В первобытных домовых, утраивающих мелкие пакости хозяевам, Лисса не верила. Да и вряд ли домовому под силу запрятать куда-либо шестьдесят квадратных метров нулевого этажа. Полтергейстов считала порождением убогой режиссерской фантазии. И если бы они существовали, то по любому двигать целое помещение – мощности не хватит. Второе, третье и прочие измерения – относила к разряду антинаучных домыслов, не подкрепленных нормальными фактами. Тем более, что засунуть туда подвал следовало бы вместе с домом, а с ним вроде все нормально. Стоит себе и не ведает, что куда-то запропастился весь этаж с фундаментом. Лисса нервно захихикала. Скорее всего, дело в глюкнувшей карте, но тогда зачем ее хранить в компе? И где тогда правильный вход в подвал? И какого, спрашивается, там построена эта неудобная винтовая лестница?
Почувствовав, что еще пара минут таких безответных размышлений, и мозги окончательно закипят, — Лисса решила расслабиться. Правда, стандартная гидромассажная душевая кабинка неравноценная замена морской капсуле, где можно по своему желанию подобрать вид релаксирующего воздействия, степень ароматизации, и качество температурной среды. Но постоять или посидеть под упругими струями – тоже хорошее дело. Лисса уже потянулась включить воду, но в последний момент спохватилась и, выскользнув из кабинки, потопала голышом на кухню. Пока закипала вода, постояла возле окна. Конечно, в модуле она бы ни за что не отважилась на такую вылазку – пришлось бы снова напяливать комбинезон. Но здесь ее никто не видит, да и стесняться некого. Залила пакетик растворимого шоколада кипятком и с кружкой вернулась в душевую. Приятная горячая вода, ласкающая тело, сладкий напиток – и можно почувствовать себя почти счастливой.
Но счастье оказалось неполным – кабинка была низкой и коротковатой, и нормально усесться в ней, вытянув ноги, не получилось. Пришлось скорчиться, подтянув колени к груди. Неотрегулированные насадки тоже проявили себя не лучшим образом – первая струя смачно плеснула горяченькой водичкой прямо в лицо, вторая – метко угодила в кружку, разбавив шоколадное лакомство изрядной порцией проточной нефильтрованной жидкости.
Лисса окончательно расстроилась, вылила испорченные питье прямо на пол кабинки, затем туда же со всей души шваркнула кружку. Воды было немного, но посудина звонко плюхнула. Девушка посмотрела на дрейфующую чашку из неубиваемого стеклопластика, села рядом, подвернув ноги, и горько, по-детски, с надсадными всхлипами и подвываниями, разрыдалась.
Плакала она долго, всласть. И, сама не заметила, как уснула в исключительно неподходящей позе для сна. Спина у девушки затекла и немилосердно болела, шея вообще не чувствовалась. Ощущения в ногах были такие, что лучше бы их напрочь отчекрыжили. В голове с умопомрачительным грохотом перекатывались многотонные чугунные шары. И только зубы бодренько выстукивали победный марш. Впрочем, место для отдыха тоже было не ахти. Мало того, что вода быстро остыла (поскольку Лисса не удосужилась выставить постоянную температуру), так еще умудрилась перелиться за бортик и привольно растечься по всему полу. Окончательному затоплению помешала система аварийного контроля, перекрывшая общую подачу воды в дом по сигналу напольных датчиков.
— Эй, соседка, у тебя что случилось? Ты там жива?
Голос, звучавший за панелью душевой, был жутко бодрым и отдаленно знакомым. От громких вопросительных выкриков и стука в панель Лисса окончательно проснулась, а осознав реальность, преисполнилась горячим желанием утопиться с концами. Что тут же и проделала – вдохнула побольше воздуха и секунд на десять погрузилась с головой в холодную воду.
Слава создателям или проектировщикам этого дома – душевая была непрозрачная. Лисса вынырнула – замерзшая и дрожащая пуще прежнего, — и поняла, что матовые панели не панацея от всех ее бед. Выходить все равно надо, а одежды она с собой никакой не захватила. Только небольшое полотенце, которым планировала подсушиться, и спокойно дойти до спальни. А уже там переодеться… вернее одеться в пижаму и поваляться в кровати с каким-нибудь душевным фильмом. Но такой план был хорош для вечера, а уж никак не для утра с незапланированным гостем. Кстати, а действительно нафига этот технолог приперся? Да и как он попал в дом? Лисса лихорадочно вытиралась, опасно балансируя на скользком и мокром полу душевой.
— Ты ответить можешь? Тебе помощь нужна? Мне войти?
— Не надо, — простонала Лисса, пытаясь смастерить из промокшей тряпки хоть какое-то подобие одежды. – Здесь… я…
Превращаться в комбез или хотя бы в удлиненную футболку полотенце категорически не желало. А его размеры позволяли соорудить либо некое подобие ультракоротенькой юбочки, либо минималистический топ. Либо можно попробовать прикрыться спереди и так проскользнуть мимо гостя, оставив тому возможность насладиться зрелищем быстро удаляющейся спины… и попы. Или пятиться бочком, страдая при мысли, не завернулся ли уголок…
Лисса, не сдержавшись, скомкала полотенце и шваркнула его в воду. Сердито хрустнула пальцами. И крепко обругала саму себя за необъяснимую стыдливость. Стало чуточку легче. Да и с чего бы ей так переживать? Пусть неловко будет тому, кто застал ее в таком положении. Она у себя дома, и может выглядеть так, как ей заблагорассудиться (от мельком брошенного в зеркальную панель взгляда Лиссе снова поплохело: такое отражение даже врагу не пожелаешь). Да и вообще на хуторах зачастую приходилось пользоваться ванными и релакс-боксами, невзирая на половую принадлежность обитателей соседних кабин. Концентрироваться на гендерных различиях считалось дурным тоном, все внимание следовало отдавать только работе. И, взаимные столкновения обнаженных или полуобнаженных мужчин и женщин в проходах и коридорах спортивного, релаксационного или купального модулей, не вызывали никаких предосудительных реакций.
Лисса пригладила волосы – тут не до причесок, хоть бы воду слегка смахнуть. И сделав два глубоких вдоха-выдоха, спокойно отодвинула панель. При других обстоятельствах резко округлившиеся глаза Андрея рассмешили бы девушку, но сейчас ей было наплевать на любые гримасы.
— Чем обязана? – ледяной тон получился особенно удачно.
— У тебя охранка активирована только на ограде. Дверь чуть ли не нараспашку. Свет по всему дому горит, хотя день давно. Я подумал, вдруг что-то случилось, — Андрей старательно отводил глаза в сторону, и фразы почему-то произносил на вдохе.
— Врешь, — отчеканила Лисса. – Из-за забора ты этого видеть не мог. Зачем ты пришел?
Парень помялся, пристально глянул на девушку.
— Просто хотел тебе предложить выпить по коктейлю…
— Неудачная попытка, — процедила Лисса сквозь зубы.
— А… ладно, — резко бросил Андрей, — все равно узнаешь…
Ветров протянул девушке свой планшет. Лисса удивленно глянула на Андрея — читать чужую информацию считалось дурным тоном. Потом все же перевела взгляд на экран и мгновенно побледнела. Очень короткое официальное сообщение о смерти и кремации Юлия Морского соседу переслал ее родной брат.
Лисса медленно повернулась, вялым жестом отмахнулась от планшета, и ушла на кухню. Возле окна, опершись на подоконник двумя руками, она стояла очень-очень долго.
— Оденься, пожалуйста, — тихо попросил Андрей, тронув девушку за плечо, — ты, наверное, замерзла.
Лисса оглянулась – парень протягивал ей герметичные упаковки с трусами, плотной майкой и носками. На согнутой в локте руке висел ее комбинезон. Во второй Андрей держал мягкие с золотым напылением ботинки. Видно, он успел побывать в ее комнате и гостиной. Девушка послушно кивнула, взяла упаковку с носками. Но открыть не смогла – пальцы плохо слушались и совсем не гнулись.
Андрей зубами надорвал пленку, вытащил и встряхнул майку, подал Лиссе. Алиса стала заторможено ее натягивать, и при этом выронила носки. Андрей наклонился, поднял, открыл. Поддержал девушку – Лисса едва не упала, одевая комбез. Покрутил в руках нераспечатанную упаковку с трусами, сунул их Лиссе. Девушка меланхолично кивнула и так же неловко стала переодеваться. Убедившись, что соседка стоит и двигается более-менее устойчиво, Андрей пошел к себе – двухлитровую бутылку крепкого, шоколадно-сливочного, ликера он недавно заказал для новогоднего стола. Вкушать такое дорогое лакомство следовало бы по исключительно радостному и праздничному поводу, но сегодня выпить было нужнее. Причем и ему, и девчонке.
Мартин сидел на койке в привычной позе ожидания — обхватив колени руками. Последние сутки перед посадкой на планету он провел уже в каюте. Восстановление шло успешно. Все необходимые вещества поступали в достаточном количестве. Кроме того, врач регулярно добавлял инъекции противовоспалительных и способствующих заживлению препаратов. Кровавые пузыри под кожей рассосались, раны зарубцевались, ребра срослись. В постоянной помощи Мартин уже не нуждался. Пилот поделился с ним своей одеждой. Они с Мартином одного роста и схожего телосложения. Правда, дефицит массы тела составлял не менее 15%, и подаренная футболка болталась на киборге, как на вешалке. И джинсы пришлось подстраховывать поясом. Накануне, после осмотра в медотсеке, Мартину позволили пойти в душ. Он долго стоял под теплым, массирующим потоком, удивляясь незнакомому блаженству. А потом, с еще более незнакомым удовольствием, оделся.
В лаборатории «DEX-company» настоящей одежды у него не было. Зачем подопытному одежда, если его по несколько раз в день отправляют на стенд или распинают на лабораторном столе? С одеждой лишняя морока, потеря драгоценного времени. Ученые — люди занятые, им некогда возиться с застенчивым киборгом. Они жертвуют собой ради будущего человечества, ради науки и прогресса. Когда случались двух или трехдневные передышки между тестами, ему давали больничную рубашку не по размеру и такие же бесформенные штаны. Передышки случались, когда по каким-то причинам отсутствовал ведущий нейротехнолог или самому Мартину, загнанному на стенде до полусмерти, требовалось время на регенерацию. Ему давали это время. Усиленно кормили. Разрешали пройтись вдоль стены купола и полюбоваться на звезды. А потом все начиналось сначала.
Прежде чем одеться, Мартин несколько раз огляделся, прислушался, просканировал помещение. Враждебных объектов не обнаружено. А затем хозяйка отвела его не в медотсек, а в каюту. В настоящую, человеческую каюту. Оставшись в одиночестве, Мартин тут же забрался на койку и обхватил колени руками. Эти люди пугали его.
Хозяйка пришла за ним сразу после посадки.
— Ты что же, так и просидел всю ночь?
Он бросил на нее настороженный взгляд. Хозяйка занервничала.
— Пойдем. Мы уже приземлились.
Мартин послушался. Она протянула руку, будто надеялась, что он воспользуется этим дружеским жестом и ответит тем же, но тут же поспешно убрала руку за спину. Вспомнила, что от малейшего прикосновения Мартин превращается даже не в манекен, а в ледяную статую. Хотя прикасаться к нему имела полное право. Он бы стерпел. Он и не такое терпел. Хозяйка смущенно отступила и пошла к трапу, Мартин последовал за ней, но едва она шагнула из шлюза на первую ступеньку, метнулся назад, в тень, и закрыл лицо руками. Майор, а за ним и капитан схватились за бластеры. Но хозяйка намеренно встала между ними и киборгом.
— Уберите оружие. Он не собирается нападать. Он испугался.
На Мартина обрушился свет. Огромный пылающий четырехугольник внезапно двинулся ему навстречу, представляясь не выходом из корабля, а засасывающей огненной воронкой, трещиной в привычном, устоявшемся мире. Там, в этом четырехугольнике, не было ограничивающих и укрощающих пространство стен и потолка. Там была пустота. Слепящая размытая пустота. Провал за горизонт событий. Мартин, конечно, знал, что за стенами лаборатории пространство простирается гораздо дальше, чем он способен охватить его взглядом, но не имел возможности это проверить. Он видел красную звезду, смерзшиеся частички газа над сводом купола у 16 Лебедя и лоскут черного неба на Вероне. Но он еще не был под открытым небом при свете дня! Он и сам день еще не видел. Даже не представлял эту световую мощь. Сердце бешено заколотилось. Он попытался укрыться в извилистой, нависающей тесноте корабля.
— Тише, Мартин, успокойся. Это всего лишь небо. И день, и солнце. Как же я об этом не подумала?!
Мартин несколько раз глубоко вдохнул, давая системе возможность восстановить равновесие и рассчитать пространственные координаты с учетом изменившихся внешних условий. Окружающее пространство более не ограничивается твердыми непроницаемыми перекрытиями. Оно стало аморфным, без четких осязаемых границ, непрогнозируемым, невычисляемым. Хозяйка стояла рядом и терпеливо ждала. Мартин едва не забыл о ней, погруженный в мерцающий многослойный цифровой ряд. Открыл глаза и встретился с ней взглядом.
— Все хорошо?
— Система готова к работе, — ответил он и уже без колебаний ступил на трап.
Свет снова обрушился, пресек дыхание, но Мартин только чуть пошатнулся, будто световой водопад ударил в лицо, обрушился всей тяжестью атмосферы на плечи, а фотоны из чистой энергии обратились в осязаемые частицы. До флайера всего несколько шагов. Ему надо собраться и преодолеть эти шаги. Он вдохнул как перед прыжком в удушливое и вязкое. Стекла флайера изнутри затемнены. Мартин забился в угол и позволил себе выдохнуть. Голова слегка кружилась. Хозяйка, как и тогда, возле утилизатора, села рядом. Впереди — пилот и тот мужчина, с бластером. Поглядывает хмуро. Высокий уровень агрессии, больше 60%. И страх. Он боится. Вероятно, думает, что он, Мартин, хочет их всех убить. Мартин вздохнул. Они до сих пор так думают…
Полет занял четверть часа. Мартин не смотрел вниз. Он пережидал, удерживая минимальный уровень адреналина и кортизола. Флайер опустился на круглую подвижную платформу, которая тут же ушла вниз, в просторный искусственно освещенный ангар. Створки над флайером сомкнулись. И Мартин сразу почувствовал себя лучше. Под непроницаемым сводом привычней.
В ангаре стоял еще один флайер, более вытянутой, обтекаемой формы, подчеркивающей скоростные предпочтения владелицы. На дверце флайера Мартин заметил странный сложный трехцветный логотип — схематичное изображение хищных животных и птицы, взмахнувшей крыльями.* Люди соскочили на гладкий металлизированный пол. Мартин остался. Приказа не было. Из ангара вела наверх лестница в два пролета. Хозяйка взбежала по ней первой. Мартин услышал ее голос.
— Эй, «Жанет», просыпайся, я дома. Будь любезна, включи вечернее освещение и опусти жалюзи.
Вернулась и поманила Мартина из флайера. Он послушался. Хозяйка обратилась к стоящим рядом мужчинам.
— Все. Никита, Сергей, оставьте контейнер и возвращайтесь. Дальше я сама. Нет, не надо меня в сотый раз спрашивать, уверена я или нет.
