непробиваемым заслоном мрачная фигура десятника. Десятнику было заплачепно, и он уходить не собирался.
Так что злые и перепуганные стражники топтались себе внизу, раздираемые внутренними противоречиями и никак не способные решить, кого же они всё-таки опасаются больше, а Конан, злой и голодный, в предвкушении весёлой разминки поглядывал на них сверху, попутно размышляя над тем, чего бы ещё такого на них уронить.
В этот миг Эсаммех и появился – маленький, седенький, с козлиной бородкой и льстивыми манерами, кланяющийся через слово и растягивающий все многочисленные морщины своего невероятно сморщенного лица в вечной беззубой улыбке от уха до уха. Он непрестанно что-то говорил, улыбался и кланялся, кланялся, кланялся… Он кланялся всем – десятнику, хозяину постоялого двора, оторопевшим служкам, Конану, стражникам – всем вместе и каждому в отдельности. И менее чем через четверть оборота клепсидры всё оказалось как-то улажено. Стража ушла, вполне удовлетворённая – десятник был вполне удовлетворён позвякиванием в собственном изрядно потяжелевшем кошеле, а простые стражники – сохранностью собственных зубов и шей. Вполне удовлетворённый хозяин, поясные сумки которого тоже слегка потяжелели, скрылся в глубине служебного помещения, на верхнюю галерею при помощи поворотного блока и укреплённой на тросике корзины был подан обед, вполне удовлетворивший Конана, и вполне удовлетворённые неожиданной и хорошо оплаченной работой местные деревянных дел мастера занялись тем, что осталось от лестницы.
После обеда настроение Конана обычно менялось к лучшему. Особенно, если обед этот соответствовал его понятиям о достойной трапезе настоящего мужчины. А, может быть, настроение тут вовсе и ни при чём было, просто лень становилось шевелиться после действительно достойного обеда. Как бы там ни было, но, благодушно рыгнув, Конан согласился принять шустрого старичка. Принять и выслушать, чего он там сказать или же предложить желает. Просто принять и выслушать – ничего более…
Вот тут-то и выяснилось, что высказываться и предлагать старичок этот желает вовсе не от своего имени.
Выяснилось, правда, не сразу – оказавшись на втором этаже и даже в занимаемой Конаном комнатушке, старичок по-прежнему улыбался, кланялся и говорил, говорил, говорил… Говорил он много и цветисто. И, вообще-то, правильные вещи говорил, разобраться ежели. О славных старых временах, когда жили настоящие герои, покрывшие себя неувядающей славой. О сложности нынешних времён для настоящего достойного человека и мужчины – времён скучных и бесцветных, когда настоящие герои вынуждены наниматься в охранники к разжиревшим купчишкам или служить в городской страже, а возможности по-настоящему проявить себя выпадают так редко и далеко не каждому из них. О том, что человек, сумевший сегодня заслужить подобную славу, славу настоящего героя, славен куда более своих славных предшественников, живших во времена, когда славу эту заслужить было не в пример проще.
Про самого Конана он тоже говорил.
И тоже правильно.
О славе его великой упомянул чуть ли не в первой же фразе, о том, что равных такому герою нет ныне под этим небом ни в доблести, ни в хитрости, ни в силе духа, не говоря уже о силе физической. О непревзойдённых достоинствах. Котроыре, конечно же, должны достойно оплачиваться. Нет, говорил он всё вроде бы правильно. Только вот совсем скоро, буквально через полповорота клепсидры, Конан поймал себя на том, что засыпает, убаюканный плавно текущими восхвалениями. И уже даже, кажется, успел разок всхрапнуть.
Это его слегка рассердило.
И потому он нарочито громким зевком прервал новую только что начатую старичком многословную тираду и приказал отвести себя к хозяину. Поскольку он, Конан, переговоров о важных делах со слугами не вёл отродясь, а подобное шустрое и цветистословное трепло никем, кроме обычного слуги, быть просто не могло. Ну, разве что – не совсем обычного слуги, а доверенного, а это если и меняет суть, то совсем не намного.
Он понял свою ошибку меньше чем через колокол, когда шустрый многословный и улыбчивый старичок привёл его в уединённый дом на самой окраине Шадизара – оказывается, подобная трепливость могла быть свойственна не только слуге. Пусть даже и доверенному.
Мысль о необходимости поговорить с подстреленным копом скорее всего тоже была навеяна препаратами, а вот физическая сила и умение выворачиваться из ремней – свои, натуральные и, судя по физиономии эскулапа, раздражающие публику.
– Он проснётся позже тебя, – заверил Франко, придавливая буйного пациента к койке. – А теперь всё-таки закрой глаза и пару минут помолчи. Я не могу удвоить дозу лекарства, можешь не выдержать, а отдохнуть тебе необходимо.
Переждал еще один рывок, заверил, предотвращая еще одно словоизлияние:
– И киборги твои тоже пока побудут в лечебном модуле. Прикажи им повиноваться!
– Только для лечебных процедур, – внес корректировку Эрик.
– А мне больше и не надо. – Врач направил носилки по коридору, довольно щурясь – Вот и спи, ты нам нужен живым, Жертва, видел бы ты новые ставки!
Вопрос о новых ставках уже не прозвучал, тело смирилось с фиксацией, перестало дергаться, и Эрик все-таки провалился в небытие. Снился ему почему-то аллозавр с большими сиськами, которого безуспешно склонял к сексу Вилли. Потом он мыл слона, а тот мыться не желал и упорно поливал себя грязью, а представление, оно уже вот-вот начнется, и маэстро Галтрани будет орать на всех за кулисами и улыбаться на сцене, украдкой показывая хлыст… А потом во всё это ворвался щёлкающий голос аррана:
– Франко! Почему он еще не пришёл в себя? Уже двое суток прошло! Ты точно уверен…
– Отвяжись, насекомое! Пусть он хоть во сне от тебя отдохнет! Небось дали бы тебе такое задание, сожрал бы сам и не подавился!
– Я тебя сожру, если ты ему не поможешь!
Звук, как будто бросили что-то мягкое, подушку, например, хлопок двери и голос Франко.
– Ну, всё, можешь открывать глаза! Я-то знаю, что ты очухался!
– А где С-маур?
– За дверью. Он мне ещё, нечисть восьминогая, будет мозги полоскать! Так, подними руки, дотронься левой до носа. Ноги согни, голову поверни по очереди вправо и влево. Молодец. Считай себя в строю, боец! А теперь выпей вот эту дрянь в стакане на тумбочке!
Бледная жидкость в стакане вызывала исключительно неприятные ассоциации, самой цензурной из которых была комбикорм для киборгов. А по вкусу тот ещё и сильно выигрывал. Некоторое время желудок пытался вернуть нежданное угощение, но потом смирился. Эрик, сидя на кровати и обняв колени руками, вопросительно смотрел на Франко, который матом объяснял приборам, что не согласен с их показаниями. Наконец врач решил, что можно и пациенту уделить внимание.
– Вон там твоя одежда, доставили из гостиницы, одевайся и проваливай. Япошку твоего буду будить через два часа. Так что вали в свою комнату, но аррана к себе не впускай, людоед все-таки!
– Ещё кто кого, – развеселился Эрик, вставая.
Как ни странно, тело повиновалось, и даже слабость и головокружение куда-то делись. А ещё он дико захотел есть.
– Франко, а как насчет грибного супа? Я кое-кому сильно задолжал!
– Не советую! Ты пять дней на уколах прожил. Овсянка на воде и бульончик на ближайшие сутки! Проваливай! – Он демонстративно загрузил боевик, где за то время, что Эрик одевался, главный герой успел перебить бесконечное число злобных ксеносов из имеющего бесконечный заряд бластера.
