Терна наконец получила возможность снять перепачканное платье, оказавшись в укромном уголке за каретами. Ей было предложено благоразумно захваченное старушкой одеяние пастушки, такое привычное. Девушка сбросила когда-то белые юбки на пыльную землю и стала натягивать свои штанишки. Бельишко, заляпанное кровью, но по-прежнему удобное, она оставила себе – очень вряд ли, что кто-то теперь о нем вспомнит. Уже застегивая рубашку, Терна замерла, вдруг задев шершавую, еще ноющую кожу на груди.
Она опустила взгляд на косой, тонкий шрам от лезвия меча. Он мог бы остаться незаметным (если бы, ко всему прочему, не был смертельным), но огонь магии принца, заставивший рану затянуться, оставил размытый крупный ожог. Он располагался пятном между ее грудей, ложась на область сердца и расползался косыми завитками вверх и вниз, как трещины на стене, но мягко и плавно. Словно алеющий цветок раскрывал свои лепестки на ее коже.
Будь она кисейной барышней, такой подарок бы огорчил ее, но у Терны не возникло и мысли о том, что шрам уродует ее молодое тело. Служанка, заглянув узнать, как у нее дела, бросила восхищенный взгляд на шрам и заохала, что девушку коснулось благословение.
Девушка лишь улыбнулась ее словам и застегнувшись, перехватила рубашку пояском. Грустнее всего было расставаться с розами в волосах. Но даже после того, как прическа была расплетена, ее волосы по-прежнему лежали аккуратно и прелестно. Когда Терна вернулась в свой облик скромной пастушки, Тереза проводила ее к карете.
Однако спешить было некуда – пир в замке длился еще несколько часов. За это время девушка успела разглядеть все переливы краски на полу облупившемся корпусе кареты и отпороть с платья почти все целые жемчужинки. В качестве обеда заботливые повара вынесли слугам на задний двор остатки с пира, и после куска хлеба с едва начатой куриной ножкой мир для Терны казался раем, каких поискать.
Фатрахон уже был окутан поздней ночью, когда во дворе поднялась суматоха. Темные господа, гости и приезжие стали собираться по домам. Терна с Терезой первыми юркнули в свою карету, чтобы не попадаться никому лишний раз на глаза. Овод шумно отдавал приказы и ворчал на изжогу, деловито, но с явным страхом извинялся перед бургомистром за глупую девку, обещая проучить ее. При этом голос у него был сонный, и Терна была уверена – он уснет еще в карете и слугам придется тащить эту тушу в мягкую постель.
Господа разошлись по своим экипажам и двор наполнился ржанием лошадей. Девушка впервые сегодня вспомнила о своем коптархе. Удивительный день, когда не было минутки подумать о друге – как он там? Соскучился, небось.
Карета плавно тронулась. Девушка вытянула ноги, свободно устраиваясь на мягком сидении. В платье приходилось держать осанку, зато сейчас, пока никто не видит, можно было расслабиться. В карете было темно, но под потолком покачивался маленький светильник, в свете которого нужно было отпороть с платья все оставшееся, что уцелело от крови – ленты с подола, оставшийся жемчуг и фрагменты чистой ткани.
Напротив Терны сидела Тереза, поглядывая на девушку с нескрываемым теплом. От улыбки на ее старом лице становилось вдвое больше морщинок.
— Тебе очень повезло, — наконец сказала она – За испорченную церемонию принц мог бы попортить тебе жизнь.
— Он моб бросить меня умирать, но не стал, — согласилась девушка, и на ее лице впервые за вечер появилась тень задумчивости.
Она бросила взгляд за окошко, где над вершинами деревьев горели звезды. Воздух был холодным и свежим, как колодезная вода, а пах – огурцами. Никогда еще не вдыхала она такого чистого ночного воздуха. Терну еще не покидало ощущение, что после своей почти-смерти все краски вокруг стали ярче, а запахи сильнее. Каждой секундой теперь хотелось наслаждаться вечно.
Она повернулась обратно к Терезе, пожимая плечами.
— Может быть, он не такой и дурной человек, как рассказывают о темных господах, — предположила она.
— Как знать, — кивнула старушка и прикрыла глаза, для нее сегодняшние приключения были скорее утомительны.
Карета подпрыгнула на камешках, пропуская вперед другие экипажи. Дорога гудела оттопота лошадиных копыт. Стук возрос, и мимо них, серебряным отблеском, проскользнула королевская карета с эскортом.
