По местным меркам дом, наверное, считался огромным, но для нее, после многометровых жилых модулей Речных хуторов, он был всего лишь просторным. Светлая овальная веранда, с теневым затемнением на стеклопакетах, высокое крыльцо, с узорным поручнем – легкой имитацией под старину, прямоугольный холл-гостиная, компактная кухня. Спальная комната, разместившаяся в центре дома – как того требовали традиции вестского зодчества. Небольшой кабинет, куда с трудом вмещался пульт управления и офисный уголок. Душевая с минимальным набором встроенной сантехники – даже без релаксационной кабины и массажной морской капсулы. И панельные двухсторонние шкафы, заменяющие перегородки между помещениями. Для созданной семьи или френдного проживания, пожалуй, было бы тесновато, но для нее в самый раз. Тем более что и жить в доме она собиралась одна. По крайней мере, ближайшие семь лет – пока не закончится возраст сознательности и не придет время законной пошлины.
— Улучшенная система безопасности с выходом как на общий пульт, так и на ваш персональный комп или планшетник. Переподключение очень простое и делается после введения вашего кода в течение 7 минут, — юрген (юрист по гендерному наследованию) торопливо провел по губам бактерицидной салфеткой, которую уже долго комкал в руке, кашлянул и продолжил перечислять достоинства дома. Он расхваливал его так, словно она была покупательницей, а он не слишком удачливым торговым агентом.
На самом деле, дом полагался ей по праву косвенного, а не родственного, наследования от двоюродного дяди. Но вместе с жильем, девушка также получала обязательства по выполнению его социальной работы – ежедневное ведение общественного блога и еженедельное итоговое сопровождение зер-группы. К работе прилагалась подробная инструкция – на одинарной сми-флешке – с большим количеством видео-разъяснений. На освоение новых обязанностей традиционно отводилось четыре месяца (именно столько времени занимал стандартный обучающий курс, если заниматься ежедневно по 9 астрономических часов), но Лисса, поднаторевшая в самостоятельных программах ускоренного обучения, рассчитывала пройти тест на профпригодность через две с половиной, максимум три недели. И оставшиеся свободные дни потратить на… для начала, на отдых и адаптацию. После хуторов с мягким почти курортным климатом и нежными перепадами между ночной и дневной температурой, сырой и холодный ветер казался настоящим бедствием. Потом хорошо было бы прогуляться по окрестностям, завести какие-нибудь знакомства, приодеться соответственно местной моде, а то терморегулирующий костюм еще на аэровокзале вызывал косые взгляды и, хотя физически работал безупречно, но психологически почти не согревал. Еще следовало бы оформить все необходимые документы на проживание, на работу, получить цифровые карты и завести местный акционный флеш-борд, чтобы не переплачивать за все втридорога. Лисса вздохнула – нужных и важных дел было много, но именно сегодня заниматься ничем серьезным совершенно не хотелось.
Юрген положил на кухонный стол огромный, альбомного формата, планшетник, торопливо пролистал несколько страниц, пробубнил стандартные формулировки договоров о приеме-передачи имущества, о подтверждении прав владения, об ознакомлении с положением. Лисса внимала с подчеркнуто-вежливым выражением на лице, с куда большим интересом вглядываясь в окно. Девушке впервые предстояло жить на нижнем (нулевом) этаже, причем с персональным выходом на улицу, и даже с небольшим, но изящно декорированным камнями и какими-то кустами… кажется, это называется палисадником или садиком.
— Вы несете все виды ответственности за содержание вашего нового дома и прилегающего к нему участка в соответствии с установленными нормами и правилами Залесского содружества. Ознакомиться с нормативами вы можете вот здесь, — и юрген поставил на стол маленький флеш-бокс на пять ячеек. Лисса бегло глянула на светящиеся экранчики, описывающие хранящуюся в ячейках информацию: законодательные акты и уставные положения владельцев частных земельных наделов или приравненных к ним лиц, инструкции по ведению приусадебного хозяйства, курс прикладного ландшафтного дизайна и землеобустройства, видео-визитница с контактами, и напутственное послание от дяди.
— Простите, — Лисса едва смогла вклиниться в булькающий монолог, — а каков размер полагающегося мне участка?
Юрген смерил клиентку настолько презрительным взглядом, что девушка непроизвольно вздрогнула и попятилась.
— Еще на ознакомительной стадии… — от возмущения у него даже перехватило горло, но, слегка откашлявшись, он продолжил настолько леденящим тоном, что будь перед ним плафон с водой, та мигом обратилась бы в лед. — Неужели вы позволяете себе настолько халатно относиться к своим обязанностям, что даже не потрудились ознакомиться с описанием дома и картографией территории? Там ведь даже был дополнительный файл со спутниковой и пятидной съемкой. Я нарочно отправлял запрос о предоставлении не только описательной, но и фиксационной части.
— Простите, вы, безусловно, правы, — Лиссе уже осточертело извиняться перед этим занудным типом, (тем более что за последние полчаса ей пришлось сделать это уже одиннадцать раз), но даже малейший намек на неблагонадежность, безответственность или расхлябанность мог обернуться утратой доверия, что, в свою очередь, привело бы к пересмотру положительного решения о дядином наследстве. А возвращаться на хутора, в многоблочный муравейник с монотонным ритмом жизни, к однообразному существованию под всевидящим оком информационных табло и коррекционных рассылок, она не хотела. После всего двадцати минут пребывания в домике, она не согласилась бы променять его даже на образцово-показательную Солнечную виллу, от которой прежде была без ума. – Но извещение было настолько неожиданным, что я немного… растерялась, и… у меня было ограниченное время, так что я только успела закончить свои прежние дела и грамотно передать обязанности своей преемнице. Зато теперь я в обязательном порядке ознакомлюсь со всеми документами и тщательно все изучу. Еще раз прошу прощения (двенадцатый раз!), и гарантирую, что такого больше не повторится.
Усилия девушки не прошли даром – взгляд юргена стал теплее ровно на полградуса. Инструктаж продолжился тем же ровным и безэмоциональным тоном, а Лисса зареклась от любых вопросов – потом лучше сама со всем разберется. Все юридические формальности закончились ровно на сорок седьмой минуте, как и было указано в оповещении о наследстве.
— Благодарю вас… Изабелл Аркадьевич, — Лисса с трудом припомнила, как представлялся юрген в первый сеанс видеосвязи, — для меня большая честь вступить в право наследования, а также то, что вы лично озаботились ведением моего дела.
— Полагаю, что вы справитесь с ним на должном уровне, — вечно поджатые губы растянулись в некое подобие улыбки,— особенно с учетом ваших персональных характеристик и личных достижений.
Лисса моментально нацепила на личико подобающее выражение, мысленно выругавшись так, что любой асоциальный элемент обзавидовался изяществу словесной конструкции и многозначности смысловой формы. Старательно маскируемая ярость относилась не к данным анкеты (благополучным и вызывающим закономерное чувство гордости), а к тому с каким подтекстом это было сказано. Наверняка, этот добросовестный трудяга перерыл не только все официальные и неофициальные источники, но и влез в частные архивы. Последние две с половиной минуты отводились на подписание бумаг – нужные страницы последовательно открывались на планшетнике, едва Лисса прижимала указательный палец в отведенные для биометрической подписи места. Как только планшетник зафиксировал и сличил последнюю подпись, юрген подхватил его со стола, быстро пробежался кончиками пальцев по экрану и церемонно склонил голову.
— Имею счастье поздравить с новым владением, пусть мир и благополучие вечно пребывают в вашем доме.
— Благоденствия вам и процветания делам вашим, — Лисса тоже прекрасно владела официальными жестами и коммуникативными формулами. Ее кивок получился весьма изящным.
— Все заверенные документы и копии уже находятся в вашем вирт-кабинете. Всего доброго, — ровно на пятидесятой минуте юрген перешагнул порог, но внезапно протянул руку, останавливая автоматически закрывающуюся дверь, — на вашем месте, я бы все-таки внимательнее относился к своим обязательствам и не совершал поступков, которые неблаготворно скажутся на вашем социальном статусе.
Юрген вышел, дверь бесшумно закрылась, едва слышно щелкнула блокировка, а Лисса все стояла, удивленно округлив глаза и размышляя, что же такого недозволенного раскопал про нее этот пронырливый прохвост.
Мелких грешков и всяческих погрешностей за ней водилось с избытком, но знала о них только она сама. Или ей так казалось. Хотя трудно сохранить что-то в тайне в век всеобщего информатного и компиляционного контроля. На первый взгляд, ее биография могла бы считаться примерной, а сама она числилась в каталоге добропорядочных граждан. Сто шестьдесят семь успешно освоенных обучающих курсов и столько же пройденных тестов на профпригодность, два поощрения за ответственность и обязательность в административной и сопутствующей работе, четвертая (из восьми) категория гражданских прав, разрешение на рождение (89% принятие ДНК) и даже воспитание ребенка (которое дается только за отличительные заслуги перед социумом), и гарантированное получение трех законодательных льгот (а если продержаться еще шесть месяцев без каких бы то ни было правонарушений и замечаний, то можно будет оформить четвертое), а еще право шести государственных опций. В перечне персональных характеристик, конечно, встречались такие слова, как «в меру амбициозна», «самодостаточна», «инициативна». Но данные термины шли в самом конце списка, где-то на пятой странице, и им, согласно иерархии бюрократического восприятия, отводилось гораздо меньше внимания. Порой Лисса очень сожалела, что эти характеристики вообще попали в ее список, но полностью провести тестировщиков с их навороченной техникой не смог бы даже профессионал. А она, увы, к таковым не относилась, просто была живым человеком, которому тяжело приспособиться к жизни в обществе послушной и исполнительной «биомассы».
Тоня на автомате сходила в душ, нырнула в постель, совершенно не задумываясь о том, что она, собственно, желает. Мысли были заняты одним: ну, почему все это свалилось на нее? Нет, Эл, конечно, далеко не самый худший вариант. В конце концов, ее сводный брат симпатичный, даже через чур, воспитанный, неплохой в общем-то парень, несмотря на все закидоны. В принципе, с ним было легко. Им не раз доводилось весело проводить вместе время. Они не только не раз отдыхали вместе за границей, но и объехали чуть не всю европейскую часть России на велосипедах в компании друзей. И она прекрасно знала, что за хрупкой внешностью Элли, как она называла его с детства, мало кто предполагал упорство и выносливость. Правда, когда он сам этого хотел, обычно же Эл бывал капризным и взбалмошным. Но именно его в качестве мужа Тоня никак не могла себе представить.
Девушка беспокойно ворочалась в кровати. И так ситуация просто из ряда вон, так еще и целую неделю придется провести на яхте у Олега. Ну, надо же было отцу вспомнить про него! Как же не кстати! Она натянула плед на плечи и незаметно погрузилась в воспоминания.
С Олегом Ландесом Тоня познакомилась на их свадьбе с ее двоюродной теткой Милой. Самой Тоне тогда было всего пятнадцать. Конечно, парень не обратил внимания на совсем юную девушку. Еще бы! Его новоиспеченная супруга была настоящей красавицей. Они были очень яркой парой. Мила — высокая, стройная, с роскошной гривой вьющихся рыжих волос, фарфоровой кожей с россыпью редких веснушек и лукавыми зелеными глазами. И Олег — на голову выше невесты, широкоплечий, мускулистый, русоволосый, синеглазый — само воплощение девичьих грез. Все, что о нем на тот момент знала Тоня — это то, что он плавал на морском круизном теплоходе, курсировавшем по маршруту Санкт-Петербург—Таллин—Рига—Стокгольм—Хельсинки. Мила и Олег выглядели совершенно счастливыми, родственники шушукались, что Мила сделала хорошую партию, а Тоня мечтала, что и она сама когда-нибудь встретит такого же парня.
В дальнейшем она изредка пересекалась с ним только на каких-то очередных семейных праздниках, которые обожала устраивать Тонина мать. А поскольку праздновать что-либо в ресторане она не любила, предпочитая свою территорию, то вся шумная компания собиралась у них в квартире или на даче, когда многочисленная родня заявлялась чуть ли не в полном составе. Мила чаще приезжала одна, потому что и Олег большую часть времени бывал в очередном рейсе. Тоня почему-то невероятно смущалась в его присутствии, а если парень вдруг решал заговорить с юной родственницей, то она с трудом заставляла себя поднять на него глаза и невнятно отвечать.
День рождения Натальи из-за холодной погоды отмечали дома, а не на даче. Среди гостей, которых набралось больше двадцати человек, были и Олег с Милой. Вечер выдался тяжелым для Тони, потому что на следующий день ей предстояло сдавать пробный ЕГЭ по математике. А тут еще приходилось, после основной части застолья присматривать за тремя пацанятами от трех до шести лет и одной четырехлетней девчонкой, потому что она сама по возрасту была ни туда, ни сюда: гости все были куда старше ее, Эл умотал куда-то по очень срочному делу, а домработница была занята подачей блюд на праздничный стол, а потом мытьем бесчисленной посуды. Так что малышня оказалась на попечении семнадцатилетней Тони, в ее комнате, где им накрыли отдельное угощение.
Голова просто раскалывалась, но пришлось выпить таблеточку обезболивающего и развлекать непосед. Мальчишечьи игрушки у Тони в детстве водились, хотя бы потому, что они с Элом в детстве играли в одни и те же игры: она с Эликом — в войнушку и машинки, Элик с ней — в куклы и плюшевых зверей. А потом их с Элом мальчишеский арсенал перекочевал к тем же самым пацанам. У Тони оставалось несколько коллекционных кукол и пара плюшевых медведей, заяц и кот. Мягкие игрушки пришлись как нельзя кстати девочке, а пацанам они быстро надоели. Приходилось выкручиваться своими силами.
Праздник все продолжался, никто еще и не думал расходиться, а Тоня к десяти часам вечера уже просто измучилась. Когда малышне уже надоели сказки, которые она им рассказывала, а игрушки были заброшены, девушка вспомнила одно из самых любимых развлечений детства. Стул у нее в комнате оставался всего один, поэтому она придвинула к столу кресло, развернув его спинкой. Затем достала из шкафа большой плед, одним краем накрыла половину стола и придавила его несколькими стопками книг, а остальное набросила на спинки кресла и стула. Получилась настоящая палатка. На пол они накидали диванных подушек, а потом детвора с радостным писком туда залезла. Тоня подумала, подумала и… забралась туда же. Какая там началась возня! С визгом, воплями, так что все сооружение ходило ходуном.
Как открылась дверь и кто-то подошел к палатке, они не заметили. Но когда малышня всем скопом навалилась на Тоню с намереньем защекотать ее до икоты. И вот этот хохочущий, брыкающийся клубок вывалися под ноги пришедшему. Тоня, опрокинувшаяся на спину под весом детворы и треснулась головой об пол в аккурат между ступнями оторопевшего Олега, который стоял над ней с подносом в руках и ошеломленно смотрел на нее сверху вниз. Мгновенно залившаяся краской до ушей девушка попыталась выбраться из кучи-малы, но кто-то из мальчишек зацепил плед и обрушил все строение. Парень по быстренькому пристроил свою ношу в безопасное место, откуда ее не свалили бы на пол, и стал разбирать «завал».
Когда Олег помог подняться на ноги Тоне, она была уверенна, что покраснеть еще сильнее уже просто невозможно. Щеки аж болели, а уши полыхали огнем. Лохматая, в помятом и съехавшим на сторону вечернем платье, валяющаяся на полу — картина маслом да и только! Парень с улыбкой отвел от ее лица непослушную прядку волос и повернулся к детям, которые, вытянув шеи и привстав на носочки, пытались рассмотреть, что же такое он принес.
— А что у меня для вас есть! — Он снял с полки шкафа поднос и показал им тарелки с кусками праздничного торта. — А теперь марш мыть руки и за стол!
Тоня собралась сводить самого маленького в ванную, но Олег перехватил детскую ручонку, подозвал старшего брата карапуза, присел перед ним на корточки, чтобы не возвышаться своими почти двумя метрами:
— Тебе сколько лет уже?
— Сесть, — гордо прошепелявил тот и улыбнулся, продемонстрировав отсутствие передних резцов.
— Да ты уже совсем большой! Уже можно считать юнгой, — присвистнул Олег. — Слушай мою команду! Берешь брата, ведешь в ванную, помогаешь ему вымыть руки, аккуратно вытираешь красным полотенцем, моешь руки сам, и идете сюда есть торт.
— Есть, товарищ капитан! — выпалил мальчуган, сгреб за руку братишку, и они вылетели в коридор вслед за остальными детьми.
Олег поднялся, снова повернулся к Тоне и внимательно посмотрел на нее, чуть склонив голову на бок.
— Устала?
Тоня снизу вверх посмотрела на него. Парень казался совершенно серьезным, но губы подрагивали от еле сдерживаемой улыбки, а в глазах плясали смешинки. Смущаться, как это бывало, просто не было сил, а краснеть было уже некуда. Тоня фыркнула, представив свой внешний вид, потом вздохнула:
— Устала.
— Я слышал, у тебя завтра экзамен.
— Пробный ЕГЭ, математика, — подтвердила девушка.
— А мы тут со своей гулянкой не даем тебе ни готовиться, ни просто поспать, — покачал головой Олег. — Давай-ка поступим так. Ты сейчас съешь свой торт и ляжешь отдыхать, а я тебя подменю.
— Но… — попыталась, было, протестовать Тоня, но парень энергично замотал головой.
— Никаких «но»! У тебя более чем уважительная причина, — обезоруживающе улыбнулся он и скользнул быстрым взглядом по ее фигуре. — У тебя очень красивое платье, под стать хозяйке, — подмигнул он, а Тоня прыснула со смеху. — Но мне кажется, что ты уже замаялась в нем. Давай, переоденься во что-нибудь более удобное, а я пока расставлю тарелки для этой банды.
Сказано все это было мягко, но возражения явно не были бы приняты. Тоня кивнула, прихватила из шкафа домашние трикотажные брюки и футболку и направилась в ванную, по пути в которую ее едва не сбил торнадо из детворы, несущейся по коридору ей навстречу. Когда она увидела себя в зеркало, то сначала пришла в ужас и с минуту смотрела на себя, прижав ладони к щекам, потом рассмеялась, махнула рукой и принялась переодеваться
А потом она ела торт, устроившись у себя на кровати, прихлебывала сок, смотрела, как Олег командует малышней, и думала, что Миле здорово повезло с мужем. Когда с тортом было покончено, и липкие от крема ладошки снова были вымыты, Олег попросил у Тони бумагу и карандаш и, получив требуемое, сказал:
— Я постараюсь, чтобы они не шумели, а ты ложись и постарайся заснуть. Хорошо? — Девушка послушно кивнула. — Отлично. А сейчас давай-ка разложим диванчик, а то я смотрю, самые маленькие уже совсем сонные. Попробую их уложить, раз уж родители совсем забыли о своих чадах.