– А этот мудак в конце в засаду попадёт, его начальник – предатель и путается с его же бабой! И вообще, все умерли! – сообщил Эрик, выходя и захлопнув дверь, куда влетело что-то тяжёлое.
С-маур топтался на пороге гостевой комнаты с несчастным видом, даже цветные волоски на спине паука поблекли и прижались к телу, отчего он резко уменьшился в объёме. Эрик некоторое время смотрел на него ожидающе, потом похлопал по койке рядом с собой.
– Я бы этого не сделал, – жалобно прошептал паук от порога. – Я понимаю, Франко относится к тому же биологическому виду, что и ты, и соответственно вызывает больше доверия… Но он соврал!
– Знаю.
– Конечно, видовые различия… Что?!
– Знаю, говорю, что Франко соврал, и ты бы мне ничего не сделал, – ответил Эрик, подхватил аррана за бока, затащил в комнату и водрузил на кровать.
Паук подпрыгнул на спружинившей койке и взбежал по стене на потолок, где и уселся с тем же жалким видом.
– Я хочу просто, чтоб ты понял, Эрик! Я же ничего не знал! Ни про твоё задание, ни что ты отравишься! Они мне половину информации не дали! И я правда не собирался тебя есть! Ну, твоих противников мог, если б это не было нарушением…
Тут, потеряв терпение окончательно, парень запустил в аррана подушкой, которая выполнила своё предназначение блестяще, паук шлепнулся на кровать и тут же был схвачен. Посадив подбитое членистоногое на колени, Эрик принялся его гладить, не обращая внимания на попытки вырваться.
– Ну, всё, малыш, всё, я верю, ты меня не съешь. Тут самый опасный – я. А ты белый и пушистый!
– Я не белый, это потолок пачкается, – пробормотал паук, поджав лапы и прижимаясь к человеку. – Если б ты знал, как я волновался. А еще Франко, падла такая, сказал, что он про меня всё тебе расскажет!
– Да ничего нового он не сказал, – отмахнулся Эрик. – Ты лучше скажи, ящера догнал или нет?
– Укусил. – злорадно заявил С-маур. – Но он смылся и теперь где-то отлёживается. Наверняка антидот заранее принял, иначе бы уже прибежал в медблок. Я на него был очень зол! Так ты правда меня не боишься?
– Да правда, правда! Найди мне перекусить, ребёнок, и пойдём добывать нашего полицейского друга! А то самое интересное пропустим!
Осчастливленный паук живо рванул из комнаты, а Эрик, улыбаясь, подбросил и поймал нож, не дожидаясь, пока тот коснется пола:
– Интересно, набить морду врачу – это этично?
***
Одежда на стуле и незаряженное оружие. Сочетание, убийственное для того, кто проснулся около часа назад и успел уже понять, что всё кончено. Он провалил задание, подвел семью и память отца. Почему так происходит, Асато не понимал. Он честно исполнял все, что требовалось, собирал информацию, терпел Ричарда с его приставаниями и насмешками… И вдруг все рухнуло. Он потерял объект, и вся информация стала резко бесполезной… Но как он мог предвидеть, что Вилли выстрелит хозяину в спину? Может быть, он давно работал на Эрика? Или на конкурентов? Дядя бы не допустил ошибки, он бы разобрался… А что делать ему, бывшему курсанту и – придется признать, – позору своего рода? Взгляд опять обратился на бластер. Настоящий самурай в случае провала делал харакири своим мечом. Только нет у него никакого меча. А делать харакири незаряженным бластером – так и до психушки недалеко. Всех бандитов уже отправили в тюрьму, так сказал врач. Правда, при попытке выяснить всё остальное послал к бывшей Жертве. Мол, это он велел их туда отправить, а японца оставить тут, для себя. И вообще, фактически спас, доставив в медотсек. Оставил! Можно подумать, он вещь! Ярость нахлынула, заставив забыть жалость к себе, забыть про провал задания. Асато поднялся. Оделся. Взял оружие – бандит ведь не знает, что там нет зарядов. Он поговорит с этим «хозяином». Чего бы это ему это ни стоило. И плевать на всё, включая киборгов. Что ему сделают? В самом худшем случае, убьют… О чём-то более страшном – в памяти всплыли намёки Ричарда и рассказ Вилли – он себе думать запретил.
***
Эрик растянул вирт-экран на полстены и хвастался личным фотоальбомом. Паук внимательно смотрел, пытаясь понять, чем же гордится человек:
– Вот видишь, это наша группа подкрадывается к объекту:
На фото был ровный пустой пляж. Как ни вглядывался арран, никого увидеть он не мог.
– Там точно кто-то есть? Может, ты перепутал?
– Ну вот же! – Эрик ткнул пальцем в участок песка, ничем не отличимый от других. – Это командир! Я – левее, а вот, прямо – наша двойка, он снайпер.
– А фотографировал кто?
– Охранный робот. Мы потом, когда назад возвращались – диск позаимствовали.
– А нормальное фото есть? – С-маур еще не решил, издевается над ним человек или нет.
– Есть!
Человек с гордостью раскрыл следующее фото: шесть одинаковых фигур в камуфляже, в шлемах. Безликие боевые машины, навевающие то ли тоску, то ли жуть. С-мауру не понравилось возникшее ощущение.
– Это тоже боевой робот сфотографировал?
– Нет, тут мы позировали! Правда, хорошо вышли?
– Да, особенно лица, – мрачно пошутил арран, все еще не уверенный в серьезности человека.
Эрик кивнул довольный взаимопониманием, но вдруг замер, прислушался.
– Исчезни! – шепнул он пауку, поднимаясь и выхватывая нож, арран напрягаться не стал, просто поменял цвет да поджал лапы.
Когда Асато остановился напротив дверного проёма, в комнате не было никого. Хотя он не ошибся. Голоса звучали именно отсюда, да ещё чай на столе и экран с фотографией… Видимо, штурм-группа, хотя и малочисленная. Японец проскользнул внутрь, на мгновение прижавшись спиной к косяку – нет, комната пуста: стол, чашка, пушистый пуф на кровати, совершенно чуждый обстановке. Он сделал ещё пару шагов, и тут сзади на плечо легла рука, а в ухо шепнули:
– Без глупостей, ладно?
Может быть, Асато и рискнул бы совершить глупость, но и фотография, и главное, то, что его ключица ощутимо и весьма болезненно прогнулась под пальцами противника, явились весомым аргументом в пользу мирных переговоров. Ну, а также толчок в сторону стола, практически швырнувший его на стул. Наглая Жертва плюхнулась рядом на кровать, закинув ногу на ногу.
– Чем я тебя так рассердил, что ты сюда прокрался с бластером наизготовку? – иронично спросил Эрик.
Японец тяжело вздохнул. Собственно, плана-то не было, было желание расставить точки в этом деле.
– Куда ты дел бандитов? – Второй вопрос «и почему оставил меня» повис в воздухе.
Эрик перевел взгляд на фотографию. Потянулся было свернуть, но передумал и загрузил другое изображение: водопад, и летящая фигура человека на нём. Фото показалось Асато подходящим к его состоянию и мыслям.
– Ты полицейский, – после паузы ответил Эрик, – ты успел всех арестовать, убивать тебя было глупо. Помочь – выгоднее. А бандиты в тюрьме, это твой кусок, и я на него не претендую! А теперь ответь на вопрос: зачем ты на самом деле пришёл?
Вот ведь прицепился! Что ему сказать? Про то, что он неудачник? Про проваленное задание? Про то, что он, Асато, просто боится своего собеседника и подозревает в нём опасного преступника? Или спросить про дела отца – вдруг расскажет?
