Пределом мечтаний в детстве был «Вкусный город» — огромная, метр на метр, пластиковая коробка с прозрачным верхом и боковыми стенками. Внутри помещался настоящий город, с ювелирной точностью воспроизводящий дома, замки и крепости давнего средневековья. Здания были удивительно красивые – с башенками, со шпилями, с мозаичной инкрустацией. Но главным достоинством города было то, что он был съедобным, причем для изготовления использовались практически все существующие сладости и лакомства. Ценник, конечно кусался, и если бы не ужасно паршивый день, то детской мечте так и не суждено было бы воплотиться в жизнь. Город привезли через два часа – к тому времнеи Лисса уже успела слопать половину двуслойной шоколадки и заесть ее капустными рулетами.
В калитку коробка не пролезала, заносить ее по диагонали отказался курьер (мало ли что там сдвинется с места и поломается, а клиентка претензии выставлять будет — начальник потом из его трудовых вычтет или отправит к уборщикам отрабатывать убыток, а то и другое сразу). Так как покупка уже была оплачена, а доставка осуществлена – то курьер, с трудом впихнув коробку на пятачек между забором и бортиком углубленной трассы для электрокаров, решительно пытался откляняться. Он уже два раза прощался и трижды предложил покупать вкусные лакомства только в их компании, но выдрать рукав комбинезона из цепких девичьих пальчиков так и не посмел.
Лисса цеплялась за курьера, потому что он казался ей единственным решением проблемы. Ну не есть же десять килограмм сладостей под забором? Так и лопнуть можно. А оставлять коробку равносильно тому, чтобы распрощаться с ней навеки. И хорошо если ее просто сопрут, а то ведь могут придраться к Лиссе за несанкционированное захламление придорожного пространства.
— Будьте столь любезны, помогите…— явственно хлюпала носом Лисса. – Это коробка для меня бесценна.
— И чем же я вам могу помочь? – сквозь зубы цедил курьер. – Разве что съесть половину вашего города, или треть. Тогда остальная часть протиснется в калитку, если коробку обрезать, – парень не считал нужным скрывать раздражение и неприязнь.
За четыре года работы – такая бестолковая клиентка попалась впервые. Прочие (а количество доставок перевалило уже за третью сотню) более отвествено подходли к вопросу транспортировки города через типовые двери. Чаще всего (особенно обитатели многоэтажных жилых блоков) вызывали аварийный флайер, чтобы при его участии занести «Вкусный город» через окно. Владельцы частных домов временно демонтировали одну секцию забора. А самые предусмотрительные и рассчетливые сразу при заказе ставили галочку возле малоприметного пункта «Доставка в помещение, указанное заказчиком». Цена покупки, конечно, увеличивалась на три десятки, но тогда все проблемы решались с помощью модуграфа (мобильной дистанционноуправляемой гравитационной платформы). Впрочем, вызов флайера обошелся бы всего в полторы десятки, а для граждан с пятой и выше категорией социальных прав – всего в десятку. А раскрутить пару болтов в заборе, при наличие пневмоинструмента, так и вообще бесплатно можно.
Стараясь не вслушиваться в умоляющие причитания, курьер вдумчиво изучал девушку. Практичная стрижка волосок к волоску, которая не требует лишней укладки. Зеленые с кошачьим разрезом глаза, очень большие и до безобразия наивные. Покрасневший хлюпающий носик. Овальный подбородок, без всяких физиогномических признаков мужественного характера или сильной воли. Мягкая линия скул, тонкие аккуратные пальцы с ультракороткими ногтями. Свободная одежда, хотя кто будет заказывать «город» в преддверье работы? Курсы штатной и социальной психологии курьер в свое время пропустил мимо ушей, но жизнь научила разбираться в людях ровно в той мере, чтобы не опростоволоситься. А предложить очень правильной девушке, явно и пунктуально блюдущей каждую букву закона, частным образом вознагррадить его за помощь – значило бы крупно подставиться. Курьер скорбно вздохнул – ну, зачем засорять эфир словесной шелухой, вроде «да воздастся за помощь ближнему», и упирать на «социальный долг и чувство взаимовыручки», если можно четко и по-деловому спросить: «сколько?». Модуграф лежал в багажнике кара, достаточно вытащить и активировать контакт. Перенести коробку через забор, а потом поднять в окно дома – дело десяти минут. Но за спасибо напрягаться не хотелось, а вот за десяточку, если по минимуму, то даже с превеликим удовольствием. Курьер открыл уже было рот, чтобы намекнуть, но передумал – девушка казалась слишком законопослушной, такая вместо того, чтобы быстро перебросить денежку со своего кошелька на его, хай поднимет о вымогательстве и противозаконных переводах. А это уже чревато – и с работой придется попрощаться, и на дисциплинарку влететь.
