Хозяин шустрого старичка был точно так же шустр и пышнословен. На этом, правда, всё сходство между ними и заканчивалось, поскольку был хозяин этот молод, смугл, черноглаз и высок. Блестящие волосы его метались за спиной беспокойными чёрными крыльями, когда резко менял он позу или взмахивал руками, пытаясь жестами лишний раз подчеркнуть какое-либо наиболее важное с его точки зрения обстоятельство. Не в силах усидеть на месте, он метался по внутреннему закрытому со всех сторон дворику построенного в романском стиле дома и говорил, говорил, говорил. Его руки тоже непрестанно метались, разбрызгивая по серым камням яркие отблески самоцветов разновеликих перстней. Перстней было много, на некоторых пальцах по два или даже три, все с камнями ослепительной яркости и величины такой, то заставляла сильно усомниться в их подлинности. Маленькое простенькое колечко чёрного золота совершенно терялось на фоне этого великолепия. Начинающий и малоопытный вор ни за что бы не позарился на подобную безделушку. Он бы ее, пожалуй, просто даже и не заметил, ослеплённый и зачарованный окрестным сверканием.
И только поэтому остался бы жив.
Конан не был ни начинающим, ни малоопытным. И заметил интересное колечко сразу. С первого же мимолётного взгляда. За одну эту вот безделушку можно было оптом скупить не только всё, что красовалось на руках и одежде его собеседника, но и всё, что их окружало. Включая бесценные султанипурские настенные и напольные ковры, в которых человек утопает чуть ли не по колено, и две не менее бесценные кхитайские вазы тончайшего фарфора, что стояли под аркой у входа во дворик. (Издержки ремесла– Конан всегда, оказавшись где-либо в первый раз, сразу же примечал всё самое ценное, даже если вовсе и не собирался наведываться сюда немного попозже – уже без приглашения и в отсутствие хозяев). Про такие мелочи, как усеянная драгоценными камнями золотая и серебряная посуда на низеньком лаковом столике, и вообще говорить смешно. И вовсе не потому, что драгоценности были фальшивыми. Наоборот! Маленькое чёрное колечко как раз таки и было гарантией их подлинности. Обладатель его никогда не опустился бы не то что до фальшивок – до не слишком чистых или просто мелковатых самоцветных камней он не опустился бы никогда!
Колечко не имело цены.
За него одно при желании можно было, наверное, купить весь Шадизар и полдюжины окружающих его деревень в придачу. Или целую дюжину – чего мелочиться-то? Если бы, конечно, нашёлся покупатель, не только настолько богатый, чтобы без напряга заплатить вывалить на т орговый стол сразу столько золота, но и настолько безрассудный, чтобы колечко это в руки взять. Потому что носить его без вреда для собственного здоровья мог только один человек на земле – потомственный туранский шахиншах, единоличный правитель Султанипура.
И то – только после проведения всех необходимых церемоний по законному возведению его на престол престолов…
Кольцо это было невероятно старым, и каждый новый придворный маг считал своим прямым долгом и почётной обязанностью наложить на него ещё одно-другое небесполезное для своего господина заклятье. На плодовитость и верность жён и наложниц. На военную удачу. От неверных решений. На быстрое исцеление ран. На хорошее здоровье. От отравлений. От неудачи на охоте. От вражеской стрелы. От предательства друга. Да мало ли каких «от» и «на» понапридумывали эти многочисленные маги за прошедшие века?! Кольцо настолько пропиталось магией, что уже само по себе являлось властью, а не просто служило её символом.
Маленькие и слабые заклятья, накладываясь друг на друга, переплетаясь и образуя сложные решётки, со временем превратились в заклятье невиданной силы. Поколения два назад правящая династия Туранского Султаната едва не сошла на нет, такие вокруг этого колечка развернулись баталии. История умалчивает, само ли кольцо научилось защищаться или придворный маг того времени постарался, но после нескольких жутких смертей всем стало понятно, что безнаказанно трогать его даже после смерти предыдущего правителя может только прямой наследник по крови. Да и то – лишь после особых настраивающих ритуалов, должных превратить его из наследника в настоящего шахиншаха…
Именно шахиншахом и был смуглый молодой человек с дёрганными жестами и безумными глазами, нервно расхаживающий сейчас по внутреннему дворику построенного в романском стиле уединённого палаццо и при помощи многословного цветистого перевода не менее многословно и цветисто объясняющий Конану суть задания.
