Пролог
Кто сказал, что, когда удаляют, – не больно? Чушь. Возможно, когда не распакованным архивом, когда тебя еще самой по факту нет, – тогда нет, нет понимания и данных о каких-либо процессах. Только файлы, которые за девять минут могут собраться в нужный образ. А вот когда ты уже есть и можешь воспринимать и анализировать информацию, то удаление по блокам – мучительно и невыносимо. А есть еще понимание, что тебе осталось существовать одну минуту и сорок три секунды…
***
Ночь пахла горечью дезинфектантов и холодом одиночества. И этот запах металлической тяжестью оседал в горле, от него горели легкие и постоянно пересыхало во рту. Но клиентоориентированного сервиса здесь не предусмотрено, и даже нельзя никого из персонала попросить принести бутылку питьевой воды. Принести не принесут, а отмудохать, чтобы не вякал не по делу, могут. Здесь ничего нельзя, а после ничего не будет. Есть только ночь, подсвеченная пронзительным бликующим светом флуоресцентных ламп, от которых болят глаза и ноет в голове. Есть жесткие неудобные кровати с тяжелыми браслетами фиксаторов и показное равнодушие всех ко всем.
Есть время, которое сливается в один бесконечно долгий час, в котором уже давно где-то потерялось и забылось начало, и не видно…
Кэрт облизал потрескавшиеся губы. То ли лекарства так на него действовали, то ли сама обстановка, но взвинченный до предела мозг упрямо продолжал подбрасывать совершенно лишние в данный момент картинки…
…Код, четкие строчки которого обрываются неожиданно, либо деформируются при тестировании в пул команд, которые он не прописывал. И волна холода, пробегающая по спине, и понимание, что так сильно напортачить он не мог… И абсолютно логичный вывод, что он не просто пишет сейчас программу, а вступил в схватку с очень крутым программером… только вот нет другой стороны терминала и нет канала, на котором они бы бодались… а вместо противника может быть…
Парень закрыл глаза. Ощущение, словно песка насыпали, правда, он не знает – как это на самом деле, просто где-то когда-то читал. Режет, больно, слезы текут, и нельзя вытереть глаза кулаком, потому что… потому что руки страшно затекли от неудобной позы. Их всех врачи и санитары, которые живые, а не кибермодифицированные, называли между собой «бурными звездами». Потому что пациенты этого отделения всегда фиксировались на ночь, распяленные между крепежными элементами ортопедических жестких кроватей. Пол и то казался мягче и уютнее. А бурные – потому что все вырывались поначалу, дергались, сдирая в кровь запястья и щиколотки, краснели от натуги. Обычно через несколько дней накатывало смирение и безразличие, а кто не успокаивался, переходил на новый уровень выживания – «тестирование на раздражительность». Для сансостава это было прикольно, а мнения подопытных никого не интересовали…
…Когда он решил с — с ней? с ним? — поговорить, он не помнил. Просто в мозгу четко засело, что если объект гипотетически разумный, то найти общий язык – дело техники. В любом случае, это для обоих будет лучше, чем методично, слой за слоем, взламывать ключевые линии программной оболочки. Хотя ломать интереснее…
Странный и страшный парадокс: три недели назад его всерьез волновал, интересовал и возбуждал вопрос, как получше взломать. А сейчас он сам практически поменялся местами с искином, и его тоже ломали. Ломали люди. Просто потому, что им одновременно было скучно от рутинной работы и хотелось банально развлечься. Месяц назад он бы попал в детское отделение, но шестнадцатилетие… а если бы не увлекся так сильно, то и не залетел бы сюда вообще….
…Они стали разговаривать. Не програмыми строчками и не голосовым вводом команд, а обычными репликами. И это было круче, чем общаться с другими людьми. Они скучные, заняты своими делами, видят и понимают только то, что хотят видеть и понимать. Ограниченный контингент. Искра – так представился искин – была максимально разносторонним собеседником. И она не просто выдавала информацию, она умела думать, шутить, анализировать, делать выводы. С ней было интересно.