Двоих младших они уложили спать, а старших Олег усадил вокруг письменного стола, выключил верхний свет, оставив только настольную лампу и принялся что-то рисовать, попутно вполголоса рассказывая какие-то истории. Тоня устроилась у себя на кровати, какое-то время еще поглядывала на любопытные мордашки детей, на широкую спину и склоненную русоволосую голову Олега, прислушивалась к его голосу, а потом все-таки задремала.
Проснулась она от довольно громкого возгласа:
— Ландыш? Вот ты где! А я тебя уже обыскалась. Пошли, потанцуем!
Это была Мила. Олег шикнул на нее:
— Тише, не разбуди.
Тоня решила не открывать глаз. Почему-то ей стало неприятно от бесцеремонности родственницы.
— Ты, что, нянькой заделался? — В голосе Милы явно прозвучало недовольство. — Это же ей поручили присмотреть за детворой, а она спихнула свои обязанности на тебя.
— Ничего подобного, — возразил парень, — я сам. У нее экзамен завтра. Пусть спит.
— Ландыш, — капризно протянула Мила, — пошли. Мне скучно.
Тоня услышала вздох Олега:
— Ну, хорошо. — Он отложил бумагу и карандаш, велел старшим ребятишкам тоже укладываться, подождал, пока они лягут, и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.
«Так вот как она тебя называет, Олег Ландес, — с улыбкой подумала девушка. — Ландыш», — и снова заснула.
Когда забирали сонных малышей, Тоня проснулась, помогала их одевать, прощалась с гостями. Олег перед уходом отцепил от связки ключей резную деревянную фигурку совы и вложил в ладонь девушки.
— Держи. Это был мой талисман во время учебы, — сказал он. — Сова — символ знаний, вот она и помогала мне на экзаменах. Мне ее отец подарил, а я передаю ее тебе, как эстафету. Чтобы приносила удачу. — Он подмигнул и вышел на площадку, едва она успела пробормотать слова благодарности.
Тоня вернулась к себе в комнату, рассмотрела неожиданный подарок. Мастер постарался передать рельефом пестроту оперения птицы, ее огромные круглые глаза, аккуратный крючковатый клюв. Фигурка потемнела, видимо, в семье Олега она была уже давно. Девушка прицепила брелок к своим ключам и улеглась досыпать.
Только утром, когда Тоня увидела на столе стопку изрисованных листков, она вспомнила, что вечером тут командовал Олег. Она подошла, взяла рисунки и стала просматривать их. Тут были всевозможные корабли: яхты, катера, бригантины и каравеллы, пара военных судов. Все четко, динамично, резкими стремительными линиями. Оказывается, Олег здорово рисует. В самом низу обнаружился совсем иной рисунок: он нарисовал ее спящую. Мягкая штриховка оттенила черты лица, очертания плеча, плавный изгиб бедра. Тоня почувствовала, как к щекам прилила кровь при мысли, что Олег рассматривал ее, пока она спала. Она поспешно спрятала рисунки в ящик стола и стала собираться в школу.
Экзамен она сдала с высокими баллами и была очень благодарна Ландышу — да, она тоже стала про себя называть Олега этим прозвищем, — за то, что дал ей хотя бы немного выспаться. А его рисунки она вставила в рамки и расставила у себя в комнате на полках и, глядя на них, с теплотой вспоминала симпатичного парня, который — пришлось признаться себе в этом — ей все-таки нравился.
В следующий раз Тоня увидела Ландыша уже на свой собственный день рождения.
Совершеннолетие дочери Наталья отмечала с размахом. На дачу к Ларичам и Граевым, которая у этих семейств с их запутанными отношениями, была общей, съехалось народу как на свадьбу. Стол накрыли в большой беседке, рядом с которой под навесом из цветущих клематисов была удобная площадка для танцев. К счастью, в этот раз приехали еще и три бабушки, так что присматривать за детьми имениннице не грозило.
Тоня улыбалась гостям, принимала подарки, выслушивала поздравления и вдруг вздрогнула: к ней подошли Мила и Олег. Мила расцеловала ее и вручила букет лилий, которые обожала Тоня. Олег тоже, склонившись к ней, мимолетно коснулся губами ее щеки, заставив вспыхнуть, как маков цвет, и протянул рюкзак с яркими, чуть аляповатыми цветами.
— Набрал тебе всякой всячины в прошлом рейсе, — улыбаясь, сказал он. — Традиционные шведские, финские и датские сувениры. Считается, что каждый уважающий себя финн должен иметь какую-нибудь вещицу от Marimekko. Так что с таким рюкзачком ты будешь своя в Финляндии. — Он открыл клапан и принялся выставлять на стол свою «всякую всячину».
Тоне было очень приятно, что кроме чисто утилитарных вещей, Ландыш приготовил для нее и целую кучу просто забавных подарков. А Мила снисходительно поглядывала на племянницу, которой плюшевые лось, олень и Муми-тролль, фигурки викингов, Андерсеновской Русалочки и домового Ниссе понравились явно больше, чем набор косметики от IsaDora и хрустальные бокалы от Rosendahl.
Если говорить о легендах и жутковатых историях, то среди всех рас Аэрлэна их больше всего знали люди. Эльфы хранили их бережно и трепетно, рассказывая своим детям как часть многовековой жизни их мира, гномы по большей части не верили, а люди – те пересказывали их друг другу снова и снова.
Иные принято было рассказывать вечерком у костра, нагоняя таинственности и страху, другие – были исключительно для детей, и матери день за днем рассказывали любимые сказки вечером у свечи.
Но были и те, которые упоминались в каждом доме от силы пару раз – в один из тех вечеров, когда в воздухе висела тишина и грусть от потери. Когда нужно было рассказать младшим о смерти, предупреждая и напутствуя, или поддержать скорбящих, приукрасив суровую реальность горстью грустной романтики.
Эта история обычно рассказывалась полушепотом. Ее не нарушал смех и беготня детей, хруст печенья и запах травяного напитка, не прерывали вопросами и заканчивали долгим молчанием.
Этим вечером свет погас во всех домах деревушки, кроме одного.
В доме с самого утра поселилась грусть – умерла добрая, очень древняя старушка. Вырастила детей, воспитала внуков, успела увидать правнуков – но век людской короток, короче эльфиского, короче гномьего, и ему рано или поздно приходит конец.
В главной комнатке дома было светло – горели свечи, но вместо ужина семья собралась чтобы проститься с старушкой – та уже лежала в постели, улыбаясь, словно во сне. Каждый по очереди – от старших сыновей, до младших внучат подошел и положил вокруг умершей по цветку. Наконец все они уселись в круг на скамьях, стульях, и полу.
— Что теперь? – сдерживая слезы, которые, в прочем, лились с утра, спросил тонконогий мальчишка, стараясь не глядеть в сторону бабушки.
Он был одним из младших внучат, для них, большиглазых, с носами, как пуговки, с большими простодушными сердцами это была первая смерть.
— Скоро будем ждать Сеятеля, слышали про такого? – прокряхтел, устроившись поудобнее, старик, муж умершей старушки.
Его век тоже уже подходил к концу, и возможно, это была его последняя сказка перед своей собственной – от этого в комнате было еще грустнее.
— Нет, не слышали, — эхом, как один, повторили пять тонких голосов.
Взрослые, которым эта история была знакома, тихо принялись за дела – сидя, расшивали простыни, которые станут постелью умершей, плели венки, вырезали свечи.
Старик поманил детей к себе ближе, в кружок, и начал рассказ.
— История эта старая, грустная, но с хорошим концом. Конец то ведь, всех нас ждет – однако вслед за ним обязательно наступает другое начало. – старик улыбнулся, и морщины у его губ собрались гармошкой – Послушайте, и ты, Тин, послушай, — обратился он к мальчику, тому самому, что первым подал голос после возложения цветов.
Тин кивнул головой, и бросил беглый взгляд на постель бабушки. Все они, дети, догадывались о какой истории идет речь, но ни один из них еще не слышал ее полностью.
— Традиции гласят – не скорби по умершему, — начал старик — слез лишних не лей, умой, причеши и одень, уложи в постель перед тем, как в земле укрыть, и на ночь оставь. Не забудь дверь приоткрыть – через нее, крадучись, проберется в дом серый дух за душой.
Говорят, Создательница Аэрлэна так любила свое каждое творение, что хотела бы сделать их жизнь вечной, — голос рассказчика стал тише и таинственнее, дети, забывая о горести, напрягли слух и стали самим вниманием – Но конечно, даже она не могла. Однажды, она гуляла по своему дворцу в Вечном Лесу и грустила – слышало ее сердце, что скорбит где-то далеко кто-то любящий над своим старым отцом. Грустят дети и внуки, льют слезы невестки, грустит пожилая жена. Грустила и Создательница. Ходила меж деревьев, ронявших семена, и одно из них случайно упало прямо ей на ладонь. И пришла ей мысль, как даровать всем, всем живущим в Аэрлэне вечную жизнь.
В тот же вечер в ее лесу появился на свет уродливый, серый дух – горбун низкорослый, сморщенный, с острой мордой, ушами огромными и лысым хвостом. Проводник Смерти ведь и не должен быть красив. Был он грустным и молчаливым. Не злым и не добрым.
Дети переглянулись и немного вздрогнули, когда под ногой их матери скрипнула половица. Ветер снаружи дома шумел и гремел оставленными у колодца ведрами, и ночь была неспокойной.
— Не бойтесь, — усмехнулся старик – Для людей дух не опасен. Мы издавна зовем его Сеятель – мимо любого живого человека он пройдет, не задержится.
— Кто-нибудь его видел? – подал снова голос Тин, обнимая младшую сестренку, которой рассказ казался страшнее, чем прочим.
— Конечно, не раз. Сам я не видел, но придет и мое время, авось, познакомимся с ним. – он улыбнулся – В дома заходить он не любит, можно спугнуть, другое дело в дороге, в лесу ли. Иной раз слышать можно топот ножек маленьких и сопение – значит, смерть к кому-то пришла. Если костер разведен – то даже тень видеть можно, карлик низкорослый, большеухий, торопится всегда и бормочет под нос себе. Он не тронет, главное, не мешать – у Сеятеля дела свои, у людей, живых – свои.
Но если пробежал рядом – значит где-то дух чей-то от тела уходит. Каждую ночь выбирается он из своего логова, берет льняной мешочек с семенами и скачет по земле и ветвям. Если нет звезд на небе – то берет особый огонек с собой. Он ему путь освещает, а живые его в упор не видят. Хоть в глаза свети! Только тот свет огня того уловить может, кому скоро на покой предначертано.
Сеятель нюхом чует дух смерти – ищет всех, к кому она приходила. Будь человек то, эльф, гном, олень волками растерзанный, или птица. Подбежит, мешок свой раскроет, вынет семечко, и на грудь умершему.
— И ба нашей положит? – перебила маленькая Тереза.
— Не перебивай! – старик нахмурил брови – Положит. Как только семечко, стало быть, засияет светом неземным, чужому глазу кроме Сеятеля не видимым, значит – душа в него вошла, клубком свернулась, уснула. Тогда это семечко дух в землю-то и посадит. Рядом ли, на могиле, или неподалеку, а иные на другой конец света уносит, какие как. Чтобы всякое существо после смерти своей переродиться смогло. Травой ли стать, деревом, цветком – Сеятель сам не знает. А как пройдет время, пройдет двадцать дождей проливных, то потянутся к нему стволы да стебли. Цветы расцветут, колосья ли, плоды – удивительной красоты. Увидишь такие после смерти родного человека – значит переставай печалиться, душа его новую жизнь обрела и не бедствует.
Старик закашлялся, покачиваясь на стуле, и жестом показал, что рассказ окончен. Дети некоторое время переваривали в маленьких головах все сказанное, бросая взгляды на взрослых, которые слышали эту историю, и на мертвую бабушку, лежащую в постели.
Тин вытянул ноги и вдохнул аромат цветов, висевший в густом от свечей воздухе.
— Значит сегодня мы будем ждать Сеятеля? – уточнил он у уже поднявшегося дедушки.
— Да. Цветы приманят его на запах и послужат нашей благодарностью, а нам следует уже уйти спать – чтобы не мешать ему делать свое дело.
Родители детей и другие семейные убрали в комнатке, поправили волосы и одежду старушки, и задули свечи. Сегодня в гостиной, несмотря на то, что там были спальные места, никто не остался – все устроились на втором этаже. Кто на полу, кто по трое в постелях. Места хватило всем.
Дети заснули последними – каждый из них прислушивался к скрипу распахнутой на ночь двери, гадая, ветер ли снова стукнул ею, или Сеятель пробежал в комнату к бабушкиной постели.
Утро для этой семьи было поздним – но на улице все еще был туман.
Тин проснулся первым и побежал вниз – там, на простынях, в окружении увядших цветов лежала бабушка. На первый взгляд казалось, что ничего не поменялось – но внимательные глаза мальчика увидели, что кожа ее стала серее, без жизненнее, кожа суше, сквозь нее проступали сухожилия и кости. Словно оставшаяся сила ушла из ее тела ночью, пока все спали.
Следующие дни были погружены в суету.
Для бабушки уже был готов отличный дубовый гроб-ящик, расшиты простыни, готовы венки. Вся семья провожала ее в последний путь – каждый из них был воспитан ей и обласкан.
После того, как все закончилось, и семья возвратилась с кладбища, снова разошлась по своим домам, которые были оставлены на время похорон и подготовки к ним, старик отыскал грустного Тина на заднем дворе.
— Слушай, я хотел тебе кое-что показать, едва нашел тебя. – дедушка подошел, опираясь на клюку, и поманил внука с собой.
— Иду, — мальчик поднялся и помог дедушке идти. Мысль о том, что старик тоже скоро может покинуть их, не давала ему покоя и жужжала в его голове.
Они прошли вместе, медленно и нескладно, двор наискосок, и остановились возле забора.
— Смотри! – старик ткнул в землю клюкой.
Тин замер, глядя на участок их сада. Здесь, среди ровной, пышной травы был разрыт небольшой кусок земли, словно кто-то хорошо поработал лапами. Это был не крот и не другой подземный зверек – рыли снаружи, после чего загребли землю обратно и притоптали. Какое животное будет убирать за собой следы беспорядка?
— Деда? – в голове у Тина мелькнула догадка, но озвучить ее он не смог, в горле пересохло.
— Сейчас осень, внучок. Следи и считай дожди, как пройдет двадцать – беги смотреть. Да не давай никому сажать тут ничего.
Сказано – сделано. Тин ревностно приглядывал за семейством и всем уши прожужжал, что в саду у них Сеятель закопал семечко. Взрослые кивали и улыбались – кто-то верил в эту сказку, кто-то нет. И вот, наконец, осень быстро, по дням, отсчитала дожди.
Тин хотел смотреть сам – но побежал за дедушкой. Тот ходил все хуже и хуже, но с помощью внука кое-как добрался до сада.
Оба они замерли, молча глядя на крепкий яблоневый росток, пробившийся из-под земли и успевший вырасти довольно большим за последнюю ночь, как по волшебству. Росток покачивался на холодном ветру, листья тянулись к ослабшему, но все еще теплому солнцу, и поблескивали, как камешки драгоценные, капли росы.
Старик смахнул слезинку, прокашлявшись, и улыбнулся Тину, кивнув.
— Она любила яблоки. Очень любила.
Уже к следующему лету на этом месте стояло крепкое дерево. А пироги с яблок получались точно такими же, как бабушкины.
— Я должен вернуться во внутренний сад.
Она молчала. Комнатушка, которую им выделили, была очень маленькой и низкой, в ней можно было только сидеть на двух лежанках или стоять в узком проходе между ними – боком и пригибаясь. Они предпочли сидеть. Двери у комнаты не было, как и почти у всех комнат притона. Проходя по узкому коридору, они видели идущую во множестве подобных комнатёнок-камор жизнь. Кто-то спал, кто-то ел или пил, кто-то хвастался свежеукраденным или готовился к выходу на дело. В комнате напротив занимались любовью – лениво и основательно. Им было некуда торопиться.
В отличие от Конана.
Вообще-то Конан предпочёл бы не сидеть, а очень быстро идти, возможно даже – бежать, по направлению к этому самому купеческому саду. Он буквально физически ощущал, как утекает песком сквозь пальцы время короткой летней ночи. Если уж начал что-то делать – сделай это до конца и сделай хорошо. Он не привык бросать начатое дело на середине. Но иногда невозможно закончить два дела одновременно, и приходится выбирать, какому отдать временное предпочтение…
— Мне надо забрать там одну… вещь. Волшебную. Меня наняли, чтобы её забрать. Бывший хозяин. Ее у него тоже украли. Как и тебя. Постараюсь вернуться до рассвета. Если же… не успею – не страшно. Я поговорил с местным главой, он отправит письмо твоему мужу. Мне пора.
Она смотрела на него, широко открыв глаза. Личико её страдальчески кривилось. Ему показалось, что она по вечной женской привычке начнёт возражать, жаловаться или задавать глупые и отнимающее время вопросы. Она действительно спросила, но вопрос её был неожиданен.
— Больно? – спросила она, — Тебе снова больно, да?..
Вот те раз! А он-то полагал, что сумел сохранить невозмутимое выражение лица и ни разу не поморщиться. Боль действительно возвращалась, усиливаясь с каждым ударом сердца, и это было совсем некстати. Впрочем, он привык переносить боль стоически, так что вряд ли это неприятное обстоятельство так уж сильно отразится на его сегодняшней работоспособности.
Он попытался отмахнуться и встать, но девушка не дала, с неожиданной ловкостью и силой толкнув его обратно на лежанку.
— Подожди, я сейчас её уберу! Это несложно, должна же я хоть что-то… не бойся, это недолго, ты все успеешь…
Она, закусив нижнюю губку, начала было торопливо расстёгивать на груди свою короткую кофточку. Конан наблюдал за этими её действиями, оторопев. С одной стороны, он никогда не возражал, когда в его присутствии молодые красивые девушки снимали с себя не только кофточки, но сейчас было это несколько не ко времени. Да и сам Конан был, как бы это сказать, не совсем в подходящем для подобного состоянии, даже забудь он об этом – нарастающая боль быстренько бы напомнила. Но с другой стороны – как-то непохоже, чтобы она решила вдруг напоследок поиздеваться…
Девушка расстегнула уже все пуговки, но вдруг опомнилась. Мило покраснела и попросила:
— Закрой глаза!
