— Я должен вернуться во внутренний сад.
Она молчала. Комнатушка, которую им выделили, была очень маленькой и низкой, в ней можно было только сидеть на двух лежанках или стоять в узком проходе между ними – боком и пригибаясь. Они предпочли сидеть. Двери у комнаты не было, как и почти у всех комнат притона. Проходя по узкому коридору, они видели идущую во множестве подобных комнатёнок-камор жизнь. Кто-то спал, кто-то ел или пил, кто-то хвастался свежеукраденным или готовился к выходу на дело. В комнате напротив занимались любовью – лениво и основательно. Им было некуда торопиться.
В отличие от Конана.
Вообще-то Конан предпочёл бы не сидеть, а очень быстро идти, возможно даже – бежать, по направлению к этому самому купеческому саду. Он буквально физически ощущал, как утекает песком сквозь пальцы время короткой летней ночи. Если уж начал что-то делать – сделай это до конца и сделай хорошо. Он не привык бросать начатое дело на середине. Но иногда невозможно закончить два дела одновременно, и приходится выбирать, какому отдать временное предпочтение…
— Мне надо забрать там одну… вещь. Волшебную. Меня наняли, чтобы её забрать. Бывший хозяин. Ее у него тоже украли. Как и тебя. Постараюсь вернуться до рассвета. Если же… не успею – не страшно. Я поговорил с местным главой, он отправит письмо твоему мужу. Мне пора.
Она смотрела на него, широко открыв глаза. Личико её страдальчески кривилось. Ему показалось, что она по вечной женской привычке начнёт возражать, жаловаться или задавать глупые и отнимающее время вопросы. Она действительно спросила, но вопрос её был неожиданен.
— Больно? – спросила она, — Тебе снова больно, да?..
Вот те раз! А он-то полагал, что сумел сохранить невозмутимое выражение лица и ни разу не поморщиться. Боль действительно возвращалась, усиливаясь с каждым ударом сердца, и это было совсем некстати. Впрочем, он привык переносить боль стоически, так что вряд ли это неприятное обстоятельство так уж сильно отразится на его сегодняшней работоспособности.
Он попытался отмахнуться и встать, но девушка не дала, с неожиданной ловкостью и силой толкнув его обратно на лежанку.
— Подожди, я сейчас её уберу! Это несложно, должна же я хоть что-то… не бойся, это недолго, ты все успеешь…
Она, закусив нижнюю губку, начала было торопливо расстёгивать на груди свою короткую кофточку. Конан наблюдал за этими её действиями, оторопев. С одной стороны, он никогда не возражал, когда в его присутствии молодые красивые девушки снимали с себя не только кофточки, но сейчас было это несколько не ко времени. Да и сам Конан был, как бы это сказать, не совсем в подходящем для подобного состоянии, даже забудь он об этом – нарастающая боль быстренько бы напомнила. Но с другой стороны – как-то непохоже, чтобы она решила вдруг напоследок поиздеваться…
Девушка расстегнула уже все пуговки, но вдруг опомнилась. Мило покраснела и попросила:
— Закрой глаза!
Конан послушно прижмурил глаза, продолжая наблюдать за происходящим сквозь опущенные ресницы. Не то чтобы подозревал он эту девушку в каком-то изощрённом коварстве – просто было ему любопытно.
Подозрительно поглядывая ему в лицо, девушка распахнула кофточку. Похоже, Конану вполне удалось сохранить внешнюю невозмутимость, и она, уверившись, что он не подглядывает, перестала медлить и сомневаться. Сосредоточенно нахмурившись, она обхватила двумя ладонями свою левую грудь, наклонилась к Конану так, что маленький тёмный сосок почти коснулся его кожи на груди, и надавила – сильно, обеими ладонями одновременно.
Только собрав в кулак всё своё самообладание, Конану удалось не отшатнуться, когда тугая белая струйка ударила ему в грудь и тёплые капли потекли по коже, оставляя за собой белесые неровные полоски.
Девушка рисовала собственным молоком на груди у Конана затейливый узор, попеременно используя то левую, то правую грудь в непонятной Конану последовательности и что-то приговаривая. Потом осмотрела творение рук своих – и не только рук – и, похоже, осталась довольна. Впрочем, Конан и без её одобрения знал, что волшебство удалось – боль исчезла. Он даже не заметил, когда именно это произошло, настолько был поглощён её действиями, просто вдруг обнаружил, что у него опять ничего не болит – так, саднит только немного. Забавный способ колдовства. Интересно, а что будет с тем, кто этого молока глотнет? Вряд ли он просто не станет более болеть, тут наверняка много всего намешано, и молоко это не только боль устранить сумеет в опытных… хм… руках.
