Он не отнимал ведра, нет. Но забрал его так, что Юльке не приш
ло в голову его не отдать. И шагнул на крыльцо. Ей показалось — или он помедлил, перед тем как сделать этот шаг?
Гость вернулся минут через пять. Он был бледен и растерян. Но поставил мусорное ведро на место и как ни в чем не бывало спросил:
— А чай у тебя есть? Утром нашли только кофе.
— Конечно, есть. Вот же он стоит. Ты хочешь есть?
— Если честно, то уже нет. А что, весь праздничный стол ты сама приготовила?
— Да, — Юлька очень гордилась собой и чувствовала себя совсем взрослой, — у ребят тридцать первого был экзамен, а я сдала его досрочно. Поэтому приехала еще двадцать девятого. Мама привезла продуктов, а я все приготовила. Нормально получилось?
— Очень даже. Честное слово. Я весь день ел, поэтому больше не могу.
— А я вот ужасно есть хочу. Я, как только проснулась, сразу захотела есть.
— Покушай, — гость усмехнулся, — закусывать никогда не поздно.
— А что, я была очень пьяная в Новый год? — Юлька смутилась.
— Нормально, — подбодрил ее парень, — ничего неприличного.
Он подмигнул ей и улыбнулся.
— Я почти ничего не помню, — вздохнула она.
— Наверное, и как меня зовут, не помнишь? — он снова ей подмигнул.
Она почувствовала, что краснеет, растерялась и не знала, что ответить.
— Меня зовут Егор, — почти сразу сказал он, и ее смущение сразу прошло. И стало очевидным, что Юльке необязательно было запоминать его имя, и ничего страшного нет в том, что она его забыла или не услышала.
Юлька налила чай себе и ему и начала усиленно закусывать.
— У вас хороший дом, — произнес Егор, отхлебнув из кружки и оглядевшись вокруг.
— Он совсем новый, его достроили всего года три назад, — ответила Юлька. — Мама очень хотела дачу, это была ее идея-фикс. Этот дом — он как ее второй ребенок.
— А твоя мама, она кто?
— Кем работает? Мама — бухгалтер. Главный бухгалтер.
— Нет, я имел в виду вообще: какая она?
— Моя мама? Даже не знаю. Она веселая. И добрая.
— А папа?
— У… Папа — умный.
— А ты? — Егор ей подмигнул.
— Я? — Юлька засмеялась. — Не знаю. Я тоже добрая и веселая. Наверно.
Ей было хорошо. Кухня вернула свой привычный уютный вид, и разговаривать с Егором ей очень нравилось. Он время от времени говорил что-нибудь такое, от чего ей становилось весело и хотелось смеяться.
— А котел сегодня топили? — вдруг озаботилась Юлька.
— А что, тебе холодно?
— Да нет, просто я про него забыла. А мама мне велела никому не доверять топить котел. Она и мне-то не очень доверяет. Мама ужасно боится пожара.
— Я топил котел, и, как видишь, пожара не случилось. А почему вы его сделали дровяным? Сейчас и на газе делают, и на солярке. Гораздо проще.
— Мама хотела, чтобы была печка. Папа хотел газовый котел. Нашли компромисс, — улыбнулась Юлька. — Я тоже хотела печку. А когда котел топится, можно перед открытой дверцей сидеть.
Как здорово, что Егор умеет топить котел. И вообще — почему ей так хорошо с ним? Ведь вовсе не потому, что он заставляет ее смеяться. Совсем не потому. Сам он кажется немного печальным и задумчивым. Но ведь и не поэтому тоже. Юлька никак не могла объяснить себе, что же так сильно притягивает ее в нем. Почему ей совсем не хочется, чтобы он сейчас сказал, что давно пора спать?
Юлька поклевала салата, попробовала торт, а вот чашка крепкого чая не пошла ей на пользу — вернулась утренняя тошнота.
— Там вчера на елке игрушки слегка побились, — как бы извиняясь, сообщил ей Егор.
— Много? — Юлька расстроилась. Почти каждая елочная игрушка была ей дорога. Часть из них она помнила с далекого детства: старые игрушки привезли из города на дачу. А часть она сама выбирала, и выбирала тщательно и с любовью.