Четыре луны назад он, шах всех шахов и повелитель всех правоверных, был нагло и гнусно ограблен. Из его бесценного и тщательно охраняемого сада наглые воры гнусно похитили Персиковое Дерево, единственное в своём роде, жемчужину коллекции и усладу шахских очей, отраду шахского сердца и печени. Именно под сенью этого дерева предпочитал проводить молодой шахиншах послеобеденные часы, у его корней ночами виделись ему самые сладкие сны, навеваемые самым усладительным ветерком. Но вовсе не из-за подобных шахиншахских привычек не было ему равных под этим небом.
Дерево было волшебным.
И уж совершенно точно волшебными были два растущих на ней персика, восторженному описанию которых шахиншах посвятил чуть ли не целый колокол – ровно по половинке на каждый.
Персиков, похоже, всегда вырастало только два, и в этом тоже была часть волшебства. Идеально круглых, очень ярких и сочных. Мужчина, отведавший их сока, становился неутомимым как на поле боя, так и в постели – обстоятельство, и для простого гражданина приятности не лишённое, а для шахиншаха с его многочисленным и постоянно пополняющимся гаремом приобретающее важность просто таки первостепенную. В этом-то, похоже, и заключалась основная гнусность похитителей – во всяком случае, с шахиншахской точки зрения. И именно из-за этого уникального свойства волшебных фруктов, похоже, отсутствие волшебного дерева на законном месте в шахиншахском саду не давало несчастному молодому шахиншаху спокойно спать ночами – во всех смыслах этого слова.
Разумеется, шахиншах сразу же начал поиски своего бесценного сокровища. А как же иначе? Сразу же и начал. Как только немного успокоился и перестал метаться по дворцу с обнажённой саблей в руке и жаждой крови в чёрных безумных глазах, а оставшиеся в живых слуги отмыли каменные плиты его дворца от крови своих менее удачливых товарищей, не вовремя подвернувшихся под горячую шахиншахскую руку. Отмыли хотя бы настолько, чтобы по ним можно было передвигаться, не рискуя на каждом шагу поскользнуться или споткнуться о чью-то свежеотрубленную голову – рука у молодого шахиншаха была очень горячей.
Но сразу же обнаружились определённые трудности в опознании наглых грабителей – или хотя бы описании их примет. Конечно, та половина стражи, что пережила налёт, вполне бы могла описать приметы преступников, а впоследствии даже и опознать их наглые рожи. Ну да, могла бы – евсли бы молодой шахиншах оказался не столь горяч.
К тому же он не без оснований полагал, что именно выжившая половина стражи в лучшем случае не слишком старательно выполняла свои прямые обязанности, а в худшем – так и вообще была подкуплена наглыми похитителями. А потому стражники первыми усеяли своими повинными головами мраморные плиты дворцовых двориков. И, когда у шахиншаха появилась мысль о необходимости выяснения примет налётчиков, выяснять эти приметы было уже не у кого…
Другой бы на его месте сдался. Но молодой шахиншах был не только горяч – он был ещё и упрям. К тому же три с лишним сотни неудовлетворённых жён и наложниц за спиной могут придать невероятную храбрость и настойчивость даже самому робкому и слабохарактерному мужчине. Мужчину же с характером молодого шахиншаха они делают по-настоящему неукротимым.
Разумеется, он нашёл похитителей.
Да и могло ли быть иначе? Конечно же, не могло! Глупый вопрос. На это, правда, ушло более четырёх лун и куча денег, но зато теперь он точно знал не только исполнителей, но и заказчика — и, глядя в мстительно сузившиеся чёрные глаза, Конан неожиданно для себя понял, что искренне сочувствует им обоим. Но это – так, мысли на будущее. А пока что для шахиншаха главным было то, что он знал точный адрес нынешнего обладателя бесценного дерева.