Конан открыл глаза. Встал, неловко поклонившись. Она могла подумать, что это он просто из-за низкого потолка, и потому Конан добавил:
— Спасибо.
Еще раз поклонился. Вышел в коридор, пятясь.
Девушка успела застегнуться и теперь сидела, улыбаясь, довольная проделанной работой и получившимся результатом.
— И тебе спасибо, наёмник! Персиковое Дерево будет молиться о тебе всем богам, которых знает, хоть и не знает твоего имени. Но ведь имя для богов не важно, правда? Кто-нибудь из них тебе обязательно сегодня поможет, ведь они уже один раз помогли мне, откликнулись, значит – и сегодня помогут!
Конан кивнул, снова поразившись про себя ее наивной вере. Сам-то он давно не ждал от богов ничего особо хорошего, вполне резонно предполагая, что помогают и вредят людям небожители не по доброте или злобе душевной, а исключительно для забавы, от скуки. Что-то в ее последних словах его царапнуло, но он не любил думать сразу о многом. А сейчас следовало думать о предстоящем деле.
Он успел сделать по коридорчику с полдюжины шагов и дойти до входа в крупную камору, в углу которой что-то обсуждали с сухоньким старичком два господина вполне почтенной наружности и один скользкий юноша с повадками сводника, и даже кивнуть тем из них, кто к нему обернулся, вполне успел.
Прежде, чем понял.
Обратно он вернулся в три прыжка.
— Что ты сказала?!!
Она испуганно шарахнулась к стенке, округлив рот в беззвучном крике. Конан зарычал – правда, мысленно. Потому что опомнился вовремя.
С детьми и испуганными женщинами так нельзя, нельзя на них рявкать, угрожающе нависая, от этого они только больше пугаются и замыкаются в себе. С ними лучше говорить негромко и спокойно, опустившись на их уровень. Если, конечно, не хочешь ты их окончательно запугать, а хочешь добиться чего-то быстро и с наименьшими трудностями. Конан заставил себя сесть – так его голова оказалась почти на уровне её. Спросил, стараясь, чтобы голос звучал как можно миролюбивее и спокойнее:
— Ты обещала, что обо мне кто-то будет молиться… А кто именно будет обо мне молиться?..
Она сглотнула, понемногу успокаиваясь. Села прямее:
— Я… я уже начала, когда ты…
— Нет, — он покачал головой, — Ты назвала какое-то имя…
— Персиковое Лерево? Ну да… Меня так зовут… Красивое имя, правда? Ты не сказал своего имени и не спрашивал, как зовут меня, а мне так хотелось, чтобы ты знал…
— Подожди, — попросил Конан, окончательно шалея и ещё не до конца убеждённый, — Но, если ты – то где же твои персики?
Она ничего не ответила, только смущённо прижала обе ладошки к груди. Она очень мило краснела, когда смущалась…
М-да…
Вот, значит.
Значит, вот…
А он ещё, помнится, по простоте душевной предлагал персики яблоки эти оторвать — для облегчения доставки — и притащить отдельно. От всего, стало быть, остального… Повезло, что у молодого шахиншаха хорошее чувство юмора. И Эрлих побери этого мерзкого старикашку-переводчика, со всеми его иносказаниями и недомолвками вместе!..
— Тогда нам обоим пора. Я отведу тебя… в другое место. Там тебе будет лучше.
— А как же твоё дело? Ты же хотел вернуться в сад за какой-то вещью…
— По пути объясню. Только сначала… сумеешь одеться?
Он размотал с пояса и протянул ей шёлковое полотнище. Не потому даже, что изначально нанявшим его шахиншахом именно для обертывания… скажем так, — ствола Персикового Дерева эта самая тряпка и была предназначена. Просто — так было правильно. В конце концов, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами ему оно больше было не нужно, а ей теперь, что же, так и ходить по городу в легкомысленном внутригаремном наряде? За такое приличные горожане и камнями закидать могут.
