Имена — очень загадочная и спорная вещь в нашей жизни. По своей сути, это просто определенный набор звуков, на который мы откликаемся. Какие-то имена имеют величественное происхождение и значения, их носили Короли и герои, они записаны в вековых книгах. Какие-то имена — культурное наследие народа, имя первого пророка или мученика, который отдал свою жизнь за спасение сотни. Многие верят, что имя определяет судьбу человека. С этим простым набором звуков связаны приметы и верования, как нельзя называть ребёнка, а как наоборот, нужно. Имя преследует человека до самого конца, а после — хранит в себе память о нем, выбитое на холодном мраморе. Бывает, что дети не могут ужиться с данным родителями именем и меняют его, стоит только получить такую возможность. Есть в этом что-то ироничное, что ребёнок обретает такую важную мелочь, не осознавая этого, а потом вся его жизнь подчинена чужому решению.
Но обычное имя, записанное в документах, удостоверяющих личность, часто не может передать всего того отношения, что испытывают к человеку. Имена часто повторяются, а мироздание сводит людей с одинаковыми в одну точку во вселенной и сталкивает лбами. И тогда в определенном месте оказываются просто два человека, которые зовутся одним и тем же набором звуков, но жизни их — полностью противоположны друг другу. Когда ты испытываешь к человеку какие-то определенные чувства, будь то гнев или любовь, нежность или раздражение, радость или боль от одного только взгляда — их невозможно уместить в одно обычное имя. Тогда на языке появляются какие-то сравнения. Любимого мужчину женщины часто награждают таким прозвищем как «медвежонок», не потому, что он лохматый, по утрам обворовывает соседских пчел, впадает в продолжительную спячку при первых признаках зимы и ревет раненым китом по ночам. Скорее всего, у девушки в детстве была любимая игрушка, которая защищала от страшных кошмаров, отгоняла страхи и помогала справиться с чисто детсткими проблемами, а теперь это место занял любимый человек. И происходит замещение. В прозвищах таится намного больше, чем просто забытое имя. Прозвище хранит в себе все самое важное, что не сказать словами.
У каждой книги в магазине Азирафаэля было своё прозвище. Та, что постоянно падала с верхней полки на головы привередливым покупателям — Ворчунья, у толстой небольшой книжки про десерты — Сладкоежка, у непонятно как попавшего в его коллекцию мирового бестселлера о садо-мазо играх богатого идиота — Ой-ой-ой. Ангел ворковал с каждой из них, когда брался за мягкую сухую тряпку и обходил ряды, чтобы протереть своих подопечных. Кроули, который довольно часто заставал такие моменты в глубоком кресле, закатывал глаза и подтягивал колени к груди, чтобы залипнуть в очередную игрушку на мобильном телефоне. Сладостные речи, направленные не к демону, нарушали механические и громкие звуки из виртуальной вселенной, где страшный змей ловил маленьких несуществующих диковинных животных с помощью шариков. У свитков, спрятанных в задней комнате, при определенной температуре и влажности, были древние имена на давно забытом языке. Азирафаэль шептал их очень тихо себе под нос, чтобы не нарушить покоя таких старых экспонатов. Кроули следовал за ним, не отрываясь от игры, потому что самые таинственные покемоны прятались именно там. Он медленно двигался между стеллажами, выслеживая их, и краем глаза наблюдал за улыбающимся ангелом.
Кроули тоже заслужил парочку прозвищ с легкой руки Азирафаэля. Очень часто он хитростью и изощренным планом заманивал своего возлюбленного туда, куда тот в душе очень хотел, но почему-то упрямо об этом молчал: будь то новая кофейня на другом конце города или старый книжный магазин в другой стране. До самой последней секунды ангел и думать не смел, что Бентли, укачивающая его на переднем сидении в мягкую дрему, в итоге вырулит к такой желанной вывеске. Тогда удивлённые глаза распахивались, ресницы чуть подрагивали, а улыбка на губах затмевала само солнце, такой яркой она была. Демон и ангел вылезали из машины одновременно, и водитель слышал в свой адрес потрясенное, но счастливое:
— Вот ты старый змей!
Кроули немного коробило упоминание его возраста, но слишком радостным голосом это было сказано, чтобы затевать спор. Он только шипел в ответ, позволяя юркому языку показаться между острых зубов. Но сердце стучало чуть быстрее каждый раз.
