>Василик Свартмэль<
Вот так всё было, пока я спал, почти двое суток. А сейчас — четыре утра. Чёрт, это ж надо было так оконфузиться-то… А ребята молодцы. Не подвели, не заистерили, всё делали по уму. Клим рассказал, уж что-что, а порассказывать ему – только позволь! Илана – просто герой. Сутки, считай, одна, среди всего этого… Вацлав – не в счёт, он, конечно, жизнь положит за любого из нас, не рассуждая, но вот подбодрить, утешить девушку – это не к нему… Ладно, к делу. Сон… Спал крепко, снов было много, они все были красочными, однако подробностей не помню совершенно — сплошная сюрреалистическая какофония. Одно запомнилось: во всех снах уверенно преобладал жёлтый цвет. Всё там было неправдоподобно жёлтое… Но больше ничего не помню. Проснулся… Хм… В общем, от необходимости естественных потребностей. Вышел из гальюна с полным пониманием состояния Ящера-Семиглавца из анекдота про кайф. Клим про плакун-траву рассказал, про пыльцу. Про тень в тайге упомянул. Затем рассказал про кошку, и предъявил, собственно, вещдок… Н-да, знатная кошица, красивая, пушистая, как будто вычесанная даже. Спросил – Клим говорит, мол, нет, они не чесали, конечно. Анализы показал, (всё равно не спим же!). О-очень они меня поразили. Судя по биохимии, фактический возраст кошки 15 лет, но физическое состояние тела – только-только вышедшее из подросткового периода… Бред какой-то. Надо завтра электронную томограмму снять.
Откуда ж тут эта кошка? Что, неужели первокурсницы по Универу болтают правду о древних потомственных дарских аборигенах, с их саманными домами, стенами метровой толщины и освинцованными крышами?! Ну, ладно. Пока – одни вопросы, без ответов.
Сделал себе анализ крови. Низкий гемоглобин. Вечно у меня с ним проблемы. Паршиво, надо выравнивать. Клим сказал, что у Иланы и Вацлава, наоборот, несколько завышен. И – у кошки. И что и Илана, и Вацлав из наркотического состояния самостоятельно вышли, без препаратного воздействия… Ещё шарада.
Илана пыталась связаться с «Землёй». У нас так условно принято – куда летим, там – по названию местности, а дома – «Земля». «Земля, Земля, я – Дар! Дар вызывает Землю!» В духе фантастики про полёты к звёздам. Романтично! Но, увы, безуспешно: романтике противостоит суровая реальность карты Таллена-Брокендорфа… Судя по координатам, мы в «области Трёх колец», в северной части… Вот, опять же, странно: радио не работает, а навигатор смог зафиксировать координаты. Выходит, что же – зона радиомолчания «прижата» к поверхности, а где-то выше, где шёл вертолёт, радиосигнал есть? Интересно, надо проверить эту гипотезу! Завтра с Иланой запустим «Серебряную стрелу».
21-й день месяца червен, 8ч. Утра.
Илана проснулась. Увидела меня, сначала обрадовалась, вроде, а потом спохватилась, надулась, говорить начала нарочито-отрывистыми фразами и на «Вы». Смешная… Едва добился, чего это на неё нашло. Оказывается, это она в начало моих записей заглянула, нашла эпизод, где я, будучи в лирическом настроении, о ней рассуждал. Обиделась… Пришлось извиняться. Ладно. Утрясли.
Пока утро и на улицу лучше не выходить, чтобы наверняка обезопасить себя от щедрой порции «бесплатной эйфории», решили с ней настроить «Серебряную стрелу». Это маленькая летающая модель вертолёта, стремительная и манёвренная. Имя у него такое, «Серебряная стрела». Управляется либо по радио, либо, если ситуация вроде нашей и радио не котируется, то – при помощи инфракрасного передатчика. Мощного, надо сказать, передатчика: если в зоне прямой видимости, то вертолётик уверенно контролируется на километровом расстоянии. Так что, думаю, запустить его с прикрепленной радиоантенной строго вверх на километровую высоту – идея вполне реализуемая.
Выяснили, во сколько воздух на улице полностью очищается от пыльцы. Оказалось, к часу дня. Её уже практически нет и в 12, но одна из пяти проб воздуха показала-таки присутствие пыльцы, поэтому решили перестраховаться. В час ни одна проба не показала положительного результата, воздух идеально чист.
Кошка с самого утра просится на улицу. Выпустили. Усвистала куда-то за ручей, только хвост мелькнул в траве. Ну, ладно, что ж, кошка – она и есть кошка: ходит, где вздумается, гуляет сама по себе.
Подготовили «Стрелу». Привязали медную проволочку-«волосок» к центру днища вертолётика: это и будет наша импровизированная антенна. У нас такой проволочки – катушка на полтора километра. Хватит и останется. Отошли со всем этим хозяйством на полянку перед ручьём – ровная полянка, в самый раз для взлётного поля «Стрелы». Прицепили аккумулятор. Оглядываюсь – вроде, всё хорошо, деревья не то что бы рядом, запутаться не в чем… Вот только ветер… Непостоянный, неустойчивый, налетает шкваликами мелкими, сиюминутными… Не нравятся мне эти шквалики, ну, да ладно, сдюжит «Стрелка», надеюсь. Обычно этих малюток с собой в рейс штук по пять-шесть берут – и видеокамеры на них запускают, и дозиметры, и даже металлодетекторы. Но мы-то ничего такого разведывать не собирались, и я не стал оформлять заказ на докомплектацию «Стрелок» – с нашими хозяйственниками связываться – себе дороже выходит. Оставил один, который после нескольких последних экспедиций ещё сохранился. И вот, пригодился, гляди ж ты!
Ставлю «Стрелку» на землю, отхожу, включаю пульт, синхронизирую инфракрасный передатчик с приёмником вертолётика. Дождался, пока лампочка синхронизации перестала мигать, ровненько загорелась, и запустил винт. «Стрела» взмыла в воздух, как из лука пущенная, и устремилась вверх. Я держал триммер направления на нулевой отметке, чтобы модель не отклонялась от вертикали, а просто поднималась и поднималась. Высотомер на дисплее пульта отсчитывал десятки метров. Вот перевалил за сотню… И тут налетел тот самый шквалик. «Стрела» качнулась в сторону, сбилась с вертикали и косо пошла на запад, над лесом. Я лихорадочно задёргал верньер триммера — вправо-вперёд-вправо-вперёд… Порывчик прошёл, и модель выравнялась, вернулась на траекторию. Высотомер продолжал быстро перебирать цифры: «140»…»150″…»180″…»200″….
Илана воткнула «хвостик» антенны рации между витками проволочки на катушке, с которой уходил к вертолётику едва заметный медно поблёскивающий на солнце «волосок», и пытается поймать волну. Безуспешно. Или высота мала, или гипотеза наша — полная чушь… Двести пятьдесят метров. Триста. Триста пятьдесят. Сигнал инфракрасника уверенный, вертолётик слушается идеально… Четыреста метров. Четыреста тридцать…
Не знаю, что я услышал раньше: автоматический позывной Университетской радиостанции или ликующий вопль Иланы, но второй сразу оборвался – Илана, поймав волну, «ушла» в наушники, колдуя над тонкой настройкой и калибровкой канала. И вот… «Земля! Земля! Я – Дар! Земля, ответьте Дару!» И тут же, эхом: «Дар, я — Земля! Слышу вас! Передавайте ваши координаты!» «Силь, диктуй координаты!!!» – Илана кричит так, словно перекрикивает ветер… Порыв налетел одновременно и на нижнем, и на верхнем эшелоне. Коротко прошумели ветки подлеска, по воде бочажка пробежало тёмное полукольцо ряби. Голос в динамике поперхнулся, сменился коротким свистом и улюлюканьем, на долю секунды пробился снова – и пропал окончательно, оставив после себя только сухие потрескивания пустого, мёртвого эфира. Я задрал голову вверх, солнце тут же немилосердно резануло по глазам, я заморгал, будто словил «зайчика» от электросварки… Когда перед глазами посреди белого сияния мохнатых световых пятен возникла картинка окружающей действительности, вертолётика в зените уже не было. Оборвав прикреплённый волосок антенны, «Стрела» стремительно заваливалась к югу, за верхушки чёрно-зелёных ёлок, едва заметно дрожащих в жарком солнечном мареве. Гранатовый глазок синхронизации на пульте часто и беспомощно мигал, показывая отсутствие связи с приёмником…
Немая сцена была долгой. Мы молча проводили исчезающую за лесом «Стрелу», а с ней – нашу, практически, сбывшуюся надежду на связь с «Землёй»… Тут Клим выдаёт:
– А чего долго думать? Идти надо. «Стрела» без управления сразу высоту теряет, так? Она была на высоте около четырёхсот, значит, искать-то всего – в километровом радиусе, к тому же не знаю, как вы, а я направление отлично помню, обыскивать придётся совсем небольшой сектор, метров сто, ну, двести!
– Клим, – говорю, – ты сам-то подумай: у нас ведь и снаряжения-то для пешего похода — минимум, смешно даже для туриста, а не то, что для экспедиции по аномальной зоне! К тому же, в вертолёте кому-то оставаться надо по-любому. А связи не будет точно так же и с вертолётом, как сейчас – с «Землёй»…
Тут Илана выступила, и, разумеется, на стороне Клима:
– Хорошо, это всё верно ты говоришь, но – что тогда ты предлагаешь? Вырыть перед «Северином» братскую могилу, завалиться туда, в тесных дружеских объятиях, и помереть через пару дней от передоза? Да на меня наркота эта пыльцевая толком не действует. Мне и от передоза-то не умереть вместе с вами. Так что, ты как хочешь, а лично я – за поиски «Стрелы».
Что ж… Старая истина гласит: если ты плюнешь на коллектив – тот утрётся, а вот если он плюнет на тебя – ты утонешь… Пришлось согласиться с большинством. Значит, поисковая мини-экспедиция. В тайгу. По косвенному ориентиру. Без соответствующей экипировки… Ничего так перспективка. Вполне «в духе»…
Решили вернуться домой, всё детально обсудить, подготовиться настолько, насколько это возможно, а выдвигаться – завтра, сразу после оседания пыльцы. Спасибо, хоть день сейчас как раз самый длинный в году, а то на поиски и вовсе времени бы не оставалось, только на дойти и вернуться обратно…
Пришли в вертолёт, разложили оборудование, вскипятили чайник. Есть никому не хотелось. Но – надо! Режим, ребятки, режим. Режим и дисциплина в любом походе – панацея от доброй половины возможных бед. Если вообще не от большинства. Налили чай, открыли разогретые пайки. За столом обсудили нюансы и состав завтрашнего рейда. Клим пустился в цветистые рассуждения о том, как было бы здорово в ближайшем будущем поменять наш «Северин» на «Си-12», ну, в крайнем случае, хотя бы на «СИ-8»…
– Узбагойзя, – говорю, – ратушный мечтатель… Если «Северина» нашего не восстановим и не сбережём, вертолёта нам больше не видать, как васпова милосердия. Ни «Си-12», ни даже «Си-2», ни в ближайшем, ни в отдалённом будущем. Нашу «карто-граундную ячейку» и так терпят, считай, из милости, да и то благодаря тому, что в Правительстве наши доктор и доцент сидят. Сам посуди: мы ж не прибыльны, ни с какой стороны, наоборот, убыточны – а, значит, не рентабельны. А вложений-то мы и так требуем — ой-ёй-ёй! Мне, когда я очередной заказ на оборудование у Фриды подписывать иду, и так приходится сердечные капли в кармане таскать и валерьянку… Капли – мне, валерьянку – Фриде… А если я обнаглею и с требованием на вертолёт приду – придётся пригнать катафалк и с собой капельницу с магнезией тащить… Капельницу – Фриде, катафалк – мне… Так что, вылезай из красных шортиков и песочницы, надевай комбинезон и сосредотачивайся на ремонте «Северина» под мудрым руководством Вацлава, любой ценой и за кратчайший срок!
После этой зажигательной речи в горле у меня пересохло, и я налил себе кружку ананасового компота из большой консервной банки. Тут подал голос Вацлав:
– А чего там ремонтировать-то? Там всё цело, я даже профилактику сделал и масло поменял. Только топливный насос сдох, начисто. Не восстановить, ибо нечего: он изнутри сгорел, обмотка выгорела. Только новый ставить. Будет новый – работы на пятнадцать минут.
Вот те раз… Нет, я, конечно, знал, что у нас насос неисправен, мне Вацлав ещё утром в общих чертах отчитался. Но, как оказалось, очень в общих чертах. О том, что насос не подлежит реанимации, я впервые узнал только что, впрочем, вместе со всеми, кроме самого Вацлава… Упрекать его в слишком позднем уведомлении не было никакого смысла – ну, узнали бы эту новость на три, пять, десять часов раньше – полегчало бы? Попытались было порассуждать, откуда тут можно раскопать новый (ну, во всяком случае, хотя бы рабочий), насос, зашли в тупик, и условились решать проблемы последовательно – вот разберёмся со «Стрелой», тогда будем думать, где искать насос. Во всяком случае, тогда, возможно, у нас появится связь с «Землёй» – а, значит, появится надежда на помощь…
Стали выбирать, кому предстоит идти. Решительно оборвав любые возражения, я возглавил список, поскольку мне отыскать «Стрелу» будет проще всех – опыт работы с этими модельками у меня многолетний, как-никак, мастер спорта по авиамоделизму, чемпион Южноуделья. Вторым, без особых споров и пререканий, определили Клима: Илана – лучший радист из нас, единственный оператор тепловизора и лучший стрелок из парализатора, а на случай обороны «Северина» парализатор – штука незаменимая, частенько случается, что он оказывается эффективней огнестрела, ибо пуля валит сразу далеко не всякую живность, а нервы – они и у волколака – нервы. Даже при попадании активного состава на хитиновую броню вещество умудряется просочиться под пластины, а даже самое ничтожное соприкосновение его с живой тканью даёт неизменно высокий эффект. Жалко вот, что с собой парализатора не возьмёшь – второго-то у нас нет… Да, ладно, один чёрт, ни я, ни тем более Клим на этом парализаторе и режим-то выставить не успеем, когда нас какая-нибудь местная бабайка уже будет без соли и без лука уплетать… Лучше будем надеяться, что никаких бабаек тут нет. Из оборудования решили взять, конечно, дозиметр – каждому, компас, металлодетектор, бинокли с инфрарежимом, ножи и топорики для мелкого бурелома. Кроме того, я взял свой диктофон, а Клим – маленькую походную фотокамеру. Дополнили список клубком дакронового шнура, двумя сухпайками (как там: «Идёшь на день, еды бери на неделю»?), пистолетами, ракетницей и пистолет-маркером. В нём краска днём блестит, как кусок зеркала, а ночью светится. Будем по пути деревья метить. За сборами не заметили, как время прошло, вечер настал. Сходили по двое на ручей, искупались, поужинали, не особо заморачиваясь – и спать.
А кошка так и не вернулась. Жаль даже как-то…
Итак, 22 день месяца червен, час дня.
К выходу всё готово. Сей «гроссбух» остаётся на «Северине», под ответственностью Иланы. Свои заметки о спасательной экспедиции к месту предполагаемого падения «Серебряной стрелы» я буду записывать на диктофон.
13ч. 15 мин.
Мы отправляемся. Ни васпы вам тут, ни болотника, ребята.
>Илана Поленз<
Это снова я, Илана Поленз. 14ч.00мин.
Проводили ребят. Тоскливо как-то, и тревожно… И страшно немного. Тогда, когда они спали, всё иначе было: форс-мажорные обстоятельства, эффект неожиданности и всё такое… Некогда было бояться просто и тосковать. А сейчас – никакой неожиданности… Да и форс-мажора, в общем-то, тоже нет… Так, нечего хандрить! «Ладно!» – как любит повторять Свартмэль. Займусь-ка я поплотнее нашей плакун-травкой! Да, и ещё надо будет понаблюдать вечером у заводи: неужели тут в принципе не водится ни комаров, ни стрекоз? Кстати, бабочки днём летают, и не только синие те, гигантские. Разные есть, и самые обыкновенные, вполне привычные. Желтянку видела, лимонницу, зорьку. Кажется, когда утром в окно смотрела, видела махаона, но не уверена. Далеко пролетал.
*диктофонная запись* Василик Свартмэль
– Четырнадцать тридцать. Отошли от «Северина» метров на пятьсот, а его уже не видно. Лес густой и перманентно захламлённый. Это связано, очевидно, с неравномерным произрастанием лиственного подлеска: в некоторых местах он буйный и густой, а в некоторых – отсутствует вовсе. Нам пришлось преодолеть уже два таких «леса в лесу». Через первый ломились насквозь. Завален был – дико! Второй обошли, он был меньше. Идём дальше. По прикидкам Клима, осталось не долго, примерно столько же. Ничего примечательного пока.
– А, нет! Вот это интересно… Стоим перед странным образованием, словно по земле прыгал гигантский слизняк, размером примерно с телёнка. Последовательные пятна слизи на земле, на расстоянии примерно пол-метра одно от другого. Отчётливо наблюдаются четыре таких пятна, дальше идёт бурелом, что на нём и за ним – отсюда не видно. Слизь желтоватая, густая, клейкая. Слой не толстый, не более сантиметра. Примерный диаметр пятен – сантиметров семьдесят-восемьдесят, форма не правильная, хотя и симметричная. «След» из этих пятен ведёт на юг, то есть, в нужном нам направлении. Решили пойти вдоль следа.
– Обошли бурелом. След, похоже, прошёл прямо по завалу, за завалом – продолжается точно так же, как в начале. Идём дальше.
– Прошли семьсот метров. Внимательно смотрим по верхушкам ёлок: если «Стрела» упала здесь, то она, скорее всего, на верхушках. След резко ушёл на восток метрах в ста позади.
– Впереди большой просвет – прогалина или поляна. Или вырубка?
– Миновали километровую отметку. «Стрелы» нигде нет. Прямо перед нами – болото! Кочки и сухая трава – по пояс. Идём по краю болота вправо, на запад.
Тетрадь. Илана Поленз
Ой, мамочки… Вот теперь – страшно по-настоящему. Пошла на ручей, за травой. Не успела дойти до заводи, как налетел ветер, да такой, что с нашего завала, где вертолёт, мелкие ветки и сучья полетели. Я услышала, с какой силой хлопнула дверь вертолёта… И стало темно, тучи налетели со скоростью ещё большей, чем ветер. Я даже вскрикнула, и скорее побежала обратно. Ветер дул сбоку, рванул так сильно, что повалил меня прямо на ветки завала, но не опасно, я перекатилась, схватилась за сучья потолще и стала перебираться ближе к вертолёту. Едва доползла, спасибо, Вацлав фары зажёг и навстречу выскочил, встретил меня почти сразу у края завала и помог добраться. Залезли внутрь, захлопнули дверь. Я только тут, когда отдышалась, поняла, до чего же я перетрусила… А на улице дождь хлынул, прямо как из-под крана! По обшивке гудит, слышно внутри, не смотря на звукоизоляцию… Мамочка, бедные ребята! Как же они там? И ведь ничего, ну, ничегошеньки не предвещало такого! У них — ни палатки, ни тента… Костюмы, правда, надели не промокаемые, да разве такой ливень любая ткань удержит?
Как отошла немного, спрашиваю Вацлава: «А чего ты сразу-то за мной не пришёл, когда ЭТО началось? Я едва до завала добежала от ручья…» А он: «Дык, я спал…» Он неисправим. Такое не лечится.
Вообще, была договорённость вовсе из вертолёта не выходить поодиночке, но сейчас нас всего двое, поэтому один идёт – другой в вертолёте… Но не СПИТ же!!!
0ч.30мин.
Дождь кончился точно так же, как и начался, раз — и нету. Ещё через десять минут ветер стих так же внезапно.
1ч.10мин.
Выглянула на улицу — полное небо звёзд и ни единого облачка. Боги… Мне всё это не приснилось?!
Ребятам явно придётся ночевать ТАМ. Очень волнуюсь за них. Надо спать ложиться, а воды-то мы не принесли! Отправлю Вацлава.
Вацлав вернулся, принёс воду, много, два бидона. Сказал, что, пока набирал, видел тень на другой стороне ручья, большую, около метра длиной, а высотой поменьше. Бесформенная, вроде плюшки. Она затаилась на траве за ручьём, а потом, когда бидон об воду плеснул, упрыгнула в кусты. Звук, говорит, был, чавкающий такой, ну, или плюхающий. Вацлав, конечно, следом не пошёл, но воды всё равно набрал: «Обещал же», – говорит. Хорошо, что меня там не было! Я всё понимаю, но на сегодня такое – уже перебор!