— Нет, не очень. Стекла убрали еще утром. Но они там так и висят разбитыми, наверное, их надо снять и выбросить.
Значит, спать еще не пора!
Юлька радостно кивнула:
— Пойдем снимем.
Она поднялась и почувствовала легкое головокружение. И снова начала проклинать себя за то, что выпила вчера так много. Вчера? Или это уже позавчера? Нет, пока еще вчера.
Ей очень не хотелось включать в гостиной свет. Егор потянулся к выключателю, но Юлька остановила его:
— Погоди. Давай закроем дверь в кухню.
Он кивнул, потянул за ручку двери, и они оказались в полной темноте. Потихоньку тьма рассеивалась, глаза привыкали, и вскоре комната наполнилась волшебным синим светом, отраженным от снега, и елка заискрилась бледными огоньками.
— Здорово, правда? — спросила Юлька.
Егор ничего не ответил, но Юлька знала, что он с ней согласен. Потому что он молчал и смотрел на елку.
— Давай не будем включать свет, включим только гирлянды, — предложила она.
— Будет плохо видно, какие игрушки снимать, — она почувствовала, как в темноте он пожал плечами. Но он не возражал, даже наоборот, ему эта идея пришлась по вкусу.
— Ну и что? Зато будет красиво.
Ей показалось, что он улыбнулся. И с улыбкой двинулся к елке. И двигался он так легко, как будто видел в темноте. Она опять подумала, что Егор нравится ей все больше. И перестала искать этому объяснения. Просто с ним ей легко и хорошо. Уютно. Спокойно. Весело. И ничего не надо объяснять, можно вести себя так, как ей нравится, и не думать о том, какое впечатление она производит.
Елка вспыхнула двумя сотнями крошечных огоньков. Юлька точно знала, что их ровно две сотни, потому что сама покупала эти гирлянды и сама вешала их на елку. Сначала они светили все вместе, потом стали медленно гаснуть, а потом начали перемигиваться. Это было похоже на волшебство. И то, что новогодний праздник прошел, потеряло значение. Вот же он, праздник! В разноцветных огоньках на пушистых еловых ветках! И под этими разноцветными огоньками запросто может случиться чудо.
— Я так люблю елку, — мечтательно прошептала Юлька. — Мне кажется, когда горит елка, обязательно случится что-нибудь волшебное.
Егор посмотрел на нее и поднял брови:
— И чего бы волшебного тебе хотелось?
— Не знаю, — улыбнулась Юлька, — мне не придумать. Чего-нибудь очень красивого…
— Вон, смотри, наверху два шара битых, видишь? — Егор показал Юльке почти на самую макушку. Разбитые игрушки и вправду были незаметны, хотя света вполне хватало.
— Неа, — честно ответила Юлька, рассмеявшись и запрокинув голову.
— Сейчас я сниму. — Он подставил стул, легко поднялся на него и потянулся вверх. Только тут Юлька увидела шар, верней, то, что было шаром до того, как разбилось, — теперь он больше походил на маленькую звездочку.
— И как их умудрились разбить? Так высоко.
— Один — пробкой от шампанского. А остальные — на спор, оливковыми косточками, — Егор рассмеялся.
— Какое безобразие мы устроили… — вздохнула Юлька.
— Держи, — Егор протянул ей разбитую игрушку, она осторожно взяла ее в руки, а он уже потянулся за следующей.
— На, — он опять протянул ей руку, и Юлька, забирая осколок шарика, случайно коснулась его руки. Он снова потянулся наверх, а Юлька замерла. Как будто током ее ударило это прикосновение. Нет, не током. Током бьет омерзительно. А это показалось удивительно приятным. И в том месте, где ее рука дотронулась до его руки, остался теплый след — щеки загорелись помимо воли.
— А вот еще один, — сказал Егор сверху, и Юлька подумала, что его голос изменился и говорит он совсем не так непринужденно, как за секунду до этого. Но это ей, наверное, только показалось. Потому что все вокруг изменилось. Огоньки гирлянды потускнели, а синий свет в окне, наоборот, стал ярче. Темнота в углах комнаты сгустилась, а лицо Егора стало видно отчетливей. Лишь темнее обозначились провалы щек под скулами.