Принц, сидящий у окна, проводил взглядом мелькнувший в соседней карете знакомый силуэт растрепанной девчонки и отвел взгляд.
В его карете вместо восхищения жизнью царило недовольство. Меньшее, чего хотелось бы принцу сейчас, это делить транспорт с отцом.
Темный король, который молча просидел всю церемонию, сейчас замер в такой же позе, опершись на свою клюку. На его морщинистые веки легла усталость, а взгляд гордо избегал сидения напротив, словно с ним ехал кто-то очень неприятный ему и низко поставленный его королевской особе.
Старику было очень много лет. Достаточно много, чтобы взирать на весь мир как на непоседливого мальчишку, мешающего ему жить спокойно.
Изо всех королей темной стороны Маадгарда после Зердена он был самым властным. Его иссохшие руки были по плечи в крови подданных, но тем не менее, в этих самых руках он крепко держал свою половину страны, не позволяя никому покуситься как на нее, так и на свою жизнь. Король не любил пафосную охрану – вокруг него всегда создавалось ощущение бреши. Ею пытались воспользовались многие смельчаки, желая освободить трон от старика – но магия его с годами становилась только сильнее.
Однако годы брали свое, и мир мертвых уже не первый раз звал короля, нашептывая ему во сне. С каждым днем без того холодный, он становился злее. Больше всего это замечал сын, которому приходилось, так или иначе, терпеть общество отца. Иной раз даже Аргон вздрагивал от случайного колючего взгляда Короля.
Но сейчас было хуже. Он не смотрел совсем. Старик упорно сворачивал свою негнущуюся шею к окну, кряхтя, и мужчине казалось, что воздух в карете густеет, как кисель. Он вздохнул, унимая зудящее в душе раздражение и вселенскую усталость от сегодняшнего дня.
Внезапно старик хмыкнул, резко переводя взгляд черных маленьких глаз на сына и глядя на него, как на умершую надежду.
— Кто сегодня получил оружие свое? – бросил он, кривясь. – Тряпка?
— Отец, я тебя прошу, — Аргон покачал головой и откинулся на спинку сидения – Можно без нравоучений?
— Без нравоучений? – Старик завелся в пол оборота, встряхиваясь – Можно подумать, ты поступил подобающе темному королю Маадгарда сегодня? Мог бы показать им, что делают с покусившимися на жизнь короля, так нет, пустил сопли!
Старик зло харкнул в окошко рядом с собой.
— Она не собиралась меня убивать, — Аргон бросил взгляд на пышный, спускающийся волнами воротничок новой рубашки, в которую переоделся сразу после кровавой церемонии. – Защита сработала бы раньше, оставив от нее фарш. Так это не более чем случайность и халатность тех, кто сунул ей оружие без объяснений.
— Как заботливо с твоей стороны заступаться за замарашку. Значит, одно нелепое движение пастушки может лишить меня наследника?
— Ее удар укус комара для меня.
— И часто ты собираешься подпускать комаров вплотную? – не унимался старик, сжимая клюку и ерзая на сидении – С каких пор темные короли оставляют таких неумех в живых? Решил начать правление с милостыни?
Аргон закатил глаза так, как только смог, но злость в нем уже кипела.
— Ты считаешь, такая жизнь – милование? – он повернулся к отцу, хмурясь. – Сегодня ее изобьет хозяин, раны после чего она будет залечивать недели, и вся жизнь, отведенная ей, возвращенная мной, будет проведена в грязной конюшне с вонючими животными. Она умрет от загноившихся ран от хлыста, воспаления легких или будет убита. Ты полагаешь, это благо? – Аргон почти рычал – Я кажусь тебе милосердным, но в том и магия правления, отец, казаться им, а не быть.
Старик хмыкнул в седую бороду, отворачиваясь к окну. Вряд ли он хотел услышать от сына что-то конкретное. Его разочарование в наследнике росло с каждым днем и копилось, а после смерти матери Аргона любви к мальчику в нем совсем не осталось. Король желал завоевателя, а получил скучающего жизнью аристократа.
Принц проводил время праздно, хоть и владел всеми дисциплинами, необходимыми правителю. Отлично ездил верхом, владел мечом и луком, немного ленился в магии, отлично знал историю, но все словно из-под палки. Аргон был мало заинтересован в жизни – Король воспринимал это как худшее, что могло случиться с его наследником. Старик часто вспоминал, как сам, будучи молодым принцем, разъезжал по стране, разузнав слабые стороны правления своего отца, попробовал на вкус девок почти всех сословий и закалял характер в охоте и состязаниях. Что говорить, из всей крови на руках Короля, половина, как минимум, приходилась на его юность.
