Приказ можно было игнорировать – хозяйка Змея его хозяйкой не была – но Лютый протянул Нине левую руку.
— Я потому спросила, давно ли ты живёшь в деревне, чтобы понять, знаешь ли ты значение этого браслета. Просто так такой подарок не делают… это ответ на какое-то твоё действие… — Нина взяла кисть руки Лютого и чуть повернула. Он не противился, удивлённый её реакцией, но и не отвечал. Поэтому после минутной паузы она продолжила: – Этот знак… это символическое обозначение богини судьбы Макоши… ткала… скорее всего, девочка… сколько ей лет? Что было перед этим?
Фрол и Змей удивлённо уставились на Лютого, но Нина сказала:
— Пойдём-ка присядем… нам надо поговорить. Ворон, возьми у Лютого корзинку и иди в дом.
Змей показал на скамью у мостков к бане, и Нина села – и указала Лютому на место рядом с собой.
— Лютый, я культуролог, работаю в музее… хранителем, но изучаю символику и обрядность… и это очень серьёзно. Отвечай.
— Ей пятнадцать лет… это племянница учителя Драгана. Я вынес её на руках из подвала школы… так надо было.
— Ты брал её на руки? А… она знает, что ты киборг? Ты вёл себя как киборг при этом?
— Я ей не говорил… и Малёна тоже.
— Значит, она подарила тебе браслет как человеку. Если в её семье соблюдают обычаи… то у тебя могут быть проблемы… но только если твои хозяева относятся к тебе, как к равному. По принятой традиции мужчина… или парень не может касаться женщины или девушки, если она не входит в его семью. Был ли кто-то из мужчин её семьи при процессе дарения браслета? Кстати, вместе с браслетом может быть подарен и пояс. Он есть?
— Да, знает. И… да, есть пояс, – и Лютый вынул пояс из внутреннего кармана комбинезона, – вот он.
— Носи его на теле под одеждой. Если мужчина из семьи девочки присутствовал при дарении и не препятствовал… то одно из двух. Или он считает тебя просто машиной и не воспринял дарение всерьёз. Или… что очень маловероятно… что он знает, что ты разумен… и в таком случае ты имеешь право посвататься к этой девочке, когда она достигнет совершеннолетия. И жениться на ней.
Парни молча уставились на Нину, и Фрол тихо сказал:
— Как же он сможет жениться? Он же… киборг!
— Тут выбор невелик… — обратилась к Лютому Нина, — или ты тупое оборудование и глючишь… тогда тебя надо сдать на проверку. Или ты разумен… и тогда к тебе применимы нормы и правила, принятые в общине. Всё зависит от главы семьи… я не знаю, как они живут. Всё-таки сейчас не средневековье… люди в космосе, как дома… но я знаю обычаи. Видеозапись есть?
— Да.
— Скинь мне, – и на включенном видеофоне Нины появился новый файл… и еще два файла после небольшой задержки. Но на записях было не только вручение подарка, но и приход в дом с другим парнем…
— Кто этот парень? – уже спокойнее спросила Нина. – Я вроде его уже где-то видела…
— Дар… полностью Огнедар, – Лютый выдал информацию и после паузы: — Младший сын старшего хозяина. Ему семнадцать лет.
— Ясно. Тоже несовершеннолетний. А это… что? И… кто это? Братание? – наблюдать вживую обряд Нине ещё не приходилось. – Ну надо же!
— Это Малёна… единственная дочь хозяев… и самая младшая в семье. Ей пятнадцать будет в начале мая.
— Поздравляю! Теперь Малёна твоя названная сестра! А это значит… что она-то воспринимает тебя как человека. Парень и девушка становятся названными братом и сестрой, когда вместе едят один кусок хлеба на двоих, или кусок пирога или миску каши… теперь, Лютый… если её братья согласятся с проведённым обрядом… то они через Малёну будут и твоими братьями.
— И нет никакого выхода? – похоже, Фрол попытался примерить ситуацию к себе. – Или женись, или тестирование?
— Выход есть всегда… ты жениться не обязан… но ты имеешь на это право… а это не одно и то же. В восемнадцать лет девушка получит паспорт и может захотеть поступить в вуз… и учиться дальше. А потом… или она найдёт другого парня, или ты женишься на другой девушке. Не расстраивайся… запомни мой номер видеофона… и звони… если появятся вопросы. Постараюсь ответить… у меня скоро сборник статей выйдет. Пока на инфокристаллах, а потом… возможно, и на бумаге.
Змей насторожился – и на сайте было написано о выпуске сборника! Может, проверить?
Присел на корточки напротив Нины и тихо сказал:
— Место мужчины на пороге дома… так?
— Кажется, пришла пора нам поговорить. Но… проводи сначала гостя, он наверняка отпущен ненадолго.
Змей отдал Лютому приготовленную для него рыбу, проводил до лодки и вернулся к Нине.
— Садись… побеседуем. Фрол… помоги пока девочкам в доме. Нам поговорить надо.
Фрол пошел в дом.
Оба молчали. Наконец, Нина заговорила:
— Ты выбрал себе имя Воислав. Воин… Славный. Имя воина. Но… такое имя просто так не дают. И… ник Воин-Славный… на сайте… это ведь ты. Так?
— Да. Это я. Это плохо?
— Почему сразу плохо? Ты задавал вопросы через редактора сайта… Комарову А.П…. А я сравнивала эти вопросы с тем, что творится у нас… здесь. Как ты додумался? И почему именно этот сайт?
— А я догадался… Комаров А.П. это действительно… Вы. Но… почему?
— До развода я была Комаровой… а полное имя Антонина… так и получилось. Редактор сайта знает… иначе как бы он мне деньги перечислял за скачивания… это уже третий редактор на сайте за двадцать лет сотрудничества…
Змей внимательно слушал – оказывается, его странная догадка была правильной. И хозяйка смогла его вычислить по вопросам – и тоже не верила до последнего момента в свою догадку, настолько невероятной она была.
После недолгого молчания Нина продолжила:
— Уклад жизни местных крестьян таков, что слово женщины не имеет большого значения вне своей семьи. Есть чёткое разделение на мужской труд и женский. Конечно, в экстремальной ситуации… например, когда все мужчины уходят воевать, женщины пашут землю и сеют хлеб. Но в мирное время — это мужской труд.
— Потому и подпись мужская?
— Статьи, написанные женщиной, не воспринимались бы всерьёз… так говорил первый мой редактор… с тех пор много чего поменялось… но по-прежнему на сайте я… Комаров А.П. Вот так…
— А я боялся… хотел уже написать, что я киборг… и не посмел.
— Скоро выйдет сборник моих статей… мне должны прислать авторские экземпляры. Но это будет в течение месяца или двух. Если тебе интересно… я могу скинуть тебе текст файлом… но при условии, что ты никому не скажешь, что это я писала… как Комаров А.П.
— Я никому не скажу… сам думал заказать инфокристалл… но нет денег и адрес… назвать пришлось бы… вот думал, как быть.
Нина посмотрела в глаза киборга – он не врал! Неужели ему действительно интересно? Он знает обычаи – вот откуда, оказывается!
— Тебе это интересно? Можешь спрашивать… что знаю, отвечу. Хоть по видеосвязи, хоть через сайт… я раньше никогда не брала столько переводов… не было необходимости. Пока жила с мужем, его зарплаты хватало… и даже хватало откладывать на будущее. А как одна осталась… доход от публикаций стал весомой прибавкой к зарплате. Теперь… вас всех кормить-одевать-лечить надо… о сексе не писала никогда. Теперь приходится.
— Интересно. Можно вопрос? Почему в сказках Змей Горыныч зелёный?
— Надо же! Что тебя интересует! – восхитилась Нина. – Пришлю сборник, почитаешь. А теперь… нам пора лететь на остров… кстати, все эти острова надо бы как-то назвать. А то у них на карте только номера.
— Ворон уже назвал эти острова. Этот вот остров, где дом… Домашний. Вон тот – Каменный… а тот Ягодный. А на том озере… большой остров будет Жемчужным.
— Здорово! Хорошо придумали! Если нет вопросов…
— Есть… один вопрос, – сказал Змей и словно завис. Звякнул видеофон у Нины в кармане – пришел видеофайл.
— Это ты прислал? Посмотрю… потом. А пока позови Фрола.
— Сейчас… это и есть вопрос, – DEX заметно смутился, но взгляд не отвёл. – Фролу сообщил, он идёт сюда.
Нина открыла файл – снято явно под водой, какие-то контуры… что-то на дне лежит, но на рыбу не похоже.
— Что это?
— Аэробайк. Лежит на дне. Можно достать?
— Не только можно, но и нужно. Но всё под запись… потому что потом технику надо будет официально зарегистрировать, чтобы ты мог ей пользоваться. Для этого нужно доказательство нахождения байка в озере. Сами своими силами достать сможете?
— Думаю… да, сможем. И даже прямо сейчас… с Фролом.
— Вода холодная… вам надо будет сразу переодеться и согреться… а мне к ночи домой попасть хочется.
— Злата с нами… она тоже DEX. Согреемся в бане… утром истоплена. Минут десять подождите… до получаса. Это недалеко.
— Хорошо. Только… голыми не ныряйте… это неприлично, здесь так не принято. Если местные люди увидят кого-то из вас в голом виде… в лучшем случае просто перестанут общаться.
— А в худшем случае?
— Вызовут участкового… и за нарушение общественного порядка возможно выселение. И все узнают, что ты… бракованный киборг. Тебе это надо?
— Нет… но как тогда?
— Как минимум трусы должны быть… у девушек купальники. А максимум… понаблюдай за деревенскими… как они купаются. В исподнем белье… чаще всего. А это кальсоны и нательная рубаха. Короче, как я понимаю, нужны гидрокостюмы. Просмотри каталоги, выбери по размеру и плотности и посчитай сумму. И будем зарабатывать… как только соберется нужная сумма, так сразу и закажу.
— Понял. Так мы поедем за байком?
— Езжайте… зайду в дом, пока вас не будет.
***
При появлении в доме хозяйки девушки замолчали и вновь вытянулись. Нина усмехнулась:
— Вольно… можно сесть. Собрались лететь? Вопросы есть?
Наступила тишина. Наконец, Агния не выдержала:
— Какие действия допустимы при охране территории?
— В смысле?
— Она хочет знать, можно ли убивать тех, кто будет появляться на острове? – перевел вопрос Ворон. – Какое воздействие… какие повреждения допустимы?
— Даже так? Тогда… под запись. Ворон, тоже веди запись, скинешь потом Фролу и Змею. Я запрещаю убивать людей. И это не обсуждается. Пункт второй. Допустимо нетравматическое задержание… но только в случае крайней необходимости. На том же острове живёт егерь с DEX’ом, им не мешать, по возможности помогать. Насколько я помню карту… на берегах Светого озера деревень мало… и браконьеров не должно быть… теоретически. Из нарушителей могут быть крупные звери… или птицы. Здешний медведь под охраной… и лоси тоже… про других зверей не знаю… при встрече вести видеозапись, отправлять запись на терминал директору заповедника. Если будет возможность собрать перья этой «птички»… то с записью, где и когда перья найдены. При нахождении капканов… разряжать и сдавать в контору заповедника. И… мониторить поверхность озера. А в праздники… особенно внимательно осматривать территорию… и акваторию тоже. Браконьеров фиксировать и сообщать о них директору… а там действовать, как он скажет.
— Цель постоянного мониторинга территории?
— В деревнях живут верующие люди. Может быть, по-настоящему верят в богов не все… допускаю, что обряды совершаются чисто по привычке… во многих деревнях учёные не были и наблюдения не велись годами… — вступление получалось очень размытым, но местных жителей Нина действительно не знала, и потому говорила общими фразами: — …а в праздники принято приносить богам жертвы. Здесь они называются требы. Скоро большой праздник, один из четырех кологодных. Осенние Деды. Дни поминовения усопших. Люди будут приходить на капища и кладбища, устраивать поминальные пиры… и поминальные бои. Оно конечно, далеко не во всех деревнях они проводятся… а только в тех, где поминают погибших в бою… чтобы порадовать душу предка, защищавшего родную землю…
Киборги внимательно слушали, но Нина засомневалась, надо ли им это знать? Не напугаются ли ещё больше? Но… раз уж начала говорить… то надо и закончить.
Знания – одна теория! – но теория, не только написанная в учебниках, но и добытая сотрудниками научного отдела в экспедициях по сёлам и деревням.
Но… Нине в голову не приходило узнать, насколько достоверна та информация, которую крестьяне выдают приехавшим в деревню горожанам. Вдох-выдох.
