Я приподнимаюсь ей вслед, уже стоящей на пороге. Лючия успокоительно кивает.
— Мы с Липпо будем рядом. Не беспокойтесь.
Она права. Мне нужен отдых. В звездных часах вечности песчинки отмеряют третьи сутки моих терзаний.
Три ночи тому назад Липпо прислал мне короткую записку, в которой, ничего толком не объясняя, предложил мне как можно быстрее посетить его скромную обитель на улице Вожирар.
Причины он не назвал. Но сам факт его письменного и довольно фамильярного приглашения был удивителен. Это приглашение означало некое событие, важное и неотложное.
Я и прежде терзалась тревогой. Что-то происходило, далекое, грозящее бедствием, но мне совершенно неведомое. Я беспрестанно искала одно-единственное решение, составляла бесчисленные планы и отметала их, как безумные и неосуществимые. Все мои усилия были бесплодны.
Геро по-прежнему был далек от меня, по-прежнему в опасности. Каждый из моих воображаемых, гипотетических шагов вел к его гибели.
Записка Липпо выглядела как предзнаменование. К тому же, он требовал, чтобы я пожаловала одна. Судьба сама разыграла все карты.
Это был второй раунд той партии, что она замыслила, раскинув силки в темном кабинете. Вероятно, её, игрока нетерпеливого, стала раздражать моя медлительность. Я всё ещё топталась на месте – перебирала варианты.
Тогда я впервые пожалела, что не родилась мужчиной. Как было бы просто, одним махом, с кровавой удалью, разрубить этот гордиев узел.
Достаточно вызвать соперника на дуэль, нарушить королевский эдикт и нанести удар.
А что делать женщине? Как женщине бороться с равной ей по положению и богатству соперницей? Удел дочери Евы – выжидать и плести интриги. Как долго, как мучительно!
Но судьба утратила терпение раньше, чем её влюбленная протеже. Вмешательство было действенным и жестоким.
Геро тяжело заболел. Что произошло на самом деле, мне трудно судить. Как и Липпо, я могу только предполагать и восстанавливать картину по известным фактам.
От кого-то из слуг или крестьян, доставляющих в замок необходимые припасы, Геро заразился корью. Именно так, корью. Она обошла его в детстве, но удостоила сомнительным вниманием в более зрелом возрасте. Как будто все эти годы выжидала в неведомой засаде!
Вот такая издевательская шутка судьбы. Для Геро-мальчика эта болезнь обернулась бы трехдневным недомоганием, легким жаром и ярким румянцем на скулах.
А Геро-мужчину эта детская хворь едва не свела в могилу. Она почти убила его, но вместе с тем разрушила стены его темницы.
Корь личиной своей напоминает другого зверя, слепое, красномордое чудовище с красивым именем Variola. Детский недуг, подобно изобретательному трусу, надевает чужую маску, чтобы пугать прохожих.
Сам великий Гален не различал этих двух «сестёр». А уж его невежественные последователи цепенеют от одного лишь призрачного сходства.
Личный врач герцогини Ангулемской оказался из этих, последних, он не пытался искать различий. Ему хватило первых пугающих признаков.
Фаворит принцессы оказался носителем смертельной заразы, угрозой для священной особы. В замке могла начаться эпидемия.
Всем известно, что и особы королевской крови, помазанники божьи, подвергаются этой дьявольской напасти. Елизавета Английская носит оспенные метки под белилами и рыжим париком.
Нет, болезнь не питает должного уважения к титулам и коронам. Ей в высшей степени безразличен генеалогический бульон в жилах жертвы. И она не поскупится на краски и оттенки, дабы расписать алебастровые ланиты и перси первой принцессы крови.
И верный слуга поспешил вмешаться и уберечь госпожу от плачевной участи. Или она сама, вообразив последствия, распорядилась избавиться от того, кто ещё пару дней назад служил самым ценным украшением её спальни.
Благоразумный охотник пристреливает заболевшую собаку, а рачительный пастух перерезает овце горло.
Но Геро не лишили жизни, едва лишь его болезнь стала представлять опасность. Его не задушили и не напоили из сострадания мышьяком.
С ним поступили по-христиански: его отправили умирать в Отель-Дьё, умирать медленно, мучительно, в пристанище отверженных, на грязной соломе, среди гниющих, полуразложившихся тел.
Липпо получил анонимную записку, в которой неизвестный автор умолял его поспешить в городскую лечебницу и отыскать там доставленного на рассвете больного, молодого человека, для него небезызвестного.
