Если говорить о легендах и жутковатых историях, то среди всех рас Аэрлэна их больше всего знали люди. Эльфы хранили их бережно и трепетно, рассказывая своим детям как часть многовековой жизни их мира, гномы по большей части не верили, а люди – те пересказывали их друг другу снова и снова.
Иные принято было рассказывать вечерком у костра, нагоняя таинственности и страху, другие – были исключительно для детей, и матери день за днем рассказывали любимые сказки вечером у свечи.
Но были и те, которые упоминались в каждом доме от силы пару раз – в один из тех вечеров, когда в воздухе висела тишина и грусть от потери. Когда нужно было рассказать младшим о смерти, предупреждая и напутствуя, или поддержать скорбящих, приукрасив суровую реальность горстью грустной романтики.
Эта история обычно рассказывалась полушепотом. Ее не нарушал смех и беготня детей, хруст печенья и запах травяного напитка, не прерывали вопросами и заканчивали долгим молчанием.
Этим вечером свет погас во всех домах деревушки, кроме одного.
В доме с самого утра поселилась грусть – умерла добрая, очень древняя старушка. Вырастила детей, воспитала внуков, успела увидать правнуков – но век людской короток, короче эльфиского, короче гномьего, и ему рано или поздно приходит конец.
В главной комнатке дома было светло – горели свечи, но вместо ужина семья собралась чтобы проститься с старушкой – та уже лежала в постели, улыбаясь, словно во сне. Каждый по очереди – от старших сыновей, до младших внучат подошел и положил вокруг умершей по цветку. Наконец все они уселись в круг на скамьях, стульях, и полу.
— Что теперь? – сдерживая слезы, которые, в прочем, лились с утра, спросил тонконогий мальчишка, стараясь не глядеть в сторону бабушки.
Он был одним из младших внучат, для них, большиглазых, с носами, как пуговки, с большими простодушными сердцами это была первая смерть.
— Скоро будем ждать Сеятеля, слышали про такого? – прокряхтел, устроившись поудобнее, старик, муж умершей старушки.
Его век тоже уже подходил к концу, и возможно, это была его последняя сказка перед своей собственной – от этого в комнате было еще грустнее.
— Нет, не слышали, — эхом, как один, повторили пять тонких голосов.
Взрослые, которым эта история была знакома, тихо принялись за дела – сидя, расшивали простыни, которые станут постелью умершей, плели венки, вырезали свечи.
Старик поманил детей к себе ближе, в кружок, и начал рассказ.
— История эта старая, грустная, но с хорошим концом. Конец то ведь, всех нас ждет – однако вслед за ним обязательно наступает другое начало. – старик улыбнулся, и морщины у его губ собрались гармошкой – Послушайте, и ты, Тин, послушай, — обратился он к мальчику, тому самому, что первым подал голос после возложения цветов.
Тин кивнул головой, и бросил беглый взгляд на постель бабушки. Все они, дети, догадывались о какой истории идет речь, но ни один из них еще не слышал ее полностью.
— Традиции гласят – не скорби по умершему, — начал старик — слез лишних не лей, умой, причеши и одень, уложи в постель перед тем, как в земле укрыть, и на ночь оставь. Не забудь дверь приоткрыть – через нее, крадучись, проберется в дом серый дух за душой.
Говорят, Создательница Аэрлэна так любила свое каждое творение, что хотела бы сделать их жизнь вечной, — голос рассказчика стал тише и таинственнее, дети, забывая о горести, напрягли слух и стали самим вниманием – Но конечно, даже она не могла. Однажды, она гуляла по своему дворцу в Вечном Лесу и грустила – слышало ее сердце, что скорбит где-то далеко кто-то любящий над своим старым отцом. Грустят дети и внуки, льют слезы невестки, грустит пожилая жена. Грустила и Создательница. Ходила меж деревьев, ронявших семена, и одно из них случайно упало прямо ей на ладонь. И пришла ей мысль, как даровать всем, всем живущим в Аэрлэне вечную жизнь.
В тот же вечер в ее лесу появился на свет уродливый, серый дух – горбун низкорослый, сморщенный, с острой мордой, ушами огромными и лысым хвостом. Проводник Смерти ведь и не должен быть красив. Был он грустным и молчаливым. Не злым и не добрым.
Дети переглянулись и немного вздрогнули, когда под ногой их матери скрипнула половица. Ветер снаружи дома шумел и гремел оставленными у колодца ведрами, и ночь была неспокойной.
— Не бойтесь, — усмехнулся старик – Для людей дух не опасен. Мы издавна зовем его Сеятель – мимо любого живого человека он пройдет, не задержится.
— Кто-нибудь его видел? – подал снова голос Тин, обнимая младшую сестренку, которой рассказ казался страшнее, чем прочим.
— Конечно, не раз. Сам я не видел, но придет и мое время, авось, познакомимся с ним. – он улыбнулся – В дома заходить он не любит, можно спугнуть, другое дело в дороге, в лесу ли. Иной раз слышать можно топот ножек маленьких и сопение – значит, смерть к кому-то пришла. Если костер разведен – то даже тень видеть можно, карлик низкорослый, большеухий, торопится всегда и бормочет под нос себе. Он не тронет, главное, не мешать – у Сеятеля дела свои, у людей, живых – свои.
