Они бежали еще две версты, пока совсем не выдохлись, отрядом человек в сорок, – не считая раненых, – безнадежно отставая от тех, кто уходил налегке. Первым упал Добробой, и Млад испугался, что у парня не выдержало сердце: ему было всего шестнадцать, непомерно большой рост и сила и без того не соответствовали возрасту, а тяжелая ноша вкупе с непривычными доспехами могла его и убить. Но плечи парня поднимались и опускались в такт тяжелому дыханию, и пока Млад до него добирался, тот успел прийти в себя и поднять голову. Млад сам еле дышал и еле переставлял ноги, стеганка насквозь промокла от пота, пот лился по шее из-под подшлемника, и холодный ветер, ощутимый даже в лесу, не остужал разгоряченного лица.
– Мстиславич, отдохнуть бы… – взмолился Ширяй, привалившись к толстой березе.
– Да, ребята, – согласился один из псковичей, – так мы далеко не уйдем.
Они не сговариваясь сели на снег и сначала просто сидели, вытирая им лица и хватая его ртом, надеясь утолить жажду. Но стоило немного отдышаться, на людей навалилась другая усталость: все они не спали ночь, прошли тридцать верст от Пскова до Изборска и до рассвета рубились с немцами. Млад думал, что больше никогда не сможет встать: в бою он не чувствовал чужих ударов, а тут вдруг все ушибы заныли разом; правая кисть онемела и распухла, на левой оказался выбитым палец и порезано запястье – рукавица задубела от замерзшей крови. Пальцы тряслись, как у немощного старца, руки не поднимались – даже набрать горсть снега и то было непосильно.
Добробой поднялся и сел, заглядывая в лицо спасенному парню.
– Жив… – протянул он с облегчением. – А я-то думал – вдруг покойника тащу?
– Надо волокуши для раненых сделать, – предложил пожилой новгородец, – иначе не дотащим.
– Отдохнем немного – и сделаем, – кивнул другой.
– На дорогу бы выйти… – вздохнул кто-то.
– Щас тебе – на дорогу! Там рыцари на своих чудовищах ждут не дождутся, чтоб тебе голову шестопером проломить.
– Видали, что за лошади у них? Жуть!
– Ничего. Деды наши этих чудищ били за милую душу! Лошадь – она лошадь и есть. Вон в овраге сколько их ноги переломало!
– Это не рыцари, – тихо сказал Млад, – наемники. У рыцарей доспех богаче и удобней. А у этих – гора железа и никакого толку.
– Точно! – подхватил кто-то. – Видели, как лучники их били?
Млад посмотрел на раненого мальчишку, который сидел рядом, привалившись к его плечу. Глубокая рана шла через все лицо наискось, со щеки через переносье на лоб. Кровь еще сочилась из раны, но не сильно.
– Парень, ты живой? – спросил Млад.
Тот ничего не ответил, глаз, залитых кровью, не открыл, но лицо его чуть изменилось: он услышал.
– Живой – и ладно… – Млад похлопал его по плечу.
– Мстиславич, ты чего, ранен? – с места спросил Ширяй.
Млад покачал головой.
– А на руке чего? – не унялся шаманенок.
– Да царапина это, Ширяй, царапина… Рукавицу пробили.
– Слушай, – вдруг спросил у Млада один из новгородцев, – где-то я тебя видал. Вот только где – не помню. Университетских-то мы не всех знаем, но тебя я точно где-то видал.
– Ты чего? – набычился Ширяй. – Это же Млад Мстиславич! Его все знают!
– Ветров? – переспросил другой новгородец. – Тот самый волхв?
– О как! – развел руками тот, что спрашивал. – Точно! А я без лисьей шапки тебя и не признал!
– А разве волхвы воюют? – спросил пскович, который помогал Младу тащить мальчишку.
– Млад Мстиславичу сам князь предлагал в Новгороде остаться, – гордо ответил за него Ширяй, – а он с нами пошел! Он первый эту войну предсказал, а ему никто не поверил!
– Ширяй, ничего мне князь не предлагал, – поморщился Млад, – Вернигора предлагал.
– Какая разница? – пожал плечами шаманенок.
– А ты все что угодно можешь предсказать? – с сомнением посмотрел на него пскович.
– Нет, конечно… – вздохнул Млад. – Погоду мог… А вот метель сегодняшнюю не предсказал.
– Метель нам боги послали, чтобы на Псков незаметно отходить, – пробормотал кто-то. – Хотелось бы знать, надолго ли?
– Надолго, – кивнул Млад, – теперь точно могу сказать: на двое суток, не меньше. А потом будет оттепель.
Они прошли не больше десятка верст, когда следы отступавшего ополчения замело окончательно. До темноты оставалось часа два, но по пути им встретилась пустующая заимка с крепкой избой и сараями. Поспорив немного о том, что неподалеку от заимки должна быть деревня, не решились искать жилье в метели и остановились на отдых и ночлег. В теплой избе разместили раненых, а те, кому не хватило места, пошли ночевать в горницу. Опытный в таких ночевках пскович – охотник – сумел развести огонь в железном котле, со всех сторон обложив его камнями, и вскоре в вымерзшей горнице стало немного теплей. Чтобы не задохнуться от дыма, пробили дыру на чердак.
Никаких съестных припасов ни в избе, ни в амбаре, ни в погребе не нашлось: хозяева покинули заимку, забрав с собой и скот, и хлеб. В подклете набрали немного замерзшей репы и сварили отвратительную, склизкую похлебку – она только раздразнила голод.
Быть костровым вызвался Ширяй – он, на удивление, не чувствовал усталости, наоборот, шустрил, балагурил и был странно возбужден. Раз десять успел рассказать о том, как убил ландскнехта – ударом копья в лицо. У него это вышло случайно, в самом начале боя. Не каждый студент мог похвастаться тем, что убил, а не ранил наемника, но над Ширяем посмеивались, припоминая, как он после этого ползал на карачках, выворачивая нутро на снег. Ширяй нисколько не обижался – подвига это в его глазах не умаляло. Но есть похлебку из репы не мог: при виде еды лицо его побелело и заострилось, как у тяжелобольного.
На ночь не стали снимать доспехи: никто не знал, что ждет их на рассвете и не идут ли по их следам отряды неприятеля. Взрослые ополченцы установили поочередные дозоры, предоставив студентам возможность спокойно спать.
Млад думал, что не сможет уснуть, но едва опустился на сено и завернулся в плащ, мгновенно забылся сном, несмотря на ломоту во всем теле и боль от ушибов.
Ему казалось, проспал он не больше мгновенья, когда кто-то потряс его за плечо. Млад вскочил, хватаясь за меч, положенный рядом.
– Тише! – шикнул на него Ширяй. – Это я. Все в порядке.
Млад опустился обратно в сено – сердце выскакивало из груди от испуга, он и не думал, что может так испугаться!
– Что, сменить тебя? – спросил он у шаманенка и зевнул.
– Не. Мне поговорить надо.
– Ширяй, ложись спать, я за тебя посижу… – Млад сел и осмотрелся: все спали, в котле потрескивали дрова и освещали горницу живыми, непоседливыми сполохами огня.
– Мстиславич, это очень важно! – зашипел Ширяй. – Ну правда! Не смейся надо мной!
Млад никогда ни над кем не смеялся.
– Ладно, – он вздохнул и пересел поближе к огню, кутаясь в плащ: и дыра в потолке, и хлипкие окна вытягивали тепло от огня мгновенно.
– Ты только не смейся, Мстиславич… – повторил Ширяй, разжал кулак и протянул Младу открытую ладонь. – Во, смотри. Это я в дровах нашел, когда к поленнице спускался.
Млад нагнулся, рассматривая, что такое мог обнаружить Ширяй.
– Оберег? – спросил он. На ладони парня лежал маленький кожаный мешочек, стянутый тесемкой. В похожие мешочки люди кладут горсть земли, уезжая на чужбину.
– А теперь посмотри, что у него внутри! – глаза шаманенка вспыхнули. – Посмотри-посмотри!
Он развязал тесьму дрожащими от волнения пальцами и вытряхнул на руку махонький свиток.
– Я говорил – это заклинание! Вот, такие же буквы, как на тех, которые вы в устье Шелони нашли! И знак смерти в начале и в конце! Они эти заговоры на бумаге пишут и как обереги используют!
– И где ты это нашел? – Млад зевнул. Находка Ширяя, несомненно, заслуживала внимания, и ее следовало передать Родомилу, но с этим можно было подождать и до утра…
– В поленнице, в самом низу, она зацепилась за сучок, – наверное, тесьма порвалась, когда человек дрова вываливал. Но и это не все…
– Чего? – Млад снова зевнул.
– Да перестань ты зевать! – Ширяй сжал кулаки. – Я серьезно говорю!
– Я верю, верю, – вздохнул Млад, – просто спать хочется.
– У Градяты был такой же оберег. Я много раз видел.
Млад пожал плечами – ничего удивительного.
– Мстиславич, послушай… Ты только не смейся надо мной… Это и есть оберег Градяты! Только не тот, что я видел, а старый.
– С чего ты взял?
– Я… я сидел и смотрел на огонь… Я не хотел тебя будить… Я бы до утра подождал… Но тут… Я чувствую колдовство, понимаешь? Я его чувствую. Оно тут везде. В этой горнице. Мы не случайно сюда зашли, нас боги сюда привели!
– Ширяй… Боги могут вести на битву, но сюда, уверяю тебя, мы вышли по своей воле.
– Может, не боги. Может, судьба, – легко согласился Ширяй, – я не знаю. Я держал его в руках, смотрел на огонь и вдруг увидел… Увидел Градяту здесь. Но он сразу исчез. Вот я и подумал: мне сил не хватает. А если вместе, можно попробовать… А?
– Можно, – пожал плечами Млад. Ширяй не был волхвом, но кто же знает, когда в человеке просыпаются эти способности? Он убил человека, это потрясло его и запросто могло обострить ощущения и способности, в том числе волховские.
– А ты можешь, как Белояр? – вспыхнули глаза шаманенка. – Ну, как при гадании в Городище, а?
– Знаешь, это неудачный пример. В Городище, считай, и не было никакого гадания – только морок… Но я понял, о чем ты говоришь… Нет, я не кудесник, я гадатель. А Белояр, напротив, гадателем не был. Но давай попробуем… Мы же шаманы. Мне кажется, это что-то вроде подъема, только совсем невысоко. И костер уже есть.
– А… мы ж перебудим всех… – Ширяй огляделся.
– Мы тихо. Помнишь, я говорил, что могу подняться наверх даже из дома? Теперь я буду поднимать тебя, но ты должен мне довериться. Как в первый раз, когда мы с тобой поднимались, помнишь?
– Еще бы! Может, Добробоя разбудить?
– Нет. Двоих мне будет не поднять. Хорошо, что ты ничего не ел: налегке проще. Давай попробуем. Но доспехи придется снять – сомкнутые кольца не пустят наверх.