Липпо был удивлён, и даже обеспокоен, ибо мало кто знал его в Париже, но от природы любопытный и бесстрашный, как большинство адептов науки, он отправился по указанному адресу.
Он предположил, что призыв исходит от кого-то из моих придворных. Кто-то из моих дворян, этих горячих, вспыльчивых молодцов, оказался замешанным в неприятную историю, ввязался в драку и напоролся на нож.
Не желая бросить тень на имя принцессы крови, и без того уже потрёпанное, этот незадачливый задира укрылся в лечебнице и вызвал лекаря вот таким оригинальным способом.
Тем более, что в записке указывалось на знакомство Липпо с этим таинственным господином. Липпо уже врачевал его. Кто же ещё это мог быть?
Но никого из моей свиты Липпо в Отель-Дьё не обнаружил. И все же тот несчастный, о котором шла речь в записке, тот, кого действительно доставили на рассвете, был ему знаком.
Он узнал юношу, которого лечил от мигрени в загородном замке в Венсеннском лесу, куда его вызвали посреди ночи. Якобы у меня был жесточайший приступ колик, дурнота и головная боль.
Меня он обнаружил лежащей в постели, но совершенно здоровой, затем был проведен в некие тайные покои, где и обнаружил настоящего пациента.
Липпо тогда позволил себе пару недвусмысленных шуточек в адрес чувствительных дам, так ревностно оберегающих благополучие молодых красавцев. Я послала его к черту.
Но впоследствии Липпо вполне серьёзно, без тени улыбки, не раз осведомлялся, что сталось с его неожиданным пациентом, было ли его лечение успешным. Он даже порывался приготовить для него особое снадобье, чтобы избавить юношу от дальнейших приступов.
Но я предпочитала только недоуменно приподнимать брови. Я оберегала тайну. Даже от Липпо.
И вот он видит молодого человека вновь! И где! В лечебнице Отель-Дьё, в беспамятстве, в бреду, на грязном тюфяке, между умирающим от печёночной болезни стариком и полупрозрачным от истощения подростком с раной в животе.
Монах, указывавший путь в этой юдоли немощи и страданий, рассказал, что молодого человека нашли на ступенях часовни, что имени его никто не знает и что у него по всем признакам оспа.
Липпо ничего на это не ответил. Он выгреб из кармана серебряную мелочь и нанял у первого встречного зеленщика его ослика и тележку.
В авторе полученной им записки я не сомневалась. Анастази. Больше некому.
Она единственная, кто посвящен в нашу тайну, и единственная, кому известен адрес Липпо, ибо она сама, в ту памятную ночь, посылала за ним.
Доставив больного на улицу Вожирар, Липпо не спешил ставить меня в известность. В ответ на мой требовательный вопль он рассудительно возразил, что не был уверен в диагнозе. Оспа могла подтвердиться.
Сомнения в словах монаха посетили его сразу, ещё в лечебнице, а после более тщательного осмотра сомнения затвердели.
И всё же он мог совершить ошибку. А приводить меня к постели оспенного больного было, по меньшей мере, неразумно.
Я задохнулась от негодования. Несколько лет назад Липпо уже использовал средство, добытое им в Китае, чтобы защитить меня от этой напасти.
Прежде он испытал это средство на себе и Лючие. Затем, убедившись в его действенности и безопасности, сделал крошечный надрез на моем предплечье и втер в рану красноватый порошок.
Пару дней меня слегка лихорадило, но вскоре всё бесследно прошло. И тогда Липпо объяснил, что это было за лекарство. Кровь оспенного больного!
Я пришла в ужас, но Липпо добавил, что этой процедуре подвергаются все жены и наложницы китайского императора, и что таким удивительным способом сам владыка избавлен от болезни.
Способ этот мало кому известен даже на Востоке, а в Европе всё языческое почитается за дьявольское, и потому отвергается. Но он, Липпо, не верит в дьявола. Он верит в здравомыслие китайцев.
Однако желтолицые язычники могли ошибаться. Я задохнулась от негодования.
Чтобы меня утешить, он тут же оправдал себя тем, что послал ко мне Лючию немедленно, едва лишь распознал за оспенным горением безобидную корь.
— Сама по себе эта болезнь не опасна, — сказал он – Несколько дней лихорадки, красноватая сыпь, и всё. По-настоящему опасны её последствия. Корь подобна троянскому коню в осажденном Илионе, ведет за собой воспаления неизвестной природы. Бедного парня, вероятно, везли в открытой повозке, а затем бросили на холодных ступенях у дверей часовни. Там он пролежал несколько часов, прежде чем его нашли. Поэтому, если он умрет, то умрет не от кори. Он умрет от болезни, которую Гиппократ называл эмпиемой плевры.
Я бросила на лекаря почти насмешливый взгляд.
— Нет, Липпо, от этой болезни он не умрёт. Есть кое-что гораздо более опасное, чем эмпиема.
— Что же это? – изумился Липпо.
— Я.
Да, друг мой, при всей твоей учёности и проницательности ты мало что понимаешь. Это не корь убьет его, не эмпиема. Болезнь только следствие, наёмник.
А виновник, тот, кто платит за преступление и нанимает убийцу, виновник я. Я бежала под покровом ночи. Бежала, как вор. Воспользовалась его коротким забытьём. Ни слова прощания, ни надежды.
Я украла их у него. Бежала, потому что боялась. Он откроет глаза, взглянет на меня, а мне нечего будет ему сказать. Только мило пожать плечиком и уйти.
Он останется в неволе, а я вернусь в свой теплый, безопасный мир. И всё будет по-прежнему.
Для меня рассвет — повод для беспечной радости, для него – ещё одна зарубка на каменной стене в подземелье. Я была бессильна что-либо изменить. Потому и бежала.
Что ему осталось после той нашей встречи? Несколько торопливо брошенных, небрежных слов. Признание в любви, сделанное ради забавы, небрежные ласки, лживые поцелуи.
Я беспокойно верчусь, вздыхаю. Кровать у Лючии узкая, жесткая, как у спартанского военачальника в походном шатре.
Усталость призывает сон, отягощает веки, влечет вниз под вязкий полог беспамятства, но ум свеж и дерзок.
Он, как поднаторевший в своем ремесле, опытный дознаватель, извлекает факты. К его услугам весь архив образов и воспоминаний. Ум выстраивает слова и картинки в ряд, размещает в волшебном фонаре гигантских размеров и начинает вращать.
Оно движется без участия моей воли, я беспомощный сторонний наблюдатель, обречённый зритель, которому не отвести глаз.
Я хотела бы зажмуриться, закричать, и в то же время я желаю смотреть, я хочу проживать эти утерянные минуты снова, хочу вздрагивать, колебаться, отступать, бояться, мечтать, хочу плакать и смеяться.
Если сравнить нашу вторую встречу с первой, то это коротенький сонет на фоне многостраничной саги. Четырнадцать строк светлой, невразумительной нежности.
Это произошло на следующий день после отъезда Липпо и моего мнимого выздоровления. Благодаря Анастази, которая стойко пребывала в роли союзницы, я, к своему великому облегчению, узнала, что Липпо не обманул моих ожиданий и Геро, после его посещения, чувствовал себя значительно лучше.
Ночь он провел спокойно, а на утро даже намеревался спуститься в парк, когда воздух чист и ломок, как стекло. В ноябре ещё случаются такие дни.
На небе ни облачка, а солнце в иллюзорном могуществе подсвечивает серо-голубой свод, будто отраженный в зеркале светильник. Яркий, но холодный. Солнце в такие дни, как облаченный в золото и пурпур, дряхлеющий император.
Одна видимость, но зрелище великолепное. Крупные капли осенней росы сияют, как бриллианты, которые услужливые царедворцы сыплют у ног владыки.
Я спустилась в парк с первыми лучами, не опасаясь быть замеченной. Все мои знатные и праздные собратья не покидали своих спален раньше полудня.
Катерине, своей компаньонке, я поручила приглядывать за покоями моей сестры и её придворными дамами. В парке я бродила отнюдь не бесцельно.
Я знала, куда мне идти – к развалинам мраморной беседки, единственной оставшейся колонне, увитой плющом и диким виноградом. Эти сведения мне доставила Эстер, моя горничная, обладавшая даром собирать ходившие по замку слухи и сплетни.
В каждом доме прислуга имеет обыкновение сплетничать о привычках и секретах своих хозяев, и прислуга моей сестры не была тому исключением.
Присутствие в замке красивого молодого любовника принцессы добавляло особой пикантности разговорам горничных и лакеев, они с удовольствием делились подробностями, и потому я очень скоро узнала, что этот странный юноша очень сдержан, скромен, великодушен, щедр, равнодушен к подаркам, любит уединение, учён, а гулять предпочитает у развалин беседки.