И потому она продолжила:
— На этих боях дерутся без оружия и с оружием. Бывает, что мужчины братаются после таких боев. Что надо знать вам… наиболее фанатично верующие люди… а что они существуют, этого исключать нельзя… вполне могут купить для боёв одного… или двух ломаных киборгов подешевле. При этом я сильно сомневаюсь, что все крестьяне разбираются в моделях киборгов…
— То есть… если я правильно понимаю… против DEX’а могут поставить… Irien’а.
— Могут. Вполне. После боев киборга принесут в жертву богам… не убьют, жертва отдаётся богам живой… поэтому… могут просто выгнать в лес. А могут и в озеро бросить. Вероятность этого процентов пять… но лучше перебдеть.
— И мы должны их выловить… и вылечить.
— Ворон, так и есть. Выловить в озере, вытащить, откачать… и всё под запись. Чтобы потом не говорили, что киборг краденый.
— Понятно… но если киборг будет под приказом?
— Тогда надо кому-то из вас осваивать профессию программиста. Или искать хакера. Но… более вероятно, что в жертву будут принесены животные. Можно из воды вытащить и вылечить… но опять же… под запись. Потом найденного киборга можно будет выкупить.
— На что?
— Собирайте жемчуг. Любой… и даже мелкий. Чем больше, тем лучше. По договору с директором заповедника восемьдесят процентов жемчуга принадлежит заповеднику… а остальные двадцать они у меня выкупают и деньги будут перечислять на мой счет. Из этих восьмидесяти процентов часть пойдет на уплату аренды острова, часть – на еду, лекарства, одежду, лодку и средства связи для киборгов. Чем больше будет жемчуга, тем лучше будет снабжение. Кроме того, надо сделать запас глины и заниматься зимой керамикой. Можно… и нужно зарабатывать деньги любым возможным способом… кроме секса. Не бордель! Ни в коем случае не бордель! Секс в любом виде и с любыми партнерами под запретом!
Прерванная встреча.
Она плохо запомнила, что было потом.
Концерт в конце концов кончился, и Лёш быстро познакомил ее с ребятами из музыкальной группы. Вроде чистокровными людьми, хотя за степень чистокровности она б не поручилась – ее птичка никого не пробовала на зубок по причине полного отруба. Впечатление было такое, что феникс впал в спячку, хоть и неясно, с чего. Да она и сама чувствовала себя не лучше.
Что там Лёш говорил про нимб и крылья? Сейчас Лина готова была поклясться, что они у нее есть. По крайней мере, когда она и Лёш смылись от группы и бродили по ночным улицам, по набережной, смотрели на Парк фонтанов, мостовой под ногами не ощущалось. Словно девушка ступала по облакам. Или по воздуху… А за нимб вполне б сошла улыбка, которую она никак не могла погасить.
Они говорили и говорили – о музыке и танцах, о красоте ночного города, о том, что теперь Лёш никуда ее не отпустит, раз нашел наконец… ведь столько лет искал… пожалуйста, не исчезай, я же ничего про тебя не знаю…
А я?
Что я знаю о нем, кроме имени и Сил?…
Кто ты, Лёш?
И кому нужна твоя жизнь?
И почему мне не все равно, и почему я… я же уже двадцать раз могла тебя убить, ты же совсем не защищаешься, и не надо врать себе, что просто выбираешь момент. Не сейчас, не сейчас…
Сейчас, ей, наверное, не убить даже мухи – слишком тепло сейчас… спокойно… расслабленно… Хорошо.
Но тут Лёш брызгает на нее водой из фонтана, и этот злодейский поступок требует немедленного отмщения! Только попасть в ответ – не так просто. Они с хохотом носятся вокруг фонтана, пока оба не вымокли с головы до ног…
— Вот так-так.. – несколько удивленно говорит вдруг чей-то голос, — Ну, Лёш, ты меня потряс.
Лина резко остановилась.
На пустой площади появилось новое лицо – высокий светловолосый парень. Был этот парень постарше Лёша, пошире в плечах, и синие глаза его смотрели совсем не так безоглядно доверчиво..
— Дим? – Лёш поспешно стряхнул с ладоней уже набранную воду, — Э… а что ты тут делаешь?
— Ищу тебя, — очень спокойно проговорил Дим, и Лина ощутила на себе весьма пристальный взгляд. Словно ауру считывает…
— Что-то случилось?
— Ничего особенно нового, но тебя ждут дома. Срочно.
— Черт… — расстроено проговорил юноша, — Это… то, что я думаю?
— Вот именно, — кивнул блондин, не отрывая взгляда от лица девушки, — Я искал тебя после концерта, но ты уже… исчез. Интересно… Познакомишь?
Лёш проглотил совершенно явственно просившиеся на язык недипломатичные выражения и вздохнул:
— Именно сейчас! Лина, ты простишь меня? У нас… семейные проблемы.
Разумеется. Семейные проблемы. Такие, как и у меня? Готова спорить, что ты взял кого-то на прицел, светлый ведьмак.
— Нет, — ответили ее губы, — Мне тоже пора… домой.
— Только не пропадай снова! Пожалуйста… Вот… Это мой номер, звони в любое время.
Совершенно автоматически она взяла белый прямоугольничек с наспех нацарапанными буквами. Совершенно автоматически ее пальцы чуть дрогнули, коснувшись его рукава, и на тонкой ткани рубашки появилась новая ниточка. Она чуть шевельнулась, меняя фактуру, подстраиваясь под цвет… и пропала среди сотен других.
— Лёш, представь меня своей девушке, — второй ведьмак напомнил о себе, и шутливый голос как-то не вязался с неулыбчиво-испытующим взглядом голубых глаз.
— Лина, познакомься. Этот вредный тип, сунувший нос в наше свидание – мой брат Дим. А это Лина. Моя нев.. девушка. Надеюсь. Познакомься.
Лёш говорит чуть сбивчиво и как-то неуверенно, хоть на первый взгляд все в порядке, и она ощущает, как постепенно тает то светлое, теплое чувство, с которым они так беззаботно бродили по ночным улицам – точно по облакам ступали. Все. Это позади.
Сейчас… сейчас губы защитно складываются в приветливую улыбку, в ушах начинает звучать тот особый шелест-звон, с которым вынимается оружие… а протянутая ладонь ждет твоей руки, и нельзя выдавать напряжения. А от него уже мышцы сводит…
Она намеренно касается не ладони, а запястья… через рубашку… и сразу убирает руку. Дим озадаченно поднимает светлые брови, но не комментирует, потому что в этот миг Лёш встревоженно трогает ее локоть:
— Что-то случилось?
Случилось. Наверное… И еще случится.
— Нет. Просто мне пора. Я.. я еще вернусь! Приятно было познакомиться, Дим…
И она шагает в перенос, быстро и бесповоротно, хоть и приходится кусать губы, чтобы не оглянуться….
Не догнав мальчишку, Избор долго бежал по лесу, надеясь, что сможет случайно наткнуться на него… Тщетно: тот словно в воду канул.
Избор ни разу не пожалел о том, что выкрал медальон. И только теперь начал понимать, какую кашу заварил. На что он рассчитывал? Собственные размышления вдруг показались ему никчемными, наивными, а потому — опасными. Примитивная логика мальчишки подлого происхождения потрясла его, напугала своей простотой: «Я сам брошу его в море!» Как легко. Есть несправедливость, и ее надо устранить. Разве сам Избор рассуждал не точно так же? Разве сам он думал о последствиях своего поступка? Даже потеря медальона приведет к непредсказуемым последствиям, а если его откроют? Что начнется тогда? Тысяча разбойников, воров, убийц окажется на улицах города, и огонь, потушенный у них в груди, взовьется над городом страшным пожаром, и все они будут одержимы местью… Это потрясение основ, это разрушение, это крах и хаос.
А главное, что станет с ним самим?
Избор шел через лес, пронизанный солнечным светом, и не мог не замечать насыщенных красок, и прозрачности листвы, и неприхотливой прелести поздних лесных ягод, алыми каплями расцветивших бледную зелень мха. Не осень, но уже и не лето, — странное время, удивительное своей ранней тоской по тому, что еще не ушло, но вот-вот исчезнет. Схватить время рукой, как птицу за хвост, — так же желанно, как и невозможно.
Почему он раньше не забредал в лес так глубоко? Да здесь каждый лист стоит того, чтобы быть запечатленным на холсте, и надо быть величайшим художником, чтобы передать теплоту свечения, которое рождает в нем солнечный луч. Как изобразить сгустившийся сумрак под еловыми ветвями, чтобы стало понятно: это не просто игра тени и света — эта тьма рождена деревом? И если прозрачный лист собирает свет, то ель умножает тьму.
Что станет с ним самим? Сможет ли он видеть этот хрустальный воздух, ощущать прикосновение влажного ветра к лицу, слышать музыку дождей, а главное — выплеснуть из себя восхищение жизнью, восторг бытия? Или все это навсегда будет похоронено в недрах его подсознания и никогда не найдет выхода к свету? Страх сжимал его сердце: наверное, он и не заметит перемены, не почувствует, как погаснет пламя, распирающее грудь и рвущееся наружу. И никогда мир не увидит его новых картин, на которых солнечный свет проходит сквозь зелень листа, не прочтет витиеватых эссе, сплетенных из кружевных слов, и его больше не потревожат мечты о пьесах и стихах.
Нет! Это было бы чудовищной несправедливостью! Отдать свою способность гореть разбойнику, который может вылить из себя лишь непристойную картинку на кирпичной стене, который воспользуется этой способностью для того, чтобы взять в руки кистень и отправиться на большую дорогу!
Усталость Избор заметил нескоро; он не привык к долгим пешим переходам, тем более по непрохожим лесным дорожкам, но мысли гнали его вперед, невеселые мысли. И только к закату, ощутив боль в натруженных ногах и голод, он остановился и понял, что забрел в чащу слишком далеко и теперь не сможет выбраться отсюда. И кошелек на поясе, набитый золотом, не поможет: вот та шустрая белка, мелькнувшая меж ветвей, не интересуется золотом и не станет менять на него найденные орехи. Где-то в этих лесах иногда охотился Огнезар, и то, что могло бы стать его добычей, теперь сделает своей добычей Избора… Интересно, это тоже было бы справедливым?
Хищники. Мудрослов высматривал среди металлургов способных парней и доносил на них страже, накапливая и накапливая способность видеть сквозь металл, забирая и забирая жар их сердец. И как до сих пор не лопнул? Как этот жар не сжег его изнутри? Как не разорвал его грудь?
Огнезар по крупицам собирал талант полководца, а верховодит сборищем соглядатаев и доносчиков, и огонь в его груди пылает ненавистью, а не справедливостью. Градислав, более всего сожалеющий о тающей Силе их семьи, пытается заменить ее мудростью. Только ни Силу, ни мудрость нельзя отобрать вместе с внутренним жаром, и что в результате копит Градислав? О, он всеяден, как свинья, он хватает все без разбора, потому что его жажда неутолима.
Хищники. И не будет ничего удивительного, если их оружие кто-то захочет обернуть против них. Наверное, это будет справедливо.
Избор чувствовал, что попал между молотом и наковальней: он не хотел более принимать участия в том, что задумал. Он не хотел быть со своими — их изощренная, тысячекратно оправданная жестокость претила ему, внушала отвращение, но и обратного процесса он не желал тоже! Он объехал множество городов и стран — и что? Где-нибудь он видел справедливость? Да Олехов — самый спокойный и справедливый город на всем свете. Он не знает голода, войны и смуты. Не знал. Не знал, пока ненасытные хищники не начали забирать себе то, что им не принадлежит. Нужно всего лишь подправить, немного подправить сложившуюся ситуацию. Но есть же на земле кто-то, чья справедливость может восстановить равновесие, кто-то, кому удастся взять в свои руки медальон и положить конец беззаконию?
Когда Избор похищал медальон, он хотел именно этого. Он ни на секунду не задумался, что медальон может попасть в чужие руки.
Ночь в лесу едва не свела его с ума. Привыкший к сытости и комфорту, Избор, наверное, впервые в жизни понял, что такое настоящий голод, что такое холод, пронизывающий до костей, что такое тучи насекомых, вьющихся над головой. Он так упорно искал одиночества — и, оказывается, понятия не имел, как оно выглядит на самом деле.
Утро, которого он ждал как избавления, не принесло ничего, кроме теплых солнечных лучей. Голод терзал его желудок, а Избор не знал даже, какие из лесных ягод годятся в пищу. Из оружия при себе он имел кинжал и саблю, но вряд ли сумел бы с их помощью добыть дичь. Да если бы и добыл, огнива у него все равно не было, а есть сырое мясо — слишком отвратительно, он бы не смог этого сделать, даже если бы умирал. Пропахшая болотом бурая вода в оврагах и стоячих, поросших ряской прудах оставляла на губах железистый вкус, но выбирать Избору не приходилось.