Мужчина, чья агрессия превышала 60%, заговорил. Мартин не слушал. Он начал уставать. Уровень энергии снова упал. Регенерация по-прежнему пожирала все ресурсы. Он устал от мыслей, предположений и страхов. Ночью спал три часа, строго по норме, а все остальное время думал. Люди о чем-то спорили. Мартин не слушал. Вероятность того, что хозяйка добьется своего, составляла 80%. Вероятность благоприятного исхода для него, Мартина, расчету не поддавалась. Вновь разошлись створки, флайер легко взлетел. Хозяйка обернулась к наблюдавшему за ней киборгу.
— Ну пойдем. Покажу тебе дом. Посмотришь и выберешь себе комнату.
Комментарий к Глава 5. Агорафобия
* На дверце флайера изображен герб династии Трастамара.
Жила-была девочка Маша в одном большом городе с вечно занятыми родителями, ходила в школу и к репетиторам, вставала утром рано, ложилась вечером поздно. Уставала ужасно – но даже подумать не могла, чтобы вырваться из этого круговорота.
И вот однажды летом родители вспомнили, что в деревне живёт бабушка, и отправили Машу в деревню на всё лето. Скучно Маше – ни подружек, ни Интернета, только комары и крапива… и собака визгливая.
Подумала Маша – и решила сама в город вернуться, к благам цивилизации приобщиться снова. Собрала Маша рюкзачок, умылась, встала рано – аж в десять утра, удивилась ещё: «Куда бабушка делась?» — и пошла пешком через тёмный лес на автобусную остановку.
Шла-шла, устала, села на пенёк, достала смартфон – погоду посмотреть, а Интернет не работает.
И вдруг слышит голос:
— А на дереве связь ловит!
Оглянулась – а это золотая мышка ей говорит. Вот уж никогда не думала Маша, что бывают говорящие мыши!
А мышь продолжает:
— Пойдём со мной в сказку, я знаю короткую дорогу.
— Сказок не бывает!
— Бывают. Я же есть. Я самая настоящая сказочная Золотая мышь!
Залезла мышь Маше на руки и указывает:
— Иди во-о-он туда!
Идёт Маша по тропинке, а там родничок с чистой водой, берестяной ковшичек у родничка, и малинник со спелыми ягодами.
— Выпей, Маша, воды из родника, поешь ягод, посмотри, как красиво!
Послушалась Маша мышку, выпила воды родниковой чистой, сорвала несколько ягод, огляделась вокруг – хорошо-то как! Тихо и спокойно.
— Есть такая красота в городе? – спрашивает золотая мышь.
— Нет, такой точно нет. Но в городе есть Интернет и мне надо посмотреть, какая погода…
— А сама ты разве не видишь, какая погода? Тепло, солнце, трава к небу тянется, ведь ничего этого нет в городе. Город большой и серый… затягивает хуже болота.
— Скучно здесь.
— Скучно? А ты ягоды собирала, босиком по росе бегала, молоко парное пила?
— Не-е-т, не собирала, не бегала и не пила – удивлённо ответила Маша – А надо было?
— Тогда пойдём на ту поляну, там твоя бабушка корову пасёт, молока свежего тебе даст. А потом провожу тебя на остановку.
Пошла Маша на поляну, куда показала мышь, выпила парного молока из берестяной кружки – и увидела, как красиво и спокойно вокруг, никто никуда не бежит, никто никого не догоняет, воздух свежий… и не захотела возвращаться в город…пошла обратно в деревню.
А золотая мышь – управляемый бабушкой мини-киборг – вернулась в карман к бабушке.
Это было давно, в самом начале еще всего этого затяжного идиотизма. Айвен тогда так и не смог сразу сам начать трепаться — да что там, просто струсил, давайте уж называть вещи своими именами! Малодушно решил пойти на компромисс с собственной совестью и отдать инициативу в чужие руки. Если, мол, Бай сам начнет — ну, значит, и у Айвена совесть чиста, он давно готов и мало этому засранцу не покажется. И ждал — подходящего случая и намеков.
А намеков все не было. И Бай так ни разу и не пришел за вот уже две недели с извинениями (или за извинениями, да какая, в сущности, разница?! Главное — не пришел…).
Необходимость постоянно держать морду кирпичом и быть готовым выдать тщательно отрепетированное недоумение дико выматывала, и в конце концов Айвен не выдержал. У Форбреттенов, кажется. Да, точно. Сейчас уже и не вспомнить, по какому поводу там была вечеринка и почему он счел необходимым на ней присутствовать. Лучше бы дома сидел. Все полезнее.
Потом-то он понял, что ошибся и никакого намека в словах Рене тогда не было и в помине, просто показалось, потому что слишком долго ждал и был уверен, что вот-вот, слишком боялся не успеть отреагировать правильно. Ну и успел. Отреагировал. Небрежненько так, со снисходительным презрением, как готовился, выдал тщательно отрепетированный экспромтик про сидорову козу. То есть форратьеровскую. Идиот.
Какого свалял дурака, он понял еще на середине фразы. По все более округляющимся глазам самого вроде как бы намекавшего Рене и совершенно ошарашенному лицу Формонкрифа — если уж даже такой сплетник не в курсе, значит, сплетни и не было вовсе. Этот засранец Бай по каким-то одному ему ведомым причинам ничего никому не сказал, и Айвен, получается, сам дурак, потому что слово не воробей и его невозможно сожрать обратно. Вот же черт…
Пришлось быстро сводить все к якобы шутке — «Ну это так, конечно, чисто теоретически!» И они вроде как даже смеялись и говорили, что шутка весьма удалась. А он гадал — поверили? Или только сделали вид? И злился на себя за длинный язык, а еще больше — на Бая. За то, что тот так и не пришел на поговорить и тем самым буквально вынудил Айвена наделать глупостей…
А потом Айвен повернул голову. И увидел Бая. То ли только что подошедшего, то ли уже давно стоявшего рядом.
И на какую-то чудовищно долгую долю секунды показалось именно так — Бай давно уже тут стоит и слушает, может быть, с самого начала, что-то мелькнуло такое в его вечной кривоватой ухмылке.
Конечно же, это было не так. Ничего Бай тогда не услышал. Иначе он бы Айвена размазал по интерьеру с пейзажем — прямо там на месте и размазал бы. Так, как умел только он: умно, язвительно и наповал, ему для подобного вовсе не требовалось долго готовиться и репетировать перед зеркалом.
Нет, потом-то ему наверняка донесли эту шуточку. Но — потом. И можно было частично списать на искажение и утрирование при передаче. Каждый сплетник добавляет в сплетню капельку собственного яда, и Баю ли этого не знать. Наверное, он так и подумал. И ничего тогда не слышал сам. Иначе хоть как-то отреагировал бы, а не вел бы себя как ни в чем не бывало. И не был бы весь вечер таким же, как и всегда — наглым, ехидным, развязным и пошлым пронырой. То есть самим собою. Ничего он не слышал. Точка.
<i>Потому что если он слышал ту невыносимо злобную глупость, собственными ушами и без возможности иных трактовок, — он никогда не простит…</i>
Да где же эта чертова табличка? Снова Форратьер — и опять не тот. Спокойно, спокойно, беспокоиться уже поздно, а нервничать рано. До начала ужина уйма времени, слуги уже ушли, и никто сюда не войдет, сюда и Айвен-то не должен был заходить. Черт бы побрал этих Форратьеров, вот еще целая кучка, и все не те! А главное — в их размещении по столам если и есть какая-то система, то Айвен ее постичь не в силах. Ничего. Времени много, он все успеет. И найти, и…
Поменять таблички местами. Вернее, только одну табличку.
Судьба порой выкидывает странные фортели… Так случилось и на этот раз.
Руководство DEX-компани проморгало, кто-то где-то недосмотрел, недоучел, не перепроверил — и на свет появилась бракованная партия DEX’ов.
Слишком худенькие и хрупкие, невысокого роста – всего сто шестьдесят восемь сантиметров, жилистые пареньки и девушки, светловолосые и голубоглазые — как на подбор.
Неудачность партии выявилась почти сразу — из ста экземпляров сразу были выбракованы пятьдесят! — и это только начало…
Их кожа была слишком чувствительной к ультрафиолету, они легко обгорали, физические показатели были ниже требуемых, киборги новой партии сильно уступали в выносливости.
Брали они в основном ловкостью, покорностью — и упрямством. Ни один не выявил признаки мозговой активности, ни один не получился разумным. Чтобы не было неувязок, оставшихся из этой партии киборгов решено было выпускать в мир.
Таким образом руководство прикрыло и собственный ляп – недосмотрели, и выручка будет.
Киборги разошлись по армейским базам.
Один из них попал на в принципе неплохую базу к неплохим людям, но показался старшему лейтенанту не слишком пригодным к бою — и сразу перекочевал в охрану казарм.
Дело сие было не слишком трудным, но неприятным. Смены назначались старшиной и выпадали на любое время суток. Нужно было заступать в караули в полночь, и в час быка – два-три часа ночи, когда веки слипаются и бдительность воина на порядок снижается. Все это — в любую погоду, под дождем и редким снегом.
Но больше всего доставал холодный горный ветер, пронизывающий до костей. Как ни одевайся, не включай подогрев себя любимого, а ветер промораживал быстро.
Служебного киборга не называли и порядкового номера не давали.
— Будешь DEX, зачем заморачиваться! – Логично решил старшина и нахлобучил оборудованию на голову собственный шлем.
Киборг не оценил шутку, молча глядя в даль стеклянными глазами.
Время шло медленно и плавно.
Безымянный охранник постепенно переименовался в Светлячка – такой же светло-русый, бледный, со светящимися по ночам глазами.
Его напарниками были в основном из темноволосой партии, такие же безымянные DEX’ы, по очереди патрулирующие территорию базы и охраняющие служебные строения.
В состав базы входили десять солдатских казарм по пять в каждом ряду, казармы с ячейками для киборгов, технические помещения для флайеров и бронетранспорта, помещения для наземного транспорта, склады с припасами, оружием, запчастями, медпункт, штаб командования, огромный плац для марша и тренировок, ремонтные ангары, пропускные пункты с обеих сторон базы, центр управления и связи с самыми современными коммуникациями.
Плюс небольшие технические постройки типа туалетов, рядов душевых кабин, специально выделенных в отдельные помещения, чтобы не занимать место в казармах, складов для хозяйственного инвентаря и тому подобное.
Все это следовало охранять — и охранять тщательно. Не от солдат, а от тех, кто пожелает посягнуть на базу.
Ведь солдаты и командиры тоже люди и хотят поспать и отдохнуть. А чтобы они могли это сделать нужны такие как он – охранные киборги. Те, кто будет защищать свою базу и первыми поднимет тревогу в случае чего.
К сожалению люди этого не ценили, то и дело норовя пнуть, толкнуть киборга, сказать что-либо обидное или на худой конец забрать оборудование во время отдыха для своих игрищ. Развлечения у бравых вояк были разные и думать об этом не хотелось.
Светлячок проснулся вовремя. Система отметила время пробуждения и погнала киборга в санузел. Затем в пищеблок получить свою пайку и вперед, на патрулирование.
Сегодня ему проще. Будет обходить периметр базы, потом его сменит напарник, и после короткого отдыха он отправится на патрулирование внутреннего круга.
— С дороги! – крикнул какой-то солдат из новеньких, помогавший своим собратьям тащить какие-то запчасти для БТР.
Светлый DEX послушно сдвинулся, пропуская процессию.
И пошел дальше, осматривая периметр — то, чем занимались люди, его интересовало не больше, чем вчерашний день.
— Оп-па, жестянка! – блондинистый парень крепкого телосложения пихнул киборга. – Зайди к нам в четвертый корпус после обхода.
– Приказ принят.
Значит опять… в груди сжался холодный комок и чем дальше DEX отходил от солдата, тем неприятнее становилось. Он на всякий случай запустил сканирование организма на предмет повреждений, но всё было в порядке.
Так от чего же этот холодок?
Обход завершился неоправданно быстро.
Киборг сдал пост своему напарнику и по требованию системы пошел в четвёртую казарму. Ноги казались ватными. Снова. Это будет снова… Мысль о будущих издевательствах тормозила, он замедлился, система пока не гнала. Несколько секунд парень смог выделить себе. А дальше тормозить было невозможно, и он пошел…
На вечерний обход киборг шёл нетвёрдой походкой. Рана на ноге ещё не зарубцевалась, а маленькой пайки не хватало для усиления регенерации. DEX едва заметно привалился к стене пищеблока, сканируя окрестности.
Мысль зайти в медпункт уже не казалась абсурдной.
Этот человек, Андрей, всегда «приглашал» его в свою казарму. И всегда выпускал ещё живую, но основательно потрепанную машинку после всего.
Не подчиниться приказу возможности не было. А солдаты и рады были, получив халявную игрушку в свои руки. Бойцы из других казарм его не трогали. Киборг и киборг, у них свои такие же бегают, подумаешь ещё один.
Отросшие светлые пряди упали на свежую рану на лбу. Сегодня у солдат было любимое развлечение – метание ножей. К несчастью, многие попадали даже в движущуюся цель…
— Эй парень, что с тобой? – статный мужчина за тридцать склонился над ним.
— Требуется перечислить повреждения организма? – системный вопрос.
— Да ты совсем негоден.
Лицо с правом управления отшатнулось, нажало на комме пару кнопок:
– Вань, подгребай к пищеблоку, поможешь парня довести в медпункт.
Комм коротко квакнул, видимо собеседник согласился. Киборг устало прикрыл глаза. Сегодняшний день все никак не заканчивался.
— Не раскисай, сейчас отведем к доку, он тебя живо залатает.
Док хмуро осмотрел киборга, покрутил голову, посветил зачем-то в зрачки.
— Довели парня! Нельзя так издеваться… Хоть и машина, все равно живой.
— Да не мы это, док… На дороге подобрали, стоял никакущий. Из него охранник как из таракана суп. Ещё немного и свалился бы.
Подобравший его человек, оказавшийся Виталием, виновато развел руками.
Иван, до этого молча сидевший на стуле, внезапно приказал:
— DEX, скажи, кто с тобой это сделал? Будем разбираться.
Киборг похолодел, сейчас будет самое неприятное. Они накажут тех людей, а люди потом накажут его. Так, как уже когда-то наказывали…
— Андрей Киселёв, младший лейтенант. И его бойцы из четвертого корпуса…
С каждым словом голос парня звучал все тише.
Сопротивляться приказу он не мог, но и ожидать своей участи было всё хуже. Завтра ему конец! — если эти люди тронут Андрея.
— Младший лейтенант, значит… – плотоядно оскалился Виталий и схватился за комм – Андрея Киселёва из четвертого корпуса ко мне! Живо! В штаб, в седьмой кабинет.
DEX забыл как дышать! Значит — это правда.
Приехал местная легенда. Генерал Виталий Полонский. Теперь будет полный разбор полетов. Он склонил голову на грудь, представляя весь масштаб будущей катастрофы.
— DEX, после всех процедур зайди в пищеблок, скажи, что от меня, пусть накормят получше. И до завтрашнего вечера свободен от патруля.
— Приказ принят.
Свободен, он свободен до вечера! Можно поспать и подлечиться.
Виталий Сергеевич некультурно хлопнул дверью, Иван, как выяснилось в базе данных, капитан и помощник, рванул за ним следом, едва не разломав стул.
— Ну вот теперь порядок. – Врач критически осмотрел повязку на лбу киборга. – А ну-ка, доложи о внутренних повреждениях.
— Внутренних повреждений нет. Обнаружены гематомы в области левого плеча, шеи, на правой руке в трех сантиметрах ниже локтя, в области живота и паха. Колотая рана на бедре, резаная рана в области лба. Все обработано. Сильное истощение. Регенерация завершится в течение пятнадцати часов. Для ускорения регенерации рекомендуется пополнение питательных веществ.
