Терна пришла в себя уже стоящей на краю бездны черного мраморного пола. Ее туфли тихо щелкнули, становясь на матовую поверхность, и подол платья качнулся легким белым облаком.
Ей нужно было выйти на сцену с минуты на минуту. Еще не заметная для зрителей за тяжелыми черными шторами, она видела, что зал гудел от напирающих друг на друга людей, пришедших на неоднозначное представление. С одной стороны, это шоу, на котором не планировалось никаких неприятностей, среди серых будней – немногая радость для простого народа, с другой – кто с такой радостью встречает своего поработителя?
Наконец делегация принца вышла под всеобщее рукоплескание и свист. Статный мужчина в окружении ближайших слуг – все, как один облачены в черное. Терна видела принца Аргона первый раз, и окинув взглядом его камзол, черные, спускающиеся волнами до плеч, подумала, что у господ, верно, даже кровь черная.
Свита принца встала позади него. Знать Фатрахона – бургомистр и его советники высыпали на сцену с другой стороны, миновав девушку, и с поклоном приветствовали правителя. Хвалебные речи полились в честь принца и в честь действующего короля – тот сидел на специальном балкончике близ сцены, опираясь на посох, и наблюдал за действием сверху.
Рыцари и приспешники Аргона, как и сам принц, принимали почести с холодным равнодушием, в то время как представители города трепетали от оказанной им чести. Меж тем, все они были облачены в легкие доспехи и были безоружны – такова безопасность принца.
Если бы у Терны было время разглядеть все получше, она бы даже смогла заметить вполне осязаемый полупрозрачный щит, который окружал их и охранял от толпы горожан. Принц находился в абсолютной безопасности, а единственным человеком из Фатрахона, у которого в руках будет оружие, на мгновение должна была стать Терна.
В голове ее вспыхнули предупреждения служанок. Что если ей в голову прокрадется коварная картина, и какое-то из охранных заклинаний убьет ее? Мысли – навязчивая вещь, поэтому следующей секундой у нее перед глазами появилось окровавленное лицо Аргона, которое, меж тем, она совсем смутно видела издалека. Но ситуация, в которой девушка могла бы поднять руку хотя бы на кого-то, была настолько нелепой, что Терна представила, как втыкает ножик куда-то мимо тела принца, и ей самой стало смешно. Нервозность никуда не исчезло, но тот факт, что она, пожалуй, точно не имеет никаких дурных идей против мужчины в камзоле, прибавила ей немного уверенности. В прочем, не на долго.
— Эй, не стой как столб, — ее толкнули в бок, и незнакомый мужчина осмотрел ее со всех сторон, поворачивая за плечи и убирая какие-то ему одному ведомые соринки с белоснежного платья.
Терна за этот день вполне привыкла, что ее постоянно «натирают до блеска» как золоченую чашку, и покорно давала осмотреть себя.
— А теперь слушай, — мужчина строго посмотрел на нее и подозвал человека, державшего большую коробку. – Сейчас ты сделаешь все идеально и вернешься к себе в свинарник невредимой. Только попробуй испортить что-то!
Голос мужчины и пренебрежительный взгляд не заставили сомневаться, что за любой косяк с Терны возьмут по полной. В этот миг, наверное, первый раз, ей действительно захотелось оказаться в свинарнике, то есть, конечно, в конюшне.
— Пройдешь через сцену, остановишься в паре шагов от принца, торжественно склонишься перед ним. – он выудил из большой коробочки неожиданно маленькую, длиной меньше локтя, и держа ее на чуть вытянутых руках, быстро и небрежно изобразил поклон, сразу же выпрямляясь. – Тебе все ясно?
Не ожидая какого-либо ответа, он дернул ее за руки, приказывая сложить их вместе. Терна повиновалась, и в ее раскрытые, словно просящие милостыню ладони опустилась ощутимо тяжелая шкатулка. Мужчина щелкнул располагающимися по обоим сторонам замками, приоткрыв коробочку, чтобы принцу не пришлось лишний раз утверждаться, прежде чем взять из нее содержимое.
«Что это за меч такой?» — удивленно подумала девушка, легонько сжимая коробку в руках и испытывая искушение заглянуть внутрь. Размер меча, видно, крохотный, или вовсе имелся ввиду кинжал? Терна, честно говоря, не смыслила ничего в оружии, но чувствовала, что с этим оружием что-то не так.