***
— Как все это удивительно! – голосок Персикового Дерева был мечтательным, — Словно в стихах! Мне Сулико переводила, про рыцарей и прекрасных дам…
С точки зрения Конана гораздо удивительнее было то, что за какую-то четверть оборота клепсидры и при помощи всего-то пары верёвочек и нескольких выпрошенных у обитателей притона булавок она умудрилась смастерить из шёлкового полотнища вполне пристойный наряд. Теперь они выглядели приличной парой – идущая по какой-то своей надобности знатная госпожа и ее сопровождающий, то ли охранник, то ли надзиратель. Или – и то и другое сразу, как у них тут принято. Ткани хватило даже на головную накидку, которой местным жительницам предписывалось закрывать лицо в присутствии посторонних мужчин или просто на улице.
Пока что ночная улица была пустынна, и девушка легкомысленно откинула этот кусок материи на плечо. Но скоро он мог пригодиться – огромная луна потихоньку бледнела на розовеющем небе и уже кричали где-то первые петухи. Скоро, вторя им, зазвенят колокольчики первых утренних молочников и город начнет просыпаться… Впрочем, до нужного дома оставалось идти совсем чуть-чуть.
На этот раз он вышел к дому четко – прошло всего шесть дней, да и рассвет уже вступал в свои права. Он довёл её до самых дверей. Остановился.
— Дальше пойдёшь одна. Стучи. Мужу скажешь, что Конан-варвар за деньгами завтра придет.
И, видя, как округлились её глаза и рот в уже готовом сорваться вопросе, сам несколько раз грохнул дверным молотком. И быстрым шагом пошёл вдоль улицы, не оборачиваясь.
Он слышал за спиной неясные голоса, скрип открываемой двери, женские возгласы, оханья, чей-то торопливый топот, ещё какую-то суету. Но обернулся лишь, дойдя до угла.
Улица была пуста.
***
Не замеченный полусонной с утра пораньше стражей, Конан покинул город через закатные ворота. Он выбрал эти ворота не из каких-то особых соображений. Просто снятый шахиншахом скромный домишко находился на самой окраине Шадизара, в непаосредственной близости именно от закатных ворот. Этим и только этим обстоятельством и был обусловлен конановский выбор. А то, что в полуколоколе хотьбы от этих ворот обнаружилась уютная рощица с небольшим родниковым ручейком в тенистой своей глубине, оказалось приятным дополнением. Вообще-то он собирался дойти до ближайшего постоялого двора с колодцем и устроить всё там, но рощица подходила куда больше: на постоялом дворе всегда толкутся люди и было бы трудно избежать лишнего внимания и вопросов. Да и сама рощица была куда симпатичнее, поскольку не имела обыкновения совать нос в чужие дела, в отличие от хозяев постоялых дворов…
Конан напился – вода в подкоряжном бочажке была ледяная, от нее сразу же заломило зубы. Нагреб небольшую кучку сухостоя – много ему сегодня не требовалось, не обед варить собирался. Достал из пояса огниво и развёл крохотный костерок. Потом снял пояс и положил его на землю – с противоположной стороны костра. Зачерпывая воду ладонями, тщательно вымылся — целиком, аккуратно смывая с кожи дорожную пыль, а заодно и все следы волшебного молока. Хотел было отодрать присохшую к ране повязку, но не стал, решив, что с этим пусть лучше законный хозяин тела разбирается. Размочил только как следует – все же не звери мы.
Боль вернулась мгновенно, после смывания первой же липкой полоски – но он был готов и даже не поморщился, довершив умывание до конца. Разве что напряженная улыбочка стала немного более кривой, чем раньше. Боль не могла ему помешать. Подумаешь, боль? Ерунда. И не такое терпеть доводилось.
Встав на колени как раз между костром и родником, он зачерпнул немного воды сложенной ковшиком левой ладонью, положил туда же щепотку земли, а правой рукой достал из костра горящую веточку. Сказал негромко:
— У перекрёстка трёх дорог призываю четыре стихии в свидетели: я выполнил условия договора.
После чего затушил веточку прямо в грязевой кашице на ладони и дунул на зашипевший уголёк.
***
Зашелестели листья окружавших бочажок деревьев под резким порывом ветра, плеснула вода под корягой, крохотный костерок выстрелил в небо длинным языком пламени. Показалось даже, что земля под ногами слегка шевельнулась, подтверждая, что и она – услышала.
С другой стороны костра возник прямо из воздуха и неловко плюхнулся на землю человек. Взвыл – не столько от боли, сколько от неожиданности и обиды. Вслушиваясь в витиеватые ругательства, Конан восхищённо прицокнул языком – что-что, а сквернословить за свои триста зим мажонок научился преизрядно. Он бы присвистнул – но с выбитыми зубами оставалось только цокать.
