Религия эйнитов своеобразна. Они относятся к жизни, как к высшему дару, трепетнее, чем в иных общинах – к богу.
Я сидел и тяжело дышал, чувствуя, как сознание покидает меня. Для нее терпеть такое мое состояние было пыткой.
Она кивнула юноше, и тот силой уложил меня в постель. Впрочем, много сил ему прилагать и не понадобилось: все, что держало меня в вертикальном положении, относилось, скорее, к области воли.
Эйнитка склонилась, положив руки мне на грудь (я не почувствовал их веса), и стала говорить с моими ранами. Я ощущал, что она говорит именно с ними: тело мое откликалось на ее голос, успокаивающие волны пробегали по коже, холод сменялся теплом и снова превращался в холод. Мне стало легче.
– Только посмей подняться еще раз! – сказала она.
Эйниты не знают обращения на «вы», но ее манера говорить не казалась мне смешной. Властной – да. Она привыкла командовать, это чувствовалось.
– Я приду вечером, – сказала она. – А ты, если хочешь жить, будешь лежать.
Я прикрыл глаза, не в силах сопротивляться. Вечером так вечером.
А потом лежал и думал о том, как она пахнет, и какие у нее удивительные глаза. Совершенно нечеловеческого цвета.
Сначала я раздражал ее. Моя воля была для нее чем-то чужим и незнакомым. Я разрешал ей только разговаривать с телом, не пуская глубже в сознание. Знал, что она не причинит мне вреда, просто сделает так, чтобы выздоровление шло быстрее, но что-то мешало довериться ей полностью.
Айяна сердилась. Однажды, когда она была вымотана работой с другими ранеными, а я не вовремя открыл глаза, нечаянно нарушив ее сосредоточенность, она чуть не влепила мне пощечину. И, испугавшись собственного гнева, заплакала.
Это видел только я. Краешек ее словно бы залитого жидким серебром глаза наполнился влагой. Но сопровождавший Айяну юноша тут же оказался рядом. Он почувствовал, что ей плохо.
Она отослала парнишку раздраженным жестом.
– Почему ты не хочешь, чтобы я вылечила тебя?
Я задумался.
– Ты хочешь войти в меня слишком глубоко, – я старался подобрать понятные ей слова. Хоть мы и говорили на одном языке, культуры за нами стояли разные. – Я не мальчик, как ты полагаешь. Мне больно понимать, что кто-то разделит мои мысли и чувства. Не увидев за ними меня.
– Ты девственник? – спросила она.
Когда до меня дошел смысл вопроса – я фыркнул. Но потом задумался. Вряд ли Айяна имела в виду тело. Я несколько раз любил, но чувства мои не были глубокими. Только первая юношеская страсть оставила на душе рубец, но скорее от стыда, чем от любви.
– Возможно, – сказал я. – Мне трудно судить о том, чего не знаю о себе.
Она осторожно положила ладони на мои виски. Я ощутил вдруг… даже не желание, а нечто зверское, поднимающееся во мне и заглушающее рассудок. Страсть скрутила меня так, что я смог дышать, лишь когда она убрала руки.
Черт их возьми, они много чего умели, эти адепты спящего бога. Зря я подпустил ее близко.
Айяна и сама смотрела на меня с ужасом. Испугалась?
Я улыбнулся ей, как мог.
– Видишь, – сказал я, – Люди наших миров – совсем не подходящее знакомство. Я слишком груб для тебя. Сожалею.
Но она продолжала смотреть, и теперь страсть начала загораться во мне мягко и медленно.
– Что ты делаешь, девочка? – спросил я.
Она вздрогнула и отстранилась.
– Ты не грубый, – сказала она. – Ты – другой. Но и такой же, как мы.
– Это не причина, чтобы…
Я не договорил. Силы были исчерпаны полностью, и я мог только дышать.
Как ни мала была палата, в которой лежал, но лежал я там один. И, когда Айяна ушла, понял, что должен любой ценой встать на ноги. Быстро. Иначе неизвестно, чем все это закончится. Мы слишком разные, чтобы любить друг друга.
Я начал заставлять себя вставать и ходить по палате. Едва схватившаяся на краях кожа лопалась, но я был упорен. Утром и вечером Айяна видела следы моих стараний. Я подозревал, что она именно видит сквозь повязки, ее лицо изменялось раньше, чем она успела бы сосредоточиться. Иногда она приходила одна, иногда с парнишкой. Вечером чаще одна. Видимо, ее помощник уставал раньше, и она его отсылала.
К концу недели я понял, что и вправду выкарабкался, вопреки отсутствию в госпитале достаточного количества препаратов, связывающих «ожоговые яды», выделяющиеся при лучевых поражениях тканей. Она меня вытащила. Своими методами. Большую часть ожогов мне смогли закрыть искусственно выращенной кожей, я действительно стал вставать и… почувствовал себя неблагодарным животным.
Вполне возможно, не только я к ней, но и она ко мне что-то испытывала. Мы все равно расстанемся. Какой мне смысл сопротивляться, если сопротивляться есть чему?
Я решил дать ей возможность, не больше. Потому что не хотел питать каких-то особых надежд. Но я мог расслабиться и впустить ее в свое сознание. Пусть воспринимает, как хочет: как знак благодарности или доверия, например.
Но она поняла все так же, как я.
Вечером, склонившись над моей грудью и не встретив привычного препятствия, она, прежде всего, подняла голову и заглянула мне в глаза. Я едва успел зажмуриться, потому что исподтишка смотрел на нее. И поэтому я «пропустил удар».
В первый раз.
Я ожидал чего угодно, но не губ на своих губах. Так быстро и неожиданно.
Наверное, она понимала меня лучше, чем я сам. А может быть, вообще знала, что произойдет – под туникой и плащом у нее не оказалось больше одежды. И мне ни с кем и никогда не было так, как с ней.
Вот такова последняя, Анджей, самая свежая причина моего внутреннего одиночества.
Да, я мог бы жениться на своей родной планете. Я не знал тогда, что жизнью молодого человека руководят гормоны, и зашло все достаточно далеко. Но ее родители оказались против, и она согласилась с ними. Я мог бы настоять на своем, но что-то остановило меня. Гордость, наверное. Гордость и нежелание объяснять свои чувства.
Первые десять лет я страдал, остальную жизнь был благодарен ей за слабость. Мне только по молодости и глупости могла понравиться слабая женщина, не знаю, что нас могло бы связывать потом. Но эта гормональная любовь уберегла меня поначалу от юношеских проблем и связанных с ними болезней. Позже гормоны ушли совсем, и мне уже просто не нужен был никто, ломающий удобный уклад моей холостяцкой жизни.
Но если бы Айяна не родилась экзотианкой, если бы не шла война…
Хотя, скорее, самые верные препятствия – внутри меня самого.
Но я не удивлюсь, если у Айяны все-таки есть от меня ребенок. Недоразумений в виде сроков зачатия, биологических несовпадений и прочего для эйнитов не существует. Она спрашивала меня, хочу ли я. Я отказался, но могло ли это помешать ей сделать по-своему?»
И тут я понял, что меня удивляло во Влане. Она буквально «читала» окружающих. Читала, как раскрытую книгу. Ей разве что понадобилось какое-то время, чтобы приноровиться ко мне. В остальном же…
Она вошла и заняла свое место. В моей душе было место для женщины.
Но кто же такие эйниты? Уж больно похожи были адепт эйи из дневника Дьюпа и моя Влана.
«Между причиной и следствием…»
Я вспомнил, как вчера плакала за столом Влана: «…если бы я не настояла, то его бы не убили, но тогда – убили бы тебя…»
Стал копаться в сети в поисках ответов на не до конца сформулированные вопросы, но информация в незарегистрированном круге доступа оказалась на удивление скудной.
Секта вроде бы являлась экзотианской, но зародилась в приграничных землях сектора, где протекторат противника до сих пор символический. Эйниты почитали какую-то вселенскую мать, но поклонялись Спящему богу.
Про бога я вообще ничего не понял. Может, это была просто философская категория? «Бог, который есть, когда его нет, который спит, когда ты бодрствуешь, и бодрствует, когда ты спишь…» Чушь непоротая.
Попросить Мериса организовать доступ третьей степени?
Или спросить об этом Влану. Ну и что, если она эйнитка? Мало ли кто из нас во что верит?