Выдавались и тяжелые дни, когда серые грязные тучи липли на небеса, словно мусор на обуви путешественника. Все шло наперекосяк, люди раздражали, вино было слишком сладким, Азирафаэль слишком громким. Весь мир злил демона, словно под его кожей налип песок, который жёг его. Кроули огрызался сквозь сжатые зубы, не реагировал на прикосновения, собирался почти что кольцами на старом кресле, обхватывая себя за плечи руками, а иногда и вовсе — пропадал на несколько дней. Их ссора, глупая и нелепая, беспокоила Азирафаэля все время. Он ронял книги, задевал бёдрами маленький стол и обжигал губы горячим какао. В итоге, он ложился спать в одиночестве в холодную постель. Но посреди ночи он ощущал чужое присутствие в спальне, горячие руки, которые касались его затылка и шеи, сухие губы на плече. И все обиды и горечь исчезали, смытые облегчением и настоящей ослепляющей любовью. Ангел обнимал молчаливого демона, едва ощутимо укачивая его из стороны в сторону, и шептал:
— Мой дорогой… Дорогой мой мальчик…
Эта связь была намного крепче, чем у любовников. Умные психологи сравнивали такое с теми нерушимыми узами, что соединяли родителей и детей. Те, что уже не разорвать ни ссорами, ни разводами, ни изменами. Азирафаэль считал это странным, но не мог перестать в такие секунды опекать демона, позволять ему побыть слабее, забрать у него всю ответственность за слова и поступки, разрешить побыть почти что… ребёнком, да. И Кроули засыпал, убаюканный тихим голосом, тёплым дыханием и шуршанием белоснежных крыльев.
В квартире Кроули прозвища были у каждого цветка, что занимали целую комнату. Ангел всеми силами пытался понять, как змей их различает, но системы найти так и не смог. Там была и мухоловка, с острыми краями и мерзким характером, которую демон нежно называл — Мерзавка, и королевская бегония, цветущая только в те дни, что в квартире проводил ангел — Привереда. Самой таинственной подопечной демона была Хиганбана — японский цветок смерти. Игнорируемая всей Японией огненная паучья лилия занимала особое место, на неё Кроули лишь изредка повышал голос, чувствуя какое-то единение. Из-за ядовитых стеблей и луковиц ее не продавали в магазинах, не дарили друг другу, лишь высаживали на могилах, чтобы оберегать покой мертвых. Один раз Азирафаэль поймал любовника, когда тот стоял около неё и пальцами осторожно гладил похожие на паучьи лапки лепестки. Она носила нежное прозвище — Принцесса. И ангел не мог объяснить, почему его сердце неприятно дергалось от этого.
Любимая гордая Бентли в беседах и ленивых разговорах обрела такое банальное прозвище — Детка. Простое, но в нем было заложено все трепетное отношение демона к любимице. Стоило лишь обратить внимание, как он проводит рукой по капоту, стирая пыль, как постукивает пальцами по рулю в такт музыке, как поправляет зеркало. Кроули испытывал к ней самые настоящие отеческие чувства, точно помня ее день рождения и преподнося различные новые чехлы или эксклюзивные диски. Азирафаэль и не думал влезать в эти отношения, радуясь просто тому, что машина одобрила выбор хозяина и перестала бить дверцей по спине. Одной зимней ночью, когда они возвращались от Анафемы и Ньюта, ангелу даже показалось, что сидение немного подогревается, чтобы он не отморозил себе свою пернатую… душу.
Правда, в один прекрасный момент это милое прозвище перестало быть таким безобидным. Когда они отъехали вглубь леса, почти на самый берег реки, чтобы побыть наедине. Кроули редко позволял страсти завладеть собой в машине, обычно ругаясь на провоцирующего ангела последними словами, но бывали и исключения. И вот когда змей растянулся на сидении, не в силах перестать ерзать, и наслаждался чужим весом на своих бёдрах, а Азирафаэль решил попробовать несколько интересных, но смущающих приемов, которым его научила милая мадам Трейси, Кроули вдруг выгнулся дугой, оставляя на нежных сидениях рваные борозды от выросших когтей, и сладко, греховно и так хрипло простонал:
— Ох, да-да, Детка ~ — покраснела и Бентли, и Азирафаэль, завороженные таким демоном, вспотевшим, горячим и томным.
Следующие несколько дней жители города имели возможность наблюдать на дорогах дорогую ретро машину с красными фарами и передним бампером, а также и хозяина книжного магазина, чьи алые скулы, кажется, могли освещать всю улицу ночью. Его несколько раз спросили, нет ли температуры. И просили пойти домой отдохнуть. И Бентли, и ангел несколько дней пытались прийти в себя и не смотрели друг на друга.