Лес простирался на десятки верст вокруг. Где же деревни, где дороги, где реки и ручьи? Избор понятия не имел, что нужно делать, как искать выход. Он просто брел вперед, надеясь, что рано или поздно деревья расступятся и на горизонте покажется жилье. К полудню, когда солнце согрело землю и разогнало комаров, его сморил сон. И мох, набитый сосновыми иглами, полный непонятных ползучих насекомых, колющий тело обломками веток, показался ему мягче пуховой перины. Избор спал как убитый, ни одно сновидение не потревожило его: он провалился в черноту, как в беспамятство. Ему показалось, что спал он не более минуты, но, открыв глаза, увидел ночь, и монотонный писк комаров в ушах заставил его подняться.
Голод немного притупился, но не отступил, на его место пришла тошнота и головная боль, а вместе с ней — ощущение нереальности происходящего. В самом деле — разве такое могло случиться с благородным господином? Разве мог он оказаться ночью в глухом лесу, не зная дороги назад? Это всего лишь продолжение сна — мутного, неясного. На что он, собственно, надеялся, когда вылезал из башни по ненадежному плющу, когда пригибался и жался к стене, прячась от своих тюремщиков, когда нырял в темную воду озера и плыл под стеной? Что он намеревался делать? Да то же самое — идти через лес, в Кобруч, а оттуда водой двигаться в Урдию, только с одним маленьким «но»: он собирался нести с собой медальон. А теперь? Зачем он вообще идет куда-то теперь? Надо искать мальчишку, надо вытрясти из него медальон, и тогда… Но вся стража города, сбиваясь с ног, хочет того же самого. И тягаться с Огнезаром Избору не по силам. Вернуться в город и сдаться на милость Огнезара? Нет, заточения он не вынесет, ни дня больше. Лучше голодная смерть.
Неожиданно Избору показалось, что рядом кто-то есть. Один негромкий звук, почти неслышный: шорох листвы, который тут же смолк. Избор остановился и посмотрел в сторону звука — оттуда повеяло холодком, еле заметным, нехорошим, неживым.
«Когда-нибудь Харалуг откроет медальон». Когда-нибудь сброшенный в болото труп подымется из глубокой трясины, отряхнет налипшую на лицо грязь и пойдет через лес, пошатываясь и руками нащупывая дорогу.
Это сказки подлорожденных, это сказки, сказки! Ни один здравомыслящий человек не может в это верить, мертвые не возвращаются, они не встают ни из могил, ни из болот. И даже если Слово победит заклятье, никакие покойники не станут разгуливать по лесам в поисках медальона, все будет проще и прозаичней. Харалуг откроет медальон… И благородным не помогут ни городская стража, ни стены их сказочных замков, ни своры собак.
Но почему за деревьями, всего в пяти шагах, стоит кто-то, от кого исходит могильный холод? Стоит и всматривается в темноту невидящими провалами глазниц. Почему затхлый запах болота ползет над землей? Почему ужас струится вверх дымчатой, ледяной поволокой, обвивается вокруг коленей, стискивает грудь и дышит в лицо?
Это воображение, всего лишь воображение. Видение, порожденное чувством вины, несправедливости. Детский страх перед именем «Харалуг», который передается из поколения в поколение, который деды внушают внукам, рассказывая им сказки у камина зимними вечерами. И там, где горят свечи и пылает очаг, там, где на теплом ковре рядом с тобой и дедом лежат разбросанные плюшевые игрушки, эти сказки приятно будоражат кровь, заставляют прижиматься к надежному, родному плечу. И дают ощущение счастья — от тепла, света и безопасности.
В лесу же имя Харалуга прозвучало совсем по-другому. Харалуг. Само это слово встало вне закона, никто не смел называть этим именем детей, никто не смел произносить его вслух. Теперь Избор понял почему.
Он не выдержал напряжения — развернулся и побежал прочь, ломая ветки и спотыкаясь. И слышал, все время слышал топот за спиной, тяжелый, неровный. Слышал, как хрустят под ногами преследователя сучки и как шуршат листья, раздвигаемые его руками. Не слышал только дыхания…
Холодный рассвет он встретил на берегу ручейка, который можно было перешагнуть, не замочив ног. Небо затянули бледно-серые облака, и туманная дымка не спешила рассеиваться. Избор напился из ручья. От голода голова отказывалась думать, принимать реальность. Все вокруг пошатывалось и расплывалось. Черные ягоды на кусте с длинными серебристыми листьями удивительно напоминали черемуху, но попробовать их Избор не решился. И белые ягоды, внутри похожие на ватные шарики, он есть тоже не стал. Единственная знакомая ему ягода, брусника, оказалась горькой на вкус, и горстка ее скрутила желудок острой болью.
Избор отошел от ручейка не меньше чем на четверть версты, когда вдруг подумал, что ручей обязательно течет к реке. Иначе быть не может! Ему не пришло в голову, что ручей питает лесное озерцо или болото. Он вернулся, надеясь четко придерживаться нужного направления, но, как ни старался, ручейка не нашел. Солнца не было, и он не знал, на север или на юг идет. Но ведь если все время идти прямо, то рано или поздно лес должен кончиться? Его должна пересечь дорога или река! Не может быть, чтобы он простирался бесконечно!
И Избор брел прямо, и надежда его росла с каждой минутой. Чем дольше он идет, тем ближе край леса. Через некоторое время ему снова встретился куст с белыми, ватными ягодами, и он чуть не вскрикнул от радости: кто-то рвал их и разминал пальцами! Вот они, упавшие в мох! И след сапога, такой отчетливый! Кто-то прошел здесь совсем недавно! Избор хотел закричать, позвать на помощь, но быстро осекся… Это был его собственный след. Он шел по кругу, он нисколько не приближался к краю леса, он плутал здесь совершенно без толку.
Он хотел упасть на землю и больше не вставать. Силы иссякли, голод превратился в грызущую боль, и впереди ничего, кроме новой ночи с кошмарными виденьями, его не ожидало! Но вместо того, чтобы опуститься на землю, Избор побежал. Словно надеялся убежать от реальности, от страха, от отчаянья!
Ручей, который он безуспешно пытался найти несколько часов назад, спокойно журчал меж низких берегов, словно и не исчезал никуда. Отчаянье вновь сменилось надеждой: ручей должен вести к реке! К реке, а не к болоту, не к озеру!
Тяжелое тело обрушилось на плечи откуда-то сверху, и Избор в первый миг решил, что на него напала рысь. Но острое лезвие длинного ножа прижалось к шее, слегка оцарапав кожу, и Избор чуть не вскрикнул от радости: человек! На него напал человек! Пусть забирает золото, пусть режет ему горло, пусть! Человек, живой, настоящий — не видение, не кошмар!
— А кошелечек-то увесистый, — сказал кто-то, заходя спереди. — Не иначе, специально нам золотишко нес.
— Я… я заблудился… — пробормотал Избор, запрокидывая голову. — Я не желаю вам зла…
— Погоди его резать, это благородный господин. Хлопот не оберешься.
— Да? — выдохнул в ухо тот, что прижимал нож к горлу Избора. — Пусть идет на все четыре стороны и завтра приводит с собой всю городскую стражу?
— Веди его к верховоду. Пусть он решает.
Разбойники. Кого еще можно встретить в лесу, на берегу узкой речушки?
— Послушайте, я никого не приведу. Я заблудился и понятия не имею, где нахожусь, — попытался объяснить Избор. — Я сам спасаюсь от стражи, только поэтому и оказался в лесу.
— Рассказывай, — разбойник с ножом подтолкнул его вперед.
— Мое имя Избор, вы можете спросить обо мне в городе!
Нож опустился в ту же секунду.
— Благородный Избор? — разбойник отступил на шаг, снял шапку и почтительно склонил голову; второй вслед за ним сделал то же самое.
Вот уж чего Избор не ожидал от разбойников, так это уважения к благородным господам! Но, подумав секунду, догадался, что дело вовсе не в том, что он благородный господин. Пока он не назвал своего имени, его собирались попросту зарезать.
Забытье оставило его, и солнечное поле сожрала душная чернота избы. Лешек снова ощутил, как слезы набегают на глаза, — когда-то он был богом и бог был в нем. Почему? За что? Чем он заслужил такой конец? Мрачная тень монастыря простирается все дальше, и скоро на земле не останется ни одного уголка, где человек сможет дышать свободно от ее гнилостного смрада, где без страха будет разгибать плечи и поднимать голову, — все вокруг поглотит страх смерти, жизнь превратится в ожидание конца. Умерщвление. Умерщвление плоти, гордости, счастья, радостей. Грязь, темнота, болезни, муки и смерть. И чем больше мук, тем сильнее радуется злой бог Юга, тем сильней любит он стадо своих рабов. Извращенный старикашка, пуская слюни, смотрит на землю: он ненавидит женскую красоту, он любит детские слезы, он принимает к себе тех, кто, погрязнув в собственном дерьме и паразитах, возносит ему молитвы. Ему, ему одному! Ревнивый желчный божок, свинство и смрад назвавший чистотой, а всякое проявление жизни заклеймивший позором, именуемым скверной.
И нет на земле героя, способного подняться в небо и убить мерзкого старика.
Монах в углу храпел так громко, что Лешек не сразу услышал приближавшиеся к нему осторожные шаги. Он скорей ощутил, чем увидел рядом с собой человека, потому что темнота вокруг казалась непроглядной. Босые пятки шлепнули по полу совсем близко, и Лешек услышал тихое, приглушенное дыхание, а потом его ноги́ коснулась теплая маленькая рука.
— Ты жив? — еле слышно спросил детский голос.
— Да, — так же тихо ответил Лешек.
Рука начала шарить по его телу и наткнулась на стянутые за спиной кисти. Монах всхрапнул чуть громче и вдруг замолчал, чмокая губами. Рука замерла, и дыхание смолкло. Но храп снова разнесся по избе, и Лешек почувствовал прикосновение широкого холодного лезвия к запястью. Девочка внимательно ощупала веревки, пока не уверилась в том, что не поранит ему рук, если разрежет их ножом, а потом долго пилила толстые путы, причиняя Лешеку невыносимую боль — веревка туже врезалась в открытую рану и терлась о ее края.
Даже если она его освободит, он все равно не сможет встать… Веревки ослабли и упали на пол. Лешек попробовал двинуть руками, но они слушались плохо. Конечно, никаких переломов у него не было — знаний, полученных от колдуна, ему вполне хватало, чтобы это понять. Но и ушибов было достаточно, чтобы не подняться на ноги. Девочка медленно пилила веревку на ногах, и Лешек старался шевелить затекшими руками, чтобы разогнать кровь.
— Вставай, — тихонько сказала она.
Лешек зажмурился. Если он не встанет, она рисковала напрасно. Что с ней будет, если он уйдет? Не позволит же ее отец убить ребенка! Но…
— Вставай! — повторила она нетерпеливо.
Он сжал зубы и перевернулся на спину. Девочка шумно вздохнула, нащупала его руку и закинула себе за шею.
— Давай. Ну же… — чуть не плача прошептала она.
Лешек, дрожа и кусая губы, сел и, повиснув всей тяжестью на ее плечах, начал подниматься. Далеко ли он уйдет?
Он уйдет. Чтобы никогда не видеть довольной ухмылки Дамиана, чтобы донести крусталь до Невзора, чтобы выбраться из-под мрачной тени монастыря, чтобы жить.
Девочка довела его, шатавшегося, до печки и прислонила к ней, высвобождая плечо.
— Постой. Держись руками. Я сейчас.
Монах снова перестал храпеть, и Лешек чуть не застонал от страха. Девочка рядом с ним испуганно присела и задержала дыхание.
— Ну что там такое? — пробормотал монах сонно.
Но, не услышав ответа, повернулся на другой бок и сладко засопел, слегка похрапывая.
Девочка долго подбирала что-то в углу и теперь помогала Лешеку только одной рукой, другой прижимая к себе какие-то вещи. Дверь в сени не скрипнула, и Лешек почувствовал под ногами холодный земляной пол.
Ветер со свистом ворвался в сени и швырнул внутрь пригоршню снега. Лешек задохнулся от холода, а потом ступил на снег. Девочка плотно прикрыла дверь и повела Лешека по тропинке в сторону от дома. Куда? Босиком? Через полчаса он останется без ног!
— Сейчас, — сказала она вполголоса. — В сарае стоят их кони. Ты сможешь ехать верхом?
— Не знаю… — покачал головой Лешек.
— Я могу привязать тебя к лошади, чтобы ты не падал.
