Вам приходилось когда-то догонять ускользающий сон, просыпаясь, и изо всех сил пытаясь запомнить его?
Так казалось Арлис, когда она, спотыкаясь, летела по полуночной чаще, где-то вдалеке едва слыша волчий бег.
Когда она вышла на улицу снова, в ее голове вертелись давно поселившиеся там мысли — на щеке все еще теплилось ласковое касание Волка, и мир был наполнен как никогда ярким светом.
Зима, проведенная в старом Доме, была самой уютной из всех ее многочисленных зим. Она понимала теперь, что все, что случилось с ней в последние полгода, было лишь началом — ее метания в городских стенах по ночам и тоска по лесной тиши, ее маленький, никем не остановленный, но смелый побег, ее встреча именно с этим зверем, а не с каким-то другим почти у самого Дома.
Уже несколько месяцев она просыпалась, первым делом видя в гостиной своего серого друга, и засыпала под его сопение. И пусть ни одного диалога не случилось с ними за это время, не было никого на свете, кого бы Арлис знала так хорошо.
Но все обрубилось сейчас в один миг, как взмахом руки, дающей пощечину — она увидела как серое пятно, полное отчаяния, ломая лапы, ныряет в лес. Если и бывают моменты, когда земля под тобой рушится, то это был он. В такие моменты возможность выбора — ловушка, потому что выбора нет. Либо ты летишь вслед за ускользающим, либо земля рушиться вместе с тобой.
Арлис бежала, практически теряя неудобную обувь, каждым полушагом-полупрыжком рискуя сломать себе ноги, которые подгибались под ней, заставляли периодически падать на колени и снова вставать. Она попыталась окликнуть Волка — но ее собственные слова завязли в иглах низко свисающих, тяжелых от снега ветвей.
Однажды каждому достается бежать так. Арлис уже приходилось — но только тогда так бежало ее сердце, в то время, как она, полушепотом, полушагом, полутенью скользила прочь от города, в глушь. Теперь же ей некогда было красться — ее бег был похож на безумное цунами, задевающее весь мир вокруг и спотыкающееся об него.
Даже холод не успевал догнать ее, чтобы царапнуть ледяными когтями по оголенной шее, и только щелкал зубами где-то рядом радостно, когда она проваливалась в снег.
Вскоре страх, который захлестнул ее, после того как единственный, кто столько лет.. дней? Так мало был рядом, вдруг решил уйти, сменился злостью. Кто такой этот зверь, чтобы что-то решать без нее?
Где-то впереди, в тумане ночи раздался болезненный рык — Арлис споткнулась, тут же поднимаясь, и распахивая сознание для самых страшных картин, почти кубарем скатилась с склона оврага туда, где теряя сознание урчал ее друг.
У Арлис не было слуха, нюха, а вместо лап были непослушные, бесполезные ноги — они несли ее так быстро, словно хотели от нее же избавиться. Все что у нее было — это сердце.
Пусть хоть кто-нибудь скажет теперь, что сердце не видит дорог.
Лес расступился перед ней, потому что сбить с пути человека, который рыщет с ружьем, одно дело, а попытаться противостоять тому, кто ищет родное — все равно что ладонью тушить костер.
Когда Арлис съехала к нему, вся в снегу, красная от погони, он вертелся вокруг капкана и кусал железные челюсти. Услышав девушку, зверь приник к земле, виновато глядя, но она не торопилась его ругать.
Волку повезло — капкан был на гораздо более мелкую дичь, и не причинил лапе существенного вреда. Укус ловушки усугубил быстрый бег — на такой скорости он чуть не сломал, но точно потянул конечность, и разорвал кожу где только мог, оттого вокруг снег был весь в крови.
Только не шевели лапой, — вздохнув, попросила она, где-то внутри себя собирая по крупицам знания и мужество.
Почти вся рубашка девушки, которая была под паркой, была быстро порвана на лоскуты — частью перевязана лапа волка, с помощью других она обмотала капкан и смогла его разомкнуть.Зверь быстро выдернул раненую лапу и плюхнулся на снег рядом.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Волку казалось, что между ними, прямо в воздухе, по невидимым ниточкам пробегают мысли. От взгляда к взгляду.
“Зачем убежал?”
“А ты зачем не застрелила тогда?”
“Так ты же не просто волк” — Арлис протянула руку и ласково провела ей по голове, уху и шее зверя, все еще оставаясь уставше-строгой.
“И ты не просто человек мне” — Волк ткнулся в ее ладонь носом. — “Что делать теперь?”
“Как что? Жить.”
Арлис поднялась, отряхиваясь от снега, который уже насквозь промочил ее одежду, и посмотрев на зверя, улыбнулась уставше.
— Идем домой.
Найти дорогу было не сложно — через чащу тянулась тропинка вспаханного волчьими лапами снега, кое-где валялись ветви пробитого грудью кустарника. Холод отступил, видя, что сейчас не время ему, а на небо выкатилась покусанная луна, боком освещая ночной лес.