Сам принц видел свою отрешенность как последние глотки воздуха перед тем, как отец окончательно потеряет силу. Увертеться от должности Темного Короля достаточно сложно, будучи единственным наследником, поэтому оставалось только наслаждаться покоем.
Тот факт, что он разочаровывает отца – был ему не в новинку. А сейчас принцу окончательно было плевать на это – единственное, что ему сейчас хотелось, так оказаться в собственной спальне, подальше от пастушек, церемоний и своего дурацкого титула.
Карета прыгала и мчалась дальше под усталое похрапывание коней, а на темном покрывале ночи уже начал прорисовываться силуэт замка. Его высокие стены и остроконечные башни вгрызались в небо, разрастаясь темным массивом, и лишь в некоторых окнах горели оранжевые огни.
Неспящая стража издалека заметила мчащийся экипаж господ – скрипящие цепи опустили через ров деревянный крепкий мост, и карета совершила последний круг по двору, останавливаясь как можно ближе крыльцу замка. Утомившегося в дороге короля проводили к его покоям, а Аргон был рад наконец улизнуть от преследующих его весь день строгих глаз.
Комнаты принца были такие же хаотичные, как его извечное внутреннее мироощущение — он скинул плащ на входе, оставляя его покоиться на полу, сбросил перчатки, и уставший, прошел через всю комнату к балкону, где ветер сразу же запустил наглую лапу в черные волосы принца и растрепал их. Наконец его день закончился, оставив впереди недолгий кусок тьмы перед новым ничего не обещающим днем.
Что такое обида? Обида — это остановленная упакованная злость. Обида — это маленькая девочка, которую потеряли на улице зимой среди шумной рождественской толпы. Каменное лицо в зеркале, сжатые губы, вздернутый подбородок и стоящие в глазах слезы. Девочка тихо всхлипывает и прислоняется спиной к холодной стене, садится на снег и достает спички…
Обида — это маленькая смерть. Это реакция сердца на «не любовь». Обида душит, схватывает за горло, стальным обручем стягивает грудь и не дает дышать. С одной стороны, стоишь, как пьяная, и выпадаешь из реальности, а с другой, — накрывает колпаком — звуки слышатся плохо, слова еле различимы, лица размыты. Чувство горечи, досады, несбывшихся желаний, глубокого незаслуженного оскорбления. В ответ на это лицо замирает восковой маской и сердце решает быть гордым: «Больше меня не смогут обидеть. Я больше не хочу чувствовать!». Ракушка захлопнулась, поздно начиная защищать свою треснутую драгоценность. Началась глухая оборона.
Обида требует, чтобы на том конце кто-то другой был не прав, ведь нельзя пройти мимо брошенного, беспомощного, никем нелюбимого ребенка. Маленькая девочка сидит, спиной прижавшись к ледяной стене, и зажигает спичку. И только бог может разделить с ней ее одиночество... Символическая смерть, заледенение и омертвение души. Но в тот же миг, обиженный человек ждет! Он ждет, что кто-то отогреет его своей любовью, укутает руки, оживит его душу. Но не сможет никто заполнить эту пустоту. Какая разница, если куклу клеили шутя и не желали ничего, кроме жестокой игры и насмешки. Мне не хотелось сейчас быть одной. Я подняла попу с пола и нашарила телефон. Девятнадцать пропущенных… Значит разговор будет не из легких, и стоит отложить. Не буду перезванивать Сереже. А вот Ленка — другое дело!
За полчаса все сразу устроилось: отзвонились родителям, заехали за Витькой, притащили к нам Ленкину маму с пятилетней племянницей, дали им троим вторую пиццу и рахат-лукум с чаем, включили канал Дисней. Велели спать в десять.
Леночка тихо-тихо налила мне полстакана кизлярского коньяка и велела пить залпом «За душевное здоровье!». Я поперхнулась, и ко мне вернулся голос… С конкретным желанием громко и вслух материться!
В то же время мне хотелось просто выкинуть из головы этот вечер, хотелось легкости и веселья! Тело, обманутое в самых приятных ожиданиях, жаждало двигаться, а после упасть и вырубиться обессиленным мешком без всяких мыслей в голове.
Лена достала пакет с вещами и выдала мне кожаный ремешок в клепках, призванный изображать самую, что ни есть юбку «мини», серебристый топик на четырех шнурочках по спине и туфли на каблуках высоты Эвереста! На вопросительный взгляд подруга сказала, что грусть-печаль выгонять она «мастэр», и стоит ей довериться!