— Не надо, — улыбнулся он и разглядел, что в руках она несет его полушубок и сапоги. Надежда шевельнулась в душе и разлилась по ней щемящей благодарностью. Что теперь будет с девочкой? Сможет ли отец защитить ее?
— Почему ты помогаешь мне? — спросил он, когда она толкнула вперед дверь сарая, полного сеном.
— Ты красивый. Ты не можешь быть вором.
— Я не вор, честное слово, я не вор…
— Да я верю! Постой тут, пока я оседлаю лошадь. Тебе какую? Гнедую или рыжую?
Лешек посмотрел на черные тени коней и выбрал того, у которого были длиннее ноги.
— Твой отец сможет защитить тебя, когда монахи узнают, что это ты меня выпустила? — спросил он, пока она, надев на лошадь седло, затягивала подпругу.
— Не бойся за меня, — улыбнулась она, — я у тятеньки любимая дочка. Правда, не бойся. А даже если бы и не была… Все равно.
Девочка одела его — и малахай подобрала, не забыла. Пропали только варежки, подаренные ему Полёвой, но то была небольшая потеря. Лешек долго не мог взобраться на коня — и ребра, и руки, и ноги ломило нестерпимо, но девочка подсадила его, и он на прощание крепко поцеловал ее в губы.
— Спасибо. Я сложу про тебя песню.
— Да ладно, — улыбнулась она и повела лошадь во двор, — поезжай. Поезжай скорей. К реке идет дорога, версты две. По реке вниз ты доедешь до Лусского торга. Там монахов нет, там люди князя.
Лешек кивнул ей, и на глаза ему навернулись слезы.
— Прощай, — сказал он, когда она, стоя босиком на снегу, распахнула перед ним ворота.
— Прощай, — ответила она с улыбкой и откинула назад распущенные волосы. Лицо ее осветилось, и в полумраке метельной ночи она показалась ему похожей на Лелю. Такую, какой он встретил ее в первый раз.
— Ты тоже очень красивая, — сказал он, — я желаю тебя счастья.
Она ничего не ответила, хлопнула коня по крупу, и Лешек толкнул его вперед, вдоль по улице, выходившей на дорогу к реке.
Ветер заглушал конский топот, и след за ним заметала поземка. Ехать было тяжело — за ночь намело много снега. Лешек с трудом различал очертания заборов вокруг, а когда выехал на дорогу, несколько раз уводил коня в сторону, не разобравшись в темноте, куда надо двигаться. И только выскочив на лед неширокой реки, вдохнул полной грудью: наваждение! Он свободен, снова свободен! Все это было наваждением, кошмаром. И острую боль от каждого толчка копыт можно считать платой за лошадь. Все пройдет. Теперь он и в самом деле вор: он украл у монахов коня. Почему-то эта мысль вызвала в нем только довольный смешок, а не угрызения совести. А впрочем… У колдуна Дамиан забрал четырех коней.
* * *
Лытка еще не понял, смог ли смирением победить грех гордыни, и считал, что смирения в нем пока недостаточно, как на него обрушилась новая напасть — похоть.
— Господь проверяет крепость твоей веры, — сказал ему Паисий, когда Лытка, сгорая от стыда, поведал о своих мучительных желаниях. — Видишь, даже в стены монастыря просачивается скверна, и побороть ее в себе — это выдержать испытание.
Лытка был самым молодым из послушников и сначала с любопытством прислушивался к разговорам старших ребят о блуде — это будоражило ему кровь, и сладкая волна поднималась в груди, — пока не понял, что эта сладкая волна и есть тот самый соблазн, о котором он столько слышал и не понимал, о чем ему толкуют иеромонахи.
В детстве пост он считал самым страшным наказанием, но со временем не только понял его пользу, но начал получать удовольствие от воздержания в еде. Теперь, вкушая скоромное, Лытка мучился угрызениями совести и частенько старался избежать трапезы: испытывая голод, он чувствовал, как очищенная душа воспаряет вверх и устремляется к Господу, но стоило набить живот, и легкость исчезала, а на смену ей приходило уныние и недовольство собой. Умение поститься и голодать стало его первой победой над алчущей плотью. Иногда, во сне, ему виделись столы, полные изысканных яств, и, наказывая тело за его проделки, Лытка в такой день не ел ничего кроме хлеба, запивая его водой. И вскоре сны отступили перед силой его духа.
Грех гордыни распознать в себе было трудней, и Лытка несколько раз перебарщивал в борьбе с ним, так что наставникам приходилось его одергивать, ибо чрезмерная строгость к себе тоже являлась проявлением гордыни и к Богу не приближала. Смирения он добивался многочасовым стоянием на коленях, поражая других послушников, и земными поклонами распятию, но этого ему казалось мало. Лытка внушал себе, что он червь по сравнению с сиянием славы Исуса, и не мог понять, является ли его стремление во всем на Исуса походить той же самой гордыней. Его духовные отцы иногда терялись от его вопросов, но, поразмыслив, приходили к выводу, что стремиться к Исусу надо, однако отдавая себе отчет в том, что достичь, даже хоть немного приблизиться к нему, все равно не получится.
Лытка затвердил наизусть все Благовесты: Христос был столь любим им, что каждое слово о нем внушало благоговение. Когда вместе с хором Лытка пел на службе, его душа порхала под куполом церкви, купалась в восторге и трепете — славить Исуса, и его отца, и его пречистую матерь Лытка мог бы бесконечно. Он пытался внушить эту любовь своим товарищам, но они не понимали его. Сначала он сердился, жалел, что не может заставить их поклониться Господу, но потом понял: это тоже гордыня. Надо жалеть их и стараться спасти, а не возносить себя над другими послушниками… Уроки иеромонахов явно шли ему на пользу.
И как бы ни коробили его некоторые высказывания товарищей, как бы ни хотелось ему вспылить и кинуться на кощунника с кулаками, Лытка научился сдерживать гнев и просил Бога наставить похабников на истинный путь, простить их невежество и глупость. Ведь что еще, как не глупость, заставляет человека грешить?
С тех пор как Дамиан стал благочинным, в монастыре, а особенно среди послушников, пышным цветом расцвело наушничество. Лытка к тому времени хорошо понимал, что покаяние должно идти из глубины сердца и наказание, даже очень жестокое, не сможет его заменить. Но, снова победив гордыню, признал за Дамианом правоту: разговоры, оскорбляющие его слух, мало-помалу сошли на нет, послушники побаивались резких высказываний о вере. Лытка никогда не доносил на товарищей, даже если знал за ними серьезные грехи, но наказания излишними не считал. Только смысл в них прятался совсем другой: не раскаянье, а смирение несли в себе телесные муки. Для себя же Лытка давно решил, что, страдая, он берет себе часть боли Исуса. Он бы многое отдал, чтобы спасти его от распятия, закрыть собой, принять на себя его муки. Каждый раз, когда розги хлестали его тело, Лытка думал о том, что Исуса били кнутом, а не лозой. От жалости слезы катились у Лытки по щекам и из груди рвались стоны — он готов был перенести любую боль, лишь бы избавить от нее Исуса.
И ему почему-то представлялось, что кожа у Христа на спине такая же тонкая, как у Лешека. И глаза такие же большие и печальные.
Испытание похотью он старался принять со смирением, но оказалось, что этот враг коварней и сильней голода. Плоть не желала подчиниться ему — одно неосторожное слово, или помысел, или даже тень мысли сводили на нет его многочасовые молитвы. По вечерам в спальне послушников частенько можно было услышать двусмысленную шутку, и Лытка не раз и не два с воем валился на кровать и зажимал уши, но не мог удержаться от грязных мыслей, скачущих в голове, как блохи. Даже в словах молитв ему мерещилось бесстыдство, даже тексты Благовеста, особенно о Магдалине, толкали его в пропасть неудержимых желаний.
Сначала ему помогали земные поклоны, но потом и этого стало мало, и зимой Лытка по часу и больше стоял на холоде, босиком, чтобы выморозить из себя омерзительное вожделение. Летом же его страдания достигли пика, сны превратились в сплошной сладострастный кошмар, и Лытка просыпался в холодном поту, не зная, согрешил он или не успел: ведь сны — это те же помыслы, а грешить в помыслах все равно что грешить наяву. И тогда Паисий посоветовал ему обвязаться веревкой — сам он в юности, следуя примеру Серапиона-Столпника, только так и смог уберечь себя от греха.
Поначалу Лытка не понял, в чем подвох, но когда туго затянутая веревка прогрызла его кожу, ощутил некоторое облегчение. Теперь, едва плоть наступала на него, достаточно было десять раз поклониться распятию, чтобы мучительная боль усмирила похоть. На ночь Лытка совершал тридцать-сорок поклонов, и тогда, если ему удавалось заснуть, снились ему только страдания. Исус во сне приходил к нему, и кивал одобрительно, и улыбался грустной улыбкой Лешека. А если заснуть не удавалось, Лытка утешал себя молитвой, и вскоре ночные бдения стали для него привычными — именно по ночам, в тишине и одиночестве, он ощущал, как на него снисходит благодать. Измученное болью, бессонницей и голодом тело переставало существовать, и душа свободно парила в пространстве, ей открывались новые и новые истины. Лытка в такие минуты чувствовал себя счастливым.
Несколько раз он изводил тело до такой степени, что делался всерьез больным — ноги болели так, что он не мог двигаться, язвы, протертые на поясе веревкой, гноились, кровоточили десны и шатались зубы. Больничный однажды летом даже призывал колдуна, чтобы Лытке помочь, но Лытка отказался — негоже христианину пользоваться помощью проклятого язычника. Однако после приезда колдуна больничный и сам научился лечить Лытку, отпаивая его горьким настоем из сосновой хвои и шиповника.
На его подвижничество как-то раз обратил внимание сам авва и позвал к себе для серьезного разговора. Лытка ожидал от него чего угодно, но только не такого поворота: авва, похвалив его за усердие в служении Христу, предложил ему из певчих перейти в воспитатели приюта.
— Ты искренне любишь Бога, юноша, — сказал ему авва, — так почему бы тебе не подвизаться, как Христос и Посланцы, на главном для христианина поприще: стать ловцом душ человеческих? Разве ты не хочешь помочь и другим обрести царствие небесное?
Лытка, смиренно опустив голову, подумал и попросил отсрочки для окончательного ответа. Приют, где настоятелем был Леонтий, вызывал у него смешанные чувства. Он вспоминал себя мальчиком и понимал, что силой сможет насадить в приюте все, что захочет. Но любовь нельзя возбудить в детях силой. Его опыт житья с послушниками говорил о том, что убеждать кого-то в том, в чем уверен сам, Лытка не умеет. Умом понимая, что наказания необходимы детям, сердцем он этого принять не мог: даже за отпетыми негодяями тринадцати-четырнадцати лет он видел Лешека, его огромные сухие глаза и яблочную кашицу, стекающую из угла рта на подушку. И голос колдуна как сквозь вату пробивался в сознание: «Мальчик умер».
Нет, он не смог бы стать воспитателем и уж тем более — ловцом человеческих душ. Но, сомневаясь в правильности решения, посоветовался с Паисием: вдруг отказ авве в таком тонком вопросе тоже станет грехом?
Паисий расстроился и долго убеждал Лытку не уходить из хора.
— Я стар, — говорил иеромонах, — мне нужна смена. В тебе я вижу преемника, я столько сил вложил в твое обучение, ты талантливый юноша. Кто еще сможет заменить меня? И потом, своим голосом, своим пением ты тоже пробуждаешь в людях любовь к Богу, разве этого мало?
Паисий сам поговорил с аввой, и больше к этому никто не возвращался. До тех пор пока несчастье не обрушилось на окружающие Пустынь деревни. Это случилось в то лето, когда Лытке сравнялось двадцать лет.
Известие о том, что к монастырю подбирается мор, взбудоражило всю братию. Паисий поверял Лытке разговоры, которые ходили среди отцов обители, — это давно вошло у них в привычку.
Дамиан требовал не только захлопнуть ворота монастыря для паломников, но и вообще прекратить всяческое сношение с внешним миром. Иеромонахи разделились во мнениях: одни предлагали идти в народ и пышными службами в церквах вымолить у Господа прощения за людские грехи. Другие, напротив, считали, что нужно принимать схиму и уходить в дальние скиты, где молитвы скорей дойдут до Бога, чем в деревенских храмах, оскверненных присутствием закоренелых язычников, которых так много среди крестьян.
Авва долго слушал разноголосые споры, и, говорят, глаза его горели нехорошим огнем — никогда раньше его не видели в таком возбуждении. Он поднялся и высказался как всегда коротко, и никто не посмел с ним не согласиться.