— Что, не мог еще денёк потерпеть? – спросил маг сварливо, прекратив наконец ругаться. Судя по почти полному отсутствию одежды и остро-сладкому запаху женских притираний, которым от него буквально шибало, у него и впрямь были причины для недовольства. Впрочем, он даже и не подозревал, насколько веские причины для недовольства у него имеются на самом деле – иначе бы не прекратил ругаться так скоро.
— Ну, проиграл… бывает. Я что – возражаю? Я честно признаю! В чужом теле трудно колдовать, но я сегодня ещё ночью почувствовал – проиграл. Но мы же на неделю уговаривались! А неделя кончается только завтра! Что за варварская мелочность – даже напоследок не дать несчастному человеку как следует насладиться возможностями…
Странно, но собственный голос показался Конану довольно противным. Этот трёхсотзимний брюзга даже красивый и сочный низкий конановский рык сумел превратить в мерзковатое блеющее дребезжание. Внезапно лицо мага – такое знакомое лицо! – вытянулось.
— Что это? – спросил он севшим голосом.
Конан проследил направление его взгляда и обнаружил на влажной набедренной повязке проступающее розоватое пятно. Усмехнулся:
— А, это… Поздравляю. Теперь ты евнух.
Маг стал желтовато-серым. Похоже, именно так выглядит бледность, проступившая под бронзовым загаром. Зрелище было интересным и ранее не виданным – самому Конану как-то бледнеть не доводилось. Маг судорожно облизал губы. Спросил с безумной надеждой:
— Ты нарушил условия?
Конан с усмешкой покачал головой. Развернул ладонь с облепленным грязью угольком так, чтобы магу было видно – стихии никогда не подтвердили бы его право, нарушь он условия сделки. Но маг явно был не способен соображать, смотрел ничего не понимающим взглядом, тряс головой. Пришлось повторить уже вслух:
— Я выполнил условия. И теперь хочу обратно своё тело.
И слегка повернул ладонь над костром, намереваясь стряхнуть туда уголёк.
— Стой!!!
Маг буквально рухнул вперёд, обхватив конановскую ладонь обеими своими – пока ещё своими! – огромными ладонями и не давая угольку упасть.
— Подожди! Так нельзя!
Не отпуская руки, он быстро-быстро заелозил коленями и пополз вокруг костра – поближе к Конану, чтобы было удобнее заглядывать ему в лицо. Снизу вверх заглядывать, в молитвенном жесте поднося так и не отпущенную руку чуть ли не к губам – для этого магу пришлось согнуться в три погибели и до предела вывернуть шею.
— Я же не смогу колдовать! Понимаешь? Невозможно, если нарушена физическая цельность тела, понимаешь?! Особенно – если так серьёзно!
И, видя, что Конан не собирается проникаться всей трагичностью создавшегося положения, сорвался на визг:
— Я же буду тебе совершенно бесполезен, и-и-и..!!!
Кажется, он в последнюю секунду удержался, чтобы не назвать Конана идиотом. Конан пожал плечами.
— А ты мне и так не очень-то… пригодился.
— Ты не понимаешь! – забормотал маг, поглаживая конановский кулак, голос его был заискивающим и вкрадчивым, — ты не понимаешь… я же теперь твой раб, понимаешь? Я целый год буду делать всё, что ты захочешь! Всё-всё-всё! Я буду колдовать для тебя, понимаешь? Целый год! Тебе не надо будет работать! У тебя всегда будет еда! Сколько захочешь! И вино! И девушки! Хочешь стать правителем? Любого города! Да хотя бы вот этого, как его…
— Да на кой Эрлих сдался мне этот вонючий городишко?! – Конан вырвал свой кулак из цепких ручонок.
Маг согласился мгновенно, не споря:
— И не надо, и правильно – зачем тебе город? Я могу сделать тебя королём! Целый год!.. а если не надоест – будешь править и дальше… Хочешь?