– Откуда ты взялся у меня за спиной? – спросил японец совершенно другое.
– Сверху, я же акробат! – Эрик показал пространство над дверью, надежная толстая перемычка и множество щелей в камнях давали отличную опору тренированному телу.
– А где ты служил? – продолжил импровизированный допрос азиат.
Его собеседник слегка улыбнулся, как взрослый, разгадавший детскую хитрость и старательно ей подыгрывающий, и ответил:
– Я наёмник. Служу, где платят.
И опять перелистнул фото. Два камуфлированных типа посреди бесконечного песка развлекались на брезенте с очень форматной девицей. Причем у девицы было скрыто только лицо под вуалью, а у типов – открыты только ширинки. Попытка сменить фото на что-то попристойнее была решительно пресечена любопытным полицейским.
– Интересная у вас служба, наемник…
– Что б ты в отвлекающих манёврах понимал! – возмутился Эрик. – Главное – результат! Вот мы в этот момент пытались привлечь внимание одного типа, чтобы к нему мог подкрасться киборг и взять в плен.
– Привлекли?
– Да! Еще как! И типа, и трех местных банд, и даже пограничного гарнизона. Потом ходили слухи, что в нашей группе вместо одного положенного по штату сэя или спая – два мэйлиса. А снимки мы отлавливали почти год!
Улыбка вышла немного кривоватой, но заразительной. Только, ответив на нее, Асато покраснел и усилием воли задвинул так некстати всплывшие в голове слова Вилли, а главное – приставания Ричарда. Ну вот же, нормальный он – с женщиной и никакой не маньяк!
Следующая фотка заставила полицейского подпрыгнуть. Этого человека он знал просто отлично. И не только знал, но и принимал безуспешное участие в его поимке. Маэстро Галтрани собственной персоной, с хлыстом и в малиновом сюртуке с блёстками. Директор цирка и наёмный убийца. Этот человек стоял с очень озадаченным видом перед большим колючим шаром.
Сердце полицейского стукнуло в районе горла. Неужели ему повезло? Он же привык работать под прикрытием, может, удастся войти в доверие к собеседнику и всё узнать? И о маэстро, и о самом этом типе…
– А это нам кошечку привезли, – дохнущим от смеха голосом представил ситуацию Эрик.
– Флорестийскую? – Асато вздрогнул, представив сего монстра в движении.
– Да нет, кошка обычная, а вот доставка была самой дешевой – янодской. В результате нам доставили этот реликтовый кактус, а нашу кошку – в институт растениеводства и мелиорации. Кактус-то мы, конечно, вернули, а вот они нашу кошку зажали, кто-то из работниц домой унёс.
На следующем фото Галтрани хлыстом замахивается на двух парней, которые что-то делают с третьим, торчащим по пояс из чего-то радужного и волнистого.
– А зачем вы его туда запихали? – спросил японец, пытаясь осознать картину.
– Мы достаём! Это эквадориальный радужный слизневик. Жрет всё, но то, что не сможет переварить – выпускает с другого конца. В принципе не смертельно, но чертовски неприятно. Да ещё от Галтрани досталось. Он тоже решил, что мы запихиваем!
Осторожные расспросы о сроке пребывания Эрика в цирке особых результатов не дали. Держался он твердо, отстаивая расплывчатые “около года” и даже не уточняя с какой эти “около” стороны. Наконец Асато не выдержал и попытался нащупать совесть или хотя бы правду лобовой атакой, сообщив:
– Этот человек подозревался нами в том, что он наёмный убийца!
Реакция Эрика оказалась совершенно неожиданной, он не стал изображать незнание или хотя бы смущение, наоборот, поддержал тему с запредельным энтузиазмом:
– Ну и что? У всех свои недостатки! Зато он даже без денег готов был зрителей пускать на представления.
– То есть, ты знал?
– Конечно! Все знали. Но ведь и жертвы были совсем не монашки-девственницы, было бы по кому плакать! А он был человеком с размахом – в одиночку как-то целую банду положил!
Эрик не сдержал гордости за наставника, видно было, что моральная сторона вопроса его совсем не заботит. Как и собственное соучастие. Впрочем, прямого признания не было, а участие в прикрытии доказать еще сложнее, чем убийство.
– Взять его! Вилли! Ну! Потом сочтемся! Да в чем дело-то?! – Ричард, еще не понимая, обернулся и замер. Его солдаты стояли на коленях, положив оружие на землю, а две биомашины держали их под прицелом. А дуло бластера третьей было направлено на него самого.
Асато даже не сразу осознал, что же случилось, когда киборги дёрнулись и сменили позицию. Двое плавным движением развернулись к ним, и темноволосый, качнув дулом, показал: вниз. Вильямс, подавая пример повиновения, уронил оружие на землю и первым встал на колени, заложив руки за голову. Азиат перевёл взгляд на остальных: спорить с боевым киборгом дураков не нашлось. Он посмотрел на Эрика: тот стоял без оружия, зато с удивительно мерзкой улыбкой, — и осознал простую вещь: их тут всех положат. Этот человек отдаст приказ киборгам без колебаний и угрызений совести — а значит, надо действовать. Другого шанса уже не будет. По опыту службы в полиции Асато знал, что киборги считают невооруженных людей безопасными, и можно шевелиться — в разумных пределах, конечно. А еще что на уровне программы у них заложено кодовое перепрограммирование на подчинение по условному сигналу от специального значка любой из трех служб: полицейской, спасательной и медицинской. Теперь главное не стать опасным раньше времени. Он бросил разряженный бластер к ногам и осторожно поднёс руку к груди, к припрятанному в потайном кармашке полицейскому жетону.Только бы успеть активировать…
Темноволосый киборг скользнул безразличным взглядом по шевелящемуся человеку и не счёл его действия опасными. Но на всякий случай посмотрел на человека повнимательнее. Тот, поймав взгляд киборга, резко выбросил руку и закричал:
– Космополиция! Всем стоять! Вы арестованы.
Загадочные «все» среагировали по-разному: киборги замерли, глядя на значок, Эрик пожал плечами, Ричард схватился за бластер — и азиат прыгнул вперед, перехватывая оружие, но тут его бывший наниматель обмяк и рухнул на землю. Асато обернулся и увидел: Вильямс отбрасывает теперь уже полностью разряженный бластер и улыбается. А потом смазанной тенью мелькнул темноволосый киборг, сбивая с ног, и что-то раскалённое ударило в спину. Мир потускнел, сворачиваясь в черную точку…
***
– Если и есть защита от дурака, то только от не изобретательного! – выдал сентенцию Эрик, перешагивая через распростертое тело Ричарда к японцу.
Прислушался к дыханию, осмотрел. Рана была довольно неприятной: прострелена левая сторона груди, легкое вроде бы не задето и, не будь полицейский так измотан марш-броском, очнулся бы через пару часиков. Но все-таки чем быстрее он попадет к врачам, тем лучше.
Темноволосый киборг, успевший столкнуть японца с линии выстрела, сейчас держал убийцу – одного из наёмников, поставив того на колени и удерживая его голову за волосы.
– Что ты в него вцепился? Думаешь, я с ним буду целоваться? Ты ему еще шею сверни и… а, черт! Тупая кукла! Все время забываю…
Эрик ошарашено смотрел, как наёмник с неестественно вывернутой головой рухнул на землю. На секунду ему показалось, что в глазах киборга мелькнуло удовлетворение… и пропало. Он тряхнул головой и наваждение исчезло.
– Во дурак… – Эрик попытался успокоиться. – Ты вообще с чего кинулся копа закрывать-то?
