Конан встал. Как мог, отряхнул мерзкую одежонку. Хотел сплюнуть, да во рту опять пересохло.
Он уже приблизительно знал, что и в какой последовательности собирается делать исходя из так вот резко изменившихся обстоятельств. Тот варвар, который не способен мгновенно перестроиться в соответствии с новой обстановкой, обычно очень недолго успевает прожить в горах Киммерии. И не оставляет после себя глупых и неприспособленных детей, могущих передать свою ущербность следующим поколениям. Горы – хороший учитель. Сами по себе кнут и пряник одновременно. Так что с точки зрения Конана задание просто немножечко осложнилось – и всё.
Но сначала он должен был завершить тут одно маленькое дельце…
***
Недалеко отошедший маг долго наблюдал за тем, как взобравшаяся на вершину холма тщедушная фигурка суетится вокруг огромного круглого камня, пытаясь столкнуть его под уклон. Холм был тот самый, у подножия которого вольготно расположился гостеприимный трактир. Как раз на возможном пути камня.
Задумка вообще-то была хорошая.
Скатись этот булыган с откоса – и от хозяйственных пристроек трактира вряд ли что останется, а при наибольшем благоприятствии судьбы может серьёзно пострадать и само главное здание. Нет, что ни говори – задумано было неплохо. Только вот исполнение оставляло желать лучшего.
Много лучшего.
Конечно, в своём прежнем теле этот варвар справился бы, даже не вспотев. Одной левой, можно сказать, справился бы. Но в том-то и дело, что тело его ныне скептически наблюдало за его глупой и бесполезной вознёй с вершины соседнего холма. Предварительно, конечно, сделав себя невидимым – очень удобное заклинание, и несложное совсем, маг его ещё в ранней молодости придумал, когда за девушками подглядывал. Потом как-то стало лень тратить время на подобную ерунду, да и девушки привлекательность подутратили, и за последние зим сто-сто пятьдесят он этим заклинанием не воспользовался ни разу. А вот, надо же – не забыл за столько времени невостребованности, с первой попытки же и получилось.
Конечно, он мог бы помочь этому глупому варвару. Одной левой мог бы. Так сказать, восстановить по мелочи справедливость. Но – зачем? Чем раньше этот глупый киммериец поймёт нынешнее положение вещей и перестанет трепыхаться – тем ему же лучше будет. К тому же случайное воспоминание о подглядывании за девушками оказалось неожиданно и приятно волнующим. Маг ради проверки снова подумал о девушках, раздевающихся на берегу пруда и с визгом плещущихся на мелководье, об их спелых грудях с виноградинами сосков, и сливочных бёдрах – и опять ощутил то же самое приятное и почти забытое за давностью зим нечто. На этот раз, правда, куда более резкое и почти болезненное – молодому здоровому телу мало было одних мыслей, оно властно требовало их немедленного воплощения в жизнь. Потянувшись с хрустом, маг хмыкнул и подумал, что неделя ожидания окажется, похоже, куда более приятной, чем он предполагал. Хотя, конечно, и куда более утомительной. До города с привратным храмом Дэркето далековато, но в тянущихся вдоль тракта посадах полно аппетитных сговорчивых поселянок – вон как раз торчит над грядками привлекательная округлая попка, от которой просто ну глаз не отвести и в чреслах такой зуд поднимается, что просто таки никаких сил…
Поминутно почёсывая пах и не отрывая взгляда от трудолюбивой селянки, он решительно зашагал в её сторону вниз с холма. На круглый камень и крохотную фигурку рядом с ним он больше уже не оглядывался. И думать о них забыл
***
Камень был огромен.
Камень был упрям.
Но варвар, которого может переупрямить какой-то там камень, очень недолго живёт в киммерийских горах. Киммерийские горы – они ведь тоже преимущественно из камня, и камень тот не отличается особой мягкостью и покладистостью характера.
Камень на вершине холма был не менее у4прям, чем любая киммерийская скала. Здесь, вдалеке от породивших его гор, неведомо какими силами занесенный на холмистую границу бескрайней и ровной, как стол, степи, он был, пожалуй, самым упрямым и непрошибаемым существом. Или сущностью – Конан слабо разбирался в тонкостях друидских верований и вечно путал эти понятия. Достаточно просто того, что камень был.
Огромный, неприступный, побитый временем и поросших понизу зеленовато-серыми бородами многозимнего мха, он основательно расположился на вершине холма задолго до рождения конановского прадеда и со свойственным всем огромным камням упрямством в ближайшее время совершенно не собирался покидать своего уютного лежбища. Упрямый был камень. Мощный.