Но если пробежал рядом – значит где-то дух чей-то от тела уходит. Каждую ночь выбирается он из своего логова, берет льняной мешочек с семенами и скачет по земле и ветвям. Если нет звезд на небе – то берет особый огонек с собой. Он ему путь освещает, а живые его в упор не видят. Хоть в глаза свети! Только тот свет огня того уловить может, кому скоро на покой предначертано.
Сеятель нюхом чует дух смерти – ищет всех, к кому она приходила. Будь человек то, эльф, гном, олень волками растерзанный, или птица. Подбежит, мешок свой раскроет, вынет семечко, и на грудь умершему.
— И ба нашей положит? – перебила маленькая Тереза.
— Не перебивай! – старик нахмурил брови – Положит. Как только семечко, стало быть, засияет светом неземным, чужому глазу кроме Сеятеля не видимым, значит – душа в него вошла, клубком свернулась, уснула. Тогда это семечко дух в землю-то и посадит. Рядом ли, на могиле, или неподалеку, а иные на другой конец света уносит, какие как. Чтобы всякое существо после смерти своей переродиться смогло. Травой ли стать, деревом, цветком – Сеятель сам не знает. А как пройдет время, пройдет двадцать дождей проливных, то потянутся к нему стволы да стебли. Цветы расцветут, колосья ли, плоды – удивительной красоты. Увидишь такие после смерти родного человека – значит переставай печалиться, душа его новую жизнь обрела и не бедствует.
Старик закашлялся, покачиваясь на стуле, и жестом показал, что рассказ окончен. Дети некоторое время переваривали в маленьких головах все сказанное, бросая взгляды на взрослых, которые слышали эту историю, и на мертвую бабушку, лежащую в постели.
Тин вытянул ноги и вдохнул аромат цветов, висевший в густом от свечей воздухе.
— Значит сегодня мы будем ждать Сеятеля? – уточнил он у уже поднявшегося дедушки.
— Да. Цветы приманят его на запах и послужат нашей благодарностью, а нам следует уже уйти спать – чтобы не мешать ему делать свое дело.
Родители детей и другие семейные убрали в комнатке, поправили волосы и одежду старушки, и задули свечи. Сегодня в гостиной, несмотря на то, что там были спальные места, никто не остался – все устроились на втором этаже. Кто на полу, кто по трое в постелях. Места хватило всем.
Дети заснули последними – каждый из них прислушивался к скрипу распахнутой на ночь двери, гадая, ветер ли снова стукнул ею, или Сеятель пробежал в комнату к бабушкиной постели.
Утро для этой семьи было поздним – но на улице все еще был туман.
Тин проснулся первым и побежал вниз – там, на простынях, в окружении увядших цветов лежала бабушка. На первый взгляд казалось, что ничего не поменялось – но внимательные глаза мальчика увидели, что кожа ее стала серее, без жизненнее, кожа суше, сквозь нее проступали сухожилия и кости. Словно оставшаяся сила ушла из ее тела ночью, пока все спали.
Следующие дни были погружены в суету.
Для бабушки уже был готов отличный дубовый гроб-ящик, расшиты простыни, готовы венки. Вся семья провожала ее в последний путь – каждый из них был воспитан ей и обласкан.
После того, как все закончилось, и семья возвратилась с кладбища, снова разошлась по своим домам, которые были оставлены на время похорон и подготовки к ним, старик отыскал грустного Тина на заднем дворе.
— Слушай, я хотел тебе кое-что показать, едва нашел тебя. – дедушка подошел, опираясь на клюку, и поманил внука с собой.
— Иду, — мальчик поднялся и помог дедушке идти. Мысль о том, что старик тоже скоро может покинуть их, не давала ему покоя и жужжала в его голове.
Они прошли вместе, медленно и нескладно, двор наискосок, и остановились возле забора.
— Смотри! – старик ткнул в землю клюкой.
Тин замер, глядя на участок их сада. Здесь, среди ровной, пышной травы был разрыт небольшой кусок земли, словно кто-то хорошо поработал лапами. Это был не крот и не другой подземный зверек – рыли снаружи, после чего загребли землю обратно и притоптали. Какое животное будет убирать за собой следы беспорядка?
— Деда? – в голове у Тина мелькнула догадка, но озвучить ее он не смог, в горле пересохло.
— Сейчас осень, внучок. Следи и считай дожди, как пройдет двадцать – беги смотреть. Да не давай никому сажать тут ничего.
Сказано – сделано. Тин ревностно приглядывал за семейством и всем уши прожужжал, что в саду у них Сеятель закопал семечко. Взрослые кивали и улыбались – кто-то верил в эту сказку, кто-то нет. И вот, наконец, осень быстро, по дням, отсчитала дожди.
Тин хотел смотреть сам – но побежал за дедушкой. Тот ходил все хуже и хуже, но с помощью внука кое-как добрался до сада.
Оба они замерли, молча глядя на крепкий яблоневый росток, пробившийся из-под земли и успевший вырасти довольно большим за последнюю ночь, как по волшебству. Росток покачивался на холодном ветру, листья тянулись к ослабшему, но все еще теплому солнцу, и поблескивали, как камешки драгоценные, капли росы.
Старик смахнул слезинку, прокашлявшись, и улыбнулся Тину, кивнув.
— Она любила яблоки. Очень любила.
Уже к следующему лету на этом месте стояло крепкое дерево. А пироги с яблок получались точно такими же, как бабушкины.