– Приказ охранять Асато имел высший приоритет.
– Всё понял, заткнись! Вот что, – Эрик чуть заметно пошатнулся: всё-таки до конца выздороветь после своих подвигов он не успел, а стимуляторы – вещь не слишком надежная, – бери копа и волоки в храм, там есть врачи. И тебя тоже пусть посмотрят! У тебя весь комбез в крови!
– Органическая составляющая функционирует…
– Исполняй! – перебил Эрик, успевший наесться кибернетического официоза еще в армии и проникшийся к нему долгосрочной ненавистью. – Взял японца – и оба в медпункт! Тупая железка!
– Исполняю, – ответил киборг, наконец осознав, чего от него хочет хозяин. Он легко подхватил Асато и пошагал с ним к храму.
Гард шел, стараясь не шататься: не так много и весит японец. И в нормальном состоянии такой груз киборг даже не заметит, но после марш-броска с носилками, после стольких дней почти без пищи и сна, да еще и раненый… но все-таки полез под выстрел! Может, ради другого бы и не сдвинулся с места, но японец ему нравился. Он относился к киборгу ровно: не срывал на нем злость после разносов начальства, не воспользовался таким провокационным разрешением прежнего владельца, помог забраться на дерево. Жаль, что его все-таки ранили… теперь не понятно, как его убедить, что ему нужен данный конкретный киборг. И захочет ли новый хозяин его продать?
– Вилли, ну убил ты своего нанимателя! – Эрик подошёл к стоящему на коленях командиру наемников и присел рядом. – Ты думаешь, тебя это спасёт?
– Я помогал полиции, – оскалился тот, прикидывая, можно ли попытаться сцапать парня как заложника. Только вот киберы ему эту идею вместе с руками оторвут, а оружия у него нет…
– Ну конечно, я не сомневаюсь! – Эрик наклонился к его уху и зашептал: – Не стоило стрелять в копа, вас уже арестовали на всю планету! Или ты думаешь: Ричард мёртв и всё закончилось? Нет, дорогой мой, сейчас мы с тобой пойдём в одну из пустых комнат внутри этого прекрасного храма, где и побеседуем. А милые жители планеты – наши горячие поклонники, будут делать ставки. Знаешь, на что? Каким узлом я привяжу тебе руки, что стану резать сначала, как быстро ты начнёшь кричать и сколько раз обругаешь меня, прежде чем отрубишься в первый раз! Я тут поспрашивал одного… ящера. Так пока я уточнял детали, этот мерзавец успел сам на себя сделать ставку: успею я отрезать ему хвост и набить из него чучело, или его спасут.
– И? – Вилли слегка подался к Жертве охоты.
– К сожалению, чучело замастрячить ещё не успел.
– Сильно, – наёмник судорожно сглотнул. – Ну, если что, обращайся – помогу! Знаешь, как они меня перед мостом обозвали? Да я такие задания видел в… О! А тебе-то что велели?
– У меня всё нормально: по профессии поработать, но бесплатно. А ты говори, говори, сейчас тебе много говорить придётся. – Эрик скользнул взглядом по мертвецам и распорядился в пространство: – Всех, кроме этого, отправьте в тюрьму. Киборги, а этого взять… и чтоб с собой не покончил, пока я найду тихую комнату для беседы…
****
Киборга и раненого встретили прямо у дверей два самых обычных человека из обслуги храма, подогнали гравиносилки и переложили на них бледного японца. Киборг бестолково потоптался и пошёл следом: других приказов у него всё равно не было. Врачи– видимо, это были они, – быстро раздели Асато и затолкали в медсканер. Пока один возился с аппаратурой, второй обернулся к киборгу.
– Эй, парень, ты тоже ранен?
– Отклонений от нормы не выявлено, – безразлично ответил киборг. Накормить и отправить отдыхать — какая ему еще помощь нужна?
– Юр, просто расстегни на нем комбез да проверь. Что ты с роботом болтаешь? – отозвался под нос тот, что копался у медсканнера. – Хозяин ему велел подчиниться, я слышал. А будет дёргаться, отключим и осмотрим. Сам же знаешь: от меня еще ни одна сука не ушла невылеченной.
Мужики заржали над понятной им шуткой.
– Эй, кукла, раздевайся. Осмотрим тебя!
Киборг, осознав бесполезность сопротивления, разделся. Грудь перечёркивал багровый след ожога там, где он, оттолкнув человека, принял выстрел на себя.
– Значит так, железка, – Юрий выложил перед ним несколько шприцов-ампул, – сейчас я тебе вколю все это, потом обработаю рану, а ты пока… – он швырнул биомашине жестяную банку без надписи, – подкормись. И не мешай мне, понял? Иди сюда и сядь вот тут!
Врач поставил стул возле белого экрана, на котором киборг увидел самого себя, потом изображение расслоилось, демонстрируя по отдельности кости, сухожилия, сосуды, мышцы и кожу.
– Пей, не стесняйся, – проворчал врач, вкалывая первую ампулу в плечо киборга, – это сироп… вы вроде бы все подряд жрете? У нас тут уже задница слиплась! Нам какая-то скотина вместо нормальных консервов положила вот это, представляешь? Жри давай, спасай медицину!
– Юр, хочешь, я тебе пылесос принесу? – второй врач отвлекся от медсканнера. – Ты с ним обнимешься — и сразу станет легче! Эти твари не соображают от слова совсем!
– Отвали, Франко! Дай поговорить с существом, имеющим более развитый мозг, чем твой! Хотя тебя даже пылесос по интеллекту превосходит.
Киборг смотрел перед собой, равнодушно снося уколы, хотя некоторые были довольно болезненны. То, что люди часто говорят странные и иногда обидные вещи друг другу, он знал. Что эти двое не проявляли агрессии — тоже прекрасно видел. Поэтому и беспокоиться не о чем. Пусть новый хозяин беспокоится.
***
Вилли тоскливо скользнул взглядом по пустой, если не считать двух стульев, комнате. На один его и усадили, связав по рукам и ногам, а второй находился за спиной. Там же, возле двери, располагались и киборги. Два проклятых, так похожих на людей, биоробота, которые и приволокли его сюда. Вошёл Эрик, бросив на пол сумку, подозрительно звякнувшую металлом.
– Тут полно медицинского оборудования, – лучась от удовольствия, сообщил он пленнику. – Мне даже удалось добыть кое-что антикварное! Вот, смотри!
И, присев к сумке, достал узкую металлическую полоску, демонстративно ею поиграл, вращая в пальцах.
– Это настоящий скальпель! Доисторический! А вот медицинские ножницы. А какие пинцеты! Я и мечтать не мог о таком наборе! А уж за возможность его протестировать… я на вторую такую охоту соглашусь!
Энтузиазм Эрика совершенно не порадовал связанного и он осторожно уточнил:
– Ты это будешь тестировать на мне?
– Ну конечно! – Эрик поднял на него сияющий взгляд ребенка, получившего долгожданную игрушку, . – Здесь кроме нас никого нет. А какая тут звукоизоляция…
– А я, между прочим, арестован, – заявил Вилли в ответ на очередной взрыв энтузиазма любителя древностей. – Что ты скажешь копу?
– Да он, может, ещё не выживет. – Недовольный взмах руки в сторону двери. – Вы его качественно подстрелили. Ну, я могу понять – моего папашу: он про твои грешки теперь ничего не скажет, а ты про его захочешь и спеть. Но япошку-то зачем?
– Да просто у парня нервы сдали. Не должен был этот гребанный коп пострадать.