— Негоже прятаться за монастырскими стенами, когда смерть косит нашу паству. Негоже бежать в скиты — напротив, и схимники должны оставить свое праведное затворничество. Всякий, кого Господь сподобил милости вершить таинства, должны быть сейчас с паствой. Молитвы и покаяния мы должны добиться от паствы, какой бы заблудшей она ни была. И тех, кому Господь уготовил смерть, мы спасем от вечных мук: примем исповедь, причастим, отпоем и погребем по христианскому обычаю. Разве не это наш долг перед теми, кого мы крестили? Остальным же монахам надлежит молить Господа об избавлении от мора.
— В таком случае, Пустынь останется без иеромонахов, — пробормотал Дамиан, оскалив зубы. Но авва сделал вид, что не услышал его.
Страх накрыл монастырь, но роптать никто не решился. В течение трех дней в иеромонахи было рукоположено пять человек, из них трое даже не были иеродиаконами. Авва и вправду вытащил из скитов схимников, которые могли стоять на ногах. Для всех, включая приютских отроков, он установил жесткий пост, и службы в монастыре шли по десять-двенадцать часов в день — авва вел их сам, оставив в Пустыни только одного старенького дьяка. Все остальные отправились навстречу мору.
Паисий разделил певчих на тройки — они пошли вместе с иеромонахами. Дружники Дамиана сопровождали их тоже: авва опасался, что в деревнях могут вспыхнуть мятежи, ведь напуганные крестьяне склонны обвинить в беде кого угодно, даже тех, кто дарует им спасение.
Лытка принял намеренья аввы с гордостью за обитель: именно так должны поступать христиане, именно так поступил бы на их месте Исус. Что жизнь — всего лишь тлен! Лытка не боялся умереть — ад не страшил его, а рая он не вожделел. Его любовь к Христу была искренней, чистой, он был бы счастлив оказаться рядом с ним в раю, но и падение в ад принял бы смиренно. И уж тем более служение Господу он не считал пропуском в вечное блаженство — он хотел оказаться достойным, он стремился к этому, но достиг ли права войти в рай, не знал.
Спасти от геенны огненной заблудшие души мирян, рискуя собственной жизнью, — это настоящий подвиг того, кто посвятил себя служению Богу. Он вышел из монастыря преисполненный решимости и жалел лишь о том, что не успел повзрослеть и принять духовный сан.
В восемнадцать лет Лешек стал колдуну надежным помощником во всем, кроме колдовства. Его любили девушки, но о женитьбе он не думал: не представлял себе жизни без колдуна, да и не чувствовал, что может стать отцом семейства. Леля родила Гореславу двоих сыновей, но своими Лешек их не считал, хотя, бывая у них в доме, с удовольствием тетешкал старшего и качал младшего на руках — они были для него детьми Лели и напоминали о чудных ночах любви.
Ростом он догнал колдуна, но ни ширины его плеч, ни особенной силы не приобрел и, как и всегда до этого, выглядел моложе своих лет. Но теперь это нисколько не смущало его: люди любили его за песни, и часть уважения, которое они испытывали к колдуну, доставалась и Лешеку.
Как-то в морозном и ясном декабре колдун собрался ехать к своему старому другу — Невзору: тот прислал ему весточку, которой он очень обрадовался.
— Поехали со мной! — предложил он Лешеку. — Невзор знал твоего деда, если я, конечно, не ошибся, и он может тебе о нем рассказать. Одна только трудность: нам придется ехать мимо Пустыни, вниз по Выге, через все монастырские земли.
Лешек к тому времени не вспоминал о монастыре. Только иногда, во сне, он снова оказывался в холодной приютской спальне, и это были по-настоящему страшные сны. Он чувствовал себя маленьким, сжавшимся в комок на тонком завшивленном тюфяке, и с ужасом ждал подъема. В глубине души он отдавал себе отчет, что он уже взрослый и что здесь что-то не так, но горечь накатывала на него волнами, он хотел проснуться и не мог. Иногда из сна его вырывал колдун, а потом долго сидел с ним, не позволяя снова заснуть и увидеть тот же сон. От счастья, что он дома, на широкой, мягкой и чистой кровати, Лешек плакал, как ребенок, но колдун никогда не смеялся над ним, напротив, как маленького, гладил по голове и прижимал к себе его лицо.
Однако Лешеку очень хотелось увидеть Невзора, который, как и его дед, был волхвом, и поездка по Выге, да еще и вместе с колдуном, нисколько его не пугала.
— У Невзора есть книги, которые я очень хочу купить, — объяснил колдун. — Он несколько лет делал с них списки и теперь написал мне, что работа закончена. Это книги Ибн Сины, великого врача с Востока, я видел их у него и с тех пор не знал покоя.
Собирались, как всегда, недолго. Ехать предстояло два дня, если сохранится хорошая погода, но сани они решили не запрягать — поехали верхом. Колдун нарочно разбудил Лешека среди ночи, чтобы миновать монастырь затемно и добраться до Лусского торга не слишком поздно вечером.
Монастыря достигли, когда там еще спали. Лешек впервые оказался около стен Пустыни после шести лет, прожитых с колдуном.
Ярко светил месяц, и мрачные тени монастырских построек отчетливо темнели перед заснеженным лесом: пятиглавая Свято-Троицкая летняя церковь, шатер над зимней церковью Рождества Христова, надвратная часовня и сторожевая башня рядом с ней. Шестиконечные кресты венчали каждую маковку, и в холодном лунном свете Лешеку показалось, что перед ним не храмы вовсе, а могилы. Могилы, вздыбившие землю до самых небес и теперь нависшие над проезжающими путниками с жаждой их поглотить.
Давний детский страх охватил Лешека, он почувствовал себя ребенком: голова непроизвольно ушла в плечи в ожидании подзатыльника, и рука сама потянулась ко лбу, чтобы осенить себя крестным знамением.
— Охто, поедем скорей, — пробурчал Лешек, беспокойно оглядываясь на тяжелые стены обители: по спине пробежали мурашки, и передернулись плечи.
Колдун кивнул — санный путь, ведущий от монастырских ворот, был хорошо наезжен, и скакать вниз по реке не составляло никакого труда. И только когда Пустынь скрылась за поворотом и они немного сбавили ход, он спросил у Лешека:
— Послушай, ты провел там столько лет… У меня о детских годах остались только самые светлые воспоминания. Неужели тебе не вспоминается ничего хорошего?
— Вспоминается, — пожал плечами Лешек, — Лытка. Ну, еще Паисий был ко мне добр. А вообще-то — только Лытка. Но… Знаешь, мне кажется, что я его предал.
— Предал? Почему?
— С тобой я жил так счастливо и ничего не сделал, чтобы вырвать его оттуда.
— Не расстраивайся за него. Лытке хорошо в монастыре, — усмехнулся колдун.
— С чего ты взял?
— Я в позапрошлом году ездил его лечить. Он уверовал в Христа и теперь подвижничает до того, что к нему приходится звать лекаря.
— И мне не сказал? — Лешек укоризненно наклонил голову набок.
— Я не хотел тебя расстраивать. Но, раз уж ты считаешь себя предателем, то можешь чувствовать себя свободным: Лытка нашел свое место в жизни.
Колдун говорил с легким презрением и, конечно, постарался скрыть его от Лешека, но у него не вышло. Лешек не стал убеждать колдуна в том, что тот неправ: отношение колдуна к верующим он бы изменить не смог. И если Дамиан всегда вызывал у колдуна зубовный скрежет, авва — опасения, то над монахами, искренне служившими Богу, колдун неизменно и высокомерно смеялся.
Как ни странно, Лешек не слишком удивился неожиданному повороту в судьбе Лытки. Не обрадовался, конечно, но и не огорчился — наверное, потому что это действительно избавляло его от ощущения предательства. И, к собственному изумлению, понял: Лытка все равно остается для него тем самым сильным, честным и добрым, каким был для Лешека всегда.
В Лусской торг, где можно было поужинать и переночевать, они приехали сразу после заката, усталые и промерзшие. Летом для гостей торга предназначались длинные крытые навесы с сеном, зимой же немногочисленные постояльцы ночевали в большой избе, в одной половине которой стояли длинные тяжелые обеденные столы, а в другой гости спали вповалку на грязной подгнившей соломе.
Хозяин, грузный мужчина с нездоровыми мешками под глазами, увидев богатого гостя, был с ними любезен, накормил вкусно и сытно и посадил поближе к печке. Как бы Лешек ни устал, от хмельного меда легко оправился. Постояльцев он насчитал человек десять, в основном из кузнецов — Лусской торг славился железом, которое добывали на ближайших болотах. Колдун быстро нашел себе собеседников, и Лешек тоже с удовольствием слушал рассказы незнакомых людей об их жизни. Земля эта принадлежала князю Златояру, терем его стоял неподалеку — верстах в трех выше по реке, — и разговоры в основном крутились вокруг князя и его дружины.
И колдун, и Лешек, и другие гости быстро опьянели с мороза и дальней дороги, и когда колдун сказал, что Лешек замечательно поет, тому ничего больше не оставалось, как порадовать новых знакомых песнями. Хозяин, наверное, тронут был больше всех — потому что меда не пил — и долго уговаривал Лешека остаться у него насовсем, обещал славу и богатство, а когда Лешек смущенно отказался, звал его приехать летом и побыть хотя бы несколько дней. Он привел в избу своих многочисленных разновозрастных внуков, и Лешек пел им тоже — песни, которые сочинял еще в приюте.
Спать легли вместе со всеми, только на гнилую солому хозяин постелил теплые чистые шкуры — теперь не столько для богатого гостя, сколько для «поющего ангела»: Лусской торг был большим поселением, стоял на месте слияния двух рек, и церковь в нем получила давнюю и прочную власть. Впрочем, это не мешало местным жителям хранить в укромных местах деревянных идолов, изображавших прежних богов, окружать свои дома оберегами, подкармливать домовых и вышивать на полотенцах мировое древо. Захмелевший колдун, посмеиваясь, расспрашивал хозяина о том, во что же тот на самом деле верит.
— Домовой — это ангел или бес? — хитро прищуривался он.
— Какой же он ангел? Ангелы на небе, белыми крыльями машут. А бесы — в преисподней, злые они, говорят. А домовой не злой вовсе.
— А Влас кем Христу приходится, знаешь?
— Да никем. Влас — сам по себе, а Христос — сам по себе. Влас зимой по лесам бродит, нас от бесов защищает. Все боги в Вырий на зиму уходят, а Влас с нами остается.
— От бесов, значит… — многозначительно кивал колдун. — А Христос что зимой делает? Тоже в Вырий уходит?
— Не, Христос — он тут не появляется. Как его распяли, он на небе, с ангелами белокрылыми.
— А в церковь зачем ходишь тогда? — колдун едва не хохотал.
— Ну как зачем — положено. Говорят, надо на службу к нему ходить, чтобы на Страшном суде он тебе послабление сделал.
— А Влас на Страшном суде что же, не поможет?
— Говорят, не поможет. Влас — он свой, он после смерти людей через реку Смородину переводит, к предкам, которые за ней поселились.
— Так ты куда после смерти собираешься? В рай, в ад или к предкам?
— Ну, я бы к предкам хотел, конечно… — мямлил хозяин. — Как-то проще там, со своими-то…
— А Христос тогда тебе зачем?
— Мало ли… Говорят, если ему не служить — в ад пойдешь, на сковородке жариться. Так что я лучше уж отслужу, на всякий случай, а там посмотрим.
— Знаешь, что я тебе посоветую, — лицо колдуна стало печальным и задумчивым. — Ты служить-то ему служи, раз боишься. Только перед смертью не ходи к причастию. Пойдешь к причастию, Влас не сможет перевести тебя через Смородину, Христос подоспеет раньше него и утащит к себе, на Страшный суд.
Невзор, высокий и седой старик, еще не спал, когда поздней ночью они добрались до его уединенного жилища на берегу маленькой речушки, вьющейся среди густого леса.
— Охто! — старик обнялся с колдуном, а потом взглянул на Лешека и даже поднял глиняный подсвечник, чтобы осветить его лицо. — Ты не ошибся. У меня нет никаких сомнений — это внук Велемира. Похож. Очень похож. И на деда, и на отца, и на мать. Что ж, я рад. Я думал, род Велемира оборвался, а вот как причудливо сложилась жизнь… Где ты нашел его, Охто?
— Представь себе, я вытащил его из Пустыни, — усмехнулся колдун, снимая шубу, — только о роде Велемира я в то время не думал.
И вместо того чтобы отдыхать с дороги, колдун просидел до рассвета, беседуя со старым волхвом. Они говорили о монастыре и о том, что власть церкви все туже стягивает кольцом Север и теперь опасно появляться не только в Удоге и Новограде, но и в больших селах, а иногда и в мелких деревнях. Лешек слушал их, то засыпая, то просыпаясь, ему было интересно, но сон закрывал ему глаза, и, открыв их в следующий раз, он ловил совсем другой разговор, не сразу понимая, о чем идет речь.