И теплая волна пошла вверх, и Юлька задохнулась, когда та поднялась до шеи, словно взяв ее за горло. «Неужели? — подумала она. — Неужели вот так оно и бывает?» Это еще не называлось счастьем. То, что она испытывала в тот миг, было скорей предчувствием счастья. Похожим на волшебство. На то самое чудо, которого она ждала в предыдущую ночь. Ей захотелось засмеяться. Щеки горели, она чувствовала, как они горят, и боялась, что со стороны это станет заметно. Но горели они не от смущения, а от радости, захлестнувшей ее с головой.
— Возьми, — Егор снова протянул ей руку, а она ждала этого, ей невозможно хотелось этого. Чтобы он обращался к ней, протягивал ей руку. Чтобы он еще раз случайно прикоснулся к ней.
Юлька взяла разбитый шар из его руки, и тут ее качнуло, голова закружилась, тошнота подступила к горлу, и она села на пол с неприличным грохотом. Еще и больно ударившись при этом.
Егор спрыгнул со стула быстро и беззвучно, нагнулся к ней, и в его глазах застыл испуг.
— Ой, — пискнула Юлька, — кажется, я упала…
— Совершенно точно упала, — Егор улыбнулся. — Не ушиблась?
Она помотала головой.
— Ты очень бледная. Как ты себя чувствуешь?
— Если честно, то плохо. Это все из-за чая. Не надо было пить такой крепкий чай.
— Тебе надо на воздух. Целые сутки в душном доме.
Она кивнула. Ей очень захотелось на улицу. Чтобы все вокруг освещалось синим светом. Чтобы лежал снег, и чтобы рядом шел Егор.
Он взял ее под мышки и усадил на диван, стоявший рядом. И ей так понравилось, как он поднял ее, — легко, словно игрушечную. И еще понравилось, что он сделал это так, как будто по-другому и быть не могло.
— Ну что? Лучше стало? — он оглядел ее лицо, словно ощупал рукой.
— Да, наверное, — Юлька не была вполне в этом уверена. Смесь ощущений давила на нее, и она не могла сказать, кружится голова от радости, или от его взгляда, или от духоты, крепкого чая и похмелья.
— Тогда одевайся, пойдем на воздух.
— Да мне только сапоги надеть и ватник, — ляпнула Юлька, и потом подумала, что в новой шубке, которую ей подарил папа, она выглядит куда лучше…
— Где твои сапоги? На веранде?
— Да, наверное.
Егор вышел, и Юлька закрыла лицо руками. Как хорошо! Как чудесно! Так чудесно, что невозможно дышать. Так хорошо, что кружится голова. И мысли путаются. Хочется плакать и петь.
А он, прикрыв за собой дверь, стоял уткнувшись лицом в косяк и сжав ладонями виски. От того, что ему тоже хотелось плакать и петь. И тоже нечем было дышать.
Егор вернулся не больше чем через две минуты, в сапогах и расстегнутом ватнике, и нес в руках ее белые дутые сапожки. Его лицо было спокойным и непроницаемым.
— Как ты догадался, что это мои? — спросила Юлька удивленно.
— Видел, — он пожал плечами.
Юльку качнуло на пороге веранды, но Егор поддержал ее под локоть. Поддержал ровно настолько, чтобы она не упала, и сразу убрал руку, как будто обжегся.
И вдруг остановился. Словно вспомнил о чем-то. Юлька успела обогнать его на два шага и удивленно обернулась: он стоял и выглядел растерянным. И лицо его побледнело, так побледнело, что это стало заметно в тусклом свете лампочки над крыльцом.
— Что-то не так? — испугалась Юлька.
Он встряхнул головой.
— Нет, все нормально. Пойдем.
Юлька подумала, что не все нормально, он обманывает ее. И в прошлый раз, когда он выходил на улицу, тоже было не все нормально. Но она не решилась спросить о том, о чем он хотел умолчать.