Вилли попытался обернуться, когда Эрик, сев на второй стул, провел ему по спине чем-то острым. Комбез разошёлся, и вдоль позвоночника пробежал неприятный холодок. Наёмник торопливо произнес:
– Послушай! Может быть, договоримся? Я всё-таки ещё должен давать показания в полиции…
– Вот в полиции и дашь. Потом. У зверюшек хорошая медицина, Вилли, ко времени ареста тебя как раз подлечат. Если будет что… А пока, пожалуйста, не отвлекай! Я хочу насладиться процессом, которого был лишен уже несколько месяцев!
На этот раз лезвие прошло вертикально, едва заметно царапнув кожу. Вильямс понял: пора заканчивать болтать и начинать впадать в панику. Потом будет поздно.
– Послушай, – окликнул он своего собеседника. – Давай я тебе расскажу всё, что знаю? Думаю, ты сможешь извлечь из этого большую выгоду! Я же в курсе многих делишек твоего отца!
– Я про них тоже знаю, – отозвался Эрик, старательно перепиливая ножом воротник: плотная ткань комбеза в этом месте поддавалась плохо, но он не спешил, наслаждаясь каждым движением, что совершенно не нравилось пленнику.
– А разве его контакты контрабандистов тебя не интересуют? Я могу сдать тебе даже перевалочные базы и дать нужных людей. Это большие деньги, Эрик! Ты сможешь себе кого хочешь пачками таскать! Хоть целыми кораблями покупай нелегалов с окраин! Ну что я тебе один? Я же быстро сдохну! И ты упустишь такие возможности!
– Может, упущу, а может, и нет… – как-то рассеянно ответил маньяк, погладив пленника по плечам лезвием плашмя, – Вилли, а ты в курсе, что у тебя спина волосатая? В этом есть определенный шик! У меня такого лохматого клиента ещё не было. А бабам это нравится?
У наёмника от простого, в сущности, вопроса почему-то встали дыбом волосы, причём на спине тоже – он это почувствовал. Бывший командир отряда сделал очередную попытку договориться:
– А ещё я могу сказать тебе, кто на самом деле Асато! Твой папаша его быстро вычислил! Хочешь взять за яйца кое-кого из космополиции?
Рука с ножом дрогнула, нанеся легкий укол по ребрам. Эрик некоторое время молчал. Потом слегка скрипнул стул, с которого он поднялся. И маньяк, обойдя своего пленника, присел перед ним на корточки, заглядывая в глаза снизу вверх. Вилли жутко испугало его бледное лицо с каплями пота на лбу и расширенные, как под наркотиком, зрачки.
– Ты уверен, что Асато так ценен?
– Так договорились? – обрадовался пленник, чувствуя, что на этот раз он нащупал нечто важное для своего противника.
– У него есть семья? Кто он? – голос прозвучал мягко, приблизительно так же мягко засасывает болото свою жертву.
Вильямс передернулся от ассоциации и решил, что лучше этой жертвой будет японец, чем он.
– Всё у него есть. Так что сможешь наиграться по полной, и не только с ним. Ну?
– Хорошо. Ты мне все рассказываешь и отправляешься в тюрьму.
– Косоглазый племянник Кеншина Фукуды, комиссара полиции Итикавы. Того самого героя, что освобождал от пиратов Всегалактический парк на Семидзу. Там вся семейка копы, причем не из последних. Видишь, какую птичку я тебе сватаю! – Вилли мысленно порадовался, что много читал детективов и понимает психологию маньяков. Вот все над ним смеялись, а ведь пригодилось! – Так что?
– И все остальное тоже! Что ты там про папашу-то говорил? – Эрик бережно, с заметным сожалением, убрал в сумку скальпель. – Давай пой, птичка!
Когда через полтора часа двое полицейских забирали бывшего командира наёмников, они никак не могли постичь ни радости арестованного, ни его попыток броситься им на шею…
Эрик посмотрел вслед уходящим и, пошатываясь, побрел, держась рукой за стену. Адреналин схлынул, оставив слабость, и следовало вкатить ещё стимуляторов, иначе он просто свалится. Потом выпустить С-маура и ещё с ним помириться, да так, чтоб не покусал. А потом всё-таки свалиться. Потому что играть маньяка из книжек – задача нетривиальная даже для человека, довольно долго выступавшего в цирке.
Впрочем, в медблок на своих ногах попасть он не успел. Стена покачнулась, и перед глазами всё поплыло. А когда Эрик наконец проморгался и сел, над ним стоял грубый доктор Франко с гравиносилками и объяснял, кажется, киборгам, что же он думает об их владельце. Причём цензурными в речи были только медицинские термины и междометия. Оба гарда не отрывали взгляд от говорящего, не хватало только планшета с конспектом в руках.
– Не учи их плохому, – хрипло выдохнул Эрик, – ребята неиспорченные, откуда им такие слова знать?
– Ах ты… – Франко рывком за грудки помог ему встать и швырнул на носилки. – Ты что творишь, идиот? Я тебя еле откачал, а ты мне хочешь весь труд ящеру под хвост пустить? Ты думаешь, что уже не сдохнешь? Да я таких, знаешь, сколько видел? Ты же химией напичкан по уши, придурок! Мало того что на стимуляторах пять дней пробегал, так эти грибы гребанные яд выделяют! Батрахотоксин, слышал? Конечно, на такого быка доза недостаточная, но всё-таки сердце у тебя одно вроде, не? И паук твой, небось, кусал не раз! Какого хрена ты вообще с ним связался? Мозгов совсем нет? Мы у них в пищевую цепочку входим, дебил стоеросовый! Он тебя сожрать мог!
– Что на меня тут все орут? – поинтересовался Эрик устало. – Игра закончена, я могу делать, что хочу! Чёрт, про паука забыл! Будь человеком, выпусти С-маура!
– Да его уже Юрка выпустил, – все ещё сердито проворчал врач, – он скоро до тебя доберётся, только естественную пищевую цепочку восстановит.
Смысл слов собеседника ускользал, уплывая вместе с голосом. Эрик попытался донести это до врача. И тот понял, пояснил в процессе установки капельницы, заодно пристегивая буйного пациента ремнями.
– Да ведущего он нашего гоняет по храму, сожрать пытается! Арраны — они тут самые злобные хищники и вся остальная живность для них естественная еда. А у Юрки язык до небес: он твоему приятелю проболтался, что за задание ты получил на мосту. Ну ничего, Меш – ведущий опытный, удерет. Хотя твой дружок так разозлился, что народ вовсю на него ставит!
– Доест этого и за меня примется, – Эрик хихикнул. И тут же вскинулся: – Эй, ты чего мне вколол? Я себя чувствую обдолбанным по самое не могу!
– Ну, в принципе, так и есть. Лежи смирно, скоро уснёшь! Не тронет он тебя. Его как выпустили, он так бесился, что Юрка ему трупешники наверху показал и поделился, как ты его спасал на мосту. Тут-то Меш и драпанул, не дожидаясь конца рассказа. Но твой дружок вроде успел его цапнуть. Так что кто победит – еще и Верхним не видать! Всё, закрывай глаза и… да куда тебя все время несет-то?
Бен, расставшись со своими друзьями, направился на юг. Он шел, подставив лицо яркому майскому солнышку, и насвистывал веселую песенку, одну из тех, что он слышал в таверне у Ганса и Греты. Дорога шла в гору, но бонд не торопился. Идти вот так, самому решая, куда, ему нравилось. Он собирал по пути цветы, дарил их встречным девушкам, которые долго еще махали вслед обаятельному путнику. На ночлег Бен просился на какую-нибудь ферму, где, заплатив серебряную монетку, получал сытный ужин, более или менее удобную постель, а утром вкусный завтрак.