Никогда не любила машины! К нам приехало холодное продуваемое такси, и мы, «упакованные» в наряды для «тусни», сели со второй попытки. Конкретно со второй — села я. Потому что внезапно зазвонил телефон, и Оленька его уронила, а подняв, стукнулась головой о дверцу. Хорошее продолжение отменного вечера! Звонил не Вадим.
Леночка взяла трубку и подробно расписала Сергею, куда ему идти и откуда магнитики лучше не присылать, но обязательно отзвониться, как доберется. Маршрут из трех букв студенту не понравился. Поэтому он вежливо объяснил Лене, как надо отвечать мужчинам с чужого телефона. Лена впечатлилась. Назвала его галантным кобелем и рассказала уже другой маршрут, причем двигаться туда должны были мы с ней лично, а «мальчик может присоединиться»… Коньяк чувствовал себя превосходно! А с ним и моя спящая совесть. Неожиданно вспомнила об отсутствии не только мало-мальски приличного ужина, но и обеда с завтраком, но меня это сейчас не волновало. По дороге я задремала, вздрагивая на особо хороших колдобинах и пытаясь хоть чем-то прикрыть отмороженную в Ленкиной короткой куртке спину.
В клубе меня чуть вторично не убили, обнаружив, что позор порно-индустрии, точнее гордость Лениного гардероба я не надела. На мне была другая черная юбка-карандаш, чуть подлиннее и приличная, считай неприметная, черная футболка с рядом обрываемых ромашек — никогда не задумывалась, любят меня, судя по оставшемуся лепестку на последней, или не любят. Но сейчас настроение было как у той нижней оборванной ромашки: «не быть белой и пушистой, так отпечататься»… Какой хороший коньяк! Почему я раньше так депрессию не лечила?..
Свет двигался и перемигивался. На танцполе была куча народу. Я хотела заказать у официанта мартини, но Ленка сказала, что «на понижение не пьют!» и потребовала коньяка. Кизлярского не было. Шустовский пах сивухой, но Лена велела мне пить «эту целебную микстуру от сердца». В свою очередь, я ответила, что каждого лекарства хорошо в меру и потащила ее танцевать.
Мы нагло вылезли на середину танцпола, через пару минут девушки стыдливо отступили на полметра. Не умеете танцевать, милые? Ну, сейчасвам покажем! Мы танцевали и хлопали в ладоши над головой под «это моя ночь». Все еще ощутимо дрожащие руки отвлекали. Ленка наклонилась ипрокричала мне в ухо, что, видимо, я все-таки влюбилась. Ответила ей: «Фак…т!». И зажгла с удвоенной силой. Колонки напевали:
Оловянные солдатики склонили головы свои –
И толкается толпа, ликует у дверей!
И чем выше Королева — тем ниже подданные!
О, мама, мама, отпусти меня, скорей!
Каждая девочка мечтает стать Звездой! Королевой!
Каждая девочка живёт своей мечтой! Королевой!
Только для этого надо быть собой! Королевой!
Быть собой, самой собой, одной такой, а не Королевой…
Ленка ликовала и показывала пальцем в сторону мужчин на строчках «Кто хочет быть с королевой? Он хочет спать с королевой»… К концу песни,почему-то не к ней, а ко мне, подвинулся ближе какой-то парень в оранжевой майке. Он пытался меня касаться, и крича на ухо, спросить имя. Когда выяснилось, что по нелепому совпадению, его зовут Вадим, я помахала ему ручкой и сказала, что мы с подружкой не в его вкусе. Он удивился. Я схватила Ленку за талию и плавно заскользила ладонью по ее спине, Ленок не растерялась и прижалась. Бедра раскачивались в такт песне:
Снова бессонные ночи.
Твой запах с ума меня сводит.
Ты нужен мне очень, с тобой хочу жестче —
Меня все так это заводит…
Мы извивались, касаясь друг друга, я повернулась спиной и опустилась, плавно поднимаясь и скользя попой по Ленкиной ноге. Смотреть, как две девицы трутся друг об друга, парню понравилось, и он попытался пролезть между нами. Мы проигнорировали и стали танцевать в обнимку. Закончился танец страстным женским поцелуем. Мальчик сбежал. Ну а что? Мы так и избавляемся от ненужной компании. Лена потянула меня за стол со словами, что лекарства становится мало и нужно добавить. Крышу очевидно сносило. Почему-то было все равно и даже весело.