Это – если рассматривать его отдельно, на фоне огромной и плоской, как стол, степи. Но против киммерийских гор он был – так себе камешек. Хиловатенький…
На катки пошла кстати подвернувшаяся поленница – Конан видел как-то в пустыне, как при помощи таких вот катков рабы тягали огроменные каменные глыбы для возведения пирамид. Вот те глыбы действительно потрясали воображение, а рабы были куда мельче и измождённее Конана, даже в теперешнем его состоянии. Конечно, в этом явно крылась какая-то магия, хотя Конан так и не смог понять – какая именно. Но прелесть этой магии заключалась в том, что ею спокойно мог воспользоваться любой человек. Даже вовсе не маг – те рабы, уж во всяком случае, магами не были точно. К такой доступной любому магии Конан относился вполне терпимо.
А ещё те рабы применяли длинные прочные бревна с упором, наподобие детских качелей со смещённым центром. При помощи таких качелей даже слабый человек мог поднять огромную тяжесть. На чуть-чуть, но поднять. А нам много и не надо – только на катки столкнуть. Назывались эти чудо-качели потешно – рррычаг. Наверное, потому, что, наваливаясь на бревно всем телом, рабы яростно рычали от усердия.
Конан тоже зарычал.
Не потому, что хотелось, а просто так, для порядка. С этой магией лучше быть осторожным. Мало ли – вдруг рычание является её необходимым атрибутом и без него ничего не сработает?
Помогло рычание или нет, но камень не выдержал.
Сначала подался чуть-чуть, потом – сильнее. Качнулся. Тяжело повернулся, выворачиваясь из земли и оседая на застеленные скользким шёлком катки. И начал своё неотвратимое скольжение вниз, поначалу медленное и плавное, но постепенно набирающее мощь и скорость.
Катиться ему оставалось не меньше сотни ударов сердца – холм был немаленький. Конан как раз успел на ходу смотать и сунуть обратно в заплечный мешок изрядно попачканный и местами даже порванный шёлк и начать неторопливый спуск по дороге, когда снизу с той стороны холма до него донеслись треск, грохот и чьи-то вопли.
Но оборачиваться он тоже не стал.
Зачем?
Эта зима не хотела кончаться. И Волк не хотел, чтобы она кончалась. Вот странность, эта штука — время. Вроде бы, иной раз тянется, как вязкое болото, противно и нудно, а вроде бы и пролетает, как мгновение дурного сна. Бесконечность, которая затягивает тебя, пока ты моргаешь. Сейчас — все было иначе, время бежало быстро, в припляс, смеялось звонким хрустом снежинок, но Волку казалось, что он здесь вечность — в Доме, в котором он не один.
Они играли в снежки по утрам, догоняли друг-друга, читали сказки, забирались на крышу, пекли пироги, пили чай.
А однажды он проснулся в гостиной, на своем уютном ковре, и вдруг увидел совсем другой Дом. Нет, он был тот же, но в то же время другой — Волк растерянно поморгал, потер лапами морду, разглядывая цепь из шишек и ягод, висящую на камине.
Арлис часто устраивала ему сюрпризы во сне. Зверь давно перестал просыпаться от ее шагов, они убаюкивали его, как песня вьюги или шепот ночного ветра. Но в этот раз сюрприз явно был масштабным — вся гостиная была странно, но уютно украшена, а в дверях кухни скоро появилась раскрасневшаяся, очень таинственно улыбающаяся девушка.
— Просыпайся, соня! — она подмигнула зверю, отряхивая руки в муке о фартук.
С кухни уже потянулся сладковатый запах выпечки и мяса.
— Ты проспал до обеда, я уже думала будить тебя. — Арлис прошла к столу, накрытому новой, расшитой свечами и красными цветами скатертью, и поправила подушку на стуле.
Волк сел, всем видом показывая удивление обстановкой, не на столько, на сколько был удивлен сам, но ровно настолько, чтобы его немой вопрос был понятен на звериной морде.
Вокруг, в их ламповом беспорядке внезапно воцарилась торжественность — на столе красовался букет из еловых ветвей, который приятно щекотал нос в дуэте с запахом пирога, а дверь в сени украшал большой, аккуратно сплетенный венок.
Украшения были всюду, и на вопрошающей морде Волка кроме “Почему” прибавилось еще и “Когда?!”.
Арлис за два месяца научилась считывать эмоции зверя даже без его театральных стараний. Она засмеялась, довольно улыбаясь.