Поэтому он и приехал сюда – приехал тайно, под чужим именем, всего лишь с жалким десятком слуг. Поэтому снял вот этот жалкий и тесный домишко на задворках города, недостойный даже купца средней руки, а не то что шаха всех шахов великого Турана! Именно поэтому он вот уже три седьмицы проживает здесь в невероятно аскетических условиях, словно заключённый, почти не покидая своей тайного обиталища и питаясь чем придётся, да что там – почти голодая!
При этих словах переводчика Конан оценивающим взглядом обвёл загромождавшую лаковый столик посуду и одобрительно крякнул, решив, что они с шахиншахом, пожалуй, одинаково правильно смотрят на количество и качество еды, необходимой настоящему мужчине для того, чтобы не голодать. Четыре жалких цыплёнка, с десяток плошек с какими-то приправами к рису и овощам, блюдо самого риса, три маломерных кувшинчика с разными винами, пить которые полагалось из крохотны плоских чаш, а также горы малопонятных засахаренных фруктов на каждой горизонтальной поверхности – нет, это не еда для настоящего мужчины! Так, баловство одно, только аппетит раззадоривает…
Воистину, великие жертвы уже принёс молодой шахиншах, обуреваемый справедливым желанием вернуть себе свою бывшую собственность. Он даже ходил по местным улицам в одежде, недостойной последнего нищего! Но подобные жертвы не были напрасными – он сумел подобраться к задней стене нужного ему дома никем не узнанным! И даже видел своё сокровище – мельком, в узкую заборную щель, но видел! Собственными глазами убедился, что оно именно там, в целости и сохранности, и что новые хозяева, хоть и являются гнусными похитителями, но, похоже, обеспечили ему вполне сносный уход.
Дело оставалось за малым. А именно – вернуть сокровище на его законное место в шахиншахском дворцовом саду.
Можно было, конечно, попытаться сделать это законным путём. Да только вот вряд ли шадизарские судьи согласились бы с законностью требований какого-то там рядового, пусть даже и султанипарского, купчишки, а открывать своё истинное имя и положение шахиншах хотел всего менее. Продать только что купленное чудо-дерево нынешний владелец отказался – даже за сумму, превышающую заплаченную им самим в три раза. Для вооружённого же налёта у шахиншаха сейчас было слишком мало людей – и не было никакой уверенности, что, попытайся он ввести в Шадизар стражников в необходимом количестве, местные власти не воспримут это как начало необъявленной войны. Оставалось одно.
Кража.
Тихая, незаметная, ловкая ночная кража.
Именно эту кражу и намеревался поручить молодой шахиншах Конану, слава о котором как о непревзойдённом воре широко гремела по всему Шадизару. Не слишком сложное, но очень неплохо оплачиваемое дельце. Дня три подготовки и одна ночь активной работы – и за всё за это полновесный мешочек с двумя сотнями завлекательно позвякивающих серебряных кружочков.
Конан ничем не выказал своего первоначального удивления несоразмерностью платы и требуемой работы. И особой радости не выказал тоже. Он давно уже убедился, что лишней платы не бывает – заказчик всегда норовит придумать за эту самую лишнюю плату несколько дополнительных условий, выполнить которые зачастую оказывается намного сложнее, чем провернуть сам заказ. Вот и на этот раз он не ошибся – дополнительные условия обнаружились и у шахиншаха. Причём судя по тому, как усиленно заметались его волосы и руки, не говоря уже о прочих частях тела, – условия эти относились к категории Очень и Очень Важных. Можно даже сказать – наиважнейших.
Условия касались персиков.
Похоже, шахиншаху крайне необходимо было не столько вернуть в целости и сохранности само волшебное дерево, сколько заполучить обратно эти редкие фрукты. Во всяком случае, за сохранность и возвращение законному владельцу восхитительнейших и нежнейших персиков в ненадкусанном виде Конан должен был отвечать головой. И снова последовало воспевания их высочайших и непревзойдённых достоинств – по пол-оборота клепсидры воспеваний на каждый отдельно взятый персик.
— Хорошо, — сказал Конан, героическим усилием воли подавляя зевок.- Я понял. Персики – это самое главное. Персики и их сохранность.