Конан послушно прижмурил глаза, продолжая наблюдать за происходящим сквозь опущенные ресницы. Не то чтобы подозревал он эту девушку в каком-то изощрённом коварстве – просто было ему любопытно.
Подозрительно поглядывая ему в лицо, девушка распахнула кофточку. Похоже, Конану вполне удалось сохранить внешнюю невозмутимость, и она, уверившись, что он не подглядывает, перестала медлить и сомневаться. Сосредоточенно нахмурившись, она обхватила двумя ладонями свою левую грудь, наклонилась к Конану так, что маленький тёмный сосок почти коснулся его кожи на груди, и надавила – сильно, обеими ладонями одновременно.
Только собрав в кулак всё своё самообладание, Конану удалось не отшатнуться, когда тугая белая струйка ударила ему в грудь и тёплые капли потекли по коже, оставляя за собой белесые неровные полоски.
Девушка рисовала собственным молоком на груди у Конана затейливый узор, попеременно используя то левую, то правую грудь в непонятной Конану последовательности и что-то приговаривая. Потом осмотрела творение рук своих – и не только рук – и, похоже, осталась довольна. Впрочем, Конан и без её одобрения знал, что волшебство удалось – боль исчезла. Он даже не заметил, когда именно это произошло, настолько был поглощён её действиями, просто вдруг обнаружил, что у него опять ничего не болит – так, саднит только немного. Забавный способ колдовства. Интересно, а что будет с тем, кто этого молока глотнет? Вряд ли он просто не станет более болеть, тут наверняка много всего намешано, и молоко это не только боль устранить сумеет в опытных… хм… руках.
Конан открыл глаза. Встал, неловко поклонившись. Она могла подумать, что это он просто из-за низкого потолка, и потому Конан добавил:
— Спасибо.
Еще раз поклонился. Вышел в коридор, пятясь.
Девушка успела застегнуться и теперь сидела, улыбаясь, довольная проделанной работой и получившимся результатом.
— И тебе спасибо, наёмник! Персиковое Дерево будет молиться о тебе всем богам, которых знает, хоть и не знает твоего имени. Но ведь имя для богов не важно, правда? Кто-нибудь из них тебе обязательно сегодня поможет, ведь они уже один раз помогли мне, откликнулись, значит – и сегодня помогут!
Конан кивнул, снова поразившись про себя ее наивной вере. Сам-то он давно не ждал от богов ничего особо хорошего, вполне резонно предполагая, что помогают и вредят людям небожители не по доброте или злобе душевной, а исключительно для забавы, от скуки. Что-то в ее последних словах его царапнуло, но он не любил думать сразу о многом. А сейчас следовало думать о предстоящем деле.
Он успел сделать по коридорчику с полдюжины шагов и дойти до входа в крупную камору, в углу которой что-то обсуждали с сухоньким старичком два господина вполне почтенной наружности и один скользкий юноша с повадками сводника, и даже кивнуть тем из них, кто к нему обернулся, вполне успел.
Прежде, чем понял.
Обратно он вернулся в три прыжка.
— Что ты сказала?!!
Она испуганно шарахнулась к стенке, округлив рот в беззвучном крике. Конан зарычал – правда, мысленно. Потому что опомнился вовремя.
С детьми и испуганными женщинами так нельзя, нельзя на них рявкать, угрожающе нависая, от этого они только больше пугаются и замыкаются в себе. С ними лучше говорить негромко и спокойно, опустившись на их уровень. Если, конечно, не хочешь ты их окончательно запугать, а хочешь добиться чего-то быстро и с наименьшими трудностями. Конан заставил себя сесть – так его голова оказалась почти на уровне её. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно миролюбивее и спокойнее:
— Ты обещала, что обо мне кто-то будет молиться… А кто именно будет обо мне молиться?..
Она сглотнула, понемногу успокаиваясь. Села прямее:
— Я… я уже начала, когда ты…
— Нет, — он покачал головой, — Ты назвала какое-то имя…
— Персиковое Лерево? Ну да… Меня так зовут… Красивое имя, правда? Ты не сказал своего имени и не спрашивал, как зовут меня, а мне так хотелось, чтобы ты знал…
— Подожди, — попросил Конан, окончательно шалея и ещё не до конца убеждённый, — Но, если ты – то где же твои персики?
Она ничего не ответила, только смущённо прижала обе ладошки к груди. Она очень мило краснела, когда смущалась…
М-да…
Вот, значит.
Значит, вот…
А он ещё, помнится, по простоте душевной предлагал персики яблоки эти оторвать — для облегчения доставки — и притащить отдельно. От всего, стало быть, остального… Повезло, что у молодого шахиншаха хорошее чувство юмора. И Эрлих побери этого мерзкого старикашку-переводчика, со всеми его иносказаниями и недомолвками вместе!..
— Тогда нам обоим пора. Я отведу тебя… в другое место. Там тебе будет лучше.
— А как же твоё дело? Ты же хотел вернуться в сад за какой-то вещью…
— По пути объясню. Только сначала… сумеешь одеться?
Он размотал с пояса и протянул ей шёлковое полотнище. Не потому даже, что изначально нанявшим его шахиншахом именно для обертывания… скажем так, — ствола Персикового Дерева эта самая тряпка и была предназначена. Просто — так было правильно. В конце концов, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами ему оно больше было не нужно, а ей теперь, что же, так и ходить по городу в легкомысленном внутригаремном наряде? За такое приличные горожане и камнями закидать могут.
***
— Как все это удивительно! – голосок Персикового Дерева был мечтательным, — Словно в стихах! Мне Сулико переводила, про рыцарей и прекрасных дам…
С точки зрения Конана гораздо удивительнее было то, что за какую-то четверть оборота клепсидры и при помощи всего-то пары верёвочек и нескольких выпрошенных у обитателей притона булавок она умудрилась смастерить из шёлкового полотнища вполне пристойный наряд. Теперь они выглядели приличной парой – идущая по какой-то своей надобности знатная госпожа и ее сопровождающий, то ли охранник, то ли надзиратель. Или – и то и другое сразу, как у них тут принято. Ткани хватило даже на головную накидку, которой местным жительницам предписывалось закрывать лицо в присутствии посторонних мужчин или просто на улице.
Пока что ночная улица была пустынна, и девушка легкомысленно откинула этот кусок материи на плечо. Но скоро он мог пригодиться – огромная луна потихоньку бледнела на розовеющем небе и уже кричали где-то первые петухи. Скоро, вторя им, зазвенят колокольчики первых утренних молочников и город начнет просыпаться… Впрочем, до нужного дома оставалось идти совсем чуть-чуть.
На этот раз он вышел к дому четко – прошло всего шесть дней, да и рассвет уже вступал в свои права. Он довёл её до самых дверей. Остановился.
— Дальше пойдёшь одна. Стучи. Мужу скажешь, что Конан-варвар за деньгами завтра придет.
И, видя, как округлились её глаза и рот в уже готовом сорваться вопросе, сам несколько раз грохнул дверным молотком. И быстрым шагом пошёл вдоль улицы, не оборачиваясь.
Он слышал за спиной неясные голоса, скрип открываемой двери, женские возгласы, оханья, чей-то торопливый топот, ещё какую-то суету. Но обернулся лишь, дойдя до угла.
Улица была пуста.
***
Не замеченный полусонной с утра пораньше стражей, Конан покинул город через закатные ворота. Он выбрал эти ворота не из каких-то особых соображений. Просто снятый шахиншахом скромный домишко находился на самой окраине Шадизара, в непаосредственной близости именно от закатных ворот. Этим и только этим обстоятельством и был обусловлен конановский выбор. А то, что в полуколоколе хотьбы от этих ворот обнаружилась уютная рощица с небольшим родниковым ручейком в тенистой своей глубине, оказалось приятным дополнением. Вообще-то он собирался дойти до ближайшего постоялого двора с колодцем и устроить всё там, но рощица подходила куда больше: на постоялом дворе всегда толкутся люди и было бы трудно избежать лишнего внимания и вопросов. Да и сама рощица была куда симпатичнее, поскольку не имела обыкновения совать нос в чужие дела, в отличие от хозяев постоялых дворов…
Конан напился – вода в подкоряжном бочажке была ледяная, от нее сразу же заломило зубы. Нагреб небольшую кучку сухостоя – много ему сегодня не требовалось, не обед варить собирался. Достал из пояса огниво и развёл крохотный костерок. Потом снял пояс и положил его на землю – с противоположной стороны костра. Зачерпывая воду ладонями, тщательно вымылся — целиком, аккуратно смывая с кожи дорожную пыль, а заодно и все следы волшебного молока. Хотел было отодрать присохшую к ране повязку, но не стал, решив, что с этим пусть лучше законный хозяин тела разбирается. Размочил только как следует – все же не звери мы.
Боль вернулась мгновенно, после смывания первой же липкой полоски – но он был готов и даже не поморщился, довершив умывание до конца. Разве что напряженная улыбочка стала немного более кривой, чем раньше. Боль не могла ему помешать. Подумаешь, боль? Ерунда. И не такое терпеть доводилось.
Встав на колени как раз между костром и родником, он зачерпнул немного воды сложенной ковшиком левой ладонью, положил туда же щепотку земли, а правой рукой достал из костра горящую веточку. Сказал негромко:
— У перекрёстка трёх дорог призываю четыре стихии в свидетели: я выполнил условия договора.
После чего затушил веточку прямо в грязевой кашице на ладони и дунул на зашипевший уголёк.
***
Зашелестели листья окружавших бочажок деревьев под резким порывом ветра, плеснула вода под корягой, крохотный костерок выстрелил в небо длинным языком пламени. Показалось даже, что земля под ногами слегка шевельнулась, подтверждая, что и она – услышала.
С другой стороны костра возник прямо из воздуха и неловко плюхнулся на землю человек. Взвыл – не столько от боли, сколько от неожиданности и обиды. Вслушиваясь в витиеватые ругательства, Конан восхищённо прицокнул языком – что-что, а сквернословить за свои триста зим мажонок научился преизрядно. Он бы присвистнул – но с выбитыми зубами оставалось только цокать.
— Что, не мог еще денёк потерпеть? – спросил маг сварливо, прекратив наконец ругаться. Судя по почти полному отсутствию одежды и остро-сладкому запаху женских притираний, которым от него буквально шибало, у него и впрямь были причины для недовольства. Впрочем, он даже и не подозревал, насколько веские причины для недовольства у него имеются на самом деле – иначе бы не прекратил ругаться так скоро.
— Ну, проиграл… бывает. Я что – возражаю? Я честно признаю! В чужом теле трудно колдовать, но я сегодня ещё ночью почувствовал – проиграл. Но мы же на неделю уговаривались! А неделя кончается только завтра! Что за варварская мелочность – даже напоследок не дать несчастному человеку как следует насладиться возможностями…
Странно, но собственный голос показался Конану довольно противным. Этот трёхсотзимний брюзга даже красивый и сочный низкий конановский рык сумел превратить в мерзковатое блеющее дребезжание. Внезапно лицо мага – такое знакомое лицо! – вытянулось.
— Что это? – спросил он севшим голосом.
Конан проследил направление его взгляда и обнаружил на влажной набедренной повязке проступающее розоватое пятно. Усмехнулся:
— А, это… Поздравляю. Теперь ты евнух.
Маг стал желтовато-серым. Похоже, именно так выглядит бледность, проступившая под бронзовым загаром. Зрелище было интересным и ранее не виданным – самому Конану как-то бледнеть не доводилось. Маг судорожно облизал губы. Спросил с безумной надеждой:
— Ты нарушил условия?
Конан с усмешкой покачал головой. Развернул ладонь с облепленным грязью угольком так, чтобы магу было видно – стихии никогда не подтвердили бы его право, нарушь он условия сделки. Но маг явно был не способен соображать, смотрел ничего не понимающим взглядом, тряс головой. Пришлось повторить уже вслух:
— Я выполнил условия. И теперь хочу обратно своё тело.
И слегка повернул ладонь над костром, намереваясь стряхнуть туда уголёк.
— Стой!!!
Маг буквально рухнул вперёд, обхватив конановскую ладонь обеими своими – пока ещё своими! – огромными ладонями и не давая угольку упасть.
— Подожди! Так нельзя!
Не отпуская руки, он быстро-быстро заелозил коленями и пополз вокруг костра – поближе к Конану, чтобы было удобнее заглядывать ему в лицо. Снизу вверх заглядывать, в молитвенном жесте поднося так и не отпущенную руку чуть ли не к губам – для этого магу пришлось согнуться в три погибели и до предела вывернуть шею.
— Я же не смогу колдовать! Понимаешь? Невозможно, если нарушена физическая цельность тела, понимаешь?! Особенно – если так серьёзно!
И, видя, что Конан не собирается проникаться всей трагичностью создавшегося положения, сорвался на визг:
— Я же буду тебе совершенно бесполезен, и-и-и..!!!
Кажется, он в последнюю секунду удержался, чтобы не назвать Конана идиотом. Конан пожал плечами.
— А ты мне и так не очень-то… пригодился.
— Ты не понимаешь! – забормотал маг, поглаживая конановский кулак, голос его был заискивающим и вкрадчивым, — ты не понимаешь… я же теперь твой раб, понимаешь? Я целый год буду делать всё, что ты захочешь! Всё-всё-всё! Я буду колдовать для тебя, понимаешь? Целый год! Тебе не надо будет работать! У тебя всегда будет еда! Сколько захочешь! И вино! И девушки! Хочешь стать правителем? Любого города! Да хотя бы вот этого, как его…
— Да на кой Эрлих сдался мне этот вонючий городишко?! – Конан вырвал свой кулак из цепких ручонок.
Маг согласился мгновенно, не споря:
— И не надо, и правильно – зачем тебе город? Я могу сделать тебя королём! Целый год!.. а если не надоест – будешь править и дальше… Хочешь?
Он с надеждой вгляделся Конану в лицо, но, похоже, не разглядел там ничего утешительного, обречённо вздохнул, закивал мелко и униженно:
— Понимаю… ты, конечно, варвар, но не дурак… Год – это очень мало… Хорошо! Десять лет?.. нет, пожалуй, десять лет тоже как-то… Хорошо! – он ещё раз вздохнул и решился: — Пятьдесят. Пятьдесят лет здоровой, богатой, интересной жизни. Мы заключим новую сделку. Я стану твоим рабом на пятьдесят лет. Даже для меня это – много, но альтернатива куда ужасней. Ты в своей варварской простоте даже понять не способен – насколько ужасней… я ведь стану совершенно беспомощным! Совершенно, понимаешь? Зачем тебе нужен беспомощный увечный раб? Тебе ведь просто нужно это тело, да? – он улыбнулся, жалко и заискивающе. – Нет проблем! Ты его получишь. Только… сначала найдём ещё одного человека. Сделаем тройной обмен. Ты получишь своё тело назад, а я – этого, постороннего. Бедолага, правда, какое-то время помучается, но это ведь ненадолго! В чужом теле трудно колдовать, но всё-таки можно, я быстро приведу своё бывшее тело в норму, если… если только не буду сам в нём находиться. И я буду полезен тебе. Целых пятьдесят лет! Это больше, чем ты вообще мог бы надеяться прожить, при твоём-то ремесле.., ты что, не понимаешь?!!
— Наверное, – Конан пожал плечами, вставая и отряхивая руки от всякой налипшей дряни. – я же варвар. ОБМЕН.
— НЕТ!!! – завизжал маг, тоже пытаясь вскочить, но оскальзываясь на влажной глинистой земле. — Пойми! Я могу быть полезен! Зачем тебе беспомощный раб?!!
Голос его сорвался на вой, но слово уже было произнесено, а позаимствованные на время стихии – возвращены самим себе. И в следующий миг уже Конан сидел, нелепо раскорячившись, у костра, царапая ногтями глинистую почву. Он тряхнул головой, прислушиваясь к себе с некоторой тревогой – мало ли чего мог за шесть дней учинить не слишком-то заботящийся о сохранности временного обиталища постоялец? Но никаких особых несообразностей не заметил. Правда, очень хотелось есть. Но есть ему всегда хотелось, это просто за шестидневное пребывание в чужом теле он слегка отвык от постоянности этого желания, вот и отметил с непривычки.
А ещё очень хотелось заткнуть чем-нибудь мага.
Потому что маг выл.
Монотонно, надсадно, с надрывом и судорожными всхлипами на вдохах. Он рухнул на землю сразу же после обмена, начав выть ещё в падении, и теперь катался по ней, скорчившись и прижимая обе руки к промежности. И – выл, выл, выл…
Конану стало противно. Ему всегда были отвратительны мужчины, настолько не умеющие переносить боль. Пусть даже и довольно сильную, но ведь не смертельную же, в конце-то концов? Если ты мужчина – стисни зубы и делай то, что должен делать мужчина, а выть и кататься по земле – не мужское это занятие.
— Заткнись, — бросил он вяло. В ушах уже свербило.
Маг замолчал – мгновенно, словно ему перерезали голосовые связки. Только крутиться и корчиться стал в два раза активнее, словно червяк на раскаленной сковородке – похоже, без воплей терпеть ему сделалось совсем уж невыносимо. Но Конану почему-то не было его жалко. Ну вот ни капельки!
Наклонившись, он поднял заранее положенный у костра пояс. Отряхнул его от налипших травинок, спрятал в потаённый кармашек огниво. Застегнул на талии – поверх нацепленного магом шитого золотом безобразия с пряжкой, украшенной чуть ли не дюжиной крупных драгоценных камней. Ничего, до первого перекупщика… в привешенном к этому золотому недоразумению кошеле тоже что-то позвякивало весьма увесисто, и это настроило Конана на философский лад.
— Ты так и не понял, — сказал он примирительно, глядя сверху вниз на беззвучно хватающего воздух ртом мага, — Мне вообще не нужны рабы. Вообще, понимаешь? А королём я и так стану. Мне предсказано.
И зашагал по дороге к западным городским воротам.
Конечно, обещался он быть у шахиншаха только завтра. И как-то даже невежливо прерывать долгожданную встречу двух исстрадавшихся в разлуке сердец и прочих частей тела, да и хороший он, вроде бы человек, не склонный нарушать данное слово… но…
Шахиншах был заказчиком.
А за долгие годы своего общения с разнообразными заказчиками Конан на собственном горьком опыте убедился, что большинство из них почему-то обладают очень короткой памятью. Сегодня он тебе благодарен по гроб жизни и счастлив, а завтра – кто его знает? Зачем лишний раз вводить людей в искушение?