— Красиво, да? Я по ночам делала, а сегодня все украсила. Ну, неужели ты не читал ничего из книг? Сегодня же Рождество!
Волк многозначительно уркнул, изобразив, что понимает, о чем идет речь, но получилось у него плохо. Арлис хихикнула, и снова скрылась в облаке пара, которое расползлось на всю кухню. Зверь юркнул за ней — больно дразнился запах вкусностей, к тому же, время завтрака?
А на кухне было чему пахнуть! На маленьком столе, который предназначался не для обеда, но для готовки, уже стоял торт, баночка с каким-то напитком и очень вкусно пахнущая, горячая индейка, запеченная целиком. Если бы его спросили, Волк бы соврал, что успел спросить разрешения, но на деле Арлис хлопнула его по носу полотенцем, когда он уже примерялся, с какой стороны укусить птицу за ножку.
— Куда! — Арлис нахмурилась, но улыбка все равно не сходила с ее лица — Потерпи немного, перекуси вчерашним обедом. Все таки, это мое первое Рождество с тобой, я хочу чтобы было красиво, понимаешь?
Девушка бросила в зверя этой незначительно-значительной фразой и отвернулась к плите. На ней еще кипело и варилось что-то, чему Волк названия и предназначения не знал.
Чему Волк всегда удивлялся, и одновременно восхищался, так это как девушка готовила. Не регулярно, не в тягость, а словно шла варить колдовское зелье. Оказываясь на кухне, она становилась волшебницей — что-то кипело в чугунных сковородках, крупно, нарочито неаккуратно резались овощи, запах трав витал в воздухе, смеси трав, корней, грибов сыпались в каждое блюдо на глаз. Ей не нужны были кулинарные книги, рецепты — каждый раз она готовила что-то, словно по вдохновению, и получалось каждый раз вкусно по разному.
Не было никакого сомнения, что в этот день ее эти блюда получатся менее вкусными. Почему он думал об этом сейчас, в то время, как что-то совсем другое крутилось в его голове?
Первое Рождество с ним?
— Ты поможешь мне нарядить елку? — Арлис толкнула его в бок, едва не свалив, и расхохоталась — Ты что снова уснул?
Волк заурчал, изображая недовольство, в то время как предложение его заинтересовало — это какой-то чудной людской обычай?
Кажется, зверь что-то читал про Рождество. Но в то время, как люди, вроде бы, тащили деревья к себе домой, Арлис поступила более логично по разумению Волка — она вышла из Дома, окруженного, в том числе, маленькими елочками. Их ветром занесло сюда, еще семенами, после того как Дом был покинут — теперь каждая из них красовалась в снегу и была бы только рада быть украшенной к человеческому празднику.
Они выбрали ту, что поближе оказалась к крыльцу. Сюрпризы от Арлис не окончились — она притащила с чердака целый ящик старых игрушек. Стеклянных и пластиковых, деревянных, тряпочных, побитых и почти новых, и с маленькой петлей из ниточек. За эту петельку девушка ловко вешала каждую из них на новую ветку, Волк подносил их в зубах, цепляя из коробки то, что цеплялось.
Скоро избранная ими елочка приобрела совершенно странный, но привлекательный вид — солнечные лучи прыгали по стекляшкам, отражаясь на снегу желтыми, красными, зелеными и синими пятнами, а ветерок слегка постукивал их.
Рождество это светлый праздник, — объяснила Арлис, закрывая пустую коробку и плюхаясь в снег. — Связано с очень хорошими и важными событиями. В этот день все радуются, наряжают елку, пекут рождественское торт-“полено”, и дарят подарки близким. Еще один день, чтобы провести его хорошо!
И этот день действительно был хорош. Природа отложила метели, мороз не щипал за щеки, а пространство вокруг Дома было похоже на белоснежный зал, укрытый одеялами. У Арлис оказалось много дел — она разнесла семечки в давно прибитые по округе, оказывается, кормушки для птиц, кое-где оставила вкусняшек для белок и зайцев.
— Праздник должен быть у всех! — заверила зверя девушка.
Управились они только к вечеру. Погода была настолько хороша, что девушка решила, что они перекусят прямо на снегу. Ею были принесены доски и большой плед, на котором расположилось несколько маленьких тарелочек с вкусным ужином. В лесу темнело, и Арлис устроила Волку еще один сюрприз. Попросив его закрыть глаза, сама она побегала вокруг елки, скрипя снегом под сапожками, и когда разрешила смотреть — Волка ослепил десяток огней. И когда только она успела воткнуть в елку свечи?
