Это было давно, в самом начале еще всего этого затяжного идиотизма. Айвен тогда так и не смог сразу сам начать трепаться — да что там, просто струсил, давайте уж называть вещи своими именами! Малодушно решил пойти на компромисс с собственной совестью и отдать инициативу в чужие руки. Если, мол, Бай сам начнет — ну, значит, и у Айвена совесть чиста, он давно готов и мало этому засранцу не покажется. И ждал — подходящего случая и намеков.
А намеков все не было. И Бай так ни разу и не пришел за вот уже две недели с извинениями (или за извинениями, да какая, в сущности, разница?! Главное — не пришел…).
Необходимость постоянно держать морду кирпичом и быть готовым выдать тщательно отрепетированное недоумение дико выматывала, и в конце концов Айвен не выдержал. У Форбреттенов, кажется. Да, точно. Сейчас уже и не вспомнить, по какому поводу там была вечеринка и почему он счел необходимым на ней присутствовать. Лучше бы дома сидел. Все полезнее.
Потом-то он понял, что ошибся и никакого намека в словах Рене тогда не было и в помине, просто показалось, потому что слишком долго ждал и был уверен, что вот-вот, слишком боялся не успеть отреагировать правильно. Ну и успел. Отреагировал. Небрежненько так, со снисходительным презрением, как готовился, выдал тщательно отрепетированный экспромтик про сидорову козу. То есть форратьеровскую. Идиот.
Какого свалял дурака, он понял еще на середине фразы. По все более округляющимся глазам самого вроде как бы намекавшего Рене и совершенно ошарашенному лицу Формонкрифа — если уж даже такой сплетник не в курсе, значит, сплетни и не было вовсе. Этот засранец Бай по каким-то одному ему ведомым причинам ничего никому не сказал, и Айвен, получается, сам дурак, потому что слово не воробей и его невозможно сожрать обратно. Вот же черт…
Пришлось быстро сводить все к якобы шутке — «Ну это так, конечно, чисто теоретически!» И они вроде как даже смеялись и говорили, что шутка весьма удалась. А он гадал — поверили? Или только сделали вид? И злился на себя за длинный язык, а еще больше — на Бая. За то, что тот так и не пришел на поговорить и тем самым буквально вынудил Айвена наделать глупостей…
А потом Айвен повернул голову. И увидел Бая. То ли только что подошедшего, то ли уже давно стоявшего рядом.
И на какую-то чудовищно долгую долю секунды показалось именно так — Бай давно уже тут стоит и слушает, может быть, с самого начала, что-то мелькнуло такое в его вечной кривоватой ухмылке.
Конечно же, это было не так. Ничего Бай тогда не услышал. Иначе он бы Айвена размазал по интерьеру с пейзажем — прямо там на месте и размазал бы. Так, как умел только он: умно, язвительно и наповал, ему для подобного вовсе не требовалось долго готовиться и репетировать перед зеркалом.
Нет, потом-то ему наверняка донесли эту шуточку. Но — потом. И можно было частично списать на искажение и утрирование при передаче. Каждый сплетник добавляет в сплетню капельку собственного яда, и Баю ли этого не знать. Наверное, он так и подумал. И ничего тогда не слышал сам. Иначе хоть как-то отреагировал бы, а не вел бы себя как ни в чем не бывало. И не был бы весь вечер таким же, как и всегда — наглым, ехидным, развязным и пошлым пронырой. То есть самим собою. Ничего он не слышал. Точка.
<i>Потому что если он слышал ту невыносимо злобную глупость, собственными ушами и без возможности иных трактовок, — он никогда не простит…</i>
Да где же эта чертова табличка? Снова Форратьер — и опять не тот. Спокойно, спокойно, беспокоиться уже поздно, а нервничать рано. До начала ужина уйма времени, слуги уже ушли, и никто сюда не войдет, сюда и Айвен-то не должен был заходить. Черт бы побрал этих Форратьеров, вот еще целая кучка, и все не те! А главное — в их размещении по столам если и есть какая-то система, то Айвен ее постичь не в силах. Ничего. Времени много, он все успеет. И найти, и…
Поменять таблички местами. Вернее, только одну табличку.