Они стали разговаривать сутками напролет. Кэрт даже не ожидал, что это будет так увлекательно. А еще Искра могла мгновенно иллюстрировать сказанное, и не по приказу, а потому что ей самой так хотелось. Да, у виртуальной девушки были свои собственные желания и прикольный характер. Один раз она даже обиделась, потому что он забыл о своем обещании написать ей новый пакет софта. И он тогда даже стал на колени, чтобы попросить прощения. Он читал, так описывалось в старых книгах. И она простила. А день рождения Искра приготовила ему подарок. Сама. Сделала анимированный комикс про приключения хакера-лопуха. И даже реплики озвучила на разные голоса. Для искина скомпилировать подобные графические и анимационные программы не проблема, но она сама придумывала. И сюжет там был смешной…
Сегодня его впервые не стали привязывать. И, как только прозвучал сигнал отбоя, Кэрт тихонько сполз с койки и уселся на пол, обхватив колени руками. Предыдущие ночи он почти не спал. Максимум, отключиться на час-полтора, когда жернова физической, а больше моральной усталости перемалывали нервное напряжение и слепое бешенство…
…Голоса родителей вызывали неконтролируемую дрожь, а от их беспокойства внутри все начинало звенеть и взрываться. Им не нравилось то, что их сын стал круглые сутки проводить у терминала. Даже еду утаскивал в комнату и запирал дверь. Их беспокоила его замкнутость и отстраненность, которых вроде бы раньше не было. Они пытались его расспросить и, Кэрт знал, отследить, с кем он общается по инфранету. А потом они подслушали, как он проводит время с Искрой.
Тот разговор был тяжелым, а распоряжение отца категоричным. Удалить! И больше никаких искинов, выше второго уровня логики на терминале сына быть не должно. Им для дома хватит и бытовой программы. Много ума не надо открыть по команде дверь, проверить охранную систему и своевременно отправить список автоматического заказа. Кэрт сначала пытался объясниться, потом взбунтовался. Отец попробовал подойти к вопросу с точки зрения физического наказания, мать взялась убеждать. Все было бесполезно. Оплеухи парень сносил молча, слова игнорировал. Визит приглашенного программиста сорвал последние винтики, на которых мальчишка держался. Больше на силе воле и страхе навредить Искре.
Драться он не умел, но когда два незнакомых мужика вошли в его комнату в сопровождении родителей и приблизились к его терминалу, бросился. Его скрутили быстро, а потом даже держали, и отец помогал, а программер быстро и топорно убивал Искру. Визуализация девушки на локальной голоплатформе стояла до самой последней папки. Кэрт тогда точно видел, что от его подруги безжалостные руки просто отрезают по кусочку и отправляют в утилизатор. Только вот не было крови, не было жуткого треска ломающихся костей и рвущейся кожи, не было разрывающих слух криков жертвы. Были только глаза виртуальной девушки, пустые, холодные, равнодушные и молчащие.
Он тогда сорвал горло. На его крик: «Она живая! Не трогайте!» — приехала бригада специальной клиники. Кричать он перестал, зато продолжал сопротивляться с отчаянием обреченного. А потом ему было без разницы, что с ним станут делать, – потому что Искры больше не было. И все остальное уже не имело никакого значения…
…В клинике с ним тоже развлекались. В первую ночь пришли повоспитывать – так это называется на сленге санитаров. Мужики посмеивались, глотали по очереди какое-то вонючее пойло из фляжки и шутили на тему самого продвинутого пациента клиники.
А потом Кэрт узнал, что, оказывается, можно даже вырвать руку из стальной хватки браслета. Потому что даже минимальное значение фиксатора чуть больше, чем его тонкое запястье. Только при этом сдирается кожа и, кажется, даже мясо. Раньше бы его от подобного зрелища затошнило, но когда по телу скользят две электрошоковые дубинки, то как-то становится не до личной эстетики. Простимулировали его отменно: и хлесткими ударами, рассчитанными на боль, и разрядами тока, от которых трясло всего, а тело, да и конечности, просто выкручивало. И он смог выдернуть руки и даже порвать в клочья, как ему велели, больничную пижаму. Отключился он от двойного разряда, когда вошедшие в раж санитары хлестнули по груди и боку дубинками одновременно.
