Я — камушек, тихо выброшенный на берег. Тихий грустный камушек, никому не нужный, и не отличимый ничем от других камушков вокруг. Еще пару минут назад во мне билось сердце океана, я была частью великого организма, я знала, что я малая часть огромного. Я не боялась.
Как был короток мой заплыв. Волны прибили меня к берегу и ушли, а с ними ушла жизнь. Я больше не часть. Мне не хватает движения, но я не могу шевелиться, мне не хватает влаги, но я лежу брошенной игрушкой на сухом песке. Я не была частью океана. Я всегда была лишь ненужным камнем, но осознала лишь сейчас. Камни не умеют плакать. К сожалению, не камни рождают океаны из своих слез.
Забыть любимого человека никогда не получится в объятиях другого. Чужие поцелуи пусты и пресны. Только что меня целовали. Зря потраченная минута. Игра обиженной женщины опасна и страшна — ей хочется нравиться, хочется покорять, но внутри ее раковины давно пусто. Лишь оболочка. Теперь, если ее любят, то она ранит и не любит в ответ — ей больше нечем. Я еще не опустела, еще не переболела, не умерла окончательно, еще билась в конвульсиях, пытаясь сохранить что-то важное светлое внутри себя. Мне не нужна была пошлость. Я хотела маленькой девочкой на колени к папе. И чтоб по головке. И чтобы прижали к сердцу. Это был не папа. И утешать меня затея дурная.
Звонок в дверь — вышла из оцепенения. Кинулась. Дыхание, как у живой, когда надежда радостной птицей бьется в грудной клетке, принимая бег за отголосок полета. Запнулась у самой двери. А кто? На пороге стоял мой врач.
Была бы одна — ткнулась бы носом в грудь, ревела бы и не слушала. Потом бы решил, зачем пришел: то ли наушники забыл, то ли меня. Прижаться, найти опору. Сильного и умного, который, точно, не затем пришел, чтобы меня обижать. Люблю и ненавижу? Но я не одна. Может быть, я даже уже чья-то. А потому говорилось совсем и не то, и не так, и, даже не мной!
Слушать, как мужчины обсуждают тебя — самое противное дело. Слушать, что они говорят друг про друга — не дело вообще.
Два брата ругались.
— Какого черта ты притащил ее к маме?
— Какого черта ты к ней полез, если знал?!
— Что знал? Нечего знать было.
— … Сотрясение, больница… Без страха и упрека, и в белом халате?
— Ты валишь в свою Францию? Вот и вали. Там тебя давно заждались твои ГРИМАКи.
— Ну, хоть они, а не невеста…
Смешно и нелепо, как в дешевом детективе, когда перед обложкой выяснялись детали. Во мне что-то щелкнуло, я перестала дышать.
Бездыханным роботом, молча, взяла мужское пальто и сунула в руки первому. Ботинки, поднятые с пола, были прижаты к груди второго, и прямо в тапках он был отправлен за дверь. Замок провернулся, выступая в роли конечного знака препинания в данных отношениях. Я встала на носочки и со злостью дернула провод дверного звонка. Так проще. Посуды не будет, как и истерик.
Еще с полчаса я водила ручкой в тетради. Автоматическая поганка была плохо воспитана и предпочитала изъясняться исключительно матом. Потом она начертила мне две колонки, дабы показать ситуацию наглядно. В одной было написано: «заграничные планы, Оля пошла на хрен». Во второй: «невеста; Ольга на хрен, я сказал и весьма понятно». Обе колонки объединились фигурной скобкой, под ней ручка написала: «мама». И отметила жирненьким: «ХАНА!».
Вот ведь, как получается, и «симпатия» вроде была в обоих колонках, но в итоге перечеркнулась безжалостной шариковой засранкой. Воспоминание о «хане» вообще заставило поежиться и перевернуть страницу. Невеста красивая. Страница интернета улыбалась лучезарной счастливой улыбкой. Закрыть.
Дальше мы с моей шариковой подругой принялись плакать. Я — молча, а она словами. Я высказывала без страха и ограничений все свои эмоции. Свою обиду, досаду, свои несбывшиеся надежды. Я писала их отрывисто, короткими фразами, будто готовясь оторвать бумажку и съесть. Я писала их решительно, но не спеша, перечитывая, и прощаясь навсегда, признавая несбывшимися. А затем, после долгой паузы, пошло самое сложное. Я прощала. На каждую обиду находились несколько слов оправданий и моих, уже остывших мягких эмоций. Я прощалась, как с кораблем, уходящим в плавание, спокойно махая рукой с причала. Я отпускала обиды с прозрачной грустью воды: ведь больше никогда не увижу ни этот корабль, ни стоящего пассажира, который машет в ответ мне, грустно улыбаясь. И, уже совсем удаляющемуся силуэту, я стала крупным почерком выражать благодарность. Оказалось, что поводов много. Хоть и подтолкнул меня к глупостям, но уберег от других глупостей. Хоть и обнадежил зря, но зато помог поставить четкие точки над «i». Благодарность за встречи с моим прошлым и прощение. Благодарность за то недолгое время, когда чувствовала себя нужной и любимой, за замерзшее вино, за страстные стены, за платье. Благодарностей оказалось достаточно. И я отпустила с миром. Про Сергея ничего писать не хотелось. Ограничилась благодарностями за решение проблем сына и за то, что помог во всем разобраться. За поддержку, оказавшуюся вовремя. И не вовремя. Витька завтра туда не пойдет. Да я и адреса толком не запомнила…
Свет был потушен, а с полки вытащена большая тарелка. Лист полыхнул за секунды, оставляя лишь пепел. Мне стало холодно и пусто. Достала свечи, чиркнула спичкой, притащила плед и подушку. Сегодня я маленький нахохлившийся воробей. С головой обнятая мягкой тканью котенка. Чай с корицей. Тающий в чашке кубик сахара. С полки под потолком, потревоженной похищением свечек, упала колода таро. Хм. Разложила кельтский крест. «Жертвенность», «неудача», «девять чаш». Ну, хоть «дурак» — успокоил. Действительно же, дура, что с меня возьмешь. В прошлом чувствительность, в будущем женская сила, обман. Внутренний голос в помощь. Сила, что хочет зла, а совершает благо. Среди насущных необходимостей оказалось разрушение и хаос. Надеюсь, что карты довольны. А в финале сущим издевательством король чаш. Блин. Выкинуть.