Следовало поторопиться, пока благодарственные чувства шахиншаха ещё горячи, а в светлую голову его не пришла мудрая мысль о целесообразности поспешного отъезда на родину. А то ищи его потом, во дворец пробирайся, от стражников отмахивайся.
Конан ускорил шаг…
…Каменный полог оседал, тяжестью немыслимой на грудь давил, воздуха глоток сделать не давал. Плечи и руки немели, не слушались, будто чужие. Гортань раздирало, саднило нещадно. Вокруг то тишина плескалась густая, будто кисель, то наполнялась она вдруг голосами глухими, хрипами да стонами. Слышался чей-то издевательский смех, отдельные слова, бессмысленные и рваные. А затем где-то в груди запылал огонь, такой неистовый, что все тело жаром опалило, и в тот же миг накрыла его вода живительная, криничная, такая холодная, словно ее зачерпнули из самого глубокого подземного источника. И снова смех, далекие голоса, обжигающее пламя, протяжный крик боли, ледянящая кровь вода и приглушенный стон…
Лишь спустя какое-то время Дред понял, что этот тихий полустон-полувздох сорвался с его разбитых губ. Не было ни булыжной мостовой, ни молодого, но уже много повидавшего и пережившего наемника с седыми прядями, ни наступающей на пятки алчущей крови толпы. Был только мертвенный оскал каменного мешка, заполучившего очередного пленника. Был озноб от черного от пролитой крови пола, от давящего потолка, от пронизывающего насквозь и читающего в душе взгляда. Правда, у тех, от кого отреклись светлые боги, у тех, кто вынужден жить в подземном мире, нет даже души. У них есть только разум, нечеловеческая сила, светящиеся огнем глаза, для которых не существует тьмы, и право забирать одну человеческую душу в ночь умирания луны. Но что стоит жалкая душонка по сравнению с вечной темнотой, оглушающей тишиной и размерено бегущей водой подземных источников.
— Ты забыл все, чему нас учили. – Дарина говорила почти шепотом, но ее голос звенел, разбиваясь о камни, и эти осколки больно ранили распростертого на камнях пленника. – Ты предал не только самого себя, ты предал нас всех, наше право… — Дред с трудом приподнялся, открыл глаза. Высокая, блазно красивая Дарина в кожаной охотничьей свите черной волчицей носилась между двух стен и говорила, говорила как по писаному. Несколько шагов одесно, стена, резкий поворот, несколько шагов ошуйно, и все так быстро, что человеческому глазу не уследить. Как же он хорошо знал эту ее манеру: она быстро ходила, когда обдумывала важные дела, когда волновалась, и вот сейчас, когда от ее слова зависела его жизнь. Дарина внезапно рванулась вперед, склонилась над Дредом, рукоятью хлыста приподняла его подбородок и, глядя в глаза, медленно произнесла самое страшное обвинение: — Ты предал меня…
Горечь, обида, боль захлестнули Дреда удушающей петлей, каменный мир качнулся и провалился куда-то в непроходимую тьму, и он вместе с ним проваливался в эту смертельную темноту, выпивающую жизненные соки, темноту, у которой нет ни дна, ни времени. Падение продолжалось бесконечно долго, дни и ночи слились в серо-черное марево, что, словно живое, качалось, шевелилось, протягивало к нему осклизлые руки-щупальцы. Дред как мог отбивался, уворачивался, вывертывался, но прикосновения чего-то холодного и мокрого настигали его со всех сторон. Изловчившись в очередной раз оттолкнуть приближающийся щупалец, Дред услышал, как кто-то ласково уговаривает его чуть потерпеть, полежать не двигаясь. «Человек… женщина, нет… скорее, девка… откуда она тут взялась?..» — с удивлением подумал Дред, тщась открыть глаза.
…Полутемная комнатушка показалась ему необычайно ясной, с непривычки свет резанул по зрачкам, он на мгновение зажмурился, затем медленно размежил веки. Низкий потолок с закопченными брусьями, бледное, будто никогда не целованное солнцем лицо девушки с огромными небесного цвета глазами, перекинутая на грудь коса темнее гавранова крыла, с кулак толщиной.
— Опамятовался… — улыбнулась было девка, но, встретившись с золотисто-изумрудным огнем, полыхавшем в очах Дреда, ойкнула, испуганно отшатнулась, выпустив из рук глиняную плошку, и та, стукнувшись о пол, разлетелась на черепки. Спохватившись, Дред прищурился.
— Чего приключилось? – Рядом с девкой очутилась вторая, голосом и лицом на первую похожая, что и мать родная не различит.
— Он… он… из… из изгнанных… — девка боязливо пятилась, беспомощно озираясь по сторонам.
— А будто ты не ведала, кому приют давали, – сердито ответствовала ей сестра. Она посмелее оказалась, подошла, склонилась, немного рукой прикрывшись, пристально в зеницы посмотрела, чуткими пальцами коснулась чела, поправила повязку. – Чего стоишь, — обернулась к пугливой сестрице, — отвару налей да покорми его, голодный небось.
Глаза закрылись сами собой, не мог ни голову повернуть, ни рукой пошевелить. Сквозь тягучую полудрему услыхал Дред, как звякнул чугунок, скрипнула лавка – кто-то опасливо присел на краешек, холодным клинком разжал сведенные намертво зубы и осторожно влил в рот немного теплого живительного вара. Каждый глоток давался с неимоверным трудом и болью, но вместе с тем он приносил крупицу жизни. Дред все порывался открыть глаза, интересно было поглядеть, которая из девок ухаживает за ним: то ли первая страх переборола, то ли вторая сама кормить взялась, над сестрой сжалившись. Но силы не хватило, а через какое-то время Дреду стало чудиться, что и никаких похожих девиц не было, а просто привиделось чего-то. С этой мыслью он и уснул, просто опочил безо всяческих видений и сумрачных воспоминаний из далекой, другой жизни. Той жизни, когда он привык спать чутко, как дикий зверь, которого невозможно застать врасплох, когда некая часть разума и тела всегда бодрствует, готовая либо нападать, либо защищаться до последнего вздоха.
Вокруг все было спокойно, и это спокойствие как-то незаметно захватывало, подчиняло, убаюкивало. Появилось забытое, ставшее почти призрачным ощущение безопасности. И раненый изгнанник с наслаждением отдался этому странному чувству, он впитывал его всеми порами измученного болью тела, вбирал истерзанным от всегдашнего напряжения и ожидания козней разумом и даже, кажется, душой. Но ведь у изгнанных нет и не может быть никакой души – они целую вечность назад отдали эту зыбкую человечью сущность взамен знаний и жизни подземного мира.
Покойный сон грубо прервали – кто-то бесцеремонно и настырно тряс за рамена. Чутье дикого зверя поведало, что человек этот угрозы не представляет, но проучить наглеца надобно. Не подавая вида, что очнулся, Дред подобрался и враз рванулся вперед, желая схватить охальника, но тот борзо вывернулся из-под рук. Резкое движение разбудило приутихшую боль, и раненый со стоном опустился обратно на лаву, провел дланью по груди.
— А мне баяли, будто жители подземного мира Марене южики присные (близкий, родной). Блядословили, стало быть?!
— Буесть до добра не доведет… наемник, -— прохрипел Дред. Голос был чужой, осиплый, но он не мог ошибиться — так насмешливо и вызывающе глаголать о навье мог только один человек – случайный попутчик, наемник, еще не достигший возраста мужа, но с седыми прядями.
— Но и от лиха оградить может. — Орген поспешно склонился к раненому, зашептал быстро, сквозь зубы: — Позаутро остатний день Вариинова торжища, а как вечереть станет — заплечных дел мастер за свою службу примется. Смекаешь, что к чему?
Дред медленно, обвыкая к свету, открыл глаза, приподнялся на локте. Немочь после злой раны давала о себе знать: все расплывалось, словно зришь сквозь воду. Но даже через пляшущее полотно тумана Дред разглядел, каким утным стал наемник.
— Трошка?.. — Пронзительный взор золотисто-изумрудных вежд встретился с полыхающими безумным огнем серыми очами – все стало понятно без слов.
Стынь земляных, обмазанных толстым слоем глины, стен и дола пробирала до костей, тело бил озноб, но холод приносил облегчение, остужал боль. Боль вывороченных после дыбы плеч, боль содранных до мяса запястий, боль разорванной кнутом спины, боль опаленных пяток, боль разбитого до неузнаваемости лица.
Боль, холод и темнота — страшные вороги человека, неожиданно стали верными дружками. Боль отгоняла столь желанную смерть, холод усмирял боль, а непроглядная темнота скрывала слезы. Они катились сами по себе из плотно зажмуренных очей. Слезы бессилия, обжигающие своей горечью и выжигающие своим ядом все живые простые человеческие чувства. Все, кроме одного – беспомощность, бессилие…
Раньше была ненависть. Ненависть к лоснящемуся потом от усердия заплечных дел мастеру, ненависть к подручным истязателя, что натягивали веревку. Ненависть к седоусому вопрошающему, который зло поминал нечисть, когда капли крови попадали на шитый золотом кабатъ. Ненависть к небольшому темному покою с дымящейся жаровней и чадящими факелами, где каждая пядь пропиталась мукой и смертью. Ненависть к самому себе, по наитию которой выкрикивал слова бранные да сквернословные на все вопросы. А потом, перестали повиноваться руце и ненависть сгинула невесть куда, а немочь осталась.
Сколько себя помнил, Трошка плакал всего три, ну, может, четыре раза. Неровно сложенные березовые хлысты, погребальная крада без слова волхва, недвижный Далец, прежде такой ловкий да глумливый, Грида, бросающаяся следом в огонь, бьющиеся в завораживающей пляске язычки пламени, и совершенно недетское понимание того, что Далец больше никогда не заговорит с ним, умельство ладное не покажет, а никогда – это очень-очень долго… Лыковая веревица, натянутая над местом людным, бледная девка-плясунья, первые неуклюжие шаги меж небом и землею… Дикий хохот, опившиеся хмельным медом селищанцы, метко брошенные камни, бегство не разбирая дороги и не чуя ног, и одиночество, тяжелое, давящее, мучительное… И четвертый раз – забитый насмерть Крив, подсчитывающие свою выгоду торговые мужи, наемник, вступившийся за татя малого. Нет, тогда Трошка не плакал, опамятовшись, он просто долго молчал, вглядывался в даль, сжимая кулаки и безмолвно произнося страшную клятву мщения, а потом так же, слова не говоря, пошел за наемником и его странным приятелем…
О попутчиках-то и был спрос: кто таковые, откуда шли, куда путь держали, как вышло, что стражи прочих изловить не сдюжили. Вот на этот вопрос Трошка отвечал — весьма обстоятельно и красноречиво описав достоинства, а пуще того все мыслимые недостатки нерасторопных стражей. Выслушали мальчишку со вниманием, и уж тогда взялись спрашивать всерьез, и дыба, и кнут, и железо каленое в ход пошло. Поначалу кричал, мол, штукары, по градам да селищам бродим, людей добрых веселим. Да не дали ему веры – где ж это видано, дабы штукары такие штуки откидывали: одного стража насмерть положили, да еще четверых еле к Марене не спровадили. А после и изрекать чего-либо сил не было, одного желал – поскорей бы Девка белая к себе забрала. Вроде на спрос трижды водили, и по Правде, коль вины не признал, отпустить должны. Только явно не к тому все идет, придется, видно, под топор ложиться либо меж землей и небом в петельке поплясать.
Сверху громыхнули задвижкой, кто-то отбросил сбитую из толстых досок дверь, закрывающую влаз в поруб, тусклый свет скользнул в сырую темную яму.
— Эй там, лови! – поблизу шмякнулось что-то. Чуть голову повернув, разглядел Трошка окраец хлеба да бурдюк кожаный, и тут же дверь хлопнула, вновь темень стала, глухо скрежетнул засов.
— Видать, казнят скоро…
Долгие разбирательства не в почете были. Коль шиша мелкого ловили, что по торгам кошели промышлял, без промедления руку отсекали, благо все мужи при мечах ходили. Татя, что по трактам безобразия чинил, на суку у дороги на веревицу пеньковую определяли, иным в назидание, пока птицы хищные да зверье голодное до косточек не обгложет. Вот с убивцами по-иному поступали – ежели не из подтишка ножом в спину ткнул, а честь по чести все слажено, то могли только виру стребовать. Лишь за подлое душегубство главу снимали.
А тут который день в порубе держат, на спросах водой поили, ныне и снеди бросили. И на что он им сдался, лишь харчи переводить? С трудом перевернувшись на бок, нашарил подачку, отгрыз кусок хлеба, жадно стал жевать. Зажал бурдюк меж колен, изогнувшись, зубами вытянут затычку, отхлебнул, изумленно облизнулся – сыто? С каких таких щедрот? Но долго размышлять не пришлось, голод возобладал над разумом. Запихивая в рот остаток съестного, Трошка согнулся от жуткой рези в животе, от коей все внутри скрутилось в тугой ком, пометавшись туда сюда меж тощими ребрами и ретиво устремился вверх. Пленник едва успел перекатиться на живот и подняться на колени, привалившись к сырой стене. Тошнило мучительно долго, казалось, что наружу запросились не только жалкие крохи хлеба, но и все потроха.
Когда кончилась даже желчь, Трошка еще некоторое время стоял неподвижно, потом медленно отодвинулся к другой стене, привалился, отер разбитые губы об измызганный до нельзя рукав. Как ни дивно, но почуял себя лучше. Даже вспомнил о кожаном бурдюке, отыскал на ощупь, да только пуст оказался, видно, опрокинулся, а Трошка его еще в темени этакой и коленом придавил.
Посетовать по так глупо истраченной снеди Трошке не дали глухое звяканье засова, недовольный скрип двери, перед очами замаячил брошенный сверху конец веревки.
— Вылезай! Слышь, чего велено?! Кверху лезь! — ни отвечать, ни двигаться, ни тем более подниматься по веревке Трошке не хотелось. – За веревицу хватайся, вытянем! Ну! Эй, ты живой там али как?! — Наверху беспокойно посовещались, светлое пятно на миг перекрылось — один из стражей, грязно ругаясь, стал спускаться вниз.
Трошка безучастно полулежал, уставившись на черно-рыжую стену. Он никак не отреагировал ни на стража, неудачно ставшего на покалеченную ногу, ни на злой пинок, ни на веревку, обвившуюся вокруг ребер, ни на сильный рывок, оторвавший его от вонючего, стылого дола с кучками прелой соломы.
Полуживого мальчишку стражи вытянули быстро, не в пример своему довольно-таки упитанному сотоварищу. С трудом распутали затянувшийся намертво узел, без особых церемоний вытряхнули из превратившейся в лохмотья рубахи, окатили студеной водой, надели вретище с прорезью для головы. Трошке было глубоко наплевать и на холод, и куда его волокут, и что вообще собираются с ним делать. После нескольких дней, проведенных среди нечистот в закупоренном порубе, где до него побывало не меньше сотни пленников, вынужденной голодовки, от которой живот к хребтине пристал, снесенных побоев да пыток – глоток чистого аера пьянил похлеще самого крепкого меда. Ноги подламывались, думы туманились, от ранних осенних сумерек слезились очи. Двое стражей, не особо напрягаясь, протащили мальчишку через двор, миновали одну улочку, свернули в другую, вышли к месту, где уж толпился люд – поглазеть на казнь развлечения ради собрались, кажись, все градчане, — и как мешок сбросили у студного столба.
— А это вот, полюбоваться извольте, тать взаправдашний, стражами доблестными изловленный! Тьму народу погубил, еще более того ограбил до порток последних! – кривлялся горбатый гаер, расписывая неведомо чьи деяния. Люди усмехались недоверчиво, уж никак забитый лохмотник не подходил под столь грозное описание. Какой тать с него, так, не шиш, а шишенок какой-то. Перемудрили чегой-то стражи, али покрупнее кого споймать не сподобились.
Горбун в лицах показывал, что утворил мальчишка, а прочие, уже не таясь, гоготали с подвига стражей, как же, мальца несмышленого да неоружного вшестером одолели. Не смеялись лишь двое в простецких свитах, что в первых рядах стояли да девок пригожих прижимали слишком уж рьяно.
Асато, у которого окончательно пропал аппетит, развернул отчет. Сведения оказались неутешительными. Все полицейские были убиты одним точным выстрелом. Выстрелить в ответ успели только двое, оба бывшие военные. Асато покосился на товарищей: оба сосредоточенно жевали. Хотя Эрик иногда в свою порцию заглядывал, видимо находя там все новый «добавка и витамин». Наконец, всучив сэю пустую упаковку, которую тот послушно унес на кухню, капитан заговорил:
— Итак, по одному смертельному попаданию, стрелял, скорее всего, киборг, я в этом уверен. Наверняка использовал аэроскутер для сокращения дистанции при атаке… твою мать!
Он повернулся к подбежавшему Рону. На ругань бывший армейский киборг реагировал правильно, то есть кардинально менял действие: если был далеко, подходил, а если близко от источника звуков, сматывался.
— Так, быстро проверь, кто из наших здесь. Старый состав роты, новый, все что найдешь! Ты ведь не стер коды доступа к базе?
Киборг качнул головой, замер на несколько минут, выходя через корабельную связь в инфонет, потом ответил:
— Это не наши, рота в другом месте! За последние шесть месяцев кроме вас с Женей увольнений не было. А из старого состава после рейда живых не осталось. Это хорошо или нет, хозяин?
— Прекрасно. Не хотелось бы сцепиться с Первым, я против него не вытяну. А если тут просто похожий почерк, шанс есть. Хотя есть еще один человек! Я трупа не видел. И никто не видел. А если трупа нет, надо считать человека живым, по крайней мере, не будет неприятных сюрпризов, когда он воскреснет. Он ведь мог это сделать? Мы же с ним вместе… И киборг тоже. Но киборги, это у всех… нет!
— Я чего-то не знаю? — перебил Асато. Разговор Эрика с самим собой космополицейскому надоел, к тому же он сильно отдавал шизофренией. — Или ты думал, что это кто-то из твоих друзей?
— И сейчас думаю. Я подозревал, что Первый тоже бросил армию, уж больно сценарий похож. Остановили конвой, скорее всего, отвлекли внимание на человека: коляска упала, собака на женщину бросилась, ребенок поранился… Что-то случилось, хоть порезали кого, а атаковал соответственно кибер. Расстрелял полицейских в упор, со скутера, используя его как прикрытие, в него и не попали даже. А его партнер подорвал такси и убил мэйлиса. Потом подогнали грузовик, забрали платья и процессор. И надеюсь, получили нагоняй за ошибку.