Вот так сидел Бен рано поутру за столом на кухне у какого-то гостеприимного крестьянина, прихлебывал парное молоко с ломтем ветчины на куске свежеиспеченного хлеба. Хозяйка подала еще и сваренные всмятку яйца только что из-под курицы и блюдце варенья. Окно в кухне было открыто из-за жара, исходящего от натопленной печи, и, конечно же, в него налетел целый рой мух. И стали они кружить вокруг варенья, явно намереваясь запустить в него не только свои хоботки, но и грязные мохнатые лапки.
— Так, а вас сюда кто звал? — спросил бонд, которому это совершенно не нравилось, и попытался разогнать назойливых насекомых. Но те и не подумали оставить такое замечательное варенье, отлетели в сторонку, покружили и вернулись назад. Тогда Бен свернул трубкой салфетку и хлопнул ей по столу в месте, где сидело особенно много мух.
— Раз, два, три… Ого! Семь штук одним махом! — воскликнул, смеясь, хозяин. — Недурно!
— Когда злой бываю, одним ударом семерых убиваю! — пафосно продекламировал киборг и был недалек от истины. — Ну, чем не девиз для странствующего рыцаря!
Расплатившись с крестьянами, он отправился дальше и вскоре пересек границу, оказавшись на землях, принадлежавших уже другому королю. К полудню бонд пришел в небольшой городок. На ярмарочной площади у одного из торговцев ему приглянулась отличная кожаная перевязь для шпаги. Бен повертел ее в руках и так, и этак, прицениваясь, затем сговорился-таки с кожевенником за приемлемую цену, но попросил того вышить золотом надпись и принести ему в трактир, расположенный на той же площади. К вечеру бонд стал обладателем роскошной перевязи, на которой готическим немецким шрифтом было выведено: «Когда злой бываю, одним ударом семерых убиваю».
Наутро Бен прикупил на рынке продуктов в дорогу и двинулся по дороге дальше, намереваясь через пару дней добраться до столицы этого королевства. Идет, кусок сыра творожного жует, видит — запутался в кустарнике воробей, бьется, перья роняет, а выбраться не может. Сунул он сыр в карман куртки, вытащил бедную птицу, просканировал и определил, что она в целом вполне здорова, просто выбилась из сил.
— Бедолага, — пробормотал он, осторожно сажая воробья в другой карман, — отлежись там, отдохни, а потом я тебя выпущу.
Дорога тянулась по голому склону горы. Шел он, шел, и услышал грохот где-то выше по склону, поднял голову и увидел несущиеся прямо на него огромные валуны. Рванул Бен вперед и заскочил за скалу, а камнепад мимо прогремел. Не успел киборг даже оглянуться, как датчики зафиксировали крупный биологический объект прямо позади него.
«Рост 5 метров 28 см. Вес 842 кг 800 г. Пол — мужской. Раса — предположительно человек. Уровень агрессии средний», — сообщила система и порекомендовала при возможности уклониться от контакта с данным объектом.
— Знаю я, что лучше бы уклониться, — задумчиво сказал киборг сам себе, осторожно оборачиваясь. Прямо перед ним стоял самый настоящий великан. — Что ж, будем выкручиваться. Что там мне Грета за информацию по сказочным расам скидывала?
Пока огромное существо приближалось, Бен прошерстил файлы и определил, что перед ним был горный великан, довольно крупный, как это и свойственно для данного подвида великанов. «А, была не была!» — подумал бонд, а вслух сказал:
— Здорово, приятель!
— Какой ты мне приятель? — пренебрежительно бросил великан, глядя на рослого киборга сверху вниз. — Ты слабенький, маленький, а я видишь какой большой и сильный! Убирайся с моей дороги, пока цел.
— А ты не хвались раньше времени, — подбоченился Бен. — Видал вот это? — и показал на свою перевязь.
— Красивый ремешок, — прогудел великан, — только я не вижу, что у тебя там написано. Уж больно мелко.
— Когда злой бываю, одним ударом семерых убиваю, — сообщил киборг. — А ты говоришь, что я слабенький.
Почесал великан в затылке и подумал: «Кто его знает, этого человечишку. Может, он, и вправду, такой сильный. Надо проверить». Взял в руку камень, сжал его и раздавил в песок.
— А теперь ты так попробуй, — сказал он Бену.
— И только-то? — усмехнулся тот. — Для меня это сущие пустяки.
Киборг, конечно, мог раздавить в крошку небольшой камешек, но это же еще подходящую породу найти надобно. У него была задумка получше. Сунул бонд потихоньку руку в карман куртки, вытащил оттуда сыр и стиснул в кулаке. Сыворотка так потекла по руке, так на тропинку и закапала.
Удивился великан, что человек его переплюнул, но решил испытать его силу еще раз. Поднял он с земли камень и кинул его вверх. Так далеко зашвырнул, что его и видно не стало. Через минуту упал камень обратно, чуть самому великану по макушке не угодил.
— Ну, а ты так можешь?
— Высоко ты бросаешь, — согласился Бен, — да только твой камень все равно на землю упал. Вот я кину так кину. В самое небо! — Сунул он тайком руку в карман, где у него воробей был, вытащил, сам сделал вид, что камешек с земли подобрал. — Ну, смотри!
Тут он как пульнет птицу вверх! Воробей аж сперва крыльями махать забыл — с такой скоростью летел, потом опомнился, порх-порх — и взвился в небеса, подальше от людей с их дурацкими шуточками. А великан стоит, голову задрал, ждет, когда камень обратно прилетит.
— Напрасно ты его ждешь, — рассмеялся киборг. — Он теперь уже до следующей весны не вернется.
— Ладно, недурно у тебя получилось, — пророкотал великан. — Будем считать, что годишься ты мне в приятели. Меня зовут Эфраимом.
— А меня Бенедиктом.
— Силен ты для человека, — все не мог успокоиться великан, — а вот посмотрим, сможешь ли ты дерево унести.
Бен только очи горе возвел.
Пошли они по тропе, и привел Эфраим его к дубовой роще, вырвал с корнями большой дуб и сказал:
— Раз ты такой силач, помоги мне донести это дерево до дому.
Бонд посмотрел на небо, которое стали затягивать тучи, просчитал скорость ветра, и подумал, что перспектива попасть под дождь в горах его совсем не прельщает.
— Ладно, — кивнул он, а сам подумал: «Я-то слабее тебя, но дуб этот поднять мне вполне по силам, да только зачем напрягаться, когда ты и сам справишься», а вслух продолжил: — Давай ты понесешь ствол, а я ветви и сучья. Видишь, сколько их! Потяжелее твоего бревна будут.
Посмотрел Эфраим на дуб — правда, крона у него просто огромная, почесал маковку и согласился. Взвалил он себе ствол на плечо, а Бен обхватил руками сразу несколько веток, и они пошли. Через некоторое время бонд бросил ветки и просто побрел за великаном, время от времени он подбирал с тропинки мелкие округлые камешки и складывал их себе в карман. Вот набил он его так полнехонек и надоело ему ноги бить, подскочил он и сел на толстую ветку. А великан тащит дуб, да еще и киборга в придачу. И ведь назад-то оглянуться не может — ветки густые с листвой не дают. А Бен сидит себе верхом на суку, да еще и песенку поет:
Раз пошли на дело
Я и Рабинович…
Тут начал накрапывать дождик, и Эфраим сказал:
— Послушай, я что-то устал. Брошу-ка я этот чертов дуб.
Бен соскочил на землю, схватил опять ветки руками и рассмеялся:
— Эх ты! Такой огромный, а силенок у тебя маловато. Мало каши ел!
— Да не ем я кашу! — пробубнил сердито великан и понес дуб дальше.