Второй раз я вышла уже босиком. Не зная ни одного слова из новых попсовых песен, начала подпевать на припевах:
Тебе все можно:
Вдыхай меня по чуть-чуть,
Доводи меня до дрожи,
Ты знаешь то, что я хочу —
Тебе все можно…
Каждый аккорд пронизывал тело насквозь, и танец получался прочувствованным и проникновенным.
Не бойся быть грубым, хватая за руки,
Мне очень нужна доза тебя…
Я хочу, так хочу.
Я хочу с тобой на всю ночь…
Зацелуй, меня всю,
Я знаю, ты мне можешь помочь…
Хотелось полностью опустошить свою тяжелую голову, и я вертела ей, теряясь лицом в длинных волосах. Остальные девушки сместились в одну сторону и стреляли в нас злобными взглядами. Ленка танцевала хорошо, но у нее не было пятилетнего опыта восточных танцев и соответственной гибкости. К покачиванию бедрами из стороны в сторону и по кругу добавлялись движения вперед и назад, сменяемые самыми замысловатыми змейками и извиваниями, о ногах я тоже не забывала.
Мне все говорили, что в мире такого, как ты не найду я.
Но я, ненавидя, кричала в ответ им – «Зачем меня дурят?»,
И если бы не роковая одна или после ночь –
Я точно б не знала, зачем и почему люди плачут…
Ленка улыбалась и включила свой телефон мигать в такт музыке. Сегодня она точно хотела привлечь всеобщее внимание, а мне было настолько все равно, что я была не против. Лорак сменилась Ютой:
Когда настанут холода,
И белая дорога ляжет,
Все промолчат, никто не скажет,
Что с холодами не в ладах.
Да дело даже не в годах,
Не в деньгах, не в музейной пыли,
Не насовсем, а навсегда,
Недолго только жили-были, жили-были…
Текст был в тему, и снова захотелось плакать. Тут я сама решила, что «лекарства» много не бывает и утащила подругу за стол. Подпевая, как ни в чем ни бывало, протиснулась мимо девиц, злобно скрипящих зубами. Парни, стоявшие рядом с ними, нам хитро улыбались. «Люблю и ненавижу. Ненавижу, что люблю» — пели мы, закусывая коньяк Егором Кридом:
Для всех ты — домашняя кошка,
Но снова, и снова ты просишься в гости.
Не надо выдумывать дальше,
И, вряд ли, все будет, как раньше,
Да, я играю с огнем, но пусть лучше так,
Чем скрываться от фальши…
Вскоре включили медляк. Какая песня, такой вышел и танец… Меня за руку вытащил из-за стола какой-то кавказец. Ленку заперли еще двое и не дали выйти следом. Партнер с забавным акцентом стал напевать мне на ухо, неприятно касаясь мочки губами: «Где-то мысли летают в облаках, а за окном льёт, как из ведра. И я с тобою лишь в своих мечтах…».
Я знала, что при любых обстоятельствах уйду отсюда исключительно с Ленкой под руку. Вдвоем. Потому, что есть масса способов смыться от любого навязчивого кавалера, но подружки не было видно. Кавказец стал прижиматься сильнее, мой отталкивающий жест остался без внимания. Кажется, «лекарственного» коньяка было слишком много. В голову не приходило дельных мыслей. Быть «недомашней кошкой», опасной и бессердечной леди-вамп быстро надоело. Надо было как-то выбираться.
Музыка кончилась, но кавказец проявил настойчивость и потащил меня в сторону своего стола в компанию таких же наглых и пьяных. Ленки среди них не было. Это мне совсем не улыбалось. Я встала как вкопанная. Он продолжил держать меня, но вторая рука скользнула с талии в сторону попы. Я улыбнулась — главное, не показывать, что боишься! И сказала ему нежно на ушко, что я с ним могу сделать, прямо здесь и сейчас, учитывая мой опыт рукопашной борьбы.
Кавказец удивился и заржал, как конь. Пришлось показать... Резким коротким ударом под дых, практически без замаха, заставила его задохнуться. Будто насмехаясь надо мной, в колонках звучало:
Бьёт по глазам адреналин!
Переживём, ну и чёрт с ним.