— Охто, ты живешь на Cевере, ты редко сталкиваешься с ними, — говорил Невзор, — а я вижу их почти каждый день. И я старше, я опытней тебя и скажу: не связывайся с ними. Они раздавят тебя, как букашку. Это сила, с которой нам не справиться. Или ты не помнишь о восстаниях в Новограде?
— Помню! Отлично помню! — горячо восклицал колдун. — Все это было неправильно, и действовать надо не так!
— А как? Какую еще силу ты можешь им противопоставить? Что ты можешь против огня и меча? Охто, они раздавят тебя, предадут мучительной смерти, ты этого хочешь?
— Я не боюсь смерти, даже мучительной.
— Ты один, один, пойми! Там, на севере, тебе кажется, что люди с тобой, но я-то видел, как это происходит! Они приходят и селят в душах страх. Ты одинок, тебе нечего терять, а любой другой человек подумает прежде о семье. Ты слишком хорошо живешь, ты не знаешь голода, ты побеждаешь болезни, у тебя теплый уютный дом. На твою землю никогда не ступала нога врага. Представь себе, что чувствует человек, когда в январе дом его пылает огнем пожара, как и все дома вокруг, когда горит хлеб, когда мечутся в огне лошади и жена держит на руках грудного младенца, который умрет от мороза через три дня?
— Они не убивают людей. Они делают нечто гораздо худшее.
— Страх — их главное оружие. Тех, кто не боится смерти, они пугают вечными муками, тех, кто не верит в вечные муки, предают мукам здесь и сейчас, тех, кто, как и ты, не боится и этого, они ловят на крючок страха за близких. У них много способов, проверенных временем. Красивые сказки переплетаются с кровавым ужасом, волшебная музыка — с обманом, любовь — с ненавистью. Они знают, как овладевать сердцами, Охто! Они знают, а ты нет!
— Я не хочу владеть сердцами! — кричал колдун и стучал кулаком по столу. — Не хочу! Это рабство, понимаешь? Для рабов Ромы, возможно, мечта о постном рае и казалась светлой, а для нас — нет!
— Значит, они превратят нас в рабов, подобных ромским, и тогда постный рай покажется лучшим местом, чем наша родная земля. Вокруг Новограда становится все больше и больше деревень, где живут только холопы. Представь, все до единого, и дети их, и жены — холопы! Да раньше мы и представить такого не могли!
— Но… почему они не бегут? Земли много… — растерялся колдун.
— Потому что Юга уже прокрался в их сердца, потому что они рождаются с крестом на груди и с молоком матери впитывают рабство. И то, что этого пока нет на севере, только вопрос времени. И ты не помешаешь им. Ты песчинка в их жерновах.
— Я не песчинка. Я мелкий камушек. А мелкий камушек может жернов и сломать.
— Нет, Охто, ты обольщаешься. Вспомни, что они сделали с Велемиром. Мой тебе совет — уходи на восток. Или затаись, продолжай лечить людей и колдуй потихоньку, чтобы никто этого не видел.
— Я не могу колдовать потихоньку. Люди держат меня наверху, в одиночку я могу выпросить разве что ясного неба на несколько часов.
Они и наутро, когда Лешек поднялся с постели, еще не ложились, обсуждая болезни и травы. Лешек искупался в снегу и, завернувшись в плащ, сел поближе к печке, когда колдун перешел к самому главному.
— Если ты думаешь, что я приехал к тебе за Ибн Синой, то ты ошибаешься. Хотя, если бы не книги, я бы, наверное, собирался еще года два. Пятнадцать лет назад я создал нечто и все эти годы изучал то, что создал. Посмотри, — он залез в поясную сумку и вытащил на свет крусталь.
Глаза волхва загорелись, он вытянул шею, внимательно разглядывая осколок кварца.
— Это какой-то предмет для твоей волшбы? — недоверчиво спросил он.
— Нет. Однажды я поднялся в небо и хотел просить Мокшу о дожде.
— Высоко летаешь… — усмехнулся Невзор.
Колдун пропустил этот укол мимо ушей и продолжил — с придыханием, мучительно подбирая слова, а потом выталкивая их из себя скороговоркой:
— Но вместо нее я встретил Змея. Я никогда раньше не видел его, да и не мог видеть, я же белый, спускаться вниз я не умею, и что он делал наверху, я не знаю. Он вышел мне навстречу, и, признаться, я испугался. Он был… Он был страшен. Мне показалось, что он смеется надо мной и злится, но уже не на меня, а на кого-то или на что-то еще… Он все время оглядывался, озирался, словно боялся, что кто-нибудь его увидит. Я чувствовал, как он стискивает мне плечи и как смотрит в глаза, презрительно и внимательно. И… в общем, после этой встречи я знал, как найти крусталь, как обработать…
— Змей стал помогать людям? И ты так запросто говорил с ним? — старик недоверчиво прищурился.
— Нет, не запросто… — колдун опустил голову. — Он велел мне в то лето не подниматься наверх и пообещал хороший урожай безо всякой волшбы. А потом он швырнул меня вниз, и я несколько дней пролежал без сознания.
— А как Змей оказался наверху? Разве для него есть туда дорога?
— Есть, есть, — улыбнулся колдун, — я всегда говорил, что нижний мир смыкается с верхним, только нам пока этого не видно. И он сразу сказал, что крусталь имеет две стороны, и пусть люди сами решат, какой стороной захотят пользоваться. Я не знаю, зачем он дал его мне. Но искушение, ты же понимаешь, было слишком велико.
— И что он может?
— Я покажу…
Колдун взял со стола нож, нагрел лезвие в пламени свечи и острым концом прорезал на своей ладони глубокую рану, отчего Лешек вздрогнул и зажмурился, но лицо колдуна оставалось неподвижным и спокойным. Кровь побежала на полотенце, которое он предусмотрительно бросил на колени, и, зажимая запястье другой рукой, кивнул волхву на крусталь.
— Пойдем. Ему нужно солнце.
Они вместе вышли за дверь, и через минуту Лешек услышал удивленный возглас Невзора.
— Помнишь преданье о живой и мертвой воде? — спросил колдун, когда они, в облаке пара, вернулись в дом, — в левой руке колдун сжимал крусталь, и никакой раны на ней уже не было.
— Ты хочешь сказать…
— Да. Собирая солнечный свет, крусталь заживляет даже старые раны и излечивает плохо сросшиеся кости. А если собрать им свет луны, он действует так, как положено мертвой воде: убивает гниль и лихорадку, и не только в ране, но и в крови. Ему нужно лишь ясное небо.
Они сели обратно за стол, и колдун рассказал о тех болезнях, которые ему удалось вылечить при помощи крусталя. Лешек перебрался к ним поближе, и Невзор поставил самовар.
— Но почему ты не говорил об этом, когда мы собирались на сход? Это же было лет семь назад… — удивленно спросил волхв.
— Сейчас объясню. На сходе собралось слишком много людей, и не всем я мог довериться. Ты забыл, у крусталя две стороны… Одна сторона лучи собирает, а другая — рассеивает. Змей не зря говорил о выборе между ними. Он хитер, и никто не знает, чего он на самом деле хочет. Так вот, если поставить крусталь вот этой стороной от себя, всякий, кто находится в рассеянных лучах солнца, оказывается в полной власти того, кто держит крусталь в руках. Им можно остановить огромное войско и заставить его повернуть назад. Любой приказ будет исполнен — можно приказать выстроиться в цепь и по одному отправить людей в прорубь. И они пойдут. Это страшное оружие, понимаешь?
— Да, — задумчиво протянул Невзор, — понимаю. Но как нам его не хватало во время войны!
— Ты не понял, — вздохнул колдун, — неужели ты не понял? Наши враги — они ведь тоже люди. Тот, кто получит этот крусталь, станет владеть миром, он превзойдет царя Александра, но начнет он со своих братьев! С нас с тобой в первую очередь!
— Охто, ты, по-моему, передергиваешь. Крусталь можно заставить служить людям.
— Ты возьмешь на себя такое право? Нет, не возьмешь, а если возьмешь, я знаю, кто тебя опередит. Тот, кто хочет власти сильней, чем ты. Нет, Невзор, ничего не выйдет. Защитившись от внешних врагов, рано или поздно мы придем к их порабощению, к завоеванию новых земель. И это не все, что крусталь умеет. Есть еще рассеянный свет луны. И в моих глазах он страшней, чем возможность отдавать приказы. В рассеянном свете луны крусталь ловит души…
Колдун вдруг замолчал и убрал крусталь в поясную сумку. Лицо его вмиг осунулось, глаза потускнели, и подбородок опустился на грудь.
— Вот поэтому я никому не говорю о крустале. О его оборотной стороне не знает никто.
Разговор сам собой сошел на нет, и через некоторое время колдун крепко спал, а волхв оставался бодрым и разговорчивым, как будто и не было перед этим бессонной ночи.
— Твой дед был сильным волхвом-кощунником, — сказал он Лешеку, — хранителем Знания. Когда он начинал говорить, люди вокруг замирали и раскрывали рты. Даже я не мог противиться его голосу — он завораживал, слова лились в меня как по волшебству.
И пока колдун спал, Невзор рассказывал Лешеку про деда, и отца, и мать. И потрясла Лешека не столько история жизни, сколько история их смерти.
Князь Златояр, младший в семье, унаследовал от отца худшие, бедные земли, — собственно, не земли, а непроходимые леса и болота, да еще и по соседству с Пустынью. Лусской торг, с его добычей железа, первоначально был там единственной ценностью, но в нем давно стояла церковь, с которой приходилось делить власть. И прокормить дружину князя поселяне не могли. Златояр стягивал к себе крестьян, которые рекой текли на север, спасаясь от княжеских усобиц, и отдавал им леса исходя из четверти снопа, но клирики неизменно опережали его, и вместе с первыми домами над деревнями поднимались высокие шатры деревянных храмов, увенчанных крестами.
Прошло несколько лет, прежде чем Златояр понял, что худой мир лучше доброй ссоры. Его дружина всегда была готова услужить церкви, он честно платил им заранее оговоренную мзду, названную пожертвованием, и не только мелким деревенским приходам, но и Пустыни, а монахи не лезли в мирские дела, а если и лезли, то неизменно на стороне князя.
Стычки возникали только на границах с Пустынью. Златояр был готов делиться деньгами, но не собирался делиться землями. И то, что Пустынь считала своей землей, Златояр причислял к своей — да и мудрено было провести границу по непроходимому лесу.
Про волхва Велемира хорошо знала вся округа. Златояру он не мешал, ходил себе по деревням и рассказывал сказки о богах, лечил, гадал. Сам Златояр тоже любил его послушать и предсказания его принимал всерьез, да и боги волхва были для него ближе и дороже, чем Святая Троица. Только Велемир не мог примириться с существованием церкви, а церковь — с существованием волхва. Златояр не лез в их бесконечный спор: обидеть волхва он опасался, а с церковью ссориться не хотел. Но однажды чаша терпения церковников переполнилась. По деревням прошло поветрие, падал скот, умирали люди, и то там, то здесь вспыхивали крады , на которых горели и люди, и животные. Велемиру верили больше, чем проповедям, отказывались от причастия, снова славили своих богов, а кое-где и поджигали церкви.
На беду Велемира именно в тот год в пограничных с Пустынью землях поселились крестьяне, выжгли участок леса и сняли первый богатый урожай. Вот за эту деревню Пустынь и потребовала выкуп: избавление от волхва. Златояр предложил Велемиру уйти на север, но волхв отказался. Игумена Пустыни это не устраивало тоже: он требовал прилюдной расправы, и тогда Златояр, заманив Велемира с сыном к себе в терем, ночью связал обоих, и его дружина доставила пленников в Лусской торг, в распоряжение отцов большого Лусского храма.
На Рождество Богородицы — в праздник урожая — на торг стекалось множество людей. И, как ни противилась этому церковь, народ возносил благодарность рожаницам и устраивал разгул, который продолжался не меньше недели. Именно тогда, перед церковью, собрав людей и отгородившись от них дружиной князя, отцы Пустыни и Лусского храма после недолгих обвинений сожгли Велемира с сыном в одном большом костре.
Эта страшная казнь напугала людей, и они не посмели роптать. Да и не очень хорошо понимали, кого им слушать, кто прав, а кто виноват. И в первые месяцы после казни церкви были переполнены поселянами: кто-то шел туда из страха перед расправой, кто-то — перед Страшным судом.