Анафема отвратительно сокращала имя ангела, будто за каждую лишнюю букву ей нужно было расплачиваться деньгами или жизненными силами. В своих добрых порывах, она оставляла от него либо три, либо четыре буквы, и Кроули морщился, словно кто-то царапал острыми ногтями по стеклу. У демона внутри кипело желание подойти и встряхнуть наглую девушку, прорычать ей в лицо все, что он о ней думает. Азирафаэля этот возмутительный момент никак не задевал, но он прекрасно видел состояние Кроули. Для него длинное и неудобное имя любовника было чем-то сакральным, неприкасаемым. Сам он спокойно перекроил своё имя, не ощущая к нему ничего, но ангел… Каждый раз произнося его имя, Кроули будто бы светился изнутри. Ему даже казалось, что крылья становились немного легче, душа — светлее, а сердце — больше.
Имя ангела никто не произносил так, с легким придыханием, облизывая сухие губы. И никто, совсем никто и никогда не делал второго ударения в его имени, на второй слог, чуть зависая в эту секунду, чтобы потом нырнуть глубже. Демон злился, что стонать это имя в постели неудобно, что в голове удержать его сложно, но ни разу, даже в самые умопомрачительные моменты, не позволил себе обрезать или укоротить прекрасное небесное имя.
Им встречалось на улице, как юноша зовёт свою любимую девушку «Ангел». Первый раз Азирафэль ощутимо вздрогнул и обернулся, но паника в его глазах сменилась светящейся радостью за чужое счастье. Тогда он задумался, что же вкладывал в это слово Кроули? Желтые ядовитые глаза становились светлее, голос — выше. Вначале, он будто пытался упрекнуть друга в его взглядах на жизнь, подчеркнуть их различия, но потом… потом это стало чем-то невероятно личным, тонким. Как в первую ночь после неудавшегося конца света, когда Кроули прижимал сначала утерянного, а потом чудом обретенного друга к двери и касался ладонями мягких волос и улыбчивых губ. Он прижимался своим лбом ко лбу Азирафаэля, не в силах перестать смотреть и трогать, не мог поверить, что это правда. Ему казалось, что сейчас он откроет глаза и останется в одиночестве, ощущая этот невыносимый запах гари.
— Пожалуйста, не забывай моргать, — рассмеялся тогда Азирафаэль, успокаивающе касаясь его талии, горячей кожи и острых позвонков на спине. — Это пугает.
— Не могу, — признался Кроули, сглатывая ком в горле. — Ангел, не могу. Хочу знать, что ты есть.
— Я есть, дорогой мой мальчик, — Азирафаэль подставил лицо под требовательные руки. — Здесь, прямо здесь.
— Ангел мой, ангел,— повторял демон, и заметная дрожь сотрясала его тело. — Будь моим и будь со мной. Азирафаэль. Ангел. Ангел.
Им не нужны были слова в ту ночь, чтобы понять друг друга, но слова помогли обнажить израненную душу, открыться и сделать шаг навстречу. Кроули продолжал звать его, а Азирафаэль продолжал убеждать, что никуда не денется, щурил свои невероятные глаза, даже крылья выпустил в какой-то момент, чтобы обнять ими демона, который за один день испытал слишком много нехарактерных ему чувств, потерял весь свой мир и снова получил его в свои руки.
Ангел точно знал, к каким словам Кроули стоило прислушиваться, а какие — пропускать мимо ушей. И если сам он этого не осознавал, то ангельское сердце, такое большое, любящее весь мир, но открытое только для одного хитрого древнего змея, определенно знало все.
И конечно, Бентли.
Лестница пахла бродячими кошками, занесённой внутрь октябрьской листвой и ещё чем-то непонятным.
Войдя в подъезд, он остановился, прислушался и внимательно осмотрел себя. Последние несколько сотен метров по улице пришлось бежать через начинающийся дождь, но успел он вовремя — ботинки почти не испачкались, на тёмных штанинах выделялись лишь несколько еле заметных капелек грязи, рубашка и куртка тоже, в основном, сухие. В отличие от предельно аккуратной мамы, сам он не придавал особого значения таким условностям — мужчина не должен бояться воды и ветра, тем более демонстрировать свой страх окружающим, прячась под зонтом. Однако в этот раз даже он предпочел бы выглядеть получше. Во всяком случае, не давать ни малейшего повода для насмешки, пусть даже и мысленной, своим мокрым видом.