Бьёт по глазам…
Бьёт по глаза-а-а-ам адреналин…
Мужик быстро прокашлялся и конкретно обиделся. А я осознала, что «ежик сильный, очень сильный, но, черт возьми, легкий!». И этот ежик я…
Тут меня просто схватили руки поперек тела и утащили. Кавказцу сказано было: «Это моя женщина. Свободен». Какой-то смутно знакомый голос… Сказано было так уверенно и спокойно, и даже вроде вежливо, что побитый так и остался стоять молча и открыв рот. Я улыбнулась и глупо помахала рукой. Коньяк пока еще себя чувствовал прекрасно…
Кто меня утащил и куда, я поняла только в машине. Там же нашлись Ленка и туфли. Сергей сказал ей: «Вовремя позвонила, умная девочка»… На этой, дважды услышанной за вечер фразе, мой организм взбунтовался и решил украсить всеми выпитыми «лекарствами» снег рядом с машиной…
Конан прыгнул вперёд, не успев даже охнуть. На выдохе, потому что вдохнуть он тоже не успевал.
Смёл баронессу, почти не ощутив сопротивления и оставляя за спиной закрученный штопором ворох пронзительного визга и модных тряпок. Каким-то немыслимым чудом, уже в прыжке, он сумел рвануться вперёд ещё быстрее, так, что хрустнули кости и на мгновение потемнело в глазах. И в самый последний миг успел таки поймать восторженно хохочущую малявку. В падении, вытянувшись в струнку и почти что рухнув на грязные каменные плиты животом, над самым-самым полом, но — успел. Кувыркнулся перекатом, гася инерцию и прикрывая мощным телом свою добычу. Инерции хватило и на то, чтобы остаточным движением вздёрнуть тело на ноги без помощи рук – руки были заняты, их на пару ударов сердца намертво свело в охранительном кольце вокруг крохотной хрупкой фигурки. Реакция испугавшегося тела, чрезмерная и запоздалая. Это кольцо было твёрдости каменной и спокойно могло выдержать прямой удар боевой палицы. Да только вот толку было бы от этого кольца, промедли он хотя бы самую малость или вложи в прыжок свой на самую капельку меньше сил. Хорошо ещё, что сама Лайне – придушить, заразу! собственноручно!!! — сильно оттолкнулась ногами от стенки и потому прыгнула не столько вниз, сколько вперёд, иначе бы…
— Ты что себе позволяешь?!
Голос оказался неожиданно хриплым.
Понятно – не мальчик, чтобы абсолютно безболезненно переносить такие вот совершенно неожиданные встряски. Конан прокашлялся, попутно с воспитательной целью пытаясь нащупать лайнино ухо, спрятанное где-то в россыпи коротких кудряшек. Но поймать Лайне за ухо – тоже проблема немалая. Особенно, если сама она этого не хочет – реакция у девчонки будьте-нате, опытному бойцу на зависть, даром, что малявка совсем. Почти на полторы головы ниже сестры, и не скажешь, что погодки. И соображения никакого. Такое маленькое и хрупкое детское тельце – и такие безжалостно твёрдые гранитные плиты…
Тем временем Лайне юрким зверьком вывернулась из отцовских рук, но спрыгивать на пол не стала. Наоборот – юркнула под мышку, ужом проскользнула вдоль спины, ловко цепляясь за одежду и даже щипнув разок-другой, прихватив кожу вместе с рубахой крохотными твёрдыми пальчиками. Довольно чувствительно пнула острой коленкой в бок, цапнула за стянутые в хвост волосы и, наконец, вскарабкалась на плечо, куда более отца преуспев в завладении чужими ушами и в честь оного события радостно выбивая торжественную дробь обеими пятками по отцовской груди.
Свои уши Конану были дороги – хотя бы как память, – и отдавать их на поругание он не собирался. Никому. А потому сгрёб строптивую дочерь за шкирку, подвесил прямо перед собой на вытянутой руке и как следует тряханул для пущего вразумления – так опытные ловчие на псарне встряхивают нашкодивших щенят.
— А если бы я не успел тебя поймать?!!
Он попытался придать голосу начальственную громовую раскатистость, но не сумел, вспомнив, как обдало холодком его руки от близости каменных плит. Запоздалый страх сделал голос сиплым.
— Ты? Не успел?! Ха!!! – тридцать фунтов презрительного негодования. Как минимум. И как только умещается столько в таком крохотном теле?!