Поговаривали, что Златояр раскаялся в содеянном, но не сразу, а через несколько лет, когда по ночам к нему стал являться призрак Велемира, и даже прилюдно поклялся, что ни одного волхва церкви больше не отдаст, но клятве этой Невзор верил несильно.
Невестку Велемира с его внуком Олегом укрыли добрые люди, и Невзор ничего не знал об их судьбе, хотя много лет искал женщину в надежде дать ей кров и воспитать мальчика достойным продолжением знаменитого деда.
— И вот ты сидишь передо мной, — улыбнулся волхв, — живой и здоровый. От судьбы не уйдешь, мне жаль только, что не я, а Охто сумел найти тебя и вытащить из Пустыни. Интересно, унаследовал ли ты хоть что-нибудь из способностей деда?
— Спой ему, Лешек, — подал голос с полатей колдун. — Спой ему про злого бога, чтобы он понял, как мне удалось тебя найти.
— Да ну, Охто, это совсем детская песня.
— Это моя любимая песня, — ответил колдун, перевернулся на живот и положил подбородок на руки.
Они пробыли в гостях у Невзора примерно неделю, и все это время колдун не мог наговориться с волхвом. В последний день, перед отъездом, сидя за столом с чаркой меда, Невзор вдруг сказал:
— А знаешь, Охто, я, кажется, понял, зачем Змей дал тебе крусталь.
— Да? — удивился колдун.
— Посмотри, из всех колдунов он выбрал именно тебя, белого, и сделал это в тайне от других богов. Он дал нам оружие против Юги. Я думаю, он понимает, что без крусталя нам его не победить. И нашим богам без нас не победить его. Он хотел, чтобы ты воспользовался силой крусталя. В нем — все. Ни дружина Златояра, ни даже новоградское войско не смогут тебе противостоять. Ты можешь являть чудеса, ты можешь забирать души…
— Забирать души? — тихо и грозно переспросил колдун. — И отдавать их Змею? Так?
— Я не знаю, ты не объяснил мне, что означает эта его способность…
— Что бы это ни означало! Давай вместо Юги установим вокруг власть Змея, чем это лучше? Объясни!
— Змей, по крайней мере, свой, родной…
— Ерунда! Пройдет три столетия, и он, по примеру Юги, захочет такой же власти! И все мы будем протирать колени на капищах Змея, и все мы будем выполнять его заповеди, первой из которых станет «возлюби Змея»!
— Ты всегда стоял над народами, ты не видишь разницы между нами и чужаками… Это потому что твои родители…
— Да. Я даже не стану этого отрицать, — перебил колдун. — Мне все равно, перед кем ползать на коленях, перед Югой или перед Змеем. И насаждать новую веру я не стану, ни огнем, ни мечом, ни крусталем!
— Охто, подумай. У тебя в руках средство, которое освободит нас от чужого злобного божка, а что будет дальше, через три столетия, — разве мы можем судить? Ты станешь великим пророком, и ты станешь решать, как ему поклоняться. И потом, не один Змей управляет миром, есть и другие боги…
— Да, я знаю это лучше тебя! Но другие боги не спасли Велемира от костра, а его внука — от унижений в монастыре. Они не вмешиваются, когда целые деревни Новоград населяет холопами, когда толпы людей идут к причастию и после смерти прямиком попадают к Юге в лапы. Так что изменится, если Югу сменит Змей? Я не буду великим пророком, Невзор. Я не хочу быть великим пророком Змея.
— Охто, а кто был твой отец? — спросил Лешек по дороге домой.
— Вообще-то у меня был дед. Совсем не старый, такой, как я сейчас. Он тоже колдовал. Когда я родился, ему было не больше сорока, а матери — всего шестнадцать. Отца я никогда не видел. Верней, не так: видел, но не помню. Он был варрагом из Роскильде, а моя мать с дедом жили в Удоге. Каждую весну его корабль проходил мимо Удоги в Новоград и дальше. А осенью возвращался. Моя мать очень любила его…
Колдун замолчал, и Лешек не посмел расспрашивать, но он заговорил сам.
— Наверное, поэтому она так и не вышла замуж. Каждую весну его корабль приходил в Удогу, на несколько дней. А однажды не пришел. Я помню: пока мы жили в Удоге, каждый год в конце мая, когда озеро освобождалось ото льда, мать брала меня за руку и вела в устье речки Удожки, где раньше останавливался его корабль. И стояла там, долго. Каждый день. Она часто рассказывала мне о нем. Он был черноволосый и голубоглазый, а она, напротив, — русая, с красивыми карими глазами. Знаешь, среди карелов это редкость. Говорят, именно колдуны рождаются с карими глазами. Я унаследовал ее глаза и цвет волос отца. Она говорила, что я похож на него, а я хотел быть похожим на деда.
— И ты совсем его не любил? — удивился Лешек.
Колдун пожал плечами:
— Не знаю. В детстве я ничего к нему не чувствовал, разве что интерес. А теперь… Знаешь, ему ведь было столько же лет, сколько тебе сейчас. Он был настоящим варрагом, потомком тех варрагов, что ходили по морям на драккарах и воевали чаще, чем торговали. Он мечтал стать героем на войне. Я не знаю, почему он никогда больше не появился. Может быть, ему надоело заниматься торговлей и он стал воином, как и мечтал. А может, они сменили торговый путь. Но скорей всего его корабль не вернулся в Роскильде, так говорил мой дед. В свой последний приезд отец звал мою мать с собой, но дед уговорил ее подождать до весны. Она до самой смерти не могла себе этого простить.
— Поэтому Невзор сказал, что ты стоишь над народами?
— Да. Мои предки сотни лет живут вместе со словенами, мы давно верим в одних и тех же богов, но, как видишь, он все равно считает меня чужим, — с горечью ответил колдун. — А я не чужой, я просто… Я просто не делю людей на своих и чужих. Тут Невзор прав.
История любви матери колдуна так тронула сердце Лешека, что он сочинил о ней одну из лучших своих песен.
Киборг и бытовая сторона вопроса 11.
Рон обошел флаер с другой стороны, запрыгнул на место позади хозяина. Только присутствие дексиста удержало в этот раз биомашину от признания в сорванности. Так хотелось ему сказать человеку, что их чувства взаимны, что он тоже скучал. Что не просто программа толкнула его устроить взрыв для привлечения внимания, но и странная, страшная боль, которая прошла, только когда человек сжал его плечи руками. Обнял. Хозяин искал его и даже нашел. Он не испугался, когда киборг обнял в ответ, наоборот обрадовался. Может его человек давно обо всем догадался и просто притворяется? А если не догадывается, то почему он не боится явных проявлений сорванности машины? Тут Рон окончательно запутался в рассуждениях и смирился с очередной человеческой, а точнее, Эриковской странностью. И осознал, что у него другая проблема, посерьезнее умственных способностей владельца. Новый киборг, которого дексист зачем-то посадил в салон. Он мог угрожать хозяину, и Рон переместился так, чтобы заблокировать возможную атаку. Впрочем, агрессии новичок не проявлял, и вообще вел себя, как образцовая машина. Даже подозрительно образцовая. Не может шестилетний киборг вести себя, как новый. На всякий случай, благо они друг у друга числились, как «свой», Рон известил косоглазого декса, что это ЕГО человек и нападать на него опасно, потому что разница в их физических параметрах сейчас составляет двадцать семь процентов в пользу диверсионной шестерки. Укравшие его бандиты не слишком следили за техникой. На сообщение тот почти не среагировал, то есть повернулся ровно настолько, чтоб скользнуть по Рону пустым кукольным взглядом и опять уставился вперед, на затылок хозяина. Ли обернулся, оглядел обоих и обратился к сидящему на пассажирском месте Ларсену:
— Эрик, ты опытом не поделишься? А то я со студенческих времен в Декс-компани работаю, а своего киборга первый раз завел! С чего надо начать?
— Думаю, с поездки к властям — сдать им информацию с киборгов, переодеть твою жестянку и привести ему в порядок программы. Поэтому, — Эрик протянул руку и вбил в автопилот координаты части, — сперва мы летим к нам, добудем все необходимое, а уже потом по домам.Ты жилье нашел? Или помочь?
— Наверное, лучше помочь… — китаец еще раз признал свою полнейшую несостоятельность к существованию в этом мире. Мире без гостиниц с вышколенной прислугой или хотя был приличных частных пансионов. Мире, где человек с бластером ну совсем не привлекает внимания. Ну висит оружие за плечом, и пусть висит….
— Ты не знаешь, тут есть дома с ванной?
— А зачем тебе ванна? Ходи как все, в баню, только потом проверься, что ничего не подцепил, — Эрик, судя по лицу, не шутил и считал такое положение вещей нормой. — Считай, что ты в военном походе!
— Мне очень нужен дом с ванной, — настойчиво повторил Ли. — Я привык мыться два раза в день. И здесь не походные условия, понимаешь? Здесь они просто хреновые.
— Ладно, будет тебе домик, — Ларсен, подмигнул. И, не глядя, швырнул киборгу видеофон. — Рон, свяжись с Первым, попроси от меня, пусть по своим каналам пробьет жилье для нашего друга. Заодно сообщи, что тревога отменяется, и тебя нашли.
***
Ли вздохнул, призывая себя к терпению, и раздраженно захлопнул читалку. Любимая книга с наставлениями древних мудрецов «на все случаи жизни» в этот раз помочь не могла. Там было все: о взаимоотношениях с женами и наложницами, причем даже с несколькими, об отношениях с детьми и младшими и старшими братьями. Даже о взаимоотношениях с приемными родителями и детьми. И ни слова о взаимоотношениях с сорванными дексами. Нет, понятно, что в их времена даже мысли такой не возникало, но все-таки… вообще счастливые были эти древние времена. Сиди себе на горе, пей чай и рассуждай о высоком. А сейчас? Бегай за сломанной техникой, пока она сама за тобой бегать не начала. Китаец перевел взгляд на свое приобретение — киборг лежал на койке, еще не восстановивший свою нормальную физическую форму, осунувшийся, даже тени под глазами залегли. Почувствовав взгляд хозяина, биомашина открыла глаза, приподнялась, уставилась пустым взглядом.
— Отдыхай, придурок, — буркнул человек, недовольный скорее собой, чем дексом. — Здесь пока в одной комнате, а там, дома, свою получишь. У меня их три. Кабинет оставлю себе. И спальню. Цветочек надо завести, чтоб ты был при деле. Кактус. Поливать будешь. Какого хрена я с тобой разговариваю, а ты не отвечаешь?
Киборг продолжал молча и очень раздражающе смотреть. Ли сосчитал до десяти, припомнил, что он дипломированный специалист, и уж с одним киборгом как-нибудь справится. Все-таки хорошо Ларсену, тот привык к неисправной технике! А вот он, Ли, он знает как должно быть, и от одной мысли о сознательной поломке биомашины его тошнит. Но раз надо, значит, надо…
За весь день киборг так себя и не проявил, даже когда Ли поперся с ним и Эриком на базар. Не то чтобы он в чем-то нуждался, но дексисту хотелось понаблюдать за своим дексом в стрессовой ситуации. Должен же как-то у него проявиться этот срыв? Нет, в лаборатории это бы установили быстро, только нет у него под рукой лаборатории. И желания угробить собственный эксперимент привлечением ресурсов компании — тоже нет.
Они пробирались по рынку, ловко лавируя в толпе, уворачиваясь от торговцев и других покупателей, а дексы блокировали попытки некоторых личностей очистить кошельки владельцев от содержимого. Причем блокировали успешно. Вот только Ли все равно был недоволен — его приобретение до сих пор ни разу не вышло за рамки программы. Эрик, как выяснилось, успевал отслеживать действия своего киборга, еще раз подтверждая слухи о ненормальности «пастухов». И охотно делился информацией с начинающим киборговладельцем.
— Приглядись, они на все смотрят одинаково, не задерживая взгляд, но вот здесь, — он ткнул в прилавок с чем-то местным, жутко неаппетитным и облепленным осами, — ребята чуть-чуть притормозили, на долю секунды. А значит, систему продукт заинтересовал, теперь надо просто уточнить, подходит им эта штука или нет. И если система расценит продукт, как необходимый, просто им купить его.
Ли коротко кивнул. «Складно врешь, сукин сын. Не будь я специалистом купился бы на всю эту чушь. Но я знаю, как оно должно быть. И я понимаю, я для тебя опасен, как и ты для меня. И ни один из нас не желает погибнуть. Поэтому оба «улыбаемся и машем»».
Цветную дрянь, на всякий случай, купили. Вдруг, и правда, надо? Ли сунул покупку в карман и сразу же забыл про нее.
К тому же Ларсена внезапно посетила идея. Желая отпраздновать возвращение блудного Рона, он закупил на всех куски мяса, жаренные на каких-то палках прямо на открытом огне. Продавец со счастливой улыбкой упаковал покупку, снабдив еще и соусом личного приготовления.