— И что наш враг будет делать теперь? — При мысли о хладнокровном убийстве с участием киборга японцу стало не по себе. Любой киборг, благодаря активности процессора, легко отслеживался полицией, и если они не отследили этого конкретного убийцу, то или преступники научились блокировать машину или, что еще хуже — полиция в этом непосредственно замешана.
— Искать дальше. Думаю, нам надо быть очень осторожными. Рон, сделай мне кофе, то, что делаю я сам, даже полиция не пьет. И себе сделай. Хотя я до сих пор не понимаю, зачем ты в свой сахарный сироп со сливками еще и кофе добавляешь?
— Для вкуса, — сэй приволок чашки, включая свою с шапочкой сливок. — Ты можешь гордиться результатом дрессировки, хозяин! Кому еще удалось за маленькую шоколадку научить киборга человеческим привычкам?
— Лучше б я тебя чему-то полезному научил. — Эоте отнял у него чашку, попробовал, скривился и бросил назад. Киборг поймал, не пролив ни капли, и залпом выпил. — Асато, хочу, чтобы ты как-то своих предупредил, кто бы ни планировал операцию, этот человек очень опасен. И он будет убивать, будет использовать любую приманку, любую подставу. Помни, что лучше быть живым параноиком, чем беззаботным мертвецом.
Эрик обернулся. Киборг опять наполнил свою чашку, да еще посыпал сверху сливки шоколадом.
— Надо было его на мэйлиса обменять, когда предлагали! Ну куда в него лезет? Асато, он, между прочим, успел и твою лазанью съесть!
Ночью Эрик никак не мог заснуть. Перебирая разговор с Асато, все пытался понять, что же там было не так. Ну, кроме собственной поехавшей крыши. Он утратил над собой контроль. А значит, надо посетить Крошку Сью — личного психотерапевта и владелицу стрип-клуба в одном флаконе. Жаль, что он не киборг и не может стереть память. Хотя, пожалуй, этот эпизод прошлого он бы оставил. Как давно это было! Но все равно, в памяти так легко всплывает перегидрольная девица с ярким профессиональным макияжем и пронзительным голосом.
— Ох, мать моя вазэктомия… кто ты? Ты не местный!
«Что ей сказать? Что умираю? Глупо, это и так видно. Что стрелял в отца? Какое ей дело? Кто она вообще такая и что ей надо?! Нет! Не трогай! Оставь меня!»
— Ну-ка, вставай! Мне тебя не поднять! Ну, давай же! Нашел место! Тут, знаешь, какие бомжи?! А ты мальчик смазливенький, так что поднимайся, держись за меня, молодец. Идем! Крови-то сколько! Хорошо, держись! Идем… осторожно, порог! Вот сюда ложись, в ящик! Давай я тебя перевяжу. Только молчи! Сейчас клиент придет! А потом я тебя покормлю! Кто же тебя так?
«Отец. И его киборги. Какая теперь разница? Если он выживет, то он меня найдет. Поэтому я уйду, как только смогу подняться. Не сейчас. Прости. Сейчас еще нет сил».
— Почему ты молчишь? Тебя как зовут? Меня Сюзи. Ладно, хочешь, молчи! Я за двоих поговорю. У тебя, наверное, шок? Я местная, тут работаю. Ты вообще разговаривать умеешь? Ну, хоть кивни. На вот, пей! И не отворачивайся! Что же с тобой делать? Тебя, наверное, ищут? Вот испугался, значит, точно ищут. А за что? Ты что-то украл? Или это тебя украли? Одежда богатая. Не волнуйся, я ее только постираю. Она слишком приметная, тут, у нас, не продашь. Хорошая цепочка, красивая. Наверно, золотая. Вот ее продать можно. Можно? Отлично! Знаешь, сколько я за такие деньги работать должна? Лежи тихо! Тебе врача бы вызвать. Хотя не стоит, проболтается…
Он лежал в ящике целыми днями, пока поправлялся. И потом послушно забирался туда, когда в тонкую обшарпанную дверь звонили или стучали. И молчал.
— А я тебя уже видела. Разыскивают. Ты правда вор? Я так и думала, что вранье. А кто ты? Ну, молчи, молчи…
……
— Уходишь? Жаль. Мы могли бы подружиться. Но ты прав! Тебя ищут. Жаль, ты так и не сказал, кто ты.
— Эрик Ларсен. Сама понимаешь, с такой фамилией лучше промолчать. — Кажется, он отвык разговаривать. До сих пор Сюзи и одна неплохо справлялась с задачей.
— Так это твой отец в новостях? Бедняга! Понимаю, почему ты прятался. Полиция-то не видит, а я бы увидев, что ко мне такой идет, сразу бы убежала! Жизнь — она денег дороже. На, возьми, переоденься! А свои тряпки сожги. Они дорогие и приметные.
Блондинка сует ему в руки старые потертые джинсы, футболку и куртку, обнимает размазывая по щекам слезы пополам с румянами и пудрой. Ему пора. Но он точно знает, что вернется…
Он приходил к ней много раз. Оплачивал учебу, отдал залог за клуб… Несмотря на свою болтливость, Сью оказалась необычайно молчалива о делах клиентов. И о тех немногих уязвимых местах, что она нащупала у него. Раз его срывает, раз судьба опять привела его в Милан, значит, пришла пора еще раз встретиться. Интересно, как там ее милый бордельчик поживает? Будет забавно потанцевать у пилона, как в старые добрые времена. Он, конечно, уже не такой смазливый мальчик, но все-таки! Главное, успеть с делом разобраться. Нельзя тащить хвост в лучшее из убежищ. Нельзя показывать, что он тоже уязвим.
Температура в комнате слишком высокая. Или это просто бросает в жар? Эрик поднес руку к горлу, провел ладонью вверх, до подбородка. Странно, жарко быть не должно, но он ощутимо задыхается. Или просто… он что-то сегодня упустил? Они с Асато спорили, потом у него снесло крышу, и тут вмешался Рон! Заставил опустить оружие. Но почему? Асато ему приказ не отдавал, да и не мог он… у владельца же приоритет! Эрик сел на койке, одеяло соскользнуло на пол, но это осталось незамеченным.
— Сука…— выдохнул внезапно осипшим голосом человек, непонятно к кому обращаясь.
Даже не осознание, скорее, констатация факта. Он ведь всегда это знал, не признаваясь себе. Не замечая в упор, не слушая доказывающую ему это Женьку, не видя очевидное. Но ведь знал, черт побери! Эрику пришла в голову еще одна мысль, и он сжал кулаки. А что, если он никогда не позволял себе лишнего с биомашиной только потому, что всегда подозревал? Никогда не ломал его от скуки, не заставлял голодать, ни разу не позволил с ним развлечься сослуживцам. А если бы был уверен, что просто машина, то что? Отдал бы? Разумное существо. Умеющее принимать решения, делать выбор. Не машина, человек. Не программа, разум. Киборг. Живая игрушка. Которая не смеет возразить хозяину. Власть. Как он удержался? Что ему делать теперь…
— Эй, Циркач, дай кибера на ночь!
Он оборачивается, и в зеркале на мгновение мелькают полные ужаса глаза стоящего к нему спиной киборга. Но когда тот подходит к хозяину, стеклянный взгляд ничего не выражает. Померещилось. Но все же… в руке словно сам собой возникает любимый нож.
— Нет, ребят, извините, но баб и технику не одалживаю!
— Да ладно, с него не убудет! Давай мы после тебя!
— Нет. — Лезвие играет, плещет серебристой рыбкой. — К сожалению, после меня ему сутки восстанавливаться!
— Да ладно, договоримся. Мы тоже не с пустыми руками, а ты парень хороший…
Нож играет в руке. Кукла смотрит перед собой, в глазах пустота…
— Нет!
А ведь пару раз он чуть не перешел грань. Особенно, когда напивался. Память с мерзкой усмешкой совести подбрасывает картинки: киборг, транспортирующий полуживое, слегка буянящее тело, раздевающий, снимающий обувь с владельца. Испуганно сжимающийся при взмахе кнута. Еле живой после ранения, безропотно следующий куда послали. Уворачивающийся от стрельбы по «живой мишени», слава всем богам, что он хотя бы приказал уворачиваться…
— Иди сюда, железка! Ты на сколько восстановился?
— 70% от нормы, хозяин.
— Иди за мной. Быстрей! Хочу посмотреть, на что ты способен!
Киборг покорно тащится в ночь. Но все-таки тормозит, замирает в нескольких шагах от хозяина, стоит тому остановиться. Это раздражает, и он дергает Рона за комбез так, что тот падает на колени. И остается на земле, не пытаясь подняться. Звучит механический голос:
— Какой будет приказ, хозяин?
— Видишь аэроскутер? Умеешь водить?
— Данная программа отсутствует. Ее можно приобрести на сайте КЭЙС…
— Я тебя не спрашиваю, есть ли программа. Быстро за руль! Будешь учиться!
Видимо, он тогда здорово напугал киборга, если тот послушался. И у него неплохо получилось для первого раза. Гоняли они всю ночь. А утром он отправил биомашину в медблок, на прощанье сунув корм и шоколадку.
И что самое интересное, эта скотина на шоколадки подсела! За конфеты киборг выдавал вполне сносные, а главное — нестандартные решения. Что за проклятый мальчишка! Хоть бы намекнул! И что теперь с ним делать? Выдрать его для профилактики?
— Вот маленький мерзавец! Так он же меня доил все это время! — Эрик рассмеялся.
Злиться на киборга-сладкоежку не получалось. В конце концов, они оба выиграли от сотрудничества. Хотя мог бы и признаться. А если б кэйсер тогда уговорил обменять старую модель на новую? Или биомашина опасалась, что именно из-за проснувшегося разума ее и сдадут?
— Ну, Рон, куда я тебе теперь все твои машинные шуточки засуну… Погоди у меня! Но это многое объясняет. И внезапную «сообразительность» тупой биомашины. И альтернативное толкование приказов. И умение исчезать, когда его срочно ищут. Но ведь выдал же себя!
Эрик подобрал с пола одеяло, завернулся в него и попытался заснуть. Мелькнула злобная мысль притащить к себе Рона и заставить говорить. А потом пришло решение не говорить ничего, просто поискать грань между машиной и человеком. Немного поэкспериментировать, отомстив за все издевательства там, в армии.
Мозг порывов человека не понимал и спать отказывался, составляя планы действий. Например вот надо добыть глушилку или, как там говорил один из его знакомых «…какой-то там импульсный блокатор». Кейсерский фирменный. Потому что враг тоже использует киборгов. А еще надо узнать, кто владелец погибшей на корабле куклы. Выяснить про него все. Когда купил, кому продал. Интересно, Генрих здесь? Вроде бы должен, он упоминал, что для своей семьи выбрал «прекрасное захолустье Милана», где самым главным событием является ежеквартальная ярмарка, а самым страшным преступлением — супружеская измена местных политиков. И надо обязательно найти для Асато киборга, а то переманит Рона, и что тогда делать?
В это утро Асато сделал открытие. До сих пор он считал, что лучше всего пробуждает чашка сладкого крепкого и горячего кофе, вылитая на колени. Сегодня он нашел другой отличный способ зарядиться адреналином на весь длинный день. Эрик разговаривал с каким-то типом, позади которого вращался логотип КЭЙС… Сон как рукой сняло, и взбодренный этим знаком судьбы Асато пристроился подслушивать.
— Значит, договорились, — неизвестный собеседник явно подводил итог беседе: — Ты получаешь от меня блокатор, пистолет с дротиками и модуль.
— Модуль у меня есть. — не замечая спрятавшегося японца, ответил Эрик. — Если все прокатит, то мы оба заработаем! Главное, сегодня вечером будь тут. И каталоги свои прихвати. Отбой!
— Отбой! — Тон у незнакомца был довольный, как у сожравшего лису колобка.
На космодроме Нового Милана царило оживление. Когда поселенцы планировали город, они как-то не учли, что превратить отдаленную планету в столицу Шоу-бизнеса не так-то легко. И несмотря на громкое имя, Милан остался самым настоящим захолустьем с маленьким, в основном грузовым, космодромом, обшарпанным, давно не модернизированным, зданием космопорта, который теперь в рекламных роликах поспешно переименовали в аутентичный, и населением всего в полтора миллиона человек на всю колонию. Аборигены, ошалевшие и напуганные суетой от выигранного ими конкурса, старательно приводили в порядок все, что в этом нуждалось, то есть целых два больших города и несколько маленьких. Невзрачную, потрепанную жизнью «Кельпи» диспетчер отогнал на самую окраину взлетного поля. Подальше от шикарных яхт и их владельцев. Там они разделили пространство с такими же мелкими перевозчиками. Пока Эрик с Дианой активно ругались на тему выгрузки, Асато вышел побродить, размяться. Мимо проскочил большой рыжий кот и метнулся под днище их корабля. Следом, из соседнего грузовичка выбралась девочка лет двенадцати и принялась бродить вокруг с криками «кис-кис-кис».
— Это твой кот?— спросил ребенка Асато.
— Его Батон зовут,— с гордостью сообщила девочка.— Он хороший, только трусливый — ужас! А вы видели, куда он побежал?
— Видел. Сейчас я достану.
Полицейский залез под днище. Кот смотрел на него большими зелеными глазами и сам вылезать не собирался. Японец протиснулся дальше, какая-то деталь зацепилась за рубашку, мешая, и он обернулся, протягивая руку…
— Ну, ты кота-то достал? — прервал его рассказ Эрик, рассматривая загадочный предмет.
Что это такое, взялся определить Рон, повертел в руках и заявил, что это передатчик. Только не совсем понятно, что он такое должен передать.
— Достал, конечно! Я подумал, что это бомба… Но кто и зачем нам его подсадил?
— Размер мелковат. — Эрик открыл и показал письмо от брата, там говорилось о гибели флайера, доставившего Диану: — Кто — мы знаем, вернее, исполнителя, а вот кто за ним стоит? И зачем эта штука… Вот что, Асато, у нас же тут ценный груз? Думаю, стоит заказать полицейский эскорт. Диана, что думаешь?
Блондинка, успевшая впасть в состояние «вечножующего растения», протянула:
— Ну, как ска-ажешь милый, только пусть мальчики будут посимпа-атичнее…
— На том и порешим. — Эрик вытащил договор и заглянул в него. — Какая там у нас стоимость этих тряпок? Интересно, за что?! Оказывается, если мы сопрем с тобой хоть одну из этих штук, сможем безбедно существовать остаток жизни! 570 тысяч самое дешевое!
— В тюрьме,— кивнул Асато. — На самом деле ты их не продашь. Кому это сейчас нужно? Воровать, так после показа. Тогда найдется ценитель, может быть, даже и закажут такую кражу кому-нибудь.
— Тогда ждем эскорт и отправляем всю эту муть подальше. И радуемся, что легко отделались. — Эрик скользнул неприязненным взглядом по безразличной девице.
Асато попытался задавить голос своей интуиции, которая уже не шептала, завывала сиреной. Только вот он никак не мог понять, о чем…
Наконец прибыли и полицейские, и грузовое такси. Все вещи были уложены. Рон лично перетаскал их, не доверяя грузчикам-андроидам. Диана чмокнув на прощание всех троих, включая киборга, села рядом с водителем. Конвой тронулся.
В это мгновение забытая на столе коробочка ожила, подала тот единственный сигнал, для которого ее собрали и вспыхнула изнутри, расплавляя контакты…
В нескольких кварталах от космодрома человек поднялся из-за стола, выключил вирт-окно и дал команду на погрузку в машины. Операция началась.
***
Эрик сидел уже больше часа, глядя перед собой. В вирт-экране застыли три фотографии: молодой парень с девушкой идут по улице. У обоих лица безмятежно-счастливые. Священник, застыл с искаженным лицом, подняв перед собой крест, словно отгоняя нечистую силу. Толстый представительный мужчина с перерезанным горлом, в бессильной руке на коленях толстая пачка купюр, убийца не взял деньги… Рон поставил перед ним кофе, но Эрик даже не притронулся, так же переводя пустой взгляд с одного изображения на другое.
А потом голос Хейзер взорвал напряженную тишину.
— Мой тан, у нас под дверью полиция. Их двое, мужчина и женщина, с ними киборг, и они очень злые.
— Впусти. — Эрик распылил изображение, поднялся навстречу вошедшим.
— Сержант Иванова Сирена, — представилась рыжеволосая полицейская.
— Дмитриев Богдан. — мужчина протянул руку. — У нас плохие новости, совершено нападение, Диана Корхонен убита. Груз похищен.
— Да и хрен с ним с грузом. — Эрик поднялся, жестом остановив дернувшегося Асато.— Как погибла Ди? Мне надо увидеть!
— Вас пригласят для опознания, — мягко сказала женщина.
Эрик порылся в документах и вытащил письмо.
— Я полномочный представитель владельца коллекции. С приказом, в случае каких-либо происшествий, вести расследование. Я официально прошу вас о помощи в расследовании. — Он церемонно склонил голову.
— А ваш бледный товарищ? Он тоже участвует? — Женщина повернулась к Асато. — Ему, может быть, следует…
— Да, он космополицейский под прикрытием, — перебил ее Эрик. — Если хотите, потом сам вам расскажет. Ну что, Асато, едешь со мной?
Японец подавил желание дать этому мерзавцу по морде. Потому что понял — Эрик знал. Знал все заранее и ждал этого нападения.
— Еду.
Такси просто подорвали, оно лежало на боку, смяв бортом тело водителя. Полицейские сопровождения попытались прикрыть убегавшую девушку, их расстреляли, хладнокровно и очень быстро. Труп самой Дианы лежал в нескольких метрах, а отделенную голову неизвестные злодеи отбросили к стене.
Эрик в сопровождении Рона осмотрел такси, в том числе и дверцы грузового отделения, демонстрируя явное знание предмета и, скорее всего, изнутри, как участник подобных дел.
— Киборг, может быть, даже не один, — вынес вердикт Эрик. Он подошел к Асато, который внимательно изучал тело, и шепнул. — Только вслух ни слова! Совсем!
— По морде все равно получишь, сука! — сквозь зубы прошипел злой японец. — Знаешь, почему ей оторвали голову?
— Да. — Эрик покосился на следователей и их киборга. — На корабле поговорим, заканчивай тут. Материалы нам предоставят. Я договорился.