— К сожалению, это не входит в мои обязанности, — холодно обронил курьер, мысленно сожалея о неполученной десятке (финансовых дырок немеряно, а до трудовых еще неделя с хвостиком) и костеря несговорчивую клиенту на все корки.
— Но… — Лисса окончательно растерялась, видя, что курьер преспокойно усаживается в электрокар, и схватилась за самый веский аргумент: — я ведь и пожаловаться могу в вашу компанию на…
— А это всегда пожалуйста, — со злостью выплюнул курьер, но спохватился и исправился: — ваше право, но услуга была вам оказана в полном объеме согласно сделанного вами заказа. Прошу прощения, но меня ждут по другим адресам, а компенсировать мое опаздание вы намерений не имеете. Всего доброго, и желаю сладкой жизни во вкусном городе, — закончил он фирменным слоганом. Дверь кара захлопнул вручную с такой силой, что маленькая маневреннная машинка едва не подпрыгнула – жаловаться она будет, фигля сопливая, еще и угрожает! Формально он был прав, поэтому даже в случае официального разбирательства ему ничего не грозило.
Курьер наклонился, нашаривая выроненный в запале брюлок с персональным кодом включения машины, а когда выпрямился, понял, что день совсем не задался. На капоте кара небрежно сидел парень в серебристом комбинезоне технолога. Выругавшись и сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, чтобы успокоиться, курьер открыл дверь, но поколебавшись, вылез сам.
— Приветствую вас, уважаемый, чем я могу быть вам полезен?
Уважаемый презрительно хмыкнул, разом выразив свое мнение как в отношение курьера, так и его напускной вежливости.
—Я работал в саду, когда некольно оказался в курсе вашей проблемы, — технолог произнес это, обернувшись к девушке, старательно не замечая, как курьер пошел лиловыми пятнами. Помешать работе технолога – это больше чем святотатство, особенно в век технологических разработок и совершенствований.
— Приношу извинения за свою эмоциональность и несдержанность, — Лиссе тоже стало не по себе. Профессия технолога стояла на втором по важности месте после руководителя инстанций. И беседовать вот так запросто, по-соседски, с человеком, который лишь немного не дотягивает до небожителя, от такого не мудрено свалитсья в обморок.
— Да, пожалуй, вам и не за что извиняться, — насмешливость и ехидство технолога можно было на бутерброд намазывать, толстым слоем вместо паштета. – А вот некоторым… не помешало бы более тщательно проштудировать курсы профессиональной этики работников сферы услуг.
Технолог несколько раз коснулся браслета указательным пальцем – видно активировал стояющую на «спящем» режиме програмку, легко соскльзнул с кара, и, подойдя вплотную к курьеру, очень тихо, почти ласково, прошептал ему на ухо:
— Ты, сраный выкидыш мусорной банки, за то время, что нервы девчонке мотаешь мог связаться со своим старшим и попросить разрешения на дополнительную услугу с одновременной оплатой. Или что, говнюк, скажешь, мол, платформа поломалась? Так я тебя, жучара пучеглазая, так по дисциплинарке раскатаю за то, что с неисправным оборудованием отправляешься на заказ, что небо в соломинку свернется.
Технолог добавил еще парочку заковыристых выражений, значение которых осталось для Лиссы загадкой. Впрочем, вся эта тирада не предназначалась для нежных девичьих ушей, но Лисса по-прежнему стояла в личной, вернее интимной, зоне курьера, не желая отцепляться от его одежды, и все прекрасно слышала. Девушка даже и не подозревала, что в мире существуют вещи, которые могут вогнать ее в окончательный и бесповоротный ступор. Но, как оказалось, технолог, выражающийся словно отъявленный бандит, смог удивить не только ее. Курьер был еще более впечатлительный – у него задергался подбородок, а взгляд просто остекленел. Наглая, граничащая с хамством, самоуверенность сменилась нервным тиком, а в голосе мгновенно прорезались умоляющие интонации.