На сцене в это время грянул орган, тут же скользнув в суровую, но более спокойную мелодию. Бургомистр вышел вперед и прокашлявшись, возвестил –
— Благородные леди и джентльмены! Горожане! Жители Фатрахона! Мы рады приветствовать нашего принца и преподнести будущему королю его меч, которым он будет вершить правосудие, и уповаем на милость его к нашему городу. Склоните же головы свои перед Темными господами!
Зал зашумел, зашуршали ткани, и сам бургомистр со своими слугами и советниками приклонили головы.
Бургомистр заговорил снова, поглядывая на стоящую наготове и трясущуюся от волнения Терну.
— Мы рады передать в руки нашего господина лучшую работу наших мастеров – меч, которого доселе не видывал ни один король! Орудие о двух механических лезвиях, чудо инженерии, верх кузнечного мастерства, магия, заключенная в металле! Чертежи были разработаны специально и уничтожены после изготовления меча. Сталь, из которой изготовлен меч, самая крепкая изо всех известных. Пусть вас не смутит, что рукоять меча уместится в ладони принца – этот меч из игрушки во мгновение ока становится смерть несущим. – Бургомистр прокашлялся еще раз, то ли от волнения, то ли это была его собственная манера речи, и махнул рукой в сторону Терны. – По традиции, меч преподносит представительница нижайшего из сословий – чистильщица стойл коптархов, пастушка! Вашему вниманию!
Мужчина, отвесив поклон, отступил назад, встав в свое место в полукруге напротив принца, и девушка нервно сглотнула. Наступила ее очередь отыграть в пафосном представлении свою небольшую, но важную роль.
Она попыталась вдохнуть, на сколько ей позволил тесный корсет, сейчас ужасно мешавший исчезающему дыханию, и сделала несколько шагов вперед. Ее фигура предстала перед зрителями, появившись из-за черной бархатной завесы.
Зал замолчал на мгновение, а к девушке обратилась тысяча лиц, жаром обдав ее, пытающуюся раствориться в блеске огней. Блики факелов плясали на ее белоснежном платье, ослепляя. По толпе пробежалась первая волна комментариев, шепотом, на ухо друг другу, словно один большой муравейник разом зашуршал лапами. Многие видели ее раньше на скачках или в конюшне, перемазанную грязью, а кому-то было просто достаточно, что она была пастушкой и проводила ночи напролет лежа под боком животного. Шепот окреп и перерос в гвалт. Развлечение для горожан приняло более веселый поворот – если принца нужно было встречать с уважением, то выкрики в сторону Терны не возбранялись никак.
До нее долетали обрывки выливающейся на нее из зала мешанины суждений и домыслов. Кто-то смеялся с ее широких плеч, кому-то захотелось заглянуть ей под юбки, и рассмотреть получше ее тощую задницу. Терна растеряно моргала, хватая воздух короткими глотками и чувствуя, как сердце пытается сломать ее грудную клетку ударами. Ей не в первой было слышать много дурного о себе – с ее жизнью гораздо труднее было увидеть доброту от кого-либо. Но сейчас что-то в ней сломалось окончательно, парализовав ее мышцы, буквально приклеив ее ноги в шикарных туфлях к полу и не позволяя сдвинуться с места.
«Она такая жалкая» — довольно громко и близко фыркнул чей-то голос, в голове девушки превращаясь в осколки. Терна почувствовала, как ее начинает тошнить – словно ее язык заваливался в горло, перекрывая дыхание.
Она заставила себя поднять взгляд из-под бровей на фигуру принца. Дорогие ткани, удивляющие разнообразием темных оттенков, отделка из бархата, серебристые пуговицы. Девушка попыталась увести мысли в сторону от бьющейся в виски паники, сосредоточившись на узорах, украшавших камзол мужчины, но от них тошнило еще больше.
Аргон смотрел на нее, поджав губы, так, как смотреть может только человек, которому мир безразличен – без злобы, которой пропитан взгляд Овода, без сочувствия, хранившегося в плохо видящем взгляде служанок, без обиды на мир и радости, с увеличивающимся раздражением от затянувшейся церемонии. Заметив, что девушка смотрит на него, принц усмехнулся.
Сомнения, что он тоже думал о ней, как о самом жалком создании, не было. По залу прокатился шепот.