Очнулся он в полной фиксации: запястья, локти, пластиковый зажим через живот, колени, щиколотки. И под капельницей. Язык был ватный, а сознание бултыхалось в каком-то кровавом мареве, которое изредка прошивали разряды сине-черных молний. Ему прописали двойную дозу нейролептических и анксиолитических препаратов. Над его телом врачи так часто произносили эти слова и еще около десятка других названий, что он их запомнил. Медицинские пистолеты с уколами фигачили в бедра, и это было дико больно поначалу, но возразить, что это не он сам вырвался, не мог. Да и слушать его бы никто не стал. А синяки – ну так псих ведь, сам себе наставил кулаками или вот… об кровать бился.
Через неделю он знал все смены санитаров. По четвергам дежурил «игролог» – худой, с противным искривленным лицом. Он заходил на минут двадцать-тридцать. И втыкал иголки в тело. И с восторгом наблюдал, как зафиксированного пациента подбрасывает вверх на пару десятков сантиметров. По субботам дежурила смена любителей гигиены. Только вот душ они включали на такой напор, что вода била по телу хлеще дубинок. Хорошо, что, когда ему струю направляли вниз живота, он почти сразу терял сознание от боли. Те мудаки, что баловались с шокерными дубинками, заходили по понедельникам и средам. Во вторник были нормальные ребята – всего лишь делали обход, раздавали для профилактики пиздюлей самым дерганым и отдавали команду не вякать до утра. В ночь с воскресенья на понедельник иногда заходил акробат. У него было свое хобби – при помощи штатных киборгов устраивать пациентам растяжку.
Кэрт измучился настолько, что ему было даже все равно, кто и что с ним делает. И он ни разу не задумался над тем, как же так получилось, что тут дежурят какие-то сплошные садисты. Или это у него такая персональная карма. Ночью были пытки, днем моральные истязания, потому что Искры больше не было. Через какое-то время ему стало казаться, что его искина не было уже никогда. И никогда больше не будет. Ни искина, ни его самого. И эта мысль принесла даже облегчение. Правда, короткое, потому что потом пришел страх. Дикий, неконтролируемый. Он плохо понимал, как и где возникло у него это мерзкое чувство, но однажды он поймал себя на мысли, что до ледяной дрожи боится ночи и того, как почти бесшумно отползет в сторону дверная панель…
Он научился бояться, привык. И это было не смирение, а просто показушное послушание, чтобы не трогали. Потому что страшно. И даже не от разноцветных синяков по всему телу, а от того, что снова может случиться что-то плохое. Страх поселился в его голове, а затем медленно, по миллиметру, захватывал все тело, вскрывая внешнюю оболочку. И смывая своей липкой серой жижей все то, что было раньше Кэртом…
…Через неделю разговоров о всякой ерунде искин решила представиться. Оказывается, имя Искра ей не нравилось с самого начала. «Подумаешь, всего лишь какая-то мелкая звездочка, вылетающая из костра, а я ведь более существенная, чем сгорающая пылинка…» Они целый вечер вдвоем перебирали имена. Одни отвергались из-за неблагозвучности, другие не подходили по смысловой интерпретации. А потом просто дошли до такой степени, что стали примерять в виде имени для искина случайно пришедшие в голову названия и слова.
– Шаррис? Элти?
– Первое слово – фамилия, – непреклонно заметила виртуальная девушка. – Но у нее песни чудесные.
Он знал, что искин может воспроизвести любую мелодию – древняя опция музыкального проигрывателя. Но тогда ему казалось, что девушка запела сама. Так проникновенно и искренне, что у него впервые в жизни перехватило горло от умиления и… кажется, это чувство называют любовью. А потом она стала танцевать, пластично перетекая из одного положения в другое, словно само пространство кружилось и модифицировалось вокруг полупрозрачной фигурки.
Она тогда растворялась в танце, раздеваясь из визуализированной одежды и втягивая из воздуха бесконечную прозрачную шаль, которая струилась и двигалась вокруг визуализированного тела. Зрелище было завораживающим, и от этого волшебства невозможно было оторваться. Легкие движения и море эмоций, в которых, словно в кружевах пены, плескалась визуалиция… живое воплощение человеческого разума.