Лайне тем временем надоело висеть, она брыкнулась, ловко вывернулась из короткой меховой безрукавки и спрыгнула на пол. Мягко так спрыгнула, на все четыре конечности, оставив безрукавку в руках у Конана — в качестве своеобразного военного трофея. Выпрямилась с независимым видом, вздёрнув голову и заложив обе руки за спину. Конан же разглядывал меховую одежку и молчал, соображая. Первая осенняя луна была достаточно тёплой, да и гостевые комнаты слуги Ариостро протапливали на совесть. Лайне же, несмотря на малолетство, особой изнеженностью не отличалась. А это означало, что подобная меховая одёжка вряд ли могла ей понадобиться внутри замка. Что, вкупе с надетыми на малявке кожаными штанами, предательски выглядывающими из-под плотной рубахи, наводило на определённую мысль весьма неприятного толка.
Конан поднял тяжёлый взгляд поверх головы Лайне на баронессу, успевшую слегка оправиться и даже кокетливо одёрнуть многочисленные пышные оборочки на том месте, где обычно у особ её пола располагается грудь. Ингрис занервничала.
— Опять?
— В-в-ваш-ш-ше В-в-велич-с-с-ств-в-в-в! – баронесса Ользе от излишнего усердия выпучила глазки и одновременно попыталась растянуть тонкие губы в самой сладкой улыбочке. Впечатление получилось жутковатое.
— Не гневайтес-с-с-с! Ваш-ш-ше Величес-с-с-ств! Я всс-с-сю ночь! Не с-с-смыкая! Буквально на одно мгновение отвлеклась… Смотрю – а её уже и нет! Я туда, сюда…
— Дрыхла, — уточнила Лайне безжалостно, склонив голову к левому плечу. – Так храпела, что меня разбудила. Ещё до зари. Вот я и решила пойти покататься, Арконт меня давно звал. А что – нельзя? Атенаис можно – а мне нельзя, да?!
Чуткое отцовское ухо уловило в её голосочке опасные нотки – похоже, Лайне намеревалась отстаивание своих якобы попираемых прав устроить прямо здесь и сейчас. Требовалось немедленно её отвлечь, иначе головная боль на полдня гарантирована.
— На Рыжуху каталась? Или на Толстячке? – поинтересовался Конан нейтральным тоном.
Лайне посопела подозрительно, но удержаться от ответа не смогла – ещё бы! Толстячок был её личным и давно наскучившим пони, кататься на нём вовсе не то приключение, ради которого стоит удирать с утра пораньше от спящей наставницы. Сама возможность предположения подобного рода была оскорбительна и требовала немедленного опровержения.
— Не-а! – Лайне возмущённо-презрительно сморщила носик. Не удержалась и добавила с гордостью и вызовом. – На Аорхе!
За спиной слабо ахнула баронесса, зашелестела юбками, — кажется, намереваясь рухнуть в обморок. Да что там баронесса, сам Конан охнул тоже почти что и непритворно – Аорх был не просто лошадью. Огромный боевой жеребец черной масти и нрава презлющего, специально тренированный под Конана и обученный драться с пешими и конными врагами не хуже иного легионера. Такие боевые кони признают лишь одного хозяина, всех остальных заранее переводя в разряд врагов. Ещё в какой-то степени он согласен был терпеть присутствие рядом Чёрных Драконов, но более – никого. Стексу, одному из дюжины конановских охранников, приходилось выполнять при Аорхе обязанности конюха – местные слуги приближаться к бешеной скотине не рисковали, и были правы.
— Ну и – как? Понравилось? – спросил Конан осторожно, проводя между тем быстрый поверхностный осмотр дочери на предмет обнаружения откушенных конечностей. Да нет, вряд ли, руки-ноги, вроде, на месте, синяков и открытых переломов не наблюдается… да и не стала бы она так сигать, имея свежую и серьёзную травму. Может быть – привирает? Хотя раньше за ней подобного не замечалось.
— Не-а… — Лайне машинально потерла седалище, поморщилась. – Спина слишком широкая! Усидеть толком невозможно – ног не хватает! На Рыжей куда удобнее.
Конан облегчённо перевёл дух – похоже, реквизиция его персонального жеребца в ближайшие дни ему всё-таки не грозит. И Лайне ещё какое-то время походит с неоткушенными ушами. Непонятно, правда, почему сегодня Аорх ограничился лишь тем, что просто сбросил вредную пигалицу со своей огромной спины – обычно он подобным миролюбием не отличается. Но – радует. С Рыжей же ничего подобного можно не опасаться – она кобылка смирная, очень добрая и совсем невысокая.
Но — всё-таки не пони.