«Принц устал ждать!» — шептал бургомистр.
«До чего же дура!» — подтвердила стража на ухо друг-другу.
«Кто-нибудь, толкните ее уже!»
Терне показалось, что она стала задыхаться еще стремительнее. До принца оставалось совсем мало – шага три. Но сил, чтобы сделать хотя бы один, не находилось. Одна часть нее пыталась умереть прямо на сцене, и это был бы лучший исход ситуации, другая взирала на это со стороны и пыталась подтолкнуть ее исполнить свою часть торжественного выступления. В горле у нее совсем пересохло, а перед глазами поплыли разноцветные пятна – плясали по черному мрамору, растекались по сцене, прыгали по темному принцу.
Внезапно чьи-то сильные и грубые руки толкнули ее в спину, шипя проклятия.
— А ну шевелись!
Терну швырнуло вперед, резко выбрасывая из хрупкого равновесия.
Она поспешила шагнуть, догоняя устремившееся вперед тело, неуклюже сжимая выпрыгивающую из вспотевших рук шкатулку. Шаг ее пришелся ровно на длинный подол – ткань затрещала, непослушные ноги девушки подогнулись, заставляя ее резко рухнуть на колени, словно принимая чей-то удар.
Коробочка в ее руках стукнула крышкой, открываясь от резкого движения. Блеснул металл, и округлая трубка-рукоять, выскользнув от падения из падающей шкатулки, в замедленном полете закувыркалась в воздухе. Публика ахнула, затаивая дыхания, втягивая животы и вытягивая тощие шеи.
Вокруг Терны замерло все, словно на мир наложили заклятие. Принц шагнул ей навстречу, разворачиваясь всем телом, но даже он не успел бы поймать меч – он падал к ее ногам. Пелена паники и страха, окутавшая ее ранее, рассеялась, оставив последний шанс поймать королевское оружие. Девушка развернулась, слыша, как трещит корсет, и рывком выставила вперед опорную ногу, одновременно дергая себя за подол, на который наступила, падая, со всей силы. Тот лоскутами по полз по ноге, распуская нити кружева и роняя жемчуга. Второй рукой Терна чудом успела подхватить холодный кусок металла у самого мрамора, резко выпрямляясь напротив принца.
Молчание в зале оглушало, готовое прорваться и выпустить из себя облегченные вздохи, крики возмущения и ругань в адрес пастушки коптархов. Но одно мгновение перетекало в другое, так и не дав никому открыть рта.
Терна, успевшая подхватить рукоять вывернувшейся неестественно рукой, почувствовала, как металлический корпус выскальзывает из ее мокрых от пота ладоней и сжала пальцы изо всех сил, чтобы не уронить оружие вновь.
Какой-то из камней, которыми был украшен меч, хрустнул и сдвинулся, уходя вглубь трубки.
Грянул ужасно тихий щелчок, следом за которым жужжание мгновенно выдвинувшихся лезвий оглушило присутствующих в зале.
Цветные пятна алым соком брызнули в стороны. Терна вскрикнула, лицо ее исказилось ужасом, а пальцы, сжимавшие клинок, сжались еще сильнее.
Серебристый клинок оружия, которое она держала в своих руках, утопал в черной груди принца, замершего напротив, пронзенного как бабочка. Терна видела, как алая кровь бусинами стекает по бархату и со звоном капает на мрамор.
В тишине.
– За кого они меня принимают?!!
Конан в раздражении толкнул миску, и жидкая разваренная каша плеснула через изящно чеканенный золотыми рисками край на поднос чернёного серебра. Если судить по изысканности посуды и качеству обслуживания – принимали его в Асгалуне все-таки именно за короля. Во всяком случае – принимали по-королевски. На роскошнейшем и огромнейшем подносе с так называемыми «мелкими утренними закусками» Конан не углядел ни одной посудины не то что из дерева или простецкой глины, но даже и из весьма почитаемой и вполне приемлемой и за королевским столом благородной бронзы. Сплошное золото да серебро: богатое, помпезное, украшенное каменьями и пышной резьбой. Неудивительно, что четверо слуг с трудом втащили заставленный подобной утварью тяжеленный поднос в роскошную опочивальню, выделенную Зиллахом своим благородным гостям на всё время праздничных торжеств.