Вскоре добрались они до большой пещеры, вошли внутрь, бросили дерево у входа и направились к огромному костру, у которого сидели двое великанов и жарили мясо. У каждого в руке было по вертелу, на котором была насажена коровья или бычья туша.
— Вот тут мы и живем, — обвел Эфраим рукой пещеру. — А это мой брат Херибод и его жена Хунгунда и. Садись к костру, есть будем.
Бонд поздоровался с остальными великанами и присел на обрубок дерева. Эфраиму тоже дали вертел, а тот, в свою очередь, решил проявить гостеприимство и протянул тушу Бену.
— На, ешь, человек.
Киборг только руками замахал:
— Я столько на ночь не ем! А то потом сны дурные снятся. Вот небольшой кусочек хорошо прожаренный оно и можно бы. — Вытащил нож, отрезал себе, сколько нужно было, поблагодарил великанов за угощение и принялся за еду.
Великаны же запросто уговорили по говяжьей туше, запивая пивом прямо из бочонков. А Бен доел свой кусок мяса, вытащил из сумки пригоршню лесных орехов и давай их щелкать. Бросит орешек в рот, раскусит, скорлупки выплюнет, а ядрышко съест.
— А что это ты такое ешь? — спросил Эфраим.
Киборг взял, раздавил пальцами несколько орешков, и угостил великанов. Те пожевали, вроде вкусно показалось, особенно Хунгунде,
— А нету ли у тебя еще? — спросила великанша.
— Как не быть, найдутся, — ответил Бен и насыпал на деревянный чурбак, служивший великанам столом, целую пригоршню… камешков, которых он насобирал по дороге полный карман. Мучались, мучались великаны, кряхтели, аж зубы трещали, а раскусить так и не смогли. А бонд знай себе пощелкивает свои орешки. Призадумались хозяева, что гость, и правда, непрост.
А Бен догрыз орехи и зевать начал, Эфраим показал ему на огромную кровать:
— Вот тут ложись, отдыхай. Утром рано пойдем лес рубить.
Посмотрел бонд на кровать, подумал: «Ну, ни фига ж себе кроватка! На ней же в футбол играть можно!», — но не сказал ничего, забрался на нее, натянул на себя край огромного одеяла из медвежьих шкур и сделал вид, что заснул, а сам наблюдал за великанами и то, что он видел сам, а тем более то, что показывали его датчики, ему совсем не нравилось. А показывали датчики нестабильный гормональный фон, с превышением нормы адреналина и кортизола, высокий уровень агрессии у всех и страха у Эфраима.
Великаны тем временем тихонько — как им казалось, — переговаривались. Эфраим рассказал своим товарищам, каким сильным на самом деле оказался этот человечишка. И теперь они все трое поглядывали на него весьма неласково.
— Зря ты привел сюда этого человека, Эфраим, — сказал Херибод. — Теперь придется его убить, пока он сам нас не поубивал.
— Правильно! — поддержала его Хунгунда. — А то заберет себе наши сокровища, которые мы закопали в дальнем конце пещеры.
— Тише ты, глупая курица! — шикнул на нее Эфраим. — Как только уснет, так мы его и прикончим. А пока пойди, встань у выхода, да следи, чтобы этот мелкий прощелыга не ускользнул.
Бену это совершенно не понравилось. Но раз уж возможность сбежать накрылась медным тазом, а точнее — широкой юбкой Хунгунды, то можно попробовать спрятаться. Пока Эфраим с Херибодом обсуждали, каким образом разделаться с ним, бонд скрутил покрывало и накрыл его одеялом так, что казалось, что там лежит человек. Сам же сполз с кровати, на цыпочках прокрался в темный угол пещеры, где у великанов стоял здоровенный сундук, на котором были свалены звериные шкуры, залез на него и закопался с головой в меха. Там он затаился и даже носа не высовывал. Собственно, киборгу и не требовалось своими глазами наблюдать за происходящим в пещере. Ему и его датчиков и теплового виденья хватало.
Спустя еще полчаса Эфраим окликнул гостя:
— Эй, Бенедикт! Ты спишь?
Бонд только диву про себя давался: «Ну, ты бы еще погромче заорал, дубина! Да от такого рева, кто хочешь проснется, если и спал»
— Уснул, — «вполголоса» пророкотал Херибод.
Взяли великаны дубины, сделанные каждая из доброго полувекового дуба, и давай лупить, что есть мочи, а точнее — дури, по кровати. Колотили, пока от кровати одни щепки вперемешку с лохмотьями и перьями не остались.
— Ну, все, — сказал Эфраим, — теперь от человечишки и мокрого места не осталось.
Улеглись Херибод с Хунгундой на свою кровать, а Эфраимову-то разломали, вот он сгреб с сундука шкуры — чуть бонда вместе с ними не прихватил, — разложил их на полу у костра и завалился спать. Бен, который выскользнул из шкур и спрятался за сундуком, дождался, когда великаны захрапели, открыл сундук, в котором оказалась свалена одежда, залез туда, прикрыл крышку, оставив щелку для воздуха и заснул. Правда, предварительно включил фильтрацию звука, а то храп стоял такой, что аж сундук вибрировал.
Рано утром великаны вышли из пещеры умыться к водопаду, низвергавшемуся с горы неподалеку. Возвращаются к пещере, а у входа стоит Бен с жареным бычьим окороком в руке, откусывает прямо от него и вином из ведерного кувшина запивает.
— Ну, братцы, у вас и блох расплодилось! — говорит, — Только заснул, как начали они по мне скакать да кусаться. Еле-еле обратно уснуть удалось.
Смотрят великаны на бонда и глазам своим не верят. Жив-живехонек проклятый человечишка! От него же и косточек не должно было остаться после того, как они кровать в труху раздолбали. А киборг подбросил окорок в воздух так, что тот перевернулся на лету, поймал за мосол и спрашивает:
— А больше у вас ничего поесть нету? А то мне этого на завтрак маловато будет. — А сам все ближе подходит.
Испугались великаны, завопили, как бросятся бежать, не разбирая дороги, попадали да вниз по склону горы так и покатились кубарем, а за ними целая лавина камней. Покачал Бен головой, подтолкнул большой валун, завалил им вход в пещеру, чтобы никто посторонний туда не залез, да не утащил сокровища, которые он, и вправду, обнаружил в дальнем углу под тонким слоем земли. Умылся он в водопаде, засунул в заплечный мешок остатки говяжьего окорока, приторочил кувшин с вином и зашагал своей дорогой.
Было раннее утро, когда раздался телефонный звонок. Я едва успела продрать глаза. Расслабленная спросонья рука выронила телефон. Сердце резко забилось, еще плохо осознавая резкий подъем. Конечно, звонил не Вадим. Звонила «тень номер два». По-моему, я даже испариной покрылась мгновенно: блин, ну зачееем я это всё затеяла?! Сейчас опять этот твердый хриплый голос, который больше похож на нож в бок, чем на средство для человеческого разговора. Помнится, Михаил еще пел… Хотя почему «пел» — и сейчас поет, я уверена. И электрогитара, и барабаны. И его вечное «ты же не интересовалась тем, что я делаю!»… Очень интересовалась…
Помню унылый, осенний день. Кажется, ноябрьский. И твой день рождения в сети, когда все забыли и не поздравили. Когда девушка ушла… (Да я сейчас ее очень понимаю: счастливица!). А тогда я пожелала тебе любви. Простой счастливой любви. Кто ж знал, что у тебя «просто» не бывает! И ты хотел с кем-нибудь поговорить. И мы встретились. Это было странно. И неправильно. Лучший друг предавшего меня человека. И никто не должен был знать. Потому, что мы друг дружку не переваривали. Хотя… Нет. Это я всегда избегала. Помню: придет во время праздника черная высоченная тень в пальто. Эти очки-хамелеоны. Вечно чернеют, несмотря на то, что солнца нет. Волнистые русые волосы. Узкий подбородок. Узкие губы в линию. Узкая рука. Сам весь худой — как герой аниме. Весь такой «Мефистофель» — и я избегала. На меня часто засматривались именно такие.