Он знал, на что шёл. Несколько вечеров подряд он проигрывал в уме свои возможные действия, вероятные ответы на них и ответы на ответы. Вариантов возникало очень много. Но вечер проходил за вечером, а наиболее вероятным ни один из них так и не стал. В конце концов он понял, что проработай хоть сто вариантов — всё равно случится сто первый. Как ни странно, после осознания этого ему стало намного спокойнее.
Ещё раз убедившись в том, что выглядит вполне пристойно, он двинулся было дальше. Но отчаянно старческий и требовательный голос, раздавшийся откуда-то сзади, заставил его остановиться.
— Э-э-э… Маладой человек!
Вздрогнув, он оглянулся назад. Ближайшая дверь, обитая чёрным дермантином, была слегка приоткрыта. В образовавшийся проём выглядывало морщинистое лицо, частично скрытое за толстыми стеклами очков.
— Вы к каму?
В тишине, нарушаемой только ударами капель усиливавшегося дождя по немытому, загаженному голубями окну, ему показалось, что этот голос сейчас услышит весь дом. И из всех квартир вот так же выглянут лица и будут смотреть на него. Именно тогда, когда этого как раз больше всего и не хотелось.
Стараясь не выглядеть смущенным или испуганным, он ответил:
— В сорок шестую.
Голос смягчился, но на всякий случай переспросил:
— Точно?
— Точно.
— Ну, смотри. Если к ним — то ладно, к ним дурные люди не ходят. А то тут порой на лестнице сидят какие-то…
Дверь осторожно закрылась, клацнув на прощание щеколдой. Ух, вроде обошлось. Но почему она выскочила именно сейчас? Ведь столько раз уже ходил здесь…
Стараясь ступать как можно более лёгким шагом, он двинулся дальше вверх по лестничным маршам. Наверное, так разведчики идут на важную явку.
И вот, наконец, нужная площадка.
Пол с расколотыми плитками, тряпка под ногами, знакомая дверь справа и не менее знакомый звонок возле неё.
Оглянувшись, потянул руку к кнопке.
Может, не стоит?
Рука не хотела слушаться. Внутренний голос надрывно кричал о том, что всё задуманное есть полная чушь, что ничего не получится, что его намерения раскроют и пресекут сразу же, а самого его с позором выгонят вон, и что даже если всё получится, то потом будет ещё хуже. Но ему непреклонно возражал другой голос, с хрипотой доказывавший: «если ты не сделаешь этого сейчас, то ты не сделаешь этого и завтра, и через неделю, а потом это сделает кто-нибудь другой — тем более, что кандидаты имелись, — и тогда уже ничего вообще не исправишь». Усилием воли он заставил почти немеющую руку подняться и неверным указательным пальцем ткнуть в чёрную, местами заляпанную краской пластиковую кнопку звонка, который не замедлил отозваться противным вибрирующим жужжанием по другую сторону двери.
Теперь — всё…
***
Звонок смолк, и окружающее пространство заволокла тягучая тишина.
Где-то в дальнем углу когтистой лапой заскреблась последняя надежда первого внутреннего голоса — может быть, сейчас дома просто никого не окажется. Тогда он позвонит во второй раз, уже смелее, в третий, и пойдёт обратно. Пытался—значит, не такой уж и трус. А что не получилось — ну, не его вина.
Прошла секунда, другая… пятая… Тихо.
Позвонить ешё раз?
Уже чуть более решительно он снова потянулся к звонку, почти одновременно услышав раздавшиеся за дверью шаги. Нет, всё-таки дома!
Ручка замка с лёгким щелчком отклонилась вниз, протяжно и грустно скрипнули петли. Эх, папа-физик, а дверь всё никак смазать не может! Как в прошлый раз скрипели, так и сейчас. Самому предложить помочь, что ли?
— О, привет!
Открыв дверь, Алёнка показалась на пороге.
Удивлённый и, как ему показалось, немного испуганный взгляд скользнул от его макушки до самых подошв ботинок и смущённо остановился, направленный куда-то чуть ниже переносицы.
Алёнку он знал давно. С той поры, когда родители водили их в изостудию, располагавшуюся тогда в подвале вот этого самого подъезда, где и жила она—его первая подруга, чуть позже ставшая одноклассницей. Творческие навыки, зародившиеся при свете укрытых грубыми абажурами лампочек под аккомпанемент гуда водопроводных труб, у обоих сохранились и в школьные годы. Но со временем его художественные таланты свелись к рисованию самолётов и космопланов на последних страницах тетрадок. Алёнка же рисовала для своего возраста вполне профессионально, и стены её комнаты неизменно украшали разнообразные натюрморты, портреты и пейзажи.