Для обеих сестёр это обстоятельство оказалось крайне важным…
Рыжая кобылка была обещана Атенаис, как подарок к приближающемуся дню её рождения. Большая лошадь для большой девочки. Давая это обещание, Конан и не подозревал, что надолго обеспечивает себе изрядную нервотрёпку. Уж лучше бы было сразу подарить – на принадлежащие сестре вещи Лайне никогда не покушалась, демонстративно их не замечая. Но в том-то и дело, что Рыжая пока что Атенаис вроде как бы и не принадлежала…
— Я почти два сраных колокола каталась! По всему сраному двору! И рысью, и даже сраным галопом, вот!
Ну, это она, допустим, привирает – не настолько широк внутризамковый двор, чтобы скакать по нему галопом.
— Иллайния?!! Как можно?!! Ваше величество, объясните ей, что воспитанной девочке её возраста не подобает…
Точно – проблема.
Отправлять её с прочими женщинами просто опасно – если уж даже Ингрис с ней не справляется, что говорить об остальных. Придётся, похоже, брать с собой… Нергал, не к ночи будь помянут! Наверное, её и вообще не стоило брать в эту поездку! Какой там «товар лицом» – такой товар умные купцы лицом никому заранее не показывают. Пока не связали будущего покупателя по рукам и ногам и полученные от него деньги не припрятали понадёжней! Знакомить этого сорванца с потенциальными женихами и их родителями – значит, заранее похоронить любую надежду на выгодный брак. Теперь вот – приглядывай, таскай с собой повсюду, как привязанную к седлу собачонку, на Аорха перед собой сажай – не на пони же ей весь день трястись?.. И как бы теперь так извернуться, чтобы не выглядело это капитуляцией?.. Стоп. Ей самой-то ведь наверняка такая идея очень даже понравится! Тогда почему бы не сделать это условием сделки? Она очень серьёзно относится к данному слову, никогда его не нарушит, как бы ни подначивали, несмотря на то, что такая пигалица… Только что бы такое у неё попросить – не слишком обременительное, но в то же время и достаточно важное, чтобы она не заподозрила подвоха?
Внезапно у Конана перехватило дыхание – он понял, что именно будет просить у неё взамен, убивая одним копьем двух горных серн.
— Хочешь поехать не в карете, вместе с остальными женщинами, а со мной? – спросил он деланно-нейтральным тоном. И вкрадчиво добавил – Верхом?..
— Ваш-ш-ше велисес-с-с-ство! – баронесса Ользе, кажется, потеряла дар речи и только возмущённо забулькала.
Лайне же восторженно растопырила глазёнки и быстро-быстро закивала, боясь неосторожным писком спугнуть нежданную удачу. Конан придал своему лицу достаточную степень задумчивого скепсиса, чтобы она не расслаблялась заранее.
— Ну, я полагаю, что мог бы тебе это позволить… С одним условием. С того момента, как мы прибудем в Шем, и до самого окончания праздников ты будешь вести себя прилично и одеваться так, как подобает дочери короля. Короче, во всём брать пример со старшей сестры. Договорились?
Личико Лайне страдальчески вытянулось – такого подвоха она не ожидала. Она моргнула, сморщилась, пошевелила губами. Конан запаниковал – похоже, упоминанием о старшей сестре он перегнул палку, надо что-то срочно…
— Никаких украденных кинжалов, никаких драк, никакой стрельбы – до самого конца первой осенней луны, – сказал он решительно и быстро добавил, пока она не успела разразиться возмущённым воплем. – А потом я подарю тебе свой арбалет. Идёт?
Он так и знал, что арбалет подействует – при упоминании волшебного слова личико Лайне самым чудесным образом разгладилось и просияло искренним восторгом
— Да!!! – восторженно выдохнула она, — Тот, который с бронзовой отделкой! У него самая высокая кучность, мне Паллантид показывал…
У кузнецов есть хорошая поговорка – куй железо, не отходя от горна. Конан придал себе ещё более грозный и неуступчивый вид:
— Но ты поняла? Вести себя прилично! Иначе – никаких арбалетов!
Лайне скривилась. Сказала уже куда менее восторженно:
— Поняла.
— Слово?
— Слово, – она вздохнула печально, но тут же снова расплылась в довольной улыбке. — Зато – арбалет. И – целый день верхом. На Рыжей! Идёт? – она мстительно сверкнула глазёнками. Наступил черед Конана скривиться.
— Идёт.
На Рыжей весь день — это, допустим, вряд ли. Целый день верхом она и на Толстячке не продержится. Но пусть какое-то время повыделывается, воображая себя взрослой и самостоятельной, устанет как следует, а потом отоспится на Аорхе, его спина и не такую тяжесть выдерживала, в присутствии хозяина он против второго седока возражать не станет.