«Я сегодня занят. Я — художник, я рисую город
В непогоду…» (В. Харлов).
Странная это штука — приход Осени. Удивительное, волшебное действо. Оно стремительно и незаметно. Осень всегда приходит внезапно, ненавязчиво, исподволь. Ещё вчера было лето. Безудержное и бескрайнее, беспечное и бушующее, с зеленью, солнцем и зноем, зыбко дрожащим над дорогами и полями и лениво теряющимся где-то в клеверно-медовой бесконечности. Ещё накануне по лазури небосклона открыточно
расплывались тающие облачка. Ещё вот не далее, как вечером, горизонт был пурпурен и светел, и лёгкий сказочный ветерок игриво подталкивал к складкам этого закатного пурпура разнеженное, загорелое Солнце… А утро уныло глянуло из-под низких серо-свинцовых облаков глазами, полными слёз. Нахохлившаяся ворона хрипло прокаркала что-то, мечтая о лаврах эдгаровского Ворона, но так и не выучив его жутковато-эпического «Никогда!». Печальный Художник, в промокшем сером плаще с вечно поднятым воротником, мазнул своей кисточкой по оконному стеклу. И вот тебя уже теребят на озябшей аллее корявые чёрные пальцы ветвей за помпон вязаной шапки. Эта шапка — откуда она взялась? Ведь только вчера ты нахлобучивал на голову широкую соломенную шляпу, оставляя цветастую рубашку с коротким рукавом навыпуск поверх широких хлопчатобумажных бриджей… Но этой ночью, пока ты, как и большинство других, спал, отдыхая от дневных забот и путешествуя по миру грёз, являющему ночное продолжение бесконечного лета, свершалось древнее тайное волшебство. Печальный Художник привычно перекрасил мир в сто оттенков коричневого. Вещи ненадолго ожили. Выползли из почти забытой стопки в шкафу утеплённые Джинсы. С вешалки, на манер старого нетопыря, тяжело слетела флисовая Куртка, по пути неловко зацепив рукавом вязаную Шапку. Волшебной силы хватило им ровно настолько, чтобы Джинсы небрежно улеглись поверх бриджей, полностью спрятав их под собой, словно всегда лежали на их месте, Куртка тяжело повисла на вешалке, укутав жизнерадостную летнюю рубашку, а Шапка, чем-то напоминая ту взлохмаченную ворону, плюхнулась на полку в прихожей, столкнув лёгкую соломенную шляпу в дальний угол. Змеёй подполз Шарф, взобрался по Куртке, и, чуть свесившись, пристроился рядом с Шапкой. Растолкав нижние створки, вышагнули наружу важные кожаные Башмаки, пафосно протопали, на манер стареющего бюрократа, и расположились в коридоре, одним движением оттеснив за вешалку вчерашние легкомысленные сандалии. И всё стихло. Только Художник, понуро втянув голову в воротник, до утра бродил по аллеям и паркам, рассыпая на дорожках ворохи жухлых листьев, щедро поливая их коричнево-бурой смесью из своих волшебных тюбиков, да заботливо натягивая не небо старое клочкастое ватное покрывало, поправляя и подтыкая с боков, чтобы не осталось ни одного бирюзового проблеска. Повсюду следом за ним, словно на параде, шествовал целый отряд дворников. Дворники в такт шагам шаркали мётлами, распихивая ржавые листья по самым узким подворотням, по самым неприметным уголкам. Все они — и куртки, и шапки с шарфами, и дворники, и Художник — ждали прихода Королевы-Осени. А утром, с первыми тенями бледного рассвета, Осень шагнула в Мир, подготовленный верными подданными к её явлению.