Японец поднялся. На душе было пусто. Кто бы она ни была, даже если убили киборга, это неважно. Эрик все знал заранее, он все это подстроил. Асато осмотрел потемневшие от крови волосы, отметив жуткую рану, — кто-то хладнокровно снес полчерепа жертве, — и повернулся к своему спутнику. Тот что-то выслушивал от полицейской, меланхолично кивая.
— Нам пора домой, Асато. Корабль взломали. Полиция ждет на космодроме, надеется забрать или спасти этих бедных идиотов! — последние слова он произнес с неожиданной болью, словно ему и правда стало жаль взломщиков.
Силовое поле корабля было отключено, но шлюз закрыт. Эрик заколебался, словно не желая идти внутрь. Но все-таки поднялся по ступенькам, прижал руку к панели входа и прошел по коридору первым, не слушая возражений полицейских. Возле пульта лежал тощий парень в джинсах и футболке. Еще один скорчился в коридоре, в защитной позе с искаженным судорогой лицом.
— Этот, кажется, нашел нашего С-маура, — шепнул Эрик, переворачивая странно окостеневшее тело, и крикнул: — Малыш, ты там как?
— Зацепили,— буркнул паук откуда-то сверху, с техэтажа. — Я тут партизанить решил, пока вас нет. Как думаешь, уже все?
Киборг прошел по кораблю и вытащил еще один труп из кухни.
— Сэй, — сказал он. — Что это с ним? Кем надо быть, чтоб убить киборга такой модификации?
Полиция в лице капитана Дмитриева побродила по кораблю. Нашла комнату и в ней обозленного С-маура, быстро вышла за дверь, выхватив оружие. Потом опомнилась и вернулась.
— Извините, случайно, — проворчал Богдан, пряча бластер. — Нервы ни к черту!
— Тебе надо ужастиков меньше смотреть! — сказала напарнику Сирена, нежно поглаживая восьмилапого пострадавшего.
— Няшечка! Ты посмотри, какая прелесть! Какой он нежненький! Гады, обидели маленького!
— Ну, этого обидишь,— инспектор подождал, когда коронер заберет тела, и протянул напарнице сумку.
— Может быть, ты тогда у него анализ яда возьмешь? Как-то не разделяю я твой восторг от любой жив… Ох, простите, мистер С-маур, я хотел сказать — от негуманоидных форм жизни.
— Пустяки. — Паук устроился частично на диване, частично на коленях у жалостливой дамы — Я прекрасно понимаю ваши чувства. И в чем-то их разделяю. Когда мы с Эриком только познакомились, я ощущал себя владельцем интересного животного. Он, наверное, тоже.
— Нет, я себя большую часть времени ощущал идиотом.
Эрик ради особой нелюбви к полиции собственноручно приготовил всем кофе и сейчас расставлял чашки на столе. До этого момента Асато считал, что кофе из кофемашины невозможно испортить. Но попробовав свою порцию, он осознал глубину своего заблуждения и узнал новое о кулинарном антиталанте капитана.
Мисс Иванова сняла показания у паука, который нагло пользовался случаем, притворяясь тяжело раненым. Один из нападавших с испугу успел в него пальнуть. К счастью, выстрел пробил головогрудь, не нанеся серьезных повреждений — сердце аррана находится в брюшном секторе, ближе к спине. В результате паук шлёпнулся на пол, поджав лапки, и человек подошел посмотреть, что же он подстрелил. Собственно, это было последнее, что он увидел, потому что потом по человеческой привычке попинал добычу и, взяв в руки, поволок показывать товарищам… Яд паука оказался быстрее, чем реакция человека.
Наконец, взяв анализ яда, полицейские удалились. И, судя по их разговору, они всерьез размышляли, не приспособить ли эту «пушистую няшечку» для допросов. То есть Иванова была против, боясь травмировать «прекрасное создание», а вот Богдан считал, что при виде «волосатой гадины» подозреваемые будут признаваться сами. Резкий взлет преступности в обычно тихом городе очень быстро их достал, и полиции хотелось радикальных мер.
Рон проводил копов пустым взглядом и сразу же ожил.
— Так кем надо быть, чтоб убить сэя? — повторил он тихо. Видимо, смерть собрата произвела на него впечатление.
— Мной,— Хейзер плеснула рыбьим хвостом. — Это я их утопила.
На вирт-окне возник мультфильм на два экрана: милая белая пони, пасущаяся у реки, и несколько человек, входящих в корабль. Потом пришельцы увидели пони, кто-то протянул руку с хлебом — на втором экране рука тянулась уже с флэшкой. Белая пони позволяет себя гладить, но руки людей запутываются в гриве, и вот уже костлявый монстр тянет их в воду за собой. На втором экране открывается устьице в потолке, и помещение наполняется газом, одновременно блокируются двери во внутренние помещения, включаются силовые поля, разделяя корабль на секторы. Экраны совмещаются, демонстрируя пытающихся дышать людей, их открытые рты, руки, прижатые к горлу…
— С киборгом пришлось повозиться, — пожаловалась Хейзер. — Долго плавал, почти полчаса. Яд они фильтруют, скоты… Мой тан, я сделала что могла, защищая наш замок!
— Я преклоняюсь пред твоей храбростью, моя леди! — сказал Эрик, послав искину воздушный поцелуй. — Ну а теперь, когда мы узнали, что случилось, давайте узнаем, зачем они пришли.
— Думаешь, мы получим результаты вскрытия? — Асато плюхнулся на диван, корабль-ловушка ужаса не вызвал, только усталость. — Так, где Ди? Там ведь был киборг? А где она сама? Уж извини, я с ней спарринговал, отличу от киборга!
— Давно уже в городе, но где точно, я не знаю, не полагается. Пока грузили всю эту ересь в такси, она вышла с корабля под видом рабочего. Ее кто-то и где-то ждал. А наше дело было принять на себя удар и сделать вид, что нам все очень понравилось. Только вот что, Асато, тебе пора домой! Уходи. Это уже не игрушки.
— Ты о чем? — Никуда японец уходить не собирался, совершенно очевидно, что события только начинаются и выйти сейчас из игры, сбежать — это недостойно полицейского и самурая.
— О том, что у нас очень высокий шанс умереть. И методы будут не слишком законные. Так что извини, игры кончились, всем спасибо, все свободны.
Асато собрал мысли и заговорил, с трудом подбирая цензурные слова:
— Эрик, ты думаешь, что ты умный? Нет. Ты идиот. Я никуда не пойду. Во-первых, погибли мои коллеги, во-вторых, ты видел, как убили киборга? Первый выстрел был в спину. Они стреляли в человека! Тот, кто пошел на это преступление, убивал не вашего мэйлиса-двойника, он убивал молодую красивую женщину! И когда понял, что его надули, просто забрал микропроцессор со всеми данными. Ты можешь себе представить того, кто будет вот так, посреди улицы копаться в мозгах?
— Ну, я бы все-таки отошел подальше, куда-нибудь во двор, — ответил Эрик, направляя бластер в голову японцу. — Но это все ничего не меняет. Оставь нас! Иди к своим, присоединись к полиции, хоть к частным сыщикам, но только уходи отсюда! Убирайся, мальчик! Ну?!
Асато мотнул головой. Никуда уходить он по-прежнему не собирался. Он уже начал расследование и будет его вести отсюда, из центра действия, а не ожидая результатов и трупов в полицейском участке. Если они вообще допустят к делу нежданного гостя, а не запрут в гостинице под наблюдением, присылая фильтрованные отчеты.
— Я ясно сказал, что никуда не пойду! Я уже прилетел с тобой, все это видели. Думаешь, мой уход кого-то остановит? Или ты думаешь остановить меня таким способом и скрыть свои странные делишки? Расследованию ты помешать не сможешь в любом случае.
Полицейский старался говорить спокойно, не срываясь на крик. Хотя черное пятно ствола пугало, как и расширенные зрачки собеседника. В какой-то момент ему показалось, что Эрик все-таки выстрелит. К тому же выводу пришел и Рон, бесшумно возникший у стола. Киборг протянул руку и одними пальцами осторожно нажал на ствол, уводя его вниз, преодолевая сопротивление хозяина. Эрик посмотрел на японца, потом на биомашину и вдруг заявил совершенно другим нормальным тоном, совершенно не вяжущимся с некоторой бессмысленностью речи:
— Ладно, я в меньшинстве. Но вы хоть понимаете, что это очень опасно? Асато, для тебя вдвойне! Я, как ты мог заметить, тоже не ангел! А мои «делишки» ты фиг выследишь. Что-то меня эта реальность достала! Иногда жалею, что не наркоман. Но чего нет, того нет… Я сейчас буду. Пока откройте полицейский отчет, он вроде пришел. А я пойду, в очередной раз соберу по частям свои мозги. — После чего повернулся к киборгу, все еще стоящему рядом, и подтолкнул его в сторону кухни: — Воткни что-нибудь разогреваться! Хоть армейский паек.
Японец проводил капитана удивленным взглядом, не заметить откровенный бунт биомашины было невозможно, но Эрик именно не заметил вмешательство Рона. Похоже, проблемы собственного разума загрузили его на настолько, что проявление чужого прошло мимо.
— Или что-то случилось, или одно из двух,— пробормотал Асато.
Рон ответил ему непонимающим взглядом, но на кухню все-таки ушел. Высунулся и уточнил:
— Есть лазанья. Не знаю, что это, но выглядит, как будто кого-то взорвали, потом заморозили, а потом упаковали в пластик для отправки останков. Ты это будешь?
— А ты?
— Киборги едят все! — Рон критически посмотрел на яркую коробочку в руке. — Даже это: изготовлено на Яноде. Вкусный мяс корова свинья утка человек постоянный вкус, добавка и витамин. Я же говорю, взорвали! Наверное, в скотовозку бомба попала, и утилизировали вместе с пилотом, иначе как там человек оказался? Так будешь?
— Да, — Асато постарался не смеяться, чтоб не смущать озадаченного киборга. — А Эрика ты не будешь спрашивать?
— Зачем? Я и так знаю, что он будет. В рейдах группа очень часто ела все, что поймает. Иногда даже мой комбикорм.
— Им понравилось? — унылые, похожие на грязный пенопласт пластинки для кормления биомашин Асато видел и даже один раз попробовал в родном отделении. Организм вспомнил противный вкус и, главное, устойчивое сладковатое жирное послевкусие от которого слегка затошнило.
— У них не было выбора. Они съели. Я предпочел очистить кактус — если съесть много, то будет тоже самое, но вкуснее.
Эрик успел забежать в душ, сунуть под кран голову, в результате на одежду с волос текли тонкие струйки воды. Киборг кинул ему кухонное полотенце, прокомментировав:
— Хозяин, холодный душ лучше принимать без одежды, так он намного эффективнее!
— Еще одно слово, и его примешь ты, — пообещал Эрик, изучая стол и выставленный на нем шедевр янодского пищепрома.
— Что это?
— Лазанья, — скромно ответил сэй, прячась в кухонном помещении. Выходить и кланяться, как положено повару, он не спешил.
— Где? — Эрик еще раз обозрел блюдо, зачем-то заглянул под стол, и заявил: — Как выглядит лазанья, я знаю. А это не лазанья. Это в казарму мина попала! Ладно, плевать, калории есть, значит, съедобно!
Забрав свою порцию, он подцепил содержимое вилкой, попробовал, и выкинул какой-то сомнительный предмет.
— Точно, мина. Вон даже осколок попался!
Солнце ослепительно сияло, играя отблесками на отделке белоснежного платье, а от корсета Терне было тяжело дышать. Она прошла по коридору, немного медленнее чем обычно, привыкая к новому образу. На самом деле, ей на миг подумалось, что ее старая одежда не так плоха – во всяком случае, в ней можно было двигаться. Теперь все ее мысли были заняты тем, чтобы не испачкать и не порвать платье. Туфли очень давили на пальцы, и были немного не по размеру, приходилось неудобно косолапить, чтобы безболезненно ступать на ногу. Кроме корсета неудобство доставляла еще длинная, мешающаяся юбка, она путалась между ногами, и Терна рисковала порвать ее, наступив на шлейф. Девушка думала, есть ли какая-то одежда, которая была бы богатой и красивой, но при этом была по человечески удобной?
Овод ждал ее на выходе, словно рассчитав время купания по минутам – осмотрел ее, поцокав языком, и одобрительно хмыкнув, махнул рукой. Слуги подхватили девушку и под руки увели в карету, одну из тех, что иногда удавалось мельком видеть на скачках, в них обычно приезжали господа. Терна поспешила не отставать, подобрав шлейф и подол, чтобы не запачкать его в грязи, а сама успевала жадно оглядываться по сторонам. За пределами пастбища, конюшни и арены она бывала редко, и только очень холодными зимами, когда Овод разрешал поспать в других теплых помещениях. И то дворы они пересекали под крики хозяина, и любоваться было некогда.
Сейчас была ранняя осень, двор был покрыт редкой не вытоптанной ногами слуг травой, а из-за забора виднелся фруктовый сад. В прочем, здесь все было похожим друг на друга – деревянные постройки, заборы, занятые суетящиеся слуги. Терна надеялась, что сможет полюбоваться на окрестности, сидя в карете по пути к Фатрахону.
Ее карета была явно проще, чем остальные, но все равно была очень красивой. Если была бы возможность задержаться, она бы обязательно разглядела все золотистые узоры, украшавшие корпус экипажа – на нем изображались причудливые растения и цветы. Перед Терной распахнули дверь – едва ли это было жестом вежливости и галантности, скорее всего, чтобы она лишний раз не сломала что-нибудь.
Она забралась на свое сидение, пытаясь устроиться поудобнее – корсет не давал ей расслабиться, приходилось сидеть, выпрямившись как тростинка и дышать маленькими рваными глотками.
Карета изнутри была обита бархатом и даже гвоздики имели золотые-серебряные шляпки. Лошади снаружи громко фыркали, карета качнулась – взобрался кучер. Овод напоследок посоветовал Терне быть аккуратнее, не то оторвет ей пальцы-ноги-голову или еще что-нибудь (девушка не слушала), и захлопнул дверцу кареты.
Снаружи еще некоторое время слышались звуки отчаянных сборов – похоже, они уже немного опаздывали. Овод грязно ругался, но наконец все было сделано, и кареты тронулись.
Топот лошадей в ее голове вытеснил волнение, которое нет-нет да подкрадывалось к ней, из-за предстоящего торжества. В постукивании камешков о дно кареты Терна уловила какую-то мелодию, дышаться стало спокойнее, изредка только слышались приказы господ и свист хлыста. Они выехали на какую-то большую дорогу, девушка все не решалась открыть плотно закрытые шторки рядом с ней. С правой стороны она различила специфический храп коптарха, запряженного в телегу.
Вскоре любопытство все-таки взяло верх – она подвинулась ближе к окошку и немного отклонила занавеску. Никто не окликнул ее тут же – ее карета оказалась крайней и ехала у самой травы, резко начинающейся после каменной кладки дороги.
Терна смелее распахнула занавески и стала с улыбкой ребенка рассматривать открывшийся ее взгляду простор.
А посмотреть было на что – особенно, после лет проведенных практически взаперти, любое зрелище было для нее удивительным.
Вокруг были поля – колосились золотистым цветом, кое-где становились зелеными, или желтыми. Ферма осталась где-то позади, а город еще не был виден. Солнце купалось в облаках, небо было чистым и ярким, каким никогда не казалось со двора конюшни. Терна почти высунулась из оконца и вертела головой, но потом вспомнила о своей прическе (не сразу, а когда одна из роз, сбитая неаккуратным столкновением с занавеской, упала на мощеную дорогу и была раздавлена колесом).
Пейзаж, мелькавший за окном, кому-то наверняка показался бы скучным и однообразным – но Терна с восторгом отмечала пасущихся коров у обочины, считала деревья, проносящиеся мимо, высокие, раскидистые, кривые и низкие. И лошади, и вороны, и пастухи – все встреченное ею по дороге одинаково восхищало ее. Мир вне кареты словно перестал существовать – казалось, она уже вечность катится, подпрыгивая на кочках, не в силах оторвать взгляд от стелящихся скатертью цветных полей и лугов.
Фатрахон не был богатым городом, но окрестности его были очень красивы. А может быть, так казалось именно Терне – об устройстве и богатствах страны она знала только из рассказов отца и из мимолетных обсуждений старших слуг.
Маадгард был когда-то спокойной и сильной страной. В войны с соседями короли страны не лезли, как и в союзы, своих богатств щедрой земли хватало, чтобы развиваться и процветать.
Издавна Маадгард славился своей магией – сильнее всего был род королевский, и носил в себе почти всю магию мира. Короли, королевы, принцессы и принцы, рождались один талантливее другого. Кровь их брала начало от самых великих магов прошлого и с годами только становилась сильнее. Сила помогала королям держать власть и увеличивать могущество огромной страны.
Однако, именно эта сила однажды разделила Маадгард поровну.
Когда последний король страны умер, оставив трон на двоих сыновей близнецов, с детства ненавидящих друг друга, то история повернулась к подданным не лучшей своей стороной.
Терна помнила рассказы отца о большой гражданской войне и битвах принцев за трон. Один из них, Корас, назвался магом светлым, и пытался спасти благополучие страны, в то время как второй, Зерден, облачившись в черное и приняв законы темных сил, славился жестокостью и беспринципностью.
Единственным выходом было разделить страну надвое – сила обоих братьев сделала их соперниками почти равными, и они рисковали стереть друг друга и Маадгард в порошок. Тогда Корас заключил перемирие – отдав брату часть страны, и люди обоих сторон смогли выдохнуть.
Зерден успокоился, построил себе в пустошах Маадгарда огромный замок, с таким же тронным залом и троном, и правил, тайно собирая силы для окончательного завоевания страны.
Мир Маадгарда был хрупок и тонок, как лед, но на удивление – продержался много поколений.
Дети королей сменяли друг друга, время шло, а страна так и осталась разделена на две части.
Терне не повезло – она родилась в землях Темного короля. За годы его правления Фатрахон и другие города пришли в упадок, слои населения четко делились на бедных и правящих, более-менее приспособились только богатые, постоянно показывая свое расположение королю и его семейству. Как жилось светлой стороне страны никто знать не знал, но ходили слухи, что намного лучше.
Подданные королей не имели прав пересекать границы сторон – и жили в неведенье, одни – страшась неизвестной злой силы, притаившейся под боком, другие же – мечтая навсегда убежать из злополучной стороны Маадгарда. У иных это удавалось – и слухи об ужасах Темной стороны только сильнее укреплялись.
Имя злого короля даже не было известно – и давно стало скорее нарицательным, а вот сын его, Аргон, сегодня должен был получить свое оружие, приближавшее его к часу, когда он сам сможет взойти на черный трон своего отца.