Огоньки подрагивали, создавая пляску цветных пятнышек на снегу, и светились на весь лес. ЗВерь сидел, задрав голову кверху, не отрывая взгляда от волшебного зрелища, пока Арлис, смеясь, не окликнула его.
— С Рождеством! — заключила она и достала откуда-то маленькую коробочку. — У меня для тебя подарок.
Волк сел на их маленькое место для пикника, свесив хвост в снег. Девушка поставила коробочку перед ним, и замерла в ожидании, поджав колени к груди и выглядывая из-за них, как маленькая любопытная белка.
Зверь аккуратно снял крышку коробки зубами — в коробке сидела маленькая тряпичная копия его, с шарфиком на шее. Глазки-бусины смотрели на Волка, а нос был таким крошечным!
— Нравится? — спросила девушка.
— Очень! — ответил бы Волк, если бы умел еще и говорить, и в поисках способа сказать спасибо он потянулся вперед и лизнул шершавым языком щеку Арлис.
Та засмеялась и вытянув ноги в снег, начала рассказывать, как ночами шила его.
Волк смотрел на нее, смеющуюся, и вдруг, посреди безоблачного спокойствия, от чего-то шаткого и пьяного, кто-то словно ножом высек ранее не принимаемую им мысль прямо у него в голове.
Зверь дернулся, на миг прижав уши к голове и замер — ему казалось, в эту секунду, эту фразу можно было прочесть у него на лбу.
Он влюбился.
Это самое простое, самое ясное в жизни чувство, самое большое и сильное, одно из тех что порой не хочется видеть — пока оно не оглушит тебя окончательно, не заставит задохнуться и замереть перед его неотвратимостью.
Почему оно встало в полный рост перед ним сейчас?
Арлис щебетала что-то, принявшись за кусок своего торта, привычно не ожидая от Волка особой реакции, махала руками, подмигивала и улыбалась. Зверь почти засмеялся в ответ, но его собственный, волчий язык вдруг встал поперек его волчьего горла.
Арлис была прекрасна, а он волк.
Он отшатнулся еще дальше, проскользив на шаг от Арлис, наполняясь изнутри чувством тоски и абсолютной злости.
Девушка мгновенно прочла что-то на его застывшей в ужасе морде, но тут же ей на юбку упал крупный кусок торта, извинившись, она на минутку забежала в сени, чтобы вернуться и непременно спросить, что не так.
Зверь же рванулся вперед, словно его подтолкнули сапогом в спину. Взметнув снег, засыпав свой оставшийся нетронутым кусок торта, подвернув нелепо лапу, он кубарем влетел в чащу, почти услышав крик в спину.
Сейчас или никогда. Было глупо ждать эту весну — она никогда для него не наступит.
Его лапы с шумом давили ветви, тонули в толще снега, а тело практически с грохотом продиралось сквозь кусты. Он падал на поворотах, зачем-то бежал зигзагом, путался в лапах, задыхался от бега.
Нет. Волки не выращивают цветов на подоконниках, нелепо поливая их из ржавого ведра. Волки не играют в снежки, прыгая как собака, по снегу, и пастью ловя снежинки. Волки не догоняют девиц, грозя укусить за пятку, но не кусая. Волки не ложаться спать на чьих-то коленях. Волкам не достаются принцессы.
Лучше бы ему тогда умереть от ее пуль.
Зверь было сдал скорости, ловя пастью воздух, обжигающе-ледяной и почти хрустящий, но сделал новый рывок. Останавливаться было нельзя — ни то лапы сами понесут его к уже слишком знакомому Дому.
Лес вокруг уже давно был погружен во тьму, а после Рождественских огней казался Волку и того темнее, он бежал наугад, не разбирая ни дороги, ни запахов. Все слилось в черно-белую слякоть. Снег глотал его лапы, отпуская все неохотней, на морде бороздами легли царапины, подаренные очередным кустом по дороге, а холодный воздух резал легкие.
Когда в его голове уже начала было образовываться такая же белоснежная пустота, ее внезапно разорвал оглушительно громкий щелчок.
Боль ослепила зверя, вырываясь наружу с полухрипом-полурычанием, крикнутым в пустоту, и он на полной скорости упал в окровавленный снег, зарываясь в него носом, глотая его и давясь. Если бы у него еще оставались силы, он мог бы хотя бы оглянуться назад, но черно-алая пелена мгновенно накрыла его с головой.