Внезапно в его слегка затуманенную послеобеденной усталостью голову забрела интересная мысль. Конан пригляделся к ней – сначала недоверчиво, но потом со всё большим воодушевлением. Мысль ему нравилась. Нравилась настолько, что, пожалуй, требовала быть высказанной вслух.
— Послушайте! Если вам так нужны именно эти самые персики – так ли уж нужно возиться с целым деревом? Сорвать и притащить – это я вам в два счёта, хоть сегодня же вечером, дело на три вдоха…
И понял, что ляпнул что-то не то – с таким откровенным ужасом уставился на него старик-переводчик, даже морщины на лице его от ужаса чуть ли не вполовину разгладились. Но тут в конановскую голову заглянула и вторая мысль — вслед за своей пришедшей ранее слишком уж торопливой приятельницей. Конан нахмурился. Вот же глупец! Легче ему, понимаешь… дело, понимаешь, на три вдоха… конечно, легче! Только вот кто будет платить полновесным туранским серебром за то, что способен походя совершить любой мальчишка?.. Вон как старик зенки-то вылупил – не верится ему, поди, что варвар сам себе цену сбивает.
Между тем старик перевёл – втянув голову в сухонькие плечи, трясясь и запинаясь чуть ли не на каждом слоге. И теперь на Конана уставились уже две пары глаз с одинаковым ужасом и неверием. А потом…
А потом Конан увидел кончик очень острого кинжала.
Хорошо так увидел. Трудно не обратить внимания на кинжал, игольно острый кончик которого находится в каком-то волоске от твоего правого зрачка.
Конан замер.
Не от страха – бояться он разучился ещё в раннем детстве. Не от растерянности – чего тут теряться? Всё яснее некуда. Обретающийся на той стороне кинжала молодой шахиншах, похоже, был явно безумен, а таких лишний раз лучше не раздражать, когда упирают они свой кинжал в ваше глазное яблоко. Думающие иначе обычно потом всю оставшуюся жизнь щеголяют роскошными головными украшениями в виде повязки. Этак наискосок,, через то, чем они бесстрашно когда-то разглядывали кончик кинжала, уверенные в том, что хозяин этого кинжала всего лишь блефует. Те же из них, чья вера наиболее крепка — ещё и деревянным протезом вместо ноги. Или – обеих ног. Это уже от степени веры зависит.
Конан же в людей не верил и в подобных случаях предпочитал не лезть на рожон и считать своего противника полным придурком, способным на всё, а потому не шевелился и даже старался не моргнуть, чтобы не располосовать верхнее правое веко на симпатичные ленточки.
Несколько гулких ударов сердца длилась немая сцена, показавшаяся её участникам очень долгой. Потом шахиншах внезапно отбросил кинжал в сторону. Конан видел, как тот воткнулся в каменную стену – словно в мягкий сыр вошёл, на половину лезвия. Хороший такой кинжал, гномьей работы, за такой на рынке немало дадут, даже если перекупщику сдать, стоит запомнить на всякий случай…
Шахиншах же тем временем неожиданно рухнул на колени и завыл, раскачиваясь из стороны в сторону, вцепившись обеими руками в пышную шевелюру и добросовестно пытаясь дёрганными движениями проредить её хотя бы наполовину. Повыв немного и выдрав-таки чёрны2 клочок, он снова заговорил – ещё более лихорадочно, чем раньше.
Конану запрещается рвать персики.
Под страхом медленной и мучительной смерти, которая настигнет его неминуемо, если ему вдруг вздумается нарушить запрет. Конану запрещается вообще до них дотрагиваться. Лизать и кусать – тоже. Конану запрещается причинять нежнейшей кожице бесценного дерева хотя бы малейшую царапину. Более того – Конану вообще запрещается под страхом смерти ещё более медленной и мучительной дотрагиваться до этого дерева голыми руками! Конан должен понять, это не глупые причуды, дерево волшебное, а потому с ним необходимо соблюдать чрезвычайную осторожность! Очень осторожно достать, завернуть в рулон специального шёлка — шёлк Конану выдадут – и нести потом всю дорогу на руках, не доверяя тряским телегам столь ценный и хрупкий груз.
Конан затосковал.
Простенькое на первый взгляд задание становилось всё более и более муторным и непростым, на глазах обрастая ловушками и подводными камнями.