*диктофонная запись* Василик Свартмэль
– Двадцать третье число, два ночи. Пережили армагеддон локального масштаба. Жуткий ветер, совершенно чёрные тучи и даже не ливневый, а ураганный какой-то дождь. Началось мгновенно, и всё сразу. Над болотом носились сухая трава и мелкие ветки, словно живые. Озвучка была – куда там спецэффектам в «Комнате ужасов». Мы сперва даже запаниковали: страшно! Какой-то первобытный, пещерный страх. Ладно, думаю, надо спасаться, а не изображать броуновское движение молекул. К чести Клима, он себя в руки даже раньше меня взял, подошёл, по плечу хлопает: «Идём в лес». Отступили в лес, но не прошли и десятка метров – ёлка наклонная, почти упавшая, а толщиной – в два обхвата, сучья нижние на земле лежат ярусов в пять. Мы под них, а там – натуральная пещера: под корни уходит промоиной, а сверху – стволом и ветками закрыта. Сразу тише стало в разы, и ветер почти не ощущается. И – сухо! Не смотря на безумный дождь. Ну, потом с нас натекла, конечно, приличная лужа, но то – С нас, а не НА нас! Отдышались, сидим, радуемся удаче. Чёрт, вот ребята-то в вертолёте, наверное, переживают! Особенно Илана.
– Четыре часа. Дождь кончился. Как выключили! И ветер. Вообще, всё это безобразие кончилось, тишина. Только слышно, как отдельные капли по веткам шелестят. Решили поспать пару часов, раз уж так повезло с этим местечком.
– Полшестого. Утро. Светает уже. Проснулся, спать больше не хочется. Не снилось ничего, так, пара невнятных обрывков, ничего не значащих. Снаружи – шорохи какие-то, потрескивания… Лес. Люблю я такие вот пробуждения утром, в лесу, после дождя… Светло как-то на душе, и надежда на что-то неведомое в воздухе прямо разлита, на новое что-то и хорошее. Хочется свершений и открытий…
Клим спит ещё, будильник ставили на шесть. Выйду, осмотрюсь вокруг.
ТЕТРАДЬ. Илана Поленз
Девять утра. Как хорошо, что Вацлав принёс воды! Чувствую себя, во всяком случае, определённо и твёрдо находящейся ЗДЕСЬ. В ЭТОЙ реальности. После сегодняшней-то ночки! Сперва этот мини-ураган местного масштаба, а потом ещё и сон. Чуть с ума не сошла, проснулась от недостатка воздуха, дышу так, будто полдня с рюкзаком по горам бегала. Сон описывать не буду, пусть Василик хоть молнии мечет – не буду, и всё. Ночью, под дождём, на болоте, с ТАКИМ… Бррр, нет. НЕ БУДУ!!! Не пятошная ночь, и на том спасибо…
Ну, а вот делать-то что теперь? Собиралась Плакун-травку исследовать — не добыла образец… Печалька.
Нет, это требует описания! Думаю, приготовлю завтрак, не от Вацлава же чуда ждать! Смотрю — а он у плитки! Колдует!!! Котелок на плите, пар поднимается… Я чуть дара речи не лишилась. Подхожу посмотреть на чудо кулинарного искусства (он же отродясь ни макарон, ни картошки не варил!!!), заглядываю в кастрюльку ему через плечо, да так и замираю: там непонятное нечто налито, радужные разводы по краям кастрюльки, и в этом железяка какая-то плавает!!! И разит отуда, как старого телевизора, какой у нас во дворе по осени мальчишки подожгли. Я, как рыба, воздух хватаю, а что скажешь? Слов нет! «Это ЧТО??!!» — говорю, а он мне: «Насос. Корпус от него…» Насколько я поняла, он там какую-то штуковину пытался так отсоединить, клей, мол, растворится, которым она приклеена, и всё отпадёт… Нет, я в шоке вообще. Сходила в гальюн, принесла жуткое средство, им Василик унитаз посыпает, от жиров и наслоений всяких, бухнула у него перед носом на столик: «Чисти, – говорю, – после этого зельеварения, пока в кастрюле свою альтернативно-одарённую физиономию не увидишь, и учти: хоть капельку запаха этого ужасного почувствую – будешь эту кастрюльку на поясе носить и есть исключительно из неё. Завтрак, обед и ужин.» Что вы думаете? Ему по барабану! «Это, – говорит, – не кастрюлька, это котелок…» И — ВСЁ!!! Хоть бы извинился! Вот не зря его Клим как-то ленивым кабаном окрестил — кабан и есть…
На удивление, адская кухня Вацлава настроение не испортила – наоборот, как-то подняла даже. Даже смешно стало потом. Правда, завтрак готовить не стала – пусть свою железную «стряпню» грызёт, если горяченького захочет! Консервы овощные открыла и компот.
Ох, как время-то медленно идёт! Ещё только одиннадцать! Мысли всякие в голову лезут… Хотела почитать – вообще не идёт, первую строчку читаю, а на десятой обнаруживаю, что думаю только о ребятах: как там у них, что с ними, вообще… Если завтра не придут – пойду сама их искать, оставлю тут этого питекантропа, запчасти варить, всё равно он из парализатора и слону в ухо не попадёт с десяти метров… Скорее бы час, хоть на улицу выйти! За плакуном всё же сходить надо…
Ух, ты! Точно ведь, махаон – вот летает, близко совсем! Интересно, у них что, полная невосприимчивость к воздействию пыльцы, у бабочек этих? Вон ещё одна, красненькая какая-то, не вижу рисунка, чтоб точно сказать, какая… Вон капустница банальная… Даже две. Ой, ракета! Ракета над лесом, красная. Смотрели с Вацлавом, как она описала в небе большой крутой полукруг, и, догорая, упала в тайгу. Красная — опасность!!! Боги, ДА ЧТО ЖЕ У НИХ?? Ждали, затаив дыхание… Нет, вторая не взлетела… Значит, предупреждение, а не крик о помощи… Я с ума сойду скоро с ними…
*Диктофонная запись* Василик Свартмэль
– Восемнадцать часов того же дня. Я, кажется, ранен… Так, ладно… Всё по порядку. Утром вышел осмотреться. Лес кругом весь в каплях от дождя, и эти капли горят на солнце. Не до сравнений и метафор сейчас, а тогда – целый ворох их был в голове, хоть стихи пиши. Красиво. Тишина, солнце только-только из-за горизонта выходит. А с болота доносится лягушачий хор, стройный такой, мелодичный даже. Я ещё подумал : забавно, мол, первый раз тут, в Даре, лягушек слышу… Пошёл на болото посмотреть, благо, до него метров 15, не больше. Вышел, гляжу… Болото как болото, сухое, клюквенное-брусничное. Большое. Деревьев на противоположной стороне не видно, только обычная для таких мест редкая, чахлая лиственная поросль. Я стою как бы в центре бухточки, у меня и справа заросший лесом мыс, и слева. Решил до правого мыса дойти, глянуть: продолжается там болото, или что там, вообще. Сам смотрю по верхам травы, всё подсознательно «Стрелу» свою высматриваю, хотя умом-то прекрасно понимаю уже, что после ночного погодного катаклизма не то, что «Стрелу», дай боже «Северин»-то на месте застать… Мыс близко, захожу за него, по опушке, и застываю на месте. На болоте, метрах в пятидесяти от края, сидит ЭТО… Я сначала вообще не проассоциировал, что, вернее, кто это, собственно, такой, заштампованное сознание рядового научного сотрудника отказалось давать этому объяснение. Но потом, минут после трёх тупого разглядывания, понимание всё-таки пришло: на болоте сидело, собственно, то, чему и полагается классически там сидеть, а именно – жаба. Ну, или лягушка – тут было уже не до тонкостей. Красно-медного цвета, с бронзовым отливом. Где-то на периферии сознания, открыв толстый люк, высунулся я-романтик, и пискнул: «Красиво!» Не убедительно пискнул, впрочем. Жаба была размером примерно с кабину среднестатистического легкового автомобиля, если отрезать капот и багажник. На её щеках равномерно надувались пузыри – не два, как обычно бывает у «поющих» лягушек, а много мелких. Причём, надувались то одни, то другие; одни надувались больше, другие меньше, и имели, соответственно, разную окраску, прозрачную, с волнами радужной побежалости: жёлтую, оранжевую, изумрудную, коричневую. Когда пузыри, наполнившись воздухом, начинали сдуваться, раздавалось точное подобие лягушачьего пения, и от разных пузырей звук шёл тоже разный: выше, ниже, прерывистый, ровный, потише, погромче… С расстояния создавалось твёрдое впечатление, что здесь в болотном бочаге просто скопилось некоторое количество «поющих» лягушек. На голове жабомонстра красовался не то атавизм, не то зачаток коронарного гребня. Я осторожно снял с пояса и поднёс к глазам бинокль. Гребень представлял из себя три довольно изящной формы кожистых отростка-зубца, стоящих вертикально полукругом, крайние зубцы чуть пониже среднего. Далее на шее животного расположены ещё три (во всяком случае, дальше я не мог увидеть, жаба ведь сидела ко мне передом) совсем маленьких зубца, растущих по хордовой линии. Каждый следующий зубец меньше предыдущего. Увлекшись рассматриванием подробностей, я пропустил момент, когда чудище сфокусировало глаза на мне, и с грацией самой обычной жабы развернулось мордой точно в моём направлении. Бинокль приблизил почти вплотную огромный пурпурный глаз с водянисто-бронзовой, пронизанной тонкими красноватыми прожилками радужкой. Глаз смотрел в упор, как мне показалось, именно на меня… Тут нервы не выдержали, и я побежал.
Прервался, дыхание перевести. Не курю вот, а то, точно, перекурил бы…
Так. Побежал я. К ёлке нашей, к Климу. Подбегаю, ноги заплетаются, дышу, как паровоз на подъёме. Клим проснулся уже, вылез из елового шатра, смотрит на меня: «Где?» – единственное, что спросил. Я говорю: «Кто?!» Он отвечает: «Васпа!» Ззараза, ну, надо ж так талантливо неуместно шутить уметь! «Идиот, – говорю, – снимай пистолет с предохранителя, настраивай свою камеру, пошли! Только тихо!» Подкрадываемся к месту, хотя, я оттуда так ломился, что если бы жаба меня слопать была настроена, она одним прыжком бы давно уже тут была, при её-то размерах. Прошли лесом, среди ёлок. Выглядываем – сидит, где сидела, в ту же сторону смотрит. Только больше не поёт, и пузыри не раздуваются. Клим будто рассудок потерял: «У-уух, ты, ёлкин хвост!!!» – и ну камеркой своей щёлкать, перенастраивать режимы, щёлкать опять… Потом рюкзак одной рукой, не глядя, стряхнул со спины, мне той же рукой помахал, мол, забери, и медленно, цыплячьими шагами, пошёл на сближение с монстром. Я стою, губами шлёпаю – а что сделаешь-то? Ну, сделал самое глупое, что можно представить: пистолет из кобуры вытащил и засеменил с ним в ногу.
Идём, кочки ногами трогаем, прежде, чем вес перенести — шаг, два, три… Жабища сидит, хоть бы что ей. Оно понятно! Говорят, носорог близорукий, но при его размерах – разве это его проблемы? Так и досеменили ей почти что под самые передние лапы. Как ближе-то подошли, смотрим, а там у неё не то полянка естественная, не то просто место ею самой вытоптано, в случае, если она тут давно и не в первый раз сидит. Приличная такая полянка… А справа от жабы, между кочек, стоит наша «Стрела». И, главное – нет бы, валялась, там, или в траве запуталась… Стоит на шасси, словно её кто специально поставил, приготовив к взлёту! И тут Клима «прорвало». Ка-ак он захохочет… Камеру опустил, пытается сохранить более-менее неподвижное положение, а сам ржёт, прямо просто давится от смеха. Покраснел, как гранат, слёзы на глазах выступили… Я в полном ступоре и почти в панике, шепчу на всё болото: «ДУРЕНЬ, ЧЕГО РЖЁШЬ??!!» А он ухохатывается, сказать что-то пытается, слова в смехе тонут, только рукой с камерой тычет то на жабу, то на модель… Потом, вроде, «проглотил смешинку», шепчет с той же громкостью, между приступами хохота: «Ч-ЧЕГО СТОИШЬ, КАК ПЕРВЫЙ РАЗ РОДИЛСЯ?! ИДИ, ЦЕЛУЙ, ВАСИЛИК-ЦАРЕВИЧ!!!» Тут уже «сорвало» меня. Я вообще и в спокойной-то обстановке не терплю, когда на моего отца намекают, по имени его славному прохаживаются. Могу и леща отвесить, кому понаглее… А тут… Развернулся, руку с пистолетом вскинул, да с отяга, по шее ему… Метил. Потому что не успел я удар-то довести. Гигантская жаба развернулась на треть оборота, присела на передних лапах, и припечатала меня упругим, хлёстким языком, покрытым, как мне тогда показалось, горячей слизью. Я отлетел на полметра и плюхнулся на кочки, Клим тут же шагнул ко мне, но не прыгнул, а именно шагнул – плавно так, как в замедленном кино, переставляя ноги, и так же плавно сел на меня, как на бревно, одновременно поднимая зажатый в обеих руках пистолет… Но выстрелить ему не пришлось. Втянув язык и не обнаружив прилипшей к нему добычи, жаба, как мне показалось, разочаровано, переваливаясь, развернулась к нам филейной частью, и, неуклюже переставляя кривые бородавчатые лапы, уковыляла в сухие травяные заросли. А я потерял сознание, или, проще говоря, банально хлопнулся в обморок.
Сейчас вот сижу, дописываю эту запись – не обрывать же на полуслове, что называется… А самому аж не верится как-то, до того всё произошедшее похоже на сон, на сказку, на кино какое-то объёмное – только вот не на жизнь… Ладно, продолжаю по порядку. Выключило меня, значит… Прихожу в себя — чувствую, «еду»: камыши вокруг качаются — вверх-вниз, вверх-вниз… Туго соображаю, что мой «транспорт» – это Клим. Так мне, блин, неловко стало, за свою выходку… «Слышишь, — говорю, — Климка… Всё, ключ на «Стоп». Сам я дальше пойду.» Он опустил меня ногами на землю, стоит, дух переводит, улыбается. Вокруг жара такая, у него капелька пота на носу висит, блестит… Смахнул он её рукой. Такой он родной, свой, Климка. И – верный. Таких друзей не часто кому в жизни везёт встретить. Горжусь я дружбой с ним… «Ты, это, — говорю (слова – как вата, смешанная с безвкусной столовской манной кашей), — ты прости. Если такое можно вообще простить…» Смеётся. «Дядька, – говорит, – не усложняй. Руку можешь поднять? Ага, ага, эту. Можешь?» Ну, поднимаю: «Могу, говорю. А что?» – «А теперь, говорит — резко её опусти, и скажи: «А, пошла вся эта фигня!» Я прыснул. Подловил опять, клоун-недоучка! Однако, цели он добился: напряжение как-то сразу улетучилось. Тихонько болтая, мы отправились дальше, с твёрдым намерением побыстрее дотопать до «Северина». На моём рюкзаке, пристёгнутый за шасси к стропке, болтается злополучная «Стрела»…
А-а-а!
Вода закипела. Ну, мне так показалось. Это что? Это ко мне подбираются розовые громадные мокрицы?
Ой папочка!
Я открыла рот для визга… туда хлынула вода. Оу… бульк… кха-кха-кха… Ой, га-а-адость какая… В рот попало что-то лохматое, типа ниток — водоросли? Кто-то живой? Фу! Пфе! Кха-кха-кха!
Что-то мелькнуло совсем рядом… такое… светлое, толстое… мок… мокри… Это она?
Я вылетела из воды, как пробка из бутылки шампанского.
Заколотила руками по воде, отплевываясь во все стороны, откашливаясь, брыкаясь изо всех сил — а вдруг гадкие мокрицы уже рядом, это ж ужас, хуже только тараканы из Марокко, громадные такие…
Стоп!… Руками? Руками?!
Руками…
От неожиданности я хлебнула воды и чуть не пошла ко дну.
Руками!
У меня есть ру… получилось? Получилось! Кхе, тьфу, оуп… бульк… а грудь? Грудь есть? И я снова ушла под воду, потому что опустила руки, нащупывая бюст… Есть! На месте… Ураааааааа! Спасибо тебе, господи! Спасибо тебе, шаман… Куда ты меня тянешь, тьфу, ой, ты мне все волосы спутал?! Я ж еще не все проверила-а-а!
Не собираюсь я тонуть! Отвяжись…
Но этот паршивец выволок меня из воды, протащил по песку и уронил на траву! Да еще сам сверху упал! Эй, а ну слезь!
Слезь, мешаешь!
Ноги! У меня снова есть ноги… Господи-и-и! Мои ноги, ножки модельные, которые папа называл сосенки на лесоповале… Мои волосы… Ура-ура-ура!
Шаман так и застыл с открытым ртом (хоть бы тину выплюнул, спасатель хренов!), глядя, как я с криками прыгаю по песку, рассматривая то ноги, то руки, то голову щупая. Не лысая, не лысая, не лысая-я! У меня есть волосы! Красивые! Зеленые! Блестящие!
Стоп…
Зеленые?!
А-а-а-а! Я помчалась к озеру, посмотреть, наклонилась к воде… Зеленые! Зеленые-е-е-е!
— Кто? Кто зеленый? — пытался добиться ответа шаман.
Его только не хватало! Во тупой! Или у него с глазами плохо? Или, можно подумать, тут зеленые волосы у всех?
— Они! — объяснила я этому дебилу, ткнув пальцем в волосы, — Вот, видишь?
Он помолчал. Точно, плохо. Или с глазами, или с головой! Знаете, что он меня спросил?
— И… чем это так огорчило госпожу? — спросил этот тупоголовый красавчик… — У вас на родине водоросли не зеленые?
А?
Я открыла рот. Что?
— Чего?
— Я говорю, водоросли в волосах мешают госпоже? — терпеливо повторил он, — Так дайте, я сниму…
И снял. Я закрыла рот. Посмотрела на отражение — порядок. Потом прицельно глянула на блондинчика…
Шаман, а шаман?! А в тебе что-то есть…
Все-таки мужчины бывают иногда беспредельно тупыми. Иногда кажется, что единственный из мужиков, у кого в голове есть мозги, — это папа!
Папы тут нет, жалко…
Папе бы в голову не пришло притащить только что вылезшей из озера девушке (замерзшей, между прочим, девушке!) свои штаны и рубашку! Он бы подумал своей головой, как я надену это? Оно ж размера на три больше! Я ж в нем пугалом смотреться буду!
Мужчина, блин!
Нет, сначала все хорошо… Шаман принес мне кусок какой-то материи, выпутал из волос оставшуюся тину, гребень нашел (кретинская у них культура — до массажной щетки эти отсталые еще не додумались! Сижу я у костра, мне волосы расчесывают (бережно, между прочим, расчесывают!). Короче, сижу, млею, хорошо так… Птички поют, кругом красота, красавчик блондинчик рядом… Ну вот что б вы на моем месте захотели? Ну вот. Я тоже…
И говорю этому… шаману блин! Говорю: иди, мол, сюда…
Он… знаете, что сказал? Вот-вот… Зачем, говорит!
Они тут от рождения тупые, или ему по голове кто-то неудачно настучали? Я что, прямо сказать должна?!
Специально для отсталого этого повторила помедленней: иди, мол, сюда, погреемся… Знаете, чего сделал? Порысил в избушку и приволок… штаны и рубашку!
Я думала, он за матрасом там или еще за чем нужным, а он… да меня в жизни так не оскорбляли! Так, значит, да? Ах ты…
Подняла я эту одежку двумя пальчиками, покачала и так на шамана глянула, что он корзинку с продуктами чуть в костер не уронил…
Ладно, думаю, может, он все-таки не полный тормоз!
Намекаю, мол, я люблю побольше тепла… и чтоб кожа… понятно? Молчит… Я намекаю, что в принципе, можно, чтоб и волосы были, ничего против не имею… Светлые.
