— Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля… — орал из соседней комнаты бабкин сожитель.
И хотя его соседка — мировая старуха, но найденный ею «по случаю» дедок-активист откровенно раздражал.
Белобрысый парень приподнял голову и прикрикнул, для верности кинув в стенку тапком:
— Петрович, дай выспаться!
За стеной раздалось кряхтение, и на какое-то время наступило затишье.
Но весеннее солнце, безапелляционно влезшее в постель, не дало повторно задремать, а констатировав звук гремящих тарелок и унюхав запах яичницы с помидорами, лежащий на узкой койке решил проснуться.
Завернув умыться, он прослушал слезливый бабкин рассказ о её нелёгкой судьбе и, удовлетворённо хмыкнув, понял, что завтрак ему обеспечен — по праву пребывания в этом доме.
— Ты не смотри, что патлатый такой,— тем временем вещала бабка, — детдомовский парень-то. Настрадался. А рукастый какой. Вон, был барак-коммуналка, а теперь у нас с внучком — Квартира! Помирать буду, ему комнату отпишу.
***
Соседка по случаю праздника собиралась на кладбище, а он ещё месяц назад обещал помочь с покраской оградки.
Матеря себя, Костя тоже собрался.
Погост в начале своего заселения находился среди кусочка светлого берёзового леса, теперь же уходил серым металлочерепичным забором далеко к холмам и там спускался к реке.
Они подошли к могиле после полудня. Кто именно там лежал и кем он бабке приходился, Костя не вникал. Но бабка, охая, сразу начала сгребать прошлогоднюю траву, а Константин, неторопливо расставив банки и слегка зашкурив ржавые участки, принялся красить. Так и провозились весь остаток выходного дня. Уже под вечер, тихо посидев и повздыхав, отправились домой.
К этому моменту вокруг могил медленно начали расползаться островки серого ночного тумана, превращая прошлогодние травы в цепкие руки, тянущиеся за живым теплом.
Тут бабка охнула:
— Кость, а лопатку-то я свою забыла, жалко ведь, подберут…
Парень покосился на старуху, но та смотрела жалобно и как-то безнадежно. Эх, не родился толстокожим бегемотом — бесполезно пытаться за него сойти. Буркнув: «Догоню» и мысленно коря себя за мягкотелость, Костик рысью побежал через старое кладбище напрямик.
Здесь покойников хоронили как попало.
Давно покосившиеся кресты вырастали под самыми разными углами, а редкие памятники так глубоко ушли в не просохшую после зимы землю, что Костя перепрыгивал с одного на другой, мечтая только не провалиться в стылую весеннюю топь.
Впереди возвышался единственный на весь погост «памятник архитектуры». Склеп, притулившийся к останкам каменной церкви, в народе за сохранность и мраморные, чудом не отколовшиеся детали, изображающие закрытые створки ворот, был прозван «вампирским отродьем».
Юноша разогнался и, перепрыгнув бордюр, собрался обогнуть склеп, чтобы потом по прямой тропинке добежать за оставленной «ценной лопаткой».
Казавшееся непоколебимым, сооружение тем не менее частично ушло в землю, блестя в свете заката мраморным портиком осевшей в землю стены.
Когда-то пять ступенек вели к изображению закрытых врат, но теперь они совсем исчезли в чёрной жидкой грязи, дыша на Костю характерным запахом тлена и вечной скорби, присущим всем кладбищам в мире.
Мрачную атмосферу приближающейся ночи нарушил ухающий крик филина… и парень, поскользнувшись, полетел вперёд головой — к каменным створкам ворот.
***
… Ему снилось скорбное лицо матери, которую он никогда не видел, и ласковые руки, касающиеся его лица:
— Пришёл… — услышал он.
— Мы очень долго ждали тебя, сынок…
Потом небо раскрасилось яркими алыми всполохами, и сквозь тяжёлые раскаты грома прозвучало: «Иди, обрети крылья!».
Вокруг всё завертелось, и он… очнулся!
Бледная в свете фонаря бабка кричала:
— Костенька, живой, слава Богу, не бросил меня старую. Детонька моя, как же так, разбился! А я туда-сюда, уж кричу-кричу. Вот, со Степан Ильичом, смотрителем, еле нашли… Ты идти-то сможешь?
Старуха кое-как помогла подняться… Только к полуночи, они, наконец, оказались дома.
Голова у Кости болела немилосердно, его тошнило, и уложенный в кровать, со льдом на огромной шишке, разросшейся через весь лоб, он долго мучился от бессонницы. Кажется, это было сотрясение. Но муниципальные больницы парень любил так же «нежно и преданно», как и «родной» детдом (было за что). Так что с сотрясением или без, а его голова точно обойдется без помощи «добрых докторов».
Безуспешно пытаясь задремать, парень поднял правую руку и увидел на безымянном пальце тонкое золотое колечко, искусно свитое из переплетения листьев и крошечных змеиных голов, сильно смахивающих на драконьи, только в миниатюре. Попытка снять странный раритет ни к чему не привела, и юноша уснул.
Ему снилось, как в тяжёлом синем плаще, расшитом по краю, он спускается по ступеням.
Мраморный проход открыт.
Он наклоняет голову и видит затянутый плотной тягучей паутиной коридор. В свете серебряной луны огромные пауки, не привыкшие к пристальному человеческому вниманию, расползаются в разные стороны. Костя протягивает руку и брезгливо срывает липкие нити с хитином, оставшимся от некогда попавших сюда насекомых. В просторной усыпальнице пахнет крысиным помётом. Он чувствует этот резкий запах и слышит торопливый стук маленьких когтей по древним камням.
В самом центре на постаменте белого мрамора стоит серый гранитный саркофаг. Константин подходит к нему и не без труда сдвигает массивную крышку. Слышатся резкие крики сов и грозный рокот никогда не виденного им океана.
Там внутри, на бархатном ложе — меч.
***
— Бьют часы Кремлевской башни,
Гаснут звёзды, тает тень…
До свиданья, день вчерашний,
Здравствуй, новый, светлый день! — орал за стеной дедок.
***…
— Ты притихни, — принялась воспитывать сожителя бабка. — Голову-то Костя сильно расшиб. Болит, небось, а ты орёшь с утра, как петух оглашённый.
— Какой я петух? — возмущался певец. — Вот не буду к тебе ходить, а твой хахиль болезный найдёт себе молодуху!
— Так и найдёт, что плохого-то, — радовалась бабка: — Внучков мне в радость…
— Старая ты дура, — завистливо ругался дед, но уходить не спешил.
Голова действительно болела, но понедельник требовал похода на работу, поэтому Константин, кряхтя и поминутно поддерживая голову, словно подозревая последнюю в последующем преднамеренном исчезновении с шеи, отправился в душ.
За завтраком бабка напросилась «подвезти её к погосту». Оставленная лопатка тяжёлым грузом лежала на старушечьей душе. Ценное имущество…
Возражать и выражаться Костя не стал — ему было по дороге, и «Газель», мирно дремавшую у дома, ждали поездки на продуктовый склад и дальше по магазинчикам, развозить заказы.
Пока бабка прихорашивалась, выбирая платок («И в церкву зайду!»), он завёл машину и, положив руки на руль, вздрогнул.
На безымянном пальце золотинкой блестело тонкое колечко…
Потерев виски, он вспомнил странный сон, и, разозлившись, посигналил «моднице в платочке», а та, довольно резво вскарабкавшись в кабину, бодро махнула рукой и скомандовала: «Поехали!».
***
«Газельку» болтало по старой дороге, совершенно раскисшей по весне. Константин пытался не попадать в колею, но грузовичок всё время соскальзывал.
Косте приходилось то резко тормозить, то жать на газ. Когда они добрались до поворота к кладбищу, в голове у водителя уже бил набат, а перед глазами то и дело мелькали чёрные точки. И тут прямо перед ними возникла глубокая промоина. Она вылезла на дорогу с талой весенней водой, размыв редкий гравий, превратив глубокую колею в мелкий апрельский пруд. Пытаясь выровнять грузовичок, парень резко вывернул руль, но лёгкая «Газелька» только наклонилась.
Перед ними из лужи вырастал огромный грязный водяной пузырь.
Их снесло. Дно машины заскрежетало на камнях, в радиатор плеснуло водой. Мотор начал чихать, и Константин, ужасаясь возможным размерам трагедии, резко повернул замок зажигания, ударяя по тормозам.
Золотой ободок на пальце приобрёл багровый оттенок. Руку заломило, как от ожога. Парень вскрикнул, пытаясь стряхнуть огонь с горящей плоти. Водяной пузырь на дороге лопнул с громким хлопком. Грузовик стремительно въехал в него, ещё раз чихнул и, наконец, остановился.
***
Их окружал хвойный лес.
— Костенька, а мы-то где? — тихо спросила оторопевшая бабка.
— В лесу… — только и смог ответить он.
________________________________________________________________В тексте использованы два куплета песни «Москва майская», в варианте 1959 года. Автор: Василий Лебедев-Кумач.
Пески пели. Бледно-бежевые, почти белые барханы, казалось, дымились. Свистящие и шелестящие звуки складывались в общую мелодию, которая была похожа то на тонкий писк, но на орган, то на вой или рев какого-то чудовищного зверя. Из-за этот феномена сама пустыня носила название Поющей. Ходили легенды, что это голоса душ тех, кто погиб в этих местах.
Багровый диск Оллара только-только показался над горизонтом, окрашивая пески розовым с фиолетовыми тенями. Пройдет совсем немного времени, и здесь воцарится жара, убивающая все живое, не успевшее скрыться от палящих лучей.
Между дюн вилась аккуратная цепочка крупных округлых следов. Пустынная кошка-рэйса, достигавшая в холке середины бедра взрослого мужчины, с песочного цвета шкуркой, острыми ушами с длинными черными кисточками торопилась вернуться к себе, пока не началось пекло. Она взбежала на вершину одного из барханов и остановилась, настороженно принюхиваясь. Длинный хвост с черно-белым кончиком нервно подрагивал. Идеально выглаженный ветрами гребень смят. Рэйса подошла ближе, повертела головой, прислушиваясь, глянула вниз. Подветренный склон тоже оказался взрытым, словно по нему скатилось что-то крупное. У подножия, в ложбинке между двумя горами песка обнаружилась куча тряпья, из-под которой вытянулись ноги в мягких сапогах. Как сюда попал этот человек, было непонятно, следов, кроме разрытой верхушки бархана и склона, не было. С неба он, что ли, упал?
Рэйса, влекомая любопытством, заложив приличный крюк, приблизилась к лежащему, потянула носом. Определенно, человек был еще жив. Слабо, но дышал. Запах же крови она почуяла еще издали, значит, человек ранен. Когда он пошевелился, кошка испуганно отпрянула, но убегать не стала. Высунувшаяся из под широкого темного плаща рука с длинными тонкими пальцами загребла песок, человек попытался подняться и даже смог встать на четвереньки, но тут же со стоном упал. Капюшон сполз в сторону, открывая абсолютно лысую голову, покрытую сложным узором татуировки, и удлиненные острые уши.
Эльф? Рэйса села, постукивая хвостом. Но разве бывают лысые эльфы? Конечно, она еще молода и видела не так много представителей Пришедших Со Звезд, но у всех, виденных ею, были густые длинные волосы. Такого она видела впервые.
Рэйса припала к песку и стала подкрадываться к странному эльфу, чтобы рассмотреть его получше. Увы, он лежал, практически уткнувшись лицом в сгиб локтя. Она позаглядывала и так, и этак, потом фыркнула. Эльф как эльф, красивый. Интересно, какого цвета у него глаза? Но, они были закрыты, а лезть лапами не годится. Она муркнула, чтобы привлечь его внимание. Сначала тихо, затем громче. Никакого ответа. Кошка снова села, рассеянно почесала за ухом задней лапой. Ну и что с ним делать?
Мимо рэйсы промчалась ящерица, и кошка встрепенулась. Совсем скоро Оллар поднимется над барханами, и этот странный эльф просто погибнет от испепеляющего зноя. Она подошла, ухватилась зубами за край капюшона и попыталась тащить его за собой, но вскоре выплюнула тряпку — эльф был слишком тяжелым для нее, да еще норовил зарыться лицом в песок. Тогда рэйса осторожно повернула лапой его голову, чтобы песок не попадал в нос и в рот, и натянула на голову капюшон, чтобы защитить от палящих лучей Оллара. Кошка прислушалась и принюхалась, чтобы убедиться, что поблизости нет других хищников, кроме нее, затем взбежала на вершину бархана, осмотрелась вокруг, глянула еще раз на эльфа и понеслась длинными пружинящими скачками в сторону, противоположную восходу.
***
В двух милях от того места, где рэйса нашла эльфа, на берегах озера Инчи раскинулся оазис, носящий то же имя и принадлежащий оборотням . Кошка промчалась между глинобитных домов и влетела в один из них, едва не сбив с ног старуху, которая как раз собиралась выйти.
— Марида! — воскликнула та, едва не шлепнувшись на пол. — За тобой, что, пустынные духи гонятся?
Рэйса, перекувыркнулась через голову и превратилась в невысокую молоденькую девушку, почти подростка, смуглую, желтоглазую, с длинной черной гривой и торчащими из нее кошачьими ушами все с теми же кисточками.
— Бабушка Шаидэ! Я эльфа нашла! — схватила она старушку за руки.
— Эльфа? — недоверчиво переспросила та. — Где это?
— Не далеко. Пару миль всего. Он без сознания. И ранен!
— зачастила девушка. — Ему нужно помочь!
— Вечно с этими Дивными хлопот не оберешься, — проворчала старая Шаидэ.
— Бабуля, он необычный. Я таких и не видела никогда, — не унималась юная рэйса и с победным видом добавила: — Он лысый!
— Эльф? Лысый? — Старушка даже перестала упираться и позволила вывести себя из дома. — Ты ничего не напутала?
— Точно-точно! — энергично закивала Марида. — Я сама своим глазам не поверила. А тут смотрю, правда, голова голая, как коленка. И вся в татуировках. Черные такие. А на руке нанесен защитный браслет Эйду, только он наполовину почернел. И еще знак Оллара на тыльной стороне ладони, золотой с серебряными лучами.
— Великая Праматерь! — Шаидэ схватилась за сердце. — Быть того не может!
— Чего, бабушка?
— Не важно. Позови Нарса. Седлайте кхаранов. Да поживее!
Старушка снова нырнула в дом, а Марида помчалась к загону, в котором лежало десятка два здоровенных ящеров. Там оказался и ее старший брат Нарс. Быстро протараторив ему о своей находке, она попросила помочь ей оседлать кхаранов. Затейливо свистнув, Нарс — рослый парень со стянутыми в узел черными, как и у Мариды, волосами и украшенными кисточками ушами, — дождался, когда к ним подойдут два больших ящера со светлой серо-коричневой чешуей, накинул уздечку на одного из них, взгромоздил на его спину седло на двоих всадников и вручил повод сестре. Потом точно так же оседлал второко кхарана, как раз к приходу Шаидэ. Парень помог старушке взобраться на ящера, Марида сама вскочила в переднее седло, гикнула и взмахнула поводом. Кхаран рванул вперед со всех своих лап, не дожидаясь, когда его шлепнут. Нарс только фыркнул, взлетел на своего ящера и поспешил за ними.
— Ох, суматошная! Да куда ж ты так гонишь-то его? — вскрикивала Шаидэ, едва не свалившаяся с кхарана, когда он галопом взбежал на гребень бархана.
— Держись, бабушка! — бросила Марида через плечо.
Нарс, с трудом сдерживался, чтобы не расхохотаться — негоже смеяться над почтенной и уважаемой шаманкой.
Через несколько минут они были на месте. Брат с сестрой легко спрыгнули на песок, помогли спуститься Шаидэ, которая тут же посеменила к так и лежавшему на песке эльфу. Видимо, он снова пытался встать, потому что капюшон опять открывал его голову, и бледная кожа уже успела покраснеть под начинавшими набирать силу лучами светила.
— Ох, что же с тобой сталось, Скиталец? — пробормотала старушка и откинула в сторону широкий плащ, скрывавший фигуру эльфа.
Левая рука была неестественно вывернута, и острые отломки костей торчали из кровоточащей рваной раны. Кроме того шаманка обнаружила треснувшие ребра и вывихнутую ногу. Когда она положила руку на замысловатую татуировку на его голове, ее ладонь ощутимо стало покалывать, а сам узор слабо засветился мертвенно-зеленым. Эльф застонал и открыл глаза. Шаманка охнула — глаза его были полностью белыми, без малейшего намека на зрачки.
— Ослеп! — сдавленно воскликнула она и прошептала, убирая руку с его головы: — Тише, тише! Сейчас станет легче. — Она затянула речитативом заклинание, проводя ладонью по его травмам. Затем легко коснулась пальцами его лба и приказала: — Спи! — Эльф глубоко вздохнул и закрыл глаза. Шаидэ сноровисто наложила повязки, сложила в сумку принадлежности. — А теперь, ребятки, надо погрузить его на кхарана.
Крепыш Нарс легко поднял рослого эльфа на руки, Марида подвела поближе его ящера, заставила его лечь, чтобы брату было удобнее взобраться в седло со своей ношей. Нарс устроил раненого в переднее седло, сам уселся позади него и, обхватив одной рукой, другой взял повод. Марида и Шаидэ тоже заняли свои места на втором кхаране, и всадники осторожно, чтобы не сильно трясло, направились к оазису.
«От века то было… так давно, что уж и старые люди запамятовали… и то ли было то, то ли не было… однако послушай, что бают…» — так испокон веков начинались старинные сказания. Их передавали из уст в уста, и каждый рассказчик стремился пересказать так, чтобы позабавнее (=занимательный, интересный) вышло, где переврет малость, где от себя присочинит. И начинали побасенки прадедовы жизнь новую, и оживали герои сказаний давних…
Идет девица, идет павою, где ногой станет — снега стают, где рукою поведет – лед водою потечет, где глазом кинет – там древо листок прокинет, где голосом скажет – трава шелкова ляжет. Там описывали ведающие люди деву Весну, что приходила, гнала прочь холод зимний, вытапливала его теплом своим. И бегли без огляда Зима со прислужницами да подругами своими Вьюжницами, Метелицами, Поземками. Весну Весною звали от того, что несла она весть добрую, веселье несла, которое всему живому передавалось. Оживали соки земные, пробуждались ото сна звери да букашки неразумные, возвращались из заморских стран птицы перелетные. В рост все пускалось. Потому в старину приход весну почитали за начало нового года.
Видел кто из людей смертных лик Весны, али нет – то неведомо. Однако описывали ее так: с виду девка как девка, много по селениям таких бегает, да только не у каждой глаза будто небо бездонные, и голубизна чистая в них плещется, словно вода в озере лесном, сквозь которую дно видно до камешка малого. Коса пшеничная с кулак толщиною, так золотом и отливает, аж глазам больно. Весела да румяна та девка, глянешь – залюбуешься. А как озарятся улыбкою ее уста сахарные, так и кажется, что солнышко ясное взошло да всех своей лаской и согрело. Шаловлива Весна, нрава горячего, что девка-баловница, ведает, любят ее, ждут, радуются крепко, когда приходит, кострами яркими дорогу освещают.
Повелось так, задолго до прихода Весны, собирались люди со всего селища на место ветрам открытое (считалось, где виден свет от огня, посевы и град не достанет, и неурожая не будет), разжигали костры жаркие от огня живого, старинным способом добытого. Почитались те костры оберегами славными от нечистой силы, и знание было у людей, что в кострах тех весенних частичка солнца горела. Возжигали костры и свершали у огня действа прадедами заповеданные. Прыгали через огонь, очищались от скверны. Живность домашнюю вкруг огня гнали – чтоб от хворей сберечь. От огня того смоляки да ветки зажигали, да с палками теми горящими поля обходили, дабы никакая нежить скверная по посевам не гойсала, заломы не клала. Вкруг домов ходили, чтобы нечисть злая заботы не делала. Верили люди, огни те весновые хвори любые одюжить могут, от глаза дурного сберечь, доброе накликать и любовь-милость приумножить. Оттого и старались парень да девка, коли любы друг другу, поруч через огонь скакнуть, чтобы оградить любовь свою от зла вешнего.
По весне не только добрые силы мощь получали, нечисть буйствовать начинала. Ведьмы гулять принимались, творя особые бесчинства в Юрьеву да Купалью ночи. Жабами оборачивались у коров молоко выдаивали, хлопцам красивым головы морочили да сводили за свет. Девок пригожих с собою сманивали, в хороводы утягивали. Так загуляется которая, и сама ведьмою обернется, куролесить примется. Оттого и следовало гнать нечисть повсюду, для того делали чучела соломенные, наподобие бабам нечистым, да сжигали их в кострах, знаками обережными огню помогая. Кнутами хлопали, трещотки крутили, знали, не любит нечисть звуки такие, напугается да прочь кинется.
Когда девка Весна только ступала по земле, что после зимы холодом сонным еще дышала, надобно было провести множество обрядов: землю разбудить да очистить от хтонических существ, изгнать нечисть недобрую из дома – собрать вещи особые старые, в которых ведомо та мерзость таиться любит, да и сжечь, обновить жилище духом новым, наладить ритуальное мытье дежи да разбивание посуды старой. Надобно было хозяевам озаботиться в каждое жилище огня нового внести. Да и себя самих обновить да очистить мытьем особым да постом.
Дорогой гостьей была Весна, долгожданной. А к приходу гостя дорогого принято было готовиться со всем тщанием, приводить все в лад. Оттого и гнали от селищ злых духов, топили или предавали очистительному огню соломенные подобия Марены. Сказывают, так дело было…
Полюбилась могучему Перуну красавица Леля. И не знавала земля еще таких буйных гроз, такого отчаянного цветения, радовались люди, веселились светлые боги, чуя свадьбу близкую. Хаживает Леля по садам-огородам, рукою ласковою плодов касается, а вослед ней бог грозы поспешает, дождями теплыми да молниями животворными сыпет. Совсем было и сладилось все у них, уж и Дажьбог ясноликий, братец Перуна, пошел в сваты к Матери всещедрой Ладе, что плодородию покровительствует да любовь оберегает. Да только беда-горе случилось. Углядел раз Велес, Скотий бог, красу Лелину, обернулся молодцем пригожим, да принялся манить девку, да уговаривать, чтобы с ним шла, сулил дары богатые. Да только не пошла с немилым богиня Весны, отмолвила грозно. Разгневался Змей, Скотий бог, безлепие сотворил, схватил Лелю, и против воли унес ее, уволок в свои пещеры. Хватились девки, да поздно было, и следу не сыскать, куда сгинула. Матерь Лада горьки слезы утирает, все живое тоскует с нею вместе. Запечалился, закручинился могучий бог Грозы. И обещался Дажьбог брату своему Перуну сыскать милую его. Взнуздал ясноликий бог своих коней белых, да и покатил по небу, зорко глядя да выспрашивая, не видал ли кто Лели-Весны, и сыскались духи добрые, научили, надоумили, где Лелю искать надобно. Сошло Солнце в змеевы пещеры темные, да обратно выбраться уж не могло. Кинулся змей на брата Перунова, не по-честному удар нанес, Мораной подученный, пленил Сварожича, холодом мертвенным заковал.
Стал над миром мрак сгущаться, черный, непроглядный. Окутал землю он покровом тяжким, померкло все, темнота наступила, какой прежде и в самые непогожие ночи не знавали. Понял Перун, что и любимой лишился, и брата потерял. Заплакали тучи грозовые, сочувствуя горю его, озарили землю всполохи молний. Но без Солнца, жизнь и тепло дарящего, не смогли прогнать они темень лютую. Еще больше опечалилось все, убралось отец-небо от горя в одежды черное, а мать-земля скорбные рубахи надела, да не сама – помогли ей, Морена с холодом обрядили ее так. Вместо Солнца жаркого, светил брат его званый, Месяц светлый. Да хоть и светил он со тщанием великим, а никого согреть не мог. Заместо теплых ветров хозяйничали, сновали по земле вихри злые ледяные. Переливался тоскливый волчий вой, таилось по норам да дуплам зверье лесное. Бесновались в отчаянии хранители лесные, что помочь ничем не могли домашним своим Лешие, боровые, лесовые, ломали дерева сухие, жаловались да плакались голосами разными, а потом затихали один за другим, в дрему долгую недобрую погружаясь. Улетали в страны невиданные птичьи стаи, напоследок кружили долго над местами родными, криком кричали, прощались. А те пичуги, что остаться вздумали, голоса подавать не смели, жались ближе к жилью человечьему. Стенали горестно Полевики да Луговики, оплакивали гибель каждой своей травинки, каждого листка. Вещицы лишь себя вольготно чуяли, дурные вести по дворам, лесам да полям разнося, горести раздувая. Не играла рыба на плесах, не затевали танцев своих русальные девы, не проказничали ичетики (мелкие водяные злые духи), затаились в глубоких омутах Омутники. Схоронились на дне озер Водяники да Водовики, запрятались под трясинными корчами Болотники с Багниками. Замедляли свой бег говорливые ручейки, цепенели быстротечные реки, стенали озера – сжимал их мороз невиданный в своих объятьях, укутывал, пеленал ледяными одеялами, ни двинуться, ни вздохнуть. Горючие слезы проливали тучи, и оседали дожди спорые снежной пылью на землю-матушку, кутали ее, согреть пытались. Замел снег все пути-дороги, засыпал русла речные, сровнял тропы лесные, согнул дерева непокорные. Разгулялись Метелицы да Вьюжницы с Позвиздом (свирепый бог непогод и бурь) по просторам белым, закружились в своих танцах, ослепляя путников случайных поземками, оглушая хохотом, погружая в сон непробудный поцелуем ледяным.
Одолели людей несчастья и горести, холодно да голодно стало. Ходила по заснеженной земле Морена, усмехалась радостно, видя как хоронится все живое. Повадились с Белой Девкой служки-подружки гулянья свои творить. Захаживали на людские подворья Моровая Дева, крутились подле людей Знобея, Гнетея, Ломея, Трясея, Корчея, Огнея, Сухея, норовила прошмыгнуть каждую щелочку Невея (мертвящая) с сестрами своими, крылатыми Лихорадками. Взялись люди в отчаяние Морене жертвы приносить, чтоб умилостивить пекли ей коровушек из хлеба (Короваи). Выносили за порог горшки с киселем сладким, зазывали Мороз: «Не серчай, батюшка Мороз, приходи кисель кушать!» И вроде оступался Мороз ненадолго, не пек холодом злым крепко.
А Перун тем временем рыскал по свету в поисках брата и нареченной своей, рассыпал по небу золотые стрелы свои. И дознался-таки, ринулся к пещерам змеевым, вызволять Солнце с Весною из неволи немилой. Сошелся в поединке нешуточном Перун со Змеем, разит Скотьего бога секирой златой. А тот в ответ язвит бога грозы зубьями ядовитыми, грозиться заполонить громовержца, как прежде ясноликого Сварожича. Потемнел от гнева лик Перуна, а Змей будто и не видя того, похваляться принялся как угождал Леле-Весне. Нахмурил брови черные повелитель громы, сверкнул очами грозно и ударил синей молнией, лишил Змея его оружия. Расхохотался Перун, и смех его покатился по всему поднебесью. Заметался Змей, не зная чем уязвить бога могучего. Трижды три раза гремел неистовый гром, без счету молний сорвалось с золотой секиры. Запросил пощады Змей, юркнул в свои пещеры, укрылся там. Бросился следом было Перун, да опомнился: не Змея карать надобно, а Дажьбога да Лелю выручать из полона ледяного. Разыскал их Перун, высадил двери темницы каменной, разбил оковы, что брата удерживали, слезы Лелины утешил, вывел из пещер змеевых на свет белый.
По небу тем временем плыли тучи грозовые, резали черноту всполохи молний. Робко, а затем все смелее зачинали свои песни ручьи, тяжелели, оседали снежные сугробы, с натужным стоном да гулом разбивали реки ледовые покровы свои. Гремел да разбивался лед. Перепугались люди грохота да шума многоголосого, выбегали из домов. Вдыхали забытые запахи матери-земли, что голову кружили не хуже доброй наливки, слышали гром да громыхание ломающегося льда, улавливали песню капели. Догадались люди о победе, что одержал Перун, принялись радоваться да славить бога могучего. А тут кони белоснежные высекли искру золотые копытами своими, и вынесли на небо Дажьбога ясноликого. Засияло над Матерью Землей прекрасное Солнце, разогнала темень страшную, победило холод. Посветлело Небо, заплакало от счастья, омыло Землю слезами животворными чистыми. Возрадовались все прочие боги светлые, и зажглись три дуги яркие семицветные. А следом за Солнцем поспешала красавица Леля. Босоногая ступал она и почерневшие залежи снеговые оборачивались в ручейки звонкоголосые, крошились заледи на озерах, освобождались воды говорливые, оживали поля, луга да леса, глотнув тепла да света живительного. Выходили из своих сховищ птица да зверь лесной, недоверчиво, с опаскою, а убедившись, что не примерещилось, принимались бегать да славить по-своему богов светлых. Пробуждались ото дремы недоброй духи лесные, шальные от радости выбегали на полны. Выплывали из омутов глубоких духи водные, плескались радостно. Откуда ни возьмись, появились лебеди да гуси, звонкой трелью залились жаворонки. Все живое плясало да пело, как умело прославляло вновь обретенные свет, тепло, весну, саму жизнь.
На радостях Солнце растопило извечные льды даже на краю Земли, где ютились души ушедших, избавило их мучительного мороза. И повелось, что в память об этом, что ни год жгут люди костры большие, зажигая их от огня нового, скверны не знавшего, чтобы душам ушедших родичей теплее стало. А в благодарность за огонь, души родичей, что за гранью живут и будущее зрить могут, советом в час трудный подмогнут.
Сколько раз с той памятной битвы Перуна со Змеем Смерть и холод норовили Землю под властью свою забрать, да все живое сгубить, но люди всякий раз помогали Перуну, Солнцу да Весне одолеть силы злые. Собираются гуртом, да и сжигают на Огне новом полено-багняк корявое, что обликом змея летучего напоминает. Пепел от огня того с водою ключевою смешивают и живности домашней напиться вволю дают, чтобы скот водился лучше. С песнями да шутками, потешками да прибаутками ладят из соломы летошней да прутьев изогнутых пугало, обряжают его, да Мореной обзывают, а затем воздвигают на костер большой, или в реку повергают. Сходится стар и млад в поле чистое с дарами, и принимаются звать-зазывать Весну красную да Солнышко ясное. И приходит Леля, и становятся дни ночей длиннее, и лядины (земли) оживают, и птицы голоса подают, и зверь теплу радуется. Вскоре наступает и праздник великий, дня дорого, когда Мать Лада сменяет Лелю в заботах земных, а Солнце заново правит свадьбу с подругой своею милою Зарею ясною.
От века повелось так и доныне следует, сменяются времена в году солнечном. Разъезжает на колеснице своей могучий Перун, и как выйдет на свет белый из пещер своих Змей, Скотий бог, так и разит его Сварожич молниями из золотой секиры своей. Радуется все живое вместе с Лелей-красой каждому дню новому, радостному да светлому. Щедро одаривает и род человечий, и род звериный Мать Лада, славно смотрит она, чтобы все в довольстве были. В свою пору распевает метельные песни Зима, кружит с вихрем снежным, кто кого перепляшет. Да только нынче-то пора зимняя не в пример мягче да добрее, и не приводит она с собою столько печалей да горестей, как некогда. Говорят, после ночи на изломе зимы, когда Солнце на лето поворачивает, и огонь, скверны не знающий, зажигают, людям у огня того все грехи да прегрешенья прощаются, и сгорают они, уходят с годом минувшим… Рассказывают так, а неведомо: правда то али побасенка.
Немало на начало Весны приходится ритуалов обрядовых, в которых «день первый» определяет, каким год следующий будет. Поверье такое есть, что на первый день весновой встать надо раненько, до свету, да за работу приниматься, что бы весь год не лености не знать и благолепие всякое было. А на проводы зимы надобно было есть от пуза, чтобы год сытым был.
Перво-наперво следовало землю разбудить. Согласно старинному поверью, с осени до весны земля «замкнута»: она «спит», «замерла». И оттого ее тревожить не стоит: ни пахать, ни сеять, ни капать, ни заборы строить, ни по иному как-либо беспокоить. По весне ранней что ни день ходили люди на лядины (земли, определенные под пахоту), смотрели, пробудилась ли земля. И как примечали, что отошла она от сна долгого, ладили угощенье да игрища веселые, славя землю-матушку и дары ей принося. А поутру принимались за работы. С землею разом оживали и корни у растений, ток живительный начинался, а птица и гады (змеи) из ирия (рай, место где по поверьям находят приют души ушедших, а птицы зиму проводят) возвращались.
На начало весны выпадают масленичные гулянья, с круглыми золотистыми блинами или хлебами, что выпекают умелые хозяйки похожими на солнце, с пусканием горящих колес под гору, с песнями да плясками особыми. В масленичные дни добрым делом было звать родню на семейные пированья. На масленые дни чествовали молодоженов, что обещались друг другу в прошедшем году. Молодым устраивали шуточные смотрины: подводили к столбам ворот и тем надобно было поцеловаться, чтоб отпустили. А бывало шутки ради, снегом осыпали. Веселой забавой было, когда молодых катали по всему селищу на санях. За катание такое возивших надобно отблагодарить хорошо, ведь за плохое угощенье могли тут же и на бороне прокатить, тогда и стыда не оберешься. Пуще молодоженов доставалось неженатым парням, да немужним девкам. Шутники норовили привязать парню ленту пеструю, девичью, а девку чуркой деревянной украсить и отступались, лишь когда от них откупались щедро деньгами или угощеньями. Были такие приметы, коли весело погуляешь на масленой неделе, скот вестись хорошо станет. А ежели высоко в пляске подпрыгнуть, то и лен ввысь ладно потянется.
Масленичные гуляния заканчивались проводами Масленицы. Через все селище проносят на шесте, а то провозят на колесе чучело соломенное. Несут-везут до речки быстрой, или до огня жаркого, или до поля чистого. И уж там расправляются с ней честь по чести. А бывает, что заместо чучела девку али женщину одевают нарядно да празднично, или смеха ради рядится в рванье весельчак какой-нить и того с «почестями» да скоморошничанием вывозят за селище и ссаживают, а то и вываливают наземь. Провожают масленицу да за пированье честное принимаются. Но так позднее делали, а исконно прадеды заповедали соблюдать иной обычай.
Не Масленицей развеселой или Мясопустом потешным называли чучело соломенное, а Мареной грозной. Облекали то чучело в рубаху последнего умершего в селе человека, и подпоясывали его поясом последней вышедшей замуж девки. И олицетворяло оно собой и смерть страшную, и холод зимний, и оберег от них. Оттого били палками, вешали на древо, закапывали в землю, на части разрывали, сжигали, топили то чучело. Верили крепко, что сгубив соломенную Марену, люди уберегут селище от наводнений и пожаров, оградят от смерти, ускорят приход лета, предрекут добрый урожай, а девушкам напророчат скорое замужество. По обычаю Маренино чучело следовало девушкам сооружать, да с пенями и носить. Но бывало, что и парни из веток да прутьев Смертяка мастерили, или принимались состязаться с девками в песнях-плясках.
Уничтожив чучело, бежать нужно было домой со всех ног, не оглядываясь и не останавливаясь. Верили, что кто со Смертью ходил и последним воротится, оглянется или хуже того упадет, в году нынешним или сам умрет, или кого из родных схоронит. После изгнания Смерти надлежало внести в селище веток зеленых, знак наступающей весны, жизни, здоровья и счастья.
Повсюду за селищами, от реки подальше – Водяники издавна с Огневиками не ладили – общеселищенские огни горели великие. Возжигали их Солнцу помогая с холодом смертным, и бросали в них люди старые лапти да бороны, бочки да дерюги. Собирали их дети по всем домам, а иногда горели в огне и нарочно скраденные обветшавшие вещи.
Она сама подписала грязный донос на судьбу и душу, поставила две буквы имени под чудовищным откровением. О ней теперь все известно. Если на это клеймо когда-нибудь взглянет женщина (от этой мысли Клотильду передернуло), она узнает главную тайну своей предшественницы: она, герцогиня Ангулемская, потерпела сокрушительное поражение. Коснувшись этих загрубевших букв рукой, неведомая женщина презрительно усмехнется. Как ничтожна должна быть та любовница, что утверждает свою власть над мужчиной каленым железом!
***
Они всегда уходят на рассвете. Рассвет – известный вор. Он подкрадывается, проникает в окно и крадет. Я остаюсь один. Мадлен, мой новорожденный сын, отец Мартин. Все они ушли на рассвете. Первый утренний час разлучил меня с дочерью. С рассветом исчезла Жанет. Я даже не задаюсь вопросом, так ли это. Я знаю. Я один в своей темнице. Ее нет. Слева от меня – бледный прямоугольник окна, справа – темная пасть камина. А между ними одинокий узник. Я даже не уверен, была ли она здесь. Возможно, это был только сон. Яркий, сладостный, дарованный как утешение.
Боги время от времени все же исполняют желания смертных – посылают им сны. В эту ночь их выбор пал на меня.
Я не хочу просыпаться. Пусть рассудок бдит, но я жмурюсь и даже прижимаю к глазам кулаки. Если я и дальше останусь в неподвижности и темноте, сознание отступит, я растворюсь, и черный поток унесет меня к желанным берегам. Обратно я не вернусь, останусь там навсегда. Не будет больше ужаса пробуждения.
Но рассудок настойчив. Он швыряет в застоявшуюся воду камешки мыслей, поднимая со дна сверкающие пузырьки. Я вижу на дне жемчуг и тянусь за ним. Мои воспоминания. Я и хотел бы вновь заснуть, но эти воспоминания так упоительно сладостны, так желанны, что я не в силах преодолеть соблазн.
Она была здесь. Постель остыла, но еще хранит ее запах, а на подушке – длинный рыжий волос. Золотая извилистая тропка. Путь сквозь белую тишину. Я медленно веду пальцем от начала волоска к его корню. И наоборот. На шелковой поверхности – пологая впадина от ее головы, а вот эта, поглубже и меньше размером, – от ее локтя. Она опиралась на локоть, когда смотрела на меня. А я в это время изо всех сил боролся с дремотой. Я не желал уступать. Но Жанет каким-то волшебным образом, заклинанием или лаской, подтолкнула меня в объятия Морфея. Она хотела, чтобы я уснул. Близился рассвет, час разлуки. Оставаться дольше было опасно, она должна была уйти. Покинуть меня. И она не хотела прощаться. Чтобы не давать обещаний и не ждать моих. Она избавила меня от бремени надежды, от последних слов. Я потерял ее, но это случилось до рассвета, во сне. Я не видел ее исчезающей во мраке, не слышал удаляющихся шагов. Она просто исчезла. Превратилась в сон. В сон, который остается в теле блаженной истомой и живет в нем еще много часов, даруя тихую потаенную радость. Я сытый, довольный, и вид у меня, вероятно, до крайности глупый. Я узник, проснувшийся счастливым. Счастливый узник. Оксиморон.
В гостиной кто-то осторожно ходит. Перекладывает предметы, постукивает. Предположение невероятно, но все же это первое, что приходит мне в голову, – Жанет! Это она! В гостиной часть ее одежды. Кажется, она жаловалась, что потеряла чулки. Я был так напорист, что едва не сорвал с них подвязки. Она затем нашла одну из них на хоботе подзорной трубы. Как же она смеялась!
Или нет… Дело не в одежде. Она проголодалась. У меня же ничего не было, кроме рождественского пирога, к тому же он оказался таким сладким, так щедро пропитан цветочной патокой, что, проглотив по куску, мы едва разлепили зубы. Жанет, деликатно отломив краешек, ознакомилась с медовым вкусом и воскликнула, что такому медоточивому созданию самое место при дворе. Окрестив кулинарное чудо «мадам Гатó», Жанет устроила церемонию представления.
Я был в Лувре только один раз и не был удостоен беседой ни с одной из высокопоставленных особ. Но Жанет, несмотря на постигшее ее матримониальное несчастье, успела коротко повидаться со всеми, начиная с королевы-матери и заканчивая канцлером Сегье. И с каждого успела сделать забавный, дружелюбный шарж, который тут же мне предъявила. Под мадам Гатó, ничуть не смущаясь, Жанет подвела саму себя, обыгрывая даже отсутствующий кусок смехотворным сожалением по поводу утраченной девственности. Золотистая вдовушка прибыла ко двору и начала победоносное шествие. Королевскую семью сыграли все те же мудрецы, Дева Мария – в роли королевы-матери, а достопочтенный Иосиф примерил кардинальскую мантию. За неимением ничего объемного, чтобы укутать праведника, Жанет повязала ему на шею свою розовую подвязку. Когда Жанет с самым невозмутимым лицом начала цитировать кардинала, умолявшего о прощении за свою связь с мадам д’Эгильон, я уже не мог удержаться от смеха. Жанет искренне недоумевала. С чего такое веселье? Речь идет о самых знатная особах королевства! Откуда это непростительное легкомыслие?
Пожав плечами, Жанет вернулась к представлению. За королевой-матерью явился Гастон Орлеанский, Сезар де Вандом, королева Анна и даже герцогиня де Шеврез, в которую перево- плотился бедняга Валтасар. Жанет повязала вокруг деревянной талии кружевную салфетку. Эта сладкоголосая дама, посетовав на разлуку с прекрасным графом Холландом, направилась ко мне и стала недвусмысленно оказывать моему колену знаки внимания. Первые попытки выходили не столь уж изящно, реверансы сопровождались подергиванием, но очень скоро Жанет освоилась со своей подопечной, и кукла, уже плавно покачивая бедрами, приближалась ко мне. Крошечные ладошки заскользили вверх по бедру. Поддерживая игру, я всячески изображал смущение.
Жанет произносила фразы с томным придыханием, подражая говору великосветских дам. Когда приставания импровизированной кокетки стали уж чрезмерно настойчивыми, а ласки – смелыми, мне пришлось мягко отстранить соблазнительницу и поведать о тайной страсти к… мадам Гатó.
– Ах, вы разбиваете мне сердце!
Деревянные ручки и ножки дробно застучали. Марионетка, совершив пируэт, упала в обморок, а у меня едва слезы из глаз не брызнули от смеха.
– Так вы предпочитаете провинциальных толстушек?! – возопила Жанет. – Вы не только бесчувственный, у вас и вкус дурной.
– Увы, – подтвердил я, давясь от хохота.
А Жанет безжалостно продолжала интермедию. Голос ее то старчески скрипел, то заговощицки стелился, брови ползли то вверх, то вниз, щеки раздувались. Она то взмахивала руками, то упирала их в боки; скуксившись по-королевски и даже пожелтев лицом, она меланхолично шептала: «Скучно, сударь, скучно. Давайте поскучаем вместе». Единственная, кого она не упомянула, была ее сестра, герцогиня Ангулемская. Совершенно не сговариваясь, на эти несколько коротких часов мы притворились, что ее нет. Наше крошечное игровое поле обособилось от всех глаз и ушей вселенной. Будто пустились в плавание на невидимой лодке по- перек всех стремнин и течений, потеряв из виду наши берега. Островное государство без прошлого и будущего. Только здесь и сейчас. И только мы, существующие в настоящем, изгнавшие воспоминания и надежды.
Наконец Жанет исчерпала запас подслушанных фраз и забавных жестов. Она устала, а лицо стало заботливо-серьезным. Она смотрела на меня. С моих губ сорвался странный, неуместный вопрос:
– Почему вы делаете это?
– Что именно?
– Вот это… все это.
Жанет смотрела на меня с видом добродушного, терпеливого
учителя, которому не слишком сообразительный ученик должен дать правильный ответ. Тем более что ответ этот лежит на поверхности.
– Потому что ты прекрасен, когда смеешься. И мне нравится на тебя смотреть.
И снова эта мучительная неловкость. Нет, это неправда, она не может любить меня! Недостоин. Но Жанет не позволила мне предаваться самоотрицанию. Она страстно и горячо дохнула мне в ухо:
– Вы кое-что должны мне, сударь… Вы у меня в долгу, и я желаю этот долг получить.
– Я совершенно к вашим услугам.
– Ах, вы, мужчины, всегда так скоры на обещания и так непостоянны.
Она вновь шутила и поддразнивала. Так было легче, это напоминало игру, детский поединок. Я желал укрыться за этой мерцающей шелухой и слушать шутовские бубенчики вместо гудящих колоколов.
– Тогда испытайте меня. Позвольте мне служить вам.
– Только не здесь! – Жанет предостерегающе подняла палец. – Довольно с меня синяков и треснувших ребер. Моя нежная плоть требует достойного обращения.
Тут я заколебался, как тогда с Марией. Я не хотел, чтобы Жанет касалась моей оскверненной постели. В ней совершалось нечто грязное, темное, превосходящее сам грех. Самая дешевая уличная девка должна была бы плюнуть в негодовании, предложи я ей разделить со мной это ложе. Там я проводил долгие ночи в отчаянных, безрадостных думах, мучился от приступов гемикрании, терзался виной; под этим разрисованным потолком я предвкушал и лелеял убийство; во тьме, нависающей как свод, прятал свой стыд.
Когда я переступил порог спальни, я внезапно ощутил дуновение холода, будто распахнулась дверь, ведущая в подземелье. За ней сырость и страх. Но Жанет решительно шагнула вперед. Она прихватила пятирукий канделябр и водрузила его у изголовья. Похоже, она догадалась, что происходит. Она видела меня здесь жалким, страдающим от головной боли, я был похож на ту брошенную в угол марионетку. Не слишком бодрящее воспоминание для мужчины, в чью спальню входит женщина. Почти позорное разоблачение.
Но Жанет раздумывала недолго. Чего же ты ждешь? – говорили ее насмешливые глаза. Кровать как кровать, вполне пригодная. Если плаху перевернуть кровавой стороной вниз, она превратится в безобидный чурбан. Это всего лишь предмет, а качество и воля приходят к предметам от людей. Это я наделил все эти предметы памятью, я сделал из них хранилище горечи. А на деле все эти предметы невинны. Жанет легко обратила их в свою веру. Демоны ее не пугали. Тень сестры, обернувшись смехотворным пугалом, скрыла голову под кружевным чулком.
Ее босая ножка выглядывала из-под вороха юбок. Она пошевелила пальчиками и оттопырила мизинец. Я все еще пребывал под властью темных чар, но заклятье уже слабело. Я не мог оторвать свой взгляд от ее тонкой щиколотки, а Жанет, с мастерством охотника, расставляющего силки, в изящном повороте сверкнула икрами. Она как бы устраивалась поудобней, сползая по изголовью вниз. Вот-вот должны были обнажиться ее колени. У меня в горле пересохло. Она меня не совращала, она давала мне силы преодолеть страх, манила за собой из темной обители безысходности. Она подписывала вольную моим чувствам, моим желаниям и безумствам, выводила ее огромными огненными письменами, разрушала каменную кладку отчаяния волшебным молотом, который уже колотил мне в виски. Наконец она призывно протянула руку. И я решился. Но действовал уже расчетливей и разумней. Желал испить каждую минуту мелкими, затяжными глотками. Чтобы она, эта минута, обратилась в вечность, искрилась и дробилась, сыпалась, как звезды в августовскую ночь, звенела, как полуденный жар. Я желал остановить время и прожить отпущенные часы, замедлившись и раскинувшись от начала и до конца времен. Заполниться, погрузиться в каждую минуту и встречать, как событие, каждый вздох и каждый взмах ресниц. Я желал бы стать вечным, покорным пленником этих минут и самой обладательницы времени.
Пусть бы она владела мной вечно!
Я впустил бы ее в самые мысли и соединился с ней, слился, как музыкант сливается с музыкой.
Тот же взлет, тот же трепет, тот же отзыв тела и тихий стон.
Она позволила мне распутать шнурки корсета и сорвать обманчивую завесу кружев. Позволила собой любоваться, без жеманства, без ложной стыдливости, без нарочитой блудливой дерзости, а с благородным спокойствием. Вдохновение и воля Господа. Боясь ее смутить, я сделал было попытку задуть свечи, но Жанет меня остановила. Она пребывала в полном согласии со своим желанием и своей природой и не находила ничего предосудительного в любопытстве мужчины. А я хотел смотреть. Следовать за плавной линией плеча, до перекрестка, где одна тропинка уходила вниз до локтя, а другая взбиралась по белому холму до розового соска. Затем мой взгляд скатывался в неглубокую ложбинку, чтобы взлететь на другой холмик с тем же затвердевшим наконечником и продолжить путешествие по другой руке, расслабленной и брошенной ладонью вверх. Ее полусогнутые пальцы оказывались в соблазнительной близости от другой линии, уходящей от шелковистого бедра к колену, а от- туда снова вверх, к животу. Жанет держала колено полусогнутым, и дальше я уже скатился по внутренней поверхности бедра, туда, где линии сходились и смыкались.
«Округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника; живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями».
Тени ревниво двигались и касались ее. Я сам, жаждущий занять их место, потянул было сорочку за рукав, но вдруг осекся. Как же мое плечо? Она увидит! Я чуть было не бросился прочь. Но Жанет, заметив неловкость, приподнялась и быстро сказала:
– Я знаю.
Ладонь ее накрыла то место, где под батистом пряталось клеймо. – Не стыдись. Это не твоя вина и не твой позор. Это вина тех,
кто тебя изувечил.
Но она опоздала. Я вспомнил и разрушил волшебство. Сквозь
рухнувшие стены ко мне немедленно ринулись демоны. Они полезли из всех щелей, как потревоженные пауки, простирая к добыче липкие лапы. «Ты наш!» – шелестели они. Их голоса перемежались глухим стуком и стонами, скрипом деревянного блока и звоном цепей. «Ты тот, кто ты есть. Проклятый, меченый, прелюбодей и убийца. Ты червь, жалкий и грязный, живущий из милости, прозябающий в позоре. Ты рожден во грехе и сам его носитель. Ничтожный, недостойный раб. Как смеешь ты отрывать глаза свои от земли и обращать их к небу? Как смеешь ты надеждой своей тревожить звезды? Опусти глаза свои в подобающем смирении, стань на колени и молитвой раскаяния искупи вину свою». И я готов был это сделать. Даже отступил на шаг, и колени стали слабеть. Как же я посмел? Я, грошовая принадлежность, кухонная утварь с монограммой владельца, решился мечтать о счастье? Как допустил этот упоительный соблазн в свое сердце?
Мне нет прощения. Я заслуживаю самой жестокой кары, кровавых рубцов и содранной кожи. И глаз лишиться за то, что все еще смотрю на нее. И разума за недозволенные мысли. Самой жизни!
Я, видимо, так переменился в лице, что Жанет встревожилась. Она быстро приподнялась и ловко, как кошка, ухватила меня за рукав.
– Что с тобой? Что? – торопливо спрашивала она, заглядывая мне в лицо. – Чего ты боишься?
Она оглядывалась вокруг, как будто искала тех самых корчащихся, кривляющихся демонов. Шикнуть на них и резким словом загнать обратно в темную нору.
– О чем ты подумал? Ты вспомнил? Я знаю, что вспомнил. Оглянулся назад, и тебе стало страшно. Не смотри туда, не надо. Ты достоин того, чтобы смотреть прямо на меня, тебе нечего стыдиться и не в чем передо мной оправдываться.
– Я… я безродный, и я – вещь… На мне это тавро, будто я скот на ярмарке. Как я могу… как смею… Вы не должны были сюда приходить, к такому как я. Я хуже каторжника, хуже последнего вора. Меня, как животное, держат в этом загоне. Я отличаюсь только тем, что наделен речью, и внешне схож с человеком. Хозяйку это забавляет. А в действительности я…
– …весьма привлекательный молодой мужчина, – с улыбкой договорила Жанет. – И как женщина я могу это подтвердить. А все прочее, что ты только что к этому титулу добавил, – не более чем плод твоего воображения. Какой причудливый вздор! Ты живой, теплый, желанный. Поверь мне, я не питаю никаких иллюзий по поводу твоего происхождения и твоего положения здесь, в этом замке. Я пришла сюда осознанно, не к тому, что ты обозначил словами, а к тому, что имеет столь прекрасное телесное воплощение. Я пришла к очаровательному молодому человеку из плоти и крови. И, кроме этого молодого человека, я здесь больше никого не вижу. Я подразумеваю всех тех, кого ты только что перечислил. Их на самом деле нет, но я вижу тебя. Я могу тебя коснуться, могу поцеловать. А все прочее – только выдумка. Есть только то, что реально, что соответствует замыслу Бога, а людские домыслы, законы, догмы – все это плод тщеславия. Люди слишком увлекаются, давая всему имена. Даже заменили этими именами сами предметы. Не дай им себя обмануть. Смотри на меня. Смотри. Кто перед тобой?
– Жанет д‘Анжу.
Она покачала головой.
– Нет, забудь про имя. Забудь все. Не вспоминай о моем отце
и о крови, текущей в моих жилах. Господь создал тебя несколько минут назад и не дал тебе ни слов, ни воспоминаний. Кого ты видишь?
– Женщину.
Жанет радостно кивнула.
– Именно! Ты видишь женщину. Забудь, вычеркни имя, заставь
свой разум молчать и смотри только на меня. На ту, которая перед тобой. Безымянную. Есть только я. Мои глаза, моя кожа, моя грудь, мое лоно. У всего этого нет имени. Имя – это дар людей, их знак. Люди привыкли все делить и называть, их разум полон противоречий и потому слишком слаб, чтобы постичь величие замысла. А замысел Господа нашего велик и неделим, он возвышается над их суетностью. Этот замысел и есть то, что на самом деле существует, то, что на самом деле высится по другую сторону людского тщеславия. Этот замысел не изменить, не нарушить его пропорций и качеств, как его ни называй. Я прежде всего женщина, под этими многослойными, шуршащими одеждами из имен и предрассудков. А ты за всеми своими страхами, именами, которые сам себе выбрал, прежде всего мужчина. Смотри, смотри на меня. Что ты видишь? Не поддавайся своим страхам, не слушай разум, забудь все, что он тебе нашептывает, следуй за своими чувствами.
Тени скользили по ней, подобно призрачным одеждам. В пламе- ни свечей ее тело распалось на золотистые пятна, свидетельства ее солнечного могущества. Тени играли, двигались, дразнили меня.
– Единственное, что на самом деле важно, – это твой выбор. Все остальное не играет роли, все прах, невесомый пепел. Для меня есть ты, тот, кого я вижу перед собой, тот, кого желаю. И все сказанное до меня, озвученное, взвешенное другими, не существует, это вода, ушедшая в песок, истаявшее пламя. Я сделала свой выбор в полном сознании, не оглядываясь на словесную шелуху, на обрывки пустых, ничего не значащих фраз, этих ущербных детей тщеславия. Я выбираю то, что существует, настоящее, осознанное и познаваемое, а не пустое и выцветшее. А теперь выбор должен сделать ты. Выбирай. Я или тайные происки твоего ума, страх моей сестры и ее неоправданная жестокость. Что существует на самом деле?
Я сделал к ней шаг, и Жанет обняла меня обеими руками, при- жалась щекой к моей груди. Да, она и есть настоящая. Я чувствую ее, ее волнующее тело и безумно ее желаю.
– В первый день творения, когда Бог создал рай, еще не было слов. Ум еще не отяготил себя их множеством. Самолюбие и гордыня еще не проснулись, не сотворили себя ярких одежд и не оглушили нас своими песнями. Люди были свободными, в святом божественном неведении. Мужчина и женщина. Закрой глаза и вернись в ту первозданную тишину, на дикий остров желаний. Иди за своими чувствами, доверься им. Оставь слова. Они ничего не значат. Чувствуешь, как я касаюсь тебя, как скользит моя рука, как настойчива и беспринципна моя ладонь? Прими эту нежность, позволь ей завладеть тобой, пусть она разрастается и заполнит тебя всего. Пусть изгонит твои страхи. Слушай самого себя, свое сердца, свое тело. Только ты здесь важен, только ты решаешь.
Я обратил свой взгляд на страх, и мрак стал рассеиваться, стал уползать, как стелющийся дым. Я следовал подобно охотнику по следу зверя, подобно кладоискателю по золотоносной жиле. Вот еще один ослепительный знак, указатель… Ее прикосновение, ее дыхание… То, что есть сейчас, именно то, что я испытываю, познаю, от чего кровь закипает в жилах, и нервы звенят как струны, есть настоящее. Полнота и сгущение жизни. Жанет касалась меня: то осторожно, почти жалеючи, то властно и дерзко, как распаленная нимфа. Она уводила меня все дальше, а я бессилен был возражать. Я жаждал этого плена, хотел вечной неволи. Чтобы чувствовать ее, прильнувшую ко мне, пылающую, нетерпеливую; чтобы это длилось до самой последней минуты, до самой последней из смертей. Но затем меня настигла одна из них, самая милосердная, я помню только шепот Жанет, ее вздох, коснувшийся моих век, и растаявшее имя.
– Геро…
Я уснул, а она исчезла.
Бруклин, Нью-Йорк
30 апреля 2012 г.
С этим заказчиком Диане Годдард, можно сказать, повезло.
Во-первых, он не задавал лишних вопросов. Во-вторых, задаток от него, достаточно щедрый для первого раза, почти незамедлительно поступил на офшорный счет, который невозможно было отследить. И это влекло за собой «в-третьих». Она не давала ему номер счета.
Именно поэтому Годдард шла по давно не метенной дорожке к угловатому и старомодному зданию неподалеку от въезда в туннель Бруклин-Бэттери. Обычно она работала только с проверенными заказчиками, но сейчас… С реки дул ветер, нес газетные обрывки и прочий мусор, путал и без того спутанные волосы. Здание возвышалось над ней с издевательским спокойствием, надпись на фасаде «Департамент мостов и туннелей» казалась еще одной тщательно выверенной ноткой в этой симфонии.
Она подошла к двери, и та, как по команде, открылась. Это было ожидаемо и банально, поэтому Годдард даже удивилась, когда увидела в дверном проеме человека. Казалось очевидным, что заказчик продолжит глупую мистификацию и за дверью никого не окажется. Но нет.
— Мисс Годдард, — сказал скучного вида мужчина, какой-то белесый — светлые брови, бесцветно-серые волосы, тусклые глаза, весь словно пылью припавший, — в черном костюме и галстуке. — Следуйте за мной.
В сверхскоростном лифте у Годдард заложило уши; ее спутник молча протянул ей леденец, но Годдард покачала головой. Хватит ей на сегодня унижений.
Лифт открылся прямо в небольшой зал для совещаний, стекло-хром-металл, все так же типично и банально, как и остальное. Круглый стол, несколько человек вокруг — в одинаковых черных костюмах, как у белесого… кроме одного, темнокожего и почему-то в дерюжном халате. Годдард остановила взгляд на нем, а он, словно почувствовав, поднял голову и посмотрел на нее.
К черту, он просто услышал лифт.
— А, мисс Годдард, — сказал он. — Вы кстати, моя дорогая. Подходите, садитесь. Короткое совещание, а после приступим к делу. Вы не против немного подождать?
О, хоть в чем-то этот человек профессионален. Банальная проверка, что из услышанного ею всплывет, где и как; Годдард наконец решила, что ее позвали не зря. Хотя задание наверняка тоже проверка, тоже какая-нибудь банальщина, а настоящее ждет ее впереди.
— Не против, — коротко ответила Годдард и села в неудобное яйцевидное кресло, стоявшее поодаль от стола.
На нее никто не обратил внимания — значит, действительно проверка.
— Ты уверен, что мы не сможем раскрыть нашему брату его истинную природу? — спросила женщина средних лет — немного странная, с желтушной кожей, темными близко посаженным глазами, и голова ее казалась непропорционально крупной. Женщина стояла возле кресла, опершись о спинку локтем, остальные сидели. Белесый устроился в кресле рядом с ней.
— Абсолютно, — ответил слишком юный для такого общества кудрявый парень, похожий на студента-отличника. Его пухлые и розовые губы двигались будто отдельно от лица — то было совершенно бесстрастным, а губы кривились, как две пиявки. — На его зов придет помощь, но совсем не та, на которую он рассчитывал. Это зафиксировано в паутине времени… Я прав?
— Да, мой дорогой Эс, еще как прав, — отозвался темнокожий.
Розовые пиявки губ на лице Эса — или это какой-то буквенный шифр вместо имени? — дернулись и замерли в кривой улыбке.
— К сожалению, Бета, эту ситуацию невозможно изменить. Мы можем только убрать фактор риска, и мы это сделаем.
— Но мы не можем рисковать нашими людьми, — сказал белесый мужчина.
— Мы и не будем.
— Эта цепь событий мне кажется слишком эфемерной, — сказала Бета, и в ее глазах блеснула вдруг явственная угроза. — Но твоему другу виднее, мы не станем спорить со специалистом.
Белесый сложил руки перед собой, словно в молитве.
— Но можно ведь просто атаковать его бункер, зачистить помещение, воспользоваться нейрализаторами…
— Нет! — возмутился Эс. — Это поставит под угрозу все будущее нашей организации! Даже само ее существование. Мы не можем привлекать ни штатных агентов, Омега, ни правительственных служащих.
— Хорошо, — Омега вдруг кивнул, словно и не спорил до сих пор. — Я должен был убедиться.
Они говорили друг с другом слишком по-книжному и формально. Годдард неожиданно для себя заинтересовалась этой компанией. Банальные прозвища в виде букв — греческих, словно это какой-то студенческий клуб с претензиями, а не серьезная организация, — и двое из четверых больше похожи на инопланетян, переодетых людьми. Нормальным казался только чернокожий тип в хламиде — но Годдард знала, что он-то и есть у них самый главный псих.
— Мне все равно кажется слишком сложным то, что ты задумал, — сказала Бета чернокожему.
— Пустое, — бросил он, и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги. — Это не сложно. Точная хирургия, микроскопический разрез, а скальпель уже здесь, с нами. Помнится, как-то раз, еще до того, как мы с вами познакомились, я вернулся из путешествия, а тут какой-то кошмар. Крематории, диктатура, вирус бессмертия… Пара столетий работы псу под хвост! Вот тогда было сложно, и то… В общем, пустяки. — Он довольно рассмеялся. — Достаточно найти единственно нужную точку приложения. Сейчас она у нас есть, и мы решим проблемы с разглашением и артефактами малой кровью.
— И в чем было дело? — спросил Омега.
— В смысле?
Годдард поерзала в кресле. Разговор постепенно превращался в тарабарщину, но она все равно слушала и запоминала. И пыталась понять. Разглашать содержание не обязательно, но она покажет себя с хорошей стороны, если продемонстрирует это знание заказчику.
— В чем было дело с крематориями и вирусом?
— О, ерунда, какая-то инопланетная субстанция, я не стал вникать… Достаточно было вернуться к истокам, устранить двоих организаторов и перекупить третьего. И кое-что запечатать.
Эс, который довольно долгое время сидел молча, повернул голову и посмотрел на Годдард пристально и внимательно. Годдард ответила ему таким же пристальным взглядом, и он неожиданно улыбнулся ей — одними уголками розовых губ.
— Хорошо, — сказала Бета. — Мы будем полагаться на твое экспертное решение.
Они ушли как-то слишком быстро: Годдард в какой-то момент поняла, что не заметила их отсутствия. Она захлопала глазами и мотнула головой, но в зале остались только она сама и чернокожий. Заказчик, как она и предполагала.
— Я знаю, мисс Годдард, что вы специализируетесь на решении проблем, — сказал он.
— Именно, — ответила она. — И не нужно было стирать мне память, чтобы я молчала. Это включено в изначальные условия контракта.
— Это не мое требование. — Чернокожий улыбнулся и мягко повел рукой. — Итак, к делу. Оно покажется вам, надеюсь, интересным. У нас есть проблема. Необходимо устранить одно нежелательное лицо.
Годдард едва не зевнула. Нельзя быть банальным в мелочах и интересным в главном — это правило никогда ее не подводило. Что ж, он платит, но есть кодекс.
— Я не занимаюсь убийствами, — вежливо улыбаясь, ответила она. — Вам стоило обратиться к киллеру, мистер Бертрам.
— Вы и имя мое знаете? — он улыбнулся и посмотрел на Годдард пристально — словно просветил рентгеном насквозь. — Приятно осознавать, что я в вас не ошибся. Но вот вы ошибаетесь. Я не сказал — убить, я сказал — устранить. Совершенно различная семантика, дорогая моя, и вы не могли не почувствовать разницы.
О, это просто. Годдард смерила чернокожего — Бертрама, чье имя значилось в числе собственников этого здания и еще в кое-каких списках — равнодушным взглядом. Пробное задание перед настоящим делом. Что ж, она сможет показать класс.
— Вы, мистер Бертрам, — сказала она, — уроженец Ки-Уэст, Флорида, отец — хронический алкоголик, безработный, мать — продавец кладбищенских услуг. Вам сорок семь лет, разведены дважды, детей нет, окончили Гарвард — за стипендию, которую получили за выдающиеся способности, приводов не имеете, но в юности подозревались в нелегальной торговле оружием. Оказываете спонсорскую помощь республиканской партии, владеете пакетами акций Дженерал Электрик и Эппл, это если не касаться мелочей. Мне коснуться?
Бертрам театрально вздохнул, и Годдард заочно возненавидела его за любовь к дешевым, показным эффектам.
— Я поражен вашими знаниями. Потрясающе. Вы буквально взяли меня с поличным.
Годдард не могла отделаться от мысли, что он просто-напросто издевается, но открывать более засекреченные данные о нем не стоило, что бы она ни говорила до того. Это была третья, самая тщательно скрываемая биография — и она наверняка была подлинной. Все признаки указывали на это.
— Назовите цель, — сказала наконец она.
— Вам говорит что-нибудь название «ГеоКомТекс»? — спросил Бертрам. — И имя — Генри ван Стаатен?
Годдард хмыкнула.
— Кто его не… — и осеклась.
Довольная улыбочка медленно выползла на лицо Бертрама и устроилась на нем поудобнее.
Задание оказалось куда интереснее, чем можно было подумать.
— Заметано, — ответила Годдард. — Но сумму придется удвоить.
Мутант, медленно, как подстреленный, повернулся к Маме, уставившись на нее злым немигающим взглядом.
— Да, я тебя проверяла, — невозмутимо кивнула Ратт. — От тебя слишком многое зависит, я не могу абы кому доверить своих людей.
На скулах Ящера заиграли желваки, глаза недобро сузились.
— Я в проверках не нуждаюсь.
— А ты не обижайся. Раз уж рвешься в лидеры, так будь лидером. Тебя еще и в походе наши на прочность проверят, да не один раз. На них ты так же зыркать станешь? Дорогу знаете только вы, наши дальше ущелья охотиться не ходят. Вот потому и проверяла, сомневаюсь, что передо мной воин, а не вспыльчивый мальчишка. Что ты драться умеешь, никто и не сомневается, а вот с людьми ладить — это отдельный вопрос.
— Вам всем пора разуть глаза, — сквозь зубы процедил Ящер. Злость клокотала в нем, как вода в перекипевшем котле. — Соблюдать договоры. Мы, помнится, договорились друг-другу доверять. А лидером поставили меня — вы. Я не напрашивался.
Женщина сердито пыхнула трубкой.
— Я, говоришь, поставила. А ты сам не больно-то возражал. Если так — то прямо сейчас и скажи, готов встать во главе колонны? Или мы назначим кого-то другого, здесь незаменимых нет. Для тебя в любом случае дело найдется.
Ящер развернулся уже всем корпусом, сложил руки на груди. Он чувствовал спиной, как напрягся Джес. Только бы опять «машину» не включил, вот это сейчас будет совсем лишнее!
— Другие желающие есть?
— А то! Вон, Рафа назначить можно. Круса тоже. Уж по карте-то найдем как-нибудь.
— Вот, значит, как. Можно-то можно, а сами-то они хотят?
— Будет надо — встанем! – хмуро высказался рыжий. Он уже стоял за спиной у Мамы в полный рост, давая понять, что в случае чего, в долгу не останется.
Ящер, игнорируя Рафа, подошел вплотную к столу, наклонился так, чтобы смотреть прямо в глаза главе общины. В его лицо тут же вцепились узкие черные буравчики. Женщина и не думала отводить взгляда.
— Мы выживаем каждый день, как умеем. Переселение — это огромный риск! Да кто ты такой, чтобы меня судить?
Она роняла слова тяжело и веско, в полной уверенности в своей правоте. Раф за ее плечом подался вперед, но был остановлен поднятием руки. Ящер не обратил на все это никакого внимания.
— Я тот, кто точно знает, чего хочет. Говорите, что я вас не понимаю? Да, не понимаю! Не хочу такое понимать. Ваши люди до сих пор, не смотря на все усилия, делятся на «мутантов» и «нормальных», потому что привыкли. Вместо того, чтобы учить детей читать, вы учите их стрелять, и после этого говорите, что хватит войны и нужно стоить новую жизнь? Я не выбирал быть главным, но и не испугаюсь вести людей за собой. Не из-за власти. Просто я жить хочу.
Глава общины снова пыхнула трубкой, выдохнув дым прямо в лицо Ящеру.
— Мы тут все жить хотим. Все! Не ты один такой. Да тебя не просто проверять, а перепроверять надо! Дело не только в доверии, мальчик. Чтобы вести за собой людей, нужно особое умение. Ты смог договориться с пацанами, но в тебе самом все еще живет обидчивый мальчишка. Поэтому экспедицию поведет Раф. А пойдешь ли ты под его началом, решать только тебе. Можешь и уйти, если захочешь. Я сказала.
— Проверяют и доверяют один раз, — Ящер уже почти шипел, вокруг него причудливо взвихрилось дымное облако, разогнанное системой подачи кислорода в экзоскелете. — Я сказал. Джес, пошли отсюда.
Ящер резко развернулся, и уже в дверях услышал:
— Ты, мальчик, жизни не знаешь. А жизнь жестокая. Пройдут годы перед тем, как люди начнут меняться. Не одно поколение родится, пока люди забудут, что такое война!..
Конец ее монолога заглушила закрывшаяся дверь.
***
После шумного и суетного коридора маленькая комната показалась особенно тихой. Столько было планов, и помочь в разгрузке уровня, и обсудить новобранцев — все крысе под хвост!
— Все эта старая перечница со своим упрямством. Так хорошо все шло! Нет, нужно было… проверить. Пусть своих проверяет, раз уж так нравится!
Мутант продолжал ворчать, больше для вида, Джес следовал позади неслышной тенью. Это сосредоточенное выражение лица Ящер давно научился отличать.
— Ну, что надумал?
Джес едва заметно вздохнул и как-то рассеянно пожал плечами.
— Пока ничего. Слишком много непонятных реакций с обеих сторон. Чем больше за вами наблюдаю, тем больше путаницы. Чем тебя так разозлила эта проверка?
— Чем-чем… Может, для них такое и нормально… ну не проверять же постоянно. Особенно, когда договорились доверять! Не по-человечески это все.
— А, может, как раз наоборот, очень по-человечески? Насколько я понял, Ратт здесь кто-то вроде генерала. Отбирает бойцов на ответственное задание. Перед этим всех проверяют на боеспособность, и личный состав, и технику. Обычное дело. Ты когда-нибудь командовал большим отрядом? Нес ответственность за личный состав?
— Такого не было, — тихо ответил мутант, и тут же упрямо добавил. — Но я здесь в своем праве. Сам слышал, они дальше округи не заходят. Мы-то издалека пришли, живые, целые. Значит, сдюжим. Если бы не эта…
— Мотивация Мамы Ратт мне как раз понятна. Она ведет себя, как высокоранговый офицер. А твоя мотивация не понятна. Ты почему-то очень переживаешь за отношение к себе других людей. Когда к тебе относятся не так, как ты ждешь. Очень эмоционально реагируешь.
— Возможно…
Ящер с облегченным вздохом раскрыл броню и с трудом заполз на кровать. Только растянувшись во весь рост, он смог немного расслабиться. В сон почти не клонило, но мутант чувствовал себя так, словно полдня разгружал ящики, причем, без экзоскелета. А Джес все не унимался:
— Так почему ты решил непременно быть главным?
Ящер едва удержался, чтобы досадливо не отмахнуться. Только собрался отдохнуть, и все вопросы-вопросы… Ну что ж, никто не говорил, что будет легко. Терпение. Только терпение.
— Статус и ранг мне не важны. Это будет чем-то вроде гарантии, что мы с тобой дойдем до места целыми, и по дороге нам не устроят еще одну проверку. Последнюю.
— Я буду поддерживать режим охраны.
— Вот это мудрое решение. Многовато было базаров о доверии, первый признак того, что не так все просто. Ты, пока мы здесь жили, хоть раз датчики отключал?
— Нет.
— Вот видишь?
— Пока не вижу.
— Сформулируй, как понимаешь доверие?
— Когда нет необходимости дополнительно отслеживать обстановку и собственные реакции.
— Вывод?
— На этой планете ты единственный человек, которому я могу доверять по-настоящему.
Ящер попытался улыбнуться, улыбка получилась кривой и усталой.
— Мне с тобой тоже спокойно. Хоть и сложно иногда.
Мутант положил руку на плечо напарника, не облаченная в металлическую рукавицу ладонь жадно впитала живое тепло. Это почему-то успокоило окончательно. Пока рядом Джесси, ничего плохого не случится.
— Все, давай-ка отдыхать. Вот теперь мне точно пора… в спящий режим. Собери-ка рюкзаки на всякий случай, вдруг придется экстренно драпать.
— Не придется. Дверь крепкая, я проверял.
Джес, как ни в чем не бывало, растянулся рядом на самодельной койке. Ящер снова вспомнил младшего брата, те мирные времена, когда они могли беззаботно валяться на кровати в детской и рассказывать друг-другу истории. Рассказывал, в основном, Ящер, к тому времени уже научившийся читать. Братишка слушал, открыв рот, а после начинал заваливать вопросами. Совсем как Джес.
— А хочешь… я тебе сказку расскажу?
Киборг, все этот время лежавший «по стойке смирно», повернул голову.
— Хочу. Мне еще никогда не рассказывали сказку.
— Тогда ложись нормально, а не так…
Джес перевернулся на живот, обняв заменяющий подушку скатанный валиком коврик и облокотившись на него подбородком. Младший делал так же. Внутри снова тоскливо заныло, Ящер отогнал воспоминания, как делал это уже множество раз.
— Я расскажу тебе сказку про дракона и рыцаря.
***
После того, как Ящер уснул, Джес не стал отключаться. Столько всего нужно обдумать, какой тут сон!
Ссора – это, конечно же, не война. Нечто намного более локальное. Настолько же непонятное. Почему для людей некоторые малофункциональные вещи важны настолько, чтобы из-за их несовпадения вступать в конфликт? Подумаешь, проверка. Люди все тестируют на надежность – оружие, корабли, киборгов и других людей. Только людей — иначе. Не столько на физическую прочность, сколько на стрессоустойчивость.
Так ничего и не надумав, Джес решил разведать обстановку. В сложившейся ситуации это первая необходимость. Высовываться наружу нерационально. Диверсионный режим убережет от случайных взглядов, можно добраться до штаба… и упереться в закрытую дверь. Звукоизоляция там хорошая, датчиками не пробить. Вариант только один – еще немного прокачать навыки хакера. Планшет Ящера, оставленный возле кровати, заманчиво поблескивал глянцевыми сенсорами.
Почти сразу же Джес понял, что здорово переоценил свои возможности. Был бы на месте центральный процессор, его мощности могло бы хватить для поставленной задачи. Так Ящер и без процессора справляется! Не будить же его теперь? Надо как-то думать самому, собственными разумными мозгами, раз уж они есть. Если напрямую взломать не получится, можно попытаться косвенно. Система коммуникации на базах такого типа, как и большинство военных технологий, устроена по принципу «примитивно и эффективно». С центрального терминала можно отдать приказы в любую точку базы, в том числе голосовой. Разумеется, жители общины этой опцией не пользуются, и, скорее всего, ничего о ней не знают. Коды доступа типовые, шестнадцать знаков, с этим планшет Ящера справится быстро. Модуль-ретранслятор работает в обе стороны. Если суметь подключиться к центральному терминалу, можно узнать, о чем говорят за закрытыми дверями штаба. Доступ к сети уже есть, остальное дело техники.
Планшет справился за расчетное время. Теперь можно добраться и до контрольной схемы. Вот и ретранслятор. Пришлось немного поломать голову, чтобы перенастроить его в другой режим. Для этого в системе и утилита есть, чтобы передавать сигнал по каналу в обе стороны. Ящер ее сам написал, чтобы вместе музыку слушать.
Самое сложное — синхронизировать кодировки. Терминал старый, как говорил когда-то Шпировски, «допотопный». При чем тут потоп, Джес, тогда еще Диджей, так и не успел спросить. Может, Ящер знает? Отметить, запомнить и не отвлекаться.
< Синхронизация кодировок произведена.
Теперь настроить. На другом конце канала щелкнуло и зашуршало. После долгого подбора настроек сквозь помехи начали пробиваться голоса.
— С чего ты взял, что… хшш… правильно поймет?
Голос принадлежал Ратт. Жаль, что камеры нет. Выражения человеческих лиц тоже несут немало нужных данных.
— …совсем зеленый! Думаеш… шшшш… до цели? А если…
А это кто-то из братьев. Голоса у них почти идентичны, Джес специально сравнивал.
— Да ты сам все видел, простейшая провокация – и все. Наш герой сразу же искрит, как гнилая проводка. Тебя еще не так на прочность проверяли … шшш… когда начал в пустоши водить, пока не поняли, кто ты такой.
— Этот пришлый, его ж с… шшш…пшш…
— Ты про кибера тоже не забывай. Этот так легко на провокации не ведется. Пока мы тут лаялись… пшшш…
— Да, видел. Сигнала ждал, оценивал. Хотел бы — на стенах бы меня развесил. Видел таких в деле, это… шшшш…
— Понял теперь?
— Это, конечно, да. Все равно что-то мне …пшшхшш… очень уж разное говорят. Без него точно никак? Я бы обоих завернул. У одного головы нет, от другого вообще не понятно, чего ждать. С виду, вроде, смирный, а вдруг чего? Не отобьешься ведь!
— Без его датчиков экспедиция обречена. С Дикими не шутят, они еще страшнее. Влобовую их не возьмешь, они с землянами торгуют, там техника не чета нашей. От них только прятаться. И во главе колонны кибера не поставишь. Личность — личностью, только наши не поймут. Я столько сил приложила, чтобы этих двоих сразу не пристрелили, даже Мартушку …шшхш… все равно побаиваются. Не станут они машине подчиняться, им про личность не объяснишь. В пустоши все совсем по-другому, сам же понимаешь. Я так… хшшшххх… вроде как и не кибер главный, а человек. Хоть и чужой, и мутант, но человек. С таким наши мутанты пошли бы охотнее, и остальные, может, поумнели бы. Как ни билась я с этим разделением … пшшш… Был бы этот Ящер не такой дурной… хшшш… Другого выбора все равно нет. Дедова община и десятую часть к себе не пустит, у нас чистых почти не осталось, две трети с мутациями, особенно дети. Мертвыми много рождается. Все этот чертов реактор … шшш…
Отчетливо скрипнуло. Скорее всего, Мама опустилась в кресло.
— Сколько у нас… шшш… ново…?
Дальше слушать не было смысла. Запись разговора Джес сохранил на резервном блоке памяти.
Теперь разумнее всего было бы последовать примеру Ящера. Перед самым отключением Джес немного пожалел, что не успел спросить, где обитают драконы. Вероятно, это какой-то другой вид летучих ящериц. Только очень больших.
Рейтинг:NC-17
Жанры:Драма, Фэнтези, Фантастика, POV
Предупреждения: Нецензурная лексика, Нехронологическое повествование, Смена сущности, Смерть второстепенного персонажа, Элементы гета
СОАВТОР: Сион Фиоре
И снова я просыпаюсь с болью в груди. По щекам текут дорожки слез. Рядом беспокойно ворочается Сашка.
— Опять кошмар? – сочувственно спрашивает парень, приподнимаясь на локте.
— Угу, — я сползаю с кровати и шлепаю босыми ногами к раковине.
От холодной воды в голове проясняется, становится немного легче. Всего лишь немного. Тяжело приоткрывать краник памяти, тяжело помнить то, что помнить уже не хочется. Но нужно. Только память и совесть сделают меня человеком. Не в смысле расы, а в смысле разумности.
Мельком смотрю на корабельные часы. Мигающие красные огоньки сложились в 5.33 утра. Неплохо, хоть не в четыре разбудили вновь.
Пора собираться и тащиться к гномам. Нужно этих деловых торговцев отвезти к светлым эльфам, раз уж ушастики произвели великий исход со своих земель и обитают теперь у нас. Да и правильно, у нас спокойнее и в случае чего всем вместе легче и «батьку бить».
Руки механически одевают тело, волосы сами укладываются в удобную прическу. У меня же есть время подумать и привести в порядок полученные знания. Да, речь снова пойдет о вредном драконе Шеате. Чем больше о нем копаю, тем больше и больше вопросов. Ответ на один единственный вопрос порождает десяток новых и чем дальше, тем сложнее и запутаннее становится ситуация.
К примеру восстановленные огрызки памяти говорят мне, что я знала его не один день. И даже не пару недель. Уж если за длительное совместное сосуществование я не убила его сразу, то почему убила тогда? Что послужило толчком?
Я уселась в кресло в своем кабинете, привычно накинув полог тишины. До времени выхода было еще с полчаса, можно поразмышлять.
Ну, как вариант, один из огрызков воспоминаний:
«Широкая терраса на высоком скальном уступе, окружённая белыми, чистыми, аж режущими глаз, перилами. За террасой шумит водопад. Горы, зелень, чистая, свежая вода. Идеальное место для жизни. Но… я сижу, сжавшись в комок в углу этой террасы, как раз за вазоном с каким-то крупным раскидистым растением.
Мне настолько паршиво на душе, что хочется просто встать и уйти. Уйти вон. Прочь от этой режущей глаза чистоты и красоты, подальше от назойливого внимания, от опеки, от…
Мои размышления прервал сам Шеат. Появившись из боковой двери дракон, как всегда, выглядел безупречно. Длинные серебристые волосы уложены в свободную косу, кончик которой свободно болтался в районе колена. Светлая, песочного цвета рубашка, как обычно, не застегнута на первую и последнюю пуговицы. Светлые, но со стальным отливом брюки, свободно стекали по ногам. Руки сцеплены за спиной.
— Это тебе, — он протягивает руку с цветочным бутоном. Ярко-красная роза, еще не раскрытая, лепестки плотно сжаты. На ладони мужчины быстро заживают проколы, стекают маленькие капельки крови…»
Воспоминание оборвалось. Может быть это первый подаренный мне цветок? Или последний? Или просто роза, мужской знак внимания для взбалмошной девчонки, какой я должна была ему казаться.
Что в памяти моей… Что значило все это? Все эти знаки внимания, чувства, действия, события? Это же что-то значило. Не может быть просто так. В моей жизни ничего не происходит просто так.
Второе воспоминание сваливается на голову, как будто зная, что я не ожидаю его:
«Вечер, за широким окном непроглядная тьма. В комнате тихо потрескивает камин. Приятный неяркий свет— свечи, освещают часть комнаты. Возле стола особенно ярко. Я сижу в кресле с какой-то здоровенной книгой на коленях. Дракон что-то мастерит за столом, раз за разом отворачиваясь и требуя потерпеть. Разводит секреты на пустом месте!
Пытаюсь всмотреться в книгу, но вижу только размытые строчки. Конечно, чертов запрет на вынос информации! Я скидываю том с колен и поднимаюсь. Шеат чуть раздраженно шипит.
— Подожди еще немного, — его рука накрывает что-то маленькое.
— Жду, жду. Но мое терпение не бесконечно!
Бесполезно стоять над душой, возвращаюсь обратно. Все равно делать больше нечего. Рассматриваю замысловатую прическу дракона. На этот раз волосы не только собраны в тугую косу, но еще и свернуты на голове кольцом. И как он с ними управляется…
— Вот. – Наконец он поворачивается ко мне, все еще скрывая свой сюрприз в руке. – Носи его не снимая.
Я удивленно смотрю на кольцо в протянутой ко мне ладони. Тонкий серебристый ободок, сверху нахлобучен светло-голубой мутный камень, будто заполненный мылом или паром.
— Зачем мне кольцо?
— Это защита, — терпеливо, будто ребенку, объясняет Шеат и, не дожидаясь моей реакции, надевает кольцо мне на средний палец правой руки. – Теперь я всегда буду знать, где ты и что с тобой…»
— С тобой все в порядке? – Саша потряс меня за плечо, требовательно взглянул в глаза.
— Все нормально, Саш. Просто память…
Я смотрю на часы. Прошло всего-то десять минут. Ладно, не наевшись не налижешься. Нужно идти работать. Дела не ждут.
Пока я ношусь с гномами и эльфами, разбираясь в хитросплетении межмирового портала, память снова кидает обрывочные картинки, образы, загадки. Шеат в купальне, в спальне, на улице, дает сладости, спит, ест… Обрывки, огрызки, без смысла и цельности.
Зато появились новые вопросы. Раз огрызков так много, значит жила я с Шеатом долго. Раз долго жила, значит он знал все мои особенности, знал, что я опасна и наверняка не раз читал лекцию на тему «Убивать невиновных просто так нельзя». Так почему же я его убила? Только ли влияние камня Безумия заставило меня это сделать?
Ответов на эти вопросы по-прежнему нет. Зато меня внезапно посетила догадка, почему дракон был такой разный в постели. То жесткий, почти жестокий, то покорный, как раб; то нежный, то властный, то тихий, то требовательный.
Он меня воспитывал! Заставлял проявлять свою душу, свои эмоции, мое человеческое, что еще во мне оставалось. Пусть так необычно, эротично, но воспитывал. Учил и наставлял, заставлял быть не только властной стервой, но и покорной нижней, обычной женщиной, любимицей, любовницей… Учил не только брать, но и отдавать, учил делиться собой, своими чувствами, эмоциями, частью души.
Да, прямо как в той поговорке. Старый древний дракон знает не только красивые слова о любви, но и очень много разных поз…
Я усмехнулась, отряхнула руки от листьев. Оказывается, сижу в лесу возле построенного портала, из арки степенно шагают гномы, а эльфы в отдалении косятся на меня. Некоторые еще не привыкли к моим странностям. Ничего, поживут пару сотен лет и не к такому привыкнут.
Оставляю делегации эльфов и гномов общаться между собой. Торговые вопросы они решили уже давно, теперь пусть решают за транспортные. Заодно и со строительством смогут помочь как эльфам, так и нам, простым… кхм… бессмертным.
Вернувшись на корабль, я первым делом иду на кухню. Сегодня у нас в меню суп гороховый, каша овсяная… О, пирожные! Вот это то, что доктор прописал. И пока жую, отсиживая пятую точку в тепле и уюте, в памяти снова мелькают куски, обрывки.
Снова Шеат на фоне солнечного неба и зелени. Опять та же терраса? Возможно. Шеат держит на руках… кажется это девчонка лет двенадцати, точно не могу рассмотреть. Сестра? Дочь? Просто знакомая? Спасенная? Или моя несостоявшаяся жертва? Слепящее солнце бросило последний блик и картинка исчезла. Ну вот так всегда.
Пожалуй стоит еще раз наведаться в Великую Библиотеку демиургов. Возможно кто-то приоткроет завесу тайны. И на счет кольца… Я ведь его наверняка не снимала. Но в самой первой картинке, связанной с Шеатом, а именно при его убийстве, кольца на правой руке не было! Я это помню точно, ибо данная картина стоит у меня перед глазами очень часто.
И снова остались одни вопросы без ответов. Этот дракон напоминает мне сфинкса, загадывая дурацкие загадки. Или, возможно, он и после смерти учит меня? Учит быть ЧЕЛОВЕКОМ, не смотря ни на что…
Примечания:
Пока что ставлю статус «Завершен», если увижу что-то еще из этой области — допишу, чтобы не плодить вагон мелких рассказов с почти одним и тем же смыслом.
Из дневниковых записей пилота Агжея Верена.
Абэсверт, открытый космос – Аннхелл
Самое простое решение, думал я, – сбросить ребят в наиболее выгодные точки долины группами. Оно так просится, что и дурак уже догадался тупо за нами следить.
А у дураков этих есть и флаттеры (боевые шлюпки – типа земля-земля), и светочастотное оружие. И импульсное – широкого спектра действия (типа «импульсный бич»). По крайней мере, с орбиты мы уже засекли, как они этим бичом пользовались.
Бич, судя по атмосферному следу, был какого-то жуткого размера. Раскручиваясь, импульсный сигнал покрывал метров 500-600. Про такую махину мне даже читать не приходилось. Разве что мы имели дело с безумным бредом местных инженеров. (Бредом, однако, работающим.)
«Покрыть» 500 метров, если ты не понимаешь, это выжечь все живое полосой, шириной в 500 метров. Возможно – не сплошь. Но от этого не веселее.
Представь себе вращающийся грозовой разряд. Клубок молний. Смерч, прошитый нитями плазмы. Зрелище завораживающее и страшное.
Сначала сходит с ума вся электроника. Если рядом находятся идиоты в активированных доспехах – доспехи тоже закоротит. Потом смерч раскручивается, приближаясь, нити становятся все шире, сливаются в полосы. Наконец плазма вырывается из электромагнитной ловушки, испаряя на своем пути все.
Ширина полосы поражения обычного импульсного оружия не превышает двух-трех метров. И эти «метры» скользят и мечутся довольно хаотично. Можно отключить доспех, вжаться в землю – авось пронесет. При ширине поражения в несколько десятков метров должны плавиться камни и испаряться полосами земля. Способная на такое, а может и большее, импульсная махина стояла сейчас где-то на входе в долину. Именно она и не давала выйти армии.
Армия засела в болотистой пойме Вайсевет, и естественный рельеф местности мешал повстанцам накрыть это болото импульсным разрядом. Но и армия не могла, скорее всего, податься ни вперед, ни назад. Стоило ей выйти на более высокое место…
Конечно, можно попробовать нам пробиться в долину через это больное молниями горло, используя десантные шлюпки. Отозвать с «Ворона» еще дюжины две пилотов? Такого, как Рос, тоже походя не собьешь. Помехи и на ручном управлении будут. Если отключить на шлюпке всю электронику, и то будет риск…
Вот если бы выяснить, сколько у них установок типа «импульсного бича», и как они расположены? Но это лазер засечь с орбиты легко, импульсный бич имеет очень трудно просчитываемые точки выхода-входа.
А, может, опереться на остатки армии? Хотя, будь там всего одна здоровая голова, они УЖЕ сумели бы что-то предпринять.
Можно убить два-три дня на разведку и зайти со стороны океана. Там горы, но, имея снимки с орбиты, мы как-нибудь просочимся. Или – пересечь материк и высадиться с другой стороны побережья. Это тоже не меньше двух суток.
Только через двое суток никаких остатков армии в долине, скорее всего, не будет. Повстанцы тоже отлично видят наши маневры из космоса. Они найдут возможность приподнять свою установку и сравняют болото… С чем можно сравнять болото? С землей, с водой?
Нет, все-таки первым делом надо вывести из долины армейских, иначе и не придется никого выводить. Сбросим ночью десяток-другой ребят и под устроенный ими шум просочимся в это проклятое болото. А там что-нибудь да придумаем. Совершенно безвыходных ситуаций просто не бывает.
Но это как раз те действия, от которых предостерегал Мерис.
А что я еще могу?
Стоп, а почему необходимо именно выводить армию? При любом раскладе выход из долины блокируется сейчас гораздо серьезнее, чем отступление той же армии – обратно в долину.
Мерис приказал? А зачем он тогда говорил Влане про связь? Предусмотрел мое неповиновение, счетовод несчастный? И заранее подыгрывал мне, приказывая одно, а просчитывая совсем другое?
Значит, я должен завернуть армию обратно в долину и вывести из болота в более удобную позицию. А уже потом проломиться вместе с армией через «горло». Для этого нужно всего лишь «не слышать» приказы Мериса. Если я сейчас доложу ему, что мы планируем прорваться через горло и осесть в той же ловушке, куда угодила армия, он слюной изойдет. Тем более, я пока не могу объяснить, что собираюсь делать дальше. Кое-что в голове вертится, но это кое-что требует серьезной привязки к местности.
Нет, сбивать свои же спутники связи мы не будем, но есть масса фишек, чтобы на время оглохнуть. Почему бы «нашему противнику» не использовать их? Да он и использует приборы локального действия. В долине. С армией-то связи практически нет. Предположим, повстанцы окончательно оборзели и запустили «шумелку» над Бриште тоже.
Келли на орбите, и связываться с ним опасно. Давать официальную команду техникам тоже пока как-то нехорошо. Слишком много посторонних ушей вокруг. Зато Дейс здесь. Вот сейчас и проверим на практике этого самородка.
Я велел вызвать Дейса и популярно объяснил ему, что к чему.
Парнишка совсем не подрос, разве что отъелся у нас маленько. А улыбка все такая же открытая и располагающая к себе.
Поскольку мы стояли на берегу Белой, а не в самом городе, я дал бойцу шлюпку, чтобы тот мог купить все необходимое, и какого-то наглого на вид сержанта, имевшего несчастье проходить мимо. Сержант нужен был, чтобы денег за купленное не платить.
Я надеялся, что Дейс справится. Келли хорошо отзывался о технических способностях парня, а мой зампотех чувствовал жизнь в железе. В крайнем случае я планировал подключить к Дейсу кое-кого из связистов. Но хотелось бы, чтобы боец сделал все один. Связисты должны быть свидетелями нашей неспособности доложить начальству. Ведь неизвестно пока, что выйдет из моей затеи.
Я понял, что становлюсь осторожнее. Возраст или опыт?
Дейс справился.
В порыве восторга я чуть не переломал ему ребра. Оставалось запустить нашу «шумелку» и… И предупредить Вланку, ей же нельзя волноваться.
Или – догадается? Нет, здесь рисковать нельзя. Но и медлить тоже нельзя, совсем нельзя.
Я чувствовал какой-то дикий внутренний зуд во всех мышцах. Нас не ждали именно сейчас. В эти минуты в горле Белой Долины стало как-то особенно тихо. Что там происходило, не знаю, но я чувствовал – сейчас нас не ждут. Мы только-только высадились, примерно наполовину разбили лагерь. Шпионы, думаю, уже донесли об этом.
Я смотрел на зеленый, обрывистый берег Белой, а видел, как замирают в вышине стрелки вселенских часов, дрожит, натягиваясь струной, мгновение… Если промедлить, оно просто лопнет, рассыплется на тысячи таких же, но уже совершенно ненужных.
Успела промелькнуть и погаснуть мысль, что время – это и есть судьба, а все остальное: пространства, люди – лишь иллюзия, выдумка, тени. Есть время и не время. И черная струна натянутого мгновения медленно рассекала перед моими глазами мир…
Но мне не хватило мужества довести до конца эту страшную черту. Сердце дернулось, я вздрогнул и выскользнул из накатившего на меня безумия. Пальцы сами собой побежали по экрану браслета:
– Срочно всем командирам. Готовность – ноль. Снимаемся. Ничего лишнего не брать. Активировать двигатели.
Пробег пальцами.
– Дежурного связиста ко мне.
Еще одно движение. И – шепотом:
– Дейс, слышишь меня? Запускай!
Трудно загнать четыре тысячи человек в шлюпки за считанные минуты. Но нам это удалось. Частично бойцов выручило то, что я объявил о проверке экипировки – все основное находилось при них. Лагерь сворачивать мы не стали, мы его просто бросили.
Я знал, что за нами наблюдают, знал, что горло долины – самое опасное место в этой самой долине. Но знал и то, что именно сейчас мы проскочим. «Вручную» – из легкого оружия – защитное поле шлюпки не пробить, а на настройку серьезной техники нужно хоть какое-то время, противник просто не успеет. Тем более что нас ждут сверху – мы пойдем, прижимаясь к земле. От нас ожидают, что мы будем уходить вправо, а мы уйдем влево, в болото, прямо к остаткам госармии Аннхелла, чтоб их дакхи съело. У этих весьма многочисленных «остатков» тоже хватает оружия, и нужно успеть выпасть им на головы, как ранний снег.
Повстанцы просто обалдеют, когда мы сами бросимся в ловушку. Это тоже даст нам фору в пару десятков секунд. Нужно совсем немного удачи, чтобы не успели ни свои, ни чужие.
— Мот. Меня зовут Мот.
У него было настоящее имя. А как же! И чёртова фамилия тоже. Но он предпочитал кличку. Сам придумал. Звучит шикарно — будто всегда при деньгах и швыряет их направо-налево. Ещё хотелось добавить: для друзей — Мот. Но друзей у него не было.
В последний раз его имя понадобилось дежурной медсестре, когда он отморозил два пальца на ноге. Не повезло, да… но это было зимой, а сейчас весна. И вопрос задала не какая-то старая карга в застиранном халатике, а хорошо одетый мужчина. Подозрительно хорошо для этих мест — таким ни к чему знать лишнее.
— Ну, а меня зовите Игорем. Послушайте, Мот, мне кажется, у вас есть и другие монеты.
— Может, и есть. Что с того?
— Я бы хотел взглянуть.
— Я тебе чё, музей? Смотри что есть.
Мот кивнул на свой импровизированный прилавок из картонных коробок. Несмотря на показное равнодушие, парень напрягся. Черт бы побрал эти монеты. Он и прихватил-то их на автомате в том привокзальном кафе у какого-то инострашки. А нечего было клювом щёлкать.
— Если честно, меня интересует только одна. Знаете, такой формы забавной… будто её мыши обгрызли.
— Эту? Ну, видал такую, чё дальше?
— Так она у вас?
Мот плохо разбирался в людях, иначе он бы не торговал здесь барахлом. И всё же надо быть последним ослом, чтобы не заметить, как занервничал этот хмырь. Того и гляди лопнет от нетерпения!
— Она у вас?!
— Да как сказать… у меня-то много чё есть. А вот что у тебя?
— Вы про деньги?
—Про что ж еще? Карточки не принимаю.
— Сколько? Если это она, сумма меня не волнует!
— Ну, — Мот задумчиво потер нос и назвал цену, которой сам немного испугался.
— Хорошо. Согласен. Покажите, — солидный мужчина, казалось, растерял все слова.
Мот вытащил из кармана потемневшую от времени монетку. Вообще-то он не собирался выкладывать её на прилавок — уж больно затертый вид. Погнутая вся. К тому же, эта корявая денежка была удивительно приятной на ощупь. Так незаметно, поглаживая большим пальцем металлический бок, Мот переселил её из кармашка каталога в свой собственный. Да там и оставил.
— Она, — выдохнул мужчина, когда кругляш оказался на грязной ладони парня. Мот даже испугался, что Игорь схватит монету и убежит — так судорожно дернулись его руки, — Она, это она, точно она…
— Зашибись! Теперь деньги.
— Что?
Мот быстро сжал кулак и спрятал монетку в пальто.
— Деньги, говорю.
— Да, конечно! — мужчина с трудом оторвал взгляд от кармана, — только знаете… у меня сейчас с собой нет столько. Я ведь не думал, что найду её именно сегодня! Боже мой — сегодня!
— Нет денег, нет товара.
— Есть! То есть не с собой… у меня дома есть!
— Ну, приноси, чё.
— Нет! Нет, я прошу вас, пойдёмте со мной. Я так долго её искал… пожалуйста, я не могу позволить, чтобы вы куда-нибудь исчезли.
— Чего это вдруг?
— Мот, — мужчина пристально посмотрел на парня, — дорогой мой друг, поверьте, когда находишь что-то по-настоящему ценное, нельзя выпускать из рук.
***
Мот плохо помнил своё детство, но отец точно не проводил с ним бесед насчет опасных незнакомцев. Таких, к которым ни в коем случае нельзя садиться в машину, даже если они обещают дать конфет. Никто и никогда не предлагал Моту конфет, но насчёт незнакомцев он кое-что знал. В интернате ходили всякие страшилки. Большинство из них были правдой.
Мот говорил себе, что мужчина совершенно не похож на опасного незнакомца. Чёрт побери, да в нём опасности не больше, чем в божьей коровке. И всё равно, когда Игорь распахнул дверь двухэтажного особняка, у Мота тоскливо заныло в груди.
— Не волнуйтесь, у меня нет собаки, — мужчина, похоже, заметил его волнение, — я хотел завести и даже одно время приглядывал щенков Джек Рассела — знаете, такой черный, вертлявый. Но я вечно в разъездах, и это неудобно, пришлось бы договариваться с уборщицей. То есть, зачем тогда вообще заводить собаку? Для уборщицы?
В доме вместо угрюмой сосредоточенности на Игоря напала болтливость. Ни то ни другое не устраивало Мота. Он-то планировал как можно скорее свалить.
— Давай ближе к делу!
— Да, конечно… хотя, раз уж мы пришли, вы не против… понимаете, семью я тоже не успел завести, как и собаку. Для меня находка монеты большое событие, а отметить не с кем. И если вы не торопитесь…
Что-то щёлкнуло в мозгу Мота, и вся подозрительность исчезла. Когда речь шла о бухле, у него напрочь отбивало всякую осторожность. Даже история с пальцами ничему не научила.
Собственно, почему бы не обмыть сделку с этим милым чудаком? Чего опасаться? Сумма, которая Моту казалась огромной, вроде бы совсем не впечатлила Игоря. У него, в конце концов, свой дом в центре города, рядом с парком. Возможно, Мот даже продешевил — эти коллекционеры просто чокнутые, когда речь заходит обо всяких побрякушках.
— Только сначала закончим дела.
— Конечно! Господи, само собой! — Игорь выбежал из комнаты, но почти сразу вернулся, отсчитывая купюры, — вот, пожалуйста.
С неожиданным сожалением Мот отдал тёмную монетку. Мужчина жадно схватил её и прижал к губам — так в голливудских фильмах целуют руку дамам. Потом смутился и спрятал покупку в карман.
— Проходите, пожалуйста, в гостиную. Располагайтесь, я сейчас присоединюсь к вам.
Потыкавшись наудачу в пару комнат, Мот выбрал большой круглый зал, предположив, что это и есть гостиная. Обставленное белой мебелью, помещение заставило его почувствовать себя грязным. Он бы снял ботинки, но носок на правой, лишенной половины пальцев ноге выглядел жалко. Впрочем, полупустая бутылка виски на стеклянном столике легко смыла неприятное чувство. Чудаковатый хозяин сам предложил отметить покупку, и Мот, не стесняясь, плеснул напиток в единственный стакан. К возвращению Игоря он уже удобно устроился в кресле.
— Ну что ж, вижу, вы освоились, — поставив ещё одну бутылку и чистые стаканы на стол, мужчина опустился в соседнее кресло.
— Отличный дом.
— Неплохой. И просторный, к тому же. Знаете, моё хобби занимает много места…
— Да ладно!? Этих монет, чё, так много?
— О да! Очень много. И монет, и пластин, и шаров, и спиц — у меня огромное количество всякого такого, — Виктор мечтательно закрыл глаза, — Скажи, Мот, у тебя есть что-то, ради чего ты живешь? Какая-то цель — я не имею в виду квартиру или машину, нет. Что-то такое… не сиюминутное. То, к чему можно идти всю жизнь.
— Что-то типа вашего хобби, да? — подмигнул Мот.
— Именно.
— Ну как сказать. Только без обид — ты спросил, я ответил. Как по мне — это всё игрушечки от скуки. Хорошо, если есть время на всякое такое. Но я предпочитаю жить настоящей жизнью.
— Настоящей жизнью? — Игорь уставился на парня, будто тот штаны снял и кучу ему посреди гостиной навалил, — Знаете, дорогой мой, если что-то и называть настоящим, то уж точно не эту глупую суету. Люди карабкаются, стараются изо всех сил успеть, будто в награду им дадут какой-то приз. Но в итоге никто ничего не выигрывает. Нет, Мот, эта жизнь самая что ни на есть иллюзия. Не лучшая, к тому же…
— Ну да? — Парень выразительно осмотрел комнату, — А чё! Я б с удовольствием обменял свою иллюзию на твою, раз она тебе не нравится. Только вряд ли удастся провернуть сделку так же ловко, как и с монетой.
Игорь рассмеялся.
— Дорогой мой, ты пойми, мы пришли в этот мир одинаково нищими…
— Я бы поспорил!
— Не перебивай. Мы пришли нищими, и мы останемся такими, сколько бы денег ни заработали, какой бы роскошью себя не окружили. Это всё не то. В душе каждый чувствует, что занимается ерундой. И опять же — что не ерунда? Я тебя спрашиваю — что имеет значение?
— В смысле?
— Не понимаешь, да? Ну, не беда, ты ещё молод. Когда почувствуешь зов настоящего, не спутаешь его ни с чем. Это будет обещание твоего счастья, твоего сокровища. Только тогда ты перестанешь быть нищим. Вот как раз сегодня ты, друг мой, сам того не зная, сделал меня самым богатым человеком на свете!
—Реально? Эта чёрная херня столько стоит?
Игорь усмехнулся.
—Сама по себе она не стоит ничего. Но для меня она дороже всего на свете.
—Я смотрю, вы прям серьёзно к своей коллекции относитесь.
—Да, серьёзно, — Игорь задумчиво потёр бокалом подбородок, — Послушай, Мот, хочешь увидеть кое-что интересное?
— Чё! Ты за пидора меня держишь?!
Нахмурившись, Игорь с минуту соображал, потом до слёз расхохотался. Кажется, удачное приобретение пьянило куда сильнее виски.
— Я же сказал, что не могу завести даже собаку, с чего ты решил, что я хочу завести человека? Нет, я просто покажу тебе то, что собирал всю свою жизнь. В конце концов, именно твоя монетка станет завершающим штрихом. То есть, уже моя монетка. Моя… разве не интересно?
— Интересно, — Мот ещё не до конца успокоился, но любопытство взяло верх.
Почему-то он думал, что они спустятся в подвал, как показывают в страшилках. Но, вопреки ожиданиям, хозяин, пошатываясь, направился к лестнице, ведущей на второй этаж. Опрокинув в себя остатки виски, Игорь оставил стакан на перилах и провёл освободившейся рукой по карману. Проверял, на месте ли покупка.
— Слушай, а с чего ты взял, что монета у меня?
— О, дорогой мой! Я так давно охочусь за ней, что должен уже, как пёс, идти на запах. Или, может быть, она сама звала меня.
— Ну да, конечно! Фартануло тебе.
— Не совсем. Я ведь уже почти купил её дня три назад. Но посредника обокрали, пришлось выучить все монеты, которые были в той коллекции и заняться обходом блошиных рынков, ломбардов… я, знаешь ли, очень терпеливый человек. И вот она здесь. Последняя.
— Последняя? Разве можно собрать коллекцию монет полностью? Или что вы там собираете?
— Или что, — рассмеялся Игорь, отпирая дверь, — вот именно — «или что»!
Наблюдая, как трясущимися руками Игорь пытается попасть в замочную скважину, Мот удивился, зачем человек в своём доме запирает двери. Хотя, мало ли, какие у богатых сдвиги. Нет, он не испытывал ненависти к толстосумам — зависть, обида, страх — но не ненависть. Сильные чувства редко посещали Мота. Отчасти за это в интернате его считали мямлей. Мот очень редко чего-то по-настоящему хотел, чем-то интересовался…
Но этот хмырь — Игорь — сумел разжечь в нём любопытство! Парень осторожно заглянул в комнату, и все опасения тут же остались снаружи.
Там росло дерево.
Оно заполняло пространство от стены до стены — невозможное, самое прекрасное на свете. Тёмные, узловатые ветви заплетали верхнюю половину комнаты так, что потолка не было видно, и всё же сквозь крону сочился свет. Лился, стекал по мощному стволу прямо к ногам обомлевшего парня. Чёрные узкие листья оставались неподвижны, и всё же Мот слышал едва уловимый шелест. Этот звук, и этот свет, и сам воздух комнаты наполняли голову странными, чужими мыслями. О сладком молоке утреннего тумана, о мелком, тёплом песке под босыми ногами, о зелёном береге и белых скалах — обо всём, чего не было в жизни Мота. О чём он даже не думал.
— Ну как? — мужчина встал напротив Мота, гордо уперев руки в бока.
— А?
— Спрашиваю — нравится тебе моё «или что», моя коллекция?
— Коллекция?
— Именно. Всё, что ты видишь, собрал я. Ну, не только я, но это не важно. Мной добыт последний кусочек. Недостающая часть.
— Не понимаю…
Но Мот понимал. Когда прошло первое потрясение, и глаза привыкли к неверному свету — сиянию, окружающему дерево, он разглядел, что оно состоит из тысячи частей. Некоторые предметы легко угадывались — крышки, половники, какие-то колёса, но большей частью детали оказались слишком хорошо подогнаны, чтобы отличить одно от другого. И всё выполнено из того же чёрного материала, что и проданная им монетка.
— Оно не настоящее…
— Не настоящее?! — взвизгнул мужчина, — да понимаешь ли ты, что смотришь на единственную настоящуювещь? Стоит мне вставить последний фрагмент и тебя сдует, как пылинку! Весь мир исчезнет, потому что как раз он-то не настоящий!
— То есть как?
— А вот так! Ты что-нибудь слышал о том, что человек приходит на землю, чтобы вырастить себе душу? Хотя откуда тебе… Объясню проще: это древо — ключ! Каждая частичка его не опасна, она принадлежит нашему миру настолько, что даже воспринимается как его составляющая. Но если собрать всё вместе, мировая иллюзия рухнет, и мы — если только мы сами настоящие, если в нас выросла живая душа — мы войдём в мир реальный. В прекрасный и чистый, каким он был создан в начале времён.
— Рай?
— Если хочешь, называй так, — мужчина указал на ствол, — посмотри сюда.
В переплетении древесины Мот заметил маленький, едва различимый кусочек — ещё более чёрный, чем кора вокруг. Пятнышко неправильной формы, будто его обгрызли мыши.
— Теперь вы его закончите?
Мужчина помедлил, потом бережно вытащил чёрную монетку. Какое-то время он разглядывал её, склонив голову набок, затем, взяв двумя пальцами за края, поднес совсем близко к дереву и… убрал обратно в карман. Как ни в чём не бывало, он обернулся к Моту.
— Ни в коем случае, мой дорогой. Ни за что на свете.
— Но вы должны! Это же то, о чём вы говорили — счастье, цель и всё такое! Или боитесь, что исчезнете?
— Ничего я не боюсь!
—Тогда почему? — Мот чуть не плакал от досады, он хотел выхватить монетку и прижать к дереву, но не решался. Как всегда оказался слишком труслив, — и зачем тогда показывать?
— Мне хотелось, что бы кто-то был свидетелем моего торжества, — просто ответил Игорь.
— Но почему я?
— А кто ещё? К тому же, ты безопасен. Власти, чтобы отнять у меня древо, не имеешь, рассказать некому, а если и расскажешь — кто тебе поверит? У тебя вся биография на лбу написана. Не обижайся, дорогой мой, раздели со мной этот момент.
Игорь примиряюще улыбнулся, но Мот упрямо потряс головой:
—Поставьте монетку. Вы же сами говорили…
— Да что тебе в этом?!— сердито прервал его мужчина, — разве ты не понял ещё? Только сейчас я счастлив, в моей руке последний фрагмент! Вот он, смотри! Я всю жизнь стремился к этому моменту и что? И что ты предлагаешь? Просто взять и прервать его? Нет, мой друг, я хочу всю оставшуюся жизнь провести у корней этого древа. Каждую секунду ощущая, что могу шагнуть в Рай.
***
— Эй, давай- давай на выход! — Охранник постучал ногой по скамейке, на которой сидел неопрятный молодой человек, — Парк уже два часа, как закрыт.
Парень, встал и быстро пошёл к воротам, будто только и ждал, когда его попросят.
— Нарик хренов, — буркнул охранник и продолжил обход.
Тем временем молодой человек свернул с дорожки, быстро перебрался через забор и оказался в маленьком неухоженном саду. Пригнувшись, он направился вдоль стены дома, пока не оказался рядом с водосточной трубой. Ловко забрался по ней на второй этаж и влез в окно, которое сам и приоткрыл несколько часов назад.
Вопреки обещаниям, Игорь спал не у корней древа, а в своей кровати. Под его прерывистый храп Мот быстро обшарил одежду, валявшуюся на полу. В карманах монетки не обнаружилось, зато нашлись ключи от комнаты на втором этаже. Поднявшись по лестнице, парень тихо отворил дверь. Насколько он помнил, никакой сигнализации не было, но кто мог сказать наверняка?
Дерево всё так же сочилось призрачным светом. Мот приложил все усилия, чтобы не попасть под его чары. Не до того. У него была цель — может быть впервые в его грёбаной жизни — у него была цель! И цель эта лежала прямо перед ним на обычной белой подушке. Возможно, хозяин дома и собирался в будущем соорудить алтарь для чёрной монетки, но сегодня его хватило лишь на это. Этот пьяный дурак даже не подумал спрятать её в сейф!
Ощущая странную боль в груди, Мот поднял монетку и протянул к дереву. Парень так дрожал, что пришлось помогать второй рукой. Он чувствовал, что жизнь, безрадостная, как осенняя слякоть, подходит к концу. То, что будет дальше, настолько же не похоже на унылое существование его, как и деревья в саду, через который он пролез, не похожи на это чудесное древо.
Повторяя движения мужчины, Мот поднёс монетку к коре, почти закрывая брешь, и зажмурился. По щекам его катились слёзы. Этот кусочек металла в его руках ничего не стоил, но для кого-то был самым большим сокровищем на свете. Да, Мот понимал, теперь он понимал!
***
Спустя час, всё ещё шмыгая носом, Мот покинул дом тем же путём, каким и проник в него.
«Когда находишь что-то по-настоящему ценное, нельзя выпускать это из рук» — сказал старый дурак. И как он был прав, чёрт побери! Тысячу раз прав!
— Ни на мгновенье, — пробормотал Мот и нежно погладил пальцем металлический бок монетки.
Валентин Орлов
Родился в 1985 году в городе Саратове, окончил Саратовский государственный университет по специальности Вычислительные машины, работает в телекоммуникационной компании. Инженер связи. Одним словом, технарь. Считал, что для публикации литературных произведений нужно особое образование и подготовка, потому собственное творчество нигде не афишировал. Но желание развиваться не давало покоя, хотелось узнать профессиональное мнение, потому в 2013 году Валентин отправил свою работу в редакцию альманаха.
Это первая публикация автора.
Сила Ширяя потрясла Млада: он не раз поднимался вместе с шаманенком, но никогда не чувствовал такого. А может, это оберег, зажатый в его кулаке, разводил в стороны темноту? Вещи хранят силу своих хозяев… Видения были ясными, несравнимо яснее тех, что он видел при гадании на Городище, яснее, чем призраки будущего, внезапно являвшиеся ему. Млад мог разглядеть каждую мелочь – стоило только всмотреться, вслушаться.
Осенний вечер и красный закат перед ветреным днем… И бумага на подоконнике, освещенная красным закатом. И человек, склонившийся над бумагой, – в цветастом кафтане, смуглый, темноволосый и широкоплечий.
– Здесь кто-то есть, тебе не кажется? – человек оглянулся через плечо, и Млад узнал того чужака, которого видел перед вечем после гадания, того, который напал в лесу на Родомила. Он говорил на незнакомом языке, но смысл сказанного почему-то был ясен.
– Оставь. У них нет никого, кто может проникнуть сюда. Я поставил защиту, – это сказал Градята, вышагивая по горнице из угла в угол.
– На всякую защиту найдется тот, кто ее сломает. И всякая защита со временем слабеет.
– Когда она ослабеет, нам будет все равно. Лучше расскажи, что ты там насчитал, – Градята подошел к чужаку поближе и заглянул в бумагу.
– Ты все равно ничего не поймешь, – чужак прикрыл бумагу рукой. – Иессей прав во всем, кроме одного: смерть князя гораздо вероятней, чем он говорит.
– Иессею не нужно ковыряться в Книге, чтобы что-то знать. Он видит, – проворчал Градята.
– Иессей слишком заносчив, и Книга этого не простит. Но дело не в этом: мне кажется, он нарочно нагнетает на нас страх, чтобы мы не расслаблялись. Он давно сторговался с Богом о власти на этой земле и теперь хочет, чтобы все шло как по маслу. Его пугает любое препятствие.
– А эти препятствия есть?
– Препятствия есть всегда, но нет неустранимых препятствий. Книга говорит, их можно преодолеть.
– И все же: что это за препятствия, которые так пугают Иессея? – Градята снова заглянул в бумагу, и чужак перевернул листок.
– На пути к смерти князя, в числе прочих, стоит однорукий маг – очень сильный маг, ничуть не слабей Иессея. Наверное, Иессей боится именно его.
– Это, должно быть, волхв Белояр, – презрительно скривился Градята.
– Волхв Белояр будет убит. Он жалок по сравнению с Иессеем, равно как и его возможный преемник.
– В Новгороде нет никаких одноруких магов. Как и сильных магов вообще. Иессей бы давно увидел такого.
– Почему обязательно в Новгороде? Сидит какой-нибудь старец на берегу Белоозера, глядит на воду, отгородившись от всего мира… И потом: равного Иессей может и не увидеть, тем более на расстоянии. Этот маг может и вовсе не появиться, его число в раскладе – одна двадцать четвертая. Даже у преемника Белояра число побольше – одна восьмая. Напрасно Иессей не смотрит в Книгу, он бы перестал осторожничать. Меня больше занимает другое: как бы князь не умер раньше времени.
– Вот это точно не наше дело, – фыркнул Градята. – Не лезь во что не просят.
– Ты удивительно нелюбознателен, – усмехнулся в ответ чужак, – ты никогда не станешь великим.
– Хочешь обойти Иессея?
– Я моложе, а Иессей не вечен. Нет, тут определенно кто-то есть, – чужак осмотрелся и понюхал воздух, – железом пахнет. Кровью.
– Оставь. Никого тут нет. И железо не пахнет.
– Пахнет. Особенно смоченное в крови.
– Ваше колено – сущее зверье… – поморщился Градята. – Кто еще там стоит на пути?
– Зачем тебе это? Ты же нелюбознателен? – спрятал улыбку чужак.
– Я хочу знать, что за работа мне предстоит.
– Много тебе предстоит работы. Вот человек со знаком правосудия на челе… Одна шестая.
– Посадник?
– Нет, посадник со знаком миротворца. Одна сорок восьмая. Его можно убить, смерть его не стоит на пути к смерти князя. А этот – судейский, его убивать нельзя: его смерть помешает. Одна четверть – число его смерти.
– Купить? – поднял брови Градята.
– Купить человека со знаком правосудия на челе? – расхохотался чужак. – Это забавно.
– Запугать?
– Я подумаю. Можно сделать его орудием так, что он и сам этого не заметит. И все же… Как бы князь не умер раньше времени…
– Иессей разберется.
– А я все же посчитаю, – кивнул чужак. – Все равно здесь больше нечем заняться. А ты иди, погуляй, что ли… Посмотри на здешние красоты. И защиту я, пожалуй, поставлю сам.
– Мстиславич, а что такое «маг»? – Ширяй лежал на сене, подперев голову рукой. Он нисколько не устал, наоборот, глаза его продолжали лихорадочно блестеть.
– Кудесник. Это слово пришло из Персии в Грецию и вначале означало всего лишь огнепоклонника. А потом им стали называть кудесников.
– Надо найти этого однорукого кудесника.
– Я напишу Родомилу. Как только дойдем до Пскова, я напишу.
– А князю скажешь? – шаманенок вскинул голову.
– Не знаю. Тебе не показалось, что речь идет о смерти от естественных причин? Иначе бы они не говорили о том, что он может умереть раньше времени.
– Может, они хотят убить его так же, как Бориса? И боятся, что яд подействует быстрей?
– Ни разу не было сказано об убийстве. Я все думаю, что значит «раньше времени»?
– Надо предупредить князя. Чего ты боишься, Мстиславич?
– Видишь ли, если речь идет о смерти от естественных причин, например от болезни, – возможно, князь уже знает об этом. И мое сообщение не даст ему возможности бороться, – Млад пожал плечами: тревожить князя теперь, когда он собрал силы на войну?
– Но ты же не скажешь ему о том, что он обязательно умрет! Скажешь, что они хотят его смерти, и все!
– Ширяй, он и без нас знает, что они хотят его смерти. Но он должен сделать что-то перед смертью, а что – мы так и не узнали…
– Как ты думаешь, что они здесь делали?
– Не знаю. Ждали чего-то по дороге к Новгороду. Какая разница?
– Градята появился в университете в середине осени. Я помню. Значит, прямо отсюда – к нам. Мстиславич, а откуда берутся кудесники?
– Оттуда же, откуда шаманы. Эти способности наследуются, но только отчасти. Например, мой отец – волхв-целитель, а я – волхв-гадатель. Кудесник – очень редкий дар и требует долгого обучения, чтобы развернуться в полную силу. Поэтому кудесники, как правило, старики и зачастую – долгожители. Чем больше опыта накапливает кудесник, тем сильней проявляется его дар.
– Значит, этот чужак может со временем стать таким же, как этот их Иессей? Если будет долго учиться?
– Боюсь, Иессей – это тот, кого Перун назвал избранным из избранных. И, сколько бы он ни обучался, избранным из избранных его могут сделать только боги.