— Иди уж, поешь.
Ещё один, подумал врач, закрывая дверь за вышедшим оборудованием. Сколько их уже прошло через его руки и сколько еще пройдет. И не всегда причиной были бои. Зачастую как раз-таки ребята развлекались.
Что произошло после встречи с генералом, DEX не знал.
Зато быстро заметил пропажу Андрея, а его товарищи обходили русого киборга стороной, презрительно ухмыляясь. Мол, погоди, доберемся до тебя, как только генерал уедет. А там списали и списали, подумаешь киборг!
Днём к нему в казарму внезапно зашел DEX из внутренней охраны, это он в этот раз охранял штаб.
/Предоставить доступ.
/Доступ предоставлен.
/Прими видеозапись. Приказ генерала.
/Принято.
/Свободен.
Вечером, сидя под ячейкой, Светлячок в очередной раз пересматривал запись. В груди что–то предательски тренькало каждый раз при словах генерала: «Ты, го**** собачий, что творишь?!! Это оборудование вам жизни спасает, ваши ж*** прикрывает, а ты его портишь со своими дружками! Разжалую к чертовой матери в рядовые, будешь сортиры чистить вместо этого киборга!»
Оказывается, на каждого сильного есть более сильный. Киборг сильный, но он подневольный человеку. Человек подчиняется более сильному человеку, генералу. А кому подчиняется генерал? Наверное, совету Федерации?
Снова потекли дни за днями.
Теперь его не трогали, предоставив в свободные часы отдыха спать или лежать в ячейке. Но все чаще он, проходя мимо казарм, невольно заглядывал в окна. Там люди сидели на койках, травили байки, смеялись, пили и были счастливы.
Да, жизнь собачья, но они брали от неё всё, проживая её быстро и ярко.
Жизнь киборга ещё хуже и взять с неё нечего. У него нет ничего, даже сапоги и те казенные, общие. Случись с ним что, всё его обмундирование перейдет к другому такому же киборгу, без имени, без рода, покорной машинке.
DEX поёжился на холодном ветру и еще раз внимательно пересмотрел запись.
Отвлекаться во время патрулирования нельзя, но кто узнает? Испуганное лицо лейтенанта было самым сладким бальзамом на душу. Круче разваристой пышной каши в столовой, круче редкой банки сгущенки. Да, слаще сгущенки…
Он просканировал местность, как обычно ничего не обнаружил и снова заглянул в окно. Там парни играли в карты на дурака. Дурак получал щелбаны — и под всеобщий хохот выбывал из игры на следующий раунд.
Внезапно он столкнулся взглядом с пронзительными синими глазами. Что это? С ними играет киборг? Киборг щелкает щелбаны человеку?
Потрясение от увиденного было таким сильным, что бедняга завис на несколько секунд. Затем резко отвернулся от окна.
Вторая казарма. Киборг играет с людьми в дурака.
Четвертая казарма. Люди кидают в киборга ножами и это ещё цветочки. Казалось бы, одна база, почти одни и те же люди, но какая разница в отношении!
Шло время, менялись солдаты, старшины, лейтенанты. Не менялись только однообразные дни службы. Подъем, паёк, обход. И так день за днем.
Светлячок привык. Но однажды всё изменилось.
Это произошло во время затяжной войны с повстанцами. В одном из отрядов убило киборга, и их командир не пожелал ждать, пока им пришлют нового. Сан Саныч был человеком, которому не стоило перечить.
— Говоришь свободных киборгов нету? А это тогда что? – жилистый загорелый как негр мужик вопросительно уставился на дежурившее оборудование.
Новый старшина, Михаил, несколько сжался под взглядом лейтенанта.
— Это наш… патрульный. Глючноватый он, не советовал бы…
— Ты мне еще тут посоветуй! Эй, DEX, подойди сюда!
Светлячок подошел. Что-то подсказывало ему, что такой поворот событий не самый лучший.
— Назови свой порядковый номер.
— Порядковый номер отсутствует.
— Вот не было печали! Так записывай, теперь ты Тринадцатый. Будешь вместо погибшего, пока нам новых не пришлют. Твой отряд в седьмой казарме. Вот он, — Саныч ткнул пальцем в черноволосого киборга с перебинтованной головой, — скинет тебе все данные по военной операции.
И тут же крикнул:
— Пятый! Подойди!
— Приказ принят. – Киборг не спеша подошел, остановился рядом с командиром в типичной позе ожидания.
— Записывай себе. Это твой напарник, тоже Тринадцатый. Скинь ему все данные и особенно последний бой. Он должен быть в курсе всех событий.
После обмена стандартными пакетами сообщений и всех данных, оба киборга отправились в казармы с ячейками. Следовало показать новому Тринадцатому его место.
Светлячок изо всех сил старался не провоцировать новых прописанных хозяев и педантично выполнял все действия, иногда подтормаживая на незнакомых моментах.
Чернявый киборг безразлично указал ему на его ячейку, выдал другой, более прочный комбез и молча улегся на свою полку. Разговора не получилось.
Вечером же того самого дня произошел такой нелегкий диалог.
— Как забрать четверых киборгов?!! Нам самим не хватает. – Сан Саныч рявкнул в экран, его помощник боязливо вышел на перекур.
— Ничего не знаю, на Восемнадцатой базе завал, люди и киборги мрут, война затягивается, нужна подмога.
— Да вы издеваетесь, у меня вчера ночью ток двое погибло, для замены уже из охраны выделил!
— Лейтенант! – лицо в видеофоне сменилось. Теперь с ним разговаривал уже не тщедушный диспетчер, а высший чин. Командир поморщился. Видал он этих кабинетных крыс!
— Я приказываю вам выделить четверых киборгов. Четверых, а не весь комплект! Выберите сами. Это приказ.
— Так точно, господин полковник.
Сан Саныч проскрежетал зубами в погасший экран.
— Да, Петька, воевать в горах скоро будем ножами и топорами аки предки. Уже и киборгов забирают!
— Так. Пятый, Седьмой, Девятый, шаг вперед! – Петр рассматривал киборгов, выстроившихся в шеренгу. Выберет самых дохлых, нечего хорошее оборудование придуркам раздавать. – И ты, Тринадцатый, тоже. Худющие ммаать! Записывайте! Вас переводят на базу номер 18, все данные получите на месте после форматирования. Сейчас ваша задача вымыться, переодеться и погрузиться в транспортировочные капсулы. Бегом марш!
DEX’ы рванули на площадку, где уже готовился душ.
Утро было прохладное, но людей это не волновало, а киборгам было все равно. Светлячок запоздало тормознул, запнувшись о камень и тут же выровнялся. Ну да, глючный, а чего вы хотели?
Старшина дал указания солдату, тот размотал длинный шланг. Другой подключил его к вентилю и выстроившееся в ряд голое оборудование солдаты принялись поливать водой. Типа помывка. Вход в душевые киборгам заказан.
Он смотрел на свои руки в шрамах, на тела таких же побитых жизнью и людьми парней. На руке Пятого невесть откуда взялся паук, черный, страшный. Видимо люди поиздевались так. Заклеймили свою машинку. Ничего хорошего и приятного он и не ожидал.
Погрузка в капсулы много времени не заняла. Уже закрывая крышку, Светлячок отметил, как к капсуле чернявого подошли двое парней. Это были те, кого он спас. Светлячок видел их на записи, полученной от Пятого. С грустью подумалось, что его никто не проведет и не скажет доброго слова. Он всего лишь охранный DEX, без имени. Крышка захлопнулась и сознание киборга утонуло во тьме.
Новая база ему сразу не пришлась по душе. Едва только капсулы раскрыли, их тут же собрали, скорее согнали в кучу и как были погнали в казармы. Ни воды, ни отдыха.
В казарме их ожидали программисты, наскоро чистившие память – зачем стараться и так завтра-послезавтра сдохнет? После проверки и форматирования беспамятных киборгов отправили по ячейкам и только после ужина удосужились скинуть им план базы, задачи и распределить оборудование по отрядам.
Видимо с дисциплиной здесь было туго.
Кстати, ужин тоже был не королевский. Банка тушенки с давно кончившимся сроком годности да такая же кормосмесь.
Дальше начался обычный ад. О киборгах здесь не заботились от слова вообще. Им забывали приказать пойти поесть, забывали отправлять раненых в боях в медпункт.
Врач, толстая дама-коновал, не слишком заботилась и о людях, что уже сказать об оборудовании. Ранен? Ну так включай свою регенерацию, чего лежишь зря? Голоден? Ну сходи уже на кухню, авось чего найдут.
Повара тоже не отличались особым рвением и давали всякое ненужное и зачастую несъедобное для человека.
Командиры предпочитали больше орать и бить, чем толком приказывать.
Светлячок с тоской подумал – а ведь там было не так. Где это там, память подсказать забыла, а в процессоре было пусто. Где-то там было лучше.
После одного из тяжелых и изматывающих боев светлому и темному киборгам приказали явиться в девятую казарму. Бой был проигран, солдаты не в духе, как всегда. Люди были нервными, в помещении явно чувствовалась атмосфера страха. Вот только страх был не от людей.
Светлячок просканировал казарму. Так и есть, в углу скорчилась рыжая девочка-DEX, побитая и, судя по грязным пятнам на комбезе, подвергшаяся насилию. Эта из новеньких, совсем еще зеленая, видимо такое игрище для неё впервые. Плотный молодой солдат приподнял девчушку лицо за подбородок, придирчиво отсмотрел и рявкнул:
— Свободна. Иди в ячейку.
Отвечать видимо сил не было. Кивнула и медленно поплелась к выходу.
/Предоставить доступ.
/Доступ предоставлен.
/Она ранена. Сломаны руки и поврежден тазобедренный сустав. Большая потеря крови. Долго не протянет.
/Видел. С нами будет то же самое.
/Скорее всего хуже.
Черный отключился. Уставился, не мигая на подходящего к нему человека. Спокойно рассмотрел приставленный к горлу нож как будто это безделушка. Не дрогнет ни один мускул, не моргнет веко. Идеальная машина. Но это пока.
— Уродец! – презрительно сплевывает на пол мужик, а затем с размаху бьет кулаком черному в живот. Киборг лишь слегка согнулся. Неприятно, но не смертельно. Это только начало.
Через три часа побитое и поломанное оборудование солдаты вытащили из казармы.
-Куда их, Валерыч?
— Закинь пока в их ячейки, придет утром старшина, спишем. Как бойцы они никакие.
— Эх нам бы девочек… Наприсылают мужиков, ни дать, ни взять…
— Все то у тебя мысли об одном. Вот побьют нас вражины, посмотрю на тебя как будешь с ними в плену того…
Светлячок не прислушивался к разговору. Его мысли были заняты тем чтобы не отключиться. Повредили все, что могли. Теперь, когда повреждений было много, пришла боль.
Если раньше она была едва заметной и можно было не реагировать, то теперь на отросшей вновь плоти не было имплантов и каждый удар, каждая рана, перелом, даже синяк ощущались довольно сильно.
Он с трудом сфокусировал взгляд на чернявом. Тот выглядел не лучше, но держал марку, не поддаваясь отчаянью.
Уже лежа в ячейках, он услышал его тихий шепот:
— Всё, мы отмучились. Теперь одна дорога – в утиль. Ненавижу…
Ответить сил не было и светлый всего лишь кивнул. И что ответить? Да, им уже одна дорога.
Но их решили продать. Непонятно еще — повезло обоим или нет.
И как оно будет там? С новыми хозяевами, с новыми приказами?
***
Двух еле живых киборгов вызвали на проходную.
Болело всё и двигаться сил не было – но прямой приказ не выполнить нельзя, тело движется само.
Как в тумане – голоса. Не утилизация!
Продажа. Новая информация в цифровой памяти.
Новый хозяин. С охраной – беловолосая девушка-DEX рядом с ним.
Любава чувствовала волны ненависти, исходящие от парней, и вспомнила себя – она также когда-то стояла у стенки, и так же люто ненавидела всех – и вслед за словами хозяина, подавшего киборгам по ломтю хлеба с солью, отправила обоим сообщение: «Погостили, домой пошли! домой».
Дома их ждёт баня с горячей водой, комната на чердаке…
Вот и новый хозяин.
И его голос, словно откуда-то издалека:
— Домой пошли! …
Кусок хлеба с солью! – вкусно! но как же мало!
И эта – сытая и чистая – вторит хозяину:
— Домой!
Теперь надо дойти до флайера и сесть на заднее сиденье. Как же не хочется!
Но нельзя показать боль и страх! Киборгам бояться не положено!
/Вот взлетим – и тогда… хозяин старик,..
/А эта, сытая?
/Нас двое, справимся! …угнать флайер, спрятаться в лесу – и никто не найдёт!
/И – жить! Просто – жить!
— …а твоё имя будет Алексей! Лёша!..- система фиксирует голос хозяина.
— Да какой он Лёша!.. Алёшенька!.. поедем домой!..
(Смена кадра происходит под оглушительный выстрел, поскольку глушитель сгорел давно и окончательно)
Выстрел сопровождается жалобным хрустальным звоном, мелодичные всхлипы осколков продолжаются ещё некоторое время после выстрела, постепенно стихая. Остаётся одно победное жизнеутверждающее жужжание.
С потолка на чёрном проводе свисает одинокий зубчатый осколок абажура в жёлто-оранжевую полосочку. Вокруг этого осколка с торжествующим жужжанием летает муха. Конти следит за ней с отвращением. Врач у бара гремит пустыми бутылками. Вытряхивает на пол несколько штук, выпрямляется, поражённый:
— Слушай, мы что — всё это вчера выжрали?!!
Конти кивает. Неторопливо, спокойно, чуть приподняв бровь — в чём, мол, проблема? Врач осторожно трёт лицо, осматривает пустые бутылки. Конти спускает курок. осечка. Врач болезненно передёргивается, говорит с надеждой:
— Соседи милицию вызовут…
— Не-а! — Конти делает небрежную отмашку пистолетом, из-за разлохмаченного глушителя напоминающим морду терьера. Говорит радостно:
— Все твои соседи сейчас отдыхают на Канарах.
— На Канарах? — тупо удивляется Врач, — Все?
— Ну, может, и не все, — примирительно соглашается Конти. Уточняет:
— Кто-то на Канарах, кто-то — в Крыму, кто-то — в Париже. Кому что нравится. Знаешь, один старый хрыч с пятого этажа захотел в Воркуту. Интересно, зачем ему Воркута?.. А Фриманы вообще себе новую квартиру вытребовали. Забавно… Я почему-то был уверен, что уж они-то предпочтут Израиль.
— Фриманы? — повторяет Врач тупо.
— Ну да. Дом я тоже купил. В жилконторе были страшно рады — он же убыточный…
Врач со стоном опускается на пол у стены, прижимается щекой к холодной крашеной панели, закрывает глаза.
— Приятно быть очень богатым, — говорит Конти негромко, сам себе, — Это многое упрощает.
Врач тихонько стонет. Говорит сквозь зубы, убеждённо:
— Пристрелить меня следовало бы именно сейчас. Из милосердия…
Конти пожимает плечом:
— Патроны кончились…
Задетая его ногой пустая бутылка, гремя, катится по паркету. На её горлышке дрожит зелёный отблеск. Крутится, прыгает вверх-вниз…
смена кадра
Маленький зелёный огонечек дрожит, прыгая вверх-вниз по шкале. Характерное гудение работающего медоборудования. Голос Алика:
— Нет, ты только посмотри сюда! Ты где-нибудь видел подобное?!! А ведь я ввёл ей в четыре раза меньше, чем любой лабораторной крысе, каплю в море, ни один нормальный человек даже бы и не чихнул!.. Нет, ты только глянь!..
В лаборатории четверо — Воображала, молчаливая медсестра, Алик и один из его коллег — с бесцветными ресницами, бежевыми кудряшками над оттопыренными ушами и доброй улыбкой маньяка.
Воображала полулежит в медицинском кресле, высоком и белом. Её голова откинута на специальную высокую спинку, руки привязаны к подлокотникам, голые ноги под коленками приподняты полукруглыми распорками. На ней — грязно-серые плавки и выцветшая майка. Кожи практически не видно из-под покрывающих всё тело сплошным слоем клейких лент с датчиками. Десятки тянущихся в разные стороны к аппаратуре проводов делают её похожей на паука, запутавшегося в центре собственной паутины. Глаза закрыты.
— А ты представляешь себе картинку, если дать полную дозу?.. — голос у Алика мечтательный, глазки масленые. Маньяк облизывается, вздыхает тоскливо:
— Крокодил никогда не позволит… Вспомни, как он тянул с разрешением и на такую-то малость! И это он ещё про барбитураты не знает.
Глаза у Алика гаснут, лицо несчастное. Он смотрит на Воображалу с тоскою несправедливо обижаемого ребёнка. Вздыхает:
— А представляешь, какой мог бы быть эффект при введении пентотала!?
А если при этом ещё дать слабое облучение, да переменный ток на лобные доли…
— Не трави душу!..
— А в качестве катализатора я бы использовал стугестирин…
Маньяк жмурится, сглатывает, не выдерживает:
— А я бы на первом этапе лобные доли не трогал, только конечный эффект портить. Гораздо интереснее повозиться с подкоркой. И ток сделать не просто переменным, а синусоидно-циклическим, и добавить точечное воздействие кислоты на нервные центры. Просверлить черепушку местах в шести-семи, и поочередно так, тихохонько… Блеск! Предварительно, конечно, лоботомировав.
Они говорят в полный голос. Воображала не шевелится.
— Послушай, а ты никогда не задумывался над тем, как скажется на её способностях ампутация мозжечка? Должно получиться нечто весьма любопытное…
— Крокодил не позволит… — снова вздыхает маньяк, в сомнении качая головой. — Он даже против обычных ЛСД рогом уперся …
Алик смотрит на него с задумчивой улыбочкой.
— Но ведь до своего возвращения он поручил её нам.
— Это – только до возвращения, а потом… Если ей шкурку попортить – он с тебя самого три спустит.
— Да брось! Она у нас будет в полном порядке! — машет рукой Алик, — Прикажем – всё, что надо, обратно вырастит, она же у нас девочка послушная!..
— Кузя ругаться будет…
— Для Кузи главное — чтобы она работала, а остальное его не волнует.
Подумав, маньяк качает головой и говорит нерешительно:
— Но сначала я бы все-таки сделал лоботомию…
смена кадра
— То, что у меня никогда не бывает похмелья — тоже её работа, — Конти покручивает на пальце пистолет, не выпуская из поля зрения жужжащую муху. Та по периметру облетает потолок, и взгляд Конти движется за ней, как приклеенный.
— И голова у меня никогда не болит. И зубы. И вообще. Она добрая. И послушная. «Вынеси мусор!» — пожалуйста. «Почисти зубы!» — извольте. «Сотвори чудо!» — нет проблем. И всегда — с небольшим перебором. От старательности. Однажды я оставил её на сутки одну дома. Уходя, попросил немного прибраться… Я имел в виду игрушки. На сутки! Знаешь, что она сделала? Капитальный ремонт. Так что этих придурков из Комитета мне где-то даже и жаль. Они ведь не понимают, насколько надо быть с нею осторожным. И когда пройдёт первая эйфория, обязательно найдётся какой-нибудь трус… Найдётся, трусы — они везде есть! — который её испугается. Всерьёз. А Тори — девочка послушная… И старательная…
Всё это время Конти неторопливо прицеливается, потом опускает пистолет, потом снова прицеливается, заглядывает в дуло, хмурится, кладёт пистолет на пол, тщательно прицеливается пустой рукой (закрыв один глаз и медленно пошевеливая указательным пальцем, изображающим дуло), и, наконец, говорит:
— Паф!
Жужжание обрывается (звук, словно порвали резинку или лопнула леска). С лёгким шлепком трупик мухи падает на белую бумажную скатерть. Конти смотрит на него удивленно.
смена кадра
Два одетых в серое охранника идут по полутемному коридору. Один из них Рома, второй незнаком, похож на студента-гумманитария. Коридор при полупогашенном по ночному времени освещении напоминает тюремный. Мрачное впечатление усиливается тёмно-серой униформой и ровным рядом одинаковых дверей — лишенных ручек, плотно закрытых, с глазками-окошечками.
У одной из дверей студент притормаживает, заглядывает в окошечко. Рома топчется рядом, спрашивает со скрытой тревогой:
— Что там?
— Спит… — Студент выпрямляется, пожимает плечами, зевает. Добавляет равнодушно, — Алик говорил — завтра будет резать. У Кузи дочка заболела, он отгулы взял, вот они и обрадовались… — фыркает мстительно — То-то им потом Крокодил влепит!..
Они идут дальше. Рома оглядывается, говорит неуверенно:
— Знаешь, у меня от неё мурашки. Как ту её плазменную дугу вспомню… Как она может позволить себя резать, если умеет такое?
— Глупости, глупости, — студент успокаивающе похлопывает его по плечу, — Не очкуй раньше времени, Алик не дурак, они её так обработали, что тут забудешь, как маму звали, а не то, что какие-то там дуги… — они удаляются по коридору, голоса постепенно затихают.
В кадре под их затихающие голоса появляется утрированно-детская комната Воображалы. В комнате розовый полумрак, горит ночник в виде Губки Боба. Воображала лежит на спине очень ровно, почти неестественно прямо, руки вдоль тела, глаза закрыты.
Голоса стихают. Появляется лёгкий гул, как от проходящего невдалеке поезда, с мелко дрожащей стены срывается распятие.
Воображала открывает глаза. Садится в кровати (резко, одним движением). Скрещивает на груди руки. Её волосы всклокочены больше обычного и торчат небольшими рожками, глаза на секунду загораются оранжевым пламенем, улыбочка неприятная…
смена кадра
Мультяшечный колобок, хищно скалясь, пожирает ягода за ягодой большую кисть винограда, после каждой издавая мерзкое электронное хихиканье, и старательно уворачиваясь от шныряющих вокруг красных и зелёных мошек. Слопав последнюю ягоду, самую крупную и отливающую синим, колобок внезапно синеет и сам, опрокидывается на спину, сучит всеми шестью ножками и разражается траурным визгом.
Голос Ромы обрадованно:
— Двигайся давай, теперь моя очередь.
Камера разворачивается лицом к сидящему за игрой студенту. За его спиной — пульт слежения. Студент послушно освобождает место перед экраном. Рома с азартом потирает руки и оживляет сдохшего было колобка, после чего говорит, продолжая ранее начатую тему:
— … И тогда эта лапочка кладёт свои ножки мне на плечи и начинает таким вот манером… — облизнувшись, Рома на секунду отрывается от игры и бросает взгляд поверх компьютера. Замолкает. Лицо его вытягивается, приобретая насыщенный цвет и смущённое выражение.
— О, чёрт!.. — говорит он с интонацией застигнутой у венеролога монашки. Камера разворачивается к дверям.
Там стоит Воображала в детской оранжево-голубой пижамке и слюнявчике. Вид несчастный — бровки домиком, надутые губки, подбородок поджат, глаза на мокром месте.
— Ну вот! — объявляет она в пространство с покорной тоской всеми несправедливо обижаемой сиротки Марыси. И надутые губки начинают дрожать, личико сморщивается. Она всхлипывает с обвиняющим надрывом:
— Даже вы!!!
Личико её окончательно уподобляется печеному яблоку, речь переходит в маловразумительный скулёж. Воображала садится на пол, безутешно размазывая по щекам крупные, как виноградины, слёзы. На Рому и студента она больше не обращает внимания. Те же, после секундной оторопи, бросаются к ней, растерянно суетясь, делая массу лишних движений и одновременно выкрикивая всякие глупости:
— Детка, ты что?! — Что у нас случилось!? — Кто обидел нашу маленькую?! — Хочешь конфетку? — Кто у нас такой нехороший?! Вот мы сейчас его!.. — в ответ на что Воображала начинает рыдать уже в голос, громче и отчаяннее, с подвыванием и судорогами, со всего размаха бьётся затылком об стенку.
Присевший рядом на корточки студент пытается удержать её за плечи, суёт свою руку между её головой и стенкой.
— У неё истерика! — растерянно ставит диагноз Рома. Воображала подвывает, дробно молотя пятками об пол.
— Без сопливых!.. — огрызается студент, одной рукой продолжая удерживать Воображалу за плечи, а другой пытаясь прижать к полу её коленки, — Принеси воды!
— Может, ей укольчик? — кричит Рома неуверенно.
— Рехнулся?! Без санкции!?
— Меня никто не лю-у-у-уби-и-и-и-ит, — выдаёт Воображала, прервав на секунду рёв, чтобы тут же продолжить с удвоенной энергией. Вконец растерянный студент наваливается на неё всем телом, не переставая при этом бормотать:
— Ну что ты, глупенькая! Кто тебе это сказал? Все тебя любят! Как же тебя не любить, такую хорошую девочку?.. Только плакать не надо… Баю-баюшки-баю… не ложися на краю… — на этот же мотив — Где же этот идиот… ох, хотел бы я узнать… он водички принесёт… — срываясь — Только не надо плакать!..
Воображала хрипит под ним полузадушенно, выгибается дугой.
— Ты что это вытворяешь!? — орёт вбежавший со стаканом воды Рома. — Маньяк!! Слезь с неё!!
Студент отшатывается от Воображалы
— Идиот! Я же её просто держал!
— Держал он! Видел я, как ты держал! Стакан лучше держи. На минуту оставить нельзя!!
В этот момент Воображала с отчаянным рыданьем бросается студенту на шею. Тот вздрагивает и замирает — в правой руке у него переданный Ромой стакан с водой, а одной левой явно недостаточно для успешного отражения атаки. Воображала рыдает. Но теперь рыдания её носят более упорядоченный характер. Да и желания колотиться затылком о близлежащие поверхности она более не выказывает.
Рома выпрямляется, смотрит на них сверху вниз, замечает ехидно:
— Так-так-так… Знаешь, сколько сейчас дают за растление малолетних?
Во взгляде студента — беспомощная ненависть.
— Идиот! — шипит он, сверкая глазами, — Я пытаюсь убедить её, что мы её любим!
— Говори только от своего имени, извращенец! — Рома чопорно поджимает губы. Студент пытается испепелить его взглядом. Шипит:
— Помог бы лучше!..
Вдвоём они переносят Воображалу на узкий диванчик. Студент с выражением идущего на костер мученика садится рядом, поскольку отцепить Воображалу от его воротника не удаётся даже совместными усилиями. Машинально выпивает воду из стакана, кричит испуганно:
— Да любят тебя, любят!.. Чего привязалась?..
— Не-ет! Я здесь никому не нужна-а-а! Я здесь чужа-а-ая! Домой хочу-у-у! К папе!..
Рома со студентом в панике переглядываются. Теперь они обеспокоены по-настоящему. Рома садится на корточки у дивана, гладит Воображалу по вздрагивающим плечикам:
— Зачем нам к папе? К папе нам не надо. Папа у нас нехороший. Такую хорошую девочку обижал! Играть не давал. В угол ставил. Нет, не надо нам к папе… Зачем нам к нему? Нам и здесь неплохо…
— Плохо!!! — гнусит Воображала. Рома быстро меняет тактику:
— Плохо? Почему же нам тут плохо? Кто посмел обидеть нашу девочку? Вот мы его!! И всё снова станет хорошо!
— Плохо! — несговорчиво выпячивает губки Воображала.
— Почему же плохо? — преувеличенно удивляется Рома, — Все тебя любят, игрушки — любые, конфеты там, мороженое…
Воображала выпячивает подбородок, отпускает студента (тот быстро отодвигается на безопасное расстояние), провозглашает мстительно:
— Вы все меня дурой считаете! Да-да, все! И вы тоже! А я не дура!!! — её губы вновь опасно кривятся, голос срывается: — Всё папе расскажу! Что я, не вижу, что ли?! Нашли дурочку, да?! Только и слышу — иди, поиграй!!! И всё время смеётесь! Надо мной смеётесь!..
— Вот и неправда, вот и неправда, ты сейчас злишься — вот всякую ерунду и болтаешь, а когда успокоишься — самой стыдно будет. Кто это тут над тобой смеётся?! Что ты выдумываешь? Все тебя очень уважают… Считают ценным сотрудником…
— Враньё! Враньё! Вы всё от меня скрываете! Что я, не вижу, что ли?!
— Детка, но это же глупо! Что мы можем от тебя скрывать?1
— Вам виднее! И я не детка!
— Тебе просто кажется! Если бы ты спросила — тебе бы наверняка сразу же всё рассказали, у нас нет и быть не может никаких секретов…
— О чём вы говорили, когда я вошла?
— ??
— Ты сказал, что мне ответят, если спрошу. Вот я и спрашиваю. О чём вы говорили с дядей Сеней, когда я вошла? Вы о чём-то говорили, но сразу же замолчали, я видела!..
— Когда ты вошла… — растерянно переспрашивает Рома. Он явно не помнит. Зато хорошо помнит отсевший на край дивана Сеня, хихикает нервно. Но Воображала настроена серьёзно.
— О ногах, — напоминает она. Добросовестно хмурится, стараясь быть предельно точной, и добавляет, — И ещё о манерах…
— О, господи… — хрипит Рома полузадушенно. Судя по голосу и выражению вмиг перекосившегося лица — он тоже вспомнил. В углу дивана заходится от беззвучного хохота Сеня, и наступает черёд Ромы бросать на него беспомощно-убийственные взгляды.
Лицо у Ромы такое красное, что светлые брови и узкие ниточки баков, тянущиеся до самого подбородка, выглядят совсем белыми, словно нарисованы мелом. Воображала настойчива:
— Так что же там было о ногах?
Так и не дождавшись ответа от вконец уничтоженного Ромы, она цедит:
— Я так и знала! Опять говорили про меня какие-нибудь гадости! Все вы такие!.. — губы её опять дрожат, глаза заволакивает слезами, в воздухе начинают мелькать разрозненные пока ещё искры.
— О, чёрт! — взывает Рома к диаметрально противоположным ранее призываемым силам, поскольку ранее призываемые вмешиваться не спешат. Лицо у него беспомощное…
смена кадра
Его родители не задумывались о моде, им нравилось само сочетание букв – Семён, Сёмочка, Сёма. Так в дополнение к имени он получил довесок из шестизначного числа. Сказать, что его совсем не интересовал этот индекс, значило бы пренебречь истиной. Интересовал. В школе Сёма тратил часы, чтобы составить из цифр индекса год своего рождения, сегодняшнее число, сотню, тысячу или ноль. То же делали остальные мальчики и девочки. И здесь Семён был на высоте, куда там ребятам, которым предки придумали редкие имена, а значит, обеспечили короткие индексы. Так что маленький Сёма и не думал обижаться на родителей, он был им, скорее, благодарен.
Потом ему стало вовсе не до этого. Влюблённые часов не наблюдают, как не наблюдают они и цифр. Индекс Вари он услышал в первый раз в жизни при регистрации брака и сразу благополучно забыл его. Глаза и губы, изящество плеч и изгиб спины, жар объятий и сбивчивый шёпот в миг слияния, – разве выразить это в цифрах?
Секс угоден попечителям, но что понимают они в любви?
Отучившись на путейщиков, Семён и Варя вместе надели серые мундиры, уехали из города и устроились смотрителями в управление дорог.
Шоссе, прямое как стрела и почти всегда пустынное, домик с городскими удобствами на берегу маленькой речки, лес в сотне метров и одиночество вдвоём, – что ещё нужно молодым и бездетным, любящим друг друга?
Семён положил последнюю заплату и отошёл на шаг назад – оценить результат трудов. Пена уже схватилась, теперь о трещине в опоре напоминал только более светлый оттенок поверхности. Скоро зима, а весной, когда сойдёт снег, никто и не заметит, что мост чинили.
На сегодня всё. Семён достал из мобиля корзину, пересёк по камням речку и зашёл в лес. Вчера они были в гостях у Вариных родных, и он пообещал им опят.
– Только не из магазина! – воздев палец, вещал Аристарх, тесть. – Их по запаху отличу, нет в них настоящего аромата!
– Химия одна, – подначила его с софы Варя. Тёща промолчала и улыбнулась.
– Вот именно, – сказал тесть. – Они их на опилках растят, какой от опилок запах? А лесные… там хвоя, там палая листа!..
– Ты поэт, папа! – засмеялась Варя.
Магазинные, конечно, не то, Сёма и не пытался спорить. Как можно сравнить гриб, срезанный собственноручно в лесу, с безликим гидропонным изделием? Вот и пообещал. А на дворе – конец октября, уже и заморозки были… Но попытаться стоит.
Здесь, в осиново-еловом мелколесье, опята ещё были. Большей частью хлипкие, мокрые и потемневшие, но попадались и молодые. Семён закрыл кое-как донышко корзины, а потом набрёл на удачный пень…
Лесники, конечно, недоглядели. Старая осина умерла, то ли подточенная жучком, то ли убитая теми самыми опятами, которые сплошь покрывали её ствол метра на три – четыре. И все светлые, крепкие, с ровными, завёрнутыми внутрь шляпками.
Заполнив корзину отборными грибами, Семён отправился обратно. Уже возле мобиля ему послышались раскаты грома. Странно, погода стояла звонкая и безоблачная, к чему быть грозе?
Корзинка-то какая увесистая получилась. Будет Варьке работёнка… И правильно, не подначивай!.. Как обычно, вспомнив жену, Семён расплылся в улыбке. Сам всё сделает, пусть Варя отдыхает.
Дым он заметил километра за два. Случилось что-то? Он прибавил хода… и едва успел затормозить. Дом пропал. Вместо него на лугу чернело выгоревшее пятно, от которого поднимался к небу безобидный на вид белый дымок.
Дороги тоже не было. Армированное силовым кордом покрытие вспучилось, пошло волнами, воронки чередовались с буграми. Семён успел ударить по тормозам, но всё равно больно впечатался грудью в приборную доску. От перегрузки кровь пошла носом… К попечителям! Семён выдрался из машины, топча рассыпавшиеся грибы, и побежал к пожарищу.
Варя!
От дома остались куски стен, черепки посуды, осколки небьющегося оконного стекла, рваные горелые тряпки, обугленные доски и, как апофеоз абсурда, совершенно целый, только чуть закопчённый холодильный шкаф с открытой дверцей.
Шкаф был пуст, и это открыло Семёну глаза. Пожар и весь окрестный ужас оказался делом людских рук, ведь огонь не умеет воровать пироги из закрытых холодильников. Бандиты не только разрушили жилище, но и не погнушались мясным пудингом, которым занималась Варвара с утра, и который дожидался семейного ужина…
Варя…
– Варя! – закричал Семён вне себя. – Варвара!
Пусто и тихо. Только ведущая к лесу цепочка следов на мокрой желтеющей траве, а между ними борозда, будто волокли тело…
– Варвара… – Семён сел в золу и заплакал. – Варька моя!..
Он сидел так минуту, потом ударил себя кулаком в лоб, застонал: – Дурак…
Вскочил и метнулся к машине, за хлыстом.
Всё произошло совсем недавно, они не могли далеко уйти…
Шли быстро и успели удалиться от места диверсии километра на два, когда Ивася догнал боец из арьергарда.
– Командир, нас там серый догоняет! – выпалил он, тяжело дыша от бега.
– Один?
– Да.
– Веди, – сказал ему Ивась и негромко скомандовал остальным: – Ждать полчаса, потом уходить! Луиджи, за мной!
Охотник кивнул.
Второй боец охранения ждал их в молодом ельнике.
– Сейчас появится, – прошептал он.
Как услыхав, между деревьев появился всклокоченный парень в сером мундире. Время от времени он наклонялся и рассматривал мох, потом делал рывок сразу на несколько шагов вперёд.
– Следы читает, – пояснил Луиджи.
Ивась не ответил. Было понятно, чем занят серый. Зачем это ему? Неужели он рассчитывает справиться с отрядом в одиночку?
– Стой! – крикнул Ивась, выходя навстречу серому.
Парень поднял голову и оскалился. Ивась невольно попятился: в глазах серого плескалось безумие. И ещё много ненависти.
– Ты! – зарычал парень. – Это ты её убил!
– Я никого не убивал.
Парень не слушал. Он выхватил хлыст и прыгнул вперёд.
Ивася спасло от удара то, что противник торопился. Силовой шнур наискось срезал верхушку ближней ёлочки, ободрал её до половины и запутался в более толстых нижних ветвях. Парень почему-то не выключил хлыст и, пытаясь освободить, судорожно дёргал его. Луиджи выскочил сзади и ударил его под колени. Серый упал, выпустил оружие, перекатился в сторону и кошкой вскочил на ноги.
– Убью! – закричал он и снова кинулся к Ивасю. Теперь он грозил не то стамеской, не то длинной отвёрткой.
Ивась отшатнулся. Парень в сером мундире проскочил мимо, зацепился ногой за корень и влетел лицом в сплетение ветвей и сучьев. Ивась рванул к нему, готовый крутить руки, но серый не шевелился.
Подошёл Луиджи, взял парня за плечи, потянул с усилием, перевернул. Голова серого безвольно мотнулась.
Боец рядом гулко сглотнул.
– Готов…
Лицо парня заливала кровь, в правую глазницу вонзился острый сук.
– Битые попечители! – выругался Ивась. – Ненавижу хлысты. И людей с хлыстами ненавижу! Уходим. Нам ещё много куда успеть надо.
Варя тоже слышала взрывы и тоже приняла их за гром, но не обеспокоилась. Что с того, что солнце светит? Гроза бывает и при чистом небе.
Пока пудинг отдыхал на холоде, она решила сделать мужу сюрприз и набрать грибов сама. У него много работы, наверняка не до того будет, а она знала поблизости от дома пару хороших местечек…
Первое кто-то успел выбрать, Варя удивилась, ведь людей в округе жило мало, из них грибников только они с Сёмой. Пришлось добираться до второго, за болотцем. Там опята ещё сохранились в целости, Варя нарезала полную корзинку, но времени потеряла немало и к дому повернула уже в сумерках.
На выходе из леса она услышала громкие голоса. Что-то случилось в её отсутствие? Варя прибавила шаг и выскочила к дому. Сначала ей показалось, что она сбилась с дороги. Вдоль обочины ходили люди из дорожного управления, несколько синих стояли на месте их жилища. Пахло дымом и копотью и ещё чем-то кислым и незнакомым. Дорога вспучилась, и сейчас над ней медленно плыла ремонтная платформа. Рядом нависал носом над ямой мобиль Семёна.
Варвару увидели, два человека направились к ней. Городские. Варя узнала одного из них, высокого усача четвёртого ранга.
– Что здесь случилось, Сергей? – растерянно спросила она. – Авария? А где мой муж?
– Ищем, – коротко ответил знакомец. – Он здесь был, это точно. Вон и машина его…
С другой стороны дороги, за поляной, началось внезапное оживление. Из леса показались ещё двое, за ними плыли носилки. На носилках лежал какой-то длинный мешок.
Сердце Варвары затрепетало от дурного предчувствия, ноги ослабли.
– Сёма?
Спотыкаясь, она побежала к носилкам. Люди по сторонам смотрели криво или отворачивались, не желая встречаться взглядами.
– Сёма!
Подбежав, Варя рванула клапан мешка.
– Сёма… – в глазах у Варвары потемнело, мир опрокинулся и погрузился в темноту.
Её привели в чувство.
Сергей задавал какие-то вопросы, Варя невпопад отвечала. Перед глазами стояло чужое, мёртвое лицо мужа с кровавой раной на месте левого глаза.
– …ничего нельзя было сделать, – говорил кто-то, – …реаниматор не помог бы… даже если сразу… разрушено…
Кажется, это говорили про Семёна! Варя не могла поверить… Вот только он был жив, смеялся и шутил, спорил с её отцом, рассказывал что-то с жаром!.. Этого не может быть, это неправда! Она помнит его дыхание! Помнит тепло его рук!
Варя закричала! И тотчас же, словно только этого крика и дожидался, раздался свист, а следом грохот. Ударной волной Варю сдуло со складного стульчика. Лёжа на земле, она видела, как один за другим вырастали из земли бурые кроны взрывов, как падали вокруг люди; одни оставались лежать неподвижно, другие пытались подняться и бежать. Видела, как Сергей зажимал правой рукой обрубок левой, видела розовую кость и струи крови между пальцами.
Разинутые в крике рты, огонь, куски человеческих тел. И всё это в мёртвой тишине… Она снова потеряла сознание. Теперь — надолго.
Мах-ми окружена рваным астероидным поясом, потому она и Мах-ми (бабочка). Чудесное зрелище из космоса. Но на маленькой шлюпке – ты сам не больше астероида. Так что глаза на подлете к планете лучше держать открытыми.
Каменная каша меня пока даже устраивала. Но, к сожалению, на орбите болтались отгоняющие астероиды гравитационные модули, а потому, прежде чем войти в стратосферу, нам предстояло преодолеть относительно свободную полосу пространства.
Задача не самая сложная, конечно. Да и не первый раз я так развлекался – практически изображая свободное падение болида. Чтобы не подстрелили. Впрочем, тактика не стопроцентная. Сам бы я на месте дежурного заинтересовался, что за фигня падает.
Ага, он и заинтересовался. Пришлось отстрелить один из баков с горючим. Взрыв вышел вполне пристойный, а у Влана возник-таки должок. Бак – он денег стоит.
Тряхнуло нас основательно.
– Зацепило?! – крикнул Влан.
Я хотел пошутить, но глаза у него были такие испуганные…
– Не зацепило.
Я понимал его страх. Проделанный мною маневр только внешне кажется простым. Если вас решили «пощупать» ракетой, то попадание нужно суметь изобразить не секундой раньше или позже, а когда надо. Но на месте дежурного я бы глянул и на спектрограмму взрыва. Впрочем, мы уже проскочили мезосферу, и «вести» нас стало гораздо труднее.
Слава Беспамятным, летать я за время службы в спецоне не разучился – мы регулярно принимали участие в боевых операциях кораблей южного крыла армады. Шлюпка сбросила скорость и… в общем-то, затерялась среди других медленных атмосферных целей. Теперь бы не наткнуться на кого-нибудь, что называется, лоб в лоб… Но если у парнишки на Мах-Ми семья, боги должны о нас позаботиться.
Посадка на планету, где вовсю идут боевые действия, сродни самоубийству, но я не боялся. Даже уверен был, что пронесет. Потому что в прошлый раз мне упорно не везло вот на эти самые секунды, на щенячий волос, как говорила мама. Если бы мне повезло хоть чуть-чуть, Дьюп остался бы жив. И, похоронив его, я ощущал, что боги должны мне теперь по полной.
Я уверенно вел маленькую шлюпку, поглядывая то на экран слежения, то на спутниковую карту местности. Влан молчал. Он просто ткнул пальцем в карту.
Город, куда он ткнул, назывался Ис-Тхан, и там, судя по сводкам, было довольно горячо: в самом разгаре уличные бои, они же – «зачистки». Пришлось рискнуть и набрать один из военных кодов, чтобы сориентироваться по местности. Вообще, Влану сильно повезло, что он меня встретил. Очень сильно. Нас пару раз «запрашивали», и я давал стандартный спецоновский отзыв. По своим я стрелять не собирался. Однако мы вполне могли налететь и на обороняющихся экзотианцев, и на мародеров.
Влан уже начал поглядывать на меня с подозрением. Он и раньше не очень понимал, с кем связался. Однако не очень крупный мошенник, каким я выглядел на астероиде, уж точно не мог знать отзывов спецона. Впрочем, мы оба играли вслепую: он доверился моему росту, я – его глазам-рыбкам.
– Садимся, – сказал, наконец, Влан.
Спикировали вниз, и в нас тут же начали палить. Пришлось максимально резко войти в поворот. Щит активировать я не стал, еще не понял, кто стреляет.
– Спрячь свой сенсорный, – бросил я Влану, доставая свободной рукой импульсник и ставя его на самый широкий спектр поражения. Такие импульсники в армии называют «прощай, оружие». Широкий сигнал вырубает все не механическое в радиусе примерно тридцати-сорока метров: доспехи, связь, системы наведения. Ну, так у нас-то с Вланом ничего и нет.
Себе я взял стандартный армейский гэт.
Когда мы почти коснулись земли, я вытолкнул наружу полукровку и, включив блокировку шлюпки, выпрыгнул следом. Шлюпка рванулась вверх, а мы покатились под защиту бетонных обломков.
Кто же так старательно поливает нас огнем? Неужели – наши?
– Куда теперь?
Влан махнул рукой:
– Вон через тот двор. Думаю, они в подвале прячутся.
– Держись за мной. Вперед не лезь, – я перебежками двинулся к указанному подвалу.
Скатился вниз. Пусто. Остатки еды, разбросанные вещи… Влан стал копаться во всем этом, а я наблюдал за улицей.
– Они тут были. Только не понять – давно или нет. – Влан держал в руках цветную ленту, и глаза у него блестели. Мокрые, что ли?
– Сколько лет сестрам? – спросил я, не оборачиваясь больше. Не было у меня времени его разглядывать. По улице шли трое. Я не понимал, чьи это люди.
– Двенадцать и четырнадцать.
– Тогда дело плохо, – честно выложил я, не отрывая глаз от… От кого? Квэста отара. Наши! Только…
– Думаешь, убили?
– За мной! Из-за спины не высовывайся!
Мы осторожно двинулись за этими «нашими». Эпитэ ма хэтэ, я уже понял, что они давно и с удовольствием занимаются тут мародерством. От того их форма приобрела уже странный вид – каждого украшала какая-нибудь дрянь. И сами они вели себя не как бойцы, а как гиены. Шарили глазами – где бы, что бы да как бы.
Но раз наши, где-то рядом штаб. Кто их командир, чтоб его Хэд наизнанку вывернул!..
– Куда мы идем?
– Заткнись. Дыхание побереги.
– Ты… Я…
– Тебе в деталях описать, что с твоими сестренками сейчас делают, чтобы ты заткнулся? – я ускорил шаг.
Можем не успеть. Потом, бывает, и убивают.
Влан уже и так дышал тяжело.
Квэста Дадди пассейша, эти трое еще и патрулируют!
И тут раздался душераздирающий детский крик. Мы побежали. И трое тоже побежали. Им, видно, сильно хотелось посмотреть.
Я начал стрелять, как только мы вывернули на площадь. Может, при ином раскладе я и дал бы себе осмотреться лишнюю треть секунды, но сейчас не хотел, чтобы сумел сориентироваться Влан. Мне было достаточно характерного едкого запаха, чтобы догадаться, что мы увидим.
Выстрелов никто не ждал – у них, якобы, все было под контролем. А потом начал стрелять Влан, и контроля не стало.
Это оказались регулярные части – доспехи, рации и много другой не работающей теперь электроники. Наши регулярные части. Но вели они себя, как свиньи. И я стрелял по своим. Со злостью. С остервенением. Потому что спасать было уже некого. И лучше бы срочно что-то взорвать, чтобы этот недоделанный пилот-самоучка не увидел трупов. Впрочем, девяносто девять из ста, что он их и не увидит. Мы тут просто оба сейчас сдохнем. И это даже не девяносто девять, а…
Но, видимо, у богов все-таки имеется совесть.
Тебе, верно, странно, почему я так часто вспоминаю богов? В свободном космосе не верить в высшее начало трудно. Когда вы оба болтаетесь в пустоте, ты и бог, то гораздо лучше слышишь и понимаешь творца. По крайней мере, я не встречал в космосе полных атеистов. Не пришлось.
Итак, совесть имелась. Над нами зависла эмка, и придавила сверху силовым полем.
Кто-то заинтересовался перестрелкой.
Я более-менее легко переносил перегрузки и с трудом, но мог двигаться. Приподнял голову… Хэд! На эмке опознавательные знаки спецона.
Только Келли тут из наших. Как он меня вычислил? Прицепив маячок к моей шлюпке? С него станется. Вот пусть и выкручивается теперь сам. В принципе, спецон при военном положении много на что имеет право.
Келли спрыгнул, не дожидаясь полной посадки. Я бы на его месте тоже взбесился.
Поле отключили. Я стоял и медленно, демонстративно отряхивался. Почти все ребята из нашего подразделения знали меня в лицо. Разве что новички могли спутать. Но Келли бы проинструктировал.
Я ждал. Капитан сам в состоянии оценить увиденное, ему комментатор не нужен. И он оценил.
Наши ребята сразу «взяли периметр».
Влан, судя по лицу, уже считал себя мертвым – к спецону гражданские относились еще хуже, чем к регулярным частям. Как правило, было за что.
Обзор с нашего места не впечатлял, и полукровка не мог точно видеть, что там с его сестрами. Я выше ростом, но различал лишь торчащие из кучи тряпок конечности.
Наконец Келли подошел ко мне. Открыл рот, однако что спросить – не придумал. Посмотрел на Влана. Затормозился как-то. Глянул на меня. Потом опять на Влана. Я его недоумения не оценил и на немой вопрос не ответил.
Тогда Келли махнул ребятам рукой – увести, и нас повели в корабль.
Бойцы не знали, как со мной обращаться. В другое время меня бы это повеселило, но сейчас я боролся со злостью и раздражением. Хотел подбодрить Влана – пустые усилия. Может, полукровка схлопотал стрессовый шок, а может, разглядел-таки что-то?
Келли приказал «увести», но не сказал куда. Видя нерешительность конвоиров, я направился прямиком в карцер. Сел на пол. Влан плюхнулся рядом. Мне очень хотелось обнять его, но я чувствовал, что парень близок к истерике. А как успокаивать в таких случаях, я не знал. Келли старше, может, подскажет чего?
Капитан послал за мной минут через двадцать. Когда вели по коридору, ребята уже не сдерживались – кто-то здоровался, кто-то улыбался. Они были рады меня видеть.
Келли тоже обрадовался. Он упорно не хотел признавать, кто теперь главный, и при встрече наедине все так же докладывал мне обстановку и держал себя как старший по возрасту подчиненный молодого командира. Я уже устал с ним бороться и бороться бросил.
Он доложил. Я выслушал. Мы обсудили предпринятые меры. Действовал капитан правильно: кое-кого расстрелял, кое-кого для наглядности повесил, приставив охрану, чтобы не сняли раньше времени. Мы написали рапорт о проверке и предполагаемой смене командования уличенной нами в мародерстве части.
То, что я натворил, худо-бедно можно было вписать в уже подготовленную легенду и даже изобразить меня героем. Мы посмеялись.
– Только с леди этой не знаю, что делать, – сказал Келли.
– С какой леди?
– Ну, с той, с которой вы вместе…
Я завис.
– Сержант, – спросил я, позабыв про капитанские нашивки Келли, – у нас кто-нибудь родом из этой системы служит?
– Дейс, вроде… это… Позвать?
Я кивнул, уже и сам вспомнив про вечно улыбающегося технического самородка, которого Келли сманил из наземного гарнизона Аннхелла. С большим скандалом, кстати, сманил, пришлось откупаться двумя баллонами спирта.
Вот только не помнил я, чтобы Дейс был родом именно с Мах-ми. Хотя… Парень он щуплый, низкорослый, что может говорить о примеси экзотианской крови. А тут, на Мах-ми, все как раз так перемешано…
Пока ждали Дейса, я прокручивал в памяти историю знакомства с Вланом.
Келли занялся чаем. Зная, что я не любитель спиртного, он доставал где мог какие-то экзотические сорта. В каюте булькал закипающий чайник, на границе слышимости перекликались по связи дежурные. «Глаза, – думал я. – Чего же я не догадался, почему такие глаза?»
Наконец прискакал Дейс – как всегда веселый и весь какой-то встрепанный.
– Местный уроженец? – спросил я.
Он с готовностью кивнул. Чего, интересно, обрадовался? В увольнительной был, что ли?
– Скажи, боец, – я говорил медленно, тщательно подбирая слова, – есть у вас птица, название которой звучит вроде «влан» или как-то похоже?
– Влана, господин капитан?
– Вла-на? – повторил я четко.
– Так точно.
– Спасибо, боец. Ты чего такой радостный? С родными все в порядке?
– Так точно!
– Ну иди, свободен.
Я повернулся к Келли.
– А меня ведь и не обманули, в общем-то. Влан-Влана. Мог бы догадаться. Где она?
Келли вызвал дежурного. Тот растерянно пояснил, что после моего ухода «Влан» попросил посмотреть на трупы женщин, и он разрешил.
Мы с Келли подскочили оба. Знали мы, какие там трупы.
Позабавившись, наши «соратники» вживую облили женщин и детей дезинфектантом, который в несколько часов превращает мясо и кости в однородную органическую массу. И сделано было это не тогда, когда мы с Вланом устроили там фейерверк, а гораздо раньше. Сбивший меня с толку детский крик оказался случайным, что называется «не по теме». Выскочив на площадь, я сразу все понял. По запаху. Потому и не пытался вступить в переговоры – спасти мы уже никого не могли.
Сам я ни разу не видел, как людей обрабатывают раствором, словно мусор, и как в считанные минуты дезинфектант разъедает заживо сначала легкие и слизистые, потом – мягкие ткани. Мне только рассказывали. Но если бы в подчинении у меня оказались сегодня мои спецоновцы, я бы попробовал сделать это кое с кем сам.
Влана стояла возле кучи органики, из которой торчали недоразложившиеся кости и обрывки одежды. Когда я хотел ее оттащить – она просто упала. Еще и надышалась этой дряни, видимо. Мы с Келли подхватили ее. Тоже мне – женщина-пилот. Женщина, которая по воле обстоятельств или по собственной воле сделала из себя мужчину. А мы теперь что должны делать?
Я посмотрел на Келли. У него хоть какой-то опыт есть. Я знал, что он женат и у него две дочки. Но капитан только головой помотал.
На борту у нас обычный медик, в плане руку-ногу пришить, а нужен психотехник.
Мы занесли Влану в медотсек и тут же вышли. Втроем там не развернешься – тесно. Эмка хоть и приличная посудина, но не корт. Оставили девушку с медиком, понимая, что в чувство-то он ее сейчас приведет, а дальше что?
Келли тут же смылся: выяснить, куда вообще можно пристроить хотя бы в медицинском плане штатскую девицу без документов. Я остался подпирать дверь в медотсек. Нелепость ситуации меня раздражала.
Что такое вообще «девушка в космосе»?
Да не понять что!
Встреть я Влану где-нибудь в городе, я, может, и догадался бы. Но пилот! Это же сто процентов бесплодие и еще Хэд знает, что там бывает от жесткого излучения у женщин. Нашему-то брату, если захочется завести детей, никогда не известно наверняка, даст ли генетический департамент положительное заключение. А леди могут путешествовать в пространстве только в максимально защищенных условиях пассажирского транспорта. И то желательно уже в возрасте, не предусматривающем деторождение.
Женщина-пилот. Это было для меня чем-то невообразимым. Но чем больше я вспоминал ее глаза, тем больше хотелось зайти и хотя бы посмотреть на эти глаза еще раз. Что за шутки Рогатого?
«К Хэду!», – подумал я, развернулся и пошел искать Келли.
Странные разговоры.
Полчаса напряженных размышлений, прикидок и придирчивых осмотров Лина пришла к печальному выводу: на свидание идти не в чем. Абсолютно. Две половинки ее небогатого гардероба были диаметрально противоположны по стилю и не сочетались абсолютно.
Первая – рабочая одежда. Две темных мантии, одна золотистая для редких клановых церемоний. Завтра ее придется надевать на посвящение неведомой Дианы, будущей ученицы и приемной дочери по совместительству. Что еще… Три пары кожаных брюк, жилеты, налобные повязки, пояс… Лина представила лицо Лёша, когда она придет к нему в костюме наемницы. Бррр…
Вторую половинку шкафа занимали концертные костюмы, в которых на улицу выходить как-то неуместно.
Кроме рабочих прикидов обеих ее профессий в шкафу висели лишь несколько скромных блузок и неприметные джинсы.
Мда.
— Любуешься? – вдруг спросил за спиной тихий голос.
Лина рывком обернулась, на автомате вызывая по кинжалу в каждую руку.
— Хорошая реакция, — улыбнулась ее бабушка, грациозно выступая из переноса, — Недаром ты лучшая…
— Бабушка? Приветствую Вас, Хранительниица Пламени.
Ах как невовремя…
— Благословение Пламени с тобой, — негромко ответила Анна… и замолчала.
Темные глаза блеснули настороженно-удивленно, точно старейшая из фениксов узрела в облике внучки что-то необычное. Темные, несмотря на прожитые годы, брови женщины чуть дрогнули и нахмурились едва заметно. Пристальный взгляд, испытующий…
— Хранительниица? – напомнила о себе девушка, когда молчание затянулось..
Женщина порывисто вздохнула и улыбнулась – одними губами.
— Дай мне руку, девочка.
Все непонятнее и непонятнее…
Бабушка… нет, не бабушка, Хранительниица Клана Феникс ждала. Пристальный взгляд затягивал в непонятную глубину, протянутые ладони ожидали…
Неужели все так быстро кончится?
..Горячие пальцы соприкасаются.
Феникс настороженно замирает.
Взгляд – глаза в глаза…
— Девочка… Что ты делала вчера вечером? Нет, подожди… я и так знаю… Просто… нет, не понимаю, этого мало…
— О чем вы, Хранительниица? – выдерживать спокойный тон все труднее…И феникс ничуть не помогает – если б он и правда был птицей, она б сказала, что он шипит, встопорщив перья.
Анна медлит…
Закрыв глаза, она словно вслушивается в что-то понятное ей одной. Мягкое соприкосновение аур… и феникс окончательно перестает притворяться, что ему это нравится – яростный толчок, и острая боль заставляет вырвать ладонь и отшатнуться.
— Жадина, — улыбаются дрожащие губы Анны. Кажется, Хранительниице тоже досталось – она легонько растирает ладони, словно обожженные, — Я же ничего не отнимаю.
— Хранительниица?!
— Прости, детка. Это я твоему Фениксу. Дорвался наконец после той диеты, что ты ему устроила… Теперь ничего отдавать не хочет, даже при пробе нервничает.
— Бабушка, ты о чем?
— Ты хорошо себя чувствуешь? – вместо ответа спросила та, — Сердце как? Голова не болит?
— А у вас? – рассердилась Лина.
— Дерзишь, значит все уже в порядке, — усмехнулась бабушка, — Ты… отдохни пока, хорошо? Мне надо поговорить с твоей… с главой клана.
— Не понимаю.
— Я тоже… — бабка посмотрела на все еще распахнутый шкаф и покачала царственно-красивой головой, — Так не годится, девочка.
Лина перестала понимать что-либо вообще.
— О чем ты?
— Об этом безобразии, — вздохнула бабуля. В мгновение ока оказавшись у злосчастного набора негодных костюмов, Старшая Рода принялась ворошить содержимое шкафа, неприятно напомнив регулярно устраиваемые матерью обыски,. – А еще молодежь…
— Но…
Но прежде чем Лина успела понять, с чего б это вдруг бабушка решила заняться таким неподобающим ее званию делом, Анна уже выдернула из шкафа черные кожаные брюки и алую кофточку из концертного наряда танцовщицы.. Довольно прицокнула языком и выхватила откуда-то из глубины легкий розовый шарф, прилагающийся к сари.
— Вот так. А завтра, будь добра, сходи в магазин и купи что-нибудь более… подходящее для свидания.
— Бабушка!
— Платье. Цвет – слоновая кость, — безапелляционно изрекла старейшая. – Простое, но изящное. С подходящим декольте. И босоножки. И все, что полагается.
— Свидание… — растерянно повторила Лина, ибо других слов у нее на тот момент просто не нашлось.
— Вот именно. Хм… скажи-ка… твой новый кавалер – не … хм… словом, это не такой высокий юноша с зелеными глазами? Немножко смахивает на эльфа…
Лина онемела.
— Ага, — кивнула внезапно обретшая телепатические способности бабушка, — Значит, он… Что ж, от судьбы, наверное, не уйдешь.
— О чем ты говоришь? – Лине очень хотелось добавить «адское пламя», но она чудом сдержалась.
— Потом. Если Лиз будет возражать, скажешь, я в курсе.
И она растаяла..
Лина ошеломленно проводила взглядом тающий в переносе силуэт.
Так.
И что это было?
Похоже, не только я сошла с ума…
Девушка молча обозрела неожиданно возникший наряд для свидания, и неожиданно ей стало весело. Надо ж, бабушка-стилист…
Она уже расчесывала волосы, когда по зеркалу пробежала искристая волна.
Это не Анна. И почему-то Лина сначала инстинктивно накинула мантию, а уже потом уже провела по окружности рукой, разрешая связь.
— Лина?
Лиз. Зла. Блин. Спокойней…
— Да?
— Лина, какие новости с твоим заказом?
Еще спокойней.
— Я информировала, что клиент пока не определился с видом смерти, так что…
Взгляд Лиз стал совсем недобрым.
— Я думаю, тебе будет приятно узнать, что он просит о встрече. Сегодня ночью. Не разочаровывай клан, Лина…
Еще два дня Есеня искал Полоза, в городе и за городом. Дыру в городской стене ему показали местные ребятишки, промышлявшие случайным заработком на базаре. Когда Есеня, вспоминая, как они с Суханом и Звягой добывали деньги на пиво, пришел на базар в надежде кому-нибудь подсобить, первый же толстомордый торговец указал ему на кучку мальчишек, которые мерзли за торговыми рядами. Есеня сначала не понял, что тот имел в виду, но быстро разобрался: они стояли в очереди на заработок. Парень постарше, примерно ровесник Есени, следил за соблюдением очереди, а чтобы получить право подрабатывать на базаре в течение недели, нужно было заплатить ему медяк или отдавать половину заработанного. При этом никто не платил мальчишкам денег, за четверть часа работы давали тонкий кусок ржаного хлеба. Есеня прикинул в уме, сколько можно таким образом заработать за день, и понял, что медяка это не стоит. На медяк можно купить больше фунта хлеба!
— Пацанов обираешь? — спросил он у своего ровесника.
— Не твое дело.
— Да ну? — Есеня сдвинул дурацкий платок на затылок. — А если я тебя выгоню отсюда, что будет, а? Они без тебя не разберутся?
— Может, и не разберутся, — нагло ухмыльнулся парень. — Оболеховских не спросили.
Ребятишек было человек пятнадцать, и совсем малых, лет по семь, и постарше — лет по двенадцать. На Есеню посмотрели сразу все: кто с недоверием, а кто — с откровенным восхищением. Однако по их взглядам сразу стало ясно, что разберутся они и без этого малолетнего деляги.
У Есени от голода кружилась голова, но вздул он парня крепко — недаром разбойники валяли его по земле и били шипастой гирей цепа. Впрочем, противник его на поверку оказался слабоват и распустил нюни, пару раз получив по носу. С малыми-то воевать все горазды! Есеня отобрал у него котомку с хлебом — не меньше фунта набрал, гад. Мелькнула мысль, что надо забирать хлеб и сматываться: даже вольные люди грабили крестьян, когда есть было нечего, — но совесть не позволила. Есеня честно разделил хлеб между пацанятами, стиснув зубы и зажмурив глаза, вздохнул и пошел с базара прочь. Есть хотелось невыносимо.
— Эй, погоди! — окликнули его вскоре. Он оглянулся: двое старших ребят догнали его по дороге к городской стене.
— Погоди. Нечестно это. Мы сложились. Вот, возьми, — мальчишка протянул Есене целую горстку отломанных корочек. В котомке лежали половинки кусков; видно, теперь их разломили еще напополам.
— Да не надо, — Есеня глотнул слюну и отвернулся. — Я ж не вымогатель. Я просто так…
— Возьми. Мы по четверти отдали, не по половине.
Соблазн был слишком велик, и Есеня не устоял.
— Слушай, а может, ты с нами останешься, а? — попросил мальчишка, когда Есеня переложил сказочное богатство в карман, а одну корочку сунул за щеку. — Мы бы тебя вперед пропустили.
— Не надо, — хмыкнул Есеня. — Работайте сами. А этого гоните прочь, вас же много, а он один!
— У него батя стражник, пожалуется еще…
— Ну и что? Не отдавайте ему ничего. А если отбирать станет, сами стражу зовите.
— Здорово! — улыбнулся мальчишка. — А тебе что, есть нечего?
Есеня пожал плечами.
— Так ты в мастерские иди. Нас не берут, мы маленькие. А тебя возьмут. Там кормят два раза в день. И серебреник в неделю еще платят.
— Сколько? — Есеня чуть не присвистнул: ничего себе! Это получается, батька его в пятнадцать раз больше зарабатывал?
— Серебреник в неделю. А что? Здорово. Хорошие рабочие по полтора получают. А мастера — бывает и по два.
Мальчишки и показали Есене выход из города, через заброшенную, полуразрушенную башню. Но и у перевозчиков его ожидало разочарование. Там не только никто не видел Полоза, они еще и отдали их с Есеней котомки страже для досмотра, а те, не будь дураки, умыкнули вещи, оставшиеся без хозяев. Сказали, что отдадут, если за ними вернутся. Врали, наверно. Еще бы, из одних меховых одеял можно было сшить шубу!
Полоз бы вытребовал вещи назад, а Есеня к страже подойти побоялся. Да и вообще, перевозчиков трясли чуть не по три раза в день, поэтому Есеня поспешил вернуться в город.
Он побывал на всех постоялых дворах Кобруча, и богатых, и совсем нищих. Дважды ему удалось раздобыть кусок хлеба, а однажды — кружку молока. В первый раз на постоялом дворе кухарка отблагодарила его за то, что он помог ей отогнать собак от свиных туш, привезенных и сложенных на морозе, во второй раз он выудил заплесневелую корку из отбросов, а молоко получил от молочницы — у ее тележки отвалилось колесо, и Есеня помог ей поднять бидон и приделать колесо обратно. Надо сказать, примерно на это он и надеялся, когда шел за ней в течение часа. Вообще, к концу третьего дня в Кобруче он сам себе напоминал бродячего пса, который кидается на голую кость с жадностью дикого зверя.
Он пробовал попытать счастья в богатых кварталах города, но оттуда его быстро выгнали ребята посерьезней базарного вымогателя. Даже доступ к мусорным ямам в богатых кварталах — и тот продавался. Нет, добывать пропитание в этом городе нужно было круглосуточно, чтобы не умереть с голоду.
Вторую ночь Есеня провел в конюшне «вольного человека», рядом с тонконогим конем — добродушным, но нервным: он вздрагивал от малейшего шороха и постоянно вскакивал на ноги, чутко прислушиваясь к звукам ночи. Но в другой раз пробраться туда не удалось: «вольные люди» гуляли всю ночь, сад был полон огня и смеющихся дамочек легкого поведения. Это был единственный сад, в решетке которого Есеня нашел дыру. Поэтому третью ночь, голодный, вымотанный и несчастный, он промыкался на ногах.
К тому времени он уже догадался, что с Полозом что-то случилось, и когда рано утром ноги занесли его на юго-запад города, где стояли домницы, окруженные мастерскими, он подумал, что надо попытать счастья. Не умирать же здесь от голода и усталости!
Рабочие возле домниц быстро указали ему, где найти управляющего.
Управляющим оказался хмурый дядька с кустистыми бровями, сдвинутыми к переносице, — словно он был недоволен тем, что кроме него в этом мире есть кто-то еще.
— Что умеешь? — спросил он Есеню.
— Молотобойцем могу быть.
Управляющий расхохотался.
— Вон молотобойцы сидят, видишь? — он показал пальцем на двух здоровых парней, ростом и комплекцией не уступавших отцу Есени. — Трехпудовые крицы отжимают. Еще что можешь?
— Булат варить.
Управляющий поморщился и махнул рукой.
— Я «алмазный» булат умею варить. Честно, — обиделся Есеня.
— Не смеши меня. Еще что-нибудь?
— Отжигать, закалять, отпускать. Я хорошо металл чувствую.
— У нас на то мастера есть. Ладно, есть одна работа, повезло тебе — позавчера выгнали одного лентяя. Зубилом умеешь работать?
— Конечно.
— Крицы отжатые надо делить на части. Сами кузнецы не справляются, будешь помогать. Работа начинается в семь утра, заканчивается в девять.
— Утра?
— Вечера, дубина. Два перерыва: на завтрак — в десять часов, на четверть часа, и на обед — в четыре, на полчаса. Ужинаешь сам. Спать будешь в бараке, если ночевать негде. Ведь негде?
— Негде… — вздохнул Есеня.
— За ночевку в бараке по два медяка из жалования вычитать будут. Платят один серебреник раз в неделю, если работал хорошо. Ну, а до конца недели не дотянул — не обессудь.
Есеня прикинул: это из пятидесяти медяков четырнадцать у него вычтут только за ночлег. Ничего себе! Но он слишком сильно хотел есть, а время как раз двигалось к десяти часам, так что торговаться не имело смысла.
Мастерская показалась ему огромной. В ней стояло не меньше десятка горнов и наковален перед ними, но все кузнецы занимались одним и тем же: отжигали железо и из бесформенных четвертинок делали заготовки разной формы, каждый — своей.
Управляющий передал Есеню «мастеру», который сам ничего не делал, только ходил между наковальнями и командовал кузнецами. Мастер этот Есене сразу не понравился: уж больно напоминал вымогателя с рынка — такая же довольная толстая рожа. Есеню он поставил к верстаку, заваленному пудовыми лепешками железа — крицами. Оказалось, в сутки с домниц выходит около сорока пяти пудов чистого железа.
— Не будешь успевать — без обеда оставлю, — губы мастера расползлись в презрительной гримасе. — Если замечу, что без дела сидишь или опаздываешь с перерывов — бить буду, как собаку, понял?
— Чего ж не понять… — прошипел Есеня. Сытый голодному не товарищ… Пользуются, что людям податься больше некуда.
Стучать ручником по зубилу было проще, чем махать молотом, но Есеня еле стоял на ногах, так что за час, оставшийся до завтрака, порядком утомился. И разделить ему удалось только две крицы, правда, каждую на шесть частей.
Однако завтрак окупил все его мытарства и на время примирил с несправедливостью: ему навалили, как и всем, полную миску пшенной каши с кукурузным маслом и дали ломоть хлеба в четверть фунта весом. Хлеб он приберег напоследок, потому что догадался: всего сразу ему не съесть. И точно: через полчаса живот скрутило острой болью, и, к неудовольствию мастера, пришлось бегать в нужник раз пять подряд.
Потихоньку Есеня немного освоился и начал смотреть по сторонам. Мастер, оказывается, не просто шатался по мастерской, польза от него все же имелась: он следил за кузнецами, которые ничего не понимали в том, чем занимались, или делали вид, что ничего не понимают. Их постоянно приходилось одергивать, чтобы вовремя вынимали заготовки из горна, и вскоре Есеня понял, что они нарочно держат заготовки на углях: работать мехами было легче, чем молотом. Это показалось ему нелепым и странным — разве можно так обращаться с железом? Конечно, пережог был бы заметен сразу, но из хорошего железа так легко сделать плохое, достаточно перегреть его совсем чуть-чуть!
Хлеб он съел задолго до обеда и успел проголодаться снова. Несмотря на лязг десятка молотов, спать ему хотелось невыносимо, и держался Есеня из последних сил: лишиться обеда он боялся больше всего. Промахиваясь мимо зубила, Есеня отбил все пальцы, а количество криц нисколько не уменьшалось: с домниц приносили новые и новые. Мастер недовольно поглядывал в его сторону исподлобья, и взгляд его не обещал ничего хорошего. Когда Есеня очередной раз саданул себе молотком по пальцам и присел от боли, выронив зубило, тот подошел, врезал Есене по затылку и коротко бросил:
— На дело смотри, а не по сторонам.
Есеня сжал губы и промолчал, хотя ответить очень хотелось. Если бы не обед… Вот после обеда он бы точно ответил…
На обед дали похлебки с маленькими кусочками мяса, миску каши пополам с брюквой и большой кусок хлеба, который Есеня припрятал за пазуху.
Ели под навесом, на улице, и не только люди из мастерской, но и с домниц. Раздавала еду хорошенькая повариха, лет двадцати пяти — кругленькая и розовенькая. Откуда такая взялась? Женщины в Кобруче преимущественно были худыми, мосластыми. Есеня решил, что с ней нужно познакомиться. Но потом, попозже.
Из-за стола вставать никто не торопился — все отдыхали до конца перерыва. Но когда поднялись с мест, мастер вдруг крикнул:
— Переплут!
Кузнец, мужчина лет тридцати, который в мастерской стоял рядом с Есеней, втянул голову в плечи.
— Зачем хлеб с собой взял? — спросил мастер.
Есеня посмотрел в потолок — оказывается, и хлеб с собой брать нельзя!
— Я деткам, — пролепетал кузнец. — Немножко, им же хочется…
— Деткам молотом махать не надо. Тебя кормят, чтоб ты до конца смены работать мог. Давай, быстро достал и съел!
Кузнец, вместо того чтобы возмутиться, покорно вытащил из-за пазухи хлеб и начал молча жевать его на глазах у всех. Ну как батя перед благородным Мудрословом! Да точно, они тут все ущербные! Есеня стиснул зубы, не зная, жалеть ему кузнеца с голодными детьми или презирать. По щекам кузнеца потекли слезы, и хлеб застревал у него в горле: он кашлял, давился и ел.
Примерно через час, когда мастер отлучился на несколько минут, Есеня подошел к Переплуту и потихоньку протянул ему свой кусок хлеба.
— На, возьми. Только спрячь как следует.
Переплут посмотрел на Есеню, ничего не понимая, но хлеб взял и сразу спрятал поглубже за пазуху. Похоже, он так удивился, что не догадался сказать спасибо. Но потом, через минуту, сам подошел к верстаку:
— Знаешь, я прихожу, а они виснут на мне, все трое. Папка, кричат, пришел. А тут я им хлебца… — он улыбнулся, глупо и застенчиво.
Ущербные. Хоть и улыбаются, все равно ущербные! Есеня кивнул и снова начал стучать по зубилу. Рука отваливалась, и в голове звенело — он никогда в жизни столько времени не работал и никогда в течение стольких часов не слушал звона десятка молотов. И если сначала он ждал обеда, то теперь надеялся на сон в бараке, наверное, только поэтому продолжал махать молотком.
До барака его проводил мастер и велел старосте определить Есене место. Конечно, место ему досталось не лучшее — у самой двери и далеко от печки-времянки. Но Есеня свалился на деревянные нары тут же, не раздеваясь, накрылся куцым одеяльцем и заснул. Это на следующий день он заметил, как в бараке воняет немытыми телами, и как мало тепла дают печки, и как тесно стоят нары — впритык друг к другу, в четыре ряда.
Утром кто-то толкнул его в бок:
— Эй, мы уходим. Ты спать будешь или работать пойдешь?
Есеня ничего не понял, ему казалось, что прошло всего несколько минут, и за окном было темно. Но обитатели барака — в основном люди молодые — давно оделись и выходили на улицу, зевая и почесываясь. Очень сильно хотелось есть, и отваливалось правое плечо.
Проработав три дня, Есеня понял, почему весь город напоминает ему сонных мух, и почему никто не пожалеет голодного и бездомного, и почему виселица для них — любимое развлечение. Потому что от такой жизни можно сойти с ума или превратиться в ущербного — кому как больше нравится. Есеня жил сначала до завтрака, потом — до обеда, а потом — до отдыха в теплом бараке.
Вечером он падал на нары и засыпал, хотя большинство работников еще долго шумели — играли в кости чаще всего. Все они приехали из деревень на зиму и все копили деньги. Есеню от них тошнило. Утром он просыпался от озноба и с ужасом думал, что ему предстоит еще один такой же кошмарный день. Да лагерь разбойников был раем по сравнению с этим про́клятым местом! Если бы не надежда рано или поздно встретить Полоза, Есеня бы, наверное, решил повеситься. И теперь по ночам ему снилось, как Полоз приходит за ним в барак, будит и ведет за собой на чистый постоялый двор, где в кружки наливают подогретое вино и кормят жареным мясом.
К зубилу он приноровился и теперь, когда крицы кончались, мог смотреть по сторонам, пока с домниц не приносили новую. Мастер, похоже, вовсе не ожидал от него такой прыти, а Есеня всего лишь догадался, в какие места и как надо стучать. Да и силы у него прибавилось — хоть ел и не досыта, но ведь и не голодал. Нельзя сказать, чтоб успех Есени обрадовал мастера — похоже, он лишился возможности стучать ему по затылку и сильно об этом горевал. Впрочем, освоившись, Есеня тоже стал показывать зубы, и не раз оплеуха мастера натыкалась на вовремя поднятый локоть.