— А если вред уже был причинен? До меня? Мне нет охоты отвечать за чужие грехи.
Шахиншах заверил, что в таком случае Конану ничего не грозит – у них есть свои способы установить, кто именно и когда причинил вред, после чего примерно наказать негодяя. Правда, если указанный вред будет причинён именно персикам, то это скажется на сумме оплаты. Полную Конан получит только за дерево с двумя нетронутыми фруктами. Из расчёта по трети за каждый. Само дерево, лишённое персиков, оценивается тоже в одну треть. Персики отдельно, без дерева – тут у шахиншаха задёргалась щека – не принимаются и не оплачиваются вообще ничем, кроме смерти – как уже упоминалось, медленной и мучительной.
Конан вздохнул.
Дело ему уже давно перестало нравиться, но пока он не видел приличного способа отказаться, сохранив при этом лицо и получив хотя бы небольшое вознаграждение за беспокойство. Решил уточнить напоследок – так уже, на всякий случай.
— А если персиков будет больше? Мне тогда заплатят тоже больше – или как?
Шахиншах, услышав перевод, на какое-то время впал в прострацию.
Моргнул даже.
Посмотрел на Конана с каким-то странным интересом. Ещё раз моргнул. Старик-переводчик же поинтересовался осторожно, явно по собственной инициативе – как же это вдруг перссиков на волшебном дереве может стать больше, если всю жизнь их было только два?
— Как, как… — Конана уже начинала злить эта пустопорожняя болтовня. Тем более, что обед давно уже переварился, а нового тут, похоже, не предвиделось. – Выросли, вот как! С только времени прошло – при хорошем садовнике вполне могло и с дюжину вырасти…
Старик взвизгнул. Тоненько так – Конана аж перекорёжило. Потом залопотал, переводя и продолжая повизгивать.
Два долгих вдоха шахиншах оторопело моргал, а потом вдруг разразился облегченным хохотом – громко, во весь голос, запрокидывая голову и даже слегка подвывая. И только тут Конан понял, что визг старичка тоже был всего лишь смехом.
Тем временем старичок уже переводил обратно, утирая слезящиеся глазки.
— Я понял! – говорил шахиншах, продолжая смеяться. – Это была шутка! Варварская шутка! Я тоже люблю варварские шутки, и прошу нижайше извинить свою первоначальную непонятливость – нервы, усталость, чуждое окружение… надеюсь, господин варвар понимает и не обижается. И в знак необиды прим ет вот это кольцо с изумрудом
Конан пожал плечом.
А чего обижаться-то? На психов не обижаются. Тем более – на психов, которые еще и платят или вот кольца дарят. А эти платили, и платили хорошо – отвеселившись, шахиншах сказал, что удваивает названную первоначально сумму. Просто так удваивает, безо всяких условий — очень уж ему понравился весёлый варвар.
А тут как раз и обед подали – хороший такой обед, хотя сладостей и тут было немерено. Туранцы умудряются даже мясо готовить с мёдом, такая уж странная нация. После обеда Конана проводили к казначею, который выдал ему задаток и увесистый рулон золотистого шёлка. Шёлк занял большую часть заплечного мешка, но Конан не беспокоился – при выполнении этого дельца ему не понадобится много припасов. Варёная в меду козлятина отягощала желудок, мощное кольцо с изумрудом приятно холодило мизинец, так что расстались шахиншах с Конаном если и не друзьями, то, во всяком случае, людьми, вполне довольными друг другом.
Четыре следующих дня Конан посвятил осмотру места будущего дела.
Обошёл все расположенные поблизости от нужного дома трактиры. В каждом посидел, выпил пива или вина – что где подавали. Прислушивался к разговорам, разглядывал посетителей. С некоторыми даже знакомился – безо всякой, казалось, системы.
Уже на третий день к вечеру он выяснил всё, что хотел, и даже продумал вполне действенный способ проникновения и отхода, четвёртый же потратил на уточнение деталей и окончательную отработку. А вечером решил немного расслабиться. Немного, потому что на утро у него была знамечена важная встреча. Пришёл в приличный трактир. Заказал вина.
И увидел за соседним столом тщедушную фигурку в куцем плащике…
Расслабился, называется.
0
0