И все-таки причины для гнева и удивления у Конана были, несмотря на всю вышколенность слуг, подобострастно склонившихся в ожидании дальнейших приказаний, и невзирая на прямо-таки королевскую роскошь принесённой ими посуды. Для этого достаточно было посмотреть на то, что находилось в этой самой посуде…
Больше всего этой бурде подходило название «размазня» – нечто, разваренное до полного непотребства. Жидкая кашка непонятного происхождения, переваренные в кашу же овощи с ошмётками разваренного до состояния желе мяса. Своему повару, посмей он сотворить с едой такое безобразие, Конан всё это самолично же и скормил бы. Да ещё и мечом, пожалуй, добавил бы пару раз – от всей души, пониже спины, плашмя, для пущего вразумления. Но в чужой дворец со своим уставом не лезут, это даже варвару понятно.
Задавив возмущённый рык под самым горлом, Конан сел в огромное кресло, покрытое жёлтым мехом. Принимали его действительно по-королевски – даже озаботились тигриными шкурами запастись. С питанием вот только… Возмущённо сопя, он взял в руку неудобную двузубую вилку – не ковыряться же в этом месиве пальцами! Ткнул разок-другой, пытаясь поддеть серебряным зубцом кусочек потвёрже. Не сумел.
Вообще-то, запах от этой овощной бурды исходил очень даже вкусный, завлекательный такой и вполне съедобный, но внешний вид…
– Это кто-то уже ел? – спросила Лайне, скептически разглядывая содержимое миски. Она никогда не отличалась особой тактичностью. Права баронесса Ользе – детей нельзя допускать к общему столу, они и камни капища способны вывести из себя.
– Вон пошли!!! – рявкнул Конан на замерших в глубоком поклоне прислужников, понимая, что ещё разок ковырнет он серебряной вилкой с рукояткой из драгоценной кости редкого зверя элефанта вот это, на золотом блюде разложенное, – и знаменитая варварская выдержка, позволяющая с лёгкой улыбкой переносить любые пытки, может ему и отказать.
***
– Дерьмо, – сказала Лайне, когда слуги вышли. И добавила ещё несколько слов, знать о самом существовании которых не полагается любой маленькой девочке, а уж младшей королевской дочери — так и особенно. Баронесса охнула и испуганно прижала ко рту обе ладони разом, глядя округлившимися глазами на взбешённого Конана. Надо бы ещё раз напомнить Драконам о необходимости гнать в три шеи эту вездесущую малявку со слишком острым слухом и цепкой памятью, когда начинают они травить свои похабные байки. Но это – потом.
А сейчас – сама напросилась.
Конан повернулся тёмным от бешенства лицом к младшей дочери. Процедил сквозь зубы:
– Ты хочешь в первый же день расторгнуть наш договор?
– Так нечестно! – завопила было Лайне, но под его тяжёлым взглядом моментально сбавила тон. Возразила уже почти жалобно: – Но мы же одни! Никто же не слышит…
– Вот как? – Конан выгнул бровь. – Значит, честь и слово моей дочери зависят лишь от того, слышит ли её кто-нибудь из посторонних? Значит, если её никто не видит и не слышит, моя дочь может совершить любую подлость и нарушить любое ею данное обязательство? Так, значит?..
Он говорил очень тихо, поскольку был слишком зол, чтобы кричать. У Лайне вытянулось лицо – она знала, признаком чего является его такой вот тихий голос.
– А можно, я ещё разок попробую? – спросила она тоскливо, толком ни на что уже и не надеясь. – Я буду очень стараться, я просто не поняла сначала, что это всё время надо…
В её голосе звучала неподдельная боль, и Конан почти увидел, как она мысленно прощается с вожделенным арбалетом. Она ведь всерьёз полагала, что это именно на неё он так разозлился.
– Нет! – рявкнул Конан, успокаиваясь. – То есть да! Сегодня не считается, но если ты ещё хоть раз!.. Ты должна быть хорошей маленькой девочкой, понимаешь? Не дикаркой, только что с гор спустившейся, а достойной дочерью короля. А хорошие маленькие девочки так не ругаются! Поняла?
– Ага!
Лайне заулыбалась. Потом нахмурилась, соображая. Осторожно спросила:
– А ругаться так, как ругаются хорошие маленькие девочки – это можно?
– А как они ругаются? – спросил Конан подозрительно.
– Кака, бяка… ну, не знаю…
– Так – можно.