— Нижайше прошу простить мою некомпетентность в данном вопросе. Я действительно не подумал, что так можно сделать. Позвольте мне…
Курьер блеял настолько противно, поминутно сбиваясь с общепринятого разговорного стиля на простейший, что Лиссу аж затошнило от омерзения. А еще захотелось хорошенько вымыть руки мятным мылом. Она выпустила рукав курьерского комбинезона и теперь украдкой оттирала ладошку о собственные штаны, хотя никакой грязи не было и в помине. Да и одежда курьера выглядела безукоризненно чистой.
— Ну, если хотите я вам сейчас все подниму и отнесу, куда скажете… и безо всяких дозаказов и оплат. Только давайте разойдемся тихо-мирно. Как говорится, без претензий…
— Значит, — вкрадчиво произнес технолог, намеренно растягивая слова, — вы только что предложили совершить должностное преступление, нарушить инструкции по обслуживанию клиентов, обмануть собственное руководство, которое проявило величайшую любезность предоставив вам работу. И полагаете, что все это вам сойдет с рук?
Технолог демонстративно указал на мигающую белым иконку на экранчике планшетного браслета курьера. У Лиссы от стыда загорелись щеки, уши, шея – она как-то забыла об обязательной записи. При мысли о том, что ее беседу с курьером, услышит кто-то еще, лицо девушки сменило цвет с багрового на бурачно-лиловый. А если ее мольбы покажутся забавными, то ведь могут и в инфосеть выложить – так поразвлекать других клиентов. Лиссе хотелось провалиться сквозь землю, но даже такое простое желание было невыполнимо – внизу, наверняка, проходила какая-нибудь скоростная туннельная трасса. Технолог между тем продолжал дожимать курьера.
«Шпарит, как по-писаному» — неприязненно подумала Лисса, хотя она, вроде бы, должна была преисполниться благодраностью. Но одно дело – если бы этот сноб в серебристом костюме помог ей затащить «город» в дом или хотя бы в калитку. И совсем другое, когда он непринужденно и методично смешивает с грязью человека, пусть и не очень достойного.
Курьер представлял собой жалкое зрелище – он весь словно съежился, ссутулился, плечи приметно вздрагивали. Глаза и нос покраснели, словно парень собирался зареветь. Он уже сто раз зарекся о том, что сразу не помог этот глупой девке, что довел обычную доставку до такого ужасного конфликта, что начал прекословить этому странному технологу. Хотя кто их знает, может они все такие, что связываться себе дороже.
Прав был старик…
Ему тоже хотелось этой милости. Милости, которую он подарил не меньше чем сотне человек, и в которой ему отказали свои же сородичи…
Снег падал, медленно, равнодушно. Разве есть дело снежинкам куда опускаться? На смерзшуюся землю? На поникшую ветвь дерева? На зажмуренные до боли глаза? На окоченевшие руки? На кровящиеся раны? На стальную кромку меча?
Меч и пояс с ножом ему оставили. Бросили чуть поодаль, так чтобы рукой не достать. Словно в насмешку. Подземельник после пыточной, лишенный жизненной силы, выброшенный подыхать под мучительный свет… где ж ему дотянуться до рукояти, чтобы… нет, не броситься на меч, хотя это была бы красивая смерть… а просто прижать клинок к вые да надавить покрепче…
Подземельники тоже ведь смертны…
Серое небо… большие, просто огромные белые клочья…
Доводилось ему выходить в мир людей во всякую пору года. Весной, когда капель выстукивает свой незамысловатый напев. И когда так дурманяще пахнут цветущие яблони да вишни. Летом, когда между вечерними и утренними сумерками заливаются трелью серые неприметные птахи. Осенью, когда каждое движение наполнено шепотом опавшей листвы. Зимой, когда чернота ночи прорезается буесным волчьим воем…
Только тогда он все видел и ощущал иначе. Сила, клокочущая внутри, пьянила, тускнели краски, зато запахи да звуки усиливались во сто крат. Он упивался ею и своей властью над жалкими презренными людьми, готовыми унижаться, понимая, что все сказанное напрасно. Он видел мутную пелену безумной паники, застилающей очи человека. Он слышал дикое, немыслимое биение сердца человека. Он ощущал удушающий страх мечущейся души человека.