А когда Есеня начал смотреть по сторонам, мастеру и вовсе пришлось несладко: Есеня все время совался не в свое дело, раздавая советы кузнецам.
— Переплут! Вынимай! Ну посмотри, она же оранжевая уже! Ты чё, не видишь, что ли? — орал он, перекрикивая шум. — Тешата! Ну что ты по ней стучишь, она холодная, ты ж ее рушишь просто!
Мастер бесился, но возразить не мог. И кузнецов его советы злили: никому из них не было дела до того, хорошо или плохо они куют заготовки, главное, чтоб мастер не придирался. Есеня искренне потешался над их недовольством — надо же было как-то развлекаться в этой невыносимой рутине! Мастер долго вынашивал план мести и после обеда в субботу, когда до получения денег оставалось всего несколько часов, заловил Есеню с куском хлеба за пазухой на входе в мастерскую — Есеня хотел приберечь его на воскресное утро.
— Так, Горкуныш, быстро достал хлеб и съел.
— А я не хочу, — оскалился Есеня: давиться хлебом на глазах у всех, как это делал Переплут, он не собирался.
— А я сказал — быстро! Достал и съел!
Есеня вынул кусок из-за пазухи и швырнул его на верстак:
— Подавись своим хлебом.
— Ах ты козявка желторотая! Ты как со мной разговариваешь?
— Так же, как ты со мной!
— Сейчас я тебя научу, как надо со мной разговаривать, — мастер выдернул из-за пояса толстую веревку, которая служила ему вместо плетки, и наотмашь хлестнул Есеню по лицу. Но не тут-то было — Есеня вмиг припомнил Полоза и лихача в трех шубах с кнутом. Если Полоз может, то почему бы не попробовать самому? Он выставил руку вперед: веревка обвилась вокруг руки, обожгла запястье и содрала кожу, но Есеня крепко зажал ее в кулак и с силой рванул к себе. Мастер не ждал ничего подобного, да от кого — от мальчишки! Веревка оказалась в руках у Есени, и четыре дня затрещин, придирок и издевательств над кузнецами потребовали немедленного отмщения. Он успел хлестнуть мастера несколько раз, и тот мог только прикрывать голову руками с криком: «Держите его!» Кузнецы не торопились помогать мастеру, но и ослушаться не посмели: веревку у Есени нехотя отобрали, а потом задрали рубаху, и мастер располосовал ему спину от всей души. Есеня прокусил губу, но не порадовал мастера даже стоном, убеждая себя в том, что батька, бывало, бил больней.
— Вон из мастерской! — рявкнул мастер, опустив веревку. — Чтоб я тебя здесь больше не видел!
— С радостью, — ответил Есеня сквозь зубы и сел. Надо только набраться сил и встать на ноги: ему это было не впервой. Он одернул рубаху и поднялся. Кузнецы смотрели на него равнодушно и, похоже, радовались тому, что затянулся перерыв на обед. Ущербные. Все как один. Есеня забрал фуфайку и платок, изобразил на лице усмешку и махнул им рукой.
— Счастливо оставаться, ребята!
Никто не сказал ему ни слова, его даже не проводили взглядом, расходясь по рабочим местам. Есеня прошел мимо домниц, помахав рукой круглой поварихе, собиравшей посуду, проскользнул за ворота и только тут почувствовал обиду, жгучую, как ссадины на спине. Ни медяка ведь не заплатили! И если бы потребовал — погнали бы взашей. И недоработал-то всего ничего.
Надевать фуфайку было больно, но поднимался ветер, и с неба потихоньку сыпал снежок. Есеня прислонился к забору, пережидая, пока боль слегка утихнет, а потом медленно пошел вперед, поводя ободранными плечами.
До темноты оставалось немного времени. А с другой стороны — гори оно синим пламенем, это зубило! Лучше шляться по улицам, чем весь день стучать молотком. Сам виноват — продался за миску каши. Четыре дня молчал, и на́ тебе!
Ничего, можно и тут что-нибудь придумать! Снова пришла в голову мысль продать сапоги. Между прочим, шесть недель в мастерской работать за такие деньги. Но Есеня только скрипнул зубами: как без сапог идти в Урдию? Что ему скажет Полоз? Шапку потерял (а ведь шапка — память о Забое), да еще и сапоги продать? Нет, надо выкручиваться как-нибудь без этого.
Две ночи Есеня ночевал в конюшне, рядом с тонконогим конем. Конь к нему привык и не так дрожал и нервничал, как в первый раз. Он чем-то напоминал Серка, только Серко был круглобоким и мохноногим, но тоже добрым и охочим до ласки.
Дома даже в конюшне спать — и то было бы лучше… Серко толстый и теплый, ляжет на бок и валяется до самого утра. И сено там лежит. А здесь непонятно, где они прячут сено. Кормушка пустая. Неужели кормят лошадок только овсом? Эх, горсточку овса бы сейчас сжевать!
В первую ночь Есеня еще держался, потому что был худо-бедно сыт. А на вторую, когда за весь день съел только кочерыжку от капусты, брошенную кем-то мимо сточной канавы, не выдержал: расплакался на шее у тонконогого коня. Конь его жалел — лошади вообще звери к чужому горю чувствительные, не то что ущербные кузнецы из мастерской или жадные тетки с базара. Есеня плакал тихо, чтоб никто его не услышал. И от голода, и оттого, что спина саднит и ноет гораздо сильней, чем накануне, и от холода, и оттого, что если его здесь поймают, то в лучшем случае изобьют до полусмерти, а в худшем — отдадут страже. И все это коротко выражалось двумя словами: хочу домой.
Конь терся мягкими губами о его мокрые щеки, словно хотел вытереть слезы, и тихо ржал.
— Что, коник? Тебе меня жалко? Тебя вот овсом кормят… А меня? — шептал Есеня. — Домой хочу, слышишь? К мамке, к батьке хочу. Батька, если и вздует, все равно пожрать даст. Хорошо тебе, лошадь…
Конь вдруг подтолкнул его легонько в грудь, Есеня пошатнулся, отступил на шаг и уперся спиной в кормушку.
— Чего толкаешься? Есть хочешь? Так у меня нету ничего. Тебе, небось, полную кормушку насыпают.
Есеня оглянулся с сожалением и тут увидел на дне кормушки что-то светлое. Он с удивлением сунул туда руку и нащупал целую горку острых, продолговатых зерен! Овес!
— Коник… — прошептал он. — Это ты мне оставил? Какой же ты… люди жадничают, а ты…
Рано утром Есеня начал кашлять и поскорей выбрался из конюшни, пока его никто не услышал. Карман фуфайки был набит овсом, и это немного обнадеживало.
На улице подвывал ветер и шел снег, пролетая мимо красивых застекленных фонарей, залепляя лицо и набиваясь за шиворот. Спина болела — ссадины воспалились и приклеились к рубахе, да еще и кашель не давал покоя. Есеня совсем не знал, куда теперь идти. Найти Полоза он не надеялся, добывать еду при полном кармане овса особого смысла не имело. Единственное — очень хотелось снова встретить молочницу, и чтоб у ее тележки снова отвалилось колесо…
Пошатавшись по улицам до рассвета, молочницу он действительно встретил, но тележка ее, как назло, оказалась крепкой. Есеня часа полтора ходил за ней следом, а потом не выдержал и подошел.
— Тетенька… Вам не надо помочь? — спросил он хрипло.
Молочница сначала шарахнулась от него, но потом смягчилась.
— Да чем же ты помочь-то собираешься? Молоко я распродала, бидон пустой.
— Ну, а по дому там… Снег убрать или дрова наколоть?
— Да что ты, мальчик! У нас на то есть работники. И снег сгребать, и сена принести, и в коровниках прибрать. Управляющий никого больше не пустит…
Вот как… И там — управляющий. Есеня кивнул и поплелся прочь. В Олехове над молочницами управляющих не было, может, поэтому и молоко покупали все, а не только «вольные люди».
Он сходил на базар и, как ни странно, снова увидел стайку мальчишек во главе с их вымогателем. И этот — управляющий! Драться не хотелось, и Есеня потихоньку ушел.
Он походил под окнами городской тюрьмы, стоящей напротив дома городских старшин, всматриваясь в ее узкие, как бойницы, окна. Интересно, Полоз там — или его убили? Или отправили в Олехов? Думать так не хотелось, и Есеня выбросил эти мысли из головы.
На улице с домами сплошной стеной он засмотрелся в окно кабака для богатых. Шел снег, а на каждом столике внутри в прозрачных кувшинчиках стояли живые цветы. Где они их взяли? Привезли из жарких стран, где всегда лето? Но ведь цветы завяли бы по дороге… Но тогда можно было бы везти их вместе с землей, в теплом ящике. Чтоб они не вяли. А впрочем, зачем такие сложности? В теплом ящике они могли бы простоять и здесь, с самого лета.
Рассуждая об устройстве теплых ящиков для цветов, в стекле он увидел свое отражение и едва не отпрянул назад: глаза глубоко провалились, словно кто-то наставил ему синяков, отросла щетина, свалявшиеся волосы выбивались из-под смешного платка. Скулы резко выступили над запавшими, худыми щеками, губы обветрились и выделялись на лице красным размазанным пятном. Да, неудивительно, что молочница от него шарахнулась.
Он оторвался от стекла и пошел дальше, как вдруг сбоку раздался крик:
— Балуй!
Есеня невольно оглянулся и только потом вспомнил, что никто его здесь так назвать не может: Полоз называл его обычно Жмуренком. Он совсем забыл про медальон и про опасность попасть страже в руки!
— Балуй, постой! — снова услышал он и тут увидел Избора. Ничего себе! Вот уж кого он не ожидал тут встретить! А что ему надо? Наверняка хочет отобрать медальон, чтобы отдать его в хорошие руки! Есеня беспомощно огляделся — на улице было много людей, и стража разгуливала неподалеку. Да Избору стоит только кликнуть стражников, и все! Все напрасно!
Есеня попятился, развернулся и побежал. Какая нелепая улица, совершенно некуда свернуть! Со всех сторон — высокие дома. Это не заборы, через любой из которых можно перемахнуть и затеряться! Есеня оглянулся и увидел, что Избор бежит вслед за ним.
— Погоди, Балуй, погоди! Да не бойся же!
Ага, «не бойся»! Щас! Такой Есеня дурак!
Он побежал еще быстрей. Кашель мешал ему дышать, ноги заплетались — он и без этого чувствовал себя усталым. Улица закончилась широкой площадью, и Есеня, перебежав на другую сторону, нырнул в лабиринт узких улочек, перепрыгивая через сточные канавы и оскользаясь на льду, припорошенном снегом.
— Балуй, не бойся! Постой, погоди! — Избор не отставал ни на шаг, и как Есеня ни петлял, как ни старался свернуть до того, как тот покажется из-за поворота, — все равно не успевал.
Он перебежал еще одну площадь — дыхания не хватало, внутри все сипело и похрипывало — и снова попал в лабиринт. Ну когда же Избор отстанет?
Этот лабиринт оказался более запутанным, и улочки в нем были у́же и короче. Есеня сделал последний рывок, понимая, что если не оторвется сейчас, то больше убегать просто не сможет.
— Балуй! — Избор тоже задыхался и к последнему рывку оказался не готов.
Есеня слышал его топот и шумное дыхание, но успел повернуть раньше, а потом еще раз и еще.
Как он оказался на главной площади? Ведь бежал совсем в другую сторону? Он приостановился: легкие разрывались и снова заболел бок, как во время болезни. Площадь слишком большая, и людей на ней немного, он не успеет перебежать на другую сторону. И вдруг…. Знакомая шапка с собольей оторочкой, полушубок с пятном на правой лопатке… Да он столько дней подряд смотрел в эту спину, пока брел по лесу!
— Полоз! — заорал Есеня во все горло и бросился через площадь вперед.
Верховод оглянулся, остановился и подхватил Есеню, который буквально свалился ему в руки.
— Жмуренок! — улыбнулся тот, взяв его за локти. — Ты что тут бегаешь?
Есеня ничего не мог сказать, кашляя и шумно втягивая воздух: он мотал головой, терся щекой о жесткий полушубок и почувствовал, что плачет.
— Ну, ну… Балуй… — Полоз обнял его и похлопал по спине. — Пойдем отсюда поскорей, пока никто нас не остановил.
— Полоз… я… — бормотал Есеня сквозь слезы.
— Тихо, тихо… Смотрю, шапку продать догадался?
— Не, я ее потерял, — всхлипнул Есеня, — еще тогда…
— Да ты что? А что ж ты ел? Где ты спал?
— Я… ну… по-разному.
— Дурачок, — Полоз развернул его, прижал к себе плечом и повел в сторону широкой улицы. — Что ж ты сапоги не продал, а?
— А как же… как же в Урдию идти без сапог? — снова всхлипнул Есеня.
— Эх, ну какой же ты дурак, Жмуренок! — Полоз прижал его к себе еще тесней и нахлобучил ему на голову свою шапку, прямо поверх платка. — Да сейчас бы пошли и купили тебе этих сапог хоть пять пар!
В столовой богатого постоялого двора, куда Есеня приходил в поисках Полоза еще в первый день, подавали подогретое вино и жареное мясо. Они с Полозом сидели в углу, у очага, под масляной лампой, и Есеня прижимался спиной к теплым кирпичам. Спину саднило, но тепло было дороже.
Он рассказывал Полозу о своих злоключениях, и тот кивал, иногда переставая жевать от удивления. Теперь Есене стало весело, и рассказ ему самому мрачным не казался.
— Иду, смотрю — кочерыжка. Вот так просто лежит кочерыжка, и никто ее не ест! Ну, думаю, зажрались кобручане. Стрескал и не подавился!
Полоз качал головой; он тоже проголодался и наворачивал мясо за обе щеки. Есеня же наелся очень быстро — ну ни кусочка больше впихнуть в себя не мог. И горячее вино, от которого приятно кружилась голова, не помогало.
— Ты как себя чувствуешь? — спросил Полоз, пристально всматриваясь в его лицо.
— Нормально. Честное слово, нормально. Даже кашель прошел.
— Пойдем-ка, я спать тебя уложу…
— Да ты что! Еще же день! — Есене было так хорошо сидеть тут и гордо посматривать на хозяина, который сказал ему когда-то, что его друзья сюда не заходят! Только хозяин, похоже, его не узнал.
— Не спорь. Вечером еще раз придем — как проголодаешься, так сразу и придем.
Впрочем, от вина и мяса в сон Есеню и вправду потянуло, и он решил, что ничего страшного не будет, если он немного поспит.
Полоз спросил у хозяина барсучьего сала, и тот с готовностью принес горшочек: хозяин все делал с готовностью, о чем бы Полоз его ни просил. И наверх проводил, сам лампу нес, и комнату выбрал самую теплую, уже протопленную. Сволочь! За деньги — и любезный, и услужливый. А без денег — иди отсюда, здесь не подают!
Кровать с мягким матрасом и теплым стеганым одеялом привела Есеню в восторг. Это не нары, и не конюшня, и даже не шалаш!
— Эй, совсем одичал? — усмехнулся Полоз. — Раздевайся, в кроватях раздетыми спят. И салом тебя надо растереть, чтоб не кашлял. Вечером велю хозяину воды нагреть, помоемся.
Есеня с готовностью скинул рубаху и рухнул на живот, похихикивая от радости.
— Ого! — Полоз присел рядом с ним на кровать. — Ничего себе. Тут не сало нужно, а мята и подорожник. Больно?
— Да ерунда.
— Погоди. Сейчас спрошу хозяина. Позеленело все, смотреть страшно.