– Кака! – сказала Лайне с чувством. Вздохнула и куда менее уверенно добавила. – Ну, ладно…
И столько сомнения было в её голосе, что Конан решил побыстрее перенести вс1 своё внимание на еду, чтобы не испортить воспитательный эффект неуместным фырканьем. Закрыл глаза и попытался положиться на запах. Пахнет-то ведь вкусно! Значит, откровенной отравой быть не может. В конце концов, и не такое едать приходилось по молодости лет… Вон Атенаис же ест – и даже не морщится! Настоящий пример железной выдержки, положи перед ней на блюдо живую жабу – она лишь с невозмутимым видом поинтересуется, с каким соусом это употребляют. Вот и бери пример с собственной старшей дочери. Ты не у себя во дворце, где можно расслабиться и быть самим собой. И если вдруг все эти миски со всей содержащейся в них бурдой окажутся расколотыми о стены или надетыми на чьи-нибудь не вовремя подвернувшиеся головы — так ведь и до международного конфликта докатиться можно.
Конан глубоко вздохнул. Нет, конфликты с шемитскими правителями ему не нужны. Особенно сейчас, когда начали они вроде как бы прислушиваться к голосу разума и даже решили выбрать самого главного – неслыханное дело для Шема, где правитель любого города считает истинным королём только самого себя, и единственно себя же только и достойным звания «верховного правителя всего Шема». Наличие такого разрозненного и потому не слишком надёжного соседа не могло оставить равнодушным правителя Аквилонии. Сколько времени было потрачено впустую на попытки объединить эту безумную страну при помощи меча, каким же молодым и глупым был он тогда, в самом начале своего царствования, двадцать четыре зимы назад… Сколько ему тогда было? Сорок, кажется…
Ха!
Сопляк.
Ни одного седого волоса, – помнится, он тогда этим даже гордился. Не иначе, как по молодости мозги совсем отшибло. Ведь настоящий мужчина – и не мужчина вовсе, пока не обретёт он достойного количества благородной стали в своих волосах. Позже благородная сталь переплавится в благородное же серебро, и настоящий мужчина станет мудрым старцем. Если доживёт, конечно. Жизнь у настоящего мужчины трудна и полна опасностей, потому-то до старости из них и доживают лишь самые мудрые. А пока ни стали, ни серебра нет в твоей бороде – ты просто мальчишка, сколько бы военных подвигов нинасовершал и скольких бы дев по углам ни перещупал.
Вот и он тогда был всего лишь не слишком юным коронованным мальчишкой. И много бы глупостей наворотил своим мечом, если бы не гений герцога Форсезо, канцлера Высокой короны. Ведь это именно Публио Форсезо подсказал своему не в меру воинственному по молодости монарху, что Шем невозможно подчинить при помощи стали и бронзы – его можно завоевать лишь при посредстве золота. Звонкого и полновесного золота – и только золота…
Короли-купцы, правители-ростовщики – разве могло такое придти в свежекоронованную киммерийскую голову?! Они воевали не мечами, а долговыми расписками, угрожали не копьями, а аннулированием выгодных торговых соглашений. Залогом их безопасности служили не многочисленные и хорошо вооружённые армии (этих армий, кстати, у них почти что и не было), а удачность месторасположения. Редкий город Шема не являлся перекрестьем хотя бы парочки торговых путей. Асгалун же, например, и вообще был настолько важным торговым перекрёстком, что за его безопасностью бдительно следили представители по крайней мере четырёх окружающих держав. Конечно, оставалась ещё Стигия, но даже Стигия не решалась в одиночку противостоять сразу трём-четырём соседним с Шемом державам. И любой не слишком дальновидный захватчик, по глупости или от чрезмерной наглости попытавшийся завоевать настолько важный для всех центр торговли, немедленно бы получил мощный отпор объединённой армии. Нет, воевать с шемитами при помощи мечей было делом гиблым и заранее обречённым на поражение. Бороться с ними следовало их же оружием — разведка при помощи подкупа и военные действия путём хорошо оплачиваемых закулисных интриг, отсечение вероятных союзников врага более выгодными предложениями и фронтальный удар тяжело вооруженного непробиваемыми уликами шантажа. Короче, всеми теми методами, в использовании которых незабвенный канцлер Публио был истинным и непревзойдённым мастером…