Для Фатрахона это было большое событие. К нему начинали готовиться еще за полгода – созывали самых искусных мастеров по соседним городам, и те, вместе с кузнецами, принимались колдовать над очередным оружием господина.
Для простого нищего люда это тоже был великий праздник – единственный день, когда в замок бургомистра впускались все. Конечно, под внимательным взглядом стражи, но все же.
Когда Маадгард еще не был расколот на две части, здесь выступал цирк и устраивались пиры, в которых горожане принимали участие, веселились, ели, и пили. Теперь в особый праздник их запускали в обитый черным бархатом зал и люди толпились, стоя, на мгновение отвлекшись от всех своих бед и высматривали богатую церемонию.
Терна тоже когда-то жила в Фатрахоне. Когда карета, подпрыгивая на мосту, въехала в ворота города и понеслась по узким улочкам мимо грязных домов – девушка вспомнила собственный маленький дом.
Она была единственным ребенком в семье, и кажется, была очень любима – но с годами от образа матери и отца почти ничего не осталось. В прочем, от той зимы, когда ее родители погибли, тоже, зато в памяти теперь ярко поселились все дни, проведенные в конюшнях на ферме.
Серые домишки мелькали в окне кареты, и Терна, которой подобный пейзаж совсем не нравился, откинулась на спинку сидения и ждала. Очень скоро ее карета затормозила возле скромного, но по меркам Фатрахона, все же, дворца.
Карета остановилась под громким окриком Овода, и кто-то распахнул дверцу, приказывая девушке выйти. Терна подобрала юбки и почти выпала из кареты на твердую землю, ощущая легкое головокружение от поездки. Вокруг все пестрело и суетилось – подготовка к торжеству была в самом разгаре.
Двор был огромным, все в нем были заняты делом – уже совсем скоро должен был прибыть кортеж короля с принцем, и слуги носились, завершая приготовления. Девушка сразу почувствовала запах вкусной еды – где-то рядом, как раз на задний двор, выходили окна кухни.
Девушку под локоток отвели в маленькую комнатку в здании – там такие же служанки, седые и уставшие, поправили ее платье, разгладили складки, уложили растрепавшиеся волосы и заменили розы на более свежие по приказу какого-то господина.
Терна молчала и только покорно следовала приказам – тут, среди совсем чужих людей, где самым родным и знакомым был только Овод, было страшновато. В случае чего здесь не было даже верного Лилоса, чтобы за нее заступиться.
Поэтому Терна не задавала лишних вопросов, с ней тоже никто не заговаривал – ее передавали из рук в руки, пока она не оказалась на пороге большой, отделанной мрамором сцены. В зале уже шумели столпившиеся горожане, а на балкончиках восседала знать. Звук труб возвестил о приезде принца – церемония должна была вот-вот начаться.
Перед сценой выстроилась цепочкой шумная, звенящая черным металлом личная гвардия короля. А саму сцену, наверняка, окутывала та самая магическая защита, о которой говорили служанки. Овод встряхнул ослепленную огнями девушку за плечи и еще раз прорычал ей в лицо инструкции. Терна должна была подняться по ступеням и выйти в освещенное сотнями свечей пространство. Рядом стоял мужчина, держа что-то под черным покрывалом – вероятно, это и было оружие, которое ей сейчас предстоит преподнести принцу.
Заиграла музыка и все замолчали – прибыл Темный король.
Вчерашнее бесплатное угощение для стражей да поломанные столы с лавками корчмарю окупились еще до полудня. По граду ползли слухи один невероятнее другого, и градчане почли своим долгом обязательно наведаться в корчму, откуда, коли верить добрым людям, и началась та погоня за нечестью пакостною. Не то что яблоку, ягоде незрелой некуда упасть было. Корчмарь едва успевал смочить пересохшее горло, пересказывая в который уж раз, как вломились чудные гости, как сцепились со стражами.
— А кровищи-то было… выше пояса… — Корчмарь округлил глаза и для убедительности похлопал дланью себя по выпирающему брюху. – Такое дело… рубились те, будто в каждой руке по нескольку мечей было… и призывали они кадуков в сталь каленую… и головы во все стороны как щепки летели…
Орген сдержанно хмыкнул. Трое их было, коли с мальчишкой считать, да и безоружные, даже ножи поясные, до города не доходя, припрятали в месте приметном, оттого и не имелось чем головы сносить, только кости стражам добре посчитали. С помощью крепких плеч и безмерной наглости наемнику удалось пробиться в первые ряды внимающих повествованию. Правда, держался он чуть сбоку, авось кто из вчерашних знакомцев случайных признает. Судя по живописному описанию, корчмарю следовало податься в баечники. С таким умением сочинять он и там голодным бы не остался.
Тем временем, приплетая все новые и новые кровавые подробности, корчмарь добрался до приснопамятного бегства через слюдяное оконце.
— Вот, господа хорошие, погляньте-ка сюда… — Расказчик не поленился выбраться из-за стола и протопать к прорубленной в бревнах дыре, сквозь которую с улочки то и дело заглядывали любопытные. Выбитую слюду уже прибрали, но заделывать сызнова оконце хозяин явно не спешил, хотя снаружи ощутимо тянуло холодом. — Погляньте, господа хорошие, оконница какая крепкая была… слюду самолично покупал… под топором и то не крошилась… а один из тех энто перстом ткнул и вдребезги все… — Рассказчик горестно завздыхал, меж тем зорко поглядывая, чтобы все посетили не просто слушали и угощались медком али квасом, а еще и платили исправно и за побасенку, и за выпивку.
— А чтоб трясца тебя приголубила, базыга калный! – не скрепившись, проворчал Орген в полголоса. Стольцы, квасок да и оконце в корчме были зело крепки, пьрстьем такое не проймешь, локтем вышиб, пусть и с раза, да только до сей поры руку через боль согнуть и разогнуть может.
В корчму наемник завернул поутру, изрядно поплутав по граду, насилу отыскал, резво ж гоньзнули от стражей. И вот уж вторую кружку меду взял, а про Трошку так ничего и не проведал. Все ж малец-то ловок, верно, убег, покуда за ними гнались. Жаль будет, ежели потеряется да вновь к татям прибьется.
Корчмарь, перемежая сетования о разбитой утвари и прещения вытворившим сие разорение, вернулся к столу, уселся поудобнее и выжидательно замолк. Столпившиеся округ слушатели догадливо развязали кошели, пошарили по карманам – в деревянный корец полетели медяки всякого размера. Поверх звякнула серебрушка. Наметанным глазом корчмарь вмиг углядел, кто кинул, да не просто заприметил, а и распознал. Один из охальников вчерашних, с патлами белыми. И хватило ж у него наглости заявиться, после того, как разор учинили и сбежали не расплатившись. Корчмарь уж набрал воздуху поболе, чтоб вопль громче вышел, как охальник тот серебрушку еще одну вытащил, на зуб прикусил, щелчком чуток вверх подбросил и ловко споймал. Корчмарь алчно запыхтел, да разумел – лакомый кусок за просто так в руку не сиганет, едва зримым кивком главы указал наемнику на дверь, что вела на хозяйскую половину, приказал девкам подать гостям еще меда крепкого, и чуть погодя вышел следом.
В горницу наемник не пошел, поджидал, привалившись плечом к прилубному влазу. Заслышав скрип дубового полотна, поворачиваемого на пятках, обернулся, протянул шуйцу вперед, разжал кулак, в полутьме сверкнули три серебряные монеты.
— Ищешь, чего не потерял? — ехидно спросил корчмарь, облизываясь на серебрушки.
— Твои станут, — сквозь зубы процедил наемник, — коли подсобишь в одном деле.
— Мои станут, — согласился корчмарь, — коли зараз стражей кликну!
— Зови! — Корчмарь и мигнуть не поспел, как наемник выпрямился, выдергивая из сапога спрятанный за отворотом нож. Как в воду глядели сестрицы: давали на всякий случай, вот и сгодился. — Первым тут ляжешь!
В прежние дни корчмарь и сам не прочь был показать себя что на кулаках, что на мечах, да с той поры, как опоследний раз в драку лез, минуло больше трех семериков зим, к тому ж помнил явственно, как яро бился наемник вчерась — не устоять, живот заберет и не почешется.
— Надо чего? — вздохнул, соступая.
— Правду говори, что с мальчишкой сталось? – Голос чуть дрогнул. – Ну… — Незаметно повел рукой, холодная сталь неприятно царапнула корчмаря под бородой.
— Ты это… — Корчмарь судорожно сглотнул, отступить попробовал, да только в стену родимую уперся. — … перышко убери… чай, не забавку нашел… скажу, что ведаю… — Нож, помедлив, скользнул за пояс. Проводив его взглядом, корчмарь почуял себя тверже. — Гуляли стражи через ночь целую, годовой запас меда выжрали да мяса с ледника подчистую выставить пришлось…
— Ты мне-то зубы не заговаривай… по делу сказывай, — нетерпеливо перебил наемник.
— Так я ж по делу… — торопливо забормотал корчмарь. – Так вот, когда ты да с приятелем в окошко сигануть изволили, стражи прочие вдогон махнули. Старшой остался, медом стояным упиваясь, будто вареным глотку залить свою не мог… — сбился хозяин на собственные беды, но, уловив нехороший блеск в глазах наемника, исправно принялся досказывать. – А малец-то затаился где-то, да отыскали его, болезного, били крепко. А это уж под утро, как нагулялись вдосталь, на двор правителю поволокли, татем объявивши…
— Все сказал?
— Так не ведаю боле… — Пальцы наемника сжались на рукояти ножа. — По-ща-ди… — омертвевшие губы не желали повиноваться.
— Пощадить? – Орген ухмыльнулся, с головы до пят окинул взглядом трясущегося с ужасти корчмаря. Вечор ако собака злобный за свое добро рычал, загрызть был готов, а теперь в своем же углу хвост поджал, потом холодным обливается. А ведь достаточно ему крик поднять – враз набегут и подворники, и люд захожий. От толпы такой при всем умении ножиком для снеди не отобьешься, навалятся – скрутят враз. Да и здоровяка такого прирезать – это еще суметь надо, с одного удара точно не помрет. Однако, вишь ты, перепужался не на шутку, со страху и скумекать не может, кто у кого в руках оказался. – Что ж будь по твоему… не трону… но смотри, вздумаешь стражей позвать — и опомниться не успеешь, как петуха красного пустим, а самого так мечами распластаем, что и для крады не соберут. Уразумел? – Грозно надвинулся на корчмаря наемник.
— Все уразумел, милостивец, — заикаясь от пережитого и не веря в столь легкое избавление, засуетился корчмарь. – Богам за тебя жертву богатую принесу…
«Ага, сердце мое горячее, а то и крови пару ковшей», — подумал Орген, но вслух не молвил, к двери повернулся.
— Мальчишку вашего в порубе держать станут, потом лишь как с татем разберутся, — быстро зашептал немного успокоившийся мужик.
— Откуда про то знаешь? – Орген обернулся, пристально глянул на корчмаря.
— Так торжище Варииново ныне, Макоши дары собраны, коли живота кого лишишь — осерчает богиня, расплату грозную нашлет. Оттого и не карают никого смертью…
— На, заработал. — Наемник бросил под ноги корчмарю пару серебрушек и спокойно вышел в горницу.
— Тьфу, погань! – оставшийся в потемках корчмарь облегченного перевел дух и решительно толкнул дверь в прилуб, на ощупь отыскал запрятанный меж рухляди кувшин с дорогим иноземным вином, и вопреки своему давнему обычаю – делать пару маленьких глоточков, алчно и надолго присосался к горлышку. Сладкое заморское питие сделало свое дело – дрожь в конечностях пошла на убыль, думы здравые появились. Побулькав кувшином близ уха, корчмарь сокрушенно вздохнул – меньше половины осталось, — укрыл надежно свое сокровище и, вывалившись в сенной полумрак, опустился на четвереньки, пядь за пядью ощупывая дол и поминая наемника словами крепкими. Монеты отыскались не сразу, но тщания корчмарю было не занимать. Запыхавшийся от непривычного дела, опасливо высунул нос в гостевую горницу, и лишь убедившись, что средь гуляющих да трапезничающих не видать гнусного мерзавца, растянул уста в приветливую улыбку и принялся за хлопоты, коих в избытке у радушного хозяина.
— Ты – наёмник. Ты работаешь за деньги. Денег у меня нет. Но есть золото. И драгоценности. Это задаток. А если ты выполнишь работу и поможешь мне – то будут и деньги. Много денег. Очень много, в десять раз больше, чем это. Ты ведь согласишься, правда?
Она старалась говорить уверенно, но личико уже снова кривилось неуверенностью и отчаянием. Глупо пытаться блефовать с таким-то личиком – откуда у нищей горской девчонки может найтись столько денег? Она и считать-то умеет в лучшем случае до десяти…
Конан взвесил на ладони завёрнутые в тряпку украшения. На сотню потянут, купец, похоже, хоть и сволочь, но сволочь щедрая. Во всяком случае — к своей последней жене. Перекупщик заберёт себе львиную долю, как у них водится, но всё равно останется немало. На одну-две луны безбедной жизни, если не слишком шиковать… Но, по сравнению с тем, что было обещано юным шахиншахом за возвращение волшебного дерева – так, мелочь, разговора не стоящая.
Он уже принял решение. Почти сразу, ещё до того, как она начала говорить, как только почувствовал кожей живота острые шпильки серёжек или какой другой женской дребедени. Но оглашать своё решение не торопился – пусть девочка поверит, что он, как настоящий серьёзный наёмник, сначала должен всё как следует обдумать и взвесить.
— И что я должен буду сделать?
— За то, что дала тебе я, совсем немного. Просто отправить письмо. В караван-сарае есть хорошая голубиная почта, очень быстрая и точная. Я напишу тебе адрес и дам письмо, ты просто придешь туда и отдашь дежурному свиток, они сами всё сделают. А если осмелишься дождаться и ответа – тебе заплатят больше. Просто за то, что ты расскажешь про меня. Намного больше…
Конан еле заметно поморщился. Да что она заладила – намного, намного?! На самом, что ли, деле, совсем не умеет считать?..
— И кто же мне заплатит? – спросил, затягивая узел и опуская его себе под левую руку. Красноречивый такой жест, не отказываюсь, мол, но пока что ещё и не соглашаюсь, — Бабка, живущая в пещере?
Он постарался сказать это помягче, боясь, что любая попытка пошутить в адрес уважаемой престарелой родственницы будет расценена как презрение и высокомерие. Так и вышло — девочка шутку не приняла, поморщилась досадливо:
— Нет, конечно. Тебе заплатит мой муж.
***
А в том, чтобы вести подобные переговоры лёжа, оказывается, есть и свои преимущества. Тебе, например, не грозит отбить задницу, не слишком удачно приземлившись ею на пол после подобного ответа.
И ведь не врёт, вот что самое ужасное! С таким лицом врать нельзя. Действительно свято верит, что муж хорошо заплатит беглому евнуху из собственного гарема за то, что тот передаст неизвестно кому весточку от его не слишком-то, похоже, верной жены. И как это ей удалось вырасти в горах и даже дожить до своих (сколько ей там?) зим – с этакой-то наивностью? А, может быть, не наивная, а просто больная? Красивая юная дурочка, которую умная бабка-ведьма постаралась поскорее сбыть с рук, пока заезжий купец не разобрался. Впрочем, купцу могло быть и всё равно. Зачем красивой жене быть ещё и умной? Лишнее это. Так что тут, скорее, наоборот всё было – за умственную неполноценность невесты хитрая бабка наверняка содрала с купца десяток лишних монет…
Больным лучше не возражать.
— Ага. Я понял. Ты мне поможешь бежать. Я отправлю письмо. Купец мне заплатит.
Кажется, ему не удалось произнести это с достаточно серьезным лицом. Во всяком случае, девушка покосилась как-то странно, в великолепном презрении сморщила хорошенький носик:
— При чем тут эта вислоухая черепаха, хорёк тошнотный?! Тебе заплатит мой муж! Настоящий!
***
— Мой муж меня очень любит! Он очень важный господин. И очень богатый! Он со мной не разводился, я знаю, я бы почувствовала, а если так – значит, он всё ещё мой муж, что бы там не хрюкали разные! Он не продавал меня, хорёк врёт! Меня украли!
Она умудрялась говорить очень тихо, почти шёпотом, но при этом многочисленные восклицательные знаки слышались вполне отчётливо. А купец-то, похоже, не дурак на дармовщинку! Тут – деревце, там – жену, сям – ещё что-нибудь, в большом хозяйстве всё пригодится. Интересно – он и по молодости был таким же… рачительным? Или это с возрастом пришло?..
Кстати, о дереве…
— Ты сад хорошо знаешь?
Девушка непонимающе моргнула, и он уточнил:
— Волшебных деревьев в саду много?
Она равнодушно пожала плечами, теряя интерес:
— Есть несколько, они у северной стены, там ограда специальная.
Несмотря на её собственную колдовскую природу – а, может быть, именно благодаря ей, — волшебные деревья девушку не интересовали совершенно. Ну что ж. Северная стена – это уже неплохо. Тем более, что имеется специальная ограда, что существенно облегчает поиски. Будем надеяться, что персиковых деревьев там не слишком много.
В идеале – одно…
Девушка тем временем отдёрнула занавеску и, высунувшись в непроглядную черноту ночного дворика, долго во что-то всматривалась. Похоже, углядела таки что-то, поскольку кивнула удовлетворённо и, обернувшись к Конану, прижала палец к губам и протараторила шёпотом:
— Пора-пора! Только тс-с! Ну что ты возишься, быстрее давай!
Она задула масляную лампу и буквально вытолкала Конана из крохотной комнатушки – тот едва не грохнулся, споткнувшись о предпороговую ступеньку, — и тем самым чуть не сорвал тайный побег в самом начале. В узле, которым он зацепился за притолоку, что-то предательски звякнуло.
Конан позволял девушке тащить себя через заросли. У него был свой план и своё мнение о том, как план этот привести в исполнение. План этот несколько отличался от предложенного девушкой. Но на первом этапе они совпадали, так что чего суетиться заранее? К тому же он был слишком занят, отводя от лица так и норовившие выколоть глаз ветки. Луны ещё не было, и темнота под кронами сада стояла непроглядная. Он почти ничего не видел, только шитое золотом одеяние девушки иногда слабо отсвечивало.
Наконец они вышли на открытое место. Он по-прежнему почти ничего не видел, но понял это по тому, что ветки больше не лезли в лицо и потянуло свежестью. Впрочем, то ли глаза потихоньку привыкали, то ли действительно стало чуть посветлее, но он уже почти что различил впереди смутную каменную кладку боковой стены дома.