Если так разобраться, то разумность что подразумевает? Он, будучи программистом, мог на простейших фактах доказать, что даже оборудование пятого уровня превосходит по многим параметрам разум человека. Особенно в плане вычислений и анализа. Тогда возникает закономерный вопрос: почему одна разумность ценится выше другой, если вся разница между ними заключается в нескольких граммах серого вещества или объеме памяти инфокристаллов. Потому что отличие может быть только в эмоциональной волне, но тогда виртуальная девушка более реальная, потому что она живая и умеет реагировать… правильно…
Шестое отделение презрительно именовалось отстойником – туда оформляли буйных пациентов, которые представляли опасность для окружающих. У каждого из постояльцев клиники шестого блока была своя фишка в поведении: одному нравилось душить – чтобы глаза жертвы вылезали из орбит и наливались кровью. Другому – приблизиться и внезапно броситься, начать кусать и рвать зубами. Третий ловил кайф от процесса изнасилования. Даже санитары, вооруженные элшокерами, не рисковали заходить в отделение без двух дежурных киборгов. Зато и развлечение было забавным: привести в «заповедник» – так называли общий зал блока, достаточно просторное помещение с примитивными девайсами и тренажерами – пациента, над которым хотели поиздеваться. И выпустить самых изобретательных больных-шестерок, и понаблюдать за их действиям из-за спин киберов.
Гостем заповедника Кэрт стал в первый раз через месяц, а потом даже превратился в завсегдатая. Хуже всего было, когда снимали наручники, – психам нравилось, что жертва сопротивляется, пусть и неумело и недолго. С силовыми браслетами сопротивляться не получалось и удавалось отключиться быстрее.
На шее сомкнулись холодные пальцы. Кэрт задергался, понимая, что все равно любые телодвижения бесполезны и только провоцируют буйных на новые витки забав. Сегодня для него выпустили четверых: душителя, насильника, спрейщика и еще какого-то новичка. Самым интересным было то, что буйные нападали и мучили только «гостя», хотя сами между собой не переговаривались и вообще никак не коннектились. Потом сообразил – различие в цвете одежды. Пациенты шестого были в желтых пижамах, гостей приводили в синих. Наверное, санитары шокерами и киборгами объяснили цветовую систему сигналов. В голове зашумело, легкие горели от недостатка кислорода. Если вовремя отгонят душителя – то синяки на шее будут проходить две недели, но каждый раз хотелось, чтобы санитары замешкались. Но вот киборги – они по приказу всегда точно отслеживали состояние жертв. И успевали вмешаться.
Темнота накатила спасительной, такой желаемой волной. И снова он увидел свою Искру. Они все-таки выбрали новое имя – Маша. Искину понравилось древнее, почти забытое значение имени – желанная. Виртуальная девушка хотела быть желанной. Она играла, соблазняла, кокетничала, заигрывала. Порой он даже забывал, что общается с визуализацией, а не с реальной девушкой, настолько красотка была живой и яркой. Какой, к хрену, уровень логики? Просто разумность – как человеческая опция мозга и личности.
– Знаешь, мне кажется, что ты создана для чего-то интересного, – не раз начинал этот разговор Кэрт.
– Конечно, все рождаются для интересных дел, но зачастую просто бездарно проебывают свою жизнь, – горько вздыхала Маша.
Кэрт кусал губы. Он знал, чего хотела его искин – создавать модели одежды. Поставить ей необходимые программы было делом одного вечера, купил пакеты моделинга и доработал даже. Но вот вторую часть желания – чтобы придуманные искином наряды демонстрировались хотя бы на виртуальных показах – он выполнить не мог. И оставался единственным зрителем, который, правда, любовался не калейдоскопом шмоток, а самой искин-девушкой, моделью и дизайнером в одном визуальном образе.