Поначалу сие зрелище казалось ему весьма забавным. Он даже порой просто показывался людям на глаза, попугать, и исчезал, украдкой наблюдая, как ужас сменяется неверием в благой исход, как медленно сходит с чела смертельная бледность, как постепенно отпускает судорожная дрожь. Как человеком овладевает немыслимая радость, он начинает орать исступленно, кататься по земле. Иной раз он, выждав немного, снова являлся к человеку, только что пережившему и страх смерти и нечаянное избавление. С человеком, второй раз увидевшим подземельника, творилось страшное, пятился, мычал невнятно, бился в корчах или принимался хохотать, люто и остервенело. А бывало, просто падал замертво, даже дланью водить не приходилось – чуть приметный дымок сам скользил в руку.
Потом любопытство поутихло, остались скука, равнодушие, презрение. Только не все люди презрения одинаково заслуживали. Был старик, самый первый… Был ратник, который тихо попросил меч выпавший в руку вложить да персты сжать на рукояти… Был тать, запытанный мастером дел заплечных до полусмерти, тот заулыбался радостно, когда подземельник за ним явился… Была женщина, сына потерявшая, что взывала к Марене, и неведомо как почуяв подземельника, опустилась на колени, молвила повелительно: «забери»…
А еще была девка, из селища, огнем пущенного… Последняя…
Славно пришлые вои потешились с ней, да норовистой девка оказалась, упрямая, видать не одному ворогу вежды выцарапать тщилась. Вот и искалечили ее, наглумились, а она, кровью истекаючи, день да ночь пережила. Дожидалась любого парня своего, что исхитрился под носом ворожьим из селища выбраться за подмогой бежать. И воротился он с подмогой, только припозднились они. Пепелище остывало, бабы над мертвецами выли. Не всех мужиков вороги извели, кто особо за ножи да рогатины не хватался, того просто вязали накрепко да сволакивали подальше. Дабы не мешали с бабами да девками резвиться да рухлядь на возы укладывать. Только одна девка сопротивлялась люто…
…Ежели после мучения смерть принимать, та и вовсе за милость сойдет…
Подземельник не медлил, подошел, руку протянул — нечего девке муку терпеть, и так измаялась лишне, но осекся. Парень, что подле нее на коленях стоял, видел его. Глядел волком, руки в кулаки сжимались. Быть такого не может! Не может человек живой да здоровый, что от грани далече, видеть подземельника, что за другим человеком явился. А этот видел. И столько боли в глазах его было, что подземельник отшатнулся. Парень не просил, он молча стал перед Дредом, загораживая от него умирающую девку.
Подземельник мог легко убить его — как-никак и нож, и меч, да просто рукой повести — и того довольно. Даже, не мудрствуя лукаво, в сторону отшвырнуть. Неужто не ведает, кому дорогу заступает? Парень-то неоружный, только вот до смерти биться готов, зубами рвать.
— Не выживет девка-то… только маяться дольше будет… — отводя глаза, промолвил подземельник.
— Двоих бери… меня первым… — Парень говорил вроде спокойно, ровно, только голос охрипший, мертвый.
— Каждому срок свой… — припомнил подземельник слова старика.
— Коли так… мой срок надвое подели… а то и весь ей отдай…
Если бы парень умолять принялся да земные поклоны класть аль на колени падать с причитаниями жалостливыми, вроде «мне без нее и свет не мил, и жизнь не красна», то подземельник, вдоволь навидавшийся подобного, просто отвесил бы ему зуботычину покрепче да и сделал то, ради чего пришедл. Только вот жалобить подземельника парень явно не собирался, а готовился умереть. Тут хочешь, не хочешь – придется и его забрать, коли он себя клинком полоснет. Вгляделся Дред пристально – кромешников умел он распознавать, а парень точно кромешником станет: по своей воле ринулся за кромку вослед за милой. Так и есть: в зрачках растекалась неспешно муть непроглядная, прежде синими очи были – серыми стали, и далее темнеть продолжают. А ведь неплохой вой для кромки из парня этого выйдет. Силы и ярости ему не занимать, и мстить есть за что.
— Рядом с девкой ложись, — зло повелел подземельник. На парня зол он был, а пуще того на себя. Присел подле. В лице парня ни кровинки, надежда, смешанная с лютым отчаянием.
…Подземельники отступников не щадят и не прощают.
Вытянуть дымки белесые, что люди душой прозвали, из парня и девки просто было, а вот себе не забрать неимоверно тяжко оказалось. Руки ходуном ходили, по челу пот хладный катился, но все же пересилил и себя, и обычай извечный — сложил длани, дымки воедино свел. Один добре видимый, сильный, а другой чуть приметный, истаявший. Сплелись дымки, и не разобрать, где чей был прежде, выждал подземельник для верности еще чуток и руки развел рывком — болью по ладоням хлестнуло. Губу до крови закусил. Прижал длани к устам парня и девки, усилие последнее — и дымок, разделенный поровну, в тела недвижные втек.