Он с надеждой вгляделся Конану в лицо, но, похоже, не разглядел там ничего утешительного, обречённо вздохнул, закивал мелко и униженно:
— Понимаю… ты, конечно, варвар, но не дурак… Год – это очень мало… Хорошо! Десять лет?.. нет, пожалуй, десять лет тоже как-то… Хорошо! – он ещё раз вздохнул и решился: — Пятьдесят. Пятьдесят лет здоровой, богатой, интересной жизни. Мы заключим новую сделку. Я стану твоим рабом на пятьдесят лет. Даже для меня это – много, но альтернатива куда ужасней. Ты в своей варварской простоте даже понять не способен – насколько ужасней… я ведь стану совершенно беспомощным! Совершенно, понимаешь? Зачем тебе нужен беспомощный увечный раб? Тебе ведь просто нужно это тело, да? – он улыбнулся, жалко и заискивающе. – Нет проблем! Ты его получишь. Только… сначала найдём ещё одного человека. Сделаем тройной обмен. Ты получишь своё тело назад, а я – этого, постороннего. Бедолага, правда, какое-то время помучается, но это ведь ненадолго! В чужом теле трудно колдовать, но всё-таки можно, я быстро приведу своё бывшее тело в норму, если… если только не буду сам в нём находиться. И я буду полезен тебе. Целых пятьдесят лет! Это больше, чем ты вообще мог бы надеяться прожить, при твоём-то ремесле.., ты что, не понимаешь?!!
— Наверное, – Конан пожал плечами, вставая и отряхивая руки от всякой налипшей дряни. – я же варвар. ОБМЕН.
— НЕТ!!! – завизжал маг, тоже пытаясь вскочить, но оскальзываясь на влажной глинистой земле. — Пойми! Я могу быть полезен! Зачем тебе беспомощный раб?!!
Голос его сорвался на вой, но слово уже было произнесено, а позаимствованные на время стихии – возвращены самим себе. И в следующий миг уже Конан сидел, нелепо раскорячившись, у костра, царапая ногтями глинистую почву. Он тряхнул головой, прислушиваясь к себе с некоторой тревогой – мало ли чего мог за шесть дней учинить не слишком-то заботящийся о сохранности временного обиталища постоялец? Но никаких особых несообразностей не заметил. Правда, очень хотелось есть. Но есть ему всегда хотелось, это просто за шестидневное пребывание в чужом теле он слегка отвык от постоянности этого желания, вот и отметил с непривычки.
А ещё очень хотелось заткнуть чем-нибудь мага.
Потому что маг выл.
Монотонно, надсадно, с надрывом и судорожными всхлипами на вдохах. Он рухнул на землю сразу же после обмена, начав выть ещё в падении, и теперь катался по ней, скорчившись и прижимая обе руки к промежности. И – выл, выл, выл…
Конану стало противно. Ему всегда были отвратительны мужчины, настолько не умеющие переносить боль. Пусть даже и довольно сильную, но ведь не смертельную же, в конце-то концов? Если ты мужчина – стисни зубы и делай то, что должен делать мужчина, а выть и кататься по земле – не мужское это занятие.
— Заткнись, — бросил он вяло. В ушах уже свербило.
Маг замолчал – мгновенно, словно ему перерезали голосовые связки. Только крутиться и корчиться стал в два раза активнее, словно червяк на раскаленной сковородке – похоже, без воплей терпеть ему сделалось совсем уж невыносимо. Но Конану почему-то не было его жалко. Ну вот ни капельки!
Наклонившись, он поднял заранее положенный у костра пояс. Отряхнул его от налипших травинок, спрятал в потаённый кармашек огниво. Застегнул на талии – поверх нацепленного магом шитого золотом безобразия с пряжкой, украшенной чуть ли не дюжиной крупных драгоценных камней. Ничего, до первого перекупщика… в привешенном к этому золотому недоразумению кошеле тоже что-то позвякивало весьма увесисто, и это настроило Конана на философский лад.
— Ты так и не понял, — сказал он примирительно, глядя сверху вниз на беззвучно хватающего воздух ртом мага, — Мне вообще не нужны рабы. Вообще, понимаешь? А королём я и так стану. Мне предсказано.
И зашагал по дороге к западным городским воротам.
Конечно, обещался он быть у шахиншаха только завтра. И как-то даже невежливо прерывать долгожданную встречу двух исстрадавшихся в разлуке сердец и прочих частей тела, да и хороший он, вроде бы человек, не склонный нарушать данное слово… но…
Шахиншах был заказчиком.
А за долгие годы своего общения с разнообразными заказчиками Конан на собственном горьком опыте убедился, что большинство из них почему-то обладают очень короткой памятью. Сегодня он тебе благодарен по гроб жизни и счастлив, а завтра – кто его знает? Зачем лишний раз вводить людей в искушение?
Следовало поторопиться, пока благодарственные чувства шахиншаха ещё горячи, а в светлую голову его не пришла мудрая мысль о целесообразности поспешного отъезда на родину. А то ищи его потом, во дворец пробирайся, от стражников отмахивайся.
Конан ускорил шаг…