Не люблю людей, у которых все «сложно» — и себе жить не дают, и другим нервы треплют! Но в твоем голосе была какая-то… Надежда? Ты шутил и старался не жаловаться. Я всегда это чувствую: те, кому есть на что жаловаться — такие печальные, но улыбаются и пытаются тонко и иронично шутить. И над собой. И над другими. Я сама такая… Ни за что не вырвешь и пары слов о грустном. Ни за что не попрошу помощи, даже если от этого будет зависеть моя жизнь…
И мы сидели и разговаривали.
— Я работаю в крупной компании. Зам. Офис в центре. Ты не знала? Заходи, если будешь рядом. У нас весело.
— А я учусь.
— Знаю. Ты должна понимать, Оля, я хорошо зарабатываю. Мы вот с Анюткой ездили в Турцию недавно. Приехали и разошлись… Ты хотела бы в Турцию? Хотя нет, ты не такая… Да ну! Ерунда эта Турция! Поедем в Грецию, или… В Мексику!
— Предпочитаю грешную землю, Михаил. Ты найди себе кого-нибудь, кто хотел бы съездить. Думаю, найдутся. А лучше сначала не предлагай, чтоб нашлась именно та, кому ты сам…
— Нет, пойми, ты мне ничего не должна. Почему нет?
И я смотрю на это существо. Что за зверь такой? Не пойму. Хорошо сказал мой тренер однажды: «Кто за тебя платит в поездке, тот тебя и танцует». Хорошие слова. Наверное, я должна растаять от широкого жеста и влюбиться мгновенно? Как же бесит. Сел напротив. Просто говорит. Голос — кусочек льда — так и звенит надтреснутым хрусталем. Рядом пальто. Почти такое, как у меня теперь, благодаря «советам» Славки. Черная рубашка. Черные брюки. Тонкие пальцы обнимают бокал глинтвейна. Просто сидит напротив невероятный какой-то человек. Он так высок, и кажется, что весь мир вокруг с затаенным вниманием наблюдает за этим мистером Рочестером. Иначе не скажешь. Со страницы книги сошел, по-любому. И опасен. Хотя, разум говорит, что нет. А под кожей просыпаются волны чутья: «Бегииии! Опааааасен!»…
И этот неожиданный жест, когда перед всеми посетителями кофейни мне покупают огромный букет. Да. Потом это будет веник… Но красивые багровые розы! Как кровь. И, чуть не на одно колено садясь — дарят…
— Зачееем?! — я испугана. Я хочу убежать.
— Это просто так. Могу же я красивой девушке подарить цветы!..
Не помню. Совсем не помню, как мы вдруг стали в компанию приходить вдвоем, ловя на себе изумленные взгляды. Мы не встречались. Мы разговаривали. И, как-то неожиданно, я поняла, что он мне нужен. Потому, что под взглядом Славки с очередной девушкой меня защищал Михаил. Он просто мог взять за руку и увести, если шутка была для меня обидной. Хотя, чаще всего злился, потому, что со Славкой мы зацеплялись на любой теме и ругались до хрипоты. Мы слишком были хорошо знакомы друг другу.
Помню нашу первую размолвку. Я уже была влюблена, хотя по-прежнему уворачивалась от всяких подарков и материальной помощи. Вот что за люди — эти мужчины! Бесит! По-моему, мы из-за этого и поругались. Ведь «его девушка должна одеваться хорошо!». На что я ответила, что и не его. И не должна.
— Ты хочешь детей, Ольга? А хочешь в Питер? Там мой папа. Там мои друзья. Я совсем скоро туда уеду. И ты будешь со мной. Ты бы вышла за меня замуж? — не предложение. Но хор-роший разговор на улице, когда мы по морозу идем в гости к друзьям… Он сбежит сразу, если я хоть в чем-то соглашусь. О чем вы! Риторические фразы. На такой вопрос и получил такой ответ.
— Я ни за что не хочу детей! Я еще не каталась на байдарке, не прыгала с парашютом, не насладилась своей свободой! Вот когда эта свобода мне уже в печенках сидеть будет — вот тогда поговорим, если ты еще будешь поблизости. И в Питер я не поеду! Там холодно. Мне не хочется знакомиться с твоим папой-полковником. Мог вас с мамой и не бросать. Мне не хочется уезжать. Я, наверное, единственный человек в этом городе, который не хочет уезжать. Не люблю крупные города. Хотя, Питер мне и нравится больше Москвы.
И мы ввалились в гости, уже дымясь от злости друг на друга… Я не из тех девиц, что позволяют другим определять свою судьбу! А такое приказное вмешательство вообще терпеть не намерена! И вечер был испорчен. Потом явился Славка, ради исключения, один. И мы переругивались уже и с ним. И тут… Михаил просто сел перед моим креслом и стал обнимать и целовать мои колени…
When there’s no love in town
This new century keeps bringing you down
All the places you have been
Trying to find a love supreme
A love supreme…
И в этот момент я попала… Определенно, если сердце ушло в пятки, то целуя колени, его можно с легкостью достать… А дальше были сплошные скандалы вперемешку с излишне романтичными примирениями. И постоянные упреки:
— Ты сказала «Шляться с подругами» — это недостойное слово для моей девушки. Ты кто? Шляются только шлюхи!
— Это нормальное слово. Так и скажи, что тебе не нравится именно компания! Тебя бесит, что я подружилась с Аней? Город небольшой — мог предположить, что так случится.
— Гуляй с кем угодно!
— Да, я буду гулять с кем угодно, если ты не звонишь и отменяешь встречи, не предупредив. Лучше мы с Анюткой перемоем тебе косточки, чем сидеть дома и реветь. Ты этого ждешь?!
Кидать трубку? Это женская прерогатива! Бесиииит! Это нервное злобное существо, которое то позирует перед обществом, мной, собой… То ведет себя тупее стада баранов! БЕСИТ! А потом этот скандал… Что-то ему сказал Славка. И оба молчат. А я должна догадаться… Да пошли вы! ОБА! Неприятно только друзей бросать из-за непереносимости вас обоих. Рожа кирпичом — и вас нет. Я тоже умею вести себя «на люди»…
И вот звонок от него. Я надеялась, что не позвонит… Столько лет прошло. Сыну недавно было пять…
— Привет, Миш.
— Здравствуй. Что за история? Чего ты хотела? Что-то с Витькой?
И увиливать от ответа, или скрывать детали — нет смысла. Это тот человек, который никогда не даст высказаться второй раз. Каждое слово решающее. Как меня это бесило всегда!
— Михаил, я влюбилась. И мне нужна твоя помощь. Нет. Какие деньги! Просто давай встретимся и поговорим?
— Через час заеду. Ты все там же? Нет? Давай адрес. Сама не водишь? Глупышка. Хорошо. Час.
Невзаимная любовь.
Одинокая игра.
Недожеванная песня с утра.
Не проснувшись — надо в путь
И по улицам людным.
И опять день будет очень трудным…
Да, когда-то эта песня была о тебе.
Смска от Вадима… Сегодня не может. По-моему, что-то случилось… Для разнообразия подумаю, что на работе. Ничего, сонЦе, у меня второе свидание. Завтра поговорим. Целую…