Внезапно девушка остановилась. Конан с разгону сделал еще несколько шагов и остановился тоже. Напряг глаза и в темноте впереди разглядел ещё более тёмное вертикальное пятно прохода. Внезапно от большого тёмного пятна отделилось пятно поменьше и двинулось к ним навстречу. Девушка шагнула вперёд, сделав Конану знак оставаться на месте. Они встретились на полпути, два смутных пятна – тёмное и светлое. Может, они и говорили о чём-то – Конан не слышал за журчанием фонтана. Потом светлое пятно заспешило обратно, Конан двинулся было навстречу, но девушка скользнула мимо, бросив только:
— Подожди, я сейчас!
Конан пожал плечами. Сделал ещё два-три шага вперёд. Мбонго – если, конечно, это был он, — теперь находился совсем рядом. Похоже, всё-таки именно Мбонго, потому что стоял он не шевелясь, старательно отвернувшись к внешней стене и разглядывая на ней что-то, видимое лишь ему одному.
Конан встал рядом, глядя в сторону с той же старательностью. Помолчал. Потом сказал, словно бы ни к кому и не обращаясь:
— Жалко девочку…
Он не знал, сработает ли.
Он вообще не знал, понимает ли его этот самый Мбонго – может, он вообще не знает местного языка, и зря Конан заговорил именно на нём. Но уж горских наречий Мбонго не знает точно, а пытаться выудить из глубин памяти что-либо на диалекте чёрных королевств Конан не осмелился – давно не говорил на них и получиться могло что-то совсем уж непотребное. В конце концов, всегда остаётся вторая возможность. Хотя, конечно, хотелось бы обойтись без лишнего шума, поскольку потом предстоит сюда ещё возвращаться – девушка может себе думать что угодно о ценности своих побрякушек, но покидать гарем насовсем без вожделенного и хорошо оплачиваемого дерева Конан не имел ни малейшего намерения.
Показалось или нет, что огромная чёрная спина слегка шевельнулась?..
Конан затаил дыхание. Повторил – так же, в пространство:
— Девочка-то хорошая…
Не показалось – Мбонго опять шевельнул огромными плечами, словно выточенными из чёрного базальта. Вздохнул.
Он – понимал.
Не только местное наречие. Местные неписанные правила – тоже.
Это молоденькая глупенькая девочка, с местными обычаями знакомая мало и даже горцев считающая хорошими, может не понять, как отреагирует здешний муж и хозяин на внезапное таинственное исчезновение у строптивой жены всех подаренных им драгоценностей. Совпавшее, к тому же, с не менее таинственным исчезновением доверенного её попечению и вроде бы больного слуги. Вряд ли этот купец добился бы своего положения, не умей он считать, а уж сложить настолько простейшие два и два сумел бы и самый распоследний школяр…
Мбонго повернулся к Конану лицом – медленно так повернулся, словно действительно был каменным истуканом, оживлённым неведомой колдовскою силой. Помолчал, глядя сверху вниз – на чёрном провале лица жутковато светились белки. Внезапно резко повернул голову в сторону – из темноты беззвучно вынырнула запыхавшаяся девушка, прижимавшая к груди обеими руками какой-то светлый то ли тюк, то ли ворох непонятных тряпок.
— Вот! Я принесла! Подойдёт? Это нам дали шторы делать, но пока ещё не разрезали! Он длинный, два моих роста! Подойдёт?..
Она отпустила одну руку, и ворох развернулся по земле длинной широкой лентой скользкого шёлка. На какое-то мгновение Конан оглох – так сильно ударила в голову кровь, словно пудовым кулаком уличного бойца — да прямо по уху. Он узнал этот шёлк с первого же взгляда. У славного Мбонго на эту ночь, похоже, был свой собственный план, и шёлковой тряпке в этом плане отводилась не последняя роль.
Таких совпадений не бывает.
Похоже, кто-то на небесах вдруг непонятно с чего заинтересовался копошащимися на земле букашками и решил вмешаться. То ли действительно захотел из одному ему понятных соображений помочь, то ли просто наскучил людской нерасторопностью и решил слегка подтолкнуть, все именно в эту ночь. Как бы то ни было, сомневаться в подобной ситуации не стоило, поскольку подобное поведение оказывалось уже не просто глупостью, а самым настоящим богохульством. Впрочем, даже если это и простое совпадение, упустить его – глупость не меньшая…
Внезапно Мбонго наклонился и одним движением сгрёб в охапку девушку вместе со всем принесённым ею шёлком. Оказавшись на высоте мбонговского плеча, она было слабо пискнула, но огромный чёрный палец прижался к её губам и писк более не повторился. Конан скривился завистливо – ему для этого в своё время всей ладони не хватило, а тут, гляди ты, одним, понимаешь, пальчиком…
Мбонго шевельнул разок-другой каменными мускулами, пристраивая оторопевшую слегка, но совсем не испуганную девушку у себя на плече поудобнее, кивнул Конану и деловито зашагал в темноту. Конан рванулся следом. Он не понял, что именно задумал чёрный великан, но был готов к любому повороту. Тем более, что выхода пока всё равно не было – без провожатого или хотя бы лунного освещения он бы в этом саду не нашёл и своей задницы, не то что полуночной стены…
Впрочем, пока что полуночная стена откладывалась. Та, к которой вывел их Мбонго, была рассвкетной. Чем он руководствовался при выборе направления, Конан понял сразу, как только внимательнее пригляделся к оплетающим стену лианам – цветов на них было намного меньше. То ли почва в этом углу похуже была, то ли солнца поменьше – или, наоборот, жарило оно тут безжалостней. Или же просто камень в стене другой был, и не очень этот камень лианам по вкусу пришёлся. Но какова бы не была причина, Конан на обозримом участке смог обнаружить не больше десятка крупных белых воронок, да и то большинство из них еще не успели раскрыться, пребывая в сонном дневном состоянии свернувшегося бутона.
Мбонго ловко разделил свою ношу – девушку аккуратно поставил на землю, а шёлковое полотнище легко и как-то очень изящно набросил на стену поверх сторожевых лиан. Этакая вертикальная защитная дорожка, просто и гениально. Конан собирался даже восхищённо присвистнуть – так ловко, с первой же попытки это получилось у чёрного великана, да и задумка действительно гениальна – шелковая лента шириной в раскрытые руки, как раз хватит, а что тонкая — не беда, тут же не колючки опасны, а пыльце даже сквозь самый тонкий шёлк не проникнуть! Но вовремя вспомнил о необходимости соблюдать тишину. Да и не был он уверен, что умеет это тело свистеть с выбитыми зубами – кто их, магов, знает?..
Вместо этого он переглянулся с Мбонго – дабы убедиться, что правильно того понял. Подёргал шёлк и, уверившись, что держится он, вроде, крепко, полез наверх, цепляясь за переплетения одеревеневших веток сквозь тонкую ткань. Вообще-то делом это было нелёгким – высота у стены почти два роста, шёлк довольно скользкий, да к тому же ещё и постоянные опасения по поводу того, что в самый неподходящий момент соскользнёт он с особо вредного цветка – и рухнешь ты со всей дури с забора прямо в сонное царство. Но Мбонго, раз взявшись помочь, и далее не собирался стоять в стороне. Конан не успел сделать и трёх перехватов руками, как на икрах его словно сомкнулись стальные галерные кандалы и непреодолимая сила девятым валом просто таки метнула его к самому верху стены. Ему не пришлось даже подтягиваться – его туда считай что зашвырнули. Не вцепись Конан всеми конечностями в неровные камни, его бы, пожалуй, даже и на другую сторону перебросило.
Восстановив равновесие, Конан сел и упёрся ногами в подходящие выступы для большей устойчивости. Если был он прав – устойчивость ему сейчас могла очень даже пригодиться.
Так и есть.
Шелест ткани, короткая возня, возмущённый писк, — писк, правда, негромкий, сообразно обстоятельствам, – и ему на руки буквально рухнула краденая жена. Теперь уже считай что дважды краденая. Конан обхватил её поперёк туловища руками и ещё основательнее упёрся ногами в выступы – жена активно сопротивлялась попытке повторной кражи.
— Пусти! – шипела она, голоса, правда, не повышая, но брыкаясь при этом отчаянно, — Пусти! Мне нельзя! Ты что, не понимаешь?! Его же убьют!
Какое-то время Конан молчал, тратя все силы на то, чтобы и самому удержаться на узком гребне стены, и её там же удержать. Потом, когда девушка слегка притомилась и вырывалась уже не так активно, подытожил:
— А так – убьют тебя.
Она обмякла как-то сразу и вся целиком. Похоже, не такой уж наивной она была и тоже кое-что понимала. Просто говорить об этом не хотела. Конан добавил, подумав:
— Мбонго, может, и не убьют. Он дорого стоит. Очень дорого. А вот тебя бы точно убили. В назидание прочим жёнам. Ты же краденая. Значит, не стоишь ничего.
Девушка мотнула головой. Прошептала с непонятной горечью:
— Я тоже дорого стою! Очень дорого… Думаешь, стали бы меня иначе красть?!
Конан не нашёлся, что на это ответить. И был благодарен, когда она, глубоко вздохнув, шепнула уже спокойно:
— Чего расселся? Давай, что ли, слезать, раз уж всё так…
Конан осторожно втянул наверх шёлк, стараясь складывать его верхней безопасной стороной наружу – шёлк ему должен был ещё пригодиться, ночь предстояла длинная и хлопотная. Сначала – спрятать девушку. Это несложно – один вполне приличный воровской притон тут совсем недалеко расположен. Конана там теперь, конечно, не узнают, но сам он все нужные знаки и жесты помнил отлично. Примут и укроют, не в первый раз. Девушке там ничего грозить не будет – воровской кодекс чести и всё такое. К тому же к целительницам и без всяких кодексов чести в таких местах относятся с уважением – мало ли какая хвороба с тобой приключится? Не со всеми же болячками можно к городскому лекарю бежать.
Конан прикинул ещё раз, сворачивая шёлк в длинный жгут и мастеря из этого жгута петлю. Нет, на это не должно уйти слишком много времени. Он успеет вернуться сюда ещё до восхода луны. Хорошо бы, конечно, вообще всё дело провернуть по темноте, но это уж как получится. Жалко, что полнолуние было совсем недавно и луна ещё слишком яркая, издалека будет видать человека, зачем-то лезущего на стену, да ещё и в обнимку с деревом…
Он проверил петлю на прочность, аккуратно затянул её под мышками у девушки и, видя, что она всё ещё медлит, стоя у самого внешнего края стены и никак не решаясь прыгнуть сама, легонько пощекотал её под коленками. Она почти беззвучно взвизгнула и скакнула, что твой джейран – Конану чуть руки не выдрало из суставов. Шипя сквозь зубы, он осторожно вытравливал шёлковый жгут до тех пор, пока показавшаяся неимоверной тяжесть вдруг не исчезла. Жгут провис.
Конан скинул вниз свободный конец. Лёг на край стены, свесился вниз ногами, осторожно сполз. Повисел на руках, размышляя, что до земли не должно быть больше роста, а, стало быть, прыгать в абсолютную черноту совершенно безопасно. Разжал пальцы.
До земли действительно было недалеко. И босая нога его уже привычно впечаталась во что-то тёплое и мягкое…
***
На какое-то мгновение повторность ощущений взяла верх. Он снова был в саду, и драка с чёрными евнухами только ещё предстояла, и всё последующее – тоже, и сердце рвануло из груди с прытью испуганного зайца…
Конан зажмурился до рези в глазах и глубоко вздохнул. Постоял так какое-то время. Открыл глаза.
Помогло.
Теперь он, хотя бы и смутно, но кое-что видел. То тёплое и мягкое, на что он наступил, было всего лишь ворохом шёлка. Он его очень туго свернул, когда делал петлю, и теперь петля эта, постепенно раскручиваясь, змеей обвила ему ногу, потому и почудилось в первый миг нечто живое и даже двигающееся.То, что по-настоящему было живым, лежало немного дальше от стены.
И оно не двигалось…
Конан стремительно опустился рядом с лежащей на боку девушкой на колени, похлопал её по щекам, попытался нащупать пульс. Нащупал. И понял, что всё это время забывал дышать.
Девушка просто спала. Похоже, коснулась в последний миг случайного цветка. Или оставшаяся на шёлке пыльца при свёртывании не вся оказалась на внутренней стороне. Второе, пожалуй, куда достовернее – у Конана и у самого потихоньку начинали слипаться глаза.
Конан тряхнул мутнеющей головой, отгоняя сонный морок. Визит в притон придётся на некоторое время отложить. Есть дела поважнее…
***
Вода была почти холодной.
Конан вынырнул, отфыркиваясь. Вдохнул и снова опустил лицо в воду. Повертел головой, вымывая возможную пыльцу из волос. Он стоял коленями на дне деревянного желоба. Лежа, он вполне мог бы поместиться под проточной водой полностью – вот вам и ещё один плюс не слишком крупного тела. Но полностью он пока не хотел, осторожно смывая пыль с рук, ног и спины, но старательно обходя при этом нарисованные белым полосочки на груди. Голову он оставлял напоследок, и вот теперь, стоя на карачках, осторожно отряхивал мокрые волосы. Хорошо, что водопровод в этой части города проведён по старинке, открытым способом, а то пришлось бы, пожалуй, отмываться от сонной дури в какой-нибудь сточной канаве.
Сев на кирпичный бортик, он занялся шёлком. Тщательно расстелил его по дну жёлоба и прополоскал в довольно-таки сильном течении. Вытащил с трудом – мокрая ткань оказалась невероятно тяжёлой. Хорошо, что отжималась она так же легко, как и впитывала воду, и уже через четверть оборота клепсидры он обмотал её вокруг талии в качестве ещё немного влажноватого, но уже вполне нормально весящего пояса.
Крупные яркие звезды слегка дрожали, отражаясь в бегущей воде. Акведук расположен был на искусственной насыпи, и городок отсюда просматривался весь, до самого последнего окраинного своего домишки. Прекрасный, наверное, вид – днём или на закате, да и в неверном лунном свете тоже, наверное, очень симпатично. Сейчас же город лежал внизу огромным тёмным пятном, лишь изредка разреженным светлыми плоскостями плоских белёных крыш. Впрочем, вряд ли сюда так уж часто пускают простых горожан полюбоваться на красоты – акведук надёжно охраняется и днём, и ночью. На этом участке охранников было шестеро – все очень крупные, парни из ближайшей деревни, сильные и здоровые, хотя и слегка обленившиеся на почти что дармовых городских харчах.
Сейчас они все спали. Четверо – в караулке, вповалку вокруг стола, за которым до этого резались в карты. Двое – прямо на улице, они оказались более бдительными — или просто менее удачливыми в карточной игре. Собранной на шёлке пыльцы хватило на них на всех с лихвой…
Слева донёсся слабый стон. Конан повернул голову.
Над краем акведука поднялась одна рука, вцепилась в бортик. Потом – другая. Конан ждал.
Девушка неловко села в воде, потрясла головой. Отжала волосы, закрутила их в узел на затылке. Поднялась на бортик, повернулась, опустив ноги на насыпь. Тонкая ткань шаровар и маленькой блузочки облепила её тело, словно вторая кожа. Блестящая и полупрозрачная. Блестящая…
Конан перевёл взгляд город внизу. Город по-прежнему оставался тёмным. Но по рассветному краю неба уже разливалось молочно-серебристое сияние и у предметов появились лёгкие тени – пока, правда, еще смутные и нечеткие.
Следовало торопиться.
— Нам пора.
Он поставил её на ноги, не обращая внимания на сумбурные возражения и стоны, и потащил за собой. Вниз по насыпи, мимо спящих охранников, по темному лабиринту кривых улочек и запутанных тупичков. Времени уже почти не оставалось, и он предпочёл отложить объяснения на потом. Девушка жаловаться и возражать перестала почти сразу, как только лежащих на земле охранников увидела. Молчала и дальнейшую дорогу – то ли сообразила, что с вопросами лучше подождать, то ли просто дыхания не хватало, поскольку двигался Конан быстро, изгоняя стремительностью неуверенность.
Местность он знал неплохо, но было это при свете дня и довольно давно. Поэтому то, что в конце концов он таки обнаружил знакомую полуразвалившуюся арку с проходом в несколько ступенек вниз и обшарпанной дверью в конце этой маленькой лестницы, было скорее везением, чем результатом точного расчёта и крепкой памяти. Или чем-то большим, чем простое везение, если кто-то там, наверху, не потерял ещё свою заинтересованность.
Прикинув время по неукротимо светлеющему небу, Конан выбрал из множества условных стуков нужный и постучал. Он был уверен, что за дверью дежурят. Ночь – время воров. Они отсыпаются днём, а ночью живут вполне активной жизнью. Главное – не перепутать условный сигнал, эти сигналы были разными для разных дней недели и даже времени суток, и Конан был не совсем уверен, что вспомнил правильно. На всякий случай он отодвинул девушку себе за спину, хотя и понимал всю ненадёжность подобной защиты, если сигнал не сработает.
Сигнал сработал – дверь открылась, и в лицо ему ударил показавшийся ослепительным свет узконаправленного фонаря. Воровского фонаря. Конан торопливо поднял перед лицом обе ладони, сложив пальцы в знак «прошу укрытия». Фонарь убрали.
Стоявший между парой громил старичок понимающе хмыкнул, но уходить в сторону, давая чужаку пройти, пока что-то не собирался. Правила за последние годы, похоже, несколько ужесточились, или просто новая конановская внешность доверия не внушала. Конан вздохнул. Вытолкнул вперёд девушку. Громилы заинтересованно шевельнулись и Конан заторопился, грубовато разворачивая её к себе спиной и отдирая от ее кофточки узел с \побрякушками – он привязал его туда ещё под стеной, чтобы было легче тащить. Снова оттолкнул её себе за спину и протянул узел старику.
Старик узел принял вполне благосклонно, взвесил на сухонькой ручке, пошамкал сухонькими губами и, наконец, благосклонно улыбнулся и кивнул, бросив:
— Топор, проводи гостя.
Громилы расслабились. Один из них – тот, что держал фонарь, — приглашающее махнул рукой и отступил вглубь коридора. Старик отодвинулся в противоположную сторону, освобождая проход. Конан с девушкой пошли вслед за выделенным провожатым. За их спиной скрипнула закрывающаяся дверь и заскрежетали засовы – было их неожиданно много для такой непритязательной и обшарпанной на вид двери.