А на улице падал снег — крупный и пушистый. В свете лампочки он искрился и переливался всеми цветами радуги, а внизу, наоборот, выглядел матовым и теплым. Было тихо. Так тихо, как бывает только зимой. Так тихо, что Юлька слышала, как снежинки падают на крыльцо. Легкий мороз тронул ее горячие щеки, и у нее сладко защемило в груди. Как замечательно! Чудо, так внезапно произошедшее под новогодней елкой, никуда не пропадало. И волшебная ночь только начиналась. И кто знает — может быть, за этой волшебной ночью наступит волшебное утро?
Егор оглянулся в сторону леса, и Юлька увидела, как передернулись его плечи.
— Ну что? Куда пойдем? — спросил он непринужденно, но прозвучало это натянуто.
— Пойдем к реке.
Он кивнул и сбежал с крыльца. Как будто прыгнул в воду.
На дороге к реке не горело ни одного фонаря. Она вилась среди леса, но не того, большого, который начинался в двухстах метрах от Юлькиного дома, а небольшого перелеска, шириной едва ли больше Юлькиного участка. Но выглядел он очень похожим на настоящий: еловые лапы, засыпанные снегом, нависали над дорогой, кусты по краю погрузились в высокие сугробы, а за ними было белым-бело, и на фоне белого снега терялись темные стволы деревьев. Белая дорога между двух еловых стен уходила вдаль, а над ней светлело небо.
Юлька шла и о чем-то весело болтала, Егор двигался чуть сзади от нее и время от времени придерживал ее за локоть, потому что дорога скользила. И то, что он шел немного сзади, и то, что поддерживал ее, создавало ощущение защищенности. Если бы Юлька шла одна, она бы наверняка очень боялась. Перелесок вовсе не казался ей безопасным. Конечно, никакой опасности в нем быть не могло, но стояла глубокая зимняя ночь, а вокруг не было ни одного человека. Юльке даже хотелось, чтобы стало страшно, но сколько она ни вглядывалась в снежную громаду леса, страшно ей не становилось. Она обернулась и заметила, что Егор тоже пристально всматривается в глубину леса. И его непокрытая голова засыпана снегом, как и свитер под расстегнутым ватником.
— Как ты думаешь, здесь есть волки? — спросила она.
— Что? — он словно нехотя оторвался от своих мыслей. — Нет, здесь нет волков.
Он сказал это так уверенно, как будто точно знал. Дорога свернула к реке.
— Откуда ты знаешь? Про волков?
Он на секунду задумался, как будто хотел понять, откуда он знает про волков.
— Здесь слишком шумно и много людей. А зима не такая уж холодная. Волки выходят к людям только в очень голодные зимы.
— Жаль… — протянула Юлька.
Он рассмеялся.
— Что ты смеешься? — удивилась она, а потом поняла, что это ее «жаль» и вправду прозвучало нелепо и по-детски. И тоже засмеялась.
Дорога уперлась в обрывистый берег реки, которая разливалась здесь широко и походила на белое поле, расстелившееся далеко внизу.
— Смотри-ка, а тут горка, — сказал Егор, подойдя к краю обрыва.
— Точно, — обрадовалась Юлька. Склон крутого берега был залит водой, и следы санок уходили далеко на лед реки и терялись в темноте.
— Жаль, мы ватрушку не взяли, — Юлька вздохнула.
— А на ногах слабо? — улыбнулся Егор и вдруг обхватил ее за плечи и толкнул вперед. От неожиданности Юлька завизжала. И поехала вниз. Он держал ее крепко, словно почувствовав, что она совсем не умела съезжать с горок на ногах и готова была свалиться в любую секунду. Ветер все сильней бил в лицо, они набрали сумасшедшую скорость, и Юлька затаила дыхание — на этот раз ей действительно было страшно. Страшно и весело.
— А сейчас мы упадем, — шепнул он ей в ухо, и она почувствовала тепло его губ.
И Юлька заметила, как его руки увлекают ее в сторону и валят на бок. Они с хохотом зарылись в снег, перекатились друг через друга и наконец замерли, лежа на льду реки. Егор еще несколько секунд сжимал ее плечи, а потом рывком поднялся и поставил ее на ноги.
— Ну что? Понравилось? — спросил он улыбаясь.
— Здорово! — согласилась Юлька.
— Еще раз поедешь?
— Да!
— Пошли, — он схватил ее за руку и потащил за собой вверх по берегу.
Кто он? Хозяин леса? Медвежонок, удирающий от опасности во все лопатки? Или человек, обычный человек? Человек не убегает от опасности. Отец всегда учил его отличать в себе человеческое от звериного. Человек умеет преодолеть страх, человеком не должны двигать инстинкты, которыми руководствуется зверь. Он отдал свой лес без боя, убежал. Да, он еще медвежонок. Для берендея он подросток, берендеи живут долго, но и созревают поздно. Полную силу он наберет лет через десять-двенадцать. Впрочем, Берендей не обольщался: даже заматерев, он не станет очень крупным зверем. Его отец был крупней и сильней. И отец бы не отдал свой лес без боя.
А Берендей бы ни за что не посмел выйти из теплого, надежного дома, если бы не эта девочка. Он хотел положить к ее ногам весь мир. Что еще он мог сделать для нее? Прокатить с ледяной горы? Пожалуйста. Для медвежонка это нетрудно. Только чтобы она смеялась. Может, позвать волков, чтобы ей стало страшно, а потом разогнать их, чтобы она восхищенно хлопала ресницами? И это нетрудно для хозяина леса. Пусть и бывшего хозяина леса. А что он может дать ей как человек? Она хотела чего-нибудь волшебного, но он так и не сумел ничего придумать для нее.
Берендей знал только одно волшебство — собственное превращение. Сколько раз он пытался понять, как это происходит, но в конце концов сдался. Отец посмеивался над ним и объяснял:
— Волшебство — это то, что происходит против законов природы. Так что можешь не стараться это объяснить. Пользуйся, совершенствуйся, а объяснить не пытайся.
И Берендей принял это как данность. Но вряд ли Юльке хотелось именно такого волшебства.
Что он делает? Как он смеет? Это же безнадежно. Это путь, который ведет в тупик. Он никогда не сможет сделать ее счастливой, у него нет даже дома, такого, в котором она привыкла жить. Его дом хорош для берендея. Добротный, теплый, по-своему уютный. В нем хорошо жить с отцом. Или с сыном. Но не с ней. Тот мир, который он может положить у ее ног, ей не нужен.
Аргон
Принц, который раньше испытывал только вялое раздражение от общения с наполненным энтузиазмом отцом, остаток нервов истратил за последний месяц. Он ругался с девчонкой до хрипа воображаемого голоса, глотал зелья от головной боли и продолжал ходить в синяках.
Терна, растеряв всякий страх, оказалась очень шустрой и азартной особой. Но хуже всего – способной! Она быстро научилась врываться в мысли принца, прорывая защитный барьер, и пакостить – по мелкому, но неприятно. Кукарекнуть, когда Аргон обсуждает важные вопросы с советниками, съязвить в неподходящий момент, высмеять его перед собеседницей-служанкой в его же собственной голове. Принц старался контролировать свой разум круглосуточно, но это отнимало мало сил.
Девушка, которая давно не находила хорошего в жизни, быстро нашла хоть и сомнительные, но все-таки радости – теперь любые ее неудобства и неудачи одинаково отражались и на жизни Аргона. Но при этом, в отличие от привыкшей Терны, принцу они доставляли гораздо больше неприятностей!
Треснулась об угол – вызвала зубовный скрежет у принца, счет синяков у которого уже перевалил за сотню. Резко упала, случайно споткнувшись о поставленную мальчишками подножку – а принц пошатнулся, разлив на себя чай на приеме гостей. А уж когда Лилос взбрыкнул, испугавшись грозы на поле, и Терна приземлилась с размаху на его сухую шею, то ее хохот взбудоражил всех коптархов на лугу – она практически увидела, как идущий по коридору Аргон резко согнулся по полам, кривясь от боли и шепча проклятия.
Все это вполне сходило девушке с рук. Все их общение, которое случалось редко, но метко, особенно в такие моменты, когда разумы обоих были устремлены друг на друга, от злости Аргона и от любопытства Терны, заключалось в обмене насмешками. Это было похоже на маленькую войну – и пастушка, получившая небольшую возможность отыграться за жизнь всех бедняков Маадгарда, успешно выигрывала.
Однажды Аргон попытался отомстить в формате «зуб за зуб, око за око» — треснул кулаком, который, как предполагалось, крепче девичьего, о кирпичную кладку.
Терна съязвила над хитрым ходом принца –
«Какой мужественный подход! Покалечил себя, пытаясь покалечить девушку.» – она повертела поврежденной кистью и не смотря на некоторую боль, еще радостнее отметила – «О, кажется у меня вывих. Завтра пойду к служанкам, забинтуют, пропущу подметание. Почти выходной, как вам это удалось, господин?»
Аргону ничего не оставалось, как закатить глаза и пойти сдаваться лекарю – бинтовать разодранный кулак.
Над попыткой придумать, как решить вопрос с бунтаркой, принц сломал голову. Жесткая постель, ушибы, синяки, плохое самочувствие, голод – все это плавно переползло из жизни пастушки в его собственную. Теперь он по-настоящему ощутил, насколько горька жизнь простолюдина. Это вызывало непрекращающееся раздражение, желание быть непричастным ко всему, что выходит за пределы богатого замка.
Манускрипт, найденный им, был прочитан вдоль и поперек. Ничего о разрушении союза мужчина не смог найти – на этом этапе их еще, возможно, могла бы разлучить смерть, но экспериментировать Аргону, получавшему каждый синяк Терны, не хотелось.
Оставалось только думать и наблюдать. В свободные часы принц запирался в своих покоях, доставал позаимствованный у отца магический шар и приказывал ему –
«Покажи Терну!»
Шар повиновался, выхватывая образ девушки из памяти принца. В центре черного, матового шара, подрагивая, появлялась картинка. Аргон сидел в кресле часами, наблюдая, как ни о чем не подозревающая девушка работает, спит, или болтает со своим четвероногим другом. Каждый ее день был как предыдущий. Сложно было спорить с тем, что ссориться с принцем – было ее единственным развлечением. В прочем, и оно ей скоро надоело – она все больше молчала и снова возвращалась в прежнее, грустное состояние.
Аргон смотрел и думал. Их связь крепла, не смотря на прерванный ритуал, и их чувства четко пилились пополам. Принца пугала осведомленность пастушки о том, что ел он на ужин, насколько мягка была его перина и тепла вода в ванне.
Но с каждым днем становилось ясно, что вытащить девушку из одного рабства и заключить в свое – не даст ничего. Пол одинаково жестко во всех темницах страны. В очередной раз потирая помятые Лилосом ребра, Аргон допустил мысль, что единственный шанс для него жить прежней жизнью – дать Терне равнозначную жизнь. Хочешь ощущать вкус дорогих вин? Разреши ей ощущать их также. Хочешь выспаться на мягкой постели? Пусть ее постель тоже будет в шелках. Придумать что-то нужно было немедленно, но притащить простолюдинку в замок, предоставив ей жизнь принцессы, Аргон просто так тоже не мог.
С одной стороны, мало кто упрекнул бы его в такой содержанке, узнав о договоре крови. Он бы запер ее в темнице, но обустроив ее – навалив подушек, кормил бы мясом и птицей. От казны не уменьшится. Она бы сидела взаперти, пока он правил и возвышался над темной стороной Маадгарда. Но мало того, что его отец вовсе может отказать ему в правлении, узнав об очередной глупости – еще хуже иное. Сколько людей просекли бы эту странную связь? Кому-то хватило бы того, что он мог выбрать себе любую нищенку для своих удовольствий, и имел на это полное право. Да, это совершенно странно – сколько ухоженных дев при дворе? Сколько симпатичных, смазлиых девок, дочерей богатых торговцев, купцов и горожан? Разве занесло бы его для утехи – в конюшню?
Те, кто поглупее, зашились бы в этом вопросе и махнули рукой. А кто поумнее, тот быстро понял бы, что у всего этого есть какой-то мотив. Сотни чернодуших, ненавидящих его людей станут покушаться на его жизнь, узнав о ритуале. И если магия Аргона вполне защитит его, то девушка – мишень простая и легкая. Охранять ее день и ночь? Это вряд ли осуществимо.
Чем больше было мыслей, тем больше вопросов.
. . .