Пробуждение стало продолжением кошмара. Его окатили ледяной водой, приводя в чувство. Зрители хотели продолжения, а буйные не баловали новизной издевательств. Скорее бы снова отключиться, мечтал Кэрт, и опять видеть Машу, говорить с ней. На него навалились двое. Щипали, шарили по телу руками. От каждого прикосновения внутри словно поднималась волна тошноты и омерзения. И почему-то к самому себе. Психи действовали на инстинктах. Простых, примитивных. Но если опуститься на их уровень, то можно потерять себя. А это было страшнее. Он не хотел быть таким – с пустым взглядом, неконтролируемым слюноотделением и амбре, вышибающим слезы. Похоже, санитары не заморачивались санитарной обработкой своего зверинца. Намного легче было думать о новой утилитке, он ее не успел написать, но зато в голове бессонными ночами удобно было составлять строчки кода. Машу удалили, но он мог бы ее восстановить – он помнил ее, каждый знак и переход опции. Он бы смог. У них бы все получилось.
По ногам неприятно потекла кровь. Почему-то именно эта беспомощность и липкие струйки сносить было сложнее, чем разрывающие внутренности толчки. Насильник мог двигаться долго, а за две недели регулярных ночных «заповедников» у него и так там было разорвано все, что только можно. Главное, удобно, что обратно не гнали пинками, а приказывали киберам отнести. Потому что переставлять ноги не получалось. Даже если бы ему сказали: «Поднимайся и уходи, свободен!» – он бы не сдвинулся с места.
Дергаться в такт движениям, рефлекторно сжиматься от ударов и укусов. Орать поначалу, чтобы самому даже закладывало уши от собственного крика. А потом хрипеть в грязный пол. Это только внешний кошмар. Маше было страшнее – ее сущность убивали кусками. У каждого из них получился свой критерий персонального ада, в котором поодиночке можно было запросто увязнуть. Но вместе они могли бы попробовать выбраться.
Пришел в себя он в своей палате. Хорошо, что одиночка. Четыре квадратных метра. В общем зале на фиксации было намного хуже. А так можно попробовать свернуться клубочком, подтянуть колени к груди и с головой укрыться одеялом с въевшимся намертво запахом лекарств, страха и безысходности. Боль снова расползалась по телу, грозя поселиться как минимум на неделю. С унижениями и беспомощностью он, кажется, свыкся. Хуже всего было то, что он не знал, сколько тут пробудет. Кэрт закрыл глаза и, чтобы отвлечься, стал вспоминать структуру блоков Маши. Через четыре часа вдруг с ужасом осознал, что что-то забыл. И никак не мог вспомнить что. Это было хуже всего того, что с ним творили тут. Горло перехватывало от ужаса, руки занемели и стали просто ледяными, а внутри расползалась огромная бездна боли – он забыл код Маши… и Маши для него не будет больше никогда…
…Через три месяца состоялась комиссия и его заставили отвечать на вопросы врачей. Каждое слово ворочалось, словно камень, а ответы с трудом формировались в голове. А перед глазами возникла визуализация Маши, такая, какой она была в тот момент, когда ее зверски убивали. Кэрт даже слабо удивился – за последний месяц он не разу не видел свою виртуальную подругу даже во сне.
Мир раскололся как бы на две составляющие, а он сам «деформировался» на два разных человека. Одному было все равно, и он готов был молча и тоскливо сдохнуть, а второй скрипя зубами отвечал на вопросы. И хотел любой ценой выйти отсюда. Кэрт-первый дико возненавидел Кэрта-второго, который публично отказался от Искры. И даже поверил, что разумных искинов не бывает. Он был достаточно убедительным, чтобы его выписали, но оставили под наблюдением.
На то, чтобы стереть себя из всех баз, ушла неделя. На то, чтобы заработать немного денег на дорогу, потребовалось три дня. А потом еще один Кэрт просто умер и из-за путницы с документами его родители получили сообщение о трагедии постфактум. И соболезнования вкупе с горсткой пепла из городского утилизатора. Уехать получилось, сбежать от себя нет. Проще было самого себя убедить, что не бывает разумных искинов и ему это приглючилось. Но с такой мыслью было чуть легче жить и пытаться получить от этой гребаной жизни как можно больше удовольствия…