— Ты как здесь оказался?
— Из парка шёл. Дай, думаю, зайду!
Ну да, конечно, «мимо проходил»…
Алёнка всегда была не такой, как все. Даже тогда, в подвале. Но сейчас, по мере того, как их класс становился всё старше и старше, это было особенно заметно.
В отличие от большинства одноклассниц, она ни разу не стремилась подчеркнуть свою «взрослость» максимальным приближением к дозволенной границе. И в одежде, и в поведении, и вообще… Вопреки тенденции, её мало интересовали прочно укоренившиеся практически на любом школьном празднике дискотеки, нисколько не привлекали дворовые магнитофонные посиделки, не захватывали разговоры о моде и прочей фигне, которые всё чаще вели подруги. От многих из которых — даже от тех, с кем провела недавнее ещё детство — она сейчас всё больше отдалялась. И тем самым становилась всё более заметной для него.
Сейчас вот тоже. Этот выпущенный поверх джинсов свитер и спускающийся через плечо хвост, собранный не модняцкой заколкой, а обычной резинкой, были для него гораздо привлекательнее, чем неуклонно укорачивавшиеся юбки и сгущавшаяся тушь на ресницах завсегдатаек школьных танцулек.
С некоторых пор он часто чувствовал, что его тянет к этому дому. И даже не только к конкретному человеку, а в целом к той атмосфере, которая здесь присутствовала. Созданной и самой Алёнкой, и её родителями. Особенно папой — прикольным таким бородатым физиком, который даже в свои тридцать семь мог без свойственного многим взрослым морализаторства с легкостью находить общий язык с его и Алёнкиными одноклассниками, рассказывать о своем предмете гораздо образнее и интереснее школьной «физички», играть в футбол, ездить по парку на велосипеде и делать много чего ещё, столь не вязавшегося с расхожими представлениями о «взрослости» и «солидности». А на прошлом Алёнкином дне рождения спел им обоим под гитару несколько песен. Таких, каких он раньше и не слышал, явно не предназначенных для легкомысленных вечеринок и за нехитрыми строчками и мелодией которых, казалось, скрывался целый мир. Мир совершенно новый и незнакомый для него, но в котором сразу, с первых же строчек и аккордов, неимоверно хотелось жить. Надо будет, кстати, спросить — кто автор и можно ли ещё что-нибудь похожее послушать.
Но это потом. А сейчас он смотрел на стоящую у двери Алёнку и пытался прочитать её мысли. Догадывается она о чем-нибудь? Вроде бы пока всё нормально. Обычная Алёнка, какая и раньше была. Вот только…
Что именно «только», сформулировать он не мог. Но это неуловимое «только» всё же незримо присутствовало.
Алёнка первой нарушила молчание.
— В гости зайдешь?
— А ты что, одна?
— Да, родители ещё не вернулись, а что?
Что-то необычно приятное разлилось под сердцем от осознания того, что они здесь совсем вдвоём. И кроме них, кроме притихшей лестницы, барабанной дроби дождя по подоконникам и пахнущих холодной влагой потоков ветра, вливавшихся через разбитое где-то на верхних этажах стекло, здесь никого нет. Зайти? Посидеть, потрепаться, а там — видно будет?
— Да так, ничего. Я вообще-то задерживаться не думал — на завтра ещё уроки не сделаны.
Алёнка перешагнула порог и откинулась спиной на дверной косяк.
— Так всё-таки ты что-то конкретное хотел, или просто так?
Вот это хорошо. Уходить не спешит, значит — по крайней мере, не против поговорить. Но фразы такой от неё ещё не слышал. «Что-то конкретное…» — никогда она так не говорила.
— Просто так. Шел из парка, а тут дождь начался, думаю, вдруг ты дома?
— О, да. Дожди теперь, похоже, зарядили надолго.
— Вовремя успел я в твой подъезд забежать!
Они оба улыбнулись — то ли этой абсолютно незначимой реплике, то ли такому стечению обстоятельств. И тут он с ужасом понял, что все заготовленные ранее фразы куда-то разлетелись, не оставив и следа, и он просто не знает, о чём дальше говорить. Но — говорить нужно, иначе встреча закончится слишком быстро, и ничего не получится.
— Как вообще дела-то у тебя? Что делаешь?
— Да вот, с физикой разