Зевнув, бодренько плетусь в душ и на завтрак. Олис весело трещит о последних новостях с Земли:
— Ооу, Фил! Представляешь, Лерин повысили, и она теперь зав отдела разработок, а Мари сместили на склад. Савченко снова не вылезает со смен, еще бы, дома родился четвертый ребенок, говорят, коллеги ему даже раскладушку поставили, чтобы высыпался в перерыве.
А в моде мужские лазурные штаны со смешным названием «дженс», причем, женщины их любят даже больше, чем мужчины, чем сильно раздражают вечно притесняемый сильный пол.
На президентских выборах победил со ста процентами премьер министр, оставивший все правительство на своих местах, зато погрозивший не в меру умным ухмыляющимся астрофизикам реформами и оптимизацией.Наш Клеминский кивнул и посоветовал лучше разбираться в вопросах реформируемых научных дисциплин. Скандал сразу затух.
Лорик слушал эту уютную почти человеческую болтовню и расслаблялся. Задрав ноги на стол, он ждал выбранное им желе из протеиновых ягод с кисленьким компотом, по цвету напоминавшим рубиновое терпкое вино. Настроение было под стать случаю.
— Ооу, Фил! — ухмылки не было видно, но Лорик мог поклясться… —Овсянка, сэр! — процитировала Олис какой-то только ее обширной памяти известный видео трек.
— Но, как?! — космонавт был так расстроен, что, погляди он сейчас на себя в зеркальную плоскость иллюминатора, увидел бы совершенно по-детски обиженное выражение лица. — Я же отметил особое меню…
— Ооу, Фил! Не обижайся, но сладенькое после каши, — по-матерински назидательно ответила система. Манипуляторы сложились в молитвенном жесте, словно упрашивая избалованное дитя покушать, и растянули плакат «С новым земным циклом, Фил!». Именинник не верил своим глазам: не напечатанный на стационарном принтере, а именно криво нарисованный, с кляксами, и помятый в нескольких местах, плакат был удивительным шедевром творчества системы! Взгляд затуманился от неожиданно появившейся влаги.
— Спасибо, Олис! — смущенно вытирая нос, пробормотал Лорик. —Это было совсем неожиданно.
— Живи, пожалуйста, долго, — неожиданно серьезно ответила искин, и железный манипулятор, покрытый для удобства трипсилоновым мягким покрытием, опустился на плечо именинника. Фил кивнул и на секунду прикрыл веки: искин никогда раньше не касалась его, только если это требовалось для выполнения заданий. Ощущение почти человеческих объятий было поистине волшебным — Лорик раньше не задумывался, насколько давно он одинок и лишен земного общения.
— Ооу, Фил! — нарушила идиллию Олис, — а Луиза замуж вышла. Говорят, уже родила. Мальчик и девочка — двойня.
Космонавт вздрогнул и отскочил. Такого ответа он получить не рассчитывал. На кодовую фразу о Луизе Сингер, Земля должна была выдать заранее запротоколированный шифр.
— Ооу, Фил! Ну, что ты расстроился? — Олис пожала манипуляторами, как плечами, выглядело это ужасающе… — Сингер звонила тебе пару раз по видео смарту о предполетных тренировках, ты ее даже не видел вживую. Я интересовалась. Кушай спокойно, вот твое угощение.
Лорик дрожал всем телом, почти как розовое кисленькое желе, которое исчезало из его пластиковой прозрачной миске. Он впервые почувствовал себя совершенно одним в огромном космосе. Говорят, это астронавтический кризис тридцатилетия, встречаемого в исследовательском космолете индивидуального длитполета. Но интуиция вопила о другом. Может ли Олис отправлять ложные сообщения Земле? Может ли подменять видео и аудио файлы на свои текстовые? Вполне вероятно, почти два месяца, как появились таинственные помехи, мешающие постоянной связи. Зато переменная вполне позволяла отправлять текстокод.
Придвинув секцию с пробами, Лорик рассеянно пролистал журнал наблюдений и анализа, глянул из-под лофирных зеленоватых очков на стеклянный кружочек, в котором бурно рос астероидный мох, колеблющийся так бурно своими тонкими веточками, будто миниатюрное фиолетовое дерево на земном ветру. Наклейка говорила, что мох взят два дня назад, случайно, вместе с пробами минералов и странного оранжевого феррумнокремниевогольда с вершины. В журнале говорилось о плохом качестве пробного материала, судя по записям, мох представлял собой клеточную субстанцию, проще говоря, слизь, которую решено было оставить для изучения процесса разложения местной флоры… Вторая проба была взята специально. Дисплей показывал фразу «системный сбор», а Лорик не мог избавиться от ощущения, что его рука сама достает шевелящийся на ветру мох из разлома. Тошнота подкатила комом к горлу, но была подавлена силой воли.
Мох во втором кружке выглядел вялым и безжизненным, но никаких признаков клеточного распада обнаружено не было. Напротив, микроскоп показывал стадию глубокой заморозки. Лорик сунул образец под лампу, пока стал забивать свои наблюдения в аналитическую таблицу. Через минуту, он снова взглянул в линзу. Шок!
— Олис, — взволнованно позвал космонавт, будто искин была далеко и не наблюдала за ним через камеру в очках, — кажется, мы нашли бессмертие.
— Ооу, Фил, это бесподобно. — С секундной задержкой выдала система, кажется, послышался вздох продувного клапана.
И все же остаются загадки, которые ей разрешить не под силу.
Да, она может гордиться своей способностью угадывать мотивы и мысли. Да, она все знает о тех, кто ее окружает, о своей семье, о придворных, о парижанах, о тех, кто плетет интриги и участвует в заговоре, но как тогда быть с ним, с одним-единственным человеком, чьи мысли и порывы она разгадать не в силах?
Почему он не подчиняется выверенным ею законам?
Чего хочет он? Во что верит?
Он не может быть устроен как-то иначе. Он такой же, как все. Из той же плоти и крови. Он должен желать благополучия и богатства. Должен терзаться честолюбием и гордыней. Должен сгорать в тщеславном огне. Но этого не происходит. И она не в силах понять, что нужно этому человеку, почему его глаза не загораются алчным блеском при виде драгоценностей, почему его не распирает от осознания значимости, почему его разум не застит самолюбие мужчины.
Если ему что-то нужно, ему достаточно только попросить. Она будет только счастлива, если услышит его просьбу, она воспарит к небесам, если он наконец прервет этот обет молчания и откроет свою тайну.
Чего же ты хочешь? Скажи! Она была готова пойти на любые уступки. Но Геро молчал, и как она ни ломала голову, разгадывая его тайные мысли, ответа не находила.
***
Проснувшись, я знаю, что делать. Я увижу свою дочь. Больше двух месяцев прошло с момента заключения сделки, а у меня только короткие сухие записки. Я знаю, что она жива, и более ничего. Я хочу ее видеть. Если герцогиня желает страсти, ей придется платить. Не золотыми побрякушками, а тем, что для меня действительно имеет цену. Сегодня же скажу ей об этом.
Это Анастази дала мне решимость.
Вернула надежду, изгнала дурную кровь и заменила ее свежей. Я благодарен ей. Осознание случившегося пришло сразу, едва лишь я открыл глаза. Никакой благодарности от меня не требовалось. Она меня не предавала. Напротив, пожертвовала собой. Забрала мою ярость, вскрыла рану, как решительный, но жестокий хирург. Позволила мне стать победителем, испытать короткое исцеляющее наслаждение.
Она меня пожалела. У меня снова есть силы жить и даже действовать. Я готов немедленно бежать к герцогине, но оказалось, что ее нет в замке. Она покинула его на рассвете.
Когда герцогини нет, я предаюсь праздности. Большую часть времени сплю или брожу по окрестностям.
Любен следует за мной по пятам, но мне это не мешает.
Это еще одна из его обязанностей, он и телохранитель, и надсмотрщик. Уаза петляет, прежде чем соединиться с Сеной, и одна из ее петель вытягивается к самому замку. Я выбираю место на берегу и часами смотрю на воду.
Я думаю о том, как река схожа с человеческой жизнью. Прозрачная у истока, она постепенно мутнеет, буреет и в конце своего пути напоминает забродившую похлебку, которую великодушное море растворит и поглотит.
Жизнь не имеет смысла. Короткий путь страданий от рождения к смерти. Страх, боль и кровь. Зачем? Лучше не думать… Эти дни праздности еще мучительнее тех, когда она здесь. Когда мне страшно и больно, я, по крайней мере, не терзаю себя мыслями и не ищу ответа.
Я боюсь и страдаю. Это тоже способ занять себя. Когда думал о куске хлеба, делая по ночам переводы, крамольные мысли о мироустройстве меня не посещали. Я думал о свежем молоке для Марии и курином бульоне для Мадлен.
А теперь, когда я выброшен за пределы, когда опустошен и ограблен, мне ничего другого не остается. Только мысли. Я смотрю издалека и вижу то, чего не замечал прежде.
К счастью, самые мучительные только первые сутки, на вторые я уже не терзаю себя вопросами, на которые нет ответа.
Я начинаю что-то замечать. Вижу деревья, слышу шелест их листьев. Узнаю, что лето на исходе и каштаны обзавелись бурыми колючими плодами.
Я брожу между ними, слушаю ветер, ступаю в солнечные пятна. Иногда ложусь на траву и часами смотрю в небо. Это не скучно. Напротив, очень увлекает. Небо постоянно меняется. Оно не становится лучше или хуже, оно становится другим. Как вода в реке или как огонь. Перистые облака, сизобрюхие тучи. Совсем как люди, разные… Иной формы, цвета, но из того же субстрата. Я перевожу свой взгляд вовне, от разума к чувствам. Думать себе запрещаю и только наблюдаю за небом.
На щеке прохлада, а в поясницу, кажется, впился камешек, и левая нога затекла. А мысли текут где-то стороной, как та река, в которую я могу окунуться, но не делаю этого, потому что покой мне желанней.
Герцогиня возвращается неожиданно скоро, к вечеру второго дня. По ее лицу я вижу, что она не в духе. Но отступать не намерен. Если промолчу сейчас, погрязну в сомнениях и страхе.
Я израсходую в терзаниях ту силу, что дала мне Анастази.
Герцогиня смотрит хмуро. Кожа на лице серая, глаза запали. Ее кукольный спектакль не удался, и она переживает муки отвергнутой.
Мне приходит в голову мысль, что момент выбран неудачно, следует подождать, но я уже стою на пороге.
С ней две горничные, младшая фрейлина и секретарь, невысокий, лысый человек с бархатным бюваром под мышкой. Герцогиня вполголоса говорит с ним. Меня она не ждет, ибо я никогда не являюсь по собственной воле. За мной всегда посылают. И такая вольность должна сыграть мне на руку. Разве она не желает от меня действий? Вот оно, действие, в чистом виде. Даже без ее участия и знака. Меня заслоняют фигуры горничных – у одной в руках нюхательные соли, у другой серебряный таз с розовой водой, но герцогиня видит меня. Натыкается взглядом, ведет глазами и тут же поворачивается всем телом. Она удивлена. Мой расчет оказывается верен. Она даже отгоняет секретаря.
Мне кажется, что она смягчилась, и складка у губ не так режет глаз. До этого я видел эту складку, как расщелину в скале. В гневе ее черты заостряются, вытягиваются вперед, как стрелы, готовые пронзить врага, а в довольстве углы закругляются. Она довольна.
Мой шаг навстречу она расценивает как победу.
Сам! Пришел сам! Признал ее право! Она не так уж далека от истины. Я никогда не сомневался в ее праве и, как предписано подданному, пришел просить. Ее землистая бледность уступает место разбавленному румянцу. Губы нарушают прямую линию. Она смотрит на меня с удовольствием.
Я, не дожидаясь указаний, дерзаю занять свое место у ее ног. Удивление ее возрастает. Но эта вольность ей нравится.
Я веду себя как верный пес, который спешит засвидетельствовать свою преданность хозяину, положив ему голову на колени.
И хозяин его вознаграждает. Она ерошит мои волосы, откидывает со лба непослушные пряди.
– Что с тобой? – спрашивает она. – Тебя что-то тревожит?
Она задает вопрос, и я могу на него ответить. Не я заговорил первым.
– Моя дочь. Прошло уже достаточно времени… Я не видел ее…
Ее рука в моих волосах замирает. Она хмурится. У меня сухо во рту, но я продолжаю.
– Могу ли я просить?.. Могу ли я надеяться?..
Она сверлит меня взглядом, рот мгновенно сжимается и выпрямляется.
– Я не желаю слышать об этом ублюдке! – членораздельно, с ударением произносит она. Пальцы ее, сведенные, тянут меня за волосы. – И не смей напоминать мне об этом!
Тут она меня толкает.
– Вон!
Я немедленно повинуюсь. В спину – взгляды, злорадные, испуганные.
Я ошарашен и вновь мгновенно опустошен.
Все напрасно, все мои надежды напрасны. Дорогу нахожу ощупью, как слепой. Она не позволит мне видеть мою дочь. Зачем же тогда жить? За- чем терпеть? Влачить это жалкое существование. Терять разум, обращаться в животное. Я становлюсь чувствительным только к палочным ударам.
Почему?
Я прошу так мало, всего лишь обрывок любви, один глоток, каплю влаги… Один взгляд моей дочери, чтобы чувствовать себя живым, чтобы сердце не обуглилось, не обратилось в камень.
Я кружу по комнате, как зверь. Даже Любен встревожен.
– Сударь, что мне сделать для вас? – вдруг спрашивает он.
Я с трудом понимаю.
Сделать? Для меня? Что он может сделать? Если только убить… Пожалуй, только это. Избавить меня от страданий. Мне так больно. Сердце, похоже, и в самом деле обуглилось. Мне надо двигаться, чтобы охладить этот жар.
– Вина… Принеси мне вина.
Он укоризненно качает головой. Большой, упрямой, крестьянской головой. Соломенный шар на широченных плечах.
– Тогда зачем же спрашиваешь, что можешь сделать для меня? Мне больно, а это единственное, что облегчает боль. Но есть еще выход, если, конечно, ты хочешь мне помочь…
Он смотрит в недоумении. Я срываю шнурок, которым подвязывают портьеры, и протягиваю ему.
– Самоубийство – смертный грех, но если ты убьешь меня, то окажешь мне неоценимую услугу. Спасешь мою бессмертную душу.
Любен в ужасе. Осеняет себя крестом, шепчет молитву. Выбегает за дверь и возвращается уже с двумя бутылками кларета. Я залпом выпиваю стакан, за ним второй и тут же получаю как обухом по голове.
Арно, как-то заметив действие на меня вина, сказал, что мне нельзя пить. Я слишком быстро пьянею и обращаюсь в подобие сомнамбулы.
Мой разум сразу прекращает борьбу и покидает отравленное тело.
Но боль стихает. Теперь я – только набитый мясом бесчувственный бурдюк. Что же дальше? Подчиниться, и пусть все идет своим чередом? С каждым днем пить все больше и так убить себя? А если снова вступить в борьбу? Заупрямиться, сказать дерзость?
Она придумает новую пытку, более изощренную.
Второй раз она не уступит. Владелец не идет на поводу у вещи. Бог не играет по правилам смертного.
Я провожу несколько часов в неподвижности. Все в том же пьяном полусне. Чтобы не выходить из него, допиваю вторую бутылку. Любен пытается стащить ее у меня из-под локтя, но я смотрю на него так мрачно, что он предпочитает ретироваться. Затем шум у дверей, и он появляется вновь. Взволнован.
– Сударь, ее высочество… вас требует.
Я нехорошо усмехаюсь. Ее высочество требует! Желает развлечься. Плоть горит и жаждет. Я подзываю Любена и произношу нечто крамольное.
– Передайте ее высочеству, что я не в настроении. Болен. У меня голова болит, мигрень.
Любен бледнеет. Лицо у него вытягивается. Он выскакивает за дверь и возвращается уже не один. С ним Анастази. Госпожа первая придворная дама! Что она предпримет на этот раз? Снова уложит в постель? Я протягиваю к ней руки.
– Прикажете раздеться, мадам?
Она отвешивает мне оплеуху. А я смеюсь. Глухо и непристойно.
– Немедленно успокойся, – шипит она.
Но я задорно трясу головой и снова хохочу. Ну уж нет! С вашей
игрой покончено. Не хочу больше… Не хочу… Анастази снова бьет меня по щеке. Хватает за руки и шепчет.
– Я знаю, знаю. Ты просил, она отказала. Тебе больно. Но, Геро, прошу тебя, умоляю… Стисни зубы, покорись. Сейчас покорись. Не губи себя. Потом, позже… Если ты не придешь сей- час, будет хуже…
Я качаю головой. Анастази вздыхает.
– У меня нет выбора.
У нее тоже нет выбора! Ни у кого нет выбора.
Меня тащат силой. Любен и еще один лакей. Весь путь до ее гостиной – тихая, яростная борьба. Я упираюсь, выкручиваюсь, они заламывают мне руки. Хмель плохой помощник в драке, я быстро теряю силы. У самой двери я делаю последнюю попытку. Анастази подбегает и жарко шепчет в ухо, как она уже шептала во дворе замка, когда увозили мою дочь.
– Я все сделаю, чтобы уговорить ее. Все сделаю. Богом клянусь! Спасением души.
Я поднимаю голову и вижу их лица. У Анастази – страдальческое, она кусает губы, острые скулы вот-вот прорвут кожу; Любен – виноват, растерян; даже тот, второй лакей, чувствует себя неловко, отводит глаза.
– Отпустите меня, – говорю. – Дальше я сам.
Герцогиня сидит за столом и вертит в руках золотую вилку. Видно, что ждет давно. Раздражена. Она в другом платье, свежая, отдохнувшая. Любезно подается вперед. Глаза влажно блестят и губы – не прямая линия, а ласковый полукруг.
– Почему ты не пришел к ужину? Мы же договорились! Ты всегда ужинаешь со мной. И если нет на то особых распоряжений, ты обязан присутствовать.
Я не отвечаю. Голос ее повелительно резок. Она требует своих прав, напоминает. Хмель выветрился, и я чувствую ярость. Она вновь начинает говорить. Уже мягко, почти застенчиво.
– Геро, послушай, не стоит начинать все сначала. Я была резка с тобой, я сожалею. Но я прощаю тебя за твою дерзость.
Мне снова смешно. Какое великодушие!
– В чем ты можешь меня упрекнуть? – продолжает она. – Все твои желания исполняются, все капризы прощаются. Твоя последняя выходка осталась безнаказанной. Да любой смертный на твоем месте…
Как я ненавижу эту фразу! По любому поводу поминается этот смертный. Некто безмерно благодарный. Тот, кто готов осквернить могилу жены и отречься от собственного ребенка. С ним не будет хлопот. Почему бы ей не взять этого другого? Зачем возиться со мной, злым, неукротимым упрямцем? Я кричу ей об этом.
– Так почему бы вам не взять этого любого?!
Она молчит, ответить ей нечего. Странно упрекать вещь, которую так легко заменить другой. Если у вас ломается каблук, вы не воздеваете руки к небу и не обращаетесь к нему с речами. Вы зовете сапожника. Так что же мешает ей проделать то же самое со мной? Ах да, барабан и скрипка. Она не хочет играть на барабане, это слишком просто, ей нужна скрипка. Герцогиня тут же подтверждает мою догадку.
– Мне нужен ты.
– А мне нужна моя дочь!
– Я выполнила то, что обещала.
Северян казнить не стали, да и с ворот снимали достаточно бережно, придерживая за ноги, а не перерезали веревки. Так что руки хоть и выкрутило за день и ночь подвешивания, но это пустое — за пару дней отлежатся, а если умелый лекарь плечи хорошо вправит, то арбалетом владеть смогут. Пленников запихнули в один вездеход, который по углам и двери обмотали цепью. Впрочем, меры предосторожности были излишними: даже самому отчаянному безумцу не пришло бы в голову сбежать из середки армейского «хвоста». Борг вежливо поблагодарил стрелка за сообщение. Парни живы — это уже хорошо, а там видно будет.
Полковника Северного района проводили к вездеходу, что должен был ехать следом за вездеходом командующего южан. Вроде бы и почести оказали — как по званию положено, но стерегли похлеще татя, даже руки не развязывали, и раны ныли пуще прежнего. Борг осторожно боком опустился на доски пола, покрутился, стараясь улечься так, чтобы не бередить бок. Хорошо бы уснуть — так дорога быстрее пролетит, но сколько ни закрывал глаза — сна не было.
Вездеходы с лучину еще стояли на месте, и Борг напряженно вслушивался в происходящее снаружи, но бойцы у командующего Южным районом были вышколены отменно: ни одного лишнего звука, почти никаких громких окриков и команд, словно все и так знали что делать и четко выполняли свои обязанности. Наконец-то по цепи полетел приказ «трогай» и вездеход стал покачиваться и подскакивать на колдобинах и чавкать, переваливаясь по раскисшей земле. Борг вздохнул: лежать раненому на голых досках было тяжело и неудобно, но просить хотя бы охапку соломы не стал — ничего, потерпит.
День тянулся медленно и противно — одно дело когда едешь в открытом вездеходе или телеге, тогда можно хоть по сторонам глянуть. А тут только плотно пригнанные друг к другу доски, даже без единой щели, к которой можно было бы припасть. Да и снаружи почти никаких звуков не доносилось, как полковник ни вслушивался — только мерное поскрипывание вездеходов да хлюпающая под колесами дорога. Борг улегся на спину, попытался плотнее закутаться в телогрею — за полдня пути он изрядно замерз, то ли вездеход выстыл после теплого сарая, то ли и вправду подморозило немного. Ладно когда внутри много людей: можно прижаться друг к другу да надышать — все ж теплее будет, а вот когда в одиночку, да без соломенной подстилки и нагретых в печи камней…
После полудня объявили первый привал. Вездеходы встали полукругом, но костры не разводили — значит, сейчас короткий отдых, а там будут двигаться дальше до самой темноты. На всякий случай Борг перебрался к стенке, что напротив двери, но пленника никто не проверял — снаружи лишь подергали цепь, неприятно брякнув по доскам, да кто-то хрипло поинтересовался жив ли полковник. Борг отозвался, хотя и не хотел подавать голос, но молчать было ребячеством. Впрочем, и заглядывать к пленным на каждом привале было бессмысленно: из вездехода не сбежишь, а для прочих надобностей можно приподнять специальную обрезанную деревяшку в углу. Да и кормить вряд ли станут чаще, чем один раз: либо вечером, либо утром. Но и для кормежки не обязательно полностью отпирать дверь и снимать цепь — еду и бурдюк с водой можно просунуть и в щель.
Вторая часть дня была ничем не лучше первой: раны кровянили, вездеход мерзко раскачивался, голова кружилась от слабости, да и холод изрядно донимал. Судя по тому, как быстро они двигались, сейчас уже должны были проезжать мимо Вечей, а там и до границы районов рукой подать — два дня пути останется, если не замедлятся. Борг все же задремал, то ли замерз слишком, то ли усталость взяла свое, но проснулся резко оттого, что его толкнули в плечо.
Давешний Стрелок протягивал полковнику котелок с дымящимся варом.
— Поесть, — парень снова попробовал сунуть в руки Боргу горячую посудину.
— Будь по-твоему, — не стал спорить Борг. — А почему стоим-то? Еще до вечера долго…
В приоткрытую дверь вездехода просачивался свет, и хотя день был сумрачный, но до темноты еще было лучины две, а то и три.
— Огненные камни закончились. — Стрелок зло прищурился. — То ли по злому умыслу, то ли по незнанию, но кто-то кинул в жаршень весь запас, и теперь не на чем ехать.
Борг равнодушно пожал плечами, не обращая внимания на вспышку боли от движения, — мол, это не мои печали.
— Я варевницу заберу позже, ешь. — Стрелок выскользнул наружу и прикрыл плотно за собой дверь.
Борг заглянул в котелок — действительно варево, каким не жалко покормить пленника, и достаточно жидкое, чтобы обойтись без ложки. Но раз еда горячая, то ей можно простить и вкус, и цвет, да и все что угодно. Борг кое-как захватил рукавом котелок и осторожно надпил — хотя бы согреться немного. А огненные камни — что ж, пусть ищут где добыть или обратно гонцов шлют, чтобы привезли. В любом случае стоянка затянется надолго и вряд ли они отправятся дальше даже утром.
Но еще даже не стемнело, как возле вездехода засуетились бойцы и раздались чьи-то крики.
— Вот сволочи! — Борг придвинулся к двери, пытаясь разглядеть в малюсенькую щель, что происходит и кого заподозрили в принадлежности к огненным людям, но разобраться так и не смог.
Как добывают камни, полковник прекрасно знал: их выплавляют из крови людей Огненного племени. Но вот найти таких людей давно уже стало проблемой. Полковник Северного района в свое время как получил власть, сразу же снарядил обоз на край Федерации, чтобы мирно договориться с племенами. И на протяжении всех лет ему привозили камни — откуда племена брали столько огневиков, Борг предпочитал не спрашивать. В конце концов можно ведь и не всю кровь выливать из огненного человека — камень будет не таким сильным, но четыре седмицы от заката до восхода вездеход на трех таких камнях сможет ездить. А вот если к жару крови добавится еще и смерть, то одного камня хватит на девять седмиц. Тайну добывания огненных камней вроде бы и хранили бережно, но даже дети в районах рассказывали сказания о том, как можно сходить за шесть рек и принести целую корзину огневиков. Да и стоили такие камни немало — за туес можно было неплохое хозяйство справить, — оттого и находились желающие сходить за богатствами. Вот только никто обратно не возвращался. Но если раньше огненные люди порой сами приходили в районы, и даже не скрывали под плащами и рукавами знаки огня на плечах, то уже несколько лет как ни одного не видели.
Борг слышал, что вроде командующий Западным районом даже приказывал искать и приводить к нему тех, кто не был прямым потомком огненных людей, а любого человека, от которого огонь или жар шел. И таких запытывал до смерти, живьем поджаривая на решетке и вскрывая раны, чтобы из перегоревшей и окаменевшей крови сделались огненные камни. Неизвестно, правда, вышло у него что-либо, но обозов в пограничье западники не отправляли давно. Шенг, кажется, тоже покупал камни, но у кого — не говорил даже во время самых задушевных бесед. Впрочем, тут особое дело: на дороге из-за огневиков застряла почти целая армия, тут либо людей впрягать в вездеходы, либо искать затаившихся огненных.
Борг прислушался — крик затих, то ли несчастный сорвал горло, то ли уже ушел за грань. Вот только, если камни добыть не удалось, то жизнь, отданная огню, окажется напрасной жертвой.
Убивают не пушки. Убивают люди.
Американская народная поговорка
Первое.
Вероятность является фактором,
действующим в рамках законов природы.
Второе.
Мы видим, что фактор вероятности не действует.
Третье.
В данный момент мы подвержены действию
сверх- или противоестественных сил.
Возражай!
© Розенкранц и Гильденстерн мертвы
Вашингтон, округ Колумбия, 27 августа 2011 г.
Фильюцци ненавидел запах сигарет “Морли”. Тягучий, едкий, он плотно ассоциировался с неприятностями. Крупными неприятностями. А еще с головной болью, бессилием и собственной никчемушностью. Сейчас вражеские полчища этого отвратительного дыма взяли его кабинет в осаду, не давая вздохнуть. В воздухе висели сизые, тяжелые полотнища, и Фильюцци подавил желание помахать перед лицом рукой. Нельзя. Надо было терпеть. И неважно, что в здании ФБР давным-давно было запрещено курить. Человеку, который сидел перед ним, скрываясь в полумраке, было позволено все. И даже немного больше.
— Я собираюсь уйти на заслуженный отдых, — говорил Курильщик своим надтреснутым от старости голосом. — И Консорциум пришлет вместо меня нового человека. Вы, Чарльз, узнаете его по кодовой фразе и будете повиноваться ему, как до этого мне.
Фильюцци кивнул. Курильщик достался ему по наследству — от Пиккарда, а до этого — от Скиннера, и бог весть сколько заместителей директора ФБР было в этом списке. Говорили, что Курильщик был в силе еще при Маккарти. Сколько же лет этому старому пню? Сто? Сто пятьдесят? Официальная биография врала, как сивый мерин.
— Разумеется, сэр, — отозвался он. Как будто можно было ответить как-то иначе! Кодовая фраза… Фильюцци попытался вспомнить ее, но она ускользала из памяти, как рыбка из пригоршни. Что-то про истину, про вседозволенность… Кажется, из апостола Павла, или нет?
— Мне было приятно работать с вами, Чарльз, — продолжал Курильщик. — Вы ответственный человек, с головой. Консорциум признателен за неоценимую помощь, которую вы оказываете.
Благодарность Консорциума страшнее любого геноцида. Фильюцци зябко передернул плечами. Лучше бы ему совсем не знать о Консорциуме, оставаться в блаженном неведении. Все, кто о нем знал, гарантированно попадали в неприятности. Курильщик был тому самым что ни на есть наглядным подтверждением. Его уже раза три официально объявляли мертвым — не без причин, надо сказать, — но каждый раз Курильщик возвращался, не проходило и нескольких лет. Последний раз его, кажется, взорвали в 2002-м, но Фильюцци давно подозревал, что в том деле было слишком много белых пятен. Его закрыли быстрее свиста и тут же все засекретили, а попытки копнуть не давали ровным счетом ничего. Данные исчезли, будто их и не было.
Ходили слухи, что имя Курильщика на самом деле начинается на литеру “М”, и он возглавляет не теневое правительство, а всемирный преступный синдикат, но Фильюцци еще тогда решил, что это слишком уж отдает дешевой детективной пошлятиной, крайне непрофессиональной, с его точки зрения.
— Это взаимно, сэр, — соврал Фильюцци. Курильщик выпустил в воздух новую порцию вонючего дыма и засмеялся — скорее, закашлялся.
— Я вам до печенок надоел, Чарльз, не лукавьте. Но ничего не поделаешь. Тот, кто придет вместо меня, будет донимать вас не меньше. Уж я-то знаю.
Фильюцци до сих пор не мог поверить, что Курильщик всерьез собирается уходить. Человек-эпоха, твердой рукой контролировавший работу ФБР, да и не только, не мог так просто взять и исчезнуть, поддаться старости и отойти в сторону. Он должен был умереть — и никак иначе. На самом деле никто не знал даже, как Курильщика по-настоящему зовут. Сын русского шпиона? Ха! С.Дж.Б. Спендер? Ха-ха! Фильюцци уже пытался идти по этим следам, но обнаружил только мертвецов и очень жирное предупреждение, после которого решил не рисковать. На могильном камне С.Дж.Б. Спендера значился 1809 год, а сын русского шпиона умер от туберкулеза, не дожив до двадцати пяти. А потом старший сын Фильюцци вышел из кампуса за пиццей и обнаружился спустя несколько часов на Гавайях — целым, невредимым и очень довольным, но…
Сына потом проверяли лучшие онкологи страны. Ничего не нашли. Проверяли несколько раз. Ни следа рака. Но он мог быть.
Короче, с Курильщиком было проще смириться, чем бороться.
— Не буду спорить с вами, сэр, — дипломатично ответил Фильюцци. Курильщик ткнул сигаретой в пепельницу, встал — слишком резво для такого дряхлого старика — и, почти не опираясь на трость, заковылял к выходу.
— Что ж, прощайте, — сказал он, остановившись на пороге. А потом выскользнул в коридор и плотно прикрыл за собой дверь. Фильюцци закашлялся, встал и распахнул окно настежь. Хотелось поскорее стряхнуть с себя этот омерзительный, перекисший табачный запах; им наверняка пропахли и волосы, и костюм, который придется сдавать в химчистку. Иначе никак не избавиться.
Фильюцци высунулся в окно и глубоко вздохнул, зажмурившись. Хоть бы всех их — и Курильщика, и того, кто придет за ним, и Консорциум — унесло ветром, как Дороти в страну Оз. Он расфокусированным взглядом смотрел вниз, на геометрический чертеж улиц, раскинувшийся вокруг. В лицо подуло влажной предвечерней прохладой, прогоняя остатки табачной вони и головокружения, но ожидаемое облегчение не приходило. От Консорциума избавиться не выйдет, бесполезно и пытаться. Оставалось только надеяться, что преемник Курильщика будет… некурящим.
***
Таксист не спешил. Он медленно вел свой длинный желтый “бьюик”, улицы плавно перетекали одна в другую, и вот суетливый, напыщенный центр мировой столицы остался позади. Мортимус улыбался, глядя в окно. Мимо проплывали здания, другие машины и люди, довольные и уверенные в завтрашнем дне. Прекрасно у него получилось, надо сказать, обустроить свою маленькую Утопию. Великолепный образец идеально организованного общества, где у каждого есть шанс, иногда даже и второй. И это он, Мортимус, дал им этот шанс! Никто другой бы не обеспокоился благосостоянием людей — разве что их судьбами. Но кого интересуют судьбы, в конце концов? Размениваться на всякую ерунду? Скучно и старомодно!
— Останови где-нибудь здесь, сынок, — попросил таксиста Мортимус, и тот послушно прижался к обочине. Сунув ему мятую купюру, Мортимус, кряхтя, вылез из такси. Такой чудесный летний вечер, и ничуть не жарко. Грех сидеть в машине и дышать кондиционированным воздухом, нужно бы прогуляться напоследок, пока это тело совсем не сдало. Оно долго ему послужило, хорошо и надежно: стоило побаловать его прогулкой перед тем, как сменить, а ведь осталось совсем недолго, буквально пара-другая часов.
Он усмехнулся, вспоминая разговор с этим мальчиком, Чарльзом. Тот был на взводе, его раздражение можно было на хлеб намазывать, как джем. Никому не нравится быть марионеткой, но некоторым ничего другого не остается. Так уж положено, чтобы одни руководили, а другие подчинялись, ради общего блага. Мортимус перешел дорогу, погрозив тростью слишком нервному водителю, который не хотел пропускать его, и ступил на мощеную серой и потрескавшейся от времени плиткой дорожку, ведущую через парк к дому, в котором он жил последние полторы сотни лет.
Возраст имел свои несомненные преимущества. С каким недоумением Мортимус вспоминал сейчас свои юношеские эскапады! Разбить флот норманнов, спровоцировав раннюю промышленную революцию? Помочь викингам, чтобы те раньше отправились в Винланд, бросив неподатливую Британию? Форсировать выборы, подсовывая нужных, перспективных кандидатов? Какая несусветная чушь! Мортимус с опытом понял, что вмешиваться в фиксированные точки — себе дороже, даже если все главные последствия кажутся кристально ясными. Потому что много веков спустя всплывали события, которые не произошли бы без того вмешательства, и которые портили планы куда гарантированнее всяких неприятных форс-мажоров. Гораздо удобнее, приятнее и, главное, изящнее было изменить какую-нибудь ничего не значащую мелочь и получить долгожданный, тщательно спланированный результат лет через пятьдесят. Или пятьсот. Времени у него оставалось много, можно было не скупиться.
Парк пустовал — в субботу здесь всегда было мало народа, даже вечером. Тихий, спокойный район, исключительно для своих, а те разъехались за город — урвать последние летние выходные. С утра прошел дождь, но влажная духота, которой так славился климат столицы Соединенных Штатов, ближе к вечеру развеялась, и теперь под сенью деревьев было прохладно, а сочная зелень листвы радовала глаз. Прекрасная планета! Особенно к месту оказались вовремя пролоббированные экологические законы и штрафы, иначе местные жители загадили бы ее до неузнаваемости, увлекшись промышленной революцией. По своей потерянной родине Мортимус не скучал. Конечно, иногда на него накатывали приступы ностальгии, хотелось прогуляться по холмам, поросшим алой травой, но это случалось все реже и реже. А по бывшим соотечественникам Мортимус не скучал тем более. Косные, замшелые ретрограды, стоящие на пути прогресса — все как один! Даже лучшие из них были или слишком осторожны и мешали работать, или наоборот, пускались во все тяжкие и портили все, наработанное тяжким трудом. Мортимус раздраженно поджал губы. Токлафаны, скажите пожалуйста! Нет уж, токлафанов он ни за что не простит. Конечно, все давно вернулось на свои места, обычные люди все забыли — нельзя помнить то, чего не произошло. Но Мортимус не был человеком и прекрасно помнил, как его убили — в собственном, между прочим, доме! Мерзость какая! Он мотнул головой, отгоняя неприятное воспоминание.
Сквозь деревья уже виднелся его дом, таунхаус прошлого… нет, уже позапрошлого века с высоким крыльцом, плотно стиснутый соседними домами. И замечательно, потому что уже начинало накатывать знакомое, но каждый раз новое ощущение приближающейся регенерации. Мортимус ускорил шаг. Дома уже все было давно готово. Можно будет расслабиться, прилечь и покурить. Еду он заказал заранее — конечно, большая часть отправится в мусорник, но что-то обязательно пригодится. В прошлый раз, например, очень в тему пришлись донатсы с корейской морковкой, а сейчас, может, в ход пойдут шоколадное мороженое и пицца. Кто знает?
Подобрав в холле газету, Мортимус сунул трость в подставку и поднялся на третий этаж, в спальню. Сейчас ему было почти не сложно изображать старческую немочь. Ничего, скоро это все закончится. Очень скоро. Он отпер массивный резной шкаф ключом, висевшим, по старой привычке, на шейной цепочке, и облегченно вздохнул. Наконец-то дома — по-настоящему! Его ТАРДИС, Марк IV, с которой они пережили не одно приключение, и которая уже давненько никуда не летала ни во времени, ни в пространстве, потому что Мортимус осторожничал. Меньше всего он хотел бы, чтобы кто-то обнаружил его присутствие. Он устроился в кресле, вытянув усталые ноги, и включил музыку. Все. Теперь точно очень скоро. Заиграла одна из любимых песен — “Тюремное танго” из мьюзикла “Чикаго”, автора которого он же и проспонсировал в свое время. Прекрасно! То, что надо. Мортимус развернул газету, надеясь, что успеет хотя бы мельком посмотреть новости.
И вдруг его дернуло — прямо в тот момент, когда музыка заиграла громче. По рукам и шее словно пустили ток, правое сердце заколотилось быстрее, а левое, наоборот, пропустило удар. Потому что где-то там, в давно и в далеко, кое-кто вмешался в ход событий. Заголовки замелькали перед глазами, изменяясь на все лады. Шрифты поплыли.
— О, нет, — простонал Мортимус, пытаясь подняться, но коленки подгибались, не давая встать. Как невовремя! Катастрофически невовремя!
Где-то в Германии, в тридцать восьмом, в эту самую минуту трещало поврежденное взрывом правительственное здание. Трещало все громче, осыпался с сухим, неприятным шорохом кирпич. В запертой на ключ гардеробной жуком в банке бился тогда еще не настолько знаменитый диктатор. О нем все забыли. Разбегались из падающего дома, как тараканы. А потом конструкция не выдержала нагрузки, и здание медленно, почти торжественно сложилось, словно карточный домик, погребая под собой несколько десятков человек, не успевших выбежать наружу.
— Он сам нарвался, он сам нарвался, он сам во всем и виноват! — пел магнитофон.
Вторая мировая не началась, но в сорок втором Советский Союз пошел в наступление. Союзники передрались еще раньше. “Коммунистическая Франция рапортует!” — гласила передовица. Газета начала расползаться в руках, превратилась в желтую пыль, опилки.
— Что же делать, что, что? — бормотал Мортимус. — Ах, он сволочь! Опять! Опять изменил походя реперную точку, да что ж ты будешь делать!
Он все-таки сумел встать. Голова кружилась. Сердца колотились как бешеные. Пол под ногами затрясся, качнулся… Потому что объединенные силы коммунистического Китая и алой, как кумач, Европы в пятьдесят восьмом нанесли массированный ядерный удар по своему главному врагу — Соединенным Штатам, и реальность трещала по швам, пытаясь вместить то, что было, и то, что… было еще раз.
— Невовремя! Не успею! — выкрикнул Мортимус. Шаг за шагом он приближался к консоли. Пол начал опасно крениться влево: дом исчезал из реальности, и ТАРДИС уже ничего не удерживало, кроме его, Мортимуса, собственных воспоминаний. Но на них долго не выстоять…
— Это было убийство, но не преступление, — пел магнитофон.
Мортимус вцепился в консоль, и тогда его тряхнуло по-настоящему. В лицо ударила горячая волна, переплавляя его в кого-то нового, совершенно другого, нужного именно в данный момент. Нужного сейчас и немедленно!
Последним, что запомнил Мортимус, были сияющие огнем руки, переключающие тумблеры, и яркий свет, бьющий в глаза.
А потом все исчезло, растворилось в темноте.
***
Нью-Йорк, 02 ноября 1930 г.
Специальный агент ФБР Адам Доннеган никогда не считал свою работу непыльной, особенно сейчас, когда кризис приложил вотчину дядюшки Сэма своим многофунтовым кулачищем. От удара наверх всплыла всякая помойная дрянь. Мафия, вооруженные до зубов банды, психи-убийцы, слетевшие с катушек — все это он видел. Не привыкать было. Только вот сегодняшнее дело, несмотря на всю прибавку к жалованию, казалось ему… слишком. Слишком даже для него.
Прибавку ему предложили недавно — шеф вызвал Доннегана с напарником к себе всего пару дней назад. В его кабинете, в самом темном углу дымил вонючими, как портянки бомжа, папиросами какой-то моложавый хлыщ. Кажется, именно он и заказывал эту музыку — хоть и не сказал ни слова за то время, пока они говорили, просто молчал и пялился на них своими хитрыми глазенками, поблескивавшими в темноте. Доннегану предложили заниматься… необычными делами. Странными. Которые не должны были попасть в газеты. Секретными делами, короче говоря. Доннеган согласился, конечно, и Джим Рэндалл, его напарник, тоже. Разве баксы бывают лишними? И жена, кажется, была довольна. Дополнительную подписку они дали, и жалование им повысили тут же, еще и премию выписали.
А теперь на них повесили расследование массового убийства в театре Лорензи — из неизвестного оружия, стрелявшего не пулями, с трупами не только людей, но и странных свиноподобных уродцев, и не только свиноподобных, надо бы сказать… Одному из убитых как будто осьминога на голову натянули. Не успели затихнуть последние выстрелы, как театр тщательно оцепили, обтянули тревожными лентами и теперь ждали коронеров, тоже каких-то особенных, давших допподписку о неразглашении материалов по этому делу. Хорошо, что все случилось ночью, и обычные для таких случаев зеваки давным-давно дрыхли под теплыми одеялами. Доннеган поднял воротник и надвинул шляпу на глаза — на улице было ощутимо холодно, моросил неприятный дождь. Рэндалл молча курил рядом, и говорить не хотелось. До этого они обошли весь театр — от чердака до подвала — и обнаружили ход, ведущий в канализацию. Убийцы, кажется, ушли этим путем, а может, и пришли тоже. Дело казалось не просто довольно крутым даже для таких опытных детективов, как они, а еще и чудовищно запутанным. Доннеган сказал бы, что это верный “висяк” безо всякой надежды, но… Его хотелось распутать. Азарт кружил голову. Улик убийцы оставили много, а коронеры и патологоанатомы проверят остальное. И неважно, что трупы со свиными рылами и щупальцами. Люди там тоже были, и немало. Для начала их нужно было опознать.
Когда в ночной тишине послышался странный звук — не то слишком хриплая сирена, не то слишком музыкальный насос, — Доннеган вскинулся. На звук едущего автомобиля не похоже, но, может, секретные коронеры ездили тоже на чем-то секретном? Рэндалл щелчком отбросил папиросу, та коротко и безнадежно зашипела, упав в лужу.
— Висяк, — уныло сказал он.
— Прорвемся, — ответил Доннеган, и тут за спиной послышались торопливые, сбивчивые шаги. Коронер, что ли, приехал? Один?
Они обернулись.
— Эй, ниггер, ты чего здесь забыл? — недружелюбно буркнул Рэндалл. — Проваливай, давай-давай, быстро.
Но чернокожий тип, подошедший к ним из темноты, не двинулся с места. Он улыбался во все тридцать два, на его курчавых бакенбардах поблескивали капли дождя.
— Ничто не истинно, все дозволено! — громко и нараспев произнес он.
Ну вот, псих пожаловал. Гнать его теперь. Мало их, что ли…
Стоп. Доннеган замер. Это же пароль. Свои. Он — свой. Рэндалл, казалось, тоже догадался, сплюнул под ноги.
— Давай, проходи, только быстро там, — сказал он.
Чернокожий улыбнулся еще шире, и Доннеган едва не шарахнулся от него. У этого негра светились глаза, едва заметно, желтым, недобрым отблеском. Как у черной кошки, когда посветишь на нее фонариком.
Когда он ушел, Доннеган перекрестился и трижды плюнул через левое плечо. На всякий случай.
Еще ему показалось, что взгляд у ниггера точь-в-точь такой, как у хитрого хлыща из верхушки бюро. Но это, конечно, только показалось.
***
Сознание возвращалось болезненными толчками — как икота. Ужасно неприятная регенерация на этот раз! Мортимус потер глаза и заморгал. Темно. Неужели ТАРДИС снова сломалась? Или отказало зрение? Нет, только не это! Не сейчас! Но, шагнув вперед, он натолкнулся на что-то твердое, вроде очень высокого порога, обитого шершавой и грубой тканью. Он не в ТАРДИС. Он вообще неизвестно где!
И тут Мортимус понял, что с ним кто-то говорит. Как будто включили звук.
— … спрашивать, как ты это сделал. Я догадываюсь: ты таймлорд, и у тебя произошла регенерация, — произнес кто-то из темноты немного взволнованным хрипловатым голосом. — Побочное умение. Я спрошу, зачем ты это сделал? Объясни!
Где-то в кармане ставшего неприятно тесным костюма хранился фонарик. Должен был лежать. Мортимус точно брал его с собой какой-то десяток лет назад… Он зашарил по карманам, с раздражением отбрасывая попадающий в руки ненужный хлам.
— Зачем я это сделал, зачем я это сделал, — бормотал Мортимус. Фонарик наконец попался, потрепыхался недолго, пытаясь вывернуться из пальцев, но, конечно же, сдался. — Сделал что?
Он клацнул кнопкой, и луч фонаря выхватил из темноты…
— Вернул меня к жизни, — сказал тот же голос. — Ведь я был мертв.
… того, кто с ним говорил. Мортимус вскрикнул и выронил фонарик, и тот погас. Снова стало темно, но к этому моменту зрение восстановилось полностью.
— Зачем я это сделал?! — заорал он и отступил на шаг. — Зачем?
Мысли заметались в голове, как автомобили на оживленной автостраде, туда-сюда. Что же произошло? Воспоминания возвращались неприятно медленно, нехотя, сопротивляясь изо всех сил. Рвущаяся реальность. Гитлер, запертый в гардеробе. Свергнутый с престола восставшими рабочими Георг VI. Горящее Эмпайр-стейт-билдинг сгибается под ударной волной ядерного взрыва. И на фоне всего этого смутно вспоминался нормальный ход событий. Но сейчас казалось, что все можно исправить, и реальность не повреждена так безнадежно. Значит, Мортимус сделал что-то правильно. И наверняка это прошлое. Лишь бы Земля, а не какое-нибудь другое, малознакомое место!
— Какой сейчас год? — выкрикнул он. Голос стал непривычно низким, со странными обертонами, но так всегда бывало после регенерации. Дело привычки.
— Тысяча девятьсот тридцатый по местному исчислению.
Тут Мортимус догадался.
— И это Нью-Йорк! Господь всемогущий, это же Нью-Йорк! Ноябрь, готов биться об заклад, сейчас начало ноября!
Массовое убийство далеками людей в каком-то заштатном театре. Трупы в канализации. Свинолюди на Эмпайр-стейт. Два убитых далека. Кошмар! Все кончилось мирно, ему даже вмешиваться не пришлось, слава Богу! Даже кое-что удалось приватизировать: отличное лабораторное оборудование, например. И оружие. Мортимус быстро подчистил все следы, заранее учредив специальное подразделение ФБР — еще в прошлой регенерации. Он помнил, что там было найдено тело…
— А ты — далек, — продолжил он упавшим голосом, подобрал с пола фонарь и сунул обратно в карман. — Гибрид.
Тело, которое пропало при невыясненных обстоятельствах, услужливо подсказала изменившаяся память. А остатки прошлой подсказывали, что этот странный гибрид попал под дружеский огонь. Попросту говоря, убит своими же.
— Да, — ответил далек.
Он сидел на краю сцены, свесив ноги, и в упор смотрел на Мортимуса своим единственным глазом. Далек был обмотан ржавыми и какими-то рваными цепями, и это придавало ему еще более сюрреалистический вид.
— Так зачем ты вернул меня к жизни?
Мортимус сглотнул. Пальцы неприятно вспотели. Ему как никогда раньше хотелось развернуться и убежать, а ведь он часто это делал. Часто убегал. Просто желание оказалось настолько сильным, что ноги отказались идти. Словно приросли к полу.
— Конечно, я тебе благодарен, — продолжил далек, — но это любопытно.
— Благодарен? — изумился Мортимус. — Ты?! Ты умеешь?
— Умею, — ответил далек и спрыгнул со сцены. Цепи глухо звякнули. Теперь он стоял совсем рядом, и Мортимус машинально отступил на шаг назад. Оружия у того вроде бы не было, но кто знает? — Я гибрид человека и далека. Умею чувствовать благодарность. Спасибо.
Это не укладывалось ни в какие рамки, вот честно.
— Может, у тебя и имя есть? — с сарказмом спросил Мортимус.
— Есть. Меня зовут Сек. А ты — Вмешивающийся во время. Монах. Ты не можешь быть вторым, ты — третий.
— О, Господь вседержитель! Боже милостивый! — выдохнул Мортимус. Он-то надеялся, что о нем все забыли. Но далеки ничего не забывают. Действительно… зачем он оживил его? Зачем?!
Идея возникла тут же. Возможно, он просто вспомнил.
— Мне нужен компаньон. Есть одно дело, в котором мне понадобится помощь, а к людям я не могу обратиться, — сказал Мортимус то, что пришло в голову. То, что подсказала интуиция — неожиданно для него самого.
— Хорошо. Что я получу взамен? — спросил далек.
— Мировое господство? Нет, нет, забудь, я пошутил… Вообще ты мог бы сделать это из благодарности! Я же тебя оживил!
Далек растянул тонкогубый рот в неприятном подобии улыбки.
— Ладно, чего ты хочешь? — спросил Мортимус, смирившись.
Лишь бы он действительно не запросил мирового господства, в самом деле. И надо держать ухо востро. Соглашения с далеками не стоят даже сотрясения воздуха, и не важно, что перед ним не совсем настоящий далек, а только наполовину. Люди бывают даже опаснее в своем вероломстве и непредсказуемости.
— У тебя есть ТАРДИС. Ты отвезешь меня в то место и время, которые я укажу.
Вроде бы ничего страшного, но Мортимус напрягся. Мало ли, какой подвох в этом всем таился. Но, судя по всему, далек действительно нуждается в нем. Ведь вряд ли вопрос касается загородной поездки. А значит, пока им обоим выгодно… Но все равно нужно держать ухо востро.
— Ладно. Но сначала ты поможешь мне, — сказал он. Далек медленно кивнул в ответ. Мортимус выдохнул, шагнул в сторону и споткнулся о что-то твердое. Посмотрев под ноги, он увидел бледную, синеватую в неверном свете руку, и поморщился. Да, тут же полным-полно человеческих трупов. Ничего, скоро уберут. Надо успеть уйти до прихода коронеров.
— Идем отсюда, — сказал он далеку. — Надо будет придумать что-нибудь, чтобы на тебя не обращали внимания.
Светя под ноги фонариком, Мортимус пошагал к выходу из зрительного зала. Потом остановился и резко развернулся на каблуках. Не стоило оставлять далека за спиной, что бы там ни говорила интуиция.
— Иди впереди меня, — приказал он.
Далек пожал плечами, подобрал болтавшуюся цепь и ускорил шаг.
— Ты мне не доверяешь. Это нормально, — прокомментировал он удивительно спокойным голосом. Коротко кольнуло раздражение. Мортимус фыркнул.
— Ты мне тоже.
Они вышли на улицу с черного хода. Мортимус, кажется, попал в театр именно через эту дверь. Снаружи сеялся дождь, скорее даже, водная взвесь — слишком мелкий для зонтика, но достаточно сильный, чтобы вымокнуть. Пара капель тут же неприятно скатилась за шиворот. Мортимус поежился и втянул голову в плечи. Где-то здесь должны стоять его люди. А, вот они где.
— Ни с места, это ФБР! — выкрикнул один и потянулся за пистолетом. Второй выплюнул папиросу и тоже полез в карман. Молодцы, он правильно их выбрал. Не испугались. Мортимус театрально вскинул руку, собираясь с силами. Хорошо, что после регенерации их так много. Даже близко подходить не надо. Восстановить контроль — пустяки.
— Это не те дроиды, которых вы ищете, — сказал он, и люди опустили оружие, послушно отступили назад.
— Всегда завидовал этому умению таймлордов, — пробормотал далек. — Дроиды?
— Я помогал Лукасу писать сценарий. Тогда я еще увлекался политической сатирой, — усмехнулся Мортимус. — А! Что с тебя взять, ты совершенно не разбираешься в человеческой культуре. Идем, ТАРДИС там, за углом. И давай снимем с тебя эти цепи. Бренчание меня бесит!
***
— Ты когда-нибудь раньше бывал в ТАРДИС? — спросил Мортимус. Далек, осматриваясь, подошел к стене, провел по ней рукой. Мортимус проглотил фразу про “больше внутри, чем снаружи” — далека этим не удивить, даже если он наполовину человек. А удивить почему-то хотелось.
— Нет, — ответил тот, оставил в покое стену и подошел к консоли. Он так по-особенному посмотрел на нее, что Мортимус напрягся и спросил:
— Ты что, знаешь, как ей управлять?
Далек поднял голову.
— Конечно, нет, — ответил он. — А ты?
Что за дурацкие вопросы?!
— Разумеется! У меня даже есть права, я сдавал специальный экзамен — не то, что некоторые! — возмутился Мортимус. — Правда, я ее несколько раз серьезно чинил, и детали пришлось покупать на черном рынке. Вот когда у меня свистнули стабилизатор измерений, пришлось немного помучиться…
— Стабилизатор измерений в твоей ТАРДИС куплен на черном рынке? — уточнил далек.
— Ну… да, — признался Мортимус и тут вспомнил, что еще не видел себя после регенерации. Он посмотрел на руки. Они были… Он ощупал лицо и голову — точно! Жесткие курчавые волосы, плотная кожа… Где же зеркало? Где-то здесь лежало, возле кресла…
— Я черный? — спросил Мортимус, роясь в куче хлама на журнальном столике.
— Да. Поздравляю с повышением социального статуса, — ответил далек. Он все еще разглядывал консоль и, кажется, улыбался.
— Ты издеваешься? — Тут Мортимус понял, что это такой далеко-юмор, и фыркнул. — Хорошо, что я вовремя занялся расовой терпимостью! Иначе мне было бы сложно работать в этой стране!
Зеркало наконец нашлось, и Мортимус стал жадно рассматривать свое новое обличье. Ничего. Могло быть гораздо хуже. С другой стороны, это немного усложняло то, что он задумал. Тем более хорошо, что он взял с собой далека… как там его зовут? Сек? Нацисты, какими Мортимус их помнил, были до ужаса суеверны, верили во всякую муть о Шамбале, так что поверят и в высших существ с тентаклями.
— Так что я должен буду сделать? — спросил далек.
Мортимус попытался рассмотреть свои уши, скосил глаза, но ничего не вышло. Он бросил зеркальце обратно в кучу хлама. Есть, кстати, совсем не хотелось. Хорошо, что он не успел принести сюда еду.
— Ерунду, мелочь, — сказал Мортимус, прикусив нижнюю губу. Бог ты мой, до чего непривычное лицо! Он снова подобрал зеркало и скорчил ему рожу. — Нужно спасти от смерти одного человека, ты его не знаешь.
— Какого человека? — спросил Сек. Он подошел ближе и скрестил руки на груди. Вот ведь… въедливая зараза! Не видит, что ли, что мешает? Мортимус оторвался от зеркала и нахмурился.
— Все тебе расскажи! Это немец. Его зовут Адольф. Тебе бы он понравился. Наверное.
Далек все смотрел на него, и Мортимус раздраженно продолжил:
— Один мой знакомый… и твой, кажется, тоже, забыл отпереть гардероб, где тот был заперт. А дом рухнул. Теперь вся история изменится, если мы не вытащим Гитлера из шкафа!
— Гитлера. Я догадался, — ответил Сек. — Я изучал историю человечества. А если я откажусь?
Мортимус в изумлении открыл рот. Такого поворота событий он не ожидал даже в самых пессимистических прогнозах. Казалось очевидным, что уж далек-то точно захочет спасти фюрера Германии.
— Почему?
— Он занимался планомерным уничтожением собственного вида. Мне больше не кажется, что массовое уничтожение людей людьми — это хорошая идея, — сказал Сек и пожал плечами. — Хотя бы с точки зрения генетического разнообразия, если отставить в сторону моральный аспект.
Мортимус не нашелся, что ответить — едва ли не впервые в жизни. Он спрятал зеркальце в карман и глубоко вздохнул. Это был самый непохожий на далека далек во всей вселенной, и его нужно было убедить в правильности того, что Мортимус задумал.
С ума сойти можно!
А еще очень хотелось переодеться. Костюм был чертовски мал. Но это могло подождать.
— Спустя… двадцать восемь лет здесь ничего не будет. Ни города, ни людей. Спекшийся в стекло грунт, многокилометровая яма, которая будет светиться по ночам.
Мортимус закрыл глаза, пытаясь поярче представить грядущий Армагеддон. На самом деле сейчас та, вторая реальность ощущалась гораздо слабее, и подробностей рассмотреть было нельзя. Только в общих чертах. Но яма обязательно должна быть — для драматизма — и обязательно на месте разрушенного города.
— Погибнут миллионы. Наступит ядерная зима. Новый ледниковый период…
Он сделал паузу. Градус пафоса нарастал как-то совсем катастрофически, нужно было его сгладить. Далек и так уже смотрел на него довольно недоверчиво.
— И Гагарин не полетит в космос, а значит, и Армстронг не прогуляется по Луне. Не будет ничего того, что я бы хотел здесь увидеть, — наконец искренне признался Мортимус. — А я столько сделал для этой планеты, как никто из таймлордов!
Заметив во взгляде Сека неприкрытый сарказм, он поспешно добавил:
— Я не имел в виду форс-мажоры со спасением и прочую дурацкую беготню! Упорная, кропотливая работа тоже должна достойно оцениваться! Ее, конечно, никто не замечает — откуда бы! Все видят только подвиги!
Далек молча ждал, и эта привычка молчать после реплик начинала чудовищно бесить Мортимуса. Он ничего не мог с собой поделать — хотелось говорить еще и еще, выбалтывать всю подноготную. Черт бы его побрал, этого Сека! После людей с ним было очень, очень трудно. Мортимус давно отвык иметь с кем-то дело на равных. И ведь сам виноват! Вот, получай теперь, расплачивайся за минутную слабость! Как неприятно было признавать это!
— А еще, если не будет Гитлера, далеки не возродятся, — ухватился Мортимус за неожиданно пришедшую в голову мысль. — Во время Второй мировой… Я, правда, так и не понял, как это они, но неважно! Они просто не появятся, потому что не было Гитлера, не было противостояния с нацизмом, понимаешь?
Сек зажмурился — кажется, даже болезненно, — и опустил голову. Короткие щупальца вокруг его головы вздрогнули. Может, не надо было об этом упоминать? Мортимус крепче сжал губы. Он начинал злиться — на себя в том числе, и это было неприятнее всего.
— Боже всемилостивый, да ты согласишься или нет? — рявкнул он.
— Не понимаю, почему ты, представитель столь развитого вида, постоянно упоминаешь в речи каких-то мифических сверхъестественных существ? — спокойно спросил его далек. — Ты действительно в них веришь, или это привычка?
— Поживи пару сотен лет в древнем отсталом монастыре, и посмотрим, как ты заговоришь! — возмутился Мортимус. — Да, дурная привычка! И мне она нравится!
В прошлом воплощении, правда, он такой привычкой не страдал, но далеку знать об этом было вовсе необязательно.
— Хорошо, я согласен, — сказал Сек.
Мортимус глубоко вздохнул. Одной проблемой меньше. Не слишком существенной, но… Реальность стала стабилизироваться, уплотнилась, и постоянное чувство дежа вю начало сходить на нет. Значит, все идет в нужном русле. Значит, он не совершил ошибку, взяв Сека на борт ТАРДИС. Может, еще и получится обойтись без этих поездок туда-сюда…
— Вот и славно, — ответил Мортимус и расстегнул тесный ворот рубашки.
Сек пристально посмотрел на него.
— Если попытаешься меня обмануть — пожалеешь. Сильно пожалеешь.
Мортимус вздрогнул. Его что, настолько легко раскусить? Надо что-то делать с этим… Следить лучше за мимикой. Он поджал губы.
— Делать мне нечего — тебя обманывать. И вообще… пойди переоденься. У твоего костюма такой вид, как будто тебя прямо в нем переваривали. И несет от тебя… — Он помахал ладонью перед лицом и наморщил нос, хотя, честно говоря, ничем от далека не пахло, по крайней мере на этом расстоянии, но подходить ближе и проверять не хотелось.
— Гардероб в той стороне! Направо, налево, вторая дверь! — Мортимус махнул рукой, показывая направление. — Бери что понравится. Там напротив ванная, воспользуйся ей. Только не потеряйся, ради Бога, а то будешь блуждать здесь веками. А я пока маршрут настрою.
Он подошел к консоли и больше для отвода глаз защелкал тумблерами.
— Кстати, можешь называть меня… Монахом. Так меня обычно зовут.
— Хорошо, — ответил Сек.
Мортимус хотел сказать, что в таких случаях принято отвечать “приятно познакомиться”, но далек уже ушел. И потом, он все равно знал это имя.
— Ну и Бог с ним, — пробормотал Мортимус и сосредоточился: нужно было точно вспомнить нужные время и место. Ошибаться было нельзя. Путаясь в расплывчатых, но все еще довольно ярких воспоминаниях, он начал настраивать ТАРДИС.
Чем быстрее они с этим закончат, тем лучше.
***
— Однако, — только и смог сказать Мортимус, когда Сек вернулся в комнату управления.
— Что-то не так? — удивился тот и развел руками, пытаясь себя рассмотреть со всех сторон.
Нет, конечно, это неплохой выбор — для далека. Черный костюм, черные ботинки, черный галстук, завязанный, надо сказать, довольно криво, но казалось, что так и должно быть. Рубашка, для разнообразия, была белой. Выглядел во всем этом Сек очень… элегантно. Даже красиво. Неожиданно. Но цвет…
— Ты похож на гангстера. Или секретного агента. Выглядишь нормально, но почему все черное?
— Мне так нравится, — сказал твердо Сек. — Это удобно.
Он поправил воротник рубашки, попытался заглянуть себе за спину. Все это выглядело очень комично, но Мортимус понимал, что смеяться сейчас стоит меньше всего.
— Галстук ты сам завязал?
— Это простая геометрия. Сам. Развязал тот, что был, и посмотрел, как.
Мортимус вдруг остро почувствовал себя очень расхлябанным и неопрятным. Костюм, прекрасно подходивший его прошлому воплощению, теперь стал узок в плечах, больно давил на талии, а штанины обтягивали ноги, словно по дурацкой человеческой моде. Ботинки безбожно жали. И потом, ему теперь не шел серо-синий. А все этот далек виноват! Оделся бы попроще… Тоже мне, Винсент Вега.
— Пожалуй, мне тоже стоит сменить костюм, — ровным голосом сказал Мортимус. — Когда прибудем на место.
Все было готово и настроено для путешествия. Пара щелчков переключателями — и они отправятся сквозь пространство и время. Сек стоял с другой стороны консоли, опустив руки, и выглядел довольно угрюмо. Недоволен собственной внешностью? Не похоже… Наверное, ему должно очень не хватать лучемета.
— У тебя есть оружие? — словно читая мысли, спросил Сек. — Понимаю, что ты вряд ли мне его доверишь. Я бы на твоем месте поступил так же. Но мне… некомфортно. Поверь, я не стану применять его просто так.
Мортимус задумался. Во-первых, у него, по сути, не было оружия. Последние годы он старался обходиться без него. Нановирусы, искусственные опухоли, культуры редких смертоносных паразитов казались гораздо эффективнее обычных примитивных пушек — и как оружие устрашения, и как средство убрать противника с дороги. Но кое-что у него все-таки было. Не лучеметы, конечно — кто даст в руки далеку лучемет? Это во-вторых. Мортимус усмехнулся случайному оксюморону. У него была давно и тщательно лелеемая коллекция. И оружие в ней тоже числилось. Разное. Не очень, правда, современное.
И, пока они в ТАРДИС, далек не рискнет его убить. В любом случае.
— Попадем куда надо, и я тебе подыщу что-нибудь, — ответил он и улыбнулся. — Держись крепче! Мы отправляемся. И не трогай кнопки!
Он помчался вокруг консоли, переключая тумблеры, центральная колонна начала подниматься и опускаться, послышался привычный гул, и тут ТАРДИС содрогнулась, будто налетела на какое-то препятствие, затряслась, пол накренился…
— А говорил, что умеешь управлять! — выкрикнул Сек. Он вцепился в консоль и, кажется, немного испугался.
— Что-то не так! — закричал в ответ Мортимус. Он даже не обиделся — некогда было, — и безуспешно пытался стабилизировать ситуацию. ТАРДИС не слушалась. Он пнул консоль и выругался. — Она не хочет лететь! Что-то ей мешает!
— Наверное, стабилизатор измерений, купленный на черном рынке.
— Не смешно! И сарказм тебе не идет! — сердито ответил Мортимус и стукнул по панели кулаком. Что-то звякнуло, и пол наконец перестал трястись, выровнялся. А потом все затихло.
— Кажется, прибыли, — выдохнул он и посмотрел на мониторы.
Это не было похоже на Берлин. Может, конечно, их перенесло в какой-то подземный бункер, но вряд ли. Металлические стены. Гравитация ниже земной на две десятых. Почти стерильный воздух. Низкая влажность. Число “99” на одной из стен.
— И где мы? — спросил Сек, подошел ближе и тоже посмотрел на монитор. — Космическая база?
— Как ты догадался? — ядовито прокомментировал Мортимус. С ним такое произошло впервые с того самого момента, как Доктор, сволочь, уволок из его ТАРДИС стабилизатор измерений. Тогда пришлось долго скакать наобум, пока не попал на планету, где можно было купить хоть какое-нибудь оборудование. И то… А что делать сейчас? Если дело в стабилизаторе, то даже в ТАРДИС было бы сложно найти подходящие запчасти. Не говоря уж об архаичной человеческой базе.
Реальность неприятно пульсировала где-то на самом краю зрения. Словно песок попал в глаза, а вытащить его никак нельзя. Слишком он привязался к Земле — нет, не ко всей, только к тому месту, где жил и которое развивал, — но все равно слишком. Теперь он очень остро воспринимал все, что могло навредить его любимой игрушке.
— Мы можем выйти наружу и поискать детали, чтобы починить стабилизатор, — сказал Сек сухо. — Хотя уровень технологий здесь откровенно слаб, но шансы есть.
— Думаешь, он сломан? И что здесь можно найти хоть что-то подходящее? — огрызнулся Мортимус. — Ладно. Попробуем. Только для начала мне нужно все-таки переодеться. Омерзительно неудобная, унылая одежда! Как я ее раньше носил?.. И где мой любимый галстук, спрашивается? Я его что, потерял в тысяча девятьсот тридцатом? О, Господи Иисусе… С другой стороны, он теперь мне нравится гораздо меньше. Ладно. Бог с ним! Пусть остается там.
Он взмахнул руками, и с его пиджака с громким треском отлетела пуговица.
Когда Коннор не появился сразу после того, как Рид проснулся, Гэвин решил, что тот еще отдыхает. Восстанавливает силы, жрет водоросли, выколупывает из панцирей креветок и так далее: Гэвину было все равно, чем тритоны питаются. Освободившееся время он занял проверкой приборов и настройкой радио, думая о том, что отсутствие «Сциллы» давно зафиксировали в порту и наверняка начали поиски. Гэвину только и нужно, что подтолкнуть немного события, сделать шаг со своей стороны.
Когда еще через полтора часа среди волн Гэвин не обнаружил черноволосую макушку, он начал беспокоиться и подозревать одновременно. Что, если сраный окунь заманил его подальше в океан и бросил? Что, если с ним произошло несчастье? У Гэвина не оказалось ни единого предчувствия, которому он мог бы сейчас верить, так что он метался от рубки к лееру и высматривал Коннора то по одному борту, то по другому, и возвращался в полной уверенности, что просидит у радио следующие полчаса… но через пять минут снова вставал. Не сиделось.
К середине дня ожиданию пришел конец. Гэвин и так не значился в списке самых терпеливых, а сейчас на него давила необходимость бороться за жизнь, а подсознание хваталось за иллюзию действия: он развернул убранный на ночь парус, установил гик в более-менее подходящее положение и встал за штурвал. Идти по компасу несложно, главное поймать правильный ветер и не мешать яхте, дергая по сторонам руль.
«Сцилла» успела покрыть две мили на юг, когда Рид разобрал голос:
— Гэвин!
Зафиксировав штурвал, Рид взбежал по ступенькам на настил, а по настилу на нос. Оперся руками на релинг, вгляделся в волны, где на изрядном расстоянии от борта плавал Коннор, и крикнул в ответ:
— Что случилось? Тебя не было полдня!
— Останови яхту, Гэвин! — продолжал тритон звенящим на морском ветру голосом. — Срочно убирай парус!
Глотнув воздух, Коннор исчез под водой, так ничего и не объяснив. Гэвин заторможено попялился в волны, ожидая, потом выругался и пошел к мачте. Кто ему такой этот Коннор? Какого черта он должен слушаться дурацкого окуня?! Гэвина раздражало это слепое подчинение, но здравый смысл был силен, и именно им руководствовался Рид, когда закручивал ползун грота-шкота, чтобы быстрее спустить парус.
Боковым зрением он заметил, что штурвал, несмотря на фиксатор, провернулся в сторону, а еще через полминуты Коннор появился у кормы, зацепившись за нижнюю площадку руками.
— Где ты шлялся? — все еще возясь с такелажем, крикнул Гэвин. — Я думал, ты свалил, а меня оставил чайкам на растерзание. И почему мы должны тормозить — я сверял курс, иду правильно, небо вон даже чистое.
— Дело не в небе… Я был впереди, и там есть корабль. На нем плохие люди, Гэвин.
— Корабль? — Рид едва не бросил парус полусвернутым, услышав главную часть новости и начисто игнорируя второстепенную. — Корабль! Это ведь как раз то, что мне нужно, а я тут парус сворачиваю! Большой хоть? Чем больше судно, тем круче радио! До береговой наверняка добьет!
— Гэвин, ты меня не слушаешь! — голос Коннора стал звонче и злее, а брови, когда Рид глянул в его лицо, почти сошлись у переносицы. — На том корабле плохие люди.
Понятие «плохие люди» для Гэвина сейчас не имело смысла. В его положении люди делились на две категории — живые и мертвые, — и все, кто относился к числу первых, ему подходил. От нетерпения его пробило мелкой дрожью, нестерпимо захотелось домой, чтобы горячий душ и теплая постель, знакомая и безумно вкусная еда, телек с тупыми передачами, и пусть даже начальство звонит каждый день и спрашивает, не может ли Гэвин выйти сегодня, потому что в Департаменте мало сотрудников…
— Опиши, что за корабль! — крикнул Гэвин, все-таки заставляя себя закончить с парусом.
Коннор позади молчал и мялся, вода плескалась под его хвостом: Гэвин заметил, что впервые тритон выставил эту часть своего тела на обозрение, пускай и самый конец. Должно быть, он изрядно нервничал, допуская массу лишних чересчур быстрых и дерганных телодвижений, которых прежде Гэвин ни разу за ним не замечал.
Наконец стаксель плотным рулоном свернулся у мачты, и Гэвин, цепляясь за открепленные шкоты, перебрался на корму, к Коннору поближе. С такого расстояния он смог заметить не только явные признаки беспокойства, но и вторичные — тритон кусал губы и постоянно озирался, его лицо выдавало искренние переживания, и они читались так просто, что Гэвин залюбовался. С людьми такого не бывает.
— Ну так что, Коннор?..
— Плохие люди, — в третий раз повторил тритон, находя взглядом Гэвина и с ощутимым трудом удерживая его в фокусе. — Большое судно, стоит на рейде в нескольких часах отсюда. Думаю, что они прячутся, потому что на борту не было огней и… Гэвин, я знаю, как выглядят нормальные корабли, поверь. Я живу среди них.
По описанию у Гэвина сложился расплывчатый образ большой грузовой баржи, не более того. Он начал заводиться, но заставил себя не быть резким, по крайней мере, пока не разберется — не хватало еще собственным скотством отпугнуть единственного помощника. Мысленно сосчитав до пяти (до десяти не хватило терпения), Гэвин уточнил:
— Ты уверен, что это был не танкер?
— Я думаю, это был китобой.
Гэвин медленно кивнул. Китобой — это аргумент. Лет десять уже, как их объявили полностью вне закона, морякам запретили промышлять не только китовым жиром, но и морскими котиками: почти все их виды попали в Красную Книгу, несколько тысяч отправились в заповедники на берегах Гренландии, но китов так просто не обезопасить и не сохранить. А чем реже встречается животное, тем оно ценнее, и чем сложнее его достать, тем больше за него платят.
— Не знал, что в этих широтах есть киты, — миролюбивее прежнего проговорил Гэвин. — Как ты это понял?..
— По гарпуну.
Гэвин поднял бровь, присаживаясь на ступеньку, а Коннор в ответ упрямо поджал губы. Несколько долгих секунд они мерились силой взглядов, и, видимо, Рид победил, потому что тритон вдруг опустил ресницы и очень по-человечески вздохнул, а потом повернулся боком и… Из воды вдруг полез темный лоснящийся горб, напоминающий вязкую и тяжелую волну. Распрямился полностью, превратившись в длинный хвост, похожий больше не на рыбий, а на змеиный, только с короткими светлыми полосками то ли плавников, то ли гребня.
Коннор весь оказался на нижней площадке кормы и едва там поместился; яхта чуть накренилась назад — тритон был тяжелым. Конец его дважды неловко согнутого хвоста все равно уходил в воду, но Гэвин туда не смотрел, как не видел он ни удивительного серебристо-голубого отлива, ни мелко подогнанных друг к другу чешуек: взгляд утонул в рваной ране, достающей до белой кости.
Гэвин, повидавший на своем веку немало ранений, до сих пор не встречался с подобным. На ране запеклась серая корка соли, кое-где она просвечивала голубым, края расходились лоскутами; даже смотреть на это было немного больно.
Рид механически потянулся к ране рукой, но Коннор успел сжать пальцы на его запястье и тихо попросить:
— Не надо.
— Нужно осмотреть рану. У меня есть небольшой опыт.
— Доводилось лечить тритона? — Коннор горько улыбнулся и отпустил руку. — Я справлюсь сам. Это… не критично. Морская соль, некоторые виды водорослей и время — вот все, что мне нужно.
— Что произошло? — Гэвин проворно перехватил предплечье тритона и развернул его ладонь к себе. Коннор сжал пальцы, но сразу вздрогнул от боли и медленно расслабил ладонь, а потом Гэвин осторожно раскрыл ее, изучая счесаную о жесткие волокна кожу. — Ничего себе… синее.
— Да, — вздохнул Коннор. — Синяя кровь. Я подплыл слишком близко, думал, на корабле никого нет или они спят, но они не спали. Хотели меня поймать, я еле вырвался.
— Ты ужасно рисковал.
Гэвин отпустил руку Коннора, на душе стало мерзко. Почти незнакомый человек — ну ладно, существо — едва не погиб из-за него, плыть на юг теперь нельзя, ведь сталкиваться с китобоем опасно. Хорошо, если пройдут мимо, но если предположат, что одинокий пассажир хрупкой яхты догадался, что они такое… А когда узнают, что он еще и коп… Нетрудно представить, в каком виде Гэвин Рид отправится на дно Атлантического океана.
— Я могу помочь тебе, Коннор? — сейчас Гэвин должен был думать не о себе. Да, у него кончается пресная вода и практически нет пищи, но он продержится столько, сколько нужно. Он крепкий, не так-то просто прикончить его — если буря не смогла, то и у голода не получится. Он хотя бы не ранен.
— Поможешь, если останешься на месте. У тебя есть якорь?
— Даже два, но они слишком короткие, сорок основной, тридцать запасной.
— А штормовой?
Рид запнулся на полуслове, судорожно припоминая самый первый свой инструктаж и плавание. Штормовой якорь он видел и использовал только тогда, после этого все шло отлично и о наличии штормовика на борту Гэвин особенно не задумывался.
— Возможно, — он так и не смог решить и уклонился от ответа, — я должен поискать.
— Поищи и спускай его. Переждем эту ночь, а потом двинемся по дуге и ляжем на прежний курс.
— А что будешь делать ты?
Вопрос выбил Коннора из колеи. Он опустил голову и пристально осмотрел свои руки — Гэвин только в этот момент представил, как должны болеть его ладони, — потом развернул их и провел вдоль хвоста, еле-еле касаясь. Рану он не тронул, но взгляда с нее не сводил еще некоторое время, раздумывая и покусывая губы, пока наконец не решил:
— Отдохну и перестану совершать глупости. — Уголки его губ приподнялись. — Доведу тебя до места, где ты отправишь сигнал, и исчезну.
Гэвин тоже позволил себе улыбку:
— По рукам, напарник.
***
К утру Коннор почувствовал себя одновременно и лучше, и паршивее. Спина уже почти не беспокоила, но с ладонями и хвостом он продолжал мучиться: стоило приложить небольшое усилие, как порезы на руках начинали саднить и кровоточить. Плавать так быстро и ловко, как прежде, он тоже пока не мог, чтобы не тревожить задетые гарпуном продольные мышцы, а это значило никакой вкусной еды в ближайшие недели. Есть придется то, что подвернется.
Намного хуже боли был страх. Осознание произошедшего дошло до Коннора с опозданием: это людихотели поймать его, ониего ранили. Такие же люди, как Гэвин.
Но, возражал он самому себе, Гэвин выглядел огорченным и хотел помочь. Гэвин не опасен. И тут же настаивал: стоит Гэвину оказаться в безопасности, как он первый снарядит экспедицию на поиски тритонов! Он ведь знает теперь, где они живут!
Долго в нем боролись страх и здравомыслие, пока Коннор не устал от противостояния. Кое-как выспавшись и подкрепившись, он вернулся к яхте, соблюдая всю возможную осторожность: проверил течение и воду вокруг, потом поднялся к поверхности как можно дальше и осмотрелся, и только тогда вынырнул на привычном месте у кормы.
Гэвин уже ждал его, но вместо вопросов о ветре или шторме спросил:
— Как поживает хвост?
Коннор слегка приподнял хвост, демонстрируя увеличившийся слой соли поверх раны. Внимание человека стало приятной неожиданностью, но надолго останавливаться на личных проблемах Коннор не хотел — он четко решил свести общение к минимуму, чтобы в будущем себя обезопасить. Нельзя дать человеку узнать себя, чтобы он не смог заинтересоваться.
— Вчера ты продвинулся немного на юг, поэтому сегодня постараемся взять западнее, ладно? Сначала я поверну перо, потом вместе поставим парус.
Новый день обещал быть погожим. По небу бесконечной вереницей проходили облака, стоящие так высоко, что любому было понятно — дождем они не грозят. Ветер к полудню усилился, но дул в подходящем направлении, и «Сцилла» проворно двигалась туда, куда было нужно. Коннор вначале контролировал ее ход издали, но потом устал все время держаться на плаву и пристроился к излюбленной площадке на корме, не забираясь на нее полностью, но опираясь руками.
Разговаривать с Гэвином он не собирался, но тот ничего не знал об этих планах и задавал вопросы, которые заставляли Коннора чувствовать себя окруженным вниманием, хотя сами по себе были элементарными, если не смешными:
— А тебе никогда не хотелось ходить по земле, как люди? Тритоны лишены стольких вещей, что подумать страшно.
— А тебе не хотелось никогда плавать под водой?
— Ну, может быть, только пару раз, для интереса.
— И мне вот тоже, — Коннор улыбнулся, склоняя голову вправо. — Я не чувствую себя чего-то лишенным.
— Но люди хотя бы могут погружаться с аквалангом.
— Это не то же самое, Гэвин. Все равно что я могу забраться на яхту, или, например, на берег или причал.
— Черт, это так необычно, — признался человек, поскребывая пальцами бороду. — Тебе, наверное, эти вопросы кажутся тупыми. Но я никогда не встречал русалку и не думал даже, что придется. Хвост этот, он просто огромный! Ты видел когда-то наши картинки с русалками?
— С тритонами, — поправил Коннор.
— Да-да, тритонами. Не видел, значит? Обычно там дамочка с рыбьим хвостом. Половина сверху, половина снизу. Сверху вот прямо как ты, по пояс, а потом столько же хвоста, а у тебя тут в три раза больше! Или в четыре. Ты как угорь, не как рыба!
— Это человеческий способ делать комплименты?
— Я полностью серьезен! — Гэвин подался назад, как будто обидевшись, но сразу вернулся в прежнюю позу и оперся локтями о колени. — Можно потрогать?
— Что?.. — недоуменно переспросил Коннор.
— Ну, хвост твой.
Коннор нахмурился и замолчал. Он не собирался разговаривать с человеком и не хотел обсуждать с ним тритонов или самого себя, но его интерес и восторг были такими искренними, что Коннор не удержался. Позволять к себе прикасаться он, тем не менее, не хотел: не любил прикосновения, и вчера не испытал к ним отвращения только потому, что было больно и страшно.
— Я… не думаю, что это хорошая идея.
— Почему? — Гэвин тактичного отказа понять не сумел. — Я только слегка коснусь, не сделаю тебе больно. Даже не близко к ране.
Обведя губы языком, Коннор опустил голову. Придется отказывать в куда более грубой, категоричной форме, раз по-простому ничего не вышло, но произнести ничего он не успел — Гэвин издал понимающий выдох и сказал:
— Или это потому, что у вас не принято это вот? Вы там друг друга не лапаете и все такое?
— Нет, мы прикасаемся, конечно, со всеми бывает. Но я не уверен, я не хотел бы, если только…
— Что?..
— Если только ты дашь мне потрогать тоже.
Гэвин озадаченно глянул Коннору в лицо, потом медленно перевел взгляд на свои колени, и Коннор, опережая неправильные выводы, которые вот-вот должны были сформироваться в его голове, объяснил:
— Я говорю о волосах на лице.
— Ах черт. Ты про бороду!.. — облегченно воскликнул человек. — А я уже подумал…
— О ногах?
— Да не совсем, — уклончиво ответил Гэвин. — Короче, хочешь потрогать бороду — так сразу бы и сказал, это вообще без базара. В обмен на хвост, конечно. Все честно, я считаю. Могу быть первым, если ты стесняешься.
У Коннора закрались прозрачные подозрения, но подвести под них основания он не успел, ведь Гэвин уверенно потянулся головой вперед, подставляя заросшее щетиной лицо и даже закрыв глаза. Упускать возможность Коннор не стал. Он осторожно дотронулся до подбородка человека, и пальцы укололись о жесткие волосы, но не больно, а необычно и немного щекотно. Потом он провел вдоль линии челюсти, по щеке, вернулся обратно и отдернул руку из-за того, что Гэвин заговорил:
— Смелее, Кон, я не Джоконда. Это всего лишь щетина.
— Откуда она берется?
Коннор вернул руку и прижал пальцы сильнее. Под волосами наконец почувствовал теплую кожу, и продолжил гладить, наслаждаясь новым для себя ощущением, которое вряд ли когда-то удастся получить опять.
— Сама вырастает. Брить надо, иначе появится длинная борода. Многие мужчины бреются каждый день, а я обычно пропускаю, или там на ночь, когда не лень. И это не все места, где есть волосы.
— Еще на голове?
— Нет, на груди и кое-где еще.
— Где?
— О, Коннор. — Гэвин открыл глаза. — На руках, на ногах… — Он сдвинул к локтю рукав кофты, показывая предплечье, и Коннор дотронулся уже до него, изучая темные волоски, растущие совсем не так густо, как на лице. — И еще в паху.
Коннор понятливо кивнул, отпустил руку и осторожно приподнял штанину Гэвина, изучая его ногу так же пристально, как до того лицо и предплечье. Закончив, он потянулся к ремню на поясе человека, но тот аккуратно перехватил его запястья, не позволяя.
— Это будет уже лишнее. Просто поверь, что там все примерно так же.
— Ладно. — Коннор согласился, понимая, что договаривались они только на лицо, а руки и ноги и так в уговор не входили. — Твои волосы очень интересные.
— Не сомневаюсь. — Лицо человека расчертила широкая ухмылка, но она не показалась Коннору опасной. — Твоя очередь.
Коннору было не очень удобно забираться на площадку из-за того, что болели руки, поэтому он подтянулся на локтях, медленно согнул хвост, проверяя, чтобы рана была в порядке, и устроил ровно половину его рядом с собой. Для него в хвосте не было ничего интересного — обычная длина, заурядная расцветка, но то, какими глазами смотрел Гэвин, заставляло сердце биться быстрее. И неясно пока — от страха или от удовольствия.
— Вау…
Вначале человек ничего не трогал. Просто смотрел, и Коннор следил за его взглядом — он начал от живота, где кожа становилась тверже и делилась на отдельные чешуйки, а потом на их плотные ряды, и вниз, к первым гребешкам на бедрах и к местам, где цвет с темно-серого менялся на голубоватый.
Потом подрагивающие пальцы дотронулись до чешуи. Коннор в первый момент подобрался, напрягая мышцы, но быстро расслабился — Гэвин касался невесомо, как гибкая водоросль, вел пальцами поверху, не пытаясь подцепить край чешуи. Пожалуй, это было даже приятно. Было быприятно, поправил себя Коннор, если бы рядом сидел не человек, а другой тритон.
— Ты такой теплый, — неожиданно признался Гэвин. — Я думал, будешь как рыба, а ты… теплый. Ничего, если я потрогаю вот это?
— Это малый гребень. Можешь потрогать.
Гэвин так и сделал. Его лицо отобразило странную эмоцию, Коннор долго думал над ее названием, а потом все-таки определил — трепет.
— Ты невероятное существо, — убирая руку, подытожил Гэвин. — Просто… невероятное.
Он глубоко вдохнул, зажмурил глаза и открыл их, словно одергивая самого себя:
— Надо проверить, как там курс. И радио. И вообще.
По мнению Коннора то, как поспешно Гэвин вскочил и скрылся в рубке, выглядело как побег. Не понимал он главного — от чего именно человек хотел скрыться.
***
Везения с ветром казалось Гэвину достаточным, но с приборами у него по-прежнему не ладилось. Можно было построить курс и узнать точное направление, но подать сигнал через спутник он уже совсем отчаялся, а радио по-прежнему улавливало вокруг только белый шум. Несколько раз, правда, сквозь него пробивались обрывки слов, искаженные расстоянием, и ритмичный писк, но контакт обрывался слишком быстро.
Окрыленный успехом и воодушевленный откровенностью Коннора, Гэвин к вечеру снова вернулся в привычное состояние. Усталость, дефицит пищи и воды, постоянная качка и пустой горизонт: все это влияло на его настроение, и стоило солнцу исчезнуть, как в голову полезли неприятные мысли. В большинстве своем они были о смерти. О том, что Гэвина здесь никто и никогда не найдет, а его друзья и коллеги не узнают, что с ним случилось. Что он так и не сможет добиться звания лейтенанта, не вытряхнет из города наркокартель, не простит родителей. Список всевозможных «не» Гэвин мог продолжать еще долго, но хватило и его начала для того, чтобы замкнуться и ссутулиться, предаваясь отчаянию.
— Гэвин, ты еще не устал? Пора убирать парус?
Коннор был где-то по правому борту, но Рид поленился вставать с настила и ответил, даже не поворачивая туда головы:
— Я по жизни устал, — над вторым вопросом он задумался, но так и не решил, хочет ли спать. Парус, как ему начало казаться, ничего не дает. «Сцилла» движется куда-то, но нет ни суши, ни кораблей, ни спасателей. Все это бесполезно.
— А парус? — настаивал Коннор.
— Пусть еще постоит.
Сейчас Гэвин был в таком состоянии, что мог оставить поднятый парус на всю ночь без присмотра. Ничего ему не сделается, а хуже, чем есть сейчас, все равно не будет.
— Ты плохо себя чувствуешь? — голос тритона донесся от кормы. — Нужна еще пища?
— Все в порядке.
При упоминании пищи Рид поморщился: есть хотелось со страшной силой, но только не рыбу! Сегодня Коннор уже поймал одну, не очень большую, и Гэвин еле впихнул в себя пару кусков. Вряд ли там набралось хотя бы сто грамм или пятьдесят калорий. Что уж говорить о тех двух тысячах, которые нормальному мужчине положены в день…
— Гэвин?
Пришлось разворачиваться. Коннор в полутьме здорово напоминал мертвеца — белая кожа, поблескивающие стеклянно глаза, — и поэтому гармонировал с настроением Гэвина.
— Ты не замерзаешь в воде?
— Я могу регулировать температуру тела.
— А откуда ты знаешь человеческий язык?
— Мы общаемся на нем, когда не используем жесты. Я не понимаю твое состояние… ты умираешь?
Это заставило Гэвина тщательнее прислушаться к своему организму, который хоть и чувствовал себя отвратительно, но до предсмертных конвульсий пока не дошел. Нет, голод сперва измучает его как следует, а уже потом убьет, вот как все будет… никакого быстрого избавления тебе, Гэвин Рид.
— Жизнь — это вообще постепенное умирание. Мне вот стало интересно, — Гэвин немного оживился, поворачиваясь в сторону Коннора побольше, — что ты сделаешь, если я здесь умру?
— Наверное… — Коннор начал, и сразу затих, раздумывая. Гэвин попытался влезть в его шкуру и представить себе ситуацию, в которой он тритон и болтается в воде рядом с яхтой, а на ней труп. Пожалуй, он полез бы изучить тело, обшарил карманы, осмотрел палубу и каюты… В общем, действовал бы так же, как любой нормальный детектив, только с огромным хвостом вместо ног.
— Не знаешь? — поторопил Гэвин, закончив играть с воображением.
— Мне неприятно об этом думать. Я не хочу, чтобы ты умирал, ладно? Поэтому давай не будем убирать парус.
Это были самые искренние и приятные слова, которые Гэвин слышал за последние несколько лет жизни. В груди потеплело, пока он смотрел на Коннора, захотелось обнять его в благодарность просто потому, что сказать «спасибо» Гэвин правильно не умел, и одновременно проклюнулась жалость к себе: ну что за человек, которому лучшие слова говорит морской тритон, толком с ним не знакомый?
Потому Коннор это и сказал, тут же понял Рид. Узнай он Гэвина лучше, немедленно забрал бы слова обратно.
— Ладно, окунь, — Гэвин тяжело поднялся на ноги, отмечая, что голова стала кружиться. Такого не бывало с ним со времен эпидемии гриппа в тридцать шестом году, и значило это, что дела идут скверно. — Давай посмотрим, что у нас с курсом.
Проверяя приборы Гэвин ощущал себя как еще одно бортовое устройство с севшей батарейкой. Он двигался медленней обычного, видеть стал хуже, из памяти выпали термины, которые раньше он хорошо знал. Глядя на один из электронных механизмов в рубке, Рид хмурил брови и силился припомнить, что это такое и для чего нужно, но не мог. Знал, но забыл, как часто он говорил экзаменатору в колледже; вот только тогда все это было забавно, а теперь — страшно.
Упустил из виду штормовой якорь, теперь не может дать название аппарату, а что будет дальше? Не сумеет воспользоваться радио?..
Для проверки Гэвин снял рацию и вжал кнопку в корпус, одновременно начиная перещелкивать каналы с самого первого:
— Приём, яхта «Сцилла» передает сигнал бедствия, кто-нибудь слышит меня? Тридцать два северной, семьдесят восемь западной, приём.
И снова, и снова, и снова, на все тридцать четыре канала, пока не начинал заплетаться язык и болеть палец, переключающий кнопки. К концу сеанса Гэвин чувствовал себя выжатым досуха, как послушник после изнуряющей молитвы невидимому и жестокому божеству.
***
— Что ты будешь делать, когда вернешься домой?
Коннор смотрел на Гэвина, который в лучах утреннего солнца выглядел не так утомленно и измученно, как ночью, и чуть-чуть улыбался. Только что человек закончил описывать свой город и квартиру, и Коннор понял, от какой тесноты и суеты тот убегал в океан каждое лето. Если бы ему пришлось ежедневно видеться с братьями, он сделал бы точно так же.
— Прям вот домой… — Гэвин лежал на настиле, вытянувшись во весь рост, ногами к носу яхты, а головой к корме и Коннору. — Приму теплый душ, выброшу всю эту одежду. Что-нибудь съем, выпью чай с сахаром… У меня там есть печенье в жестянке, оно не портится, а еще в морозилке всяких полуфабрикатов полно, их по-быстрому можно пожарить, или даже в микроволновку сунуть на пять минут. А потом буду спать целый день, на нормальной кровати, знаешь… Кажется, что не усну, если качать не будет, как тут на волнах, но на самом деле вырублюсь моментально, можешь мне поверить.
— И все?
— А что еще? — удивился Гэвин. — Может, в твиттер напишу… «Утритесь, мудаки, я выжил». Ну и телефон поставлю на зарядку.
— Ты не станешь рассказывать про меня?
Человек выдержал паузу, задумчиво пожевал губы, подцепляя зубами тонкую светлую корочку на нижней. Коннор следил за этим внимательно и пристально, но взгляд все равно соскользнул к подбородку, покрытому щетиной — эти короткие жесткие волосы никак не давали ему покоя.
— Не задумывался. Скорее нет. Вы же типа скрываетесь.
— Да.
— Понимаю. Не хочу тебя подставлять, Кон. Ну да не беспокойся, если бы я даже стал о тебе говорить, никто бы мне не поверил.
— Почему это? — Коннор ощутил некую обиду, для него это звучало с оттенком пренебрежения, который сам Гэвин вряд ли имел в виду.
— Да потому что мир такой. Можно кричать о чем угодно, но пока нет доказательств, никто не станет тебя слушать. Всем нужны аргументированные факты, вот такая херня.
— А давно она такая?
— Тридцать пять лет минимум.
Коннор улыбнулся, догадавшись:
— А тебе и есть тридцать пять?
— Так точно. А ты что будешь делать, когда вернешься?
Попытаюсь придумать, как скрыть рану от брата, подумал Коннор. От встречного вопроса он сник, снова начал разглядывать белесые линии на ладонях. На шрамы они не походили и вскоре обещали сойти, но с хвостом, Коннор знал, все намного серьезнее. Рано или поздно брат увидит, начнет задавать вопросы, поэтому лучше приготовить жизнеспособную версию заранее.
— Тоже отдыхать. Мы сейчас с тобой похожи. — Он с трудом удержался от вздоха. — Пора проверить радио, Гэвин.
— Ладно…
Коннор из-под ресниц наблюдал за тем, как человек медленно и неловко поднимается, разминает плечи и руки, потом поясницу, как обходит штурвал и идет к рубке, и спускается потом вниз, не закрывая за собой дверь. На рассвете Коннор проверил территорию вокруг и увидел большое судно; наученный опытом, он не подплывал ближе, но следил издали, и вскоре заметил красно-желтый вертолет, летящий с востока и садящийся прямо на верхнюю палубу.
Он не сказал ничего Гэвину, но и так знал, что именно сегодня тот наконец осуществит мечту и попадет домой.
Приподнявшись на локтях, Коннор прислушался к его голосу из рубки:
— Приём, яхта «Сцилла» передает сигнал бедствия, — заученно твердил он, — кто-нибудь слышит меня? Тридцать два северной, семьдесят девять западной, приём.
В ответ зашипел динамик, и Коннор с трудом разобрал покрывающие расстояние слова:
— Приём, «Сцилла», борт восемнадцать-ноль-девять. «Сцилла», дайте координаты по геоточке, приём.
Коннор закрыл глаза, но продолжил слушать.
— Приём, борт восемнадцать-ноль-девять, даю точные координаты…
Гэвин диктовал набор цифр, для Коннора не значащий ничего, кроме главного: совсем скоро он погрузится в воду и больше никогда не увидит ни эту яхту, ни человека. Он не должен грустить, Гэвин не принадлежит морскому миру, тут ему не место, да и Коннор не создан для общения с людьми, но…
— Коннор! У нас получилось!
Он был таким радостным, когда вернулся, таким полным жизни и посвежевшим, что Коннор смог улыбнуться искренне, и тоже ощутил часть этого счастья, горящего внутри Гэвина.
— Я слышал, — опередил его рассказ Коннор. — Значит, они скоро заберут тебя.
— Это вертолет. Вряд ли им понадобится больше минуты. А «Сциллу» возьмут потом на буксир, так что она будет в порядке. Черт, я давно так не радовался, наверное, со дня концерта «Enemies» в Чикаго!
Коннор не знал, что сказать, поэтому промолчал, но этой паузы Гэвин не заметил:
— Кон, ты понимаешь в координатах?
— Э…
— Я имею в виду, ты сможешь найти это место?
— Конечно, — Коннор ответил с легким удивлением. Он уже держался за площадку только ладонями, высматривал в небе вертолет и готовился в любой момент нырнуть, лишь бы не заметили.
— Супер! Отлично! Встретимся тогда здесь через месяц! Мы были крутой командой, Коннор, дай пять!
— Э, Гэвин… — Коннор автоматически хлопнул по подставленной ладони присевшего рядом человека, но выглядел он обескураженным и совсем не воодушевленным. — Я думаю, это плохая идея. Ты не справился с яхтой, нужна команда, а других людей я не хочу знать, мне нельзя.
— Брось, Коннор, все будет отлично. Через месяц, понял?
— Гэвин, нет, — Коннору хотелось бы звучать тверже, но он услышал ритмичный рокот в небесах и забеспокоился. — Я не приплыву.
— Через месяц, — в последний раз повторил человек и задрал к небу голову. — Все, Кон, сваливай! Место только запомни и прячься!
Коннору хотелось попрощаться, но он, подгоняемый Гэвином, беззвучно исчез в темных водах океана, ушел на несколько метров вниз и еще некоторое время смотрел на днище яхты. Он увидел смутную тень вертолета, зависшего где-то над «Сциллой», а потом эта тень растаяла, и Коннор понял — наверху больше никого нет.
Он не поднялся, чтобы проверить, просто развернулся и поплыл домой, и в голове было пусто и отчего-то тяжело.
В баре прохладно и пока малолюдно; пузатый лысый здоровяк за соседним столиком курит ароматную сигару, и если отключить анализаторы и запретить системе раскладывать дым на составляющие с указанием степени вредности оных, то вдыхать этот запах даже приятно.
С сожалением поболтав остатками пива на дне, Данди допивает и ставит кружку на стол. Мин, как и прочие аграрные планеты, хороша тем, что на них можно недорого и вкусно поесть, а если отъехать от космопорта и центра столицы, то и вовсе за копейки. Да и местное пиво выше всяких похвал, особенно овсяный стаут и густой тягучий портер, из-за плотности похожие больше на еду, чем на напитки.
Он с удовольствием заказал бы еще пива и тех чудесных галушек с грибами, которые буквально тают во рту, но увы – остаток средств на его кредитке позволяет лишь восполнять уровень энергии до приемлемой отметки, исключая излишества.
Разумеется, Bond знает сто и один способ пополнить свой счет без лишних хлопот и риска, но, к сожалению, все эти способы идут вразрез с Межгалактическим Кодексом уголовных правонарушений. Не то, чтобы это имеет для Данди решающее значение, его больше волнует реакция Стэна, когда тот узнает, что во время поисков своего пропавшего человека киборг промышлял воровством. Впору пожалеть, что он не Irien, или не Bond, в чью специализацию входит соблазнение — секс-услуги везде пользуются спросом. Данди даже не пытался закачать себе соответствующие утилиты, трезво оценивая свои внешние данные – сложно привлечь к себе внимание, если тебя создали специально, чтобы внимания не привлекать. Впрочем, это даже к лучшему — Стэну такой вот способ заработка понравится еще меньше, чем взлом чужих кредиток.
До сего дня ему удавалось зарабатывать на жизнь честным путем, путешествуя автостопом и берясь за любую работу. На Мин его занесло потому что его путь пролегал через этот сектор и потому что попутный транспортник вез удобрения местному заказчику, а капитану нужна была помощь при погрузке и разгрузке, так что он согласился взять пассажира в обмен на оную, хотя скептически поморщился, оглядев щуплую фигуру Данди и бормотнул под нос нечто, выражающее сомнения в его полезности в качестве грузчика. Однако чуть позже капитан изменил свое мнение и хлопнув по плечу случайного попутчика, резюмировал: «А ты ничего, жильный. Хоть по тебе и не скажешь».
— … аккуратнее, ты, кляча бестолковая!
Грубый окрик и раздавшийся следом звон разбитой посуды отвлекает Данди от раздумий по поводу своих дальнейших планов.
Обернувшись, он видит уже попадавшуюся ему на глаза барную прислугу – киборга модели Mary XX-модификации с внешностью добродушной мулатки. Mary застыла с подносом в руках и будто наклеенной на лицо улыбкой, а у ее ног рассыпались осколки от разбитых кружек. Дородный усатый бармен честит ее на чем свет стоит, но кукольное лицо киборга не меняет своего выражения. «Неразумная» — мелькает у Данди первая мысль, но следом он отмечает то, что человек зафиксировать не в состоянии – совсем чуть-чуть расширившиеся зрачки и слегка изменившийся гормональный фон. Когда бармен толкает Mary коленями прямо на осколки, грубо приказав собрать все до крошки, Данди вылезает из-за стола, решив вмешаться.
Приблизившись, он касается плеча толстяка.
— Ты бы поосторожнее, приятель. А то тут недавно мэрьку с похожим фенотипом сорвало, так внутренности хозяина потом со стен соскребали.
Тот порывисто оборачивается, багровеет и топорщит усы.
— Ты еще что за хрен с горы?! Будешь мне тут указывать как мне обращаться с моей собственностью!
Данди достает из кармана свое удостоверение сотрудника ОЗК, сует толстяку под нос, многозначительно качнув бровями.
— А еще я хочу отметить, что за последние полгода были два судебных прецедента, когда сорванного киборга оправдывали за убийство хозяина, если были доказательства жестокого с ним обращения. И как думаешь, приятель, если я сейчас заберу твоего киборга на экспертизу, я найду подобные доказательства?
Бармен сдувается на глазах, становясь будто меньше размером.
— Да она-то безмозглая, кукла и есть кукла… Ну че ты прицепился? Я законопослушный гражданин, всякими непотребствами не занимаюсь! Угомонись и выпей лучше еще пива за счет заведения.
«Пиво за счет заведения» звучит соблазнительно, но Данди с сожалением отбрасывает эту мысль. Он намеревается нынче как следует припугнуть грубияна, чтобы тот в следующий раз дважды подумал прежде чем причинять этой Mary боль, тем самым по возможности облегчив ей дальнейшую жизнь. К сожалению, ему сейчас не до экспертиз и не до оформления многочисленных документов — делами ОЗК он заниматься в ближайшее время не планировал, Кира оставила ему удостоверение просто на всякий случай.
Психологическую обработку бармена приходится прервать – входная дверь распахивается настежь, впуская внутрь летний зной, уличные запахи и троих взмыленных посетителей, от которых так и веет тревогой.
— Эй, Грэм! – окликает один из них бармена, утирая пот со лба, — Где там твой дробовик? Собираем все оружие какое найдется! И пива нам налей!
— На кой черт вам оружие? С саранчой воевать собрались? Или пираты нагрянули?
— Хуже. Там кибера сорвало. Два трупа.
Данди озадаченно приподнимает бровь. Кажется, тут наклевывается кое-что посерьезнее, чем обиженная Mary.
После того как они выбрались из машины, попытались, насколько это возможно, быстро укрыться в подъезде. Но, сделав едва пару шагов, киборг пошатнулся.
— Ты чего? Эй?!
— Холодно… хозяин. Уровень энергии составляет девять процентов.
— Сколько?! – ахнул Вик. — — Ты когда ел последний раз?!
— Семь… суток назад. Я дойду.
Виктор выругался, закинул руку киборга себе на плечо, стараясь не обращать внимания на прострелившую спину боль.
— Топаем.
***
Виктор владел небольшой двухкомнатной квартирой на пятом этаже. К счастью, в их двадцатичетырехэтажной свечке прекрасно работал лифт.
Он почти втащил киборга в прихожую. Зная, что такое для биомашины недостаток энергии, проковылял на кухню, принес в горсти куски сахара.
— Бери. Сейчас воды еще принесу. Ты пока иди в душ, а я нормальной еды соображу.
DEX оголодал настолько, что разве что не обеими руками пихал в рот куски.
— Так. Пожалуй, сначала еще горсть сахара, — решил Вик. – И чашку горячего чая.
Через двадцать минут киборг сообщил, что уровень энергии поднялся до двадцати трех процентов и он готов провести гигиенические процедуры. Потом долго стоял под горячими струями. Впервые он мог не ограничиваться тремя минутами. И мыться можно было не один раз. И даже не обычным жидким мыльным раствором, а более густым гелем, в состав которого входили ароматические добавки. Правда, эти добавки чуть холодили кожу, но по сравнению с тем, чем обходился киборг последние полгода, это было верхом блаженства. Каждая мелочь ласкала сенсоры и датчики теплом и мирной сутью. Теплые плитки пола, а не холодный кафель общей душевой. Небольшой гигроскопичный коврик на выходе из душевой кабины. Мягкий, но не такой как песок, по которому идешь голыми ногами. Ни колючек, ни камней.
С тех пор как он последний раз носил гражданскую одежду, прошла вечность. Когда-то у него была целая комната в доме хозяина, в ней был шкаф с пятью костюмами. Практически одинаковыми по крою, только фактура ткани различалась. Но он едва это помнил. Вся сознательная жизнь прошла в комбинезоне. Он потер между ладонями ткань футболки и белья. Даже прижал к лицу, вдыхая запах. И быстро натянул на себя. Посмотрел в зеркало над раковиной.
Стандартная внешность для киборга его модификации. Карие глаза с вкраплениями зеленых точек, темные волосы, сейчас отросшие почти до середины шеи. Гармоничные черты лица, как говорится, чтобы не затмевал внешность хозяина, раз уж совершенно точно совершеннее телом. Он привычно провел ладонями по волосам, заправляя за уши, чтобы не мешали. Надо сказать хозяину, что требуется стрижка.
— Ты что там застрял? – Вик заглянул в ванну. — Пошли ужинать. Я, пока ты тут плавал, пельменей наварил. С хреном. С маслом. Пальчики оближешь! Идем!
Он приобнял обалдевшего от стольких свалившихся на него впечатлений киборга.
— Привыкай, друг. Теперь будешь как человек жить. Все, кончилась прежняя жизнь.
— Как человек? – тихо переспросил киборг.
—
— А то! Я теперь тебя не брошу. Ты меня не бросил, а долг платежом красен, как моя мать говорила. Один раз я уже чуть не облажался, больше не будет такого.
— Хозяин, мне…
— Так. Вот давай сразу без этого договоримся. Я не хозяин. Меня зовут Виктор. Вик называй. Вот кстати! Тебе имя нужно! Какое хочешь? Не придумывал никогда?
— Нет.
Хозяин и раньше всегда разговаривал с ним так. Словно он не оборудование, а ему ровня. Остальные люди этого не одобряли, по разному высказывая неодобрение. Но как же этого не хватало. Когда одним выбором слов показывают, что ты что-то значишь!
— Нет? Непорядок. Глеб? Макс? Мишка? Гарик? Не хочешь русские? Тогда может Том? Ганс? Эмиль? Брен? Клод?
— Брен.
— По-прежнему немногословен.
— Мне трудно собирать слова.
— Научу, — оптимистично пообещал Виктор, — пошли ужинать.
Если гражданской одеждой киборг худо-бедно умел пользоваться, то за стол его раньше не сажали. Армейская столовая не считается – там подходишь к раздаче, дают в руки стакан с кормосмесью или миску с пищевой смесью из остатков. Глотаешь и свободен. Максимум — ложкой вычерпаешь из миски.
Виктор понятливо положил рядом с тарелкой ложку, почти с умилением глядя, как киборг ест.
— А вы?
— Я уже. Ты ешь, там в кастрюле еще есть.
Виктор вскочил, принес с плиты кастрюлю. Снова отошел от стола, доставая с полки пакет с простенькими конфетами. В третий раз принес чистые чашки и чайник. Его переполняла такая радость, что он не мог просто так усидеть и хлопотал вокруг киборга, словно бабушка вокруг любимого внука.
— Как же ты тут оказался, Брен? – спросил он, увидев, что у киборга опустела тарелка и забирая, чтобы положить добавки.
— Я вас искал… вы обещали…. Озеро… дом… тепло… Я вас искал.
Киборг спохватился, что сказал слишком много. Хорошо еще, слышал его только хозяин.
А тот ошеломленно смотрел на него. Моргнул. Еще раз.
— Повтори, — практически роняя тарелку на стол, произнес Виктор.
Брен испугался этого молчания и короткого вопроса-приказа. Медленно положил ложку, опустил взгляд. Неужели он испортил все? И все сейчас закончится.
— Вы обещали. Я… вас… искал.
Он почувствовал, что человек взял его за подбородок, заставляя поднять голову.
Такого взгляда он ни разу у людей не видел.
Не страх. Не отвращение. Не злость. Подозрение. Внимательность. Ожидание.
— Вау! – последовало очень эмоциональное, но совершенно неинформативное восклицание. – И давно ты… такой?
Брен не понял какой именно, но догадался, что хозяин имеет в виду.
— Шестьсот семьдесят девять дней.
— Ээээ… а… ты что, помнишь, как… ну, стал думать?
— Я помню, как первый раз смог не выполнить приказ.
— Все с тобой понятно.
Виктор наклонился ближе, обхватил киборга рукой за затылок и уперся лбом в его лоб. Между глазами почти не осталось расстояния.
— Привет, друг. Живой друг.
Брен понял, что последние две минуты не дышал.
— Привет…
Виктор выпрямился.
— Черт, значит я правильно чуял, что с тобой что-то не так. Не мог я… — тут он почему-то сбился и подсунул киборгу тарелку. — Ешь. Будет еще время у нас поговорить.
Теперь Виктор мог бы сказать о себе, что в один миг ему на голову свалилось счастье. Усевшись напротив, он чуть прикрыл глаза, чтобы не выдать, насколько был рад видеть этого DEX’а. Именно этого. Черт с ним, что он киборг! Он живой! Вот что главное!
Еще три часа назад он уныло размышлял, что жизнь кончена, и как раз с тоской думал, что так и не смог вытащить ту “шестерку” из военного ада. А ведь хотел. Как выписался из госпиталя, сразу начал справки наводить, а ему сказали, что база расформирована, имущество распродано. Причем большая часть погибла в последние, самые ожесточенные месяцы, перед заключением перемирия. Базу, на которой был киборг, сначала захватили, потом отбили. Но, раз пришлось отбивать, значит, биомашины в бою полегли все до одной. Конечно, тот мог быть на задании, или ему приказали отступать вместе с людьми, но…
Короче, похоронил он киборга. Может, и лучше так было. Сердце поноет и успокоится, а то совсем с ним что-то не то. Как его угораздило только так к машине привязаться?!
И тут – такой шикарный подарок судьбы. И Виктор собирался взять от нее все, и столько же у нее выбить для Брена. Его Брена. Пока еще не совсем его, но впереди вагон времени, все должно получиться, раз киборг захотел его найти и с ним остаться.
Брен тоже думал о своем. Что все-таки хозяин странный. На известие о том, что у него бракованный киборг, отреагировал так, словно тот ему хорошую новость сообщил! Он фиксировал исходящие от человека эмоции, но их коктейль сбивал его с толку. Главное – человек не собирался отказываться от своего слова.
— Вик.
— М? – человек отвлекся от радужных мыслей.
— А мы пойдем к озеру?
— Озеру? – не понял Вик.
— Ты… рассказывал. Про закат и теплую воду.
Вик засмеялся.
— Вот, значит, почему ты меня разыскал? Из-за озера?
— Нет, — — киборг покачал головой, — — потому что я… хотел, чтобы ты был моим хозяином. Один и навсегда.
Вик постарался улыбнуться тепло, а не засмеяться в голос от такого наивного признания.
— Я твой навсегда. На озеро пойдем, обязательно. Обещаю.
Брен буквально просиял. Вик обалдело смотрел на его улыбку, почти детскую, и светящиеся признательностью глаза. Разве мог он обмануть доверие этого взгляда?
* * *
— Алло? – экран мигнул и показал мужчину лет тридцати пяти.
— Мое имя Томас Мор, — представился полицейский, отправляя собеседнику цифровое подтверждение своего звания и должности. Обычная процедура, заменяющая словесное описание, — — я говорю с Виктором МакЛиндом?
— Совершенно верно.
— Скажите, вы все еще являетесь владельцем киборга шестой модели?
— Являюсь.
— У меня к вам несколько странный вопрос о нем.
— Странный?
— Можете не отвечать, но вам его все равно рано или поздно зададут. Кстати, инспектор из ОЗК к вам еще не заходил?
Виктор сложил руки на груди и покачал головой.
— А должен?
— Должен. Не волнуйтесь, это формальность.
— Что вы хотели знать?
— Скажите, это правда, что ваш киборг вас нашел сам? А не вы его?
Мужчина хорошо владел собой, зато Том был опытным полицейским. И заметил, как мелькнула тревога во взгляде МакЛинда. Он явно не желал обсуждать этот момент.
За его спиной хорошо просматривалась комната, и Том увидел, как открылась дверь и зашел другой человек. Со внешностью 5 типа. Улыбающийся. Улыбка поблекла, он торопливо ушел в сторону.
— Неправда.
— Я так и понял, — кивнул полицейский. – Давайте сделаем так. Когда инспектор до вас доберется, вы ему скажете, что ваш киборг в общей базе числится и у него фиолетовая маркировка. Договорились?
— Что это значит? – озадаченно спросил МакЛинд.
— Если будут какие-то проблемы или вопросы — свяжитесь со мной, я отправляю вам мой номер. И номер администратора реабилитационного центра “DEX-Company”. Парня зовут Ринат, сошлетесь на меня, и он поможет вам решить любую проблему.
— А… почему фиолетовый-то?
Томас усмехнулся.
— Потому что вашему киборгу, судя по всему, повезло с хозяином, раз он не хочет от вас уходить и до сих пор не вышел ни с кем на связь. Ну, и потому, что он сам вас искал.
Отметка в реестре “DEX-Company”
Брен МакЛинд.
DEX-6, партия 221-g (гражданский телохранитель премиум класса), год выпуска 2186, мужская модификация 5 типа.
Гражданская версия боевой программы 6.15.201
Код регистрации фиолетовый
Отметка о регистрации в статусе разумного киборга – 01.12.2192
Отказ от расторжения договора с владельцем – 01.12.2192
Дата аттестации после прохождения обязательной программы социализации –01.12.2192
Пометка в графе – отказ от обучения и посещения Центра. Причина – наличие подтвержденной гражданской специализации. Социализация на момент аттестации 9 из 10.
Специальность – сотрудник частного охранного агентства.
Место проживания… Имя владельца…
— Слушаю вас.
Лицо, возникшее на экране, не очень-то подходило святому старцу — уставшее, озабоченное, в ореоле торчащих коротких волос.
— Э-эээ, — протянул Ларс.
Уважительной причины он ещё не придумал, приходилось действовать по обстоятельствам. Почему-то в голове крутилась одна глупая, но такая привлекательная мысль — со святой земли не выдают. Впрочем, до Земли тут больше четырехсот километров…
Старец нетерпеливо нахмурился. Надо что-то сказать.
— Я бы хотел помолиться у вас в храме! — выдал Ларс.
— У нас не храм, — сухо возразили ему, — и у нас не молятся.
Ларс растерялся.
— А что же тогда у вас делают?
Человек на экране тяжело вздохнул. Ларсу даже показалось, что сейчас его пошлют ко всем чертям и связь оборвётся. Но не угадал.
— Молодой человек, скажите прямо, что вы хотите? Попасть на маяк?
— Да, — Ларс судорожно кивнул.
— Второй шлюз. И будьте осторожны, створки иногда заедает.
Вблизи он был ещё меньше похож на святого. Да и на старца тоже. Не молод, да, — лет так пятидесяти, высокий, худощавый, но очень крепкий мужчина, волосы едва-едва начали седеть. Строгий, пронзительный взгляд.
Он был в рабочем комбинезоне, заляпанном свежими пятнами.
— Молодой человек, я попрошу вас оставить оружие на корабле.
Ни тени эмоций.
— Простите…
А вот Ларс смутился — он и забыл, что за поясом торчит пистолет. Никогда раньше не приходилось иметь дело с оружием…
Пришлось возвращаться.
Смотритель маяка ждал его. В какой-то момент Ларсу показалось, что это не человек — киборг: человек не может оставаться таким равнодушным. Может быть, Ларса приняли за другого? За кого? Да ещё пистолет… вряд ли.
— Идёмте, я покажу комнату, где вы можете отдохнуть. А меня прошу извинить, сейчас много работы. Если захотите перекусить, на кухне есть всё необходимое. Вечером буду ждать вас в комнате отдыха, заходите.
Ларс кивал, боясь ляпнуть что-нибудь лишнее.
Комната оказалась маленькой и весьма аскетичной, но это, как раз, волновало его в последнюю очередь. Главное, чтобы местный святой старец не сообщил полиции… В любом случае, других вариантов у Ларса в запасе не было.
Оставшись один, он с наслаждением вытянулся на кровати. Можно хоть немного расслабиться.
И подумать, как быть дальше.
Ситуация вышла сложная, но какая-то несуразная. Ларс до сих пор не мог понять, как его угораздило стать бандитом-злоумышленником, едва ли не международным террористом. Вот совсем не собирался. Более того, через неделю у него был запланирован отпуск и шикарная поездка с Маринкой на побережье Адриатики. Но не сложилось. Ни отпуска, ни Маринки, ни Адриатики. Но, даже лишившись всего этого, он подумывал как максимум напиться, ну, может, ещё, при случае, набить морду красавчику Криштиану… Да и чёрт бы с ним. Но не сложилось опять.
Вместо этого в шесть утра припёрся Стефан и заявил, что Ларс должен, да просто обязан, отправиться с ним на забастовку работников космопорта. «Ты что, не знаешь?! — орал он и рвал на себе волосы. — Ты не знаешь, что у нас забастовка?! Да как ты можешь! Это твой гражданский долг!» И ещё: «Его лишают отпуска, а ему плевать!». Ларс пытался было объяснить, что только ночью он прилетел с Хоши, сдал груз и мечтал расслабиться… всего один выходной…
А потом как-то всё закрутилось…
Ларс закрыл глаза. Хотелось спать.
* * *
— Мы, кстати, друг другу не представились. Меня зовут Алонсо, — смотритель потянулся к столику, достал початую бутылку коньяка. — Вам налить?
Ларс неуверенно кивнул, огляделся в поисках свободного кресла.
— Простите… — Алонсо отвинтил крышечку и наполнил два больших разномастных бокала. — Если вы разгребёте вон ту кучу хлама, то кресло под ней.
Отыскав кресло и пододвинув его к столу, Ларс, наконец, уселся. Не удержался — тут же залпом осушил бокал.
— Спасибо. Этого мне очень не хватало, — отдышавшись, признался он.
Алонсо чуть ухмыльнулся, налил ещё раз.
— А как мне вас называть, молодой человек?
— Стефан, — не моргнув глазом, ответил Ларс.
— Хорошо…
Смотритель кивнул, словно принимая условия игры. Он заметно преобразился к вечеру: волосы больше не топорщились, лежали аккуратно, щеки гладко выбриты, грязный рабочий комбинезон сменила безупречно выглаженная рубашка оливкового цвета и такие же безупречные коричневые брюки. И вся эта новообретённая красота мало сочеталась с полнейшим бедламом, который царил в комнате отдыха. Впрочем, бедлам хозяина ничуть не смущал, да и на Ларса действовал удивительно успокаивающе.
— И как дела на Земле? — осведомился Алонсо, грея в ладонях коньячный бокал.
— На Земле? Неплохо…
— А в других мирах?
Ларс пожал плечами.
— На Хоши начался фестиваль цветов и сезонные распродажи…
— Вы были на Хоши?
— Да, только вернулся.
Ларс всё ждал вопроса — зачем он здесь, и никак не мог придумать ничего достойного. Он слишком мало знал о пиррианских орбитальных маяках… Что он здесь делает?
Но смотритель не спешил с этим вопросом.
— Вы уже успели поужинать?
Беседа напоминала светскую: ничего не значащие вопросы и такие же ответы. О главном совсем ничего. Ларс долго ждал, потом плюнул и расслабился… Ну, может быть, этому Алонсо, и правда, не интересно? Может быть, ему запрещает спрашивать его пиррианская вера? Вот и славно! Вопрос о вере затрагивать пока тоже не хотелось. Хотелось сидеть, пить коньяк и трепаться ни о чем.
Но вдруг, неожиданно, его подкосил вопрос:
— А вас, Стефан, кто-нибудь ждёт там? Семья? Девушка?
Очень хотелось соврать, но не повернулся язык.
— Нет, никто.
И вроде бы никаких ужасов о маяках и последователях Святого Пирра он не слышал, но как-то не по себе стало. А вдруг он отсюда не выберется? Чёрт дернул его полезть на маяк… Если бы не закончилось топливо…
Он ведь только на орбите понял, какой дурак: не проверил, влез впопыхах в первую попавшуюся посудину, дал по газам — и вперёд, к звёздам. Но дорога оказалась куда короче. Топлива едва-едва хватало на полноценную посадку. Он мог сделать полвитка и красиво, с фанфарами, сесть на ту же взлётку. Копы обалдели бы от такого финта. Может быть, даже проявили снисхождение.
Но снисхождение копов Ларса тогда не сильно вдохновляло.
Если не садиться, то, в лучшем случае, можно было дотянуть до половины лунной орбиты и потом тихо сдохнуть там, когда начнут отключаться системы жизнеобеспечения. В худшем же… Впрочем, даже «лучшего случая» Ларсу хватало с лихвой.
Куда податься ещё?
На исследовательскую станцию его бы не пустили. В орбитальные гостиницы — тоже, там нужна бронь. Да и в полицию сообщили бы.
Оставалась некоторая вероятность, что про него вообще могут забыть, плюнуть и отложить до лучших времен. Полиция космопорта бастует вместе с прочими сотрудниками, и если бы не глупая перестрелка, которую он устроил, на него, действительно, скорее всего махнули бы рукой. А так, вполне себе, устроят образцово-показательный суд и засадят лет на десять. Бррр…
…Алонсо подлил ему в бокал ещё коньяка…
* * *
Проснулся Ларс в том же кресле. Смотрителя уже не было.
Шея болела от неудобной позы, и гудела голова. Интересно, долго он так проспал?
На кухне работал телевизор — новостной канал. Рассказывали что-то о новом витке кризиса и очередном конце света.
Но Алонсо не было и тут, только яичница шкворчала на плите. Ларс посчитал яйца, восхитился и пересчитал снова: целых семь! Аппетит у старца что надо!
— Хотите яичницу? — предложили из-за спины. — Здесь на двоих.
В животе заурчало.
— Да, спасибо…
За ночь Алонсо слегка осунулся — словно не спал, а мешки ворочал. Впрочем, кто его знает, может, и не спал он. После ночной пьянки, тем более в его возрасте, хорошо выглядеть не будешь.
Часы показывали почти полдень.
— Кофе?
Ларс кивнул.
—…Ураган Гваделупе, мощнейший в современной истории, — щебетала симпатичная дикторша под аккомпанемент архивных съемок, — изменил направление и теперь движется на северо-восток Атлантики. Судя по всему, жители Флориды могут вздохнуть свободно…
У Алонсо дрожали руки. Лопаточка, которой он поддевал яичницу, дребезжала о сковородку.
— Садитесь, Стефан, — предложил он.
Кофе был очень ароматный, с имбирём и гвоздикой. Алонсо осторожно, словно боясь расплескать, сел и сразу, большими глотками, выпил полчашки, потом принялся мазать джемом поджаренный хлеб.
— Если хотите, Стефан, тут на сервере множество книг и фильмов на любой вкус, можете посмотреть — хоть в комнате отдыха, хоть у себя. Не заскучаете.
— Спасибо. Вы тут, наверно, часто смотрите кино?
Оторвавшись от еды, Алонсо долго смотрел на него. В телевизоре реклама колбасы успела сменить рекламу женских прокладок. Наконец устало вздохнул.
— Не так часто, как хотелось бы, много работы. Маяк старый, давно выработал свой ресурс — то одно отвалится, то другое… Система кондиционирования течёт, трансформатор работает только один… А я в этом ничего не понимаю… — он вздохнул снова, вышло как-то горько. — Хорошо хоть есть инструкции.
— Так я могу помочь, — неожиданно для себя предложил Ларс. — Я же пять лет работал слесарем во франкфуртских доках!
— Правда? — в глазах смотрителя мелькнул интерес, но быстро погас. — Это было бы очень кстати.
И Ларс сразу пожалел о своем предложении. Теперь его точно отсюда не выпустят. Но отказываться поздно.
— А почему вам сюда не пришлют квалифицированных рабочих?
Алонсо покачал головой.
— У Ордена нет денег, всё держится на энтузиастах. Новое оборудование больше не закупают. Хоть еду присылают нормальную, и то ведь грозятся скоро перейти исключительно на консервы и всякие коробочки… Так дешевле. Это раньше было около сотни маяков, теперь остался один.
Он хмуро, со скрежетом, ковырял в тарелке, стиснув вилку так, что побелели пальцы. Явно наболело.
— Этот — последний? — тихо спросил Ларс.
Глупый вопрос…
— Да.
— Мне казалось…
— На прошлой неделе вывели Тридцать Восьмой, там всё полетело к чертям, уже чинить нечего. А вчера, — Алонсо на минуту замолчал, кусая губу, — вчера умер Хенк с Девятого. Замены нет…
— Умер? Отчего?
— Не выдержал.
Ларс ровным счетом ничего не понимал.
— А сейчас, — бодро объявила дикторша, — хочу снова привлечь ваше внимание к вчерашним событиям — перестрелке в венском космопорту во время очередной забастовки. Если вы знаете что-либо о местонахождении этого человека, — тут на экране появилась фотография Ларса во всей красе, — просьба немедленно сообщить в полицию.
Ларс инстинктивно втянул голову в плечи, одновременно потянувшись к пульту, собираясь выключить, но не успел.
— Не трудитесь, молодой человек, — Алонсо снисходительно усмехнулся. — Я уже смотрел новости.
Стало страшно.
Он всё знает? Но почему же тогда молчит? Неужели у смотрителя на счёт Ларса какие-то свои планы? Обратно его не выпустят…
— И что вы собираетесь делать? — спросил он осторожно.
— Я? — удивился Алонсо. — Я ничего не собираюсь. Причем здесь я?
— А если полиция… если они прилетят сюда?
— Они уже связывались со мной вчера вечером.
— И что вы им сказали?
— Сказал, что на маяке нет посторонних. Только я и брат Стефан, который прилетел сменить меня.
Вот оно как… Ларс чувствовал, как внутри начинают неприятно скрести кошки.
— Вы хотите, чтобы я остался?
— Молодой человек, — Алонсо покачал головой. — Я вас ни в коем случае не держу. Вы можете улететь в любой момент. Вы же знаете, где ваш катер.
* * *
Третий день Ларс возился с системами жизнеобеспечения. Работа успокаивала и отвлекала от ненужных мыслей.
Вчера он решил попробовать, действительно ли можно покинуть маяк или смотритель лукавит. Беспрепятственно прошёл к катеру, запустил двигатели. Система легко выпустила его и так же легко впустила обратно. Даже с дозаправкой проблем не возникло, залил под завязку.
— Решили поразмяться? — поинтересовался Алонсо, встретив его в коридоре. — Ну, и как там, снаружи?
— Холодновато, — ответил Ларс.
Со смотрителем он старался встречаться как можно реже, не попадаться ему на глаза. Хотя бы до тех пор, пока не решит, что делать дальше.
Получалось не всегда.
* * *
— Сегодня мы пригласили в студию известного учёного — геофизика, специалиста в области сейсмологии и геодинамики, вице-президента Международной Академии Наук, доктора геолого-минералогических наук, директора НИИ прогнозирования и изучения землетрясений…
Блондинка в телевизоре обворожительно улыбалась, геофизик хмурился, заранее ожидая дурацких вопросов о конце света. Ларс мазал маслом бутерброд.
— С чем вы связываете возросшую в последнюю время сейсмическую активность планеты? И какие ещё катаклизмы нас ожидают?
— В первую очередь хочу отметить…
Крякнула и зашелестела дверь.
— Доброе утро, Ларс, я принес вам штраф, — смотритель появился на кухне неожиданно, обычно в это время его тут не встретишь.
— Штраф?
— Да. Большой, правда, но вы справитесь.
С широкой улыбкой победителя Алонсо вручил распечатанную квитанцию.
Ларс вертел её и так и этак, сумма действительно была внушительная… Наконец, он понял.
— Так мне всего лишь выписали штраф?
— Да, за нарушение общественного порядка. Так что можете спокойно возвращаться.
Поверить в такое было сложно.
— Но ведь я ранил человека! Полицейского!
— Он забрал свое заявление. Вы ведь не в него стреляли?
— В воздух… — Ларс болезненно сморщился, — в потолок.
То, что стрелять в воздух в помещении не очень разумно, он тогда не сообразил. Глупо вышло. Пистолет был того самого полицейского — пьяного в зюзю, надо сказать, — который первым полез в драку. Когда началась заваруха, Ларс отобрал у него оружие и пальнул вверх, надеясь утихомирить… Ну, и рикошетом отскочило — кажется, полицейскому слегка задело плечо.
Телевизионщики, конечно, раздули едва ли не международный скандал.
— Но откуда это у вас?
— Молодой человек, — Алонсо криво ухмыльнулся, — у Ордена нет денег, но пока ещё остались связи. Да и у меня есть друзья. Я даже договорился — вас возьмёт пилотом один канадский перевозчик.
— Канадский?
— Да. Вы надеялись устроиться ближе?
Ларс потрясённо покачал головой.
— Я вообще не надеялся. Думал, в лучшем случае придется искать место на лунной базе.
— Вот и хорошо.
— Зачем вы делаете это?
— Помогаю вам? Считайте это платой за проделанную работу.
* * *
— И что же вас смущает, молодой человек?
Алонсо сидел в своём кресле, весь такой аккуратный и отутюженный, только лицо мятое, серое, словно выцветшее, под глазами круги… совсем старик.
Ларс и сам точно не знал, что его смущает.
Вот уже второй день он тянул время: работы оставалось на несколько часов, если по-честному, но он всё возился, проверял, перепроверял, просто ходил… Закончив тут, нужно было возвращаться домой.
— Зачем вы помогаете мне? Пустили на маяк незнакомого человека…
— А вы зачем мне помогаете?
— Сдуру, — буркнул Ларс.
Алонсо рассмеялся.
— Вот и я тоже, — сказал он. — Какие ещё у меня тут развлечения?
Но дело было даже не в этом, не в помощи… Ларс не понимал чего-то важного, того, что казалось совсем близко — но не разглядеть.
— Знаете, в чем суть нашей веры? — вдруг спросил Алонсо.
— Нет.
— В помощи людям, — Алонсо достал ещё одну бутылку коньяка, повертел в руках и поставил обратно. — В желании помочь всем людям, понимаете?
Нет, Ларс не понимал. Проповедник из смотрителя, судя по всему, вышел бы никудышный. Разве это не суть любой веры? Нет? Или, по крайней мере, не основа добродетели? Священники молятся во искупление грехов…
— Знаете, в чём принцип работы маяков?
Ларс замотал головой.
— По большому счету это не маяки, это орбитальные трансформаторы… преобразователи. «Маяк» — всего лишь красивая метафора. Мы не молимся за людей — мы берем их грехи на себя, искупаем, возвращаем в мир добро… Не смейтесь, молодой человек, я знаю, как это звучит, особенно если слышишь в первый раз. Вы знаете, Себастьян Пирр, основатель Ордена, был вовсе не святым, и даже не священником — он был инженером, биофизиком. Многие называли его сумасшедшим, но он считал, что отрицательную энергию разрушения можно преобразовывать в положительную. Знаете, что мир тогда стоял на грани катастрофы?
— Что-то такое слышал…
Ларс потёр переносицу… зря, наверное, он ввязался в этот разговор. Про Пирра он что-то проходил в школе, тот жил почти сто лет назад.
— Пирр так и не смог доказать эффективность своей разработки, несмотря на то, что всё оборудование исправно работало. Его не признали, назвали шарлатаном. Тогда он решил уйти из науки и обратиться к вере. На деньги его последователей были построены первые орбитальные маяки.
— А почему бы не сделать эти ваши маяки полностью автоматизированными?
Алонсо вздохнул, пожевал губу и всё же откупорил бутылку, налил в бокал.
— Хотите?
Ларс покачал головой.
— Ну и ладно… Знаете, молодой человек, вся штука в том, что без человека это не работает. Аккумулировать и искупать грехи может только человек, — он залпом выпил, сморщился. — Когда дела в Ордене шли хорошо, смотрители менялись каждый месяц, маяков было много… теперь, в лучшем случае, раз в год, да и остался только один… Вся техника старая, работает на пределе… Иногда так прошибает, что за ночь можно поседеть. Знаете, сколько мне лет?
— Сколько?
— Тридцать восемь.
Ларс посмотрел ему прямо в глаза — серые, блёклые… Кашлянул, с трудом подавил в себе желание отвести взгляд.
— Это… это так тяжело?
Губы смотрителя дрогнули в улыбке, но он не ответил, налил и выпил еще.
— Тогда зачем вам это? — неуверенно спросил Ларс.
— Кто-то должен.
— Почему вы?
— А кто?
Странный ответ. Обычно люди рассуждают иначе: «Почему я?» Никто не желает становиться крайним, каждый надеется на остальных.
Ларсу было как-то не по себе.
— И у вас есть доказательства, что это работает?
— Доказательств нет, — спокойно сказал Алонсо, — есть совпадения. Это вопрос веры.
— Совпадения?
Алонсо откинулся на спинку кресла.
— Когда Пирр разрабатывал свою теорию, Землю трясло от катастроф: наводнения, землетрясения, извержения, аварии на атомных станциях, эпидемии… мир катился в тартарары. А после того, как заработали маяки, всё успокоилось. Почти семьдесят лет относительной тишины. Люди забыли, как это страшно, маяки пришли в запустение… И вот опять: в Ордене упадок, а уровень катастроф начал нарастать, — Алонсо облизал губы. — К тому же, есть местные, локальные, так сказать, примеры. Тот же ураган Гваделупе…
Последнее он произнес так тихо, словно боялся, что его услышат, словно было неловко… Да, неловко — приписывать себе спасение целой Флориды.
— Вы в это верите?
Может ли он не верить?
— Да.
* * *
В коридоре сновали роботы-носильщики, тащили здоровенные коробки в одну сторону и мусор — в другую. Алонсо стоял над ними как заправский завхоз, деловито уперев руки в бока.
— Так, что тут? — бормотал он, разглядывая содержимое коробок. — Картошка? Хорошо… Тут? Десять упаковок лазаньи… Очень хорошо. Кальвадос? Оооо! Это уже интересно! Так, а тут? Сменные фильтры, лампочки… Угу…
Выглядел он вполне довольным, хоть и заметно осунулся за последние дни.
— Смотрите, Ларс, что мне привезли! — он помахал рукой.
— Дела идут на поправку?
— Посмотрим, — Алонсо беспечно пожал плечами. — По крайней мере месяц ещё продержаться можно.
— Хорошо…
— А вы улетаете?
— Да. Пора. Надо разобраться со штрафом, кредит придётся брать… да и на работу… Ваши друзья уже связались со мной, сказали, что ждут. Я ещё раз хочу вас поблагодарить…
— Не стоит, — Алонсо усмехнулся. — Считайте, это моя работа. И передайте привет Джеферсону.
— Обязательно!
— Устроим прощальный ужин?
В глазах смотрителя плясали веселые искорки.
* * *
На похороны Ларс не успел.
Вот только утром вернулся из рейса, и сразу сюда.
Холмик на могиле был совсем свежий. Рыхлая черная земля. Поникшие цветы. Простое прямоугольное надгробие серого камня, лаконичная надпись: «Алонсо Кесада» — и годы жизни. Да, действительно, ему было всего тридцать восемь лет.
Ларс положил цветы.
Рядом, под одним большим камнем — сразу трое: Филомена Кесада, а еще Бернардо и Ракель. И фотография, на которой Алонсо, совсем молодой и счастливый, обнимает жену и детей. Он уже здесь, вместе с ними.
— Землетрясение, — сказали за спиной.
Ларс обернулся. Рядом стоял высокий тощий парень, держал в руках две розы на длинных стебельках.
— Что, простите?
— Землетрясение, — повторил парень. — Помните, три года назад на севере Испании, тогда много об этом говорили. Они погибли под развалинами.
Да, конечно, Ларс хорошо помнил.
— А вы родственник?
— Нет, — парень покачал головой. — У него не осталось родственников, похоронили за счёт Ордена. Я должен был лететь ему на замену, уже проходил подготовку… Не хватило всего нескольких дней.
— Вы должны были лететь на маяк?
— Да. Лечу завтра.
— Зачем?
Парень усмехнулся, кривовато, совсем как Алонсо.
— Буду спасать Землю.
И не поймёшь, то ли это шутка, то ли всерьез… а может, всё сразу. Вопрос веры?
— Почему вы?
— Ну, кто-то же должен, — он развёл руками.
Ларс не понимал. Сложно было представить, что толкает людей на такое, если они знают, чем это может закончиться. Тем более, молодых…
Впрочем, наверное, дело не в возрасте.
— И вы готовы так же умереть?
Если бы он ответил «да», вышло бы так пафосно, что Ларс бы ему не поверил. Не поверил, и всё. Но парень только хмыкнул.
— Думаю, не придётся. Нам выделили грант на восстановление программы, есть надежда, что все наладится.
Потом подошёл, положил цветы рядом с букетом Ларса. Выпрямился.
— Многие считают, что мы сражаемся с ветряными мельницами, — сказал он тихо, — но я действительно вижу великанов. Почему бы мне не попробовать…
Екатерина Бакулина
Родилась 13 октября 1980 года в Москве, где и живу до сих пор. По образованию учитель рисования и черчения, закончила худ-граф МПГУ. В основном занималась компьютерной графикой для кино, рекламы и прочего. Последнее — художник по текстурам для программы «Мульт-личности».
Первый рассказ был напечатан в журнале «Порог» в 2005 году, потом еще в «Просто фантастике», сборнике «Аэлита», «Уральском следопыте», чуть позже в «УФО» и повесть в электронной версии «Реальность фантастики».
— Ну что ты смотришь? — зашипела Мара. — Поклонись ему. Он принял тебя.
Илье никогда в жизни не приходилось кланяться. Он мог разве что кивнуть женщине, изображая поклон. Но если сначала Каменный лик вызвал у него ужас, то теперь он чувствовал нечто похожее на почтение, а может даже преклонение. Спина согнулась непринужденно, естественно, как будто Илья всю жизнь кланялся в пояс.
— Тебе это удалось, — усмехнулась Мара. И как только Илья распрямился, то увидел, как на поляну навстречу им выходят люди. Верней, не люди — существа, и кое-кто из них отдаленно напоминал человека. Он не взялся бы их описать. Их было много, наверное, не меньше сотни.
— Здравствуй, хозяин, — говорили некоторые из них и кивали ему.
Глаза у Ильи разбежались, он не мог осознать увиденного и отступил еще на несколько шагов, но Мара плотно удерживала его руку.
— Ну что ты испугался? — шипела она. — Кидать в меня чайниками тебе не было страшно!
— Было, — немедленно ответил Илья.
— Ладно. Никто из них не причинит тебе вреда.
К ним вплотную подошло непонятное существо: сутулая, поросшая косматой шерстью фигура больше двух метров ростом напоминала вставшего на задние лапы медведя. Но голова медвежьей не была: острые уши, похожие на волчьи, росли по бокам, там, где положено расти ушам у человека, и высокий лоб никак не мог быть звериным. Но челюсти принадлежали животному, и когда оно открыло пасть, в темноте блеснули большие белые клыки. И руки, у него были человеческие руки! А на коротких кривых ногах красовалось какое-то подобие обуви. Илья присмотрелся и увидел, что это лапти, только какие-то неправильные, смотревшие носами в разные стороны, при том что косолапые ступни заворачивались внутрь.
— Здравствуй, страж Долины, — кивнуло ему существо, — рад видеть тебя у нас в гостях.
Его пасть издавала правильную речь вопреки законам природы. Илья засомневался в том, что сможет хорошо ответить, и скромно промолчал.
— Садись, поговорим немного, — голос у существа был низкий и скрипучий.
Илья кивнул и посмотрел, куда можно присесть. Не нашел ничего подходящего и опустился на траву вслед за говорящим чудовищем. Между тем остальные непонятные существа тоже рассаживались на землю, оживленно болтая между собой. Мара села с другой стороны от него. Илье почудилось шуршание над головой, он посмотрел наверх и увидел, что на толстой ветке сосны прямо над ним лежит голая до пояса девица. Ее гибкие руки, словно змеи, оплетают сук. А ноги… Илья присмотрелся… вместо ног вокруг сука несколько раз оборачивался змеиный хвост, конец которого терялся где-то за сосновым стволом. Девица смутилась под его взглядом, прикрыла лицо ладошками и засмеялась.
Существо, сидевшее рядом с Ильей, тоже посмотрело наверх миндалевидными человеческими глазами, а потом строго глянуло на Мару. Мара презрительно фыркнула в ответ на его взгляд.
— Осторожней с Марой, — покачало головой существо, обращаясь к Илье, — даже если она не хочет тебе навредить, все равно ты можешь не устоять. Залюбит до смерти.
Илья кивнул:
— Я понял.
— Кстати, она соврала тебе насчет того, что яд от ее укуса не причинит вреда. Конечно, умереть ты не умрешь, но ее яд не даст тебе спать по ночам. Когда вернешься в избушку, потри ранку золой из печки. Там особенная зола.
— Спасибо, — Илья глянул на опухшую руку. После купания он ни разу не вспомнил о ней.
Мара снова фыркнула, теперь уже злобно.
— У нас сегодня праздник в некотором роде. Чародейская ночь. Нам хотелось, чтобы ты посмотрел на нас поближе.
С противоположной стороны поляны со звонким смехом к ним бежали девушки: совершенно нагие, в венках из первых лесных цветов. И, в отличие от Мары, были хороши живой, земной красотой, светились розовым румянцем, и кожа их излучала жар. Каждая держала в руке по большому белому цветку, и только присмотревшись, Илья понял, что это не цветы, а бокалы: девушки иногда отхлебывали из них по глотку и щебетали какие-то непонятные ему глупости.
Одна из них сзади обвила шею его соседа, которого Илья про себя назвал лешим.
— А вот наши птахи вполне безопасны, — то ли рассмеялся, то ли закашлялся леший, — можешь любить их хоть всю ночь. Угостите нашего гостя, красавицы.
— Выпей с нами, хозяин, — одна из «птах» легко поднялась, подошла к Илье и опустилась на колени прямо перед ним. Настолько близко, что он почувствовал тепло ее дыхания, запах хвои и листьев, исходивший от ее тела. Девушка протянула ему бокал, и он принял его в обе руки, боясь смять. Бокал и вправду оказался цветком, напоминавшим белую лилию.
— Не бойся, пей, это вкусно, — девушка засмеялась, и смех ее походил на звон колокольчика.
Илья осторожно отхлебнул из необычного бокала. Напиток был прозрачным, похожим по вкусу на березовый сок. Но, вне всяких сомнений, это был хмельной напиток.
— Да пей же, — сказала сверху русалка со змеиным хвостом, — ничего не будет. До дна пей.
Илья решил, что терять ему все равно нечего, и залпом выпил всю лилию до дна. Ничего не произошло, хотя он и ждал подвоха. Разве что чуть быстрей побежала кровь по жилам, да слегка закружилась голова. Но это случилось скорей от пьянящей близости «птахи», которую можно любить хоть всю ночь.
Ему тут же передали еще одну лилию, полную прозрачного напитка, но теперь никто не требовал, чтобы он выпил его немедленно и до дна. Услышав сзади чьи-то шаги, Илья обернулся: за его спиной стояло еще одно чудище. Желтое плоское лицо, расплывшееся и одутловатое, со всех сторон обрамляли космы, похожие на тину. Маленькие прищуренные глазки сверкали чернотой, прорезь рта напоминала о лягушках. Его волосы и борода были столь длинными, что, как длинная рубаха, покрывали его полностью, до самых колен. А из-под нее торчали тонкие кривые ноги с мозолистыми, шишковатыми ступнями.
— Здорово, дедко, — кивнул ему леший, — садись.
— И ты здрав будь, — недовольно проворчало чудище.
— Это багник, — сообщил леший Илье, — болотный дедко. Прошу любить и жаловать. Все норовят подсесть поближе к нашим птахам!
Тем временем ближайшая «птаха» как-то незаметно и непринужденно обвила шею Ильи рукой и оказалась сидящей к нему вплотную. И он, тоже незаметно для самого себя, обнял ее за гибкую талию и притянул поближе. Ее разгоряченная, пахшая лесом кожа кружила ему голову.
Багник кряхтя уселся между красавицами, впрочем, несильно обращая на них внимание — на старого сластолюбца он никак не походил.
— Ну что, хозяин, хорошо тебе с нами? — буркнул дед, глядя на Илью пронзительными черными глазами.
Илья кивнул, усмехнулся и отхлебнул из лилии.
— Ты хоть понимаешь, что ты сторожишь?
Илья пожал плечами:
— Нет, наверное. Верней, не так: я понимаю, но не могу этого объяснить. Верней, могу, но только это будет непонятно…
Багник крякнул, и Илья подумал, что так он смеется.
— Ну давай, объясняй.
— Ой, котик! — взвизгнула одна из «птах» и схватила на руки огромного лохматого котищу, неслышно кравшегося мимо.
— Мур, — сказал кот, нисколько не обиженный ее фамильярностью.
— Спой нам песенку, киска!
— Да ты сдурела, — ответил ей кот, — хозяину нельзя слушать мои песни.
Илья уже не удивился. Голова шла кругом, жар тела девушки передался и ему, внутри клокотало: то ли от восторга, то ли от возбуждения, то ли от волнения и неизведанных переживаний.
— Хозяин сам споет нам песню, он мастер на это дело, — промурлыкал кот, и Илья подумал, что и вправду хочет петь. И откуда кот узнал о том, что он мастер на это дело?
— Ой, твоя толстая синяя тетрадка всегда валяется в самых неподходящих местах, — фыркнула Мара, словно прочитав его мысли, — мы все давно ее прочитали.
Илья смутился и, наверное, даже покраснел. Во всяком случае, щеки его жарко загорелись.
— Только не надо дуться! — Мара толкнула его в бок. — Во-первых, мы должны знать, с кем имеем дело, а во-вторых, может быть, мы самые благодарные твои читатели.
«Птаха», сидевшая рядом, жарко шепнула ему в ухо:
— Ты пишешь стихи, красавчик? Я очень это люблю. Почитай мне тихонечко, на ушко…
Илья спрятал глаза в ее мягких русых волосах — вот уж никак он не ожидал, что попадет в такое дурацкое положение. Но нервная дрожь, клокотавшая в груди, требовала выхода. Он вдруг почувствовал себя веселым и бесшабашным, эдаким рубахой-парнем, которого тут все любят и ждут от него чего-то решительно откровенного.
Он глотнул прозрачного напитка, и в голове его родился плавный ритм, на который с легкостью можно нанизывать слова. Илья никогда не импровизировал, даже не представлял, что такое возможно. Его стихи всегда рождались долго и мучительно, он перечеркивал строку за строкой, пока не получал что-нибудь приемлемое. И никогда не верил тем, кто, проснувшись среди ночи, записывает уже готовые строфы. А теперь музыка слов готова была сорваться с губ сама по себе, без мучительных поисков и раздумий. Все вокруг замолчали, не только те, кто сидел в одном с ним кругу. На поляне стало тихо, будто она опустела. Но если бы в другой раз это его смутило, то сейчас лишь придало уверенности. Илья разжал губы и негромко начал говорить:
Мое счастье — нежданно, негаданно.
Я всего лишь трава придорожная,
Сквозь асфальт пробиваюсь я исподволь
И хлебаю дожди горько-сладкие.
Здесь я небо глубокое, синее,
Я река, тиховодно текущая,
Я земля торфяная, зыбучая,
Я заря, из-за леса всходящая.
Заповедное место, пристанище
Спеленало меня и баюкает,
От него, для него с благодарностью
Я приму и печали, и радости.
Илья замолчал и опустил голову. Выслушав его, поляна вновь зашумела, как будто ничего не произошло. Как хорошо, что это приняли как должное. Он ведь хотел лишь высказаться… Объяснить, может быть, то, что объяснить никак не получалось даже самому себе.
— Ну, не так уж это и непонятно, — кашлянул багник.
Илья залпом осушил лилию, и ему в руку тут же сунули еще одну.
— А про любовь? Про любовь ты умеешь? — прижав мягкие губы к его уху, спросила «птаха».
— Умею, — прошептал ей Илья.
— Давай. Только мне и больше никому, хорошо?
— Сейчас.
Илья кашлянул и горячо зашептал:
— Жаркие руки и жаркие губы!
Стиснув в объятьях упругое тело,
Я растворяюсь, и бьюсь, и взлетаю:
Это любовь торжествует победу.
«Птаха» вздохнула и прижалась к нему теснее.
— Пойду-ка я поищу кого-нибудь, для кого моя любовь не смертельна, — хмыкнула Мара и поднялась.
Илья рассеянно кивнул ей. Но, как ни странно, когда она начала удаляться, он почувствовал боль и тоску от того, что она уходит. Если притяжение «птахи» было для него чем-то естественным и светлым, то Мара будила в нем глухую, дремучую страсть, черную, как глубокий омут.
— Когда-то этот праздник мы встречали вместе с людьми, — сказал леший, — только это было очень давно.
— «Давно» — это когда? — переспросил Илья.
— Я уже и не припомню, сколько лет прошло с тех пор, как люди сложили Каменный лик и вызвали его к жизни. А примерно тысячу лет назад люди начали меняться. Постепенно, медленно, но их приходило сюда все меньше. И вот уже лет триста как на праздник с нами приходят только хозяева избушки, да и то не каждый год.
— Так это люди сложили Каменный лик? — Илья поднял брови.
— Разумеется. Боюсь, что люди забыли свое место в жизни. Они готовы предаваться самоуничижению там, где сильны и свободны, и, напротив, мнят себя царями в том, в чем нисколько не отличаются от булыжника на дороге.
— И люди, поселившиеся здесь, — это булыжники на дороге? — Илья оторвал лицо от мягкого плечика красавицы и повернул его к лешему.
— Ты передергиваешь, — заметил кот, — никто этого не говорил. Ты сам только что сказал, что ты — придорожная трава.
— А люди, поселившиеся здесь, не понимают и не чувствуют Долины, — от себя добавил багник. — Они не хотят признавать, что Долина — живая. Это только кажется, будто она молча терпит издевательства тех, кто сюда пришел.
— А на самом деле?
— А на самом деле она рано или поздно нанесет удар. Смертельный удар. Пока она только предупреждает, но и ее терпению придет конец. И, возможно, все мы станем орудием в руках Каменного лика.
— Да не просто «возможно», а наверняка! — поправил кот. — И я лично буду этим орудием с большим удовольствием.
— Каждый из нас будет им с удовольствием, — прошипела сверху русалка со змеиным хвостом, и Илья нисколько не усомнился в серьезности ее намерений. Холод и страх повисли над их кружком, и ему стало не по себе.
— Вы настолько ненавидите людей? — спросил Илья.
— Я бы не назвал это ненавистью, — вздохнул леший. — Змея, на которую наступили сапогом, не испытывает ненависти к тому, кого жалит. Она так создана природой.
— А что делать мне? — спросил Илья. — Как, по-вашему, должен поступить я? Я ценю ваше доверие ко мне, и мне очень хорошо с вами. Но люди, какими бы они ни были, тоже что-то значат для меня.
— А ничего тебе не надо делать, — сообщил кот. — Сапогом на змею уже наступили.
— Нет, не скажи, Баюн, — багник прищурился, — он правильно спрашивает. Я бы посоветовал людям немедленно покинуть это место. Ведь мы не кровожадны. Только жить здесь никто не должен, это место не для жизни. Это место поклонения Каменному лику.
— Что-то я не заметил, чтобы вы ему поклонялись, — усмехнулся Илья.
— А Каменный лик не икона, — расхохотался леший, — ему нравится смотреть на веселые лица, видеть нашу радость. Ты вот слагал для него песню, «птахи» станцуют ему, а я, старый и неуклюжий, просто посижу рядом. Кстати, посмотри, твоя Мара нашла себе возлюбленного. Несомненно, они сейчас покажут нам что-нибудь интересное.
Поляна снова затихла, все повернули головы в сторону Мары и ее нового спутника. И оказался им, к удивлению Ильи, совсем обычный человек. Ростом примерно с Илью, в синих джинсах и серой, застиранной футболке, крепкий, но не сильно плечистый. Человек шел рядом с Марой такой же легкой походкой, как и у нее, чуть приподняв плечи, как будто слегка озяб. Что-то неуловимо знакомое было в нем, и Илья мучительно пытался понять, где мог его увидеть.
— Ну шутники! — кашлянул багник, глянув в сторону Мары.
— А ты скажи: «Чур сего места», — леший тоже рассмеялся и толкнул Илью в бок.
Илья, ничего не понимая, смотрел то на одного, то на другого, и вдруг до него дошло, где он этого человека мог видеть, причем каждый день: в зеркале.
— Надо же, и с походкой попал! — веселился кот.
Илье почему-то стало не по себе, как будто встреча с двойником предвещала что-то недоброе.
— Это Безымень, — пояснила ему «птаха». — У него своего облика нет, поэтому он превращается в кого хочет. Вообще-то нехорошая примета Безыменя в своем обличье встретить. Надо зачураться, и тогда ничего не случится. И в глаза ему нельзя смотреть.
— А зачураться — это как?
— Скажи: «Чур сего места» или «Чур меня».
Илья усмехнулся. Нечто похожее в последний раз он говорил в Сережкином возрасте.
— А ты не смейся, — «птаха» хлопнула его ладошкой по спине, — быстро говори!
— Ну, чур меня… — пробормотал Илья. И тут же легкий порыв ветра шевельнул ему волосы. Как будто чья-то рука легла на плечо, и сразу стало легко и спокойно.
— Э, Чура можно и с бо́льшим уважением поминать, — заметил кот.
Илья, после того как почувствовал прикосновение невидимой руки, и сам понял, что его небрежность была несколько… бестактной.
Тем временем Мара с его двойником вышли на середину поляны, в круг, обозначенный камнями, и остановились, взявшись за руки. И хотя воздух вокруг был тих и неподвижен, Илья увидел, что на эту странную пару дует ветер. Ветер откидывал назад их волосы, обнажая бледные лица, и развевал белоснежный сарафан Мары. Легкое дрожание покатилась от них по поляне, становясь все ощутимей, пока не перешло в ритмичную, рокочущую вибрацию. И Илья телом ощутил музыку — она была не слышной, а осязаемой. Музыка эта казалась не менее сверхъестественной, чем синий румянец щек Мары: тело напряглось, участилось дыхание, где-то в солнечном сплетении появился твердый ком, а кулаки непроизвольно сжались.
Мара раскинула руки в стороны, и белые рукава захлопали на ветру, как два флага, в такт осязаемой музыке. Безымень присел рядом с ней на одно колено, и Илья потряс головой — ему показалось, что сам он стоит рядом с Марой и хочет поднять ее на руки. Его двойник осторожно поднял ее невесомое тело, держа за колени, и выпрямился во весь рост. Картина получилась жуткая — как будто на кладбищенский крест надели белый саван. А между тем Безымень прижался лицом к ее прямым ногам и медленно повернулся на месте, как будто давая всем рассмотреть свою спутницу. Сходство с крестом, одетым в саван, от этого только усилилось. Илье даже послышался скрип подгнившего дерева на ветру.
И вдруг Мара упала. Упала, как подбитая птица, навзничь, ломая крылья. Илья ахнул и качнулся вперед, подставляя руки. Но поймал ее Безымень, а она бессильно свесила руки-крылья и запрокинула голову, так что ее тонкая длинная шея изогнулась, как у мертвой птицы, острый подбородок поднялся вверх, а волнистые волосы, перебираемые ветром, коснулись земли.
Безымень целовал ее, а Илья чувствовал на губах тонкий лен сарафана-савана, а под ним — холод голубоватой кожи. И Мара оживала в такт дрожащей музыке, оплетала мужское тело своим, прижималась к нему все сильней. И вибрация ее тела передавалась земле, и дрожь его рук сливалась с ее трепетом, и Илья чувствовал, что тоже дрожит, как в ознобе. Больше он ничего не видел — причудливые движения двух тел, сливавшихся в странном танце, будто соединились с ним. Если бы его спросили, он бы сказал, что вошел с ними в резонанс. Как одна струна заставляет петь другую, до этого неподвижную. И чувствовал он при этом ветер, силу собственных рук, ликование и ревность одновременно.
Он очнулся от того, что кто-то похлопал его по плечу тяжелой рукой. Безымень и Мара удалились с места всеобщего обозрения, на поляне снова стало шумно и весело.
— Эй, это любовь мертвого к мертвому. Не стоит примеривать это на себя, — сказал ему леший.
— Не мертвое, — Илья огляделся по сторонам и неожиданно обнаружил «птаху» у себя на коленях, — неживущее.
— Люби лучше меня, я живущая, — «птаха» потерлась щекой о его плечо.
Илья хмыкнул, прижал ее к себе, допил все, что оставалось в его экзотическом бокале, и отбросил его в сторону, чтобы освободить вторую руку.
— Неживущее… — задумчиво произнес леший. — Хорошо сказал. Я вот тоже хочу рассказать тебе историю…
Голоса на поляне стихли, и леший поднялся во весь свой огромный рост, сжимая в руке лилию, как будто собирался сказать тост. Он хрипло прокашлялся, прочищая горло, и начал говорить неторопливо, громко и воодушевленно:
— Мы, жители нижнего мира, или, как ты назвал нас, «неживущие», когда-то были беспечны и беспечальны. Некогда, очень давно, жили мы бок о бок с людьми, и боги спускались к нам тогда, когда хотели. Гармония, Правда и Справедливость правили миром. А потом пришел ледник, самый последний, самый холодный и высокий. Он запер нас под землей на сотню тысяч лет, и мы провели их, как в могиле. Мы никогда не станем столь же светлыми и веселыми, как когда-то. Там, под землей, нас коснулся холод ледника, выстудил наши души, повязал нас со смертью и мраком. Ледник прогнал богов наверх, а людей вышвырнул с этой земли на восток.
Они вернулись, едва растаял лед, — изувеченные голодом и морозом, сломанные бесконечными странствиями, одичавшие и забывшие свое место в этом мире. Но они вернулись. И вместо теплых густых рощ, чистых озер и высоких мягких трав люди нашли здесь мертвые непроходимые топи. И тщетно они звали богов, стоя в ледяной воде под ледяным ветром, — боги не слышали их. Напрасно они уговаривали вернуться неживущих — мы не могли выйти им навстречу.
Маленький островок, пядь твердой земли, один на много дней пути, разыскали люди и назвали его местом силы. Силы, которая не позволила леднику раздавить его и втоптать в болото. Они сложили на нем каменный очаг — не так-то легко было его разжечь, сырость животворна для теплых краев и губительна для холодных. Сила земли, сила огня и сила людей толкнула это место к жизни. Прошло много лет, прежде чем мы, неживущие, смогли выбраться на землю.
Да, мы стали другими — могильным холодом веет от нас до сих пор. Но люди простили нас и приняли такими, какие мы есть, — они были одиноки так же, как и мы. Рука об руку, смертные и неживущие, мы хранили очаг, сила которого собирала болотную воду в ручьи и реки, обнажая твердую землю, крепила ее соснами, засеивала лесами и заселяла зверьем.
И когда пришло время позвать богов, недалеко от очага, в солнечном лесу люди воздвигли Каменный лик. И боги услышали их зов.
Меня разбудил Пашка. Этот придурок выдернул из подушки пёрышко и сосредоточенно водил им по моей щеке. Я вздрогнул, смахнул «муху», нахально ползающую по лицу и… столкнулся с Пашкиной рукой. Он лежал рядом на животе, приподнявшись на локтях, и довольно лыбился.
— Чё, «Пионерская зорька» в жопе играет? — грубовато, хриплым со сна голосом спросил я и с силой потёр зудящее лицо.
Щекотку не выношу! Бесит! А этот мелкий говнюк прекрасно об этом знает, и никогда не упускает случая надо мной поиздеваться. И ведь не боится же! Уверен, что не трону. А так иногда хочется двинуть по этой довольной черепушке! Но доругаться мне не дали…
Дверь со стуком распахнулась, и в комнату, тяжело опираясь на косяк, ввалился Ургорд. Мы подскочили как ужаленные. Ургорд был весь избит и еле держался на ногах. Лицо походило на один сплошной синяк. Через прорванную одежду тёмными полосами запёкшейся крови проглядывали порезы и ссадины. Мы с Пашкой вскочили и помогли ему дойти до дивана. Он даже не удивился, что мы здесь, а не в клетке.
Да уж, сейчас ему было не до этого! Ургорд тяжело откинулся на спинку дивана и глухо застонал.
Пашка посмотрел на меня встревожено-вопросительным взглядом, а потом подошёл к столешнице и налил из термоса в бокал немного отвара, долив простой воды: тот был слишком горячим. Сам он не отважился подойти к Ургорду — передал кружку мне. Я протянул Ургорду питьё, но он не отреагировал. Тогда, слегка над ним наклонившись, поднес край кружки к губам. Ургорд тут же судорожно вцепился в кружку обеими руками и стал жадно пить. Выпив, попросил ещё. Второй раз Пашка уже сам протянул ему отвар.
Из-за двери комнаты показалась Настя. Увидев Ургорда, она охнула и быстро, насколько ей позволял живот, подбежала к нему. Я убрал с пола матрас — скатал валиком и приставил к торцу дивана. Мы с Пашкой стояли, как два дебила, и не знали, что делать дальше.
Ургорд сидел с полузакрытыми глазами и тяжело дышал. Настя же вообще была в ступоре. Сидела, монотонно покачиваясь, зажав рот руками, и не отрывала от него расширенных, испуганных глаз. Наконец она очнулась, тяжело приподнялась и пошла в кладовую, махнув нам рукой, чтобы шли за ней. Мы зашли следом и прикрыли дверь.
— Я не знаю, что произошло с Ургордом, кто мог его так избить. И за что? Может, это…
— Да кто угодно, — перебил её Пашка, — вы же сюда, наверное, полдеревни перетаскали. Может, кто-нибудь не всёзабыл, — перешёл он на ядовитый тон, — вот и начистил ему… по самое нехочу!
— Паша, что же нам было делать? Мы никому не желали зла. Я же вам… я же вам всё вчера рассказала, — она уже была готова опять расплакаться.
Меня этот слёзный потоп начал уже немного подбешивать. Чуть что — сразу в слёзы! Кто тут, вообще, пострадавший? Знали же, что не на пикник сюда шли! Сама говорила, что мы, то есть люди нашего тупого, блин, мира — глупые и агрессивные. Чё ж пёрлись к нам, ебанатам?
Подумаешь, рожу Уроду начистили! Мне вот, например, хотелось пожать тому чуваку руку и от всей души поблагодарить! У самого кулаки чесались. Хотя… вид у Урода ещё тот! Вряд ли там один был, скорее, двое или трое молотили.
В душе я, конечно, понимал, что во мне говорит жгучая злость на Урода. Как бы там ни было, мы уже вписались в эти их «мировые» проблемы и заморочки с Настей, но с собой ничего поделать не мог. Мы с Пашкой оказались стрелочниками в этой их «кровавой» истории. И согласия нашего никто не спрашивал. Так что их мир мне уже не казался таким привлекательным. Как говорится, вы там живите у себя, а мы уж тут как-нибудь… на своей «колыме».
— Так, всё! Проехали. Давай говори, что нам делать? Паш, ты пока иди растопи печку. А я воду поставлю греть в большой кастрюле. Настя, где у тебя аптечка, давай её сюда!
— Хорошо, Тимур, и… спасибо! У Ургорда своё лекарство. Я сейчас дам ему выпить. И он моется холодной водой — его тело не боится холода. Просто набери ему немного воды в ванну.
Настя прошла вглубь кладовой и вернулась с большой коробкой-шкатулкой из зелёного пластика. Она унесла её Ургорду. А я пошёл наполнять ванну и набрать воды в кастрюлю — для нас с Пашкой. Нам тоже нужно было хоть немного ополоснуться, а то скоро мхом обрастём.
У Ургорда было довольно необычное лекарство. Я проходил мимо с кастрюлей и увидел. Настя пододвинула к нему открытую коробку с капсулами синего и красного цвета. Он открыл синюю, просто отвинтил пробку и высосал содержимое.
Красную капсулу Настя дала мне и попросила выдавить лекарство в воду. Капсула была совсем маленькая, не больше стручка гороха. Но как только я выдавил несколько капель клейкой массы, вода тут же окрасилась и стала похожа на клюквенный кисель, который готовила мне мама, когда я болел.
Ургорд более или менее пришёл в себя и сам зашёл в ванную. Его уже не качало, как раньше. Взглянув на меня, он прохрипел:
— Спасибо, Тимур!
Я тоже на него посмотрел — прямо в глаза — и молча вышел. Думаю, Уроду и моего взгляда хватило. Да, Настя нам всё рассказала. Но я его не простил, и он прочитал это в моём взгляде. Он был нашим тюремщиком и издевался над нами, по-другому я это назвать не мог! Ему нужно было выучить сначала Декларацию о правах человека, прежде чем к нам, в наш мир, соваться. Я не знаю, как бы сам поступил на его месте, да и вряд ли я когда-нибудь на его месте окажусь.
Но всё равно! Я всегда был против любого насилия. Хотя тоже кой-кого лупил — защищал Пашку. Но и сам получал. Так что всё было по-честному.
Из-за Урода мы многое пережили. И вряд ли я смогу это когда-нибудь забыть. Не знаю, кто его так отделал, но мне его жалко не было.
Пашка занёс несколько поленьев и опять пошёл к выходу. Он уже взялся за ручку двери, но я остановил:
— Паш, ты куда? Этого хватит!
— Там у крыльца пояс его валяется, хочу забрать. Я быстро!
— Не нужно, Паша, я сама схожу, — вмешалась Настя и, быстро пройдя к выходу, скрылась за дверью.
Я растопил печку и, чуть сдвинув кастрюлю, поставил рядом небольшую сковородку, чтобы подогреть оладьи, оставшиеся от ужина.
«Война войной, а обед — по расписанию!»
Пашка постоял посреди комнаты, почесал нос и подошёл ко мне.
— Тём, я есть хочу, давай что-нибудь приготовим.
Я усмехнулся:
— Фрикасе под винным соусом подойдёт? Или вы что-то другое предпочитаете в это время суток?
Пашка залыбился:
— Давай оладьи с гречкой, фрикасе пусть они себе готовят. Мне — чего попроще и побольше!
Вошла Настя с поясом Урода. Нож тоже был на месте. Она унесла всё это в комнату и вернулась.
— Настя, завтракать будем? Или ты, — я кивнул на дверь комнаты, — его хочешь подождать?
— Давайте завтракать. Я сейчас молоко и хлеб принесу. Паш, поможешь?
Оладьи уже шкворчали на сковородке. Я снял кастрюлю с водой и поставил возле печки.
Мы общими усилиями накрыли на стол и сели завтракать. Ургорд так и не появился. Настя отнесла ему в комнату поесть и вернулась.
— Ему уже лучше. Вода с лекарством хорошо заживляет раны. К вечеру почти ничего не будет видно. Сейчас он уснул. Проснётся, и мы обо всём тогда поговорим. Хорошо? Вы можете ещё задержаться ненадолго?
— Кто его так? — спросил Пашка.
— Я не знаю. Он не говорил. Слишком ослаблен и устал. Ему отдохнуть надо.
Настя говорила извиняющимся тоном и умоляюще смотрела на нас.
— Завтра он вернётся в наш мир и обо всём, что с нами случилось, расскажет. Возможно, мне пришлют другого проводника и начнут передавать для меня и ребёнка кровь. Мне придётся здесь жить, пока не рожу. Просто останьтесь ещё ненадолго, пока Ургорд не проснётся… пожалуйста!
Помедлив, добавила:
— Он сказал, что в том доме осталась корзина с продуктами. Поможете её забрать?
— Ты хочешь, чтобы мы вышли отсюда, а потом опять вернулись?
Пашка возмущённо пыхтел, вскочив со стула.
— Насть, мне, конечно, тебя жалко, и всё такое, но оставаться здесь с вами ещё хрен знает сколько времени… Я чё, похож на идиота?
Настя со словами:
— Подождите, я сейчас! — поднялась и быстро прошла в другую комнату.
— Паш, сядь и не пыли! — сказал я негромко, взяв его за руку и усаживая обратно на стул. — Раз взялись помогать, давай уж поможем до конца. Ей сейчас кровь опять выпить надо. Забыл? Я тоже не в восторге, но выхода у нас с тобой нет. В отличие от Урода, я себя упырём чувствовать не хочу. Давай всё по-человечески сделаем. Ты потом сам себя подонком считать будешь, если мы её вот так бросим и уйдём. Ты же просил ещё остаться, поверил ей!
— Я-то поверил… и сам просил. Но вот когда этого опять увидел… Вдруг он нас опять в клетку загонит? Тём, я не знаю. Ему я точно не верю.
Тут вернулась Настя с ещё одной коробкой в руках. Поставив свою ношу на стол — открыла. Коробка доверху была наполнена ровными пачками пятитысячных купюр. Охренеть!
— Вот! Возьмите, сколько нужно. Вы из-за меня пострадали. Я… я не знаю, что ещё могу для вас сделать. Если этого мало, Ургорд даст ещё. Они у него в потайной камере закрыты. Мы всё равно скоро вернёмся, как только рожу, и ваши деньги нам не нужны.
У Пашки и так глаза не маленькие, но сейчас они просто округлились и готовы были выпасть из глазниц.
— Вы чё, банк ограбили? Не-не-не, я на такое не подписывался! Бля-яя! Чё тут у вас, вообще, происходит? Вы точно инопланетяне?
— Паша, мы не грабители. Чтобы жить в вашем мире, иметь достаточное количество наличных денег — необходимость.
«Ха! Открыла Америку!»
— Я уже говорила, что ваши деньги не имеют для нас цены. В нашем мире их вообще нет. У каждого жителя планеты есть накопительные карты-галограммы.
Мы стояли совершенно обалдевшие, а Настя выговаривала это спокойным, слегка назидательным тоном училки, как будто давала ученикам новый материал. Её тон как-то сразу меня отрезвил: я отмер. В том, как она говорила, слышались едва различимые нотки превосходства над нами — дремучими пещерными жителями, не знавшими, что такое нож и вилка, и что земля круглая и вращается вокруг солнца, а не наоборот. Во мне начало медленно расти раздражение. Пашка же смотрел на Настю, с усилием пытаясь понять, к чему она всё это говорит.
— Тем, кто работает, — им три раза в месяц поступают определённые выплаты на их счёт. В зависимости от прилагаемых умственных и физических усилий и результатов их труда. Но это сложная система расчётов. Ей занимаются специальные операционные кибер-центры. Детям с их рождения и до окончания обучения и неработающим по разным причинам также идут начисления, согласно нашему законодательству. У нас в государстве нет бедных или даже нищих, как в вашей стране. И обиженных тоже нет.
— Настя, не знаю, как там принято в вашем мире, но то, что ты делаешь сейчас, выглядит не очень. Типа, ты нас покупаешь! — я попытался взять ситуацию в свои руки.
— Унеси их назад! Допустим, ты не знала, как ты говоришь, про нас. Какое это имеет значение, если мы попали сюда не по своей воле? Твой проводник насильно держал нас в клетке, и даже несколько дней в полной темноте. Ничего не объясняя резал нам руки и выкачивал кровь на глазах друг у друга. Пытался всё время запугивать, и вообще, относился к нам, как будто мы не люди, а подопытные мышки!
Я уже не сидел, а ходил по комнате.
— Мы даже не знали, выйдем отсюда, или нам предстоит здесь умереть!
Остановившись перед Настей, посмотрел на неё в упор:
— Как ты считаешь, сколько нужно нам заплатить, чтобы мы смогли простить вас за это? Можешь назвать равноценную плату? Пофиг, что вы потом людям стирали память, и может, нам тоже сотрёте… Мы это пе-ре-жи-ли! — я перевёл сбившееся дыхание и опять взглянул на Настю, неподвижной статуей стоявшую передо мной. — Вы сразу должны были сообщить своим, что тебе нужна кровь. Вы этого не сделали! Вы таскали сюда ни в чём не повинных и ничем вам не обязанных людей, держали их взаперти и… ты пила их кровь! Вы такрешили! Вам такбыло удобно!
Настино лицо пошло пятнами, а в глазах появился влажный блеск. Видимо, для неё мои слова были как пощёчины. Но я был безжалостен! Весь мой страх, всё моё отчаяние и безумная, граничащая с сумасшествием тревога за Пашку — весь ужас этих кошмарных недель заточения выбили из меня последние остатки самообладания.
— А сейчас ты суёшь нам эти… — я на секунду замолчал в замешательстве, ища подходящее слово, — …в-вонючие деньги! Кто ты, вообще, такая, чтобы решать, что нам лучше и сколько мы стоим?
Распалившись не на шутку, я уже не говорил, а кричал. Пашка стоял с открытым ртом и не сводил с нас расширенных, немигающих глаз.
— Марк тебя мучил один день! С ним всё понятно — он бандит и извращенец. Он совершил над тобой насилие и поплатился за это своей жизнью. Вы — наши миролюбивые потомки, не желающие никому зла, — держали нас здесь насильно почти три недели!
Настя вдруг изменилась в лице и стала оседать на пол. Я не успел подхватить её обмякшее тело, и она упала, ударившись головой о ножку стула. Я подскочил и приподнял голову Насти — она была без сознания. К нам подлетел Пашка:
— Тём, что? Что с ней?
Я приложил палец к яремной венке… пульс был. Мы с Пашкой подняли и перенесли Настю на диван.
Я уже жалел, что так распалился и выпустил всё своё негодование. У каждого из нас была своя правда. В принципе, она — всего лишь малолетняя девчонка, в силу обстоятельств попавшая в наш, чужой ей мир, во всём полагавшаяся на своего проводника. Это он принимал решения, он во всём виноват, а не она. Чем там вообще думали эти их, бля, советники? И этот её дед тоже — тот ещё дебилоид!
Мой сбивчивый ход мыслей прервал стон Насти. Её ресницы дрогнули, и она пошевелилась.
Я выдохнул. Напряжение, которым было сковано моё тело, стало понемногу ослабевать. Настя открыла глаза. Её ещё расфокусированный взгляд начал проясняться и остановился на мне.
— Тимур, — прошептала она чуть слышно.
— Тихо, тихо, Насть. Прости, я — идиот! Наговорил тебе со зла. Как ты? Болит что-нибудь? Голова не кружится?
— Я н-не знаю. Просто слабость.
Пашка метнулся к кухне и уже стоял рядом со стаканом отвара.
— Насть, — я приподнял ей голову, напоил отваром и осторожно опустил на подушку.
А потом… потом начался кошмар.