Парень первым очнулся, глядит изумленно. Не каждому за кромкой побывать довелось да обратно воротиться, да помнить притом, что видал.
— Милата… — имя стоном сорвалось.
— Жива… — чуть слышно ответил подземельник, — вишь, и руда течь перестала… раны гоятся… — стиснул зубы покрепче, боль-то нестерпимая — с рук будто шкуру содрали, огнем печет. — Почти до самой старости доживете… и помирать будете в один день…
Парень в ноги кинулся, благодарить…
— Что, охотник, людей пощадил? Крепко ж тебе жалостливость твоя аукнется. — Трое их было: Варг, Нур и Драж. Суровые вершители правды. Горько только, что Драж ему братом родным приходится, а Варг названный брат Дарины.
Дред опустил голову, пусть кара самой что ни есть суровой будет, снесет что угодно, лишь бы Дарина поняла, отчего он отступником стал…
— Только этот, — Нур презрительно кивнул на парня, что плакал с радости да слез сдерживать и не думал, — тебя жалеть не станет. Да и не будет он ведать про то, чем ты за глупость свою заплатишь.
— Зачем речи ненужные разводить? — Дред осторожно поднялся на ноги. Снял меч и нож, отдал брату. Молча сорвал корзно, оттянул ворот рубахи, подставляя плечо. Знак отступника нанес Варг. Глубоко клинком прошелся, кровь так и хлынула, чуть золотистая кровь подземельника…
…И тогда взметнулося пламя —
Закричал он, пройдем его сами…
Слова старой песни про то, как люди изгнали себе подобных за кромку, за обиду пустую мстя. Железом да огнем казня нещадно. Изгнанные свои души кромке оставили, умерли и возродились во мраке кромешном, и стали подручными Марены. С тех пор и повелось — коли приходила пора человеку в ирий сбираться, являлся за ним житель мира подземного да с собою забирал. А бывало, что в ночь умирания луны на охоту подземельники выходили и уносили душу чью хотели, будь то старик али младень, ратник али девка. Имели право.
Людьми были прежде подземельники, но легла промеж них кромка, оттого и стали ворогами непримиримыми. Люди хоть и боялись подземельников, однако и схватить могли, ежели по глупости подставиться, и убить – сжечь на костре из сосны да ели, что испокон веков древами кромешников почитались, да пепел по ветру пустить. Оттого и подземельники к людям ни сострадания, ни пощады не ведали. А для отметников, кто от правды сей, ненавистью вековой питаемой, отступится — кара лютая.
…Полетели осколками камни
Да по ране, кровящейся ране…
Дред помнил всю песню целиком, но раз за разом повторял шепотом только эти слова, слова, что описывали изгнание…
Меч, вырезавший знак отступника на его плече, напился золотистой кровью. В пыточной на каменный дол стекала уже блекло-алая руда. И чем дальше, тем краснее она становилась. Золотисто-изумрудный огонь зрачков боль погасить не смогла. Дред по-прежнему мог в темноте видеть, молниеносно разить, да и сильнее он был самого могучего человеческого воя. Все же он был охотником, одним из лучших. Только теперь он больше не был подземельником, но и человеком до конца не стал…
…Наемник шел резво, почти бежал. Предчувствие недоброе гнало вперед, скорей, еще скорее. Уж больно лихо провели они правителя града, и стражей его потрепали изрядно, и полонянина из-под самого носа увели, и побоище кровавое подземельник на месте устроил. Крепко они кнеса обидели, да и градичей тож, а такого не прощают. Виру за обиду подобную не серебром, а железом спрашивают, чтоб рудой ворог расплатился и до последней капли. И какого лешего они в корчме со стражами сцепились, нет бы загодя, как все люди добрые, уйти да поискать двор постоялый потише. Или стерпеть покорно пару оплеух. Так нет, гордость емшаная пробудилась не ко времени. Трошку едва ль не до смерти пытали, он сам еле на ногах стоит, да еще девок под кнут подвели, а те их от погони укрыли, к тому ж Дреда посекли мечом…
Дред… вот уж не мыслил не гадал, что с подземельником одной дороженькой идти придется да, аки други закадычные, куском хлеба делиться, спина к спине ратиться…