До Дому они добрались к утру, и уснули в гостиной перед тлеющим камином, вцепившись друг в друга так, словно кто-то во сне мог бы разлучить их. Арлис обнимала Волка расцарапанной после падения в овраг рукой, тот положил ей голову на грудь и сопел, иногда во сне ощущая как ноет раненая лапа.
* * *
После случая с капканом, они больше не говорили о нем. Точнее, не так — ведь они и не могли бы об этом поговорить, но Арлис ни одним словом не упрекнула его. Волк видел, как тяжело ей дался этот его неудачный побег — хотелось поклясться ей, что он никогда, никогда больше никуда не уйдет.
Лапа зверя заживала долго — хотя он не был против. Каждый вечер девушка осматривала ее и меняла повязки. Столько нежности и внимания было в этом, сколько не находилось ранее ни в чем. Вскоре они снова читали сказки по вечерам, пили чай, Волк терпеливо ждал свою хозяйку с охоты, когда та, взяв то самое ружье, уже всерьез добывала пропитание, которое в конце зимы добыть было не так просто.
Все было легко и по старому, но в то же время совсем иначе. Он встречал ее, становясь на задние лапы и тянулся носом к щеке, она трепала его за холку и ласково чесала за ухом. Слушая истории и засыпая, Волк всегда ложился к ней на колени, обнимая ее ноги лапой и урча, почти как котенок, огромный серый котенок.
Понимание ценности приходит только после осознания возможности потери. Это странно, вроде бы, все живое должно ценить жизнь, но только когда смерть прочавкает над ухом полусгнившими челюстями, приходит осознание, что ты был влюблен в жизнь недостаточно трепетно. А жизнь, она самая капризная дама на свете — не терпит, если ей уделяют мало внимания.
Если раньше, с каждой зимой все сильнее, волчья жизнь теряла свою важность перед чередой одинаковых, одиноких серых дней, то теперь вдруг стала намного дороже. И не сама по себе — редко что в мире само по себе ценно, только через взгляд кого-то другого. Вряд ли долгая жизнь принесла бы зверю что-то особенное, но вряд ли бы и его стая, заметив его исчезновение, на мгновение бы задумалась об этом, как о чем-то важнее зимней охоты.
Но через взгляд Арлис его маленькая волчья жизнь вдруг становилась необычайно важной и ценной — ведь если бы она оборвалась, сколько грусти было бы в этих голубых глазах?
Зима подходила к концу, зверь учился снова опираться на лапу, неотступно следуя за девушкой по всему Дому и иногда выбираясь с ней на охоту.
Однажды, где-то вдали, пока Арлис потрошила убитую птицу, мелькнула серая стая. Волки замерли на мгновение — они, серые, дикие, чуящие добычу и человека, и видящие, но не чувствующие зверя, и Волк, пахнущий человеком. Их немой разговор длился недолго — это было последнее прощание со стаей.
А однажды утром Волк вышел на крыльцо и понял — Весна. В этот раз она подкралась незаметно, словно ее вообще не должно было быть. Зверь почти не выходил из Дому и не учуял ее приближения.
Весна, которую он так долго ждал, чтобы наконец уйти, сейчас стучала капелью. Арлис вышла на крыльцо вслед за ним и они оба стояли и смотрели, как с крыши их старого Дома сползают ледяные куски, разбиваясь лужами о землю. Солнце грело так яростно, словно решило растопить весь лес за один день. Воздух быстро наполнялся запахом горячей древесины и земли, отогревающихся с зимы. Волк тянул его с наслаждением, щурясь. Это был запах первой весны, когда он не хотел никуда уходить.
Арлис радовалась теплу, как свободе — скинула куртку, хотя было еще рано, бегала между домом и сараем, освобождая Дом от того хлама, который не успела выбросить из кухни зимой.
Домишко наполнялся солнечным светом и гордо возвышался над тающими сугробами. С тех пора, как зверь нашел его тут, в глуши, он успел обветшать, но с появлением Арлис в нем словно проснулось желание жить. Лес отступил, больше не пытаясь захватить крыльцо, по которому теперь ступали не только мягкие волчие лапы, и даже в сенях пропал извечный запах сырости и грибов.
Волк смотрел на немного покосившуюся крышу и думал, что неплохо бы починить ее, чтобы не капало в углу спальни по ночам, неплохо было бы починить шкафчик на кухне, и сделать еще с полсотни мелких и крупных дел, за которые Арлис бралась поочередно, но не поспевала сама.
Солнышко грело зверю затылок, а в голове вертелись странные мысли. Ощущение, что эта зима не может кончиться так просто, плавно нырнув в весну и очнувшись в лете, не давало ему покоя — словно у него еще было неоконченное дело, несказанное слово, не осознанная до конца мысль.