— Острый как кинжал и вот такой вот! — прорекламировал он фирменное блюдо, помахав кулаком перед носом покупателей.
— Я не хочу настолько волосатый соус, — жалобно возразил дексист, оценив зрелище со всех сторон, но его протест никто не услышал. В ближайшей винной лавке на дексов нагрузили еще и бурдюк местного финикового вина, каких-то фруктов и сладостей для киборгов, и только после этого поперлись искать «тихое место».
Место нашлось за домами, возле каких-то руин. Остатки здоровенной печи и провал колодца навели Ли на мысль о бренности всего сущего, а так же о том, что если сейчас что-то пойдет не по плану, то хрен его тело кто-то найдет…
Плюхнувшись прямо на землю, Эрик быстро соорудил импровизированный стол из упаковки к покупкам, а пить предложил прямо «из горла».
— Ты что, и ему тоже наливаешь? — Ли потрясенно смотрел, как армейский киборг берет из рук хозяина бурдюк и делает несколько глотков, после чего с совершенно каменным выражением лица передает его дальше — собрату. Тот принял вещь и застыл с тупым выражением лица — команды, что делать дальше, не поступило.
— Ну а чего, надо же продезинфицировать парня. Мало ли что с ним было? Ты тоже своему приказ дай, а то так и будет сидеть… заразным! — Эрик не нашел в этом никакой проблемы, они уже делили во время вылазок на всех и вино и воду, и все, что пробегало мимо, когда тушенка кончилась.
Мясо оказалось на удивление нежным, а соус в меру острым и вызывающим жажду. Как раз к вину. Через некоторое время Ли осознал, почему древние мудрецы собирались именно за чайничком вина для бесед и сделал следующий шаг в своем поиске истины:
— А еще чего ты с ним делаешь, ну, кроме вина?
— Тоже хочешь так? — Ларсен рассмеялся. — Сейчас покажу, только ты не нервничай. Все нормально, как и должно быть! И киберу скажи стоять неподвижно и не вмешиваться.
— Ты слышал, декс? — Ли опять чуть не подавился нестандартным приказом, все-таки не так это и легко, идти против всего, что знаешь и умеешь. Его биомашина уставилась на хозяина без всякого выражения, но, кажется, приказ все-таки поняла. — Вот и выполняй, они сейчас нам что-то покажут… Надеюсь — не очень страшное.
Эрик, отойдя от импровизированного стола на несколько шагов, торжественно поклонился, будто в цирке перед зрителями. После чего несильно хлопнул себя по груди: декс взметнулся из положения сидя в боевом режиме, и застыл статуей, сжимая горло владельца. Ли тоже замер с наполовину вынутым из кармана блокатором — на него смотрел бластер Эрика — тот успел выхватить оружие, не обращая внимание на руку декса у себя на шее. Рон все так же в боевом режиме разжал пальцы, отпуская человека. Ли пихнул прибор обратно. Оба мерзавца поклонились.
Дексист выдохнул, напомнил себе, что он культурный человек и наследник великой нации. И значит, не должен орать или материться от неожиданности и страха. Хотя и хотелось. Он ведь, и правда, решил, что Рона сорвало. Хотя вот сейчас по здравом размышлении — ну как его может сорвать? Поэтому опустив ругательства Ли вежливо улыбнулся и попросил:
— А еще раз можешь? Я как-то не очень рассмотрел. Привычка помешала.
***
Декс продолжал смотреть на владельца, ожидая приказа. Ему было хорошо: прохладный и свежий воздух из системы климат-контроля, много еды и воды, новая одежда… и смертельно опасный хозяин в добавок ко всем этим благам, который еще и непонятно чего хочет. Ли заглянул ему в глаза, пытаясь вспомнить, чего-то ведь он забыл. Какое-то условие не выполнено. А без этого условия достигнуть успеха невозможно, но что же… рука наткнулась на карман, в котором находилась противная желеобразная масса с вкраплениями орехов. Китаец подошел к своему приобретению и протянул ему лакомство. Киборг взял пакет так, чтобы даже случайно не коснуться руки хозяина.
— А знаешь, я буду называть тебя Шен, — сообщил ему Ли почти с гордостью. Он вспомнил — киборгу необходимо имя. — Так и запиши себе в профиль. Шен.
Киборг и бытовая сторона вопроса 10.
Основной недостаток прямой атаки — укрытие противника, из которого его еще надо достать. Это он давно выучил, еще в пятой роте. Поэтому первый, почти не слышный в укрытии выстрел пришелся по проводу. Несколько минут стены и крыша еще выдерживали бой с горячим дюновским солнцем, а потом начали ему проигрывать сперва медленно, а потом все быстрее раскаляясь. Рон подключился к системе терморегуляции, отслеживая, как ползет верх температура. Люди вот-вот заметят… ага, умная система климатконтроля заметила раньше, подала сигнал — активировался резервный генератор и резервная же система охлаждения. Приказ, и стоящий на другой стороне киборг выстрелил, уничтожая и их.
Люди сидят в помещении. Они что, глухие? Нет, один выглянул. Бросил взгляд на термометр и позвал остальных. Перебитый провод они заметили не сразу… а когда заметили, поступили, как нормальные люди — подбежали посмотреть. Все, кроме двоих — этим хватило взгляда издалека, чтобы метнуться внутрь помещения, засесть за бочками с песком. Зачем там эти бочки, Рон не знал, да и не стал выяснять, приказав всем атаковать, и сам открыл стрельбу, первым выстрелом уложив нового, фальшивого хозяина, просто чтобы не проверять, как реагирует система на его приказы. Одновременно активировались и остальные дексы, открыв прицельную стрельбу по приборам, а по людям, пересыпающим порошок — не смертельно, только чтобы напугать. Закричали и заметались работники. Кто-то вытащил видеофон, вопя про массовый срыв даже, когда меткий выстрел декса восточного фенотипа расплавил аппарат у него в руке. Просто в пространство. Потом тоже побежал прочь, за остальными.
Температура в помещении все повышалась, после того как автономное охлаждение лаборатории разнес еще один декс. Подключившись к его системе, Рон оценил и разом замигавшие лампочки, и термометр, буквально взвывший о превышении температуры и почему-то давления в какой-то там системе очистки. Что бы это ни значило, по идее, оно должно было взорваться, ну, или на худой конец, задымиться.
Рабочие пришли к тому же выводу, и, наплевав на дексов, срочно эвакуировались все через одну дверь, снеся ее общим порывом вместе с косяком. Их не преследовали. Незачем. Бегущие люди тоже сигнал, а срыв… Хозяин поймет и прикроет. Откуда-то в душе киборга родилась эта уверенность — его человек защитит. Недаром он один раз уже поднял оружие против другого человека, ликвидатора.
Спрятавшиеся за бочками люди затихли. Не высовывались, лишая дексов возможности себя подстрелить, а потом Рон услышал хорошо знакомый любому военному звук выдернутой чеки гранаты. Косоглазый декс повернул оружие в сторону спрятавшихся людей. Рон подал всем киборгам сигнал отступать, разумные или нет, но любой боевой киборг — это хороший союзник в бою и не менее хороший трофей. Только память подчистить, чтобы убрать следы своего пребывания.
Металлический цилиндр, брошенный рукой человека, взвился в воздух. Косоглазый выстрелил, меняя траекторию полета гранаты, отправив ее вверх, а сам метнулся к выходу, как и Рон. Оба киборга выскочили из здания и залегли, вжав тела в горячий песок. Два других декса сделали то же самое с другой стороны. А потом рвануло. Первой взорвалась граната, осыпав внутренности здания осколками корпуса и что-то там повредив, потому что после паузы в полсекунды последовал второй взрыв, он прошел по зданию, сминая перегородки, взметнул вверх крышу и вырвался ярким бело-красным пламенем и столбом черного дыма. Порошок все-таки оказался горючим.
Флаер над городом окончательно довернулся носом к столбу дыма и полетел к ним. Сигнал увидели и поняли.
***
Взрыв они увидели одновременно. Ли потрясенно повернулся к Эрику:
— И часто у вас так?
— Нет, только когда воруют дексов диверсионного подразделения. Давай туда.
— То есть.. погоди… ты хочешь сказать, что все это — дело рук киборга?
— Скорее нашего техника. Он в них черт знает что залил, — Эрик безразлично пожал плечами, к излишней самостоятельности собственной техники он привык давно, и не совсем понимал, что же не так. Все же работает — сам ломал, и сам настраивал. — Что тебя удивляет? Если бы было иначе, их бы так же списывали, как и в других подразделениях, или продавали бы налево. Но наших боится не только интендант, но даже Вест. Потому что никто не знает, что у него там прописано, и когда оно включится. Для нас это дополнительная защита. Может, не слишком удобно, но мы привыкли.
— Ну, а ты? — китаец уяснил из этой речи только одно — они все знают. И ни одного человека в части не волнует брак этих их боевых машин. Просто… просто им так удобнее. Такой всеобщий заговор: люди делают вид, что киборги исправны, а те делают вид, что слушаются командиров. Мир завертелся, рассыпался и собрался под новым, чертовски неудобным углом. Киборги, прикрывающие людей в бою — люди, прикрывающие киборгов от него и ему подобных… но он ведь… он действует правильно. И спас многие жизни, и даже награжден за тот случай, когда срыв произошел на территории космопорта, и он сумел остановить агрессивную машину прежде, чем все находящиеся рядом с ним погибли. Ли ткнул пальцем в кнопку автопилота и опустил голову на руки, не понимая, как же должен поступить в сложившейся ситуации… По правилам нужно сдать всю эту шайку. Но с другой стороны, этих людей все устраивает. Вот этого рядом, и того, который разговаривал так… односложно. И сержанта этого. Всех. Но не устраивает компанию, которой он предан, и которая ему платит. Но если задуматься, именно компания послала его в это пекло, и судя по всему, в один конец. Ему надо просто успокоиться и разобраться. И он это сделает. Оценит опасность сам. Без подсказок со стороны. И без правил и бластеров у затылка. И сам решит, что делать дальше.
Дымовое облако приближалось, а под брюхом флаера промелькнули активно бегущие в сторону города люди. Компьютер обработал данные бегунов и передал их пилоту и пассажиру. Ли отметил, что удушающая жара совершенно не влияет на скорость данных спортсменов: неслись они быстро, практически не спотыкаясь и успевая что-то орать. Компьютер опять известил об изменении атмосферы, на этот раз, признав ее очень токсичной и опасной для здоровья, и рекомендуя убираться подальше.
Киборги нашлись на безопасном расстоянии от здания. Спокойно сидели на открытом солнцу месте, глядя перед собой в одну точку. Никаких признаков срыва. Идеальные машины. Просто образец.
Подходящее для посадки место нашлось прямо рядом с биомашинами. Ли выпрыгнул, сжав в кулаке жетон, предъявить киберам, как только Ларсен заберет свою технику. Он даже отвернулся, не сводя взгляда с отражения на блестящей боковине флаера. Последняя проверка: Эрик подошел к своему киборгу, грязному и осунувшемуся, и обнял, прижав к себе. Декс поднял руки, коснулся человека в ответном объятии. Китайцу стало окончательно тошно. Да. Он прав. Диверсант и сорванный киборг — напарники. Партнеры. Нормальный человек бы с криком бежал от неправильной машины, а этот словно больше обрадовался. Прижал декса к себе сильнее.
— Ли, ну чего ты там копаешься, — Эрик повернулся к дексисту. — Грузи парней в багажник, и полетели отсюда!
— Да, конечно. Сейчас, — китаец достал бутылку воды, и протянул ее Рону, подождал пока тот напьется, перешел к следующему, вглядываясь в лица в поисках только ему известных признаков срыва. Хотя.. чего тут искать. Все дексы с приличным сроком эксплуатации — больше трех лет. Значит, уже можно ловить пульсацию зрачка, дрожание век и едва заметные мимические морщины. Эти двое точно чисты, а вот третий… Он уставился в застывшее лицо киборга восточного фенотипа. Китаец. Интересный тип. Критический, предшествующий срыву период прошел давно. Стопроцентный кандидат на исследование с последующей утилизацией… интересная задача. Новая.
— Вы двое, — жетон мелькнул перед носом машин, подтвердивших подчинение, — в багажник. Ты…
Еще один взгляд на выбранного киборга. По всем признакам его клиент. Но не ошибка ли? Впервые за несколько лет работы дексист ощутил неуверенность… Заглянул в стеклянные глаза и все-таки решился:
— Ты садись в салон, на заднее сидение. Я, пожалуй, оставлю тебя себе. Недаром же у нас один фенотип, а?