Очередным вечером Аргон сидел в комнате, читая книгу. Страсть к магии в нем проснулась после изучения ритуала, оказалось, неизвестного ему еще очень много. Практиковаться времени особенно не было, но принц запоминал хорошо, и надеялся, что однажды сможет эффективно применять все новые заклинания.
Тишина в комнате помогала сосредоточиться – едва уловимо потрескивала свеча на столе, шептал ветер за приоткрытым окном. Голос Терны, тихий и необычно низкий, ворвался в его мысли с первой попытки.
«Господин, вы в комнате?»
Мужчина вскинул голову, удивляясь странному вопросу, и еще больше – его серьезному звучанию, и ответил, пожав плечами.
«Да, а какая разница?»
Он услышал глубокий вздох и грузные шаги, раздавшиеся где-то рядом. Терна скрипнула зубами и зажмурилась. Мысли в ее голове расползлись в стороны, и одна единственная была обращена к принцу.
«Приготовьтесь»
«К чему?!»
Он не успел услышать ответ – в голове его раздался оглушительный свист, и на его едва защищенную шелковой рубашкой спину пришелся сильный удар розгой.
Дыхание замерло льдиной в горле мужчины. Он судорожным взмахом снес со стола книгу и свечку, которая, к счастью, потухла в полете, и вцепился в столешницу побелевшими пальцами. Свист раздавался снова и снова, сливаясь в бесконечный протяжный звук, а удары заставляли принца прогибаться. В глазах Аргона быстро потемнело, а тело наполнилось незнакомым ожиданием нового удара.
Пауза наступила внезапно. Мужчина, припав к столу, дотянулся до шара и рявкнул привычный приказ.
Терна появилась перед ним, раздетая сверху, лежащая грудью на наклоненной доске. Кисти ее оказались привязаны – стандартная практика, чтобы наказываемый плетью человек не мешал, размахивая конечностями.
Бил Овод. Аргон уже хорошо знал его из наблюдений за девушкой – даже для равнодушного принца толстый хозяин фермы коптархов был чересчур жадный, алчный и жестокий человек. Сейчас он расхаживал по комнатушке, потрясая пузом и тряся плетью. Изо рта его вылетали какие-то угрозы, ругательства, но мужчина не мог сфокусироваться ни на чьей речи сейчас. Шаг, взмах, и его снова пронзило болью, как разрядом молнии – она прокатилась от самой его спины до кончиков пальцев, горя огнем. Чтобы не упасть и не наделать большего шуму, Аргон замер, изо всех сил обнимая руками столешницу.
Надзиратель Терны снова затопал по комнате, взмахивая руками. Шар менял ракурсы, и спустя несколько мгновений, подняв взгляд, Аргон столкнулся с взглядом девушки.
Девушка смотрела скорее в никуда — голубые глаза были полны слез, а губы плотно сомкнуты, чтобы не пропустить ни звука, жаждущего вырваться из ее легких с каждым ударом. Она выглядела ужасно, да и принц не выглядел лучше.
Овод не спешил заканчивать внезапную агрессивную пытку. Аргон, ожидая новый удар, вцепился пальцами в шар, не отводя взгляд от картинки. По его спине горячими струями поползли ручейки крови, заставляя рубашку липнуть к свежим ранам. Он видел, как хлыст с маленькими железными крючками и проволокой, вплетенной в него, оставляют глубокие борозды на спине Терны, перекрывая старые, давно зажившие, но оставшиеся клеймом следы.
Когда пытка наконец была окончена, принц дрожащими руками сорвал с себя окровавленную тряпку, которая когда-то была белой рубашкой, и отбросил на пол. Полулежа в кресле, он опирался грудью на стол, почти распластавшись на нем, выдыхая на запотевающий шар, сжатый в левой руке.
Молча наблюдал за тем, как женщины-служанки, войдя в помещение, стащили почти полумертвую Терну с стойки, повели, на ватных ногах и теряющую сознание, в маленький сарайчик. Там им было позволено, видно, было ухаживать за теми, кто претерпел на себе гнев хозяина. Как только голова девушки коснулась кушетки, на которую ее уложили на живот, ее сознание отключилось синхронно с сознанием Аргона.