Когда Мария появилась на свет, Мадлен, как послушная, любящая дочь, воспитанная в страхе и почтении перед родительской властью, написала матери нежное, покаянное письмо, умоляя благословить ребенка.
Мадлен была уверена, что появление на свет девочки смягчит ее родителей.
Она даже мечтала о том, как вступит в родительский дом с малюткой на руках и как счастливые старики будут восхищаться красотой и здоровьем внучки. Ведь это было их продолжение, их кровь и плоть. Чего бы ни совершила дочь, какие бы запреты она ни нарушила, эта новая жизнь искупала все.
Это крошечное личико… малюсенькие ручки… Она так забавно морщилась, разевала розовый ротик… Как они могли устоять?!
Но они устояли. Я сам отнес это письмо в дом ее родителей и так же, как она, пребывал в радостном возбуждении.
Я только что ощущал на своих руках тельце новорожденной дочери. Я был так счастлив, что готов был призвать весь мир к восхищению и сорадованию.
Чудо, божественное чудо, и я к нему причастен! Ветер радости нес меня над мостовой. Я швырял эту радость горстями, как швыряют серебряную мелочь богатые сеньоры во время шествий и коронаций.
Но их кошельки быстро истощались, а моя сокровищница была бездонной. Я швырял ее содержимое к ногам каждого, кого видел, и грустные мрачные лица преображались. Я улыбался, и мне улыбались в ответ. Каждого встречного я воображал в светлых, блистающих одеждах, в солнечном венце, с крыльями удачи. Я осуществлял их мечты, осыпал их дарами, а каждый дом представлялся мне в цветочных гирляндах.
И дом на улице Сен-Дени я так же засыпал блестками и украсил праздничными огнями. Приблизился к двери с бронзовым молотком и прислушался. Внутри было тихо, ставни закрыты. Но стоит мне постучать, и все немедленно преобразится.
Я постучал. Дверь долго не открывали, затем служанка долго недоумевающе таращилась на меня в щель между створками. Лицо хмурое, заспанное, в оспинах. Но мне оно показалось чрезвычайно прекрасным.
Я твердил о том, что рад ее видеть, что румянец на ее щеках, как яблоневый цвет, что глаза удивительной глубины и мягкости, после чего она как-то даже смягчилась, порозовела.
Смущенно бормотала, что не может никого позвать, ибо хозяйка занята, но я был настойчив. Лучше бы мне послушать добрую женщину. Вручить письмо и поспешно удалиться. Проделать тот же радостный путь, а в самом его конце вновь неловко, с пугливой осторожностью взять на руки малышку. Не пришлось бы огорчать Мадлен. Но я не ушел. Я был слишком уверен в своем преображающем, радостном могуществе.
Служанка впустила меня в крошечный закуток перед лестницей и отправилась за хозяйкой. И та вскоре явилась. Высокая, сухопарая, в черном плисовом платье. Я вытащил из-за пояса письмо и, все еще радостный, бормоча приветствия, протянул его женщине, которую в тот миг искренне любил.
Выпалил, что у нас родилась дочь, что Мадлен просит благословить внучку, что как только она оправится от родов, готова засвидетельствовать свою любовь и почтение.
Мадам Аджани выслушала меня, взяла письмо, разорвала на четыре части и бросила мне в лицо. Я мгновенно осекся. И тогда я услышал ее голос. Сиплый и яростный.
У нас нет дочери. Есть шлюха, которая родила ублюдка.
Когда я вновь оказался на улице, меня поразила тишина. Я оцепенел. Радость померкла. Я был похож на щеголя, который, отправляясь на бал в шелковых чулках и лентах, был сброшен в сточную канаву.
Белый скрипучий шелк заляпан зловонной жижей. А вокруг дикий, глумливый хохот. Но я вместо хохота слышал голос: «У нас нет дочери. Есть шлюха…»
Что же я скажу Мадлен? Что я ей скажу?
Всю дорогу я едва волочил ноги. А у дома епископа долго топтался, не решаясь войти. Я даже пытался солгать, когда Мадлен взглянула на меня своими ясными, доверчивыми глазами. Но она сразу догадалась.
В ту ночь Мадлен долго плакала. Сдавленно, глухо. А я ничем не мог ей помочь. Притворялся спящим и слушал ее всхлипы. Сердце кровоточило от стыда и бессилия. Ведь это я был во всем виноват. Я один. Это я обрек их на сиротство.
С тех пор мы не вспоминали о доме на улице Сен-Дени. Изредка заходил Арно, мой свежеиспеченный шурин.
Отец выгнал его из дома вслед за сестрой, после того как тот попытался вступиться за Мадлен. Отец обвинил его в попустительстве сестре. Арно пришлось оставить университет и зарабатывать на жизнь младшим клерком в конторе некого мэтра Кошона.
Но он не пал духом, был весел, охотно нянчился с племянницей и пророчил нам всем великое будущее. Знает ли он, бедняга, что случилось? Если знает, то, вероятно, уже пожалел о своем дружеском расположении. Проклял не единожды. А для будущей встречи держит за поясом нож – для друга, предателя и убийцы.
Но как все-таки Мария оказалась в том доме?
Я превозмогаю свой страх и обращаюсь к герцогине. Она уже больше не враг. Она вестник.
– Как… как она там оказалась?
Герцогиня сразу чувствует перемену. Осажденные выбросили белый флаг. Она улыбается кротко, почти приветливо – принимает парламентера.
– Об этом лучше спросить Анастази. Это все ее рук дело. Моя придворная дама, как видно, решила поиграть в провидение. Отыскала девочку, доставила ее в дом бабки. Кстати, малышку взяла на временное попечение жена привратника. Женщина добрая, но, как я поняла, крайне стесненная в средствах. Полагаю, в ее планы не входило долговременное опекунство. Подыскивала сиротке близлежащий приют. Но заботой девочку не обделяла. Во всяком случае, та не умерла от голода и не простудилась.
А тут и Анастази со своей загадочной миссией пожаловала.
Отблагодарила добрую женщину парой монет и отправилась со своей находкой на улицу Сен-Дени, здраво рассудив, что поручать ребенка следует ближайшим родственникам.
Далее выяснилось, что эти в высшей степени милые, добропорядочные люди, истинные христиане, вовсе не горят желанием становиться дедом с бабкой.
Дочь, видите ли, покинула родительский дом и вышла замуж без их на то величайшего позволения и таким образом лишилась их родительского участия.
Но моей придворной даме каким-то образом удалось их убедить. Я даже догадываюсь – каким. Анастази умеет убеждать. Звон монет – непререкаемый аргумент.
Дед с бабкой приняли внучку и поклялись (заметь, Анастази не ограничилась простым словом), поклялись на святом Евангелии, что девочка будет окружена вниманием и заботой и, невзирая на все прегрешения ее матери, будет признана законной наследницей и удостоена имени Аджани.
И вот уже более двух недель она там. Ты доволен?
Что я мог возразить? Я получил то, что желал. Моя дочь в безопасности. Она не кричит от голода, не мерзнет, у нее есть крыша над головой. В том доме, где она живет, ее никто не любит.
Но какое это имеет значение? Главное, она жива. И я могу ее видеть. Могу взять ее на руки, могу прижать к груди, могу слушать стук крошечного сердца. Точно так же, как делал это совсем недавно. Детское невесомое тельце. Такое хрупкое.
Я снова смотрю на герцогиню. А она торжествующе ждет. Она знает, что победила.
– Смею ли я надеяться?..
Вот мы и вернулись к исходной точке. Она – божество, а я – проситель. Я там, где мне и положено быть, у последней ступеньки лестницы, коленопреклоненный.
Она отвечает не сразу, улыбается, тянет паузу. Это ее триумф, и она желает в полной мере им насладиться, распробовать, как редкое вино.
– Можешь, – наконец говорит она.
И не сводит с меня глаз.
Сначала изучает лицо, затем ее взгляд ползет ниже, с подбородка на шею, на полоску кожи, что не скрыта воротом сорочки.
Я чувствую это так же явственно, как если бы она сунула туда руку. Она, как рачительный хозяин, водит пальцем по карте только что приобретенного поместья, изучает холмы и тропинки.
Все это теперь принадлежит ей. Все это ее собственность. Мое тело больше не мое. Это ее вещь. И все, что с этим телом происходит, тоже ее. Боль, озноб, дрожь, усталость – все это ее. Она вправе сейчас стянуть с меня одеяло и скрупулезно изучать мою наготу, а я не посмею пошевелиться.
Она может взять меня сейчас, если пожелает. И я вижу, как она борется с соблазном сделать это. Я побежден. Только протяни руку и возьми. И рука ее тянется к самому уголку вышитого покрывала, чтобы откинуть его. Ее дыхание сбилось от неожиданного поворота. Но она себя превозмогает. Рано. Ей нравится предвкушать.
При всем своем могуществе и телесном нетерпении она все-таки женщина, ей нужно время, чтобы воображение довершило работу. Она будет распалять себя медленно, методично.
Только по истечении некоторого срока, уже ступив на край, она прикоснется ко мне.
Нет, она не будет спешить, и герцогиня тут же это подтверждает.
– Можешь. Как только окрепнешь. Ты еще очень слаб, а девочке нужен сильный и здоровый отец. Я немедленно распоряжусь привезти ее сюда, как только Оливье мне это позволит. Ты к тому времени встанешь на ноги, будешь хорошо есть и выполнять все его предписания.
Как много условий! Это значит, что свою дочь я увижу не скоро. Ей нравится эта игра, и она будет тянуть ее и тянуть. Почему бы ей не взять меня сейчас? Я стерплю, я справлюсь. Насилие будет коротким. Но, возможно, завтра я увижу свою дочь.
Однако герцогиня только гладит меня по щеке. И произносит почти ласково:
– Обещаю. Через несколько дней ты ее увидишь.
Вот уж год, как усну — так вокруг меня снова он.
Лес в моей голове, он — душа мне, и он же сон.
Я всю ночь брожу здесь среди стволов,
Забывая остатки людских бесполезных слов.
Я хватаюсь за мох, я травы держу в горстях,
Пока лес лозой прорастает в моих костях.
Пусть реальность всегда все свое берет,
Я-то знаю, настанет и мой черед.
Я как призрак, забытый смертью, совсем слепой,
Город чужд мне, душа моя ждет покой.
Я сегодня проснулась — постель вся моя во мху.
Если я не уйду, то обращусь в труху.
Написано 28 сентября 2018 года.
Братья Кортес объяснили, что произошло, местному начальнику полиции.
Тот воспринял ситуацию на диво спокойно.
— Вы хотите, чтобы я прописал вашу madre хозяйкой этого киборга? Хорошо. Пусть сеньора приедет, и мы это сделаем.
— Так просто? – удивился Хосе.
— А что сложного? У Джеффри Переса нет наследников, прошло уже шесть месяцев с момента его смерти. Все его уцелевшее имущество и так должно быть распродано. Так что жду вас, как только ваша матушка будет в состоянии ехать. Это вы хорошо придумали – киборга купить. Хотя лучше бы сиделку, но и DEX тоже ничего. Смените программу ему, и будет всем спокойнее.
Полицейский рассуждал исключительно практично. Киборг — вещь дорогая. Профессиональная сиделка стоит еще дороже. Перепрошитый DEX вполне для этой цели подходит. Зачем переплачивать, если полученный киборг совсем ненамного хуже фирменного? Неудивительно, что семья закрывает глаза, что это не Мary, он же им за бесплатно достается! Знал бы раньше, себе бы забрал. Полицейский тут же отбросил эту мысль, устыдившись.
Братья обрадовались, оставалось только решить последний вопрос. Как бы так не только маму привезти, а еще и киборга притащить. Сообщать сейчас, что тот куда-то удрал, было неразумно. А значит, искать его придется таки самим. Иначе полицейский мог заинтересоваться подробностями дела.
— А почему вы, кстати, обратились ко мне только сейчас? – задал полицейский очень неприятный вопрос.
Пришлось, сцепив зубы, признаться, что мама искренне верила, что раз прежний хозяин умер и наследников нет, киборг считается бесхозным и его просто можно оставить себе.
— Бывает, — добродушно отозвался страж порядка, — для пожилой сеньоры это простительно. Мы не будем вменять ей сокрытие чужой собственности. Хозяин мертв, забирайте этого киборга. Сколько ему лет?
— Ээээ,— Серхио и его браться сообразили, что не знают о Филиппе ничего, кроме модели и имени, — не знаем. Документов у нас нет, сами понимаете.
— А дата выпуска?
— Он называл, но я запамятовал.
Полицейский скептически посмотрел на троих Кортесов.
— Привозите. Завтра вас жду.
Кортесы снова оказались на улице и снова перед лицом проблемы – как искать DEX’а.
***
— Поехали домой. Я есть хочу, — буркнул Серхио. — Может, нам повезет и этот DEX уже выбрался из леса.
— Главное, чтобы обратно не удрал, когда мы приедем.
Удача была на их стороне. А точнее, на стороне Филиппа.
Исабель встретила их у дверей, держа Филиппа за руку. Совершенно не задумываясь, что если боевой DEX захочет сбежать, то уж она-то точно не будет ему помехой. Но она все еще не до конца осознала кто он, и поэтому держала за руку, как ребенка.
— Ну как? – спросила она, вкладывая в два слова все недовольство. — Доложили в полицию?
— Мам!
— Думали, я не узнаю, куда вы все втроем помчались?!
— Мама! Мы в город ездили. Завтра в участке нас ждут переоформить тебя новым владельцем.
Исабель смягчилась.
— Да? Тогда ладно.
— Но прежде, чем мы туда поедем, твой киборг должен нам кое-что рассказать.
— Ты меня спроси, я сама все расскажу.
— Ага, — фыркнул Хосе, — особенно в свете того, что о том, что это киборг ты узнала несколько часов назад.
— Ладно. Спрашивайте. Но не пугайте!
Филипп с колоссальным трудом сдержал смешок.
И чуть им не подавился, когда Серхио достал из кармана удостоверение.
На каждом удостоверении был специальный код, который, при считывании, активировал дополнительный блок управления, и киборг подчинялся человеку. Уровень подчинения мог быть различным, но игнорировать его было невозможно ни обычному киборгу, ни разумному.
— Идем в дом, — произнес Серхио, — и рассказывай, как дело было. От и до. Начни с информации о себе.
Удостоверение он положил на стол.
И увидел, как в карих глазах киборга мелькнул настоящий ужас. Это заставило его нервничать. Программа имитации личности помогала нормально общаться с киборгами, не испытывая раздражения от машинных ответов и кукольного выражения лица. Но при этом легко было забыть, что киборг ничего не испытывает, а лишь изображает и эмоции и мимику. Поэтому какие-то сильные эмоции казались неправильными. В тот момент, когда человек это понимал, оно злило или раздражало еще сильнее, чем полная безэмоциональность.
— Рассказывай! Не заставляй вызывать сервисную службу. И отключи имитацию личности.
Филипп выпрямился на стуле.
— Мне дали приказ расчистить и подготовить к засеву дальний участок у леса. Расстояние от основного дома – двадцать один километр. После завершения задания я вернулся к дому. Дом сгорел. Хозяин мертв. Меня забрала к себе Исабель Кортес.
— Почему тебя полиция не увидела, когда прибыла на место случившегося?
— Я выполнял приказ. Расчистить поле. Приказ был выполнен через двадцать семь часов после того, как пожар был потушен.
Исабель чуть подалась вперед, удивленная такой переменой голоса и выражения лица. Она была готова к чему-то подобному, но не ожидала, что все будет так… неестественно.
— Филипп?
— Программа имитации личности отключена.
— Вот это, мам, и есть настоящий Филипп.
В голосе Серхио, правда, не звучало ни злорадства, ни удовлетворения. Просто констатация факта. И никто не знал, каких усилий стоило Филиппу ничем себя не выдать.
У Исабель было свое мнение на этот счет, но она промолчала. Они успели поговорить с Филиппом, и он умолял ее не раскрывать его тайну даже сыновьям. Сейчас она никак не могла ему помочь. Было не очень приятно обманывать собственных детей.
— Пусть включает ее обратно. Она же не учит его обманывать, а у меня от такого голоса волосы дыбом встают.
Филипп рассказал совсем немного. Дату выпуска, данные о последнем владельце и больше ничего. Все, что могло быть в цифровой памяти.
Серхио задал ему несколько десятков вопросов, но не нашел повода придраться. И был этому сам несказанно рад. Было бы неприятно, окажись этот киборг неисправен.
Так что на следующий же день Исабель Кортес стала официальной его хозяйкой.
Братья Кортес уехали через день. Исабель проводила их до калитки, помахала рукой вслед флайеру и вернулась на большую веранду.
— Филипп! Где ты?
— Бегу!!
— Стой, торопыга. Прихвати мне плед, прохладно что-то. Слышишь?
— Я здесь, — плечи укутал теплый толстый плед. Заботливые руки завернули его концы, прикрывая ноги.
— Опять из окна прыгнул, — без укора пожурила она киборга.
— Я крепкий.
Исабель погладила его по руке. Филипп быстро пристроился на низкой скамейке около кресла, положил голову на колени пожилой женщины, приобняв ее ноги.
— Хороший ты мой. — Она перебирала темные пряди, привычно почесывая на висках и проводя кончиками пальцев ото лба к затылку. Филипп обожал эту незатейливую ласку. Он вообще любил прижаться к ней, словно грелся.
— Звонила ваша знакомая.
— Марта? Что сказала?
— Что приглашает вас на день рождения.
— Хорошо. Завтра начнем готовиться. Испечем пирог с ягодами.
— Исабель, а что это значит – день рождения?
Женщина почувствовала как Филипп напрягся.
— Это день, когда родился. У людей принято праздновать этот день.
— У меня нет дня рождения? – поднял голову Филипп.
— Есть, — Исабель ласково потрепала его по волосам, — ты это называешь дата выпуска.
— Семнадцатое сентября, — быстро ответил Филипп.
— Это и есть твой день рождения. Это всего через пару недель. Я успею приготовить тебе подарок.
— Правда?
— Конечно. Я хотела поговорить кое о чем.
— Да?
— Мы никогда не расскажем ребятам, что ты живой?
Филипп долго молчал.
— Я боюсь.
— Они не расскажут никому.
— Точно?
— Я знаю своих детей.
— Но они могут решить, что так будет лучше для вас.
Исабель тоже помолчала.
— Давай подождем немного и вернемся к этому через какое-то время.
— Согласен, — тут же отозвался киборг, радуясь, что у него в запасе осталось это некоторое время.
***
А дальше прошел год, и средний и младший сыновья Исабель выкупили землю бывшего соседа! Потребовалось время, чтобы собрать деньги, заключить договор с одним из институтов о том, что на ферме будут испытывать опытные культуры.
Основой их бизнеса стало выращивание множества ягод, в том числе таких, которые на Верону только завозили с других планет. Хосе Кортес давно был увлечен этой идеей, это же было темой его диплома. Для такого производства качество земли было и не так важно. Главное — правильный баланс подкормки, выбор ходового продукта и его стоимость.
И слава о ферме прокатилась по всей планете. И, конечно же, о ней заговорили в местной прессе. А потом и не только.
Именно на такое интервью и наткнулся в конце концов Томас.
За кадром, правда, осталось достаточно много.
Например, в статье только вскользь было упомянуто, что в деле участвует разумный киборг. Филипп открылся братьям Кортес спустя довольно большой отрезок времени, когда весь мир потрясла новость о закрытии “DEX-Company2 и началась кампания по борьбе за гражданские права киборгов. Мужчины потопали ногами, эмоционально попрепирались с матерью, обиженные, что та так долго скрывала от них этот секрет. Но так как Филипп уже год, как работал с ними на ферме, быстро успокоились. Зато с энтузиазмом принялись посвящать новоявленного «младшего» братца в суть мужских секретов.
Журналистка, бравшая интервью, с открытым ртом слушала эту историю.
— Что стало с Филиппом сейчас?
— А что с ним могло стать? – удивилась старая испанка. — Все с ним хорошо. Хотите увидеть его?
— Конечно, хочу!
Исабель поднялась с кресла и подошла к окну. Распахнула створку, выглянула, выискивая кого-то взглядом.
— Филипп!! Мальчик, подойди к старухе.
Журналистка увидела, как через двор легким быстрым шагом идет молодой мужчина, с которым она здоровалась по приезде и приняла за управляющего.
— Исабель? Вы меня звали?
— Вот наш Филипп, — Исабель погладила его по плечу, -— наша гордость. Без него не подняли бы мы ферму. За всем уследить, все упомнить.
Тот чуть кивнул, осторожно приобнял женщину за плечи.
— Мне просто очень повезло с хозяйкой.
Пометка в реестре DEX Company.
Филипп Кортес.
DEX-6 партия 325, год выпуска 2185, мужская модификация 2 типа, версия боевой программы 3.1.45
Код – фиолетовый.
Отметка о регистрации в статусе разумного киборга — 17.09.2189
Отказ от расторжения договора с владельцем – 17.09.2189.
Дата аттестации после прохождения обязательной программы социализации – прочерк.
Пометка в графе — отказ от обучения и посещения Центра. Регистрацию прошел онлайн.
Социализация на момент аттестации 9 из 10. Уровень установлен по совокупности данных о киборге.
Место проживания… Имя владельца…
Ловко взобравшись в кабину грузовика, припаркованного во внутреннем дворе завода по производству медицинского оборудования, Джуди захлопывает дверцу.
— Ну вот, мы выгребли со склада все, что там было. Надеюсь, другие группы тоже вернутся не с пустыми лапами.
— Я тоже надеюсь.
Заметив, как Ник любовно «оглаживает» взглядом её ладную фигурку, крольчиха ощущает прилив жара к ушам. Глупо было подозревать, что он не смотрит на неё как на девушку потому, что она не наряжается и не ведет себя женственно. Судя по некоторым признакам, в полицейском мундире она нравится ему не меньше, чем в вечернем платье.
— Ну что, поехали?
Кивнув, Джуди заводит двигатель, но не трогается с места. Внезапно обернувшись к напарнику, она приподнимается на сидении и награждает его поцелуем. Совершенно недвусмысленным поцелуем, в котором нет и намека на целомудренную дружбу. Ник замирает, перестав дышать; его сердце за секунду наращивает ритм вдвое, а чуть подрагивающие лапы неуверенно гладят её по спине.
Оторвавшись, она прерывисто выдыхает и с удовлетворением ловит потерявший фокусировку взгляд лиса.
— Ого! – он нервно смеется. — А ты не из тех, кто теряет время даром, Морковка.
Она пожимает плечами, лукаво улыбаясь; усевшись на место, плавно отпускает педаль тормоза.
— Это на удачу. А в целом – мы с тобой знакомы уже два с лишним года. Мы прикрывали друг другу спины, выгораживали друг друга перед начальством, напивались на корпоративных вечеринках. Мы живем вместе, в конце концов. Мне кажется, букетно-конфетный период отношений в нашем исполнении будет выглядеть довольно глупо.
— Ты неподражаема, Джуди Хоппс, ты знаешь об этом? – В голосе лиса столько обожания, что Джуди невольно делает глубокий выдох, стремясь выпустить распирающий грудную клетку воздух. – И что ты, интересно, во мне нашла?
Она заливисто смеется, чуть запрокинув голову.
— Не знаю. Ты красивый. Похож на морковку.
— Чего-о-о?
— Ну, правда ведь. Сам рыжий, а глаза зеленые.
Ник фыркает и помимо воли смеется следом.
— Ну… Такого я про себя еще ни разу в жизни не слышал. Если надумаешь меня съесть, хоть предупреди заранее.
***
Кажется, эта ночь длится бесконечно. Закончившаяся трагедией вечеринка у мэра, рассказ Нюхалса, срочная мобилизация всех полицейских в городе, рейды по городским складам медицинского оборудования в поиске ультрафиолетовых ламп – а на часах все еще четверть третьего. И общий сбор в точке назначения – вокруг заброшенного склада рядом с речным портом в районе Тропического леса.
Бывший инспектор Шерлок Нюхалс стоит, чуть расставив задние лапы, втягивает ноздрями пропитанный туманом влажный воздух, задумчиво щурится на луну, выползшую из-за облаков. Ночное светило смахивает на кусок несвежего сыра, и лишь чье-то богатое воображение способно дорисовать на его поверхности кровавые отблески.
Буйволсон приближается сзади – шумно переставляя костыли и отдуваясь. Нюхалс думает, как бы поделикатнее намекнуть упертому копытному держаться от эпицентра облавы подальше.
— Надеюсь, вы понимаете, инспектор, что я не могу доверить вам командовать операцией. – Буйволсон тяжко вздыхает перед тем, как произнести следующую фразу. – Я, к сожалению, вне игры. Но вы… Вы утратили мое доверие. Я собираюсь привлечь вас к ответственности за то, что вы использовали ресурсы полиции ради личной вендетты и намеренно утаивали от меня информацию.
Тот криво усмехается.
— Не сомневаюсь. Однако именно я отыскал логово монстра и лишь у меня есть средство, чтобы его остановить. Сейчас я нужен вам. Потом… Я готов понести наказание за свои действия.
— Убить. – Брови Буйволсона сходятся над переносицей. – У вас есть средство, чтобы его убить.
— Полноте, капитан. Вы же не можете всерьез задумываться об аресте.
— Я… я не верю во всю эту мистическую чушь. Однако жизни моих подчиненных для меня наивысший приоритет, а я видел на что способно это… существо. Так что действуйте, как считаете нужным. Я найду, что написать в рапорте.
Спустя полчаса под навесом у соседнего склада развернут импровизированный штаб операции. Тыкая в расстеленную на ящиках карту, раздобытую в администрации порта, Буйволсон отрывисто отдает распоряжения.
— Группа номер один заходит с севера, за старшего Вульфсон; группа номер два – Уайлд и Хоппс за старших – вы с центрального входа; группа номер три вход со стороны реки…
— Думаете, всего трех мобильных групп будет достаточно?
Все как по команде поднимают головы, и челюсти большинства присутствующих тут же падают вниз, а лапы судорожно тянутся к оружию – уж больно три фигуры, выросшие из мрака, напоминают их убийцу.
Ник и Джуди выскакивают вперед, становясь между полицейскими и нежданными гостями.
— Эй, все в порядке! Они пришли помочь!
Спустя несколько минут суматоха утихает и Альфаро Монтесумаку представляет своих спутников:
— Мигуэль Марш, Буч Сантано. Полагаю, наша помощь будет нелишней.
Нюхалс, один из немногих, кто не выглядит удивленным, вздергивает бровь.
— Хотел бы я знать, что заставило вас открыть свое существование миру после столь длительного затворничества. Но боюсь, на лишние разговоры у нас нет времени.
— Бладгрейв, в каком-то смысле, наша ответственность. К тому же, времена изменились. Пора выйти из тени.
Не теряя времени даром, Альфаро склоняется над картой и качает головой.
— С этой бумажкой только в туалет сходить, уж простите.
— Все, что нашлось у начальника порта. — Когтяузер сокрушенно разводит лапами, — Склады в этом секторе уже давно заброшены, в следующем году их собрались сносить.
— Вот что вам следует знать. – Лидер летучих мышей обводит когтем заброшенный склад на карте. – Ни один представитель нашего вида не станет обустраивать свое дневное убежище там, где нет хотя бы пяти выходов.
— Но логово монстра абсолютно точно там, — решительно заявляет Нюхалс, — — я лично проверил. И тут лишь три выхода.
— А подземные коммуникации вы принимали в расчет?
Нюхалс задумчиво почесывает подбородок.
— Вы полагаете… Но зачем проводить коммуникации в складское помещение? Хотя…, — Он шумно втягивает ноздрями воздух. — Мудя по запаху, это рыбный склад. Рыбу здесь могли не только хранить, но и проводить первичную обработку. Сливная канализация и водопровод в данном случае необходимы.
Альфаро кивает.
— Вы уловили мою мысль.
— В таком случае, — решительно заявляет Нюхалс, — мы внесем существенную корректировку в наш первоначальный план.
***
Чуть вздрогнув от промозглой сырости, Джуди прислоняется спиной к единственной сухой и чистой поверхности в радиусе доступа – стенке деревянного ящика, на котором установлены несколько ультрафиолетовых ламп. Запах канализации забивает ноздри; она старается дышать реже, все больше проникаясь сочувствием к напарнику и хищникам из их команды, чей нюх не в пример острее обоняния кролика.
Вокруг почти полная темнота, в которой смутно угадываются фигуры затаившихся по периметру полицейских. Включив смартфон, она рассматривает фото черного волка с крупной головой и широким лбом, чья шерсть, как и у Нюхалса, частично утратила свой природный оттенок из-за седины. Ник появляется из темноты, пристраиваясь рядом, вопросительно приподнимает бровь.
— Я тут подумала… Клыкарти тоже может объявиться. Надо быть к этому готовыми.
Ник коротко усмехается.
— Чую, Нюхалс сильно на это рассчитывает. Очень уж ему не терпится повидаться со старым другом. Что ж, пусть приходит. В конце концов, Клыкарти не обладает сверхсилой и его можно убить из обычного оружия. Или арестовать, если повезет. В отличие от этого древнего упыря. Уничтожим монстра – можно будет вплотную заняться Клыкарти.
— Как думаешь, почему он стал преступником? Он ведь изначально помогал полиции.
— Не знаю, Морковка. Наверное, кто-то изначально рождается с червоточиной внутри и неизбежно приходит ко злу.
Джуди качает головой.
— Нет. Не верю я в злодеев от рождения. Если бы то, кем мы родились, играло ключевую роль в наших судьбах, то я бы сейчас полола морковные грядки, а ты проворачивал бы махинации со своим расчудесным партнером.
— Возможно, ты права. А возможно…
— Тс-с-с… – Джуди прикладывает палец к губам. – Слышишь? Как будто шум наверху.
Ник прислушивается и кивает.
— Кажется, началось. Всем приготовиться!
Бывают временные промежутки, когда события следуют друг за другом взахлеб, словно норовя друг друга обогнать. За какие-то считанные минуты происходит столько всего, что потом ты прокручиваешь ситуацию в голове раз за разом, стараясь осмыслить и вычленить отдельные важные детали. Вот и офицер Николас Уайлд впоследствии многократно возвращался мыслями ко дню операции по поимке Трансильбургского монстра, стремясь понять, все ли он сделал правильно и можно ли было избежать ситуации, поставившей под угрозу жизнь самого близкого ему существа.
Крики и беспорядочные выстрелы, раздавшиеся наверху, прямо над ними, вдруг прерывает тот самый жуткий пронзительный вой, ранее звучавший на злополучной вечеринке, а потом внезапно наступает тишина.
Нику кажется: бешеный стук его сердца заглушает торопливое настороженное перешептывание товарищей по группе:
«…что там у них случилось?»
«Это монстр? Это он, да?»
«…я чуть кирпичей не отложил от этого звука! А почему теперь так тихо…?»
— Да заткнитесь вы, придурки! – не выдержав, шипит он в темноту. — Держите лампы наготове, только они могут его остановить!
Грохот обрушившейся сверху стальной крышки люка дубинкой бьет по обнаженным нервам; две лампы из трех срабатывают, и полицейские получают возможность лицезреть жуткую картину бьющегося в агонии вампира. Словно тень, опаленная солнцем, тот стелется по земле, отползая куда-то вглубь тоннеля. Впрочем, ему не удается далеко уйти – смертоносный свет вновь, подобно стене, вырастает у него на пути с другой стороны; темная фигура Нюхалса похожа на зазубрину в сплошном потоке голубого сияния. Прикрывая лапой слезящиеся глаза, Ник мысленно кричит: «Давай же! Стреляй! Стреляй, черт тебя дери!» Словно в ответ на его беззвучный вопль звучат два выстрела. Пронзительный замогильный вой закручивается спиралью, ввинчивается в уши, будто электродрель. Этот звук невозможно выносить, кажется, голова вот-вот взорвется. Вместо голов взрываются ультрафиолетовые лампы, одна за другой. Сквозь боль и шок в голове лиса проносится какая-то отстраненная мысль, что если Нюхалс промазал, то им всем конец, и зря он взял в их группу Джуди, наверху у нее было бы больше шансов. Он упорно старается держать глаза открытыми, до боли вглядываясь в полумрак. Мигающий свет последней уцелевшей лампы позволяет увидеть высокую темную фигуру, что неподвижно замерла посреди тоннеля. Светящиеся алым глаза монстра медленно, очень медленно приобретают осмысленное выражение. На его клыкастой уродливой морде удивление смешивается с болью; с каким-то детским любопытством он рассматривает свои скрюченные лапы с длинными загнутыми когтями. Острые кончики когтей внезапно начинают осыпаться, иссыхая; следом исчезают пальцы, потом руки. С прикрытыми ветхим тряпьем нижними конечностями явно происходит то же самое – фигура медленно оседает, будто тающий сугроб, становясь ниже ростом. Трансильбургский монстр просто рассыпается в пыль на глазах изумленных полицейских, а его последний взгляд с выражением недоумения и искренней обиды еще долго будет являться в кошмарах многим из них.
***
Исчезновение Джуди Ник обнаруживает практически сразу – оборачивается и просто не видит её у себя за спиной, где она была еще минуту назад. Приступ слепой паники накатывает мгновенно, подобно набегающей на берег волне; он мечется по тоннелю, выкрикивая её имя и не обращая внимания на попытки его остановить и расспросить.
Ник не помнит, как оказался снаружи. Промозглый воздух с запахом тухлой рыбы, речной тины и нечистот после затхлого смрада канализации кажется свежим и ароматным, он дубинкой бьет по мозгам, приводя его в сознание. Ник обнаруживает себя у самой воды, скорчившегося над краем пирса, будто намереваясь вытошнить в реку содержимое желудка. Голоса, шаги, звуки сирен – все сливается в смутный гул; фигуры коллег, замерших чуть в отдалении, плывут туманным фоном, а на переднем плане как живая стоит Джуди Хоппс – с морозным блеском сиреневых глаз и чуть приподнятой верхней губой, трогательно обнажающей два передних резца.
Шерлок Нюхалс медленно идет к Нику, слегка сутулясь, словно под тяжестью невидимого груза; в его руках стандартный полицейский бронежилет и каска, коими оснастили всех участников операции. Он приближается и говорит то, о чем тот и так уже догадался – Клыкарти, переодетый в полицейского, все это время был рядом. Все они были слишком увлечены охотой, чтобы его заметить. И теперь он похитил Джуди.
Олаф очнулся в окружении четверых карликов с масками на лицах — и в первую секунду подумал о цвергах… Холод начинался за пределами тела и сходился, концентрировался в ране невозможной болью. Боль от раны расползалась по сторонам холодом.
Они говорили. По-видимому, через динамики: голоса искажались помехами и доносились будто из радиоприемника. На странном языке, в котором Олаф не сразу узнал допотопный английский, — во всяком случае, слова звучали совсем не так, как его учили в школе, буквы глотались, и речь сливалась в полугласные звуки. Он не понимал и половины сказанного, только угадывал общий смысл. Они говорили, что варвар жив, и это их почему-то забавляло. Один небрежно пнул Олафа ботинком в правое плечо, не сильно совсем, не ударил — пошевелил, а в глазах от боли потемнело, сознание едва не ушло опять. Злости не было, но от накатившей детской обиды захотелось плакать. Зачем? Ну зачем так?
Выбитые прикладом зубы. Выдавленные глаза. Раздробленные пальцы… Пока обижаться было не на что, вместо коленного сустава прострелили плечевой, и на том спасибо.
— Девушки, сюда! — крикнул карлик (вряд ли Олаф понял его неправильно). — Вам понравится!
— Вы нашли варвара первыми? — ответил женский голос откуда-то слева. И от того, что его искажал динамик, показался нечеловеческим, искусственным.
Карлицы. Неотличимые от мужчин в этой форме, масках, очках. Когда три женщины встали над Олафом рядом с солдатами-мужчинами, отсутствие различий бросилось в глаза. Значит, та карлица, которую он вскрывал, не исключение?
— О-о-о! — протянула одна и наклонила голову. — Какой он громадный!
— А можете представить, какой у него член? — вторая причмокнула губами. Олаф решил, что чего-то недопонял.
Третья повернула голову к подругам и прошипела в динамик:
— Варвары убили Джуди. Я их ненавижу.
Она, не сильно замахиваясь, ударила Олафа ботинком в плечо — он втянул воздух сквозь зубы, охнул и зажмурился. Боль не отпускала, туманила голову, перехлестывала через барьер, до которого ее можно было принимать как испытание, — не хватало ни спокойствия, ни достоинства.
Они рассмеялись почему-то, и женщины тоже, а один пояснил (если Олаф правильно его понял), что у варваров высокий болевой порог, они начинают чувствовать боль, только если им ломать кости. Олаф сказал бы им как врач, что у варваров такой же болевой порог, как у гипербореев, как вообще у людей, но неожиданно догадался, что варваром называют его самого.
— Я бы хотела переломать кости им всем… — проворчала карлица, которая пнула Олафа.
Следующая фраза оказалась непосильной для Олафа: что-то про садо-мазо, лесбиянок и женщин, которые рожают одного за одним, как свиноматки. Единственное, что было понятно однозначно: «Поглядите, он милашка» — и имя карлицы: «Наташа». Обращение на «вы» и фамильярный тон никак друг с другом не вязались. В книгах это «вы» не мешало, а тут он никак не мог понять, когда фраза обращается ко всем, а когда — к кому-то конкретно.
Наташа ответила на выпад товарки: «Может быть», «вы извиняетесь», «ваши трубки»… «Жалеете, что перетянули трубы?» — должно быть, так. Или снова профессиональная деформация? И если он понял этот вопрос правильно, то что же это значит? Эта женщина добровольно отказалась от рождения детей? Кто же перед ним? Что же это за чудовища? Боль перетекала в холод, холод становился болью. Камни забирали тепло и возвращали боль. Происходящее, наверное, было сном. Или бредом.
Ответ Олаф тоже разобрал плохо: «Поставила клипсы», «непохоже на вас» — «в отличие от вас»! «Сниму», «хочу»… А, «если захочу, то сниму»! «Просто посмотрите на него». «Его сперма сломает любую клипсу». Значит, речь все же о маточных трубах? Она поставила зажимы, которые можно снять, — вроде бы так.
— Довольно, — оборвал их карлик-мужчина. Тот, который объяснял про болевой порог. — Вы собрались сношаться прямо здесь? В респираторе?
— Сержант, моя киска не нуждается в респираторе, — прыснула женщина. Продолжение фразы было длинным: «думаете», «его инструмент», «не подняться», «кто-нибудь», «пососать»… Похоже, это можно было сказать короче: «Думаешь, у него не встанет, если не отсосать?» Потрясающе… Но — да, это трудно в респираторе.
Олаф вспомнил, как в детстве, только начиная учить английский, они с одноклассниками в первую очередь ознакомились с ненормативной его лексикой, щеголяли друг перед другом непристойными словечками и писали их на заборах. Но они же были детьми! Примитивные казарменные шутки в устах женщины, особенно пропущенные через динамик, вызывали недоумение, и Олаф все же сомневался, что правильно понимает их разговор. Амазонки? Нора тоже амазонка, и вряд ли ее можно смутить какими-нибудь подробностями интимной жизни, но представить себе сказанную ею скабрезность? Наверное, он все-таки бредит…
— …убить его? — спросила Наташа (эти два слова Олаф понял однозначно).
Мужчина ответил, что варвара сначала допросят и надо тащить его к берегу. Карлики переглянулись и заговорили, что варвар слишком тяжелый. И мужчины, и женщины заговорили, будто женщин это тоже касалось!
Наташа цедила слова сквозь зубы, от этого они становились еще менее разборчивыми: «Идиоты», «смотреть», «должно быть сделано»… Она пнула Олафа ногой под ребра, и фраза тут же стала понятной: «Смотрите, как это делается».
Следующий ее удар (в плечо ботинком) был еще сильней, Олаф застонал и долго не мог открыть глаза, потому, наверное, не сразу догадался, что настойчивое «ап» — это приказ подняться на ноги. Встать надо было только для того, чтобы не замерзнуть. И… хотелось взглянуть на карликов сверху вниз. И очень, очень не хотелось еще одного пинка в плечо — этого испытания он мог и не выдержать.
Мелькнула мысль, что убить карлика очень легко. Довольно повредить трубку, подающую кислород, или сорвать маску респиратора, не обязательно сворачивать им шеи. Но убить женщину, зная, что это женщина?
Вставал Олаф долго и с трудом, сначала приподняв повыше правое плечо, чтобы не так просто было по нему ударить. Пинок по почкам тоже был ощутимым, но в сравнение с болью в плече не шел.
Карлики не доставали ему и до ключиц… И отшатнулись в испуге — хотя маски скрывали страх на лицах, жесты рассказали об эмоциях лучше мимики. Отшатнулись и направили на него автоматы. Даже у Наташи поубавилось решимости, с такой силой она вцепилась в ствол. Олаф усмехнулся — нехорошо усмехнулся, с гордостью, с превосходством.
— Я выжала глаза вашего друга, — слишком громко для уверенного в себе человека выкрикнула Наташа. Олаф только через секунду сообразил: выдавила глаза.
— Расслабьтесь, Наташа, варвары не говорят по-английски, — вроде бы подковырнул ее сержант, но стоял при этом в слишком напряженной позе: выставив одну ногу вперед, чтобы легко переносить тяжесть с ноги на ногу, как в драке. Смешно.
Двое остановились по сторонам на безопасном расстоянии, остальные бочком переместились Олафу за спину, подтолкнули стволом между лопаток, выкрикивая «гоу» странно, непривычно — он, пожалуй, в первый раз услышал, как правильно произносить дифтонг.
Не стоило усмехаться — после пяти или шести шагов усмешка превратилась в отвратительную жалобную гримасу. Олаф придерживал рукой правый локоть, и от этого трудно было сохранить равновесие, а упасть он очень боялся. Видел ведь, во что маленькая пуля превращает сустав, если не проходит навылет, но все же в колено Антону стреляли в упор, а не с большого расстояния… Впрочем, по ощущениям Олаф решил бы, что плечо долго крошили кувалдой, уложив его на камень. Холод остановил было кровотечение — или лежа на спине Олаф его просто не чувствовал? Теперь кровь промочила рукав и подтекала по пальцам левой руки, поддерживавшей локоть, собиралась сгустками в пригоршне, капала на землю, на штаны.
Карлики ненадолго примолкли, сосредоточенно сопели в динамики, пока сержант, шедший сбоку, не спросил:
— Рамона, вы продолжаете хотеть (все еще хотите!), чтобы он трахнул вас?
По-видимому, так у них было принято разряжать обстановку и повышать боевой дух.
— Почему нет? — натянуто откликнулась та. И дальше снова непонятное: «почти», «мочиться», «во весь рост». Чуть не описалась? Ну да, когда Олаф встал во весь рост. Приятно.
Сержант переспросил:
— Была ли это радость или… (Олаф не разобрал).
Им приходилось говорить громко, они двигались на расстоянии друг от друга, а динамики приглушали голоса.
— Сержант, это боязнь большого члена. Вы не понимаете! Он (что-то там ваше) разорвет на куски!
В самом деле, что большой член может порвать на куски? Из того, что принадлежит сержанту, разумеется. Сержант ответил, что кэпн (капитан?) что-то сделал с его задницей давным-давно, и теперь она не боится варваров. Дурачок, лучше бы он беспокоился о своей шее, а не о заднице…
Карлики смеялись. Если сержант хотел разрядить обстановку, то ему это удалось.
— Я не знала, что вы гей, сержант!
— Кэп сделает геем любого, кого захочет! Он верит… — дальше что-то про порядок (приказ?), «довольно», «сделать это». В общем, делает их геями по приказу…
Интересно, они читали Джерома, О’Генри? Так плоско не шутят даже на Каменных островах. Или, может быть, это в самом деле было смешно, просто Олаф не уловил какого-то подтекста? Ведь управляют же они субмариной, пользуются компьютерами…
Через минуту он сообразил: солдаты. Перед ним (позади него) не изобретатели компьютеров, не филологи, не океанографы — просто солдаты. Тупые исполнители чужой воли, им необязательно знать Джерома. Олаф читал о таких в допотопных книгах. И если пограничники Восточной Гипербореи на них непохожи, это не значит, что все карлики устроены столь же примитивно. Заговори они языком О’Генри, Олаф, наверное, не понял бы даже смысла сказанного. Он и так понимал их через слово — остальное додумывал.
Пожалуй, он бы даже не удивился казарменным шуткам, если бы среди карликов не было женщин. О женщинах-солдатах ему тоже приходилось читать, но в книгах они почему-то выглядели иначе.
Если бы каждый шаг не отдавал в плечо, да еще и всякий раз по-разному… Если бы тропинка была ровной… Если бы дурнота не колыхалась в горле и не мутила мозги, если бы не накатывала поминутно слабость, от которой ватным делалось тело, если бы было чуть-чуть теплее…
Он оступился, едва не упал — неловко подогнулось колено, — приостановился и тут же получил прикладом между лопаток. Карлик, который до этого молчал, выругался невнятно, себе под нос, Олаф уловил только «грязный варвар».
Ему тут же игриво ответила карлица с клипсами на маточных трубах — Рамона? «Нет ли у тебя», «никакой жалости», «для него»… Ох, это простое «тебе его не жалко?». Ну и о том, что варвар не виноват, что родился варваром.
— Мои предки заплатили за то, чтобы я не был рожден варваром. И ваши тоже. Я не вижу никакой несправедливости, — ответил карлик.
— Наверное, у его предков не было таких денег. Но это не его вина, — настаивала Рамона.
Олаф сосредоточился — по крайней мере, постарался. «Заплатили, чтобы я не родился варваром»… В общем-то, так и должно было быть: «билеты» в подводный серебряный город наверняка стоили много денег, в допотопные времена все продавалось и покупалось.
— Может быть, это моя вина, что у его предков было недостаточно денег? Или ваша? Или сержанта? — огрызнулся карлик, ударивший Олафа прикладом.
— Мои предки не платили денег, мой пра-пра-пра-прадедушка был лауреатом Нобелевской премии, — заметил сержант.
Значит, не только за деньги? Это немного обнадеживало.
— Может быть, это ваша вина, что предок этого варвара не был лауреатом Нобелевской премии?
— Я поняла. Мы избранные, а он нет. Но… (тут было не разобрать, опять что-то про жалость). Он милашка.
Избранные? Олаф не удержался: то ли кашлянул, то ли хмыкнул.
— Такой милашка сломал Джуди шею одной рукой, — проворчала Наташа.
Должно быть, это она убежала с криком, вместо того чтобы стрелять… Женщине не зазорно испугаться. Женщина должна бояться, должна себя беречь… Даже если у нее перерезаны маточные трубы. «Если кукла выйдет плохо, назову ее Дуреха».
— Джуди была идиотка, — фыркнула Рамона.
Появился озноб, усиливший и без того невыносимые мученья, и справиться с ним никак не получалось. Карлики продолжали перекидываться плоскими шутками, но Олаф уже не прислушивался, не старался их понять — слишком много сил уходило на то, чтобы не спотыкаться. К концу пути озноб стал похож на дрожь от усталости, отчаянья и страха, жалобная гримаса судорогой застыла на лице, тело одеревенело и совсем не слушалось.
Субмарина стояла на якоре у северного берега. Потопила ли она катер? Или позволила ему уйти?
Карлики расположились в лагере, возле времянки, и один из них с интересом рассматривал тело Гуннара — Олаф не усомнился: с профессиональным интересом. Что ж, этого тоже следовало ожидать. Другой сидел на складном стуле со спинкой, положив ногу на ногу, и почему-то Олаф решил, что это и есть упомянутый сержантом кэп. В любом случае, среди высадившихся на берег карликов он был старшим.
Их, безлицых, Олаф различал только по голосам. Один из его конвоиров подошел к капитану и передал скомканный протокол вскрытия вместе с половинками гиперборейского флага. Кэп взглянул на Олафа исподлобья и повернулся к своему товарищу — врачу?
Стоять оказалось еще трудней, чем идти, — Олафа качало во все стороны, на ходу это было не так заметно.
Врач пробежал протокол глазами, кивнул и вернул листок капитану. Тот долго смотрел на половинки флага, на листок — будто забыл о существовании Олафа. Но потом все же поднял лицо и брезгливо произнес:
— Ёур наме?
Ну не до такой же степени…
Кэп повернулся к карлику-врачу. Сказал, что говорить с варварами нетрудно, надо лишь произносить слова так, как они пишутся.
Скрывать свое имя смысла не было.
— Олаф, Сампа, — прозвучало это невнятно, потому что он боялся разжать зубы. — И я не варвар, а гиперборей.
— Вы лекарь, Олаф? — спросил карлик по-английски, пропустив вторую часть ответа мимо ушей.
Олаф ответил, что он врач-танатолог, не удержавшись от усмешки — правда, жалкой и кривой. Сидевший посмотрел на него (с сомнением?) и оглянулся на своего товарища. Тот кивнул и сказал, показывая на тело Гуннара:
— Это профессионально сделанная аутопсия.
И добавил про медицинское заключение и цифры в нем: рост, вес тела и отдельных органов.
— И сколько весит сердце варвара? — Наверное, кэп хотел пошутить.
— Это медицинское заключение о вскрытии Шульца, — ответил врач.
Как мешали маски на лицах! Мало того, что Олаф плохо понимал их язык, он еще не видел их глаз… Кэп поднял голову и посмотрел на Олафа пристальным взглядом. Во всяком случае, долго не опускал лицо.
— Вот как? Вы уверены?
— Сто шестьдесят сантиметров — это пять футов и три дюйма, рост Шульца. Я не видел варваров такого роста.
Зачем надо было почти целые сутки приводить остров в порядок, чтобы потом прихватить с собой протокол вскрытия карлика? Впрочем, тело Гуннара спрятать получше все равно бы не удалось. Стоило разобрать лагерь и сделать вид, что тут уже побывали гипербореи? Пожалуй, это было бы правильней. Но хорошие мысли всегда приходят в голову слишком поздно…
— Можешь перевести на английский вот эти записи? — кэп протянул Олафу протокол.
Олаф пожал бы плечами, если бы мог. Попытался все же отпустить локоть и протянул перепачканную кровью ладонь к листку. Но вовсе не от боли, полоснувшей по мозгам, вернул левую руку на место и покачал головой — они хотят знать, что ему известно о них. Если этот человек называет Олафа лекарем — он имеет очень смутное представление о гипербореях. И, должно быть, не очень умен: ведь сидит возле ветрогенератора, держит в руках бумагу, а не бересту… Военные никогда не отличались особым интеллектом, не стоит делать вывод об умственных способностях карликов, столкнувшись с нелучшим их представителем — врач, например, показался Олафу куда сообразительней. Вряд ли на остров отправили стратега или психолога — произвести зачистку и демонтировать радары может и солдафон.
— Попытайся. В общих чертах, — ласково кивнул карлик.
Олаф покачал головой и сказал, что не говорит на допотопном английском. Эта фраза вызвала у карлика притворный интерес и неприкрытый сарказм.
— О, а есть какой-то еще английский? Ты его знаешь?
Олаф, как умел, пояснил, что на новом английском говорят варвары, но это примитивный язык и имеет с допотопным английским мало общего. Он не угадал, что короткий жест капитана — это приказ конвоиру, в правое плечо ударил тяжелый приклад, очень сильно, гораздо сильней, чем его пинали ботинками. Олаф рухнул на колени, завыл и согнулся.
Кэп равнодушно обернулся к своему товарищу-врачу и сказал:
— Вы видите? Я же говорил, они почти не чувствуют боли.
— Возможно, это такой механизм адаптации… — не очень уверенно пробормотал в ответ врач.
Олаф вскинул лицо, скрипнул зубами и сказал, с трудом подбирая слова:
— Вы же медик, как эта глупость пришла вам в голову? Потеря болевой чувствительности ведет к быстрой смерти, особенно в неблагоприятных условиях.
Врач отшагнул назад, покачал головой в испуге и сказал капитану:
— По моему мнению, вы заблуждаетесь. Он испытывает боль. Но он не показывает этого.
— Почему? Зачем ему это надо? — Кэп воззрился на товарища, как на дурачка. По крайней мере, Олафу так показалось.
— Это часто встречается во многих примитивных культурах. Как правило, воинственных. Викинги, спартанцы… Но давайте лучше спросим у самого варвара.
— Я не варвар, я гиперборей… — сквозь зубы сказал Олаф. — И так у нас принято, да.
— По-моему, он прекрасно понимает английский и вполне сносно на нем изъясняется, — ответил капитан и снова подал знак конвоиру.
От второго удара прикладом Олаф едва не потерял сознание: накатила дурнота, а с нею — отчаянье. И еще страх, непреодолимый страх перед новой болью. Выбитые прикладом зубы и раздробленные пальцы? Выдавленные глаза? Мысль о том, что Планета помогает сильным, от отчаянья не спасла.
И все же Планета помогает сильным. Тем, кто не рассчитывает на ее помощь. На шельфе скорость Большой волны не так велика, как в океане, но если она появилась на горизонте, ни одно судно не успеет уйти на безопасное расстояние от берега. Для того и существует метеослужба, чтобы заранее предупреждать о цунами.
Капитан поднялся со стульчика — мог взглянуть на Олафа, стоящего на коленях, сверху вниз, — сделал шаг вперед и заорал:
— Где тела моих людей? Где остальные записи? У меня нет времени на глупые игры!
Олаф прикрыл глаза и заранее сжал зубы. Сам дурак — не надо было брать с собой протокол, даже машинально. Удар пришелся в скулу, рассек кожу, тряхнул голову. Но в плечо было больней.
Карлики, должно быть, никогда не видели приближения Большой волны к берегу, потому что не обратили внимания на чуть приподнявшийся горизонт, не почуяли замершего ветра, не услышали безмолвия, которое наступает перед приходом цунами. Какой бы мощной ни была их железная лодка, для океана это игрушка. Олаф подумал, что на субмарине еще много карликов, и все они погибнут через несколько минут, и, несмотря на малый рост и неумение дышать, они тоже люди — он видел, что внутри они такие же люди. Око за око — не самый лучший закон и далеко не всегда справедливый. И подумал Олаф не о мести, а о том, что субмарина атакует любой катер, который попытается подойти к острову.
Впрочем, его предупреждение ничего не меняло — лодка не успела бы отойти от берега. Он лишь смотрел на горизонт, и усмешка сама собой кривила губы — нехорошая, злорадная, с ощущением собственного превосходства над глупыми напыщенными карликами, вздумавшими пойти против избранников гневной Планеты.
Капитан не заметил усмешки Олафа, снова сунул ему в руки листок с протоколом, и Олаф его взял.
— Хотите знать, что здесь написано? — не глядя в протокол спросил он. — Здесь написано, насколько мы сильнее вас. Насколько вы жалкие рядом с нами, насколько уязвимые. Потому что наших предков выбрала сама Планета, а ваши предки за деньги купили себе жизнь. Стоит только порвать трубку кислородного концентратора…
Карлик непроизвольно потянулся к маске, в спину уперлись дула автоматов — услышали. Поняли. Испугались. Большая волна приближалась неумолимо, вздыбившийся горизонт теперь трудно было не заметить.
Кэп оглянулся. Не сразу догадался, что происходит, но когда понял, вскочил, замахал руками тем, кто был на берегу, — и они заметались в панике, кто-то бросился к шлюпкам, кто-то побежал от кромки воды наверх. Карлик выхватил из нагрудного кармана черный брусок, который осветился в его руках, и кричал в него «Цунами! Идет цунами! Уходите!» Наверное, это была рация.
Олаф видел, как карлики бегали по палубе субмарины, как запрыгивали в раскрытые люки, но прошло не меньше минуты, прежде чем корпус лодки дрогнул — еще не все люки были задраены, — и она рванулась в сторону, параллельно волне. «Не уйдет», — подумал Олаф безо всякого сочувствия, а пожалуй и с торжеством.
Мало кто способен равнодушно отвести взгляд от Большой волны, когда она накатывает на берег. Олаф видел сотни Больших волн и все равно смотрел на них как завороженный. Все смотрели на них завороженно.
Похоже, некоторые карлики подумали, что вода поднимется на полторы сотни метров, потому что бросились прочь. Капитан кричал: «Стойте», но послушались не многие. В панике разбежались?
При встрече с берегом волна замедляет бег и поднимается (словно раскрывает пасть) — а в спину ее толкает собственная многокилометровая масса, еще не успевшая притормозить. И тогда океан льется на берег широкой рекой.
От удара цунами островок тряхнуло, брызги осколками метнулись вверх, он задрожал всем телом — Олаф стоял на коленях и ощущал его лихорадочную вибрацию как свою. Над водой взлетела корма субмарины, волна переломила корпус о донный выступ, словно палку о колено, и завертела обломки. Карлики, остолбенев, смотрели на поднявшуюся вокруг острова воду — это была страшная грохочущая вода с тысячей бешеных течений и водоворотов, несущая камни и крошащая скалы. Кто-то сзади истерично закричал, крик подхватили другие.
Капитан, пять минут назад уверенно рассуждавший о варварах, сжимал и разжимал кулаки, беспомощно оглядываясь по сторонам. Он стоял спиной к Олафу, так же как его товарищ-врач. Олаф медленно поднялся — Планета добавила ему силы, адреналин сделал боль терпимой — и шагнул в их сторону. За грохотом воды этого шага никто не услышал.
Он ухватил капитана за трубку кислородного концентратора — пальцами, будто поймал насекомое. И тот замер, присел от испуга, боясь дернуться и закричать. Волна уходила, обнажая дно, — скоро должна была накатить следующая. Обломков субмарины видно не было — их протащило далеко на юг.
— Это месть гневной Планеты, — сказал Олаф. — За убитых здесь ребят. За потопленные катера.
— Чего вы хотите? — пролепетал карлик.
Ну до чего трусливая тварь! Олаф поморщился от омерзения.
— Прикажи своим людям сбросить оружие вниз. Если кто-то из них выстрелит и я упаду, трубка порвется. Ты, конечно, поживешь немного без маски, вдыхая кислород, но тогда тебя отравит углекислота. Ваш Шульц умер именно так?
— Это бессмысленно, нас много, вы не выстоите до того, как придут ваши люди, — забормотал капитан.
— А это неважно. Вам все равно не уйти с острова. Я просто не хочу, чтобы вы отстреливались, когда сюда подойдут гиперборейские катера. Давай. Командуй.
Командировка заканчивалась, но из выделенных на поездку денег оставалось достаточно средств для небольшого отдыха перед обратной дорогой, и почему бы не зайти в новое кафе? – там они ещё не были.
Две женщины из провинциального города провинциальной планеты приехали в столицу-мегаполис для участия в конференции по развитию традиционных ремесёл и народной игрушке. Три дня напряжённой работы – несколько заседаний, мастер-классы, выставка-продажа своих работ, несколько интервью для СМИ с рассказом о своей работе и своих проблемах(и журналисты помогли собрать средства для покупки новой глиномялки и новой печи для обжига керамики), посещение местных достопримечательностей и осмотр работ учащихся Дома Детского Творчества – добавили усталости в радость от хорошо выполненной работы и общения с коллегами.
Вечером предпоследнего дня ставшие друзьями местные мастера вспомнили про пятидесятилетний юбилей одной из приезжих мастериц – и засиделись за чаем допоздна за день до отъезда.
А тут как раз реклама по головидению: «Открылось киборго–кафе! Первое в нашем городе и единственное в галактике!..». И голос диктора, вещающий, что «…DEX-компани в целях рекламы своей продукции открыло кафе, где все желающие за чашечкой кофе могут ознакомиться с её продукцией и приобрести для себя выбранную модель…» — вдохновил на посещение нового заведения.
Киборгов в их маленьком городе было столько, сколько зелёных деревьев в мегаполисе – то есть, их почти не было, так как всё население городка уместилось бы в одном из небоскребов столицы.
До отлёта время есть, вещи собраны, решение принято – и пошли две подруги в киборго-кафе. Будет, что дома рассказать.
***
Большой зал со светлыми стенами, большие окна, выходящие на Набережную, высокие потолки – первое впечатление обрадовало, заведение приличное.
Приветливая девушка встретила, провела в зал, за столик у окна и подала меню:
— Я киборг линейки Mary, специализация – официант. Вы можете выбрать любого киборга из представленных в зале моделей, познакомиться с ТТХ, при желании можете провести тестирование. Есть новые и устаревшие модели, на них действует скидка…
Цены в меню были приемлемые, выбор радовал разнообразием, а подошедший менеджер порадовал ещё больше, обратившись к старшей из женщин:
— Вы сегодня сотый посетитель, поэтому для Вас и Вашей подруги – кофе и любой из киборгов по акции за счет заведения.
Обрадованные женщины заказали кофе, пирожные и осмотрелись – в большом зале было не больше десятка столиков, подиум, два шеста – они так и не поняли для чего, пустующий стенд у дальней стены, часть столиков была свободна – было позднее утро и потому посетителей немного.
Между столиками ходили, стояли и сидели около десятка киборгов в одежде с логотипами и можно было подозвать любого из них – погладить, покормить, поговорить, протестировать, а в отдельном зале можно было протестировать и на стенде – и при желании тут же оформить покупку.
Кофе с пирожными принёс потрясающе красивый светловолосый парень, расставил чашечки и десерт, присел за столик и представился:
— Я киборг линейки Irien, создан, чтобы приносить радость людям. Можете звать меня Том.
Подошла встретившая их девушка и тоже села за столик – и старшая из женщин, Ольга, заказала кофе с пирожными и для них, средства позволяли.
Irien и Mary, учитывая возраст и усталость женщин, завели с ними вроде бы ничего не значащий разговор – о погоде, постепенно обе дамы успокоились и поддержали беседу, парень умело переводил разговор на интересные для них темы – о народной культуре и ремеслах – тут же просматривая в Инфранете файлы об их городке, Центре Народных Ремесел и его деятельности. Беседа шла легко и просто, время шло незаметно, кофе повторился, пирожные были превосходны.
Девушка отошла, но подошёл и встал рядом со столиком бледный парень в комбинезоне с логотипом и надписью DEX—6.
***
Посетители в зале гладили киборгов, кормили их – кто пирожными, кто мелом, кто мылом, у шеста вяло двигалась полуодетая девушка – вечером зал будет полон. Всё было настолько тихо и спокойно — что не верилось, что всё по-настоящему, что этих не-людей в спецодежде можно трогать, щупать, раздевать и осматривать, проверять – ведь киборг для них не более, чем вещь, техника.
В головах провинциальных мастериц это просто не укладывалось! Они же выглядят как люди, ходят, сидят, смотрят, разговаривают – вполне по-человечески! А то, что разговаривающего с ними парня можно купить, увести домой и делать с ним всё, что вздумается – просто не укладывалось в голове!
— Выбрали что-нибудь? – подошедший менеджер указал на киборгов – есть выбор любых моделей, вот этого DEX’а мы вам дарим, приходите снова, приводите знакомых… вот на него документы… мы недавно открылись и у нас по акции…
Так этот парень в комбезе – подарок? И с чего бы это?
— …а вы расскажете о нас своим знакомым…- заливался соловьем менеджер –и они тоже смогут посетить наше замечательное заведение…
Вот оно что – реклама!
И тут девушка у шеста упала – два парня в комбинезонах подхватили её и понесли из зала.
— Что с ней? Можно её посмотреть?
— Можете делать всё, что захотите. Это Mary, на ней тестировали программу Irien`а, можете её купить, продадим со скидкой в 90%… Эй, тащите сюда! Хотите протестировать? Всё для вас!
— Сколько она стоит? – хоть кофе и за счет заведения, а киборг всё-таки денег стоит немалых, и билеты уже куплены, а до отлёта всего ничего времени – только вещи взять в отеле и в космопорт.
И Ольга заметила взгляд всё ещё сидящего за их столиком Irien`а – затравленно-умоляющий, промелькнувший всего на миг — и вновь ставшее спокойным кукольное лицо. И всё стало понятно – они его последняя надежда отсюда выбраться.
— И этого тоже можно? – и мысль, хватит ли денег… а ладно, глиномялку в следующий раз купить можно… — деньги есть… но хватит ли? Можно ли двоих?
— Можно, по акции… этот DEX вам в подарок, а эти двое со скидкой девяносто процентов — всё равно они списанные по возрасту, денег у вас хватит и ещё останется. Вот на них документы, сейчас всем пропишем хозяйку, на Вас оформлять? Замечательно!
***
Из кафе женщины вышли в сопровождении трёх киборгов, вроде бы им и не нужных – но как оставить этих почти-людей на верную гибель, не попытавшись помочь в головах не укладывалось. И что с ними делать потом?
Оставшихся денег хватило только на технические билеты и перевозить киборгов пришлось в транспортировочных капсулах.
На месте проблема трудоустройства киборгов разрешилась сказочно легко – Irien стал продавцом в сувенирной лавке, DEX – охранником, Mary нашлась работа в чайной при ЦНР, приглашенный программист убрал у неё все ненужные программы. И все были довольны.
Командировка оказалась очень удачной, киборги стали весьма ценным приобретением, количество посетителей чайной и заказов в ЦНР резко возросло – так всем понравился молодой продавец, увеличилась прибыль, а с таким охранником – и свой небольшой музей открыли.
Всем киборгам выделили по комнате в общежитии при ЦНР, талоны на питание в столовой и доступ к терминалу.
Мастерицы задумались о новой командировке… всё-таки глиномялку купить надо.
А менеджер зала тем временем подсчитывал прибыль от кафе – всё-таки хоть какая-то выручка от реализации списанных киборгов, а в утилизацию они пошли бы бесплатно. Даже если подавать кофе дешево – то продажа списанных киборгов себя быстро оправдает. Даже с девяностопроцентной скидкой.
— Доброй ночи, Бай.
— И тебе… доброй.
— И что ты тут делаешь?
— А что, не видно? Пытаюсь открыть замок.
— И почему у меня такое стойкое ощущение, что все это уже было? На часах полтретьего, ветер и дождь за окном и ты на низком старте у моей двери. Ну разве что выглядишь сейчас несколько получше. И не босиком. Далеко собрался?
— Домой.
— Вот так? Тайком, посреди ночи, даже не попрощавшись?
— Извини. Не хотел будить.
— Не получилось.
— Вижу. У тебя замок сломался.
— Не сломался. Просто заблокирован.
— А.
— Больше ничего не хочешь мне сказать?
— Спасибо. Ну… за все. И я уже извинился. Дверь откроешь?
— Странная мания — постоянно пытаться удрать.
— Странная мания — постоянно насильно удерживать того, кто хочет уйти.
— Туше. И это… брэк, ладно? Слушай, я без кофе плохо соображаю… Я открою, конечно… только… Что случилось-то? Я тебя чем-то обидел? Ну, у меня бывает, прости, это нечаянно, точно не хотел.
— Да нет. Это ты меня извини. Влез, как… У тебя отличная семья. Я в нее не вписываюсь, ты и сам отлично это понимаешь. Не хочу быть лишним. Вот и все.
— Н-да? Кто тебе сказал такую глупость?
— Ты.
— Не помню… Впрочем, нашел кого слушать! Мало ли какую глупость я когда ляпнуть могу, особенно без кофе.
— Я и правда что-то загостился, пора и честь знать.
— Хм… Ты это… Не поздновато о чести вспомнил? После вчерашнего. И позавчерашнего. И вообще весь последний месяц, каждую ночь и не по разу, а по выходным так еще и…
— Айвен! Не начинай.
— Ты так мило краснеешь.
— Думаешь, я ничего не понимаю? Ты меня просто пожалел. И нянчился. Как с ребенком. А этого мне точно не надо. Я не ребенок, Айвен, и ты не мой папочка. Черт, да я ведь старше тебя, если на то пошло! И не на пять гребаных лет, а на целую, мать его, жизнь!
— Бай, не надо. Пожалуйста. Не заводись, я сейчас открою, только за пультом схожу. Вот. Можешь идти, если так уж…
— Спасибо.
— И все-таки: что случилось? Почему именно сегодня?
— А то ты не понимаешь!
— Не понимаю. Все же нормально было. И вчера. И позавчера. И вообще…
— Да потому что завтра твои возвращаются! Вернее, уже сегодня, я и так тянул до последнего.
— Ну да. И что?
— Айвен, ну ты что, совсем? Думаешь, Теж обрадуется, увидев меня здесь?
— Конечно обрадуется. Она очень за тебя переживала.
— Думаешь, она ничего не поймет?
— Ты о чем?
— О… нас. Нет, я понимаю, что никаких «нас» нет и быть не может, но она-то может этого и не понять. И расстроится. И… А оно тебе надо? Айвен, я, конечно, тот еще мерзавец, но не до такой же степени.
— А-а-а, ты об этом! А я-то уж испугался… Успокойся, она знает. И очень рада.
— Ты что… ей рассказал?
— Конечно. С самого начала. Неужели ты думал, что я буду врать матери своих детей?
— Ох, Айвен… Я даже не знаю, смеяться мне или плакать. Количество желающих меня убить стремительно увеличивается, теперь еще и твоими стараниями, и где теперь просить политического убежища, если даже…
— Ты меня совсем не слушаешь? Она обрадовалась. Сказала, что давно пора. И что очень рада. И вообще. И что… Впрочем, этого тебе лучше не знать, у нее бывают странные мысли.
— Что она сказала? Чего мне не надо знать?
— Ну… она все-таки с Архипелага, а там нравы своеобразные, и иногда она бывает слишком…
— Что. Она. Сказала. Дословно, Айвен!
— Ох… ну, ладно… только ты не обижайся, ладно? Она ничего плохого в виду не имела, я точно говорю, она к тебе очень хорошо…
— Айвен!
— Ну… она сказала, что давно мечтала о ребенке с форратьеровскими ресницами, и это очень здорово, что теперь не надо ломать голову над тем, как раздобыть генетический материал… И что платить за него тоже не надо…
— …
— Ну, она же джексонианка, Бай, и бывает излишне меркантильна и прямолинейна… в своем роде. Но она точно не имела в виду ничего плохого. И обрадовалась, я же ее знаю… Бай?
— …
— Черт. Ты все-таки обиделся, да?
— Нет.
— А то я не вижу. Ладно, забей, я ей объясню, что так нельзя.
— Я… не обиделся.
— Думаю, я сумею ее отговорить, если ты так уж против. Если ты не готов и все такое. Она поймет, она хорошая.
— Да. Хорошая. Повезло тебе… с ней.
— А то! Дуракам вообще везет, ты разве об этом не слышал? А я действительно дурак, похоже: голову напрочь сломал, но так и не понял, зачем ты мне нужен. Только вот прежде чем встанешь в позу, вздернешь свой чертов форратьеровский подбородок и бросишь свое гордое «Ну вот видишь!», я бы это… Короче, хотел бы добавить, что все-таки нужен. Хотя я и в упор не понимаю зачем. Но нужен. Очень. Именно ты. Это я понимаю. Хотя и дурак. Не уходи, Бай. Пожалуйста. Я не хочу тебя терять.
Бай открыл рот. И закрыл. Лицо у него было странным.
Не получивший утвердительного ответа Айвен слегка запаниковал и быстро добавил в качестве последнего аргумента, самого, с его точки зрения, убойного и неотразимого:
— А что касается семьи… В конце концов, мы же должны брать пример с дяди Эйрела!*
_____
Примечание:
* Жирный намек на события предпоследней книги цикла «Джентльмен Джоул и Красная Королева», где выясняется, что все эти годы еще со времен пребывания Майлза на острове Кайрил красавчик Джоул был для Эйрела несколько больше, чем просто адъютантом.
бонус в двух частях. (Рейтинговый флешбек — Сначала церебрально, потом в душе, а потом немножечко и на диване — исключительно нервно и чисто по дружбе)
Алёна держалась. Дитмар-Эдуард дал ей хороший совет, она не пускала чувства на волю при посторонних, а при Жане – особенно.
Знал бы директор, чего ей это стоило!
Её пальцы не дрожали на докладе у Дитмара-Эдуарда. Двое неизвестных, хотя всем понятно, что это синие, напали на Жана в центре города, в десяти минутах от Департамента! Но каков Жан! В одиночку обезоружил и связал бандитов!
Но Жан нервничал, Алёна ощущала это во время встреч. Мужчины скрывают страх, это у них в крови. Женщину, которая любит, невозможно обмануть! Что могло его беспокоить? Конечно, он боялся за свою безопасность!
Даже в постели он стал не такой. Холодный? Нет… Он отдавался страсти не весь, слегка отстранился, самую малость, но женщина в такие моменты замечает всё.
– Не переживай, – прошептала она, отдыхая на его груди. – Департамент не даст тебя в обиду, директор ценит тебя и защитит…
– О чём ты?
Алёна подняла голову и посмотрела на Жана. Он не притворялся, он в самом деле не понимал…
– Эти двое, ты же думаешь о них, разве нет? – удивилась Алёна.
Жан приподнялся, опираясь на локти, сказал:
– Аленькая! Конечно же, нет! Это синие, знакомые и понятные, зачем их бояться?
Трезвый кусочек памяти напомнил: Жан и сам диверсант и террорист. Городские синие, не привыкшие к отпору, не понимали, с кем связались. У них изначально не было шансов.
– Тогда в чём дело, признавайся!
Алёна села, сложив ноги по-турецки, выпрямила спину, ладонями упёрлась в колени. Она провоцировала, путала Жана, отвлекала телом. Вдруг собьётся, будет откровеннее?
Жан протянул руку, ласково провёл по щеке, по шее, царапнул ногтем сосок. Ох, самой бы не сбиться…
– Ты просила не говорить о службе, помнишь?
– Спроси! – Алёна мотнула головой, волосы веером рассыпались по плечам.
– Не говори, если это секретно, – произнёс Жан, – не хочу нарушать обещаний.
– Да.
– Я окончил лицей год… нет, примерно полтора года назад, – начал Жан. – У меня уже пятый ранг, Аленькая, понимаешь? Так не бывает, так не должно быть! Те, с кем я учился, самое большое получили второй… Может, он прав? Может, это ты тащишь меня наверх?
– Кто? – взвилась Алёна. – Кто посмел?! Заподозрить меня… Отвечай, кто это?
– Не скажу. Он прав?
– Нет, – сказала Алёна, остывая. Мстить первому рангу или второму за слова? Глупо.
– Тогда почему?
– Всё по закону, – ответила Алёна. – Третий ранг это работа директора, он захотел видеть тебя в центральном аппарате. И он не ошибся, у тебя отлично выходит!
– А дальше?
– Четвёртый… – Алёна пожала плечами. – Тебе доверили группу, подчинённых, все они третьего… Ты же начальник?
– Ладно, пусть так, – сказал Жан. Он откинулся на подушку, притянул Алёну к себе, куснул за нос. – Считай, ты меня почти убедила. Ты тут ни при чём.
– Я тут точно ни при чём… – мурлыкнула Алёна. – Я просто тебя люблю… – она на миг задумалась. – Пятый дал Бранч. Не спрашивай, почему, я не знаю. Бранч очень странное существо.
– Странное… – согласился Жан. – Я его совсем не понимаю. Помнишь, летом размыло дамбу, нас сорвали тогда всем отделом, заниматься на месте?..
Дождь лил шестой день. Не тот дождик, после которого так хорошо выехать в лес, пропитаться хвойным духом и солнцем, нарезать мокрух и ежовиков.
Холодный дождь пополам со шквалистым ветром. Такой можно назвать ливнем, но только летом. Осенью, как известно, дождь не стоит стеной, а медленно и противно сыплет. Должен сыпать…
Седая вздулась и поднялась, до серого низкого неба осталось подать рукой. Седая тащила палую листву, грязь, пену и останки дровяных сараев и заборов, смытых в верховьях.
Седая стояла почти вровень с дамбой, а под дамбой лежали городки, посёлки и охотничий заказник. Почему-то именно заказник Жану было жальче всего остального. Люди могут уйти, людей не за что жалеть, в отличие от кабанов и оленей.
В павильоне было жарко. Его группа уткнулась лицами в экраны и лихорадочно терзала джойстики. Час за часом, с ночи, когда их сорвали на ликвидацию.
К дамбе потоком шли грузовые мобили со сваями, песком, строительной пеной. Бригада за бригадой сменялась на гребне и у подножия дамбы, латая, крепя, замазывая и фиксируя.
Справились к вечеру. У кого не осталось сил, попадали тут же, у мониторов, на пеноматрасах, остальные сначала поели — местные расстарались, нанесли, кто что мог.
Под утро Жана разбудили паломники.
Явилась делегация местных жителей: начальник опорного пункта Матвей с длинным индексом, двое управленцев-охранников, расстроенная пара средних лет, с ними дочка — зарёванная девчонка, молодая совсем, вряд ли семнадцать. Девчонка куталась в шаль и комкала в руках яркую тряпку. Охранники держали рабочего, одного из тех, что чинил дамбу. Он растерянно глядел по сторонам, иногда пожимал в недоумении плечами.
– Напал вот на неё, господин управленец, – сказал начальник опорного пункта. – Любви захотелось. Кричал, что секс угоден попечителям, что он трудился ради нас и что мы ему должны! Платье порвал…
Тряпка в руках девчонки, действительно, оказалась платьем, когда-то нарядным, сейчас измазанным в грязи и потерявшим всякий вид.
– Я тут при чём? – удивился Жан. – Законов не знаете, управленец?
– Ваш человек, – заявил визитёр, – вам и решать.
– Он успел сделать что-то?
– Он успел?.. – повернулся начальник опорного пункта к девчонке.
– Не-ет… – со слезами ответила та. – Платье порвал. Ну, щупал везде…
Платье она жалела больше себя. Тряпку, каких можно из города привезти сотню, одно лучше другого, да и отсюда, наверняка, ничего не стоило заказать… Освежёванные попечители! И что ему делать?
– Могу отвезти его в город, – сказал Жан. – Тогда и ей, – он кивнул на пострадавшую, – тоже ехать, как свидетелю. Сдам синим. Признают виноватым, отправят в загон. Устраивает?
– Ну… – замялся Матвей. – Это правильно, наверное. Это по закону.
Насильник повис на руках у охранников. Дурак.
– Да, – согласился Жан. – А вы бы что сделали? – спросил он у родителей.
– Выдрать его, – сказал отец. – Жестоко, при всех. Чтобы думал. А в загон… В загон его, дочка?
– Не зна-аю!..
– Вы поняли, управленец? – сказал Жан начальнику опорного пункта.
Матвей посмотрел на него с любопытством и уважением.
– Вы ведь тоже молодой совсем, совершенный. Но другой, да… Так и сделаем. Не по закону, конечно…
– А мы не будем докладывать, – сказал Жан.
– Не будем, – улыбнулся Матвей.
Тут же между павильоном и дамбой соорудили помост, насильника связали, разложили на досках. Один из охранников взял хлыст, выставил его на минимум…
– Запрещаю!
Громовый голос заставил вздрогнуть, пригнуться.
С серого неба упала дымчатая тарелка, замерла возле помоста, из неё выпрыгнул голый оливково-зелёный ящер. Бранч!
– Я запрещаю, – повторил Бранч, оглядел замерших местных, пристально посмотрел на Жана, на высыпавших их павильона городских.
– Он ничего не успел, совершенный! – выдавил Жан.
– Секс угоден попечителям, – ответил Бранч, – но только свободный!
– У нас нет загона, совершенный! – заговорил угрюмый Матвей.
Он хорошо держался для человека, увидевшего попечителя впервые в жизни. Жан позавидовал: какое самообладание! Насильник на помосте обмочился от ужаса, да и жертва едва держалась на ногах от страха.
– Будет, человек, – сказал Бранч.
Он обошёл помост, нервно подёргивая кончиком хвоста. Над помостом сгустился туман, превратился в призрачный купол загона…
– Преступник не выйдет отсюда, – объявил попечитель. – Любой свободный вправе освободить его, но пусть сначала хорошо подумает, потому что может поменяться с ним местами. Я буду следить, помните!..
Снова пошёл дождь, нудный, мелкий, противный. Местные, оглядываясь на купол, ушли, управленцы скрылись в павильоне. Возле загона остались Жан и Бранч.
Попечитель стоял неподвижно, вода стекала по его телу, по чешуе и даже по глазам.
– Он ничего не успел, совершенный, – сделал Жан последнюю попытку.
– Свобода священна и неприкосновенна, – ответил Бранч.
– А как же свобода мясных? Свобода тех, кто в загонах? Что с его свободой?
Жан показал на загон.
– Он отказался от своей свободы, когда покусился на чужую, – сказал Бранч. – Кому не нужна свобода, тот просто неразумное мясо.
– А дети попечителей? – не выдержал Жан. – Кто спросил их?
– Ты допрашиваешь меня, человек… Жан? – удивился Бранч.
– Я хочу знать, совершенный, – тихо, но твёрдо сказал Жан.
Попечитель щёлкнул челюстями.
– Правильно воспитанное дитя попечителей не имеет разума, – объяснил он. – Зачем свобода тому, кто не умеет думать?
– Но…
– Без но! – рыкнул Бранч. – Их мозг изменён заранее, их опекуны получают довольно благ, чтобы точно следовать инструкции по откорму и не будить сознание. Остальное делает игра.
– Опекуны?!.. – растерялся Жан. – Игра?
– Хватит, человек, – сказал попечитель. – Дальше думай сам.
Алёна внимательно слушала.
– Ты мне не рассказывал про это.
– Вот, рассказал, – ответил Жан. – Зачем он это сделал? Зачем прилетел, как узнал? Я его не понимаю…
– Его никто не понимает, – сказала Алёна. – Ну, поговорили, отдохнули? Взбодрись-ка, ночь длинная ещё!
Она тряхнула шевелюрой и села на Жана верхом.
– Ох… – крякнул он. – Сломаешь меня, будешь сама виновата.
– Опять боишься? – рассмеялась Алёна. – То, что нужно, не сломаю…
И оказалась права.
Не только не сломала, не нарушила, но сыграла бережно и нежно, и в тоже время уверенно и решительно, как на флейте, сама же стала для Жана скрипкой.
В окнах было темно, позднему рассвету не пришло ещё время, и они лежали без сил, когда из всех чувств не заснула только нежность.
Внезапно Алёне до кружения головы, до зуда в ладонях захотелось рассказать про сестру. Именно потому, что Жан честно не спрашивал, потому, что Бранч сказал странное. Не может человек без разума управлять регионом, как не может вообще управлять людьми! Но разве Жан-Ивась и Алина — не «дети попечителей»? Кто готов сказать, что они не умеют думать?!
– Завтра в обед, – Алёна шевельнула пальцем завиток возле уха Жана, – приходи к моему кабинету…
– Пожалей, замдиректора… – шутливо ужаснулся Жан. – Ты меня укатаешь!
– Нет, – сказала Алёна. – Сексом мы займёмся после, если останется время. Хочу показать тебе кое-что. Не смей отказываться, а то передумаю!
– Да? – удивился Жан. – Загадками говоришь, начальник…
Он лёг на спину закрыл глаза и ровно задышал. Скоро заснула и Алёна.
И тут я понял, почему генерал всполошился. Я тоже читал, что адепт эйи считается человеком, «родившимся заново». Просто не обратил особого внимания. Мало ли, что у них там считается?
А вот Мерис, похоже, отнесся ко «второму рождению» серьезно. Неужели он действительно решил, что в храме со мной произошло нечто необратимое, и я теперь не я? Но ведь для этого человека мало подержать за руку?
Хэдэ алати та дагата.
И лучше не проси меня переводить.
– Ну и что дальше? – спросил я. – Запрете меня в лабораторный блок и будете изучать?
Я не был испуган такой перспективой. Попросту плохо ее себе представлял.
– Не знаю, что с тобой делать, – поморщился Мерис. – Но только не запирать…
Он снова начал перебирать на столе распечатки с моими анализами.
– Что, сразу резать?
– В смысле?
– Ну, разобрать на запчасти и выяснить…
– Дурак. Ну почему ты такой дурак?! – генерал посмотрел мне в глаза пристально, словно проверяя, не издеваюсь ли я над ним.
– Сам не знаю, – признался я. – Такой уж есть. Эти, которые в храме, кстати, знали, кто я. Забыл тебе сразу сказать.
– Я догадывался, что знали. И вообще, что-то слишком много народу про тебя знает. Ты посмотри, какая каша заварилась? За неполных два дня тебя пытаются убрать дважды. Думаешь, лестницу заминировали, чтобы я там прошел? Как бы не так. Устройство поставили конкретно на твой вес. Плюс-минус килограмм. Риск, что не ты попадешься, был, но, учитывая, что установили «закладку» и датчики, пока ты сюда ехал… Кто-то, Агжей, знает гораздо больше нас с тобой. И для кого-то ты на сегодняшний момент представляешь серьезную угрозу. Именно ты, со своим непредсказуемым поведением и… – он хотел обругать меня, но сдержался. – Знать бы, что конкретно эти эйниты с тобой сделали? Могли ведь и внушить что-то.
– Вряд ли это «что-то» угрожает нам. Тогда бы убрать меня не пытались. Наоборот.
– Потому и мне нет смысла не доверять тебе или, как ты предложил, в научных целях на куски изрезать.
– А информаторы в среде эйнитов у тебя есть?
– На уровне твоей Вланы, что называется «рядом стоял». Среди Проводящих, к сожалению, по моим сведениям, на контакт в последние годы не шел никто. Не нисходят они со своих заоблачных высот до нашего брата. Спецслужбы планет, где существуют эйнитские храмы, боятся Проводящих как огня. В противном случае я был бы, как ты понимаешь, совсем иначе информирован.
Генерал Мерис коснулся виска. Устал, наверное? Потом дотронулся до угла рта…
Или так ведет себя человек, который, мягко говоря, часть информации утаивает?
У меня не было оснований не доверять Виллиму, но я знал, что мыслями он делится со мной по минимуму – так уж устроен. Заместитель по личному составу в определенных кругах – это похуже начальника спецслужбы – у того более ограниченный доступ.
– Вот что надо проверить, – сказал я, чтобы не молчать. – Вдруг и у эйнитов есть свои враги? Какая-то другая секта? Тогда мне кое-что стало бы понятным.
– Мне – нет. Но я попробую узнать. Хоть и мыслишь ты порой странно, но… Хэд бы их взял, эйнитов этих.
– Черт.
– Кто?
– У Дьюпа в дневнике написано «черт их возьми». Ты знаешь, что это означает? – я встал.
– Понятия не имею. Вали-ка ты к себе, у меня от тебя башка распухла. Сейчас охрану вызову.
– Не надо охрану, – сказал я твердо. – Нужна будет – свяжусь.
Стоило мне выйти из генеральского кабинета, как настроение снова поползло вверх. Кровь забурлила, вскипая эндорфинами и вызывая щекотку в мышцах. Причем происходило это само собой. Даже вопреки моей настороженности и озабоченности. Я едва сумел покинуть здание нормальным шагом. Хотелось – с лестницы вприпрыжку и дальше бегом.
На улице бодро катилось к заходу солнце. Предзакатная жара спала, дышалось легко, и запахи ощущались необычайно резко. Словно я только что вырвался из полугодичного заточения в корабле, мне снова двадцать два года… Мир переворачивался с ног на голову, и мне тоже захотелось пройтись колесом!
Я огляделся по сторонам. Зевак не наблюдалось. Наверное, разогнали уже. Несмотря на праздник, комендантский час еще никто не отменял. Какая-то бабулька ковыляла через площадь (наверное, работала здесь же, в Доме правительства), да скучали у памятника Первому колонисту два «спеца». А когда-то там стояли разряженные в пух и прах «бойцы национальной гвардии». Война протестировала их: оказалось – декор. Спецы томились, руки чесались… Да кому какое, к Хэду, дело?
Я сделал следующий шаг пошире, примеряясь, и… встал на руки.
И, в общем-то, отлично видел, как то место, где только что находилось мое туловище, прошил лазерный луч…
Импульс был такой мощности, что падение на землю меня бы не спасло, разве что… на руки встать! Только из однозарядника можно так развлечься, второго подобного «выстрела» никакой «ствол» не выдержит.
Здание впереди задрожало в раскаленном мареве, раздался гулкий хлопок, потом треск лопающегося хитобетона. С бодрым матом вылетели из вестибюля охранники. Повезло, что конец рабочего дня, может, обойдется без жертв… Я перекатился по дорожному покрытию и увидел, как с высоты пикирует шлюпка, крутится у самой земли волчком, чтобы погасить скорость, зависает на высоте меньше человеческого роста…
Рос. Только Рос мог такое проделать. Его вместе со мной завербовал в северном крыле Мерис. Но не просто с КК снял – сманил из разведки. И Рос летал лучше меня. Причем именно на модулях, «двойках» и маленьких шлюпках, так называемых «капитанских», в четверть стандартной десантной.
Мои. Значит, ребята весь день таскались за мной. Кого же они там поймали? На упругом дорожном покрытии, рядом с висящей шлюпкой, шевелились две фигуры. Сверху вроде – Джоб Обезьяна, для которого выпрыгнуть и из эмки особого труда не составляло. Под ним – какой-то толстяк.
Вылез Айим – вторая двухметровая махина на нашем корабле. В малой шлюпке – четыре кресла. Пилот, два бойца и для меня, видимо, тоже место нашлось бы. Значит, хоть Келли на эмке остался.
Сели еще две посудины – полисы и спецы Мериса. Пока я подходил, оттуда повысыпали тоже. Но вмешаться боялись, потому что у Сайсена Айима лицо человека, не понимающего юмора. А он стоял с гэтом на изготовку и ждал меня. На остальных ему чихать, так уж он устроен. Рос – сержант, а сержант приказал стоять и ждать.
Я видел, как сбегает с крыльца Мерис. Будь у него окно в кабинете, он мог бы всю эту комедию видеть лично. А так – доложили, наверно.
Мы подошли одновременно с генералом. Мерис шел быстро, я – медленно. Очень медленно. Но вовремя кивнул Айиму, чтобы тот опустил гэт.
Джоб, увидев меня, перестал душить толстяка и встал.
– Кто это? – спросил я Мериса. Я был уверен, он знает.
– Это? А это мой… бывший начальник спецслужбы…
Я понял, что начальник пролетел с карьерой прямо у меня на глазах.
– Живой, собака, – сказал какой-то незнакомый мне полис.
– То-то и странно, – пробормотал генерал. – У него было, по меньшей мере, три возможности себя убить, а он живой.
«Значит, на кого-то надеется, – понял я, – думает, что прикроют».
Взглянул на Мериса. Тот скосил глаза на личный браслет, развернул запястье ко мне, чтобы я тоже видел. Там, не понял – с трех или с четырех точек – уже свели, как Рос спикировал на толстого.
– Умеют твои летать, – сказал Мерис.
– А то, – я улыбнулся невольно. – Они и прыгать умеют.
– Так ты же не отдашь, чего хвалишься?
Мерис думал. Он шутил со мной и думал, растягивая момент принятия решения. Я ему не завидовал. Покушение на главной площади столицы, почти напротив Дома правительства в тайне удержать не удастся. Придется докладывать этому новому лендслеру, который сам еще для всех – «рыбка в банке». И может статься рыбка – тухлая.
Я вдруг очень остро ощутил, что Дьюп умер. Что я его никогда больше не увижу. Захотелось задушить этого толстого мерзавца голыми руками. Потому что такое вот дерьмо даже сдохнуть не может, а того, кто стоит десятерых таких – нет. И погиб он из-за такого вот дерьма!
– Ты чего, капитан? – спросил не вовремя посмотревший на меня Мерис.
– Задушил бы, – сказал я сквозь зубы.
Наверное, морда лица была у меня соответствующая. Генерал оценил.
– А души его, гада, – сказал он поощряюще. – Ты в состоянии аффекта… Как мы тебя удержим? Да, ребята? – он обернулся к охране. – Давай, капитан!
И хлопнул меня по спине, подталкивая к едва поднявшемуся толстяку. Джоб его здорово припечатал.
Первый раз я так явно видел иллюстрацию древнего принципа – нет человека, нет проблемы. Если бы я не был так зол…
Губы у толстяка затряслись. Но боялся он не меня, а того, что происходило со мной!
Я воспринимал себя теперь с двух разных точек. Словно бы «меня» стало двое. Один в бешенстве намеревался раздавить сейчас эту жирную человекообразную козявку. Другой… Другой стоял рядом и наблюдал. С мертвенным спокойствием ядовитой змеи с Мъясы, один запах яда которой убивает в течение двух минут.
Выражения глаз этих двоих смешивались в моих зрачках, и, судя по лицу толстяка, смесь выходила жуткой. Я и сам чувствовал, как вокруг распространяется волна физически ощутимого холода. Даже темнее стало. Или так быстро садилось солнце?
Я достаточно имел сегодня дело со страхом. И это, наконец, вылилось из меня.
Внешне я не делал ничего. Только смотрел. Но толстяк завизжал и бросился в ноги Мерису. Он ползал, хватая генерала за колени, скулил. Я видел и не видел его. Толстяк метался в другом, параллельном моему пространстве. С ним рядом остался только Мерис – остальные бойцы и полисы отодвинулись куда-то. И звуки до меня тоже почти уже не долетали.
А краски все меркли. Мир стал серым, воздух – густым и плотным. В легкие его приходилось запихивать с усилием, как при больших перегрузках. Самая середина груди у меня горела, словно обожженная.
Мерису, в конце концов, пришлось вызывать медиков, иначе один мой вид убил бы толстяка. Но боюсь, что и медики уже не могли помочь: больно медленно они двигались, а каждая минута этого резинового времени ложилась петлей вокруг жирной шеи.
Я не понимал, что со мной происходит. Однако когда визжащий червяк исчез вдруг из поля зрения, Мерис шагнул вперед и загородил его, я стал потихонечку остывать. И восприятие мое снова стало единым. Подступили усталость и безразличие, словно бы я действительно делал что-то тяжелое все это время, а не просто стоял столбом.
– Да… – протянул Мерис. – Слышал про это. Читал. Но участвовать не приходилось.
– Про что, про это? – я сглотнул. За грудиной болело и очень хотелось пить. А к облегченной парадной форме фляжка не прилагалась. Джоб и Айим экипированы как положено. Только где они?
Оба бойца нашлись у меня за спиной: стеклянные глаза, бледные морды… Да и Мерис тоже выглядел каким-то не очень цветущим.
– Парни, вода у кого-нибудь есть? – спросил я нарочито бодро.
– Да, капитан, – прошептал Сай, продолжая смотреть мимо меня.
Я махнул рукой перед его лицом – без толку. И только тут заметил, что так же смотрят в пустоту полисы и спецы Мериса. Причем выглядели бойцы тем бледнее, чем ближе стояли ко мне. А медики так и не смогли дойти до толстяка: бросив носилки, они стояли метрах в трех, уставившись в пространство. Толстяк лежал, раскинувшись – то ли потерявший сознание, то ли мертвый.
Я выругался, отстегнул у Айима фляжку и напился. Потом развернул его в сторону нашей посудины, дал тычка. Обезьяна кое-как пришел в себя сам. Я загнал ребят в шлюпку и полез следом.
– Ну, завели мы себе неведомую зверушку, – сказал мне в спину Мерис.
Он, единственный из всех, сохранил способность улыбаться. Видимо, в своей длинной жизни и не такое видел.
Тягучий звон вечного колокола слышался в каждом уголке Новгорода и особенно далеко летел по льду Волхова. Млад не сомневался: каждый горожанин, услышав эти звуки, чувствовал примерно то же, что и он сам: сердце стучало чуть быстрей и громче, сами собой расправлялись плечи, и дышалось легче и глубже. И недаром со всех концов в сторону Торга бежали ремесленники и купцы, боясь опоздать: каждый хотел занять место поближе к вечевой площади, чтобы слышать, о чем там будут говорить. И хотя по установленному порядку не все считались участниками веча – с некоторых пор вечевая площадь не могла вместить отцов всех проживающих в городе семейств, – те, кому доверили в нем участвовать, ощущали за спиной могучую силу толпы новгородцев: попробуй сделай что-то не так!
Новгород изъявлял свою волю – единогласную волю. И пока последний кожемяка не убедится в правильности выбранного пути, решение принято не будет. Звон вечного колокола на гриднице для каждого новгородца звучал как символ гордости, свободы и торжества Правды.
Млад отдавал себе отчет в том, что вечевые решения зависели не столько от воли каждого новгородца, сколько от умения краснобаев поворачивать эту волю в нужное русло. Но в глубине души теплилась наивная уверенность: до тех пор, пока звонит вечный колокол, Русью правит народ. Народ можно обмануть, но нельзя лишить права голоса, нельзя согнуть ему плечи и заставить, принудить, поработить: с ним можно только договориться.
На Великом мосту народу было немного: большинство переезжали или переходили Волхов по льду, и Млад остановился ближе к торговой стороне, надеясь высмотреть Белояра издали. Многие из проходивших мимо пристально всматривались ему в лицо и оглядывались – кто-то удивленно, кто-то одобрительно, кто-то с откровенной злостью. Сначала он не понимал, в чем причина, и даже осмотрел себя: может, что-то не так с его одеждой? Потом подумал, что всему виной рыжий треух, который издали бросается в глаза, и если бы не трескучий мороз, то он обязательно снял бы его и спрятал. Но его сомнения разрешили трое молодых парней, не побоявшихся спросить его напрямую, тот ли он волхв, что вчера на Городище не подписал грамоты. Млад кивнул и смутился: не стоило надевать этот дурацкий треух, теперь весь Новгород узнает его в толпе.
– И что, гадание на самом деле вранье? – откровенно спросил один из них.
– Я не уверен в том, что я видел Правду, – ответил Млад.
– Я говорил, это Сова Осмолов воду мутит, посадником хочет быть! – плюнул второй, и они, посмотрев на Млада то ли с уважением, то ли с удовлетворением, направились к Ярославову дворищу.
Мимо время от времени проезжали боярские сани – расписные, полные одеял из собольего меха. На широкой степени, пристроенной к гриднице, понемногу собирался Совет господ. Посадник, как ни странно, поднялся и сел на скамью вместе с женой, чем вызвал некоторый ропот в передних рядах, где собрались родовитые бояре: на вече женщин обычно не пускали. Разглядел Млад и Сову Осмолова – он сидел по правую руку от посадника, хотя на степени делать ему было нечего, в Совет господ он не входил.
Белояра все не было. Уже смолк колокол, сомкнулись ряды простолюдинов, окруживших вечевую площадь, участники веча заняли свои места: бояре – в первых рядах, за ними – житьи люди, потом купцы, потом немногочисленные, но пожилые и уважаемые ремесленники, – всего не меньше тысячи человек. И тысячи четыре толпились вокруг, толкались и надеялись пробиться поближе к площади.
С моста Младу почти ничего не было слышно, впрочем, новгородцы еще шумели: даже шепот огромной толпы мог заглушить оратора, а уж ее ропот должен был вызывать если не страх, то по крайней мере уважение. Млад топтался на месте, надеясь согреть застывшие ноги, и не услышал, как со стороны Ильмень-озера раздался топот копыт: небольшой отряд дружинников сопровождал юного князя, приехавшего на вече верхом. Толпа расступилась, услышав призыв дружинника, ехавшего впереди, раздались приветственные возгласы: новгородцы любили князя, и Млада нисколько это не удивляло. Да, князь был очень молод, но одного взгляда на него хватало, чтобы понять: это достойный наследник Бориса.
А Белояра все не было. Может, волхв передумал говорить на вече? Не посмел взять на себя ответственность? Он ведь колебался…
Князь взбежал на степень, поклонился новгородцам и сел на предназначенное ему место; рядом ним на скамью чинно опустился тысяцкий, Ивор Черепанов. Млад хотел подойти поближе, но побоялся: если Белояр опоздает, то не найдет его в толпе. В задних рядах он бы ничего не видел, но зато слышал бы, о чем говорят со степени; на мосту же он почти ничего не слышал, зато хорошо видел и степень, и вече, и окружавшую его толпу.
Первым поднялся посадник, смущенно осматривая свою невзрачную шубу, глянул на супругу и, получив утвердительный кивок, подошел к ограждению. До Млада долетали только обрывки его слов. Говорил посадник долго, прерываемый время от времени криками то с одного конца площади, то с другого. Млад тщетно пытался понять, о чем тот ведет речь, когда сзади к нему неожиданно подошли человек пять из стражи детинца, вооруженные топорами. Млад не успел даже оглянуться и понять, кто это такие, когда двое из них крепко взяли его под руки. Он посмотрел по сторонам и хотел спросить, в чем дело, но тут перед ним появился вчерашний незнакомец, которого Ширяй называл Градятой.
– Здравствуй, Ветров Млад Мстиславич, – Градята еле заметно усмехнулся. – Ты, никак, собираешься выступить на вече?
По-честному, Млад растерялся и в первый раз пожалел, что не взял с собой десятка студентов, как советовала Дана. Или хотя бы Добробоя, который убеждал его в том, что стоит десятерых. Стража из детинца – не разбойники с большой дороги, чтобы поднимать шум.
– Что тебе нужно? – спросил Млад в ответ не очень дружелюбно, снова оглядываясь на тех, кто держал его за локти.
– Пойдем, – Градята улыбнулся одним углом рта, – расскажешь новгородцам всю правду о себе и о гадании.
– Я уже сказал новгородцам, что думаю о гадании. Мне нечего добавить. Но подтвердить свои слова могу еще раз.
– Подумай, Млад Мстиславич, – темные глаза посмотрели на Млада в упор, излучая странную, неведомую potentia sacra. – Сегодня ты не сможешь сделать того, что сделал вчера, тебе не хватит сил. Ты выжат до капли.
– Чтобы говорить Правду, сила не нужна, – тихо ответил Млад, пожав плечами.
– Признаться, я не очень хорошо понимаю, что ты называешь правдой… – проворчал Градята. – Пошли. Новгородцы хотят тебя видеть.
Он повернулся спиной и сделал знак следовать за собой. Стражники подтолкнули Млада вперед, но он уперся и попытался вырвать руки.
– Я пойду сам. Я не вор и не разбойник и новгородцев не боюсь.
– Ты не вор и не разбойник, – оглянулся Градята, – ты предатель и лазутчик татар. Отпустите ему руки, пусть идет сам. Все равно никуда не денется.
Убеждать кого-то в том, что он не предатель, Млад посчитал для себя унизительным. Волхв не может быть предателем и лжецом, тогда он перестает быть волхвом! Не может быть, чтобы человек, наделенной той силой, что увидел Млад в темных глазах, не знал об этом. Что ему нужно? Откуда он взялся и чего добивается? И если его сила позволяет лгать так откровенно, то что это за сила?
Они спустились с Великого моста и направились к вечевой площади, обходя толпу по льду Волхова. К гриднице можно было подойти только сзади, где останавливались сани, и лошадей оставляли под присмотр нарочно нанятых для этого людей. Неподалеку от площади им навстречу вышли трое, которые поприветствовали Градяту как своего. Тот остановился, и Млада за локоть придержал странно молчаливый стражник. С виду трое неизвестных ничем не отличались от новгородцев, но почему-то Младу пришло в голову, что это чужаки. В них что-то было не так!
– Ну что? – спросил один из подошедших с улыбкой. – Наш предатель и лазутчик готов признать свою ошибку?
– Пока нет, – ответил Градята.
Один из чужаков подошел поближе и бесцеремонно взял Млада за плечи, заглядывая ему в глаза. Млад едва не отшатнулся: сила, та же непонятная, неизвестная сила! Ее излучали немигавшие глаза чужака – темные, чуть припухшие. Он был очень смуглым, темноволосым, с привлекательным, но нескладным лицом и носом уточкой.
– Эй, да он же шаман! – чужак слегка толкнул Млада, выпуская его плечи из рук. – Не заморочит народ?
– Он выжат, смотри как следует, – ответил Градята. – Даже если он наберет сил на морок, то свалится замертво.
– Ну что, предатель и лазутчик, – один из чужаков усмехаясь потер руки, – у тебя есть выбор. Или ты признаешь свое невольное заблуждение, или через час новгородцы сбросят тебя с Великого моста.
– Ты угрожаешь мне? – тихо и удивленно спросил Млад. Вот так, среди бела дня, в двух шагах от вечевой площади? Но не кричать же, в самом деле…
– Я не угрожаю. Я объясняю и, надеюсь, объясняю доходчиво. Твоя задача рассказать Великому Новгороду, что гадание – истинная правда. И не просто рассказать, а убедительно рассказать. Чтобы вече в это поверило. Иначе нам придется объявить тебя предателем.
От откровенного бесстыдства его слов Млад растерялся еще сильней. Никто и никогда не угрожал ему, никто не пытался заставить его сделать что-то против его собственной воли. Он был шаманом с тринадцати лет, он знал, что его potentia sacra дает ему превосходство над людьми, но ему и в голову не приходило, что она может применяться как оружие. Это противоречило его представлениям о нравственности: ни люди, ни боги не прощают такого! Он не испытывал страха, он не хотел верить, что новгородцы согласятся с чужаками, и в то же время чувствовал: согласятся.
– Мне нечего сказать, – ответил он, как всегда долго подбирая слова, – я могу только подтвердить то, что говорил вчера.
По знаку Градяты двое из стражников снова взяли его за руки, но на этот раз чтобы связать их за спиной. Млад не стал сопротивляться: они бы все равно сделали это. Как жаль, что не пришел Белояр! И почему Млад был так уверен, что тот не передумает? Если бы волхв слышал этот разговор, он бы не передумал.
– У тебя есть немного времени, чтобы изменить свое решение. Пока говорит Сова Беляевич. Если передумаешь – скажи, я развяжу тебе руки, – кивнул ему Градята, поворачиваясь спиной, и стражники подтолкнули Млада вперед, в сторону гридницы.
– Я не передумаю, – сказал он в удалявшуюся спину, но Градята не оглянулся.
А со степени в это время на самом деле говорил Сова Осмолов. Млад хотел прислушаться, но от волнения не понимал ни слова. Что-то про мщение и войну. Речь боярина была короткой и яркой, и вече отзывалось на нее одобрительными криками с одного конца и свистом – с другого.
Млада подтолкнули к лестнице, ведущей на степень: боярин заканчивал говорить.
– Ну? – наконец обернулся Градята. – У тебя времени не осталось. Я бы не стал спрашивать, но честь не позволяет мне не предоставить тебе последней возможности.
– О какой чести ты говоришь? – Млад настолько поразился бесстыдству чужака, что на этот раз не подбирал слов – они сами сорвались с языка.
– Если ты сомневаешься в моей чести, назови это жалостью… – чуть не рассмеялся Градята.
Млад скрипнул зубами от обиды и злости и сам пошел наверх, не дожидаясь, когда его толкнут.
– Что же до одного-единственного волхва, который не подписал грамоты, то он сейчас предстанет перед вами, – зычно вещал Сова Осмолов, держась руками за ограждение и чуть пригибаясь вперед, словно нависая над вечем, – и тогда вы убедитесь, что в правдивости гадания не может быть никаких сомнений!
Стражники, следовавшие сзади, на самом верху грубо толкнули Млада вперед; он не заметил, что последняя ступенька чуть выше остальных, и споткнулся, едва не растянувшись на степени перед глазами всего веча. Обидно стало до слез – нет сомнений, стражник сделал это нарочно! Боярин мельком глянул в его сторону и продолжил:
– Пока наш доблестный посадник защищал врагов Руси и вел с ними мирные переговоры, мои люди кое-что разузнали о человеке, поселившем сомнения в ваших сердцах.
Вече зашумело. В первых рядах раздались солидные смешки бояр, слева, где стояли представители кремлевской стороны, из толпы понеслись одобрительные возгласы, а справа пронесся удивленный ропот, и кто-то выкрикнул:
– Связать волхва? Да вы с ума сошли!
– Это беззаконие! – присоединился к этому голосу еще один, поближе. – Волхвы стоят вне правосудия!
– Волхвов вече не судит! – крикнул кто-то еще.
Сова Осмолов поднял руку, призывая к тишине, и, дождавшись ее, продолжил:
– Волхвов – не судит. Но того, кого боги прокляли за ложь их именем, мы волхвами никогда не считали. Этот человек давно перестал быть волхвом. Перестал с тех пор, как принял серебро из рук врага в оплату своей лжи.
Надо было крикнуть, что это неправда, но Млад еще не оправился от столь неловкого выхода на степень, а от чудовищности обвинения и вовсе задохнулся, не в силах сказать ни слова.
– Да-да! – кивнул Осмолов толпе. – Не думайте, что я могу огульно обвинить волхва в сребролюбии. Мы нашли достаточно свидетелей! И главным свидетелем, как ни странно, оказался один из казанских купцов! И среди врагов есть люди с честью, люди, ненавидящие ложь!
На степень действительно начал подниматься татарин, только выглядел он довольно потрепанно и мало напоминал купца. Младу показалось, что он видит сон: он и не представлял, насколько тщательно продумано обвинение.