Понятно, говорит. Будет, говорит… Пусть госпожа пока изволит пообедать…
Ладно, говорю. Изволю. Давай…
Салфетки, конечно, не принес, но мясо было обалдеть какое вкусное, ну ее нафиг сегодня, эту диету! И яблоки, и сыр, и вино… Я даже хлеб съела, хоть в нем калорий, наверно, с миллион! Вкусно, между прочим.
Хлеб-то меня чуть и не убил!
В смысле, я им чуть не подавилась!
Вы б тоже подавились, если б перед вами ни с того ни с сего рухнула зимняя дубленка! Большая, размер ХХХL не меньше, из какого-то светлого зверя, вроде медведя… Белого.
Я смотрю на этого шамана — весь сияет, как блеск для губ.
Вот, говорит. Как вы просили госпожа — кожа с мехом! Редкий вид, снежный тигр, красота неописуемая, стоит какие-то немереные деньги, из самого дорогого хранилища.
Я его чуть не придушила…
Ночевать пришлось на берегу озера — в избушку Рика я как вошла, так и вышла, только и разницы, что вошла тихо, а вылетела… от моего визга у него какая-то банка на полке лопнула.
Ни фига ж себе домик — под потолком летучая мышь висит, из угла череп скалится, а на столе… ой мама-мамочка — штук пять этих самых розовых мокриц, что он мне ловить в озере предлагал… В банке из синего стекла. Живых, поо-о-о-олзающих! Фу!
Твою ж шаманью маму…
Вот и валяюсь первый раз в жизни под натуральным потолком из звездного неба!
Была у меня как-то подружка, Леська, вот она фанатела от таких «сафари на природу». Недавно в Швейцарии пересеклись, так у нее рот не закрывался: ах, свежий озон, мол, от него молодеешь, как после пластической хирургии… Ах, ночевки на природе у костра… Ах, девственный лес… Ну, дальше разговор на другое перешел, потому что от слова «девственный» меня так на ха-ха пробило!
Но запомнить я запомнила. Даже подумала, что надо будет выбрать природу почище — где-нить в Германии — и попробовать этот свежий воздух…
Ну вот, хотела — получила! Кругом полно леса, уж не знаю, как у него там с девственностью (не полезу ж я проверять!), и этого свежего воздуха хоть завались! Все как в Леськиной песне для туристов.
Озеро — вот, лес — пожалуйста, костер — только слепой не заметит! Рррррромантика, блин!
А про комаров в этих песнях ничего не пелось? А их тут тонны, я даже по чешуе заскучала. Фиг бы они драконью шкуру прокусили, людоеды чертовы! А вместо спальника — та самая белая дубленка…
Да имела я в виду такой отдых!
Ни тебе расслабляющей музыки перед сном, ни тебе сока и крекеров на ночном столике, ни тебе ванны с душистой пенкой… всхлип… ни тебе массажа после ванны… Видал бы меня папа счас! Вместо прически — коса, как у какой-нибудь Настеньки-Машеньки из сказки, вместо французского белья — мужская рубашка до колен, хорошо хоть чистая. А спросила шамана про косметику — так он таращился на мои волосы минуты две, а потом выдал, что зря, мол, госпожа беспокоится — никаких косм у нее нет, а есть очень красивые волосы. Придурок… Я попробовала объяснить, что это такая вещь, нужная… Для чего нужная? Ну, для лица и кожи, чтобы…
Минут пять объясняла, думала — понял. Неа. Смотался в лес, потом в избушку и притащил какую-то коробку и еще траву — по виду крапива крапивой, даже на вид жгучая. Вот, говорит, как просили, крем для маскировки. Из пауков-невидимок!
Я офонарела.
— А трава зачем?
— Натрешься порошком — станешь невидимкой, — отвечает этот… ушибленный на все мозги, — Натрешься травкой и помоешься — снова появишься. Госпоже это угодно?
Ну не придурок?
Домой хочу… Как же я хочу домой…
Я посмотрела на шамана — дрыхнет, как ни в чем ни бывало! Урод.
Его, что ли, попросить массаж сделать? Хоть бы спинку потер, раз больше ни на что не способен. Хотя… ну его нафиг с его умственной отсталостью. Еще поймет «массаж» как-нить по-своему и бегай потом от него по камушкам, уворачиваясь от крапивы или этого… как его… кактуса.
Нет уж! Лучше поговорим.
— Рик… слушай, а я где?
— Госпожа шутит? — расклеил глаза шаман, — На озере.
— А вообще?
— Не понимаю.
У-у-у-у-у-у!
— Где я? Как называется эта планета?
Ну и глаза… В них просто написано «Ничего-не-понимаю-дай-поспать»
— Ну это… Вселенная как называется? Страна?
Дошло.
— Рамения.
Мда. Легче не стало…
— А попасть на другие плане… страны отсюда можно?
— Можно. Есть Голдония, есть Маврикия далеко на юге…
Тьфу ты…
Я-то хотела что-нить про Париж услышать или про Москву хоть. А тут какая-то Гондо… Долдония…
— А про Москву ты ничего не знаешь?
— Слышал.
Я села.
— Что слышал?!
Оказалось, шаман в молодости (ох, ни фига ж себе — это сколько ж ему лет?) три года назад (а, ну это еще ничего), слышал от своего учителя про колдуна, который тоже, как и госпожа (кто-кто? А, это ж я!) прибыл из другой страны — Москвы. И вроде как до сих пор может шастать туда-сюда.
Вау!
Значит, он может привезти сюда бюстики и косметику, если его как следует… кхм… попросить?
Стоп-стоп! Я чуть босой ногой в костер не попала.
Мне в голову пришла мысль!
Зачем носить?.. Можно ж с ним пойти!
Это значит… это значит… что я могу попасть домой?!
А-а-а-а!
Так!.. Где он?! Рик, где этот колдун?!
Шаман вяло затрепыхался — и я поняла, что нечаянно наступила ему коленкой на горло… Я быстро слезла и второй раз в жизни извинилась, но это мало помогло — Рик смог открыть рот только с третьей попытки. А что-то понятное сказать — только через минуту. Нет, он говорил и очень так с чувством, но язык был незнакомый, так что я ни фига не поняла.
Блин, да переходи ты к делу, кончай свои «быбыдрыхи» разводить!
Но вот когда Рик наконец закончил орать, перенес свой «спальник» на другую сторону от костра и перешел на нормальный язык… твою ж косметичку фирмы «Алые паруса», лучше б он и дальше молчал…
Оказывается, топать к этому колдуну придется через три страны, и займет дорога этак с полгодика…
Талерлан.
Униаполис.
Частная клиника псисомокоррекции.
Аликс.
— Сумеешь, Енни?
— Хорошая девочка, большие надежды могла бы подавать. Дар, правда, узконаправленный, зато мощности неплохой… Запущенный, конечно, и полное отсутствие тренинга и школы… Что характерно, имевшее место досадное происшествие ничуть не стерло его, даже не пригасило. Скорее, пожалуй, придало дополнительную фокусировку. Ты уверена, что не собираешься заводить ученицу?
— Енни, ты же меня не первый день знаешь…
— Знаю, к великому своему сожалению. Если я возьмусь за стабилизацию без параллельного развития — от этого великолепия не останется практически ничего. Ты издеваешься, да? Своими руками уничтожить подобное чудо…
— Зато будет обыкновенной. Ничего не знающей. Ни к чему не причастной. Простой и счастливой. Если повезет.
— Из нее вышел бы прекрасный школлер. Может быть — даже уровня самшита.
— Только попробуй.
— Ха! Она еще мне угрожает?! Нос не дорос! Мелочь пузатая! У вас когда там совершеннолетие наступает, а? Вот то-то же! Угрожает еще! И — кому?.. Ты кому угрожаешь, а?!
— Ты уходишь от ответа, Енни.
— Тоже мне… Угрожальщица!
— Енни, пожалуйста, не делай вид, что обиделся. Ты всегда так поступаешь, когда хочешь уйти от ответа. Да или нет? Берешься — или мне самой попробовать?
— Самой!.. Это уже шантаж, знаешь ли! Тебе только доверь бедную девочку… Радуйся! Ты вовремя успела. Прогрессирующий синдром куколки, недели через две она бы уже окончательно ушла в себя, и никакая твоя шоковая терапия… Волей-неволей пришлось бы брать в ученицы… Хотя бы на фильтровку.
— Теперь моя очередь говорить «Ха». Прости, Енни, но ты дурак. Ты же ничего не знаешь о фильтрах, а туда же.
— Ох, извините, затронул ненароком профессиональную гордость, больше не повторится.
— Не язви. Да или нет?
— Да! Конечно же, да! К стенке приперла, да еще спрашивает. Ты же не случайно сюда притащилась, не ближний же свет… Стала бы ты сюда тащиться, если бы не была стопроцентно уверена.
— Задаешься. На Талерлане лучшие медцентры и лучшие специалисты во всей галактике. Это известно всем.
— Ха! Три раза. Ты же не пошла в первый попавшийся центр к первым попавшимся специалистам. Не-ет. Ты ко мне пошла.
— Спасибо. Отработать или?..
— Никаких или. На ловца, как говорится… Если бы ты вчера не пришла, я бы сам не сегодня-завтра тебя искать начал.
— О, Великий Оракул, ты только погляди, что творится? Никому в этом славном мире больше не нужны реалы! Зато всем вдруг страшно понадобились услуги. Кстати, вот тоже вопрос — чьи именно услуги понадобились тебе? Фильтровать у тебя вроде бы нечего, хотя — кто его знает, конечно… Координировать ты еще и покруче меня умеешь, в Колледже нам тебя вечно в пример приводили… Охранника? Смешно… Школлера? Еще смешнее… Убить кого-то, что ли, внезапно понадобилось? Да нет, пожалуй, ты же мастер, сам бы справился… Значит — анализ или информация. Всего лишь. А я было уже подумала, что будет что-то интересное.
— Информация. Можно сказать и так. У меня есть сын.
— О! Поздравляю. И что?
— Мы не поддерживаем отношений. Можешь считать проблемой отцов и детей, не имеет значения. Хотя — вру. Имеет. Он странный. И дело с ним иметь трудно. Впрочем, это-то как раз не важно… Информацию я тебе сбросил, пакет найдешь в своем планетарном адресе.
— А на словах?
— А на словах… Скажем так — у меня есть некоторые основания полагать, что у него не все в порядке. Короче — он может влипнуть в очень скверную передрягу. Если уже не влип.
— Известно, где он обретается?
— Известно, где он был. Или должен был быть.
— Найти, вытащить за уши из дерьма и нашлепать по попке?
— Если понадобится. Хотя, может, все это и блажь, и нет там ничего…
— Если не секрет — откуда у тебя эта… информация?
— Не секрет… Только не смейся. Кубик. Выпадало трижды подряд.
— Я давно уже не смеюсь над способом добывания информации. Какая, в сущности, разница. Ладно, сделаю. Пока. И еще раз — спасибо.
Она всегда перемещалась быстро. Если, конечно, была в подходящей шкуре — а сейчас она вырядилась в полное парадное эриданское. Да и прощания никогда не затягивала. И потому была уже у самой двери, когда Нгу Енн, имевший когда-то весьма красноречивую кличку Ки Кю, а ныне всеми уважаемый ведущий нейрохирург и психоструктор разряда «Альфа», вздохнул, шевельнулся массивным телом в не менее массивном кресле и сказал неуверенно:
— Только ты… это… ну, поосторожней там. Понимаешь, он все-таки Рыцарь…
Ки – это в переводе с киндского нечто полное и абсолютное.
Как вселенная.
Кю же, в смысле, если по буквам, кай-аш-у-умляут, — это ругательство такое. Нецензурное и единственное на древнечатланском. Так сказать — средоточие всей мерзости, какую только можно себе вообразить. Сильная это штука — старинные диалекты. Главное, точная.
А клички в Колледже Координаторов за просто так не раздавали, их заслужить еще надо было.
Нет, ну это кем же надо быть, чтобы так мило и естественно, почти небрежно, сообщить такое под занавес. Словно речь идет о незначительном пустячке, о котором и знать-то необязательно, но ладно уж, цени мою доброту, расскажу и о нем на всякий случай.
Это полным КЮ надо быть, и никак не иначе.
И как на подобное прикажете отвечать?..
Вообще-то, вариантов много было. От простого и недвусмысленного жеста до пространной возмущенной тирады о совести, славных годах совместной учебы и явно назревшей у некоторых личностей проблемы с рассудком.
Отношения Эридани с Орденом Рыцарей и так-то на добрососедские походили не очень, скорее напоминая вооруженный нейтралитет, усугубленный повышенным до почти болезненного взаимным интересом. А как, простите, еще могут сосуществовать в тесных условиях одной галактики пироманы и те, кто сам себя полагает единственной пожарной бригадой человечества?
Но сталкивать лбами с молодым и явно очень честолюбивым в силу юного возраста рыцарем именно ее, бывшего школлера, фильтра и самурая шитакана, выпускницу «Королевского Колледжа Координаторов» — и, заметьте, выпускницу не из худших, а это значит, что координация, повсеместная и ежесекундная, стала уже второй сутью, на подсознательный уровень перешла, и не пригасить ее теперь, как ни пытайся — попытайся, например, сознательно и активно не думать о белой черепахе, то же самое…
«Вот тебе, детка, красная шапочка и ведерко, сходила бы ты за водой. Только, знаешь, ты это… поосторожнее там. Не расплескай. Да и колодец все-таки принадлежит волку-людоеду… Который на ужин предпочитает малолеток в красных шапочках. Я знаю, что у тебя есть пулемет, но ты с волком поосторожнее там, мне он сильно дорог, не порань ненароком».
Что ответить на это?..
Аликс ограничилась тем, что иронически отдала честь. Хотя ухо кольнуло так, что даже в глазах потемнело — Чип был не согласен с ее сдержанностью и всеми доступными ему силами намекал на то, что если ему дадут право голоса, уж он-то выскажет этому типу…
***
Аликс шла по коридору, улыбаясь насмешливо и легкомысленно. Шедший навстречу санитар принял эту улыбку на свой счет, приосанился, хотя и с некоторой опаской, улыбнулся в ответ. Она скользнула по нему взглядом заинтересованно. Даже, кажется, подмигнула, чем довела до состояния, близкого к восторженной панике. Она не заметила его. Она вообще сейчас ничего не видела, шла и на окружающих реагировала на автопилоте.
Она думала, делая это так, как умеют только эриданцы.
Десятки, сотни, тысячи вроде бы никак не связанных между собой событий мелькали калейдоскопом, выстраивались цепочками, тут же рвались, разлетались брызгами и снова выстраивались — уже в другой последовательности. Миллионы абсолютно разрозненных мелочей. Ни на что вроде бы не влияющих. Незаметных.
Неважных…
Чип, конечно, умница, но он слишком молод и прямолинеен. Чересчур быстро выносит суждения и принимает решения. Эриданцы же не торопятся никогда. Во всяком случае — не торопятся в их понимании этого слова.
Чип не понимает одной существенной детали — Енни, конечно, кю. Причем не просто кю, а именно что ки кю. Но — не дурак. И пусть он не знает о ее самурайстве, — хотя это тоже спорный вопрос, а точно не знает ли?! — но про фильтров он знает отлично, в колледже это как раз его тема была.
Неспроста он. Мог бы ведь и сам, с легкостью мог, координатору его уровня призвать к порядку зарвавшееся чадо, пусть даже и рыцарством балующееся — да как две тропки выпрямить.
Не стал. Что — не смог? Вряд ли. Скорее, не захотел. И тут возникает вопрос — почему?
Сложные проблемы из разряда взаимоотношений отцов и детей — или же ему необходимо, чтобы именно она?.. Стоп. Енни, хрыч старый, не хотелось бы думать, что это просто твоя очередная попытка из уже изрядно поднадоевшей серии поползновений на тему матримониальную… Не удалось самому — так хоть через сына, так, что ли?.. Да нет, вряд ли он всерьез может рассчитывать, что она попадется в столь примитивнейшую ловушку.
Тогда — что?
А на бастардов, между прочим, опять подняли цену…
И, если Ки Кю не врет и не ошибается — у нас имеется не просто Рыцарь, а Рыцарь, вышедший на Большую Охоту. Давненько не было у нас этой самой Большой Охоты, подзабывать уже стали, расслабились…
Значит — опять будут костры. Если Большая Охота завершится удачно для Ордена — кубик не бросать, будут. Хотя нет, костры они уже пару веков как не используют, они же теперь гуманные стали, просто смертельная инъекция, а кремация уже потом.
Бастарды, мать вашу! И папочек тоже, заодно. Наплодили, понимаешь, а воспитывать некому, бегай теперь…
Потому что за кем, кроме очередного бастарда, очень не вовремя осознавшего и тут же попытавшегося использовать налево и направо основную свою силу, может начать Большую Охоту молодой и очень честолюбивый рыцареныш?
Впрочем — это все потом. Пока имеется куда более насущная проблема. Главное — близкая. И почти неожиданная. Вот она, рядышком, на площадке первого этажа…
На площадке первого этажа стояла Джесси.
Аликс спасла быстрота реакции.
А так — место Джесси выбрала идеальное, немного слева от лифтов, с того края площадки как раз просматривались обе лестницы и дорожка, ведущая к черному ходу, а парадный вообще был как на ладони. Выучка у девочки неплохая, ничего не скажешь.
Джесси была одета в голубые форменные брюки какого-то санитара, имевшего несчастье и глупость с ней повстречаться, а у больничного халатика отрезала рукава и подол, превратив его во вполне приличную рубашонку. Рюкзачок на левом плече дополнял картину. Она стояла почти неподвижно, двигалась только рыжая голова на напряженно вытянутой шее, обшаривая глазами входящих-выходящих.
Она явно ждала, и Аликс даже догадывалась — кого.
Черт. Вот тоже — проблема…
А может быть, старый перечник прав, и пришло время завести ученицу?
Она отпрыгнула назад и вверх. На восемь ступенек. Был бы кто на лестнице — удивился бы. Возможно. Хотя — от эриданцев и не такого ожидать можно, они же непредсказуемы.
Вышла на второй этаж. Тронула пальцем клипсу.
— Чип, соедини меня с доком… Енни, где моя девочка?
— Спит. Я ее успокаивающими под завязку накачал, пусть расслабится. А что — передумала?
— Енни, если ты спустишься в холл первого этажа, то очень удивишься. И не могу гарантировать, что приятно. Поэтому спускайся не один. А в следующий раз повнимательнее, пожалуйста, отнесись к выполнению моих заказов…
Она не стала слушать, что он ответит. Не стала и ждать в коридоре второго этажа. Окна этого коридора были бесполезны, поскольку выходили во двор. Аликс прошла мимо столика дежурной, читавшей толстый журнал и не обратившей на нее ни малейшего внимания, завернула за угол. Открыла дверь общей палаты.
Жажда деятельности — вот как этот рефлекс называется. Очень трудно устоять на месте, если не уверен, что поступаешь правильно.
Она практически ничем не рисковала — было время обеда, все ходячие сидят в столовой, а если уже и поели, то наверняка гуляют по дворику, напоминающему тюремный, но все-таки дворику, там есть трава на газонах, деревья, скамейки и даже фонтан, а двери туда открывают лишь на пару часов как раз после обеда, так что все, способные передвигаться…
Таких в палате было, если судить по пустующим койкам, девятнадцать человек. Похоже, ее угораздило завернуть в муниципальное отделение, они всегда на перегородках экономят.
Девятнадцать пустых коек. И одна — занятая.
Впрочем, вряд ли этот один представлял собою хоть какую-то опасность. Он и на месте-то находился сейчас лишь из-за полной неспособности передвигаться самостоятельно не то что по коридору, но даже и в прикроватных окрестностях. Больше всего он напоминал распятую мумию, весь, с ног до головы, запакованный в пластиковый заменитель кожи и растянутый на распорках специализированной кровати. От него за версту разило смертью и разложением, хотя изобретатели пластиката клялись, что он не пропускает запахи.
Помешать он не мог.
Окон в палате было три. Но наиболее удобным оказалось крайнее справа, рядом с ним как раз проходил какой-то толстый кабель, а от особо любопытных глаз сбоку прикрывал небольшой эркер, а сверху — козырек веранды третьего этажа. Огромная рама открывалась вовнутрь, и поэтому Аликс пришлось слегка подвинуть спецкровать с распятым на ней обрубком человека.
Сделала она это очень осторожно.
Просто по привычке, а не потому, что боялась причинить ему боль — пластикатовый кожезаменитель первым делом напрочь замораживает нервы, так что носящий его человек не чувствует вообще ничего, хотя и выглядит при этом премерзко, поскольку медики меньше всего заботились о косметическом эффекте и оставили пластикат абсолютно прозрачным. Им-то, допустим, так даже удобнее, а вот остальным случайным наблюдателям не всегда бывает приятно видеть шевелящиеся кишки или, как вот сейчас, запекшееся синевато-бордовое мясо с редкими желтоватыми прожилками.
Но он все равно проснулся, о чем свидетельствовала изменившаяся тональность хрипа, заменявшего ему дыхание. И резко усилившийся запах. Хотя это, скорее, чисто психологические выкрутасы, не может от живого человека так пахнуть. Впрочем, это уже не имело значения.
Аликс вскочила на подоконник.
— Эриданец… Эриданец, постой…
Хрип почти не изменился. Да и звучало это совсем не так, поскольку согласные он не выговаривал почти что все, она скорее догадалась, чем услышала, но вот обертона…
Радость. Облегчение. Болезненная надежда. И все это — в тугом клубке с мстительной яростью и наконец-то подвернувшейся возможностью свершить возмездие.
Опасность! Опасность! Опасность!..
Она села на подоконнике. Опустила длинные ноги в палату.
Это становилось интересным.
— Эриданец… Это судьба… У меня есть товар… Высшей пробы…
Радость. Злоба. Удовлетворение.
Опасность!
Докторская степень, несколько неудачных экспериментов на грани законного. Изгнание. Ого! Здесь, на Талерлане, исчезающе малое количество медицинских экспериментов имеют честь стыдливо именоваться не совсем законными, да и тогда суды смотрят сквозь пальцы.
— Эриданец… Ты покупаешь информацию?
Вот оно что.
Ты ведь, дядя, по трупам шел, как по бульвару. Пожалуй, даже не военные, что-то из секретных правительственных… Вот откуда этот запах, действительно — чистой воды психосоматика, подсознание сработало. И товар у тебя наверняка такой, что потом вовек не отмоешься.
— Не глядя — нет. Да и от цены зависит.
— Понимаю… Информация о дилонгерах… Живых, вполне здоровых… И, главное — активно практикующих… Цена — новое тело… Не все, конечно… Кожа, кости, лицо… зубы… пальцы… пальцы — очень важно… И — услуги хирурга-реаниматора… Стоит этого такая информация?
Он не врал.
Опасность!
Он действительно знал. А, значит, вполне могли знать и другие…
Аликс закрыла раму. Это становилось не просто интересным — интересным смертельно.
— А поточнее?
— Целая планета дилонгеров… Как тебе такое, а, эриданец?.. Их там несколько сотен тысяч… никто не считал… Стоит целая планета дилонгеров одного нового тела, эриданец?
Ей захотелось рассмеяться. Дело из разряда смертельно опасных перешло в разряд просто любопытных, не более. Но менее интересным от этого не стало. То, что знает он и кто-либо там еще, не имеет ни малейшего отношения к Эридани. Да и глупо было даже на секунду предположить, нет ведь никаких предпосылок.
Странно вот только, что не исчезает ощущение опасности…
— Да, такое, пожалуй, стоит нового тела.
Картина под названием «Эпилог» висела у меня в гостиной, но сегодня я словно почувствовал что-то и перенес ее в библиотеку, поменяв местами с довольно посредственным летним пейзажем. Обычно летний пейзаж вселял в меня оптимизм, но сегодня мне не хочется ни лета, ни оптимизма.
Начинается вьюжная и морозная ночь, ветер тихо свистит и стучит в стекло, и моя светлая тоска по детству вдруг превращается в тоску черную, беспросветную. Я думаю о необратимости и безвозвратности. Мне кажется, аура картины, словно густой туман, окутывает меня все плотней, я дышу одним с ней воздухом, и этот воздух отравлен ее дыханием — дыханием обреченности на смерть. Художник часто вкладывает в картину то, о чем и не подозревает; так из банального перепева грустной сказки у Стаси получился «Эпилог» — картина вовсе не о любви и смерти. Картина о неизбежности, о предрешенности развязки.
Это лучшая картина в моем доме.
Стася входит неслышно, как всегда, и, как всегда, здоровается от порога. Она не сразу замечает картину на стене, садится на край кресла и начинает теребить юбку, не зная, куда деть руки.
— Я знаю, вам не понравится то, что я вам рассказываю, — начинает она, — но я все равно это расскажу.
— Конечно, — улыбаюсь я. — Меня не интересует прославление Моргота, я пытаюсь получить объективную картинку под соусом моего субъективного к нему отношения.
Она не улыбается мне в ответ. Она приходит, чтобы оправдаться за свое мимолетное, но сильное чувство. Это чувство было столь сильным, что породило «Эпилог»…
— Та безобразная сцена у меня дома… Вы не можете себе представить, что я испытала… Нет, это не было крушением иллюзий, я с самого начала не верила в то, что Моргот может меня любить. Он никого не мог любить, таким людям, как он, это чувство недоступно. Но… То, что он был с другой женщиной… Я и не подозревала, как это будет гадко, до тошноты, понимаете? Я не могла прийти в себя от отвращения. Я почти всю ночь провела в ду́ше, я хотела отмыться… Это мерзость, мерзость!
Я деликатно опускаю глаза.
— Он звонил мне… Меня потрясла тогда его уверенность в себе. Он не чувствовал раскаянья, он не хотел осознавать, что сделал со мной! Да, я понимаю, он не был мне должен и ничего мне не обещал. Но люди, вступая в отношения, подобные нашим, имеют друг перед другом определенные обязательства!
— Мужчины смотрят на это по-другому, — я пожимаю плечами, — мы устроены иначе.
— Это не так. То, что вы говорите, — это оправдание распущенности и непорядочности. И я знаю мужчину, который бы никогда так не поступил. Который никогда бы не изменил мне!
Я не сомневаюсь в том, что этот мужчина — Макс. Я не хочу с ней спорить и тем более рушить ее иллюзии.
— Моргот звонил мне каждый день: мне кажется, он считал, что я дуюсь на него, как… как… пустоголовая кокетка. Он не понимал, что наше общение больше невозможно. Надо было полностью отказаться от чувства собственного достоинства, чтобы…
Она поворачивает голову к стене в поисках нужного слова и замолкает. Лицо ее меняется, на нем появляется — не удивление, нет! — оцепенение. И оцепенение это не похоже на эмоцию живого человека — мне становится по-настоящему жутко. Что я делаю здесь? С кем я сейчас говорю? Сплю я или бодрствую?
Стася встает с места и подходит к своей картине. Картина висит невысоко — у меня низкий полоток, — и Стася проводит рукой по полотну, словно проверяет, существует ли оно на самом деле.
След человека на земле… То, что остается после нас… Что она должна чувствовать, встречаясь с тем, что от нее осталось? Не слишком ли мало? Картина вдруг кажется мне горсткой пепла, в которую превращается огромная жизнь, жизнь, наполненная миллионами мыслей и смыслов, тысячами оттенков чувств, сотнями граней характера.
— Откуда это у вас? — задает она вопрос, которого я жду.
— Вам самой она нравится? — я не спешу отвечать.
— Это моя последняя вещь. Я продала ее незадолго до знакомства с Максом. И очень жалела об этом. То, что у меня ее купили, было для меня чем-то вроде высокой оценки, признания меня как художницы. Дело не в деньгах, хотя мне за нее заплатили очень много: это только повысило мою собственную ценность в моих глазах — понимаете, что я хочу сказать? Это значило, что кому-то нравится то, что я делаю, кто-то понимает меня, кто-то заметил меня.
— Да, я вас понимаю, — киваю я, — такие вещи дают вдохновение, я прав?
— Да, — она задумчиво улыбается. — Собственно, мне даже не дали подумать. Я была уверена, что клиент этого салона посмотрит на картину и вернет ее мне… Я не думаю, что хозяин салона обманул меня, он ведь получил комиссионные и прислал мне документы о продаже. Там даже указывалось, какие налоги он заплатил. Но потом я жалела… Я бы хотела, чтобы она осталась у Макса. Откуда она у вас?
— Вы не помните? Я был тем самым мальчиком, который приезжал к вам за картиной, а потом привез за нее деньги…
Она смотрит на меня, приподняв брови: возможно, мальчишку-посыльного она и помнит. Но я сильно изменился с тех пор…
— Не знаю, обрадуетесь вы или нет, — мне нравится удивлять ее и развенчивать некоторые ее заблуждения. — Я выкупил ее у матери Макса незадолго до ее смерти.
Я загадочно улыбаюсь.
— Макс нашел ее? — лицо ее освещается, и мне вовсе не хочется, чтобы оно снова потемнело. — Макс ее выкупил? Но ведь она стоила безумных денег!
— Макс получил ее в подарок.
Моргота нисколько не волновало поведение Стаси. Каждый раз, когда она бросала трубку в ответ на его «Это я», он испытывал что-то вроде облегчения. Ни оправдываться, ни просить извинений он не собирался и думал только о том, что Макс наговорит ему по этому поводу много умного и интересного. Впрочем, оправдываться перед Максом он тоже не собирался: сам бы попробовал изображать из себя «рыцаря», достойного утонченной и ранимой души Стаси Серпенки, ее идиотских комплексов и не менее идиотских стереотипов.
Поэтесса, конечно, по сравнению со Стасей была исключительной дурой, но то, что она из себя ломала, было немного поближе к реальной жизни. Стася же, напротив, дурочкой прикидывалась, но таковой не являлась.
Тосковать по ее картине он начал на следующую ночь. Рана на щиколотке воспалилась, Моргот долго не мог уснуть, несмотря на перевязку Салеха и две съеденные таблетки анальгина, и картина «Эпилог» всплыла в его памяти сама собой. Мрачное полотно тянуло его к себе, он вдруг осознал, что не помнит всех деталей, не понимает, как из них сложилось это тягостное ощущение обреченности. Ему нравилось ощущать обреченность: это щекотало нервы, придавало жизни немного сумрачной романтики, создавая черный ореол вокруг его личности, подчеркивая демоническую сущность.
Моргот не боялся смерти в том смысле, в каком ее боится большинство людей. Его вера в неразрушимость собственной личности, в невозможность исчезновения была подобна наивной убежденности ребенка, который не представляет себе мира без себя. И веру эту не могли поколебать ни знания, ни здравый смысл. Никаких религий он не исповедовал и считал, что смерть — это взлет, освобождение.
И я верю, что сейчас он, свободный, легкий и быстрый, носится по неведомым мне мирам, размахивая черными кожистыми крыльями, или парит, наблюдая с высоты за тем, что мы называем жизнью. И иногда спускается вниз, чтобы заглянуть в мое окно.
На следующий день он никуда не выходил, провалялся до вечера на кровати с книгой в руках, чувствуя себя больным и обиженным судьбой, к вечеру добрался до телефона позвонить Стасе и тогда снова вспомнил о картине. Она не выходила у него из головы до самого утра, став для него чем-то вроде мечты ребенка, заглядывающего в витрину дорогого магазина. Чем недоступней игрушка, тем сильнее хочется ее иметь. Как правило, удовлетворив навязчивую потребность обладать чем-то подобным, человек тут же забывает о ценности этой вещи. Моргот хотел получить эту картину только для того, чтобы перестать о ней думать.
На третий день он размышлял о картине со злостью, пытаясь отделаться от воспоминаний о ней. Он ловил себя на мысли, что сравнивает картину с женщиной, которую страстно желает и которую забудет, едва добившись от нее желаемого. Он даже придумал место, где будет ее хранить: под кроватью. Эта вещь зацепила его, поймала на крючок, а Моргот не привык в чем-то себе отказывать.
Стася продолжала бросать трубку, услышав его голос, но в его голове она существовала отдельно от своей картины и была связана с нею только одним — местонахождением. Наличие таланта художницы не сделало Стасю ни лучше, ни хуже в его глазах. Но признаться ей в том, что картина ему понравилась, было выше его сил — заплатить за обладание вещью такую цену Моргот был не готов. Кроме того, она бы, чего доброго, решила, что он хочет ее подкупить или умаслить. Поэтому на четвертый день Моргот отыскал в телефонном справочнике первый попавшийся художественный салон из тех, что подешевле, и после обеда направился к его хозяину, взяв с собой меня.
Его предложение нисколько не удивило хозяина салона, словно к нему каждый день обращались с подобными просьбами. Моргот хотел купить картину анонимно, чтобы никто об этом не узнал. Разумеется, за соответствующие комиссионные салону, который выступит посредником в сделке. Проблема состояла лишь в том, что в каталогах значилось только название Стасиной картины, а репродукции не было. Но, в конечном итоге, анонимный покупатель мог услышать о картине от Кошева, который обещал Стасе пристроить картину.
На вопрос, сколько Стася хочет за «Эпилог», хозяин салона ответа не получил. Она лепетала что-то о независимых оценщиках, но потом, подумав, попросила его оценить картину самостоятельно, ведь от ее стоимости зависели его комиссионные. Тот не возражал.
Моргот не хотел, чтобы Стася сама везла картину: салон не производил солидного впечатления, и это могло ее насторожить. И, конечно, курьеров здесь не держали. Поэтому курьером выступил я. Моргот поймал для меня машину, долго говорил с водителем, заплатил ему половину вперед и велел привезти меня обратно.
Я не часто ездил на машинах. Только с Морготом. Поэтому и к поездке, и к ответственному поручению отнесся очень серьезно. Я с такой силой мусолил пальцами расписку, которую мне дал хозяин салона, что она потемнела и местами протерлась.
Стасю я встретил на лестнице, когда безуспешно звонил ей в дверь: она бежала домой, отпросившись с работы, и, наверное, ехала не на машине, как я, а на автобусе. Я хорошо ее запомнил — раскрасневшуюся, запыхавшуюся и очень взволнованную. Она впустила меня в квартиру и вежливо пригласила подождать в комнате, но я был воспитанным ребенком и остался в прихожей. Смотрел, как она достает картину из кладовки, как мечется по кухне в поисках бумаги или старых газет и, не обнаружив их, заворачивает картину в новое кухонное полотенце.
— Я думаю, ее все равно не купят. Ты посмотри, пожалуйста, чтобы ее вернули в полотенце, а то мама меня убьет за него, ладно? — она не улыбалась и, хотя казалась мне тетенькой, выглядела совсем как девочка.
— Хорошо, — ответил я, продолжая мять в руках расписку: Стася о ней даже не подумала.
— Ты не видел этого покупателя? Какой он? — спросила она.
— Не, я не видел, — честно сказал я и едва не рассмеялся. Почему-то всегда, когда мне приходилось врать, мне становилось смешно.
— Да нет, конечно не купит. Это Виталис натрепал ему языком, он умеет… А когда он увидит картину, он все поймет… — говорила она то ли сама с собой, то ли со мной.
Мне захотелось ее приободрить, и я ляпнул:
— Может, и купит. Да наверняка купит!
— Ты так думаешь? — она посмотрела на меня недоверчиво.
— Купит-купит! Зачем бы М… — я осекся и зажал рот рукой, едва не сказав «Зачем бы Моргот потащился в этот салон, если бы не собирался ее покупать?»
— Что ты говоришь? — она в это время укладывала картину в полиэтиленовый пакет.
— Я говорю, что обязательно купит. Мне так кажется.
Стася ласково потрепала меня по волосам и вручила картину — в полотенце и в мешке.
— Беги скорей, — она распахнула передо мной дверь, потому что картину я держал обеими руками.
— Погодите! Расписка ведь! — хватая картину, я скомкал ее, потому что она мне мешала.
— Какая расписка? — удивилась она.
— Вот, в руке у меня расписка! Мне ее надо было вам отдать!
— Ой, а я совсем об этом не подумала…
— А если бы я был вор и захотел украсть вашу картину? Просто пришел и забрал, что ли?
— Да что ты, мальчик! Кому же она нужна! — Стася рассмеялась. — Ну давай свою расписку!
— Вот, выньте ее. Она у меня в руке.
Расписка превратилась в нечто мало напоминающее документ и была бы похожа на использованную в буфете салфетку, если бы не грязно-серый цвет от моих пыльных рук. Стася не взглянула на ее содержание, но расправила и положила на столик перед зеркалом.
Я не решился бежать по лестнице: картина казалась мне вещью бьющейся, как стекло, и я медленно и осторожно сошел вниз, прижимая ее к груди обеими руками и подбородком. Я очень боялся, что водитель меня не дождется, но он только развернулся в мое отсутствие и весело посигналил, когда я, осматриваясь, вышел во двор — широкий, шумный и зеленый, с пологим холмом с северной стороны. Я привык к виду не до конца разобранных развалин, они окружали меня больше половины моей сознательной жизни, и курганы, поросшие крапивой, я воспринимал, как неотъемлемую часть городского пейзажа.
— Сколько она на самом деле может стоить? — спросил Моргот, положив картину перед хозяином салона.
Тот пожал плечами:
— Неплохо. Очень неплохо. И у вас хороший вкус. Если бы я имел возможность ее выставить, то смог бы впарить ее кому-нибудь тысяч за восемьдесят. Но такие продажи требуют времени. Сколько вы готовы за нее заплатить?
Моргот слегка обалдел от названной суммы, но вида не показал. В его планы не входило обворовать Стасю Серпенку, но ради нее он не был готов отдать все до копейки (а то и продать припрятанные на черный день ценности). От денег, полученных за угнанный джип, осталось меньше половины.
Торговаться он не любил, считал это унизительным. Он только однажды называл свою цену и считал ее окончательной.
— Вы можете часть денег из моей комиссии отдать, минуя кассу, и заплатить художнице столько, сколько считаете нужным. Хоть десять тысяч. Я думаю, она не поймет, что вы ее обманываете. Она и так будет счастлива.
Моргот посмотрел на хозяина салона пристально и пренебрежительно, сузив глаза. Сейчас я понимаю, что эти слова стали для Моргота вызовом, хотя хозяин вовсе не имел этого в виду. А может быть, я плохо знаю коммерсантов, и этот расчетливый человек видел Моргота насквозь? Моргот думал недолго — он редко думал долго, прежде чем выбросить пачку денег на какую-нибудь прихоть.
— Я заплачу за картину пятьдесят тысяч. И вы получите с них свои десять процентов.
Тогда я подумал, что Моргот очень честный и добрый. И он ни за что не обидит беззащитную и наивную девушку Стасю, которая мне так понравилась. Сам он утверждал потом, что интересы девушки Стаси волновали его меньше всего. Он врал. Он не был дураком, он мог на секунду предположить, что этот человек обманывает его в надежде получить комиссионные. Но ему было все равно. И жест его, по-офицерски красивый, мог иметь под собой какие угодно мотивы, но поступок Моргота от этого не меняется: Стасю он не обманул.
— Я должен буду заплатить налоги… — намекнул хозяин.
— Так заплати́те, кто вам мешает? — пожал плечами Моргот. — Я думаю, этих денег хватит на налоги.
— Вы собираетесь платить наличными?
— А вы как думаете? — хмыкнул Моргот.
— Мы могли бы оформить сделку, так сказать, не совсем официально… На этом можно сэкономить тысячи три-четыре…
— Мы оформим сделку официально, — Моргота не интересовали три-четыре тысячи.
— Но зачем это вам?
— Чтобы вы не боялись говорить своим клиентам, что картину Стаси Серпенки у вас купили за пятьдесят тысяч, — усмехнулся Моргот.
— Да, конечно, это правильно, — вздохнул хозяин.
Сразу Нина позвонила Васе и предупредила о появлении гостей. И стала собираться сама.
С одной стороны – законный выходной, никто не заставляет никуда идти или лететь. И если бы не киборги – просидела бы дома весь день. А с другой стороны – к четырем своим киборгам прибавятся ещё двое, один из которых не её – лететь надо.
Irien’ка чуть жива, состояние обеих DEX ненамного лучше… врача бы им. Да только какой врач поедет на вызов к киборгам? Врач не поедет. А интерн? Очень может быть…
— Утро доброе, Фома! Я не слишком рано?
— Доброе? Ну… пусть будет доброе… я только что закончил ночную смену… собираюсь домой… а что надо?
— Тогда… тебе отдыхать надо. Извини за беспокойство… но… Хотела тебя с Илоной пригласить… в свой кабинет в музее. У меня три девочки-киборга в… неисправном состоянии… на излечении. И Илоне было бы интересно посмотреть… и музею бы польза.
— Что за киборги?
— Две DEX… девушки… и Irien’ка. Истощение и переломы.
Фома, находившийся до этого на крыльце больницы, вошел внутрь и куда-то крикнул: «Илона! Срочно!».
Через несколько секунд из ординаторской выбежала девушка в белом халате и с тревогой спросила:
— Что случилось?
— Вызов… к киборгам. Поедешь?
— Чего?
— Доброе утро, Илона. Ты была занята? – видя реакцию девушки, Нина постаралась говорить помягче, но без особой надежды на успех. – Извини за беспокойство… просто подумала, что тебе надо на ком-то тренироваться… учиться, то есть… и тебе бы польза была, и нам всем… у меня три киборга… ломаных…
— Хорошо, я поняла… сейчас запишу вызов… когда и куда приехать? Фома, свозишь?
— Свожу… что ж… надо, так надо… потом посплю. А этот DEX… Петя… ещё там?
— Да. Приезжайте к девяти в мой кабинет в музее. Фома, ты знаешь где это. Илона, возьми, пожалуйста, глюкозу… и побольше, я оплачу. И обезболивающее покрепче.
— Хорошо. До встречи.
— До встречи.
***
Змей пошел вдоль берега – кругом вода… остров.
И вокруг тоже острова. Охраняемая территория… и акватория тоже. Накормил кур, наломал веток зайцам, проверил верши и силки, выпотрошил и повесил на копчение тушки четырёх крыс…
День начался рано, и можно бы поспать, но не проспать бы… вдруг они вернутся раньше?.. пошёл собирать грибы. Зима долгая, всё пригодится. Насобирал корзину, вычистил и подвесил над печью сушиться. А до полудня ещё далеко… и до возвращения Ворона тоже.
Полная голова мыслей… и воспоминаний… впервые так получилось, что остался один. И есть лодка, есть скутер, полно еды – и без проблем можно уйти… но дана клятва. И, значит, уходить нельзя.
***
Фома вместе с Илоной прилетел ровно в девять – Нина уже была в кабинете — и первым делом кинулся к тётке навстречу:
— Утро доброе!.. я тренировочный костюм захватил по пути… заскочил домой… пока вы тут…
— Фома, ты можешь, если надо, пойти с Петей во дворик… где стоянка флайеров обычно. Сегодня у музейных… у научников, то есть, выходной, а смотрители придут без десяти десять. Если так нужна тренировка… то Петя может с тобой сходить. Петя! Сходи сейчас с Фомой… без прав управления. Бесконтакт.
— Хорошо, – и Петя стал менять ботинки на кроссовки.
***
Змей открыл шкаф и в очередной раз посмотрел на книги. Можно ли взять и почитать? Грибы сушатся, крысы коптятся… а хозяйка как-то сказала: «Отдых есть смена вида деятельности»!
Можно, наверное, сменить немного вид деятельности и почитать книгу. Недолго… полчаса… или час. Настоящую, бумажную книгу! С картинками! «Сказки народов Земли»! Книга явно не новая и не однажды читаная, но в хорошем состоянии и очень большая, тяжёлая и толстая, формата А4, в суперобложке и с множеством иллюстраций – подарочное издание. Дорогущая, наверно.
И как это Николай Петрович её здесь оставил? Забыл? В таком случае – почему Ванечка не напомнил ему об этой книге?
Если забыл – то вернётся за ней. Если не вернётся – то нужно будет спросить у него, и вернуть самому. Фрол наверняка знает, в какой деревне живёт прежний егерь. Ведь в книге несколько закладок – на сказках про Бабу-Ягу и спасение сестрой брата – и эти сказки предполагалось читать повторно. Надо и самому эти сказки почитать.
Но – сначала про драконов.
Что тут есть про Змея Горыныча? Раз уж получил такое имя, так надо узнать, кто он такой! Конечно, Горыня пытался объяснять… но когда это было?
Нашёл раздел «Русские народные сказки», в нём подраздел «Волшебные сказки» — открыл.
Семь сказок подряд – про Чудо-Юдо, про Марью Царевну, про Змея Горыныча и Ивана, про Никиту Кожемяку…
В каждой сказке есть трехголовый зелёный дракон, которого почему-то называют по-разному, и в каждой сказке этот дракон (он же Чудо-Юдо, он же Змей Горыныч, он же Змиулан… он же просто «змей» — с маленькой буквы) похищает девушку (царевну или принцессу) и удерживает в своём замке, уговаривает её выйти за него замуж – и при этом не делает ни малейшей попытки взять девушку силой! Только уговоры! Девушка живёт в пещере (дворце, замке и тому подобное) на полном обеспечении, сыта, одета, здорова.
Единственный – но очень и очень весомый минус – это то, что живёт она у дракона не по своей воле! Свободы нет у неё! Не может ни домой уйти, ни к жениху… который то ли он есть, то ли нет его. А без свободы – и еда не в прок, и одежда не радует, и здоровье ни к чему. В некоторых сказках девушка пытается сбежать или хотя бы передать сообщение отцу, в некоторых – ждёт героя, который её освободит.
Появляется герой (Иван-царевич, Иван-Быкович или Иванушка-дурачок), вызывает дракона на бой, долго и упорно бьётся с ним… иногда хитрит, в большинстве сказок – убивает этого дракона, после чего освобождённую царевну (или принцессу) везёт в родной для неё дворец, в день приезда сватается и сразу же женится.
Мнения девушки также никто не спрашивает! – хочет она за этого героя замуж или не хочет, никого не интересует. Её спасли, и, значит, она должна… даже обязана!.. идти за этого спасителя замуж. Тоже нет никакой свободы! Даже тени свободы нет!
Тогда почему она не осталась у дракона? Хуже ей точно не было бы! Ну не съел бы он её! Дворец большой, еды много… золото, алмазы… странно всё это.
Змей прочитал все эти сказки по три раза – никакой логики!
Вот о чём надо будет спросить в следующий раз у Комарова А.П. – почему царевна не захотела остаться у Змея Горыныча? И – зачем Змей её похитил? Не потому ли, что хотел, чтобы она стала его семьёй, а сказать ей об этом заранее не сумел, и решил, что она, увидев его богатство, сама захочет с ним остаться?
Надо спросить. Но в следующий раз.
***
Фома ушёл с Петром на тренировку. А Нина повела Илону в комнату, где лежали кибер-девушки.
— Это… кто? – изумлённо спросила Илона, подняв одеяло и увидев лежащий на диване нагой почти-скелет с ободранными крыльями и с капельницей.
— Киборг. Это Irien… машина для разврата… а это, – Нина показала на других девушек, лежащих под одеялами, — две боевые машины, совершенные убийцы… избитые, изнасилованные и голодные.
— Какой же это… киборг? Это… почти труп! Что с ней… с ними… делали? Это… как… как же так? Как же так… можно?.. какие же это… машины?..
— Завхоз купил её по объявлению в Серебрянке. А эти DEX… так получилось, что я их купила. А Кара… так Irien’ку прежний хозяин звал… музейная.
— Права управления дадите? – тихо спросила Илона.
— Только третий уровень и только на время лечения.
***
Илона с немым возмущением смотрела на Irien’ку, опасаясь прикоснуться – но та лежала неподвижно, как манекен. Как кукла.
Нина решила немного помочь:
— Лида, скинь на планшет Илоне информацию о проведённом лечении Кары… что, как и когда ты ей давала.
— Приказ выполнен.
Илона всмотрелась в текст на планшете:
— А сколько её масса должна быть по норме? Её можно разбудить и спросить? И… почему такая странная кличка?
— Кара, ты можешь говорить? Сообщи показатели нормы органической части. И скинь на планшет Илоны отчёт о состоянии. Пропиши себе Илону Кальман с третьим уровнем… только для проведения медицинского осмотра и лечения.
— Приказ принят. Норма для органической части рост 167,5 сантиметра, масса тела 62,5 килограмма. В данный момент масса тела 32,3 кг. Рекомендуется утилизация кибер-модифицированного организма.
— Никто не будет тебя утилизировать. Поправишься… — Нина словно запнулась о слово, глядя в глаза кибер-девушки, — …поправишься обязательно… и будешь помогать реставраторам… шить или вязать. Успокойся, ты в безопасности.
— А что значит… Кара? – спросила Илона, проверяя капельницу.
— «Тёмная»… или «чёрная»… на каком-то восточном языке вроде бы, — ответила Нина, – серия «Тёмный ангел»… специально для ювелирных заводов. У меня её клон… ну, не совсем клон… в нём почти сто девяносто сантиметров росту… а клоны вроде одинаковые должны быть. Брат её… со Змеем живёт на острове.
— Имя Клара ей больше подходит… — очень тихо сказала Илона, осматривая лежащее тело киборга. — Клара на латыни «светлая»… у неё на коже столько белых татуировок…
— Ну, раз так… Кара, смена имени. То есть… запиши себе второе имя. Теперь ты Клара… для меня и здешних обитателей. Запомни и отзывайся.
— Новое идентификационное обозначение записано. Функциональность системы 7,6%. Регенерация включена. Рекомендуется утилизация…
— Сколько? – Илона переспросила с какой-то смесью страха и удивления в голосе. – Кто… её так… избил?
— Скорее всего, сначала прежний хозяин… а потом и перекупщик. Алекс… это наш завхоз… сказал, что перекупщик её не кормил две недели… и… скорей всего… ещё и пользовал…
— Какой ужас! И… что теперь? В Академии видала я киборгов… всяких… но это… — Илона проверила капельницу и заменила флакон с глюкозой, предельно осторожно сделала инъекцию обезболивающего… потом подошла к DEX-девушкам, осмотрела их, услышала и от них рекомендации их утилизировать… и стала выписывать рецепт в видеофоне. — Сами укол сделать сможете?
— Я нет. Лида сможет.
***
Змей снова открыл книгу и просмотрел уже все находившиеся в ней волшебные сказки.
В книге было несколько разделов, кроме уже просмотренного: «Восточно-славянские сказки», «Западно-славянские сказки», «Европейские сказки», «Восточные сказки», «Индийские сказки», «Сказки аборигенов Австралии» и «Сказки индейцев Америки». В каждом разделе были подразделы: «Волшебные сказки», «Бытовые сказки» и «Сказки о животных».
Змей прочитал только волшебные сказки, так как только в них говорилось о драконах, но зато из всех разделов – и задумался.
Закрыл книгу, поставил её на полку и снова пошел за грибами. Думать можно и в процессе сбора грибов.
***
Бланк в вирт-окне стал заполняться малопонятными Нине словами – но печать больницы и электронную подпись «Кальман Илона, интерн» Нина поняла.
— С этим в аптеку… лекарства дорогие, но… хорошие… и пустые ампулы надо вернуть.
Илона ещё раз просмотрела список выбранных лекарств, и стала объяснять Нине, что надо сделать:
— Для каждой… будет лекарство… рецепт выписан на Вашу фамилию… но этот только на те три ампулы, которые сейчас сделаю сама… понимаете, эти лекарства содержат наркотические вещества… это просто очень сильное обезболивающее… внутренних повреждений… таких, чтобы оперировать надо было… у них нет… эти препараты под учётом, и вводятся под запись и с возвратом ампул. Держите… тут ещё витамины… и нужны шприцы. Я подожду, сделаю инъекции и заберу ампулы.
— Рецепт электронный? Вася! Возьми рецепт, карточку, закажи с дроном… встреть его и оплати.
— Приказ принят, – и вышел на стену, но через полминуты вернулся бледный и встревоженный:
— Нина Павловна! Вы знаете, сколько стоят эти три ампулы? А витамины? Одна ампула стоит тридцать галактов! За три нужно девяносто! Плюс сорок за витамины!
— Да. Я оплачу. Только быстрее.
— Хорошо… через пять минут пришлют… с DEX-курьером. Встречу у служебного входа.
— Ладно, иди.
— Приказ принят.
Илона сделала всем трём кибер-девушкам уколы и отдала аптечному DEX’у, пришедшему с Васей, пустые ампулы и отправила его обратно.
***
Полдесятого Фома и Илона ушли – каждый думал о своём.
Фома думал, а не купить ли ему киборга для себя… а на какие деньги? Следующие соревнования по графику через два месяца… и недалеко, всего часов пять лететь… но на какие деньги? График – вещь хорошая… если стыкуется с отпусками на работах. Уйти, что ли, в профессиональный спорт? И выступать за деньги? Но… это будет уже не тот спорт, который мир. Но… собственный киборг… был бы очень кстати… и для тренировок, и как охранник для Илоны…
Илона летела обратно молча. В Академии видела многих киборгов, резала их – даже в голову не приходило дать обезболивающее хоть одному из них. Откуда их привозили, куда девали потом – тоже не задумывалась. То, что она увидела сейчас, не укладывалось в её представления о страшных боевых машинах и машинах разврата.
Агния, Аглая и Клара… тощие, избитые, изнасилованные… и ни одна из них даже не попыталась сопротивляться! Так не должно быть!
Как же так? Они так похожи на людей! Если кто-то смог избить и изнасиловать… киборга, то он сможет сделать то же самое… и с человеком? Неужели есть такие люди? Оказалось, что есть.
Три избитых и изнасилованных киборга… — сломанные машины, сами проговаривающие: «Рекомендуется утилизация», и при этом у них на глазах слёзы! Нельзя же так! Вот никак нельзя!
***
Флайер, на котором прилетели киборги, опустился во дворике перед башней без четверти десять. Нина их уже ждала.
Ворон и Фрол вошли в кабинет с опаской – ещё стоял запах медикаментов, запах посторонних людей и ощущалось совершенно непонятное чувство тревоги. Фрол перешел в боевой режим, закрывая собой Ворона, – и тут же в боевой режим перешли и Петя с Васей.
Нина встала между ними:
— Ребята, все нормально. Успокойтесь! У нас тут небольшой госпиталь… только что ушла врач… пришлось вызвать… но не зря. Она сама дала всем девочкам лекарство… и утром пообещала вернуться и проверить их состояние.
DEX’ы успокоились, но все еще смотрели один на других с настороженностью.
— Вася, Петя, вы же вроде должны знать Фрола? Фрол, а ты чего так застыл? Присядь пока… можешь чаю выпить.
— Спасибо… чуть позже. Мы Вам подарки привезли. От Змея. Рыба копчёная и крысы… тоже копчёные. Сейчас принесу.
— Хорошо… неси. Вася, сходи с ним. И помоги принести, что привезли.
— Хорошо.
Аргон
— Чем это ты тут занимаешься опять? – брюзжащий голос отца окликнул Аргона, когда тот уже почти нашел нужное заклинание в библиотечной книжке.
Мужчина резко обернулся, захлопывая том и убирая его на полку. Король стоял в проходе, опираясь на везде сопровождающую его последние годы клюку. Взгляд из под седых бровей не сулил принцу ничего хорошего.
— То, что ты стал проявлять интерес к магии – похвально, — сухо, но на удивление с одобрительной нотой в голосе произнес старик.
Они разместились на открытой лоджии, вид с которой открывался на горы. Король устроил свои старые косточки на мягком кресле, и раздирая руками спелые плоды фруктов и бросая косточки на пол, трапезничал. Принц присел на кресло напротив отца, но в его фигуре читалось напряжение.
— Однако, — ожидаемо продолжил Король – В последние месяцы ты сильно отстранился. Ты пропускаешь собрания и больше не выезжал на охоту и смотр земель.
— Вряд ли я пропустил что-то важное, — Аргон бросил беглый взгляд в сторону горных вершин и подумал, что где-то там далеко близ Фатрахона Терна ждет, когда он найдет спасительное решение. – Зато я очень многое узнал.
— Не сомневаюсь. Смотри, птица, — старик сухо усмехнулся, указывая перстом на севшего неподалеку ворона. Птица оглядывалась по сторонам, поскакивая на карнизе соседнего окна. – Покажи мне свои умения.
Аргон замешкался на несколько секунд, и его рука плавно провела по воздуху и сжалась в кулак. Раздался пронзительный птичий писк и хруст костей, а в воздухе, где только что сидел ворон, взметнулась черная пыль и осела. Принц протянул отцу оголенный клювастый череп.
Король взял черепушку двумя пальцами, и повертев перед лицом, выбросил прочь.
— Эффектно, но мало, -заключил он и потянулся за ягодами.
Аргон слегка качнул головой. Впечатлить отца ему скорее всего удалось, пусть даже тот никогда не озвучивает своих положительных эмоций от достижений непутевого сына. Разговор на этом вряд ли был окончен, мужчина молча наблюдал за тем, как старик обсасывает кисть винограда и собирается с мыслями.
При нем принц всегда был сдержан настолько, насколько можно. Могло показаться, что лицо Аргона высечено из камня, потому что при общении двигались только губы. Он сверлил отца взглядом из-под черных щетинящихся бровей и сидел, собранный и натянутый, как струна. Времена, когда он действительно получал по рукам и лицу, когда вертелся и отвлекал отца, давно прошли, превратившись в холодность.
— Тебе нужно уделять больше времени тренировкам, — наконец продолжил свою мысль старик и посмотрел на сына. – Я намереваюсь развязать войну с Светлой стороной.
Впервые Аргон невольно вскинул брови. Войну? Ему подумалось, что любые возложенные на него надежды отца быстро рухнут из-за Терны.
— Ты давно не был на собраниях, но я полагаю, в курсе, что наших сил давно хватает чтобы не просто стеречь границы. Пора стереть надменного Белого Короля с лица Маадгарда! – Король пристукнул об пол клюкой. Где-то в глубине его старческой грудной клетки все еще дремал воин и маг. – Мы будем готовиться. Необходимо объехать наши земли, собрать дань, увеличить налоги чтобы спонсировать нашу армию, провести построение. Дел много, и частью из них придется заниматься тебе.
Король вздохнул, словно на самом деле предпочел бы всем распоряжаться в одиночку.
Но отрицать очевидное дольше, чем он это умудрялся делать, было уже нельзя.
— Ты мой сын, и гораздо лучше, если войну знаменует твое восхождение на трон, и ты будешь руководить армиями, пока я послужу лучшей защитой нашего трона. Но пока готовься. – Старик хмыкнул и поднялся, завершая короткий разговор. – Возобнови тренировки с капитаном. И в следующий раз я буду раз застать тебя в библиотеке за стендом боевых заклинаний, а не ерунды с невидимостью.
Король оборвал свою речь, и как всегда, не ожидая ответа от сына. Он сразу же вышел прочь, постукивая стальным наконечником клюки о мраморные плиты.
Принц подождал пару минут и выдохнул, переводя взгляд с пола, усыпанного косточками и ветками винограда на вид за перилами лоджии. Солнце сверкало лучами из-за горизонта, медленно заваливаясь на бок за самый высокий хребет. Заканчивался очередной день, похожий на предыдущий.
Слова отца ни в чем не были новы и удивительны. Аргон и сам знал, что старик не вечный, и как бы ему самому не хотелось – сыну придется занять трон. Правда, от дел королевских принц все равно был далек. Он никогда не стремился узнать получше политику отца, способы, которыми он держал народ вокруг и собственную прислугу в ежовых рукавицах, да и честно говоря, вообще не понимал смысла над кем-то править. Да, его перина и блюда были шикарны, как и вся остальная господская жизнь, но был ли в том великий смысл, чтобы слыть грозой Темной стороны Маадгарда?
Подобные мысли – это было именно то, почему он постоянно позорил отца. Какой из него Темный принц? Ни жажды власти от отца он не унаследовал, ни мстительности, ни желания проявлять силу над слабыми. Аргон предполагал, что в планах короля было закалить его через предстоящие сражения. Начать правление с захвата Светлой стороны – действительно хороший ход. Аргон смог бы сразу заслужить свое имя и взойти на трон обновленного Маадгарда как человек сильный и властный. Скорее всего таким образом Король стремился придать сыновьему царствованию самый сильный старт, заодно, конечно, осуществив свои давние задумки. Но будет ли война ему действительно на пользу?
Как бы то ни было, гораздо ближе, чем сражения и воинские подвиги – были проблемы Терны. Их проблемы. Если сегодня он не придумает, чем пособить девушке и как помочь ей сбежать – то очень скоро они будут оба повержены не самым лучшим образом.
Аргон поднялся и снова вернулся в библиотеку, по пути приказав слугам убраться на месте их с Королем разговора. В прочем, те и сами уже спешили навести порядок.
Когда он появился в сознании девушки через четыре часа, наглотавшийся книжной пыли и с красными от нее глазами, Терна не спала.
Она сидела, опираясь спиной о мощный бок спящего животного – вычесанного, выглаженного, накормленного и занеженного за последние дни как никогда раньше. Лилос храпел, довольный жизнью, а хозяйка нервно теребила его гриву.
«Какие идеи?» — Терна перебила только пришедшего в себя принца. Последние дни она нервничала, как никогда в жизни.
«Я перерыл все заклинания и нашел одно, которое ты сможешь использовать. Очень трудно, между прочем, найти что-то что сможет сделать человек ничего в этом не понимающий» — Аргон не удержался от того, чтобы поворчать. Найти заклинаньице, которое могло бы помочь Терне отвлечь бугаев, которые стерегли ферму, и в том числе Овода, было трудно. Особенно тяжело далась принцу необходимость под другим углом смотреть на магические закорючки в книгах – не взглядом человека, который с рождения листает книги этой библиотеки, а взглядом того, кто едва (и то не факт) умеет читать. То, что для Аргона было элементарным – у Терны отняло бы пару лет для изучения. Но в итоге кое-что нашлось – детская шалость, но даже она была им сейчас на руку.
«Я сейчас начерчу изображение, а ты постарайся сосредоточиться на нем, увидеть и запомнить»
Аргон зашелестел бумагой и достал угольный карандаш. Девушка закрыла глаза, уже слипающиеся от недосыпа, и погрузилась в сумерки сознания. Из темноты медленно выплывал образ мужчины, сидящего на знакомом ей стуле за столом, который она тоже видела уже сотню раз – принц был у себя в кабинете. Ничего кроме этого Терна видеть не могла, как ни старалась – даже различить ворс ковра. В ее картинке ноги принца в черных полусапожках упирались куда-то в темноту, твердую и густую.
Она скользнула взглядом от спинки стула до темной копны волос принца. В ее голове было похоже, словно она призрак, невидимый и воздушный, который аккуратно заглядывает через плечо ни о чем не догадывающегося человека.
Но Аргон, конечно, вполне догадывался. Он расположил лист и руки так, чтобы девушке было хорошо видно их очертания. Совсем скоро картинка сделалась еще четче, и Терна разглядела крупные кисти мужчины. Он взял карандаш и медленно, но уверенно начертил на бумаге простой символ.
«Придумай себе ассоциацию или еще что-нибудь, но запомни. Надеюсь у тебя там где-то найдется кусок угля, мела или извести, чтобы начертить это на стене, когда я дам сигнал»
Терна сощурилась, глядя на закорючки на бумаге.
«Похоже на рыбий глаз перечеркнутый. Нам иногда варят из них похлебку, я запомню» — наконец кивнула Терна.
Аргона передернуло от мысли о похлебке из рыбьих глаз, но раз девчонка запомнит символ – то уже не важно, по какой причине.
«Отлично.» — он смял листок и выбросил прочь. Картинка у Терны в голове помутнела, и она открыла глаза.
«Я поищу чем можно чертить. Побег завтра в полночь?»
«Я осмотрю окрестности перед тем, как ты начнешь что-то предпринимать. Как только дам сигнал – выбираешься из окна, подкрадываешься к воротам. Больше нигде тебе, к сожалению, не пройти. Чертишь это на любой поверхности кроме земли – и быстро убегаешь»
«Я не пойду через окно» — Терна вдруг нахмурилась. – «Я не пойду без Лила»
«Что?»
Принц на мгновение искренне удивился, потом помрачнел, закатил глаза и потер виски пальцами. Неужели он думал, что она правда уйдет без своей возлюбленной животины? Даже если промедление или шум будут стоить ей жизни?
«Ты сумасшедшая» — разочарованно подумал он, глядя куда-то сквозь стену.
На придумывание плана, как свистнуть из конюшен такую крупную зверюгу у него уже не было ни сил ни времени. И желания тоже.
«Я без него не уйду» — еще раз твердо повторила девушка – «Если ты не знаешь, как вытащить нас обоих, то будем смотреть по ситуации»
Принц хмыкнул. Завтра денек предстоял отличный, а вечер обещал быть и того хлеще – шоу, в котором девчонка, не выходившая за забор своей конюшни, будет сбегать оттуда вместе с коптархом обещало быть увлекательным. Аргон собирался следить за ней с помощью шара. На мгновение он пожалел, что их ритуал не окончен – имея возможность делиться силами и магией он бы помог Терне существенно больше.
Но думать было уже поздно – им обоим хотелось спать. Девушка уже завалилась под теплый бочок животного и дремала, и принц последовал ее примеру.
Было около двух часов дня, когда двоих рыжих, наконец, выпустили из аудитории. Допрос, а Шарель настаивал именно на формулировке «дисциплинарное совещание», был необычным:
— Вы предполагали, что Рени, менталист высшей категории, проводящий сто процентов своего времени без фактического сознания, может так запросто встать и уйти без ведома кого-либо из персонала? — спрашивали Аманду.
— Специалист такого класса, стоящий, по сути, над системой, способный убить всего одним касанием… Можно ли быть уверенными в его преданности отделу и в его безопасности? Не повернется ли наш клинок к нам острием?
— Не появилось ли у вас впечатления, что, убив всех важных участников заговора, якобы по причине неожиданного появления эмоций, Рени просто заметал следы? Мог ли он быть знаком с террористами ранее?
— На сколько баллов по шкале Фридрекса вы уверены в психологическом здоровье нашего сотрудника? При такой высокой организации нервной системы сложного асоциального объекта, весьма трудно заметить возможные отклонения, без его желания, но не заметили ли именно вы в последнее время каких-то странных нюансов?
— Насколько мы можем быть уверены, что подобная жестокость к людям не повторится уже в стенах нашего отдела?
— Аманда, вы должны нас понять, Рени был весьма полезен параполиции, пока лежал без сознания, всегда под надзором, зависящий от ухода и не планирующий куда-либо уходить, имея в голове непередаваемое количество важной секретной информации, но сейчас идет речь о безопасности отдела, и о вариантах его содержания под стражей…
— Вы, как человек, связанный с ним кровными узами, вероятно, знаете возможные пути давления на него? Поймите, это намного упростило бы ему и нам жизнь…
Создавалось жуткое впечатление, что совету руководителей особо не требовались ответы. Не владея ментальной магией совсем, они, между тем, отвечать возможности не предоставляли, как будто нагнетая панику, предлагая коллективу все более и более страшные вопросы и автоматически учитывая худший из ответов.
— Что ж, — проговорил Редвел, видя отчаяние в глазах напарницы, — я не удивляюсь появлению таких сотрудников-отступников, как Бетран, при вашем взгляде на вещи, уважаемые коллеги.
В зале на пару секунд воцарилась гробовая тишина. Мозги скрипели, как новенькие калоши, которыми еще ни разу не пользовались. Затем Шарель пожал плечами, а сидящая слева от него Незида, старая пятивековая дева, сухая как финик, и злобная, как горчица в глазу, выразила всеобщее мнение категоричным вопросом:
— Можно ли считать данную фразу выражением устного сомнения в успешной работе бюрократического отдела? Либо ее нужно трактовать в целом, как отступление от цели верно и преданно служить параполиции? — глаза Аманды стали совершенно черными от гнева, но она промолчала. Сегодня двое из двоих ее близких попали под критерий «неблагонадежные», что же дальше?
— Да считайте, как хотите, — махнул лапой Себастьян, — Только подумайте на долю секунды, кто вчера спас отдел от террориста, кто громил отряд заговорщиков, не задумываясь о категориях верности и предательства, и кто завтра встанет в первых рядах при любой возможной опасности. Можете еще подумать о своей благодарности, которой не было. Есть только животный панический страх! Я чую его! Страх, что горстка властью наделенных людей не сможет удержать неподвластную ей силу. Так на какой вы ступени осмысления по шкале от «давайте дадим сотрудникам спокойно работать», до «проще убить, чем беспокоиться»?! На какой Вы ступени, господа?
Сухая вобла пыталась придраться ко фразе о завтрашнем дне, пытаясь выведать, не является ли это непосредственной угрозой отделу, но Шарель опустил руку ладонью на стол, вместе с хлопком на совет руководителей опустилась завеса тишины.
— Благодарю вас за верную службу, господа, — сказал он, кивнув Редвелу, — в течение нескольких дней, после выяснения и внесения в протоколы всех деталей, мы соберемся в главном зале и вручим вам несомненно заслуженную вами и господином Рени награду. А сейчас не смеем больше задерживать. — Члены совета переглянулись и, опустив руки на стол, спокойно посмотрели на Шареля, признавая его решение.
Двери из черного брамса закрылись за спиной пережеванных и выплюнутых героев, предстояло найти Рени, и всем вместе отправиться куда-нибудь перекусить.
— Ну, хоть не спросили, что тебе важнее: кожа взамен на шкуру, или их начальские задницы, — раздался сзади кряхтящий, даже немного картавый голосок.
— Хас, хоть ты не издевайся! — Редвел был уставшим и злым, и совершенно не удивился, что секретнейший разговор подслушан, — Была б важнее кожа, так я бы в шкуре не ходил. А ты чего здесь, а не в лаборатории?
Коротышка, весь покрытый невесомыми белесыми волосками, от носа и макушки, до крепких голых ног, одетых в замасленные шорты и рабочий передник, да в сандали из нескольких коричневых ремешков, чуть не выронил из толстых пальцев хрустальный таблит.
— Так я, того… — прозрачный экран таблита, окруженный серым вулканическим корпусом, замигал зелеными символами и обиженно пиликнул, — Мастер Редвил, — продолжил карлик, вытянувшись по струнке, совершенно другим тоном, — проверочные контуры по вашему приказанию запущены и работают на отлов каменных артефактов, а меня к вам Шарель прислал. Сказал, пригожусь…
— Вот, толстая морда! Вечно он что-то знает наперед, — буркнул Себастьян, осмысливая. Присутствие ученика его не сильно напрягало, но, видимо, предстоящая задача совсем не из легких…
Рени нашелся рядом с фонтанчиком. Он пальцем зажимал водяную струю и пытался обрызгать студенток-хохотушек, проходящих мимо.
— Мальчишка. — Выдохнула Аманда и чуть-чуть успокоилась.
Cэм с трудом открыл глаза.
Голова… болит…
Машина еще полыхала. Время от времени в небо взлетали снопы розово-фиолетовых искр и клубы зеленого дыма – горело их снаряжение. Сэм скрипнул зубами. Вся экипировка «Волчат» — в пепел, чтоб этому охотнику адских углей в штаны заполучить! Сволочь, скот, ***!
Сэм дернулся, нащупывая нож… и сжал кулаки, почувствовав, что связан. И оружия нет. И стимулятора…
Сволочь-охотник успел его обыскать. И связать.
Зачем?
Ведь остальные мертвы. Почему он жив?
«Это пока, — шепнул ехидный внутренний голос, — Пока он не выпытает то, что его интересует. А потом отправишься вслед за остальными»
Сэм невольно прикусил губу ( за это движение ему много раз перепадало – отсутствие хладнокровия каралось неуклонно, но отвыкнуть он так и не смог). Болевой порог у него высокий, но страшно все равно было.
Не хочу, чтоб моя жизнь кончилась так! Нам обещали другое!
Волосатику тоже обещали. И Би. Вон они на дороге лежат. А убивший их охотник собирает остатки снаряжения. Вот он наклонился, перевернул тело… Посмотрел в лицо убитому… что-то проговорил, но даже обостренный слух Сэма из-за треска пламени уловил только «юнцы зеленые»
Сэма скрутило от ненависти.
Ты, немочь людская, крыса помойная, ты за это поплатишься! Клянусь своей демонской кровью, ты поплатишься, не будь я Тир, сын Азазеля! От ярости и напряжения у него потемнело в глазах… Раненый висок дернуло-ужалило вспышкой боли, и он снова провалился в забытье.
В себя его привела холодная вода.
Обожгла лицо, намочила рубашку. Глаза непроизвольно распахнулись… и опять зажмурились – слишком светло. Потихоньку привыкая к свету, он шевельнул ресницами… и столкнулся с суровым взглядом зеленых глаз.
Охотник.
Тот самый охотник, который был избран объектом тренировки для их группы, для «Волчат».
Дин Винчестер, установочные данные: потомственный охотник, возраст 19-20 лет, тренированный, реакция быстрая. Импульсивен. Способен на неожиданные поступки.
Инструкции: опасен, проявлять осторожность, по возможности допросив по стандартному перечню вопросов, убить…
— Очухался, парень? – спросил охотник, — Поговорим?
— О чем, человечишко? – Сэм инстинктивно сымитировал презрительно-высокомерную интонацию Наставников. Чтоб разозлить человека. Пусть попытается подойти и ударить – можно будет попробовать сбить с ног и вырваться. Жаль, конечно, что нет стимулятора, наручники не порвешь… Сэм мысленно подобрался, уже видя боевую схему, но человек не купился.
Только усмехнулся.
— Человечишко? Не слишком ты вежлив, демонское отродье! А как насчет святой воды? – охотник недобро прищурился, плавным движением вынимая из кармана куртки плоскую флягу. Серебряную, — Как она тебе придется по вкусу, адская тварь?
Святая… что? О чем это он? Святым может быть оружие. Или огонь. Но вода? Сэм недоуменно перевел взгляд с фляжки на лицо охотника и обратно и тут же постарался принять вид независимый и спокойный. Какой бы напиток эта человеческая тварь не называла таким странным наименованием, ничего хорошего он не обещает. Сэм перебрал варианты: кислота? Яд? Спирт? Какой-нибудь гадостный эликсир? Держать лицо. Не показывать страха.
Кажется, у него не очень получилось. По лицу охотника прошла какая-то тень, точно он засомневался или растерялся…. но она тут же исчезла, и парень ослепительно улыбнулся:
— Вот видишь, и ты можешь быть вежливым, демоненок. Рассказывай, что творится?
Вступать в разговоры с человеком?
Ему?
Человек забыл, где его место!
— Рассказывай!
— Хорошо, — съехидничал «волчонок» нарочито покорным тоном, плавно соскальзывая на вызывающую насмешку, — Что творится, да? Ладно. Я сижу на стуле в какой-то хижине, под разрисованным в звездочку потолком, а рядом топчется озабоченный охотник, которому больше поговорить не с кем.
Подействует? Подойдет? Сэм напряженно ждал. Нет. Нет, даже за флягу свою не хватается. Да что ж он, непрошибаемый?
— Озабоченный? – человек хмыкнул и с нехорошим прищуром оглядел пленника с головы до ног, — Приятель, а ты точно «поговорить» хотел сказать?
Взгляд прошелся по коже как терка. Кровь бросилась в лицо. Даже горло закололо. Нет. Этого дразнить опасно. Осторожней.
— Пошел ты! – только и смог проговорить Сэм…
Тот зло усмехнулся:
— Не по нраву? Последний раз предупреждаю – будь повежливей, а то окажешься в аду раньше, чем подумаешь об этом! Рассказывай. Все. О пропавших в последние полтора месяца охотниках.
Сэм молчал.
— С ними ведь случилось то же самое, верно? Подошел милый мальчик и попросил помочь поменять колесо на пустынной дороге? А потом выстрелы в спину. Так?
Тварь догадливая! И почему только Би по тебе промазала!
— Вы поэтому вселились в детские тела?
Зеленые глаза охотника полыхнули злостью, но вместо страха пленник ощутил хорошо знакомое чувство сладкой ярости, столько раз приходившее на помощь в постоянных стычках «молодняка»… Ты, мелочь! Я тебя не боюсь, понял, человечек?!
— **** я тебя, — прошипел Сэм прямо в застывшее лицо охотника, — Понял, ***?! Понял?! ***!
Он бросал слово за словом в лицо парня, пока тот, гневно нахмурившись, не взмахнул рукой.
С той самой флягой.
Сэм инстинктивно зажмурился, когда прозрачные брызги хлестнули по лицу. Грудь и шея вымокли разом. Холодная вода (святая, и что?) отрезвила. Сэм умолк и сжался, ожидая неизбежной боли. Стало очень тихо… Так тихо, что плеск воды в той самой фляге показался громким. И шорох капель, падающих на исчерченный каким-то узором каменный пол.
Секунда длилась и длилась, а боль все не приходила. Странно.
Тогда он поднял голову.
Охотник опустил руку. И не двигался. Только смотрел… оцепенело. Словно небо рухнуло…
— Ты… человек? Настоящий?
Что? Как он смеет?
В их городе, Прайде, форпосте нового будущего, слово «человек» считалось оскорблением. Заслышав такое, воспитанники лезли в драку, наплевав на все дисциплинарные меры.
Наставники, конечно, наказывали за потасовки, но куда хуже было стерпеть оскорбление. Они – избранные, дети Азазеля, будущие предводители, будущие властители земли. И позволить сравнить себя с низшей расой – расписаться в собственной слабости. Стать изгоем. Так что ответ на такое один – в морду, и быстро!
Сэм оскалился. Эх, морда далеко.
Бледная, кстати, морда. Словно призрак увидел.
— Кристо, — это слово человек почти прошептал.
Сэм чуть не хихикнул, несмотря на веревки.
Нашел кого вспомнить, человечек. Ты бы еще архангелов приплел. Тоже персонажи из человечьих сказок!
— Кто ты? – охотник почему-то побледнел, — Кто ты, говори!
— А то что?
— Кто ты?
— Ты тупой, охотник? Хотя что я говорю… Знаешь, свежий анекдот про вас? В чем разница между охотником и дубиной? Дубина не сможет зарядить пистолет… У нее рук нет!
Сэм дерзил. На расчете.
Ну же, подойди. Ну, ударь… Давай же, ты должен разозлиться!
Но охотнику было не до злости. Он замолк, растерянно ероша короткие русые волосы. Обвел глазами каменные стены, звезду на потолке… Сунул руки в карманы. Потом, напряженно нахмурившись, сдернул со стола сумку. Резкое движение – и на колченогий стол высыпается небольшой ворох вещей. Очень знакомых вещей.
Ножи темной стали с вплавленной в металл эмблемой их города – стрелы, бьющие в небо. Два переделанных пистолета. Дротики с разной окраской. Снотворное, парализующее, яд. Черное стекло ампул… Гримуар. И цепочки с ритуальными значками.
Их снаряжение. Подобрал-таки, сволочь.
— Вы ведь не просто компания подростков, двинутых на сатанизме и черной магии, верно? — глаза парня жестко блестели, и рукоять ножа легла в его ладонь легко и привычно, — Кто вы?
— Иди в Преисподнюю! Там узнаешь.
— За последнее время пропало семь охотников. И в двух случаях рядом замечали компанию подростков… Правда разных. Про темнокожих, которые в твоей команде, парень, никто раньше не поминал. Сколько вам лет?
— Пошел ты… – огрызнулся Сэм. При виде ампул его привычно замутило… Он терпеть не мог пить «черняшку», как называли это зелье питомцы Азазеля. Трижды в сутки глотать это жгуче-горькое – фу! Противно до тошноты.
До тошноты…
Фу, тошно как… Сэм почувствовал, как горло сдавило горячим обручем. В глазах почему-то потемнело. Что это? Что с ним? Он же еще не пил ничего. Не пил!
Адское пламя…
Охотник что-то спросил, но Сэм не услышал. В ушах нарастал давящий шум, мускулы натянулись – напружились, задергались в дикой пляске. Судороги… Почему?
Его бросило в ледяную дрожь. Потом в жар…
Потом… стало… темно.
Тепло.
Первое, что он ощутил, вновь возвращаясь в мир живых, — это тепло.
Тепло и не больно. Он живой. Не ранен. Даже, кажется, чем-то укрыт. Веревки… Нет. Веревки на месте. Так, дышать ровней. Осторожно, не спеши. Не открывая глаз, Сэм постарался понять, что творится вокруг и где его враг, но его пробуждение было замечено.
— Очухался? – послышался знакомо-ненавистный голос.
Притворяться дальше было без толку. Юноша открыл глаза.
— Полегче? – охотник сидел неподалеку и чистил оружие. В зеленых глазах блеснуло странное выражение, – Пить хочешь?
— Где я?
— Там где и был. В церкви. Старой.
— И почему я живой?
— Самому интересно, — прищурился Винчестер, — Первый раз такое вижу. Скрутило тебя очень быстро. Доберусь до вашего Азазеля – башку откручу.
— Что?! – имя Великого – в устах человека! Как?! — Как ты смеешь?!
— А он смеет посылать детей? Я убил двух подростков, проклятье… – охотник зло отбросил тряпку, — Черт, парень, а он смеет подсадить вас на эту черную пакость? Ты б помер, если б я тебе ее не влил!
Сэм пропустил это мимо ушей. Так он и поверил, что охотник его поил «черняшкой», подпитывал пленника кровью Великого… Бред же! С какой стати? И не имеет он права так об Отце и Повелителе!
— Заткнись!
— Сам заткнись! Наслушался я твоего бреда по маковку! Как вас воспитывают, как лепят вот таких… Хочешь к своему великому – катись, не держу! Нравится тебе по морде получать – убирайся! Нравится? Скажи, нравится?!
— Замолчи! Замолчи!… Ты ничего не знаешь!… Ты…
На этот раз подействовало — охотник перестал орать. Схватил со стола второй пистолет, выщелкнул магазин. Пальцы вслепую затанцевали на вороненой стали, разбирая незнакомое оружие. Чужой пистолет (может даже его, Сэма) легко подчинился умелым рукам, послушно раскрывая свои секреты… Эх, жаль, заряжено не ядом.
— Как раз я – знаю, — негромко проговорил охотник, — Тебе ведь пятнадцать, парень, да? Спросишь, откуда я это знаю?
Сэм не спрашивал. И так скажет.
— Семь лет назад по стране прокатилась волна исчезновений. Пропадали дети. Всем по восемь лет, все родились в один и тот же промежуток времени… И больше их никто не видел. Ничего не припоминается?
Нет!
Не припоминается!
Нет…
Да.
Как во сне, промелькнула картинка из того времени, прошлого… он за заднем сиденье машины, на коленях прыгает маленький коричневый щенок, и в лицо бьет теплый ветер, и кто-то смеется рядом, большой, живой, ласковый… То, что он не должен вспоминать. То, что никогда не вернется. Нельзя вспоминать прошлое, нельзя, будь ты проклят! Мне за имя сколько раз доставалось, за то, что помню…
Охотник отложил пистолет. Зеленые глаза смотрели как-то непонятно. Словно… нет-нет, непонятно.
— Видишь? Ты человек, парень. У тебя где-то есть отец. Мать. Как тебя зовут?
Он даже не понимает, что это оскорбление…
— Тир, — машинально ответил Сэм привычной кличкой. И обозлился. Его прозвище было Тирекс, и он позволял звать себя Тиром только Наставнику. Проклятый охотник! Как он смеет! Растормошил, разозлил, заставил назвать себя… Сволочь приставучая! Эх, жалко пули были не с ядом!
— Ладно, — вздохнул охотник напряженно, — Ладно… Послушай. Хочешь, я тебя отпущу?
— Что-о?
Отпустит он. Как же! Я что, похож на дурака из людей?
— Честно отпущу. В обмен.
— А-а… – Сэм поневоле заинтересовался – это похоже на правду. – Сделка?
— Сделка.
— На объект?
Охотник удивленно поднял бровь, и Сэм нетерпеливо пояснил:
— Что делать? Показать, как действует оружие? Рассказать чего-то? Переспать с тобой? Что?
Парня передернуло.
— Нет. Ответь на пару вопросов.
— Пару – это сколько?
— Два. Но честно.
— И тогда отпустишь?
— Клянусь. Идет?
— Идет, — Сэм быстро склонился к привязанной правой руке и зубами рванул кожу на запястье, в знак скрепления сделки. – Спрашивай.
И опять этот непонятный взгляд – точно он видит голубого вендиго или вампира-донора. Что ты тянешь, сволочь?! Спрашивай уже!
— Там, среди вас… – Сэм с удивлением смотрел, как охотник запнулся, — Вы ведь все одного возраста, так? Ты говорил в бреду. Среди вас… Есть там мальчик? Он… черт, я не знаю рост! Его зовут…
— Без имен, охотник. Прошлое имя сжигают при посвящении. Их нельзя вспоминать.
— Хорошо. Хорошо… У него каштановые волосы. Темные глаза. У него родинки две, вот здесь! Есть такой?
Сэм покачал головой. Родинки. Наивный охотник. Все особые приметы уничтожили еще тогда, в первую же неделю после Отбора. Шрамы, родинки, парню из «Тигров» даже горб вылечили… И у него. Он плохо помнит, как это было — шок, боль, страх, но что-то убирали и у него. Вроде на плече? Или на лице?
— Нет. Твой родич?
— Да. Ты точно знаешь? Ты всех знаешь?! Это точно?
— Не ищи. Я такого не знаю. А я знаю всех, кто остался.
— Кто остался? – повторил охотник хрипло, — А остальные… куда?
Наивный, точно.
Их было почти сто человек. А осталось 46. Выживает сильнейший.
— Это точно? – спросил охотник еще раз. Зацепило. Лицо белое, глаза отчаянные, – Ты клянешься? Точно?
— Все, кто не выжил, давно там, — Сэм кивнул на каменный пол.
— Ясно, — проговорил охотник каким-то неживым голосом. – Ясно…
Он застыл у стола, слепо рассматривая разбросанные ампулы, оружие и запятнанные кровью салфетки… Уперся ладонью в пыльную столешницу, наклонил голову, застыл, сжимая в руке какой-то темный медальон, так, что пальцы задрожали… и вдруг резким рывком сгреб несколько ампул и с маху бросил в стену! Брызнули осколки, полыхнуло черным дымом, по стене зазмеились извилистые дорожки…
— С***! – простонал охотник отчаянно… — ***! *** и ***!… Тварь… Азазель… Тварь проклятая… Тварь, тварь, тварь! Ох, ***…
Черный дым скрывал его лицо, но Сэму показалось, что по его лицу пробежали светлые горошины. Он… это что, слезы?
Не такой уж и непрошибаемый он, этот парень…
На этот раз Сэм промолчал. Он отомстил за свою поимку. Не соврал. Но и правды не сказал. Дети Азазеля изменились, изменились до неузнаваемости, и охотник пройдет мимо своего родича, даже если в упор с ним столкнется. Хорошая месть получилась, вон как корчится… Лучше б получилось, только если б сам родич его и прикончил. Хорошая месть. Теперь даже если охотник его убьет, то будет не так обидно…
>Климентий Штрудофф<
Просыпаюсь в кресле, выспался, как два медведя. Встал, Иланка тут же на шее повисла, «Как ты», да «Расскажи, что было, что помнишь, что снилось!» А я, блин, есть хочу, как те же два медведя после спячки, причём, как сразу оба… «Ребят, — говорю, — давайте позавтракаем, а? А Василик, кстати, где?» Они мне показывают за спину. Блин. Я тормоз. Он спал, оказывается, «голова к голове» со мной, на соседнем кресле! Вернее, не спал, а спит до сих пор. Подошёл, потолкал его, по носу пощёлкал — беспробудно! «Валь, — говорю, — дай свои носки. Щщас проснётся у меня!» Вацлав посмотрел, как на эгерского шпиона. Ладно, мы добрые, пусть спит… Илана уже консервами гремит, а запах жареного кофе заполнил весь салон, ещё чуть-чуть, и виден станет. Я пошёл вносить лепту, щщас арахисовый щербет сварганю, по поводу пробуждения! Ингридиенты специально сам по рынкам в Дербенде набирал, так и знал, что достойный повод отыщется!
Завтрак знатный получился. В кои-то веки Вацлав всех развеселил: сели к столу, а он на меня посмотрел — улыбнулся, головой покивал: «О-о! Точно, доброе утро, ты ж проснулся!» Опомнился. Я уж часа два тут кручусь!
Я чего за тетрадь-то взялся. Иланка говорит: «Теперь ты пиши! Всё, что помнишь. Чтоб в «глухие телефончики» не играть, давай сам!» Ну, я-то — пожалуйста! Илана с ногами в кресло забралась, слушать. Вацлав уже лыжи намазал, бежать, лезть в мотор, едва «спасибо» пробурчал. Кабан ленивый! Я ему в спину: «Слушай, стрекозий кучер, ты вообще хоть лапшу варить умеешь?» Он застыл, подумал секунду, не оборачиваясь, бросил: «Не. Сталь, нержавейку, чугун даже – это сварю. Алюминий могу, аргоном… Лапшу — не варил.» И полез в моторный отсек.
Тут Илана подскочила, как укушенная: «Ой, я ж анализы пропустила! Больше часа!!!» Умчалась, возвращается говорит, что уже нет. Это пыльцы, то есть. Илана за завтраком рассказала вкратце. Вот же пакость, а. Самое дряное, что не увидишь опасность эту, не услышишь, не унюхаешь. Хотя, запах, наверное, есть… Только вот среагировать на него не успеешь, тебе уже весело будет на тот момент и беззаботно…
Вот Иланка рассказать просила. А мне, по сути, рассказывать-то и нечего… То утро, когда мы с ней в салоне ночевали – помню, а вот что дальше было… Сначала – как в молочном тумане. Вроде, Илана свой фирменный кофе варила, тоже… Умывались с ней ходили к ручью, она смеялась много… Я шутил, как всегда, не к месту… Хотя, может, это уже я моделирую, подсознательно. Не уверен ни в чём. А вот что потом было, после умывания и кофе — вообще не помню, напрочь. Сплошной какой-то сон, будто на курорте мы с Иланой, солнце там, пальмы, всё такое… Она красивая такая, мне все мужики завидуют… Потом… Ну, потом ещё много чего снилось, всё около этой же темы, ничего существенного. А вот кончился сон интересно. Опишу, не смотря на… В общем, лежим мы с ней на пляже, одни, песок теплющий, солнце, чайки горланят… Ну, у нас уже… Вот-вот… Кульминация, так сказать… Она мне что-то шепчет такое, я отвечаю, и вдруг понимаю, что губами-то шевелю — а звука нет, совсем. И вокруг всё постепенно так замолкает: Илана, чайки, даже ветер. И застыло всё, как если плёнку вдруг в кинотеатре остановить на половине кадра. И свет меркнет, как в том же театре после последнего звонка. И когда уже сумерки едва брезжат, вот-вот настанет полная, непроницаемая тьма, весь антураж вокруг рассыпается, словно всё это было на самом деле из стекла сделано, осколки сыплются кругом, только всё беззвучно происходит… Я Илану собой накрываю, чтоб её стёкла не задели, и чувствую, как мне в спину-то они втыкаются, раз за разом, один за другим, и всё глубже, глубже входят… И тут вдруг наваливается смертельный, адский холод. А у меня из спины кровь волнами хлещет. Я смотрю – а она, кровь эта, не красная, не тёмная вообще, а лимонно-жёлтая, даже как будто светится. И заливает всё вокруг, ни песка, ни моря, ни неба уже нет, а всюду – только эта светящаяся лимонная кровь… Дальше – как в телевизоре, когда канал резко трансляцию прерывает, а настроечную таблицу включить не успеют, полосы пошли. Просто полосы, сверху вниз, сверху вниз: жёлтая-чёрная, жёлтая-чёрная. А потом вообще всё исчезло. Словно провалился в абсолютно тёмный бездонный колодец. Проснулся — вроде как с другой стороны из него вылетел… Вот такой сон.
Иланка с него немножко офигела, сидит – не знает, что и сказать. Вацлав… Ну, Вацлав не знаю даже, слышал ли рассказ-то, от него сверху, из двигательного отсека, периодически такие божественные звуки доносились, что мы подскакивали, как горошины. Вообще такое ощущение, что он – как тот сарацин из восстановленного доисторического приключенческого кино: «Саид, ты как тут очутился?» – «Стреляли…» В смысле, когда что-то случается, когда что-то надо конкретно и по делу – он берёт и делает, хорошо, добротно, быстро. Но когда обсуждение какое, разговор, а уж, тем более, просто дружеский трёп – всё. Нет Вацлава. Испарился, оставив лёгкий аромат носкаина… Это, как если бы пассатижи к беседе приглашать или гаечный ключ – результат предсказуем. Всегда с ним так. Но пилот – ас, и механик от Богов. Зато мне – хлебом не корми, а дай потрепаться… Хотя, лучше и потрепаться, и хлеба… С колбаской бы, или с сыром… Эх. Хотя, сыр, вроде, брали. Пся крэв, чего ж так лопать-то хочется сегодня, а… Пойду, чай организую. Илана зовёт купаться, на ручей. Вот, сходим, придём – а тут чай горячий уже!
Ух, ну, вообще класс! Накупались до позеленения, сидим, чай, бутеры… Шоколад на сладкое… Лепота. У ручья посмотрели на траву эту, плакун. Чёрт, вроде, травка – как травка, безобидная, привычная до незаметности… Обыкновенная по всем статьям травка! А вот, поди ж ты! У растений в правом бочажке стрелки вылезли, цветоносы. Не раскрылись ещё, зелёные. Но Илана купаться там не стала и мне запретила, на всякий случай, мало ли… Она теперь без переносного анализатора на поверхность – ни-ни! Проверила там всё, по воде, по воздуху, сверила показания в обоих заводях – вроде, всё одинаково… А купаться в той, где травка с цветоносами, всё равно не захотела. А ещё, возвращались когда, справа, где за ручьём тайга начинается, вроде бы как тень какая-то мелькнула, низенькая такая, приземистая. Зверьё, что-ли, какое? Даже очертаний не разглядел. Тень – и всё. А Илана и этого не заметила. Говорит, может, просто показалось… Может, и показалось, конечно, мне после того сна долго ещё всякие чудеса будут мерещиться.
Сидим вот, думаем – может, сходить на экскурсию, к ульям этим? Интересно ведь! Вацлав пришёл, говорит, вы что, дескать! Надо ждать, когда Василик проснётся. И то верно, не тема – такие дела без шефа решать. Ладно, подождём.
Вечер. Илана всё это время пыталась передатчик настроить. Я говорю: «Ты, никак, карту Таллена-Брокендорфа забыла?» Она: «Нет, не забыла, но аномалии не устойчивы во времени, их границы могут меняться, могут совсем исчезнуть даже. Таллен и Брокендорф когда свою «карту немых областей» по Дару составляли? В самом начале века. С тех пор много воды утекло, а карту проверяли всего два раза, причём, второй раз откровенные дилетанты – радиоспортсмены, или что-то вроде того. Что-то могло измениться! Вот, заодно и проверим, если подтвердится область – отметим.» Логично, чёрт возьму, как говорит наш начальник. Вот она и настраивает весь вечер радио. Проверяет… Пока что данные карты полностью подтверждаются. Эфир пустой, как в эпоху трилобитов…
Вечером снова сходили к роднику, набрали воды, чтоб с утра не надо было из вертолёта выходить. Заодно бачок биотуалета наполнили. Приготовили ужин – хоть очередь вообще-то моя была, Иланка захотела поучаствовать. Ну, отлично, поучаствовать – значит, не молча готовить! Это мне важнее любой физической помощи. Пока болтали о том, о сём – всё и приготовили. Тут как раз закат. Илана захотела непременно его поснимать, ну, пошли, поскольку решили больше поодиночке на поверхность не ходить – мало ли, чьи там тени мелькают по тайге… Вацлав, выше крыши наковырявшись в моторе, уже час как сыпа давит… Я поражаюсь ему. За такое немыслимое количество времени, что он проводит в моторном отсеке, наверное, можно было второй двигатель слепить, из соплей и веток… Ну, или, как минимум, его действующую модель.
Наснимала Илана закатных пейзажей, даже на хвост вертолёта забралась, эквилибристка… Возвращаемся. Только дверь-то открываем – рраз, под ногами… Тут уж – без сомнений, оба увидели: тёмное, длинное небольшое тело стремглав метнулось через приоткрытую дверь в салон… Ну, мы и перепугались! Это было что-то. Илана парализатор выхватила (она его ещё со вчерашнего дня таскает заряженный, на поясе, и страшно гордится, что с этой штукой здесь, кроме неё, толком никто обращаться не умеет, даже Василик; она-то спец, она этим парализатором хамарского пещерного летучего зайца с сорока метров снимает, причём, точно в бедро). Вот, она с парализатором, значит; я было пистолет доставать — она шипит: «Идиот, это ж может быть вообще не известное науке животное! А ты его — в мясо…» Я говорю, лучше пусть останется для науки замороженный труп зверя, чем наши, причём, заметь, даже не замороженные и на фиг науке не нужные… Но пистолет всё же опустил, зная, что она с парализатором мне всё равно очков пятьдесят вперёд даст в случае выстрела. Заходим в вертолёт – оружие для скорости реакции обеими руками на уровне головы, «ввинчиваемся» в салон полуоборотом – ну, ни дать, ни взять, напарники-детективы из мистического сериала вечером по телеку… Смотрим, на спинке кресла, у иллюминатора кошка сидит! Обыкновенная, только очень мохнатая. Сидит, хвост с кресла свесила и лапу вылизывает, правую… У нас всё внутри развернулось, как белок после варки, я чуть не побежал сразу туда, куда мы только что воды натаскали. Ну, подумать, а! Кошка!!! В глубокой таёжной заднице, где комаров-то, и тех нет, (кстати, а почему тут, собственно, нет этих тварей?! Надо подумать…) Откуда тут – кошка, да ещё, судя по всему, не очень-то и одичавшая? Я Илане говорю, слушай, может, лучше её того, из парализатора, а? Анализы, всё такое… Кто её знает, что за кошка… А Илана так посмотрела… Я себя прям ветеринаром-маньяком почувствовал. Чёрт с ним, думаю. Говорю Илане: «Только ты, мол, всё равно погоди, не ходи к ней и возьми её на прицел, пока я одеваюсь». Сам быстренько, бочком-бочком, ближе к корме вертолёта, там шкафчик с противорадиационными скафандрами. Вытащил, залез, путаясь, застегнул, перчатки натянул и тихонько так, к кошке этой. Шлем надевать не стал — с такой «башкой» вместо нормальной головы я не то, что кошку, я тигра ручного до смерти напугал бы. Подхожу. Кошка – хоть бы что, сидит, только лапу умывать перестала. Я тихонько так руку в перчатке подношу. Ноль реакции. Близко совсем поднёс – потянулась носом, обнюхала, и головой ткнулась: гладится! Я погладил. Как замурчала, словно компрессор включился! Ещё погладил. Встала, спину выгнула, развернулась, лапами заперебирала по креслу. Ну, я её на руки взял, глажу, а сам Илане говорю: «Иди, одевайся тоже, и быстренько бери анализы у неё». А она уже скафандр застёгивает. Молодец она у меня, всё-таки. Через минуту подходит, уже с дозиметром — первым делом, конечно, уровень… А нету его! Практически, нулевой. Ну, в смысле, никакого отклонения нету. Абсолютная норма — что кошка, что наше кресло. Уже хорошо. Илана погладила её, шерсти клочок состригла, в реагент – и в анализатор. По монитору кривые разноцветные пошли, столбики цифр стали выстраиваться. А Илана мне говорит, мол, ты её гладь да постепенно переверни на спину, попытаюсь кровь взять. Я сделал, как сказано. Глажу, чешу кошку. А Илана тоже поглаживает, шерсть разбирает на лапе, выстригать некогда… Нашла вену, дальше – я глазом не успел моргнуть – игла уже там. Пока кошка расчухала, что вообще происходит, Илана уже прижала к лапе тампон с антисептиком, держи, говорит, и пошла анализы делать. Я кошку минут пятнадцать после этого гладил ещё, в конце концов она возьми да усни. Ну, положил на кресло препаратную клеёнку, и кошку на неё. Шевельнулась во сне, свернулась удобнее, и дальше дрыхнуть. Через пол-часа Илана с анализами закончила. На шерсти обнаружилась фосфатная микроплёнка, а в крови – высокий гемоглобин и эритроциты. Интересно, Илана ведь говорила, что у неё самой, и у Вацлава тоже, несколько завышен гематокрит, а это ведь, грубо говоря, почти то же самое. Не из-за этого ли отклонения Илана и Вацлав самостоятельно вышли из давешней эйфории, а нам с Василиком понадобилась наркоблокада?
Ещё интересно: у кошки не обнаружилось паразитов. Никаких. Стерильная, словно только что из элитного питомника! Каково? Это в дикой-то тайге… Ну, сюрпризы… Да откуда ж она тут вообще взялась? Что не худая – это ладно, тут всякой бегучей мелочи должно быть не впроворот… Хотя, я вот обычно мышей в лесу запросто замечаю. Тут, сколько ходили, ни одной не видел. Птичку какую-то мелкую – было, видел пару раз. Может, и птиц ловила… Тут Илана даже присвистнула от удивления. Зовёт меня, смотри, говорит. Подхожу к экрану. Там результаты биохимического анализа выведены. Присматриваюсь – что за морок? Показатели будто с ума посходили. Например, возраст кошки согласно одной группе показателей лежит в пределах 1-2-х лет, а согласно другой — она долгожительница, ей больше 15-и!!! И это – биохимия… Бред какой-то. Чувствую, мозги кипеть начинают. Слушай, говорю, Илана. Давай-ка чаю сейчас напьёмся, покрепче – и спать, голова уже соображать отказывается. Она говорит, ладно, а кошку-то куда? Не выгонять же её. Зачем, говорю, выгонять? Банку тушёнки откроем, накормим, да пусть спит себе! Открыли. Стала бы она ещё есть эту тушёнку! Понюхала – и ну закапывать её, ширк, ширк по покрытию! Вот-так да, вот-так кошка из тайги! Правда, потом на кресло запрыгнула и уснула. Мы тоже спать пошли.
Снов не было вообще. Рубильник. Выкл. — вкл. ВКЛ. Просыпаюсь, ничего понять не могу: темно, только рассеянная полоска света, где-то за ногами, слабенькая такая, ну, и аварийник бирюзовый светится. Но он светится только, не светит. Мы его на всякий случай оставляем, мало ли, хоть сориентироваться, когда проснёшься вот так, как я сейчас. Иланка спит тревожно как-то, ворочается. Валь… Ну, этому кабану ядрёну бомбу над головой повесь на ниточке – он упругость ниточки рассчитает, с силой тяжести сопоставит, выведет время, через которое ниточка не выдержит, порвётся – и всё это время спокойно продрыхнет… Пся крэв, да что же за свет-то? Смотрю – а это в гальюне свет горит, дверь закрыта, и в щели только чуть-чуть пробивается… Думаю, Вацлаву приспичило… Ладно, спать надо. А не спится, как рукой сон отвело… Тихо так, слышно, как кошка шерсть языком вылизывает… О! Вода в гальюне сработала, щщас Валь, так и не проснувшись толком, как зомбяк, в кабину прошаркает, дальше дрыхнуть! Выключатель щёлкнул, стукнула дверь… Матка боска! То ж не Валь! Шеф проснулся!
Стенд.
Средне-верхний уровень.
Эльвель.
Гордость — забавная штука.
Она нелогична, бессмысленна, смешна, неудобна в обращении. И — очень живуча. Практически неистребима. И невероятно беззащитна при этом — веселенькое сочетание. Она так забавляет, если смотреть на нее со стороны — о, только со стороны! Куда уж нам, мордой не вышли. Гордость — товар хрупкий, дорогой. Где уж ее сохранить на пронзительном верхнем ярусе, насквозь продуваемом и незащищенном?
Сорвется — и вдребезги, и осколки смешаются с ветром, даже если была, даже если пытался…
Но ее так легко и забавно использовать, когда имеется она у других! Конечно, ежели ты достаточно циничен и нагл, чтобы показывать зубы на виду у арбитров и не обращать внимания на благородно-негодующую кривизну их рож.
Скалясь со всем возможным ехидством и даже постукивая по острым передним зубам ногтем большого пальца, Эльвель занимался именно этим, находясь там, где находиться ему было, мягко говоря, не положено. И не просто находясь, а вися вниз головой в нагловато-развязной позе.
Он даже провел подушечкой пальца по острой грани верхних резцов — движение, не узнать которое невозможно, тем более непристойное, что не было игрой, натуральным было, до крови, — и увидел, удовлетворенный, как парочку из самых приличных передернуло.
Сам же он при этом не ощутил ничего. Только горечь и легкое пощипывание в порезанном пальце. Он давно уже не ничего ощущал. Но был уверен, что на таком расстоянии они не разглядят цвет его прищуренных глаз, сработает поза и жест.
Да за одну такую позу — не говоря уж о вовсе возмутительном и неподходящем для приличного юноши жесте — его, не задумываясь, вышвырнули бы с любого мало-мальски заботящегося о собственной репутации уровня. А отсюда, между прочим, вышвырнули бы с особенным удовольствием.
Но…
Она самая.
Он не зря выбрал себе вбок-ветку немного повыше арбитражной эс-сейтри. Ненамного. При желании, повиснув на носках и вытянувшись, он мог бы легко коснуться края наклонной сетки рукой. Но все- таки — выше уровня глаз тех, кто на ней находится.
И теперь вся проблема собравшегося на эс-сейтри общества заключалась в том, кто же из арбитров первым его увидит.
О, нет, не то чтобы они не видели его на самом деле — все они все прекрасно видели, каждый из них, с самого начала. Стоит только на рожи их кислые посмотреть, чтобы убедиться. И, что совсем уж забавно, каждый из них точно так же прекрасно знает, что и другие тоже видят не менее хорошо, и точно так же знают, что и он тоже видит, но…
Гордость.
Вслух признать перед окружающими, что ты, подобно какому-то орсу, замечаешь что-либо выше своего горделиво опущенного носа?.. Тогда, может быть, ты еще и на небо смотришь, а?!
Не-ет.
Никто из них не поднимет голову первым, как бы им всем ни хотелось зашвырнуть его в облака, смешав с ветром. За удовольствия всегда надо платить. Хотя бы тем, что терпишь присутствие выродка, которого в приличном обществе неприлично и замечать.
Гордость — удовольствие дорогое.
Здесь было холодно и скучно. Эльвель слишком привык к открытому горячим ветрам верху, чтобы чувствовать себя комфортно там, где явственно ощущалось зябкое дыхание нижней площадки. Он надеялся услышать о себе немало гадостей после вчерашней выходки, но арбитры пока говорили лишь о Тех-Что-Приходят-Снизу. Эльвель злился и скучал.
Пока не понял, что арбитры делают это специально. В отместку.
Разумеется, они не могли не заметить два десятка прекрасно натасканных рль с новой песенкой о малыше и его маленькой штучке, которую он никогда не забывает дома. Эльвель рассадил их вчера на самых тонких и труднодоступных верхне-ветках с пятиночным запасом сиропа у каждой. Песенка была достаточно похабной, а рль — молодыми и голосистыми, сам выбирал! — чтобы можно было вполне рассчитывать на должный эффект.
Игнорируют.
Ну ладно, это мы еще посмотрим, кто кого. Любопытно будет взглянуть, как вы сумеете проигнорировать, если переложить эту песенку на оверсайф… А ведь хотелось, аврик свидетель! Вот бы тогда запрыгали!
Официальная часть закончилась, арбитры зашевелились, скользя по сетке, кто-то принес напитки — по кругу пустили сонного викса. Голый полностью развернувшийся хвостик безвольно свисал между чуть подрагивающими задними лапками Одобрительно пофыркивание первых призубивших свидетельствовало о том, что викс откормлен и одурманен на славу. Крутанувшись вокруг ветки, Эльвель с трудом увернулся от прицельно брошенного ореха.
Его по прежнему «не замечали», но неофициальная обстановка позволяла швырнуть наобум пару-другую огрызков, и если при этом случайно — о, чисто случайно! — кому-то заедут по лбу — то кто же будет в этом виноват, кроме тех, кто шляются где не положено?
Оставаться больше смысла не было.
Эльвель нагловато и со вкусом зевнул, зная, что может сделать это вполне безнаказанно, и по отполированной вертикали скользнул вверх, навстречу горячим ветрам. Там его уже ждали.
Впрочем, наверху его ждали всегда.
— Ну как?!
Эльвель фыркнул.
Он мог бы помотать им нервы обстоятельным рассказом о своей неудаче и общем ходе арбитража в целом, о словах, поведении и внешнем виде арбитров — каждой и каждого по отдельности, и о том, какое именно выражение глаз было у него или нее при той или иной фразе — и они выслушали бы покорно и безропотно, и не перебивали бы, и даже не заикнулся бы никто из них о том, что их действительно сейчас интересует.
Вот, пожалуйста, полюбуйтесь! Еще один наглядный пример. Даже здесь.
Неистребимо.
И ведь учишь их, учишь!..
— Можете успокоиться — игры будут продолжены. Просто теперь у чужачек появились другие команды. Не здесь, ближе к горам. Ну, разумеется, и правила тоже будут другими, тут и гадать не надо. Арбитры и сами еще ничего точно не знают — но могу спорить на собственный хвост, что лькис будет нужен и этим!
Спорить никто не хотел…
Рентури нашел его у крайней сетки на верхнее-верхнем — та пустовала давно — ближе к утру. Выпалил, подвизгивая от восторга:
— Они согласны! Эльвель! Правда-правда! Я сам видел вызов на поединок! А квалификация у них — закачаешься! Не то что у прошлых, мы сунулись было внаглую, думали — будет как раньше, те ведь с нулевого уровня начинали, а эти сразу как врезали! Кьюсти руку обожгло, Эсфэйри оглушило, остальных слегка помяло. Какие у них ловушки, ты бы видел! Просто обалдеть! Слушай, неужели нас приняли в ихнюю Корневую Лигу?!!
— Распелся… — Эльвель с неожиданным раздражением обломил тонкую вбок-ветку. Передернул ушами, попытался смягчить: — Просто рангом пониже, на пробу. Корневая Лига… Ха! По мне — так мы и с теми были в лучшем случае на равных.
— Ну — им самим виднее. Пойдешь?
И опять — раздражение душной волной, и нижний ветер ознобом скользит вдоль спины, поднимая дыбом шерсть на затылке.
— Когда?
Показалось — или голос действительно сел?
— Сегодня. Чего тянуть? — И, после зависшей паузы, немного даже растерянно. — Ты что — не хочешь?
Эльвель опустил подбородок, фыркнул:
— Арбитраж все равно опротестует, а Ффэйси не простит, она злопамятна, и это ей дали право первой игры…
Не вышло — Рентури только растерялся еще больше.
— Эльвель, ты что?.. Когда тебя останавливало мнение какого-то там капитана?
Рентури не трепло. Он никому не скажет. Даже если поймет.
Но — противно.
Вот-вот. Она самая.
Смешно…
Нет, тут уж если делать финт ушами — то такой, чтобы ствол перешибло.
— У меня будет ребенок.
— Как?! А-а… Т-ты… От той, что ли?!!.. От скиу?!!.. Так ты что — не шутил тогда? На самом деле?!..
Дикий ужас в распахнутых глазах.
Ничего себе! Что-то ты, Эльвель, сегодня говорить совсем разучился, что ни скажешь — все как в лужу. Перешиб, называется!..
— С-с-с ума с-с-сошел?!! Это шутка была! Ясно?! Просто шутка.
— Насчет ребенка?
— Насчет скиу, безмозглый! Нужны мне ублюдочные полукровки, что я — совсем, что ли?! А ребенок… Какие уж тут шутки. Будет ребенок.
— Поздравляю…
— Ой, как мило! Ему такую новость сообщают, а он ограничивается вялым таким «поздравляю»!
— Теперь ты уйдешь в команду?
— Что — не терпится занять мое место? Не дождетесь!
— Она… знает?
— Нет пока. Она питает великие планы поиметь меня в запасных, надеется, что уж с дочерью-то я от нее никуда не денусь… Наивная.
— А скоро?
— Да вот-вот буквально.Точнее не знаю. Мы с ней долго тогда… игрались. Она из приличных. Представляешь, как Арбитры взбесятся?
— Да уж! Можно представить. А я ведь поначалу перепугался… Не из-за скиу, со скиу бы даже интересно было. Из-за того, что подумал — ты уйти решил. Ну как же — дочь все-таки… Ответственность. В команду берут… Да нет, я знаю, что просто так ты не уйдешь, даже и не в запасные не уйдешь, ты не такой, но — ребенок… Слушай, а тебя не обяжут?
— Ха! — Эльвель фыркнул. – Очень даже надеюсь, что попытаются. Хоть повеселюсь, а то скучно последнее время.
***
Джуст.
Большая арена Алькатраса.
Стась.
— С этим не церемонься — он маньяк. Сразу вырубай, не пытайся уйти в оборону. У него пробой еще тот!
— Да ясно мне, ясно…
Влажное полотенце мазнуло по лицу, свисток резанул уши и тут же сильным толчком Стась буквально швырнуло вперед, в центр ярко освещенного круга. Видимого ограждения у ринга не было, лишь управляемые силовые поля, что эффективнее.
И эффектнее.
Или надо говорить не «ринг» а «татами»? Впрочем, нет — татами вроде бы квадратная… или квадратный? Черт его знает, корни-то у этих драк явно откуда-то из Поднебесной, боксом здесь и не пахнет, а в самом слове «ринг» есть что-то неистребимо древне-имперское, джентльменское, вымершее, словно динозавры или рыцарский кодекс. Сейчас такого не производят, а империя сохранилась лишь Рассветная, и она — дело тонкое…
Стась еще не успела устать — «маньяк» был только третьим, делов-то! Руки у него работали как поршни, и он так стремился вперед, что о защите не думал. Стась вырубила его чистенько, на восьмой секунде. Вырубила жестоко и наверняка, позволив напороться на собственный же поршень со всей дури — убийц она не любила.
Расслабилась, обвиснув в силовом коконе. Она еще не устала, но зачем без нужды выпендриваться? Закрыла глаза.
— С этим не спеши, помотай на длинной. У него — капоэйра, выглядит красиво, но выдохнется быстро. Он не опасен, так что устрой спектакль, пусть народ порадуется, ясно?
— Да ясно мне, ясно…
Акробатика — штука красивая, кто же спорит? Прыжочки, кувырочки, ножнички-мортальчики там всякие. Зрелищно. Гораздо более зрелищно, чем Стойка-тени-за-спиной. Да только вот имеется два «но», как же без них. Первое — сил забирает уйму. А Стойку тени можно, между прочим, сутками держать — и ничего.
А второе «но» — время.
Зрелище будет восхищать первую минуту. Ну — две, от силы. Потом вызовет скуку. Потом начнет раздражать.
Имидж — штука гораздо более нужная, чем сила или даже зрелищность. И если его нет — его нужно создать. Так сказал Бэт, и кто она такая, чтобы спорить? Сруби она этого циркача на первых секундах — и не вызвала бы ничего, кроме смутного раздражения: тупой варвар победил утонченную красоту. А вот когда на девятой минуте вымотанный акробат завалился сам от легкого едва-едва намеченного толчка — ей аплодировали даже те, кто потерял на ее победе деньги. Теперь это выглядело как победа скромного простого парня над задавакой и выпендрежником.
Забавно.
Но что вы хотите? Хитч — скорее шоу, чем спорт.
— …В атаку не лезь, пусть сам нарываться начнет, и помни — он левша.
— Да помню я, помню…
Снова свисток. Пружинящий мат под ногами, шипение рассекаемого воздуха. Левша он там или не левша, это еще эриданец надвое сказал, а вот ноги у мальчика — ого-го! Опасные ноги.
Двадцать секунд. Двадцать пять. Тридцать…
Глухая защита, шаг вперед, шаг вправо — и все.
Блок, нырок под удар, разворот от другого.
Перерыв тридцать секунд. Время для желающих сделать дополнительные ставки. И как только они успевают – эти несчастные секунды пролетают коротким вдохом…
Блок. Разворот. Нырок. Шаг влево. Шаг вправо. Словно странный парный балет. Без музыки, на цыпочках. Вторая минута…
Двенадцать раз она пыталась его подловить. В среднем — каждые пять-семь секунд, вложив в атаку все, что только могла, все, чему учили на курсах и в чем последнюю неделю даже во время сна натаскивал ее Бэт. Раскрывалась, подставляясь так, что должен был среагировать даже и самый нерешительный. Красиво, грамотно — и безрезультатно. Подловить удалось лишь на самом финале четвертой минуты, совершенно неожиданно. Стась чуть было не прозевала, но тело само среагировало.
Бэт не стал ругаться и говорить: «Ведь я же тебя предупреждал!», умный он. Хмыкнул только: «Не пережми». Быстро размял затвердевшие икры, прошелся по плечам.
— Черт, этой не знаю, будь начеку…
Пятая? Или нет — уже шестая. Явная дилетантка, непонятно даже, как она добралась до финала, пусть даже и среди не-центровых.
Стась справилась с ней за двадцать две секунды, да и то только потому, что первые двадцать прощупывала на дальней дистанции, всерьез ожидая подвоха.
— Заставь его побегать. У него дыхалка слабая. Займи центр и погоняй по кругу, ясно?
— Да ясно, ясно…
Яркий свет. Боль в сведенных пальцах. Почему-то — только в пальцах.
И — сквозь нарастающий звон в ушах:
— Этот — вообще не соперник, он после травмы. Сделай ложный выпад ниже пояса — он их боится до судорог. Ясно?
— Да ясно, ясно…
Свист. Онемевшее плечо. Парень, встающий и снова падающий на колени, запутавшись в собственных ногах.
Восьмой?
Девятый?
Отборочные игры — это марафон. Скорее на выносливость, чем на умение.
Фрагменты… Свист. Звон в ушах.
Звон — это после того, длинного, задел-таки по уху, еще чуть — и в висок было бы. По касательной, правда, только кожу свезло, но никаких сотрясений быть не может, не ври, Зоя, ты отлично знаешь, что поташнивает нас по совсем другой причине…
— Все, хватит!
Махровый халат с капюшоном, огромный, как плащ-палатка, обрушивается на плечи всегда неожиданно. Только-только сумеешь войти в ритм, настроиться на длинную дистанцию, и сразу — бац!
Первое время Стась пыталась сопротивляться. Негодовала, возмущалась, взывала к совести и меркантильности и пыталась выпутаться из мягких тяжелых складок. Выпутаться не удавалось. При продолжении же активного сопротивления Стась, к вящему для себя неудовольствию, обнаружила, что длинные рукава халата при желании легко превращают его в смирительную рубашку.
— Два пропущенных в колено, один в бедро, шесть в корпус и один в голову. По-моему — вполне достаточно.
— В голову по касательной, а это не считается!
— Видел я, по какой касательной.
Бэт голоса не повышал, однако спорить с ним желание пропадало. К тому же если посмотреть с другой точки зрения…
Вот, например, переработает она, увлечется, зазевается — и сломает руку. Сорвется с марафона, пропустит как минимум неделю…. Для нее это будет просто болезненным переживанием, неприятным, но коротким, а для Бэта и его команды — финансовой катастрофой. Они же все только на нее и рассчитывают, вон сколько в нее сил и средств вбухали, один универсальный тренажерно-массажный комплекс Хорста чего стоит, и если сейчас она вдруг повредит себе что-нибудь серьезное — это будет с ее стороны просто черной неблагодарностью. Пожалуй, что даже подлостью это будет.
Она вытерла предложенным полотенцем лицо, покосилась виновато. Вздохнула.
— Извини…
Он, похоже, разозлился.
Это не было чем-то необычным — настроение у него менялось стремительно и непредсказуемо. Во всяком случае она уже давно перестала даже пытаться понять, что именно может его развеселить, а что огорчает — все равно не угадаешь. Хотя некоторые закономерности прослеживались – он, например, почти что всегда злился после окончания боев, и она никогда не могла понять причины, потому что злился он вне зависимости от результатов, причем как самих боев, так и тотализатора.
Нет, он при этом не ругался, не рычал на нее или других, не топал ногами. Наоборот. Он становился очень-очень вежливым, говорил медленно и тихо, почти ласково, и беседу при этом мог поддерживать вполне осмысленную, так что первое время она даже не понимала, что это он так злится. Пока случайно не заглянула во время одной из таких бесед в его глаза. И не замолчала на полуслове, задохнувшись…
— Пошли, погреемся. Заминку сегодня я тебе сам сделаю, так будет надежнее.
Она ничего не ответила, боясь неверным словом разозлить его еще больше. Осторожно кивнула.
Это не страшно. Это даже хорошо. Массаж на него всегда действовал успокаивающе, еще одна странная закономерность, пока что не имевшая исключений. Он никому не доверял этого дела, собственноручно расстилая Стась на теплом камне и выжимая крепкими пальцами из ее тела воспоминания о ринге до самой последней капли. И не только из соображений конспирации — во всяком случае у Стась были на этот счет серьезные подозрения. Слишком уж умиротворенным становился он потом.
А еще немного позже, проваливаясь в горячую, пахнущую распаренным деревом темноту, Стась даже рисковала привычно пошутить и бормотала с расслабленным удовлетворением:
— Ты — чудовище…
А он смеялся. Нормально вполне смеялся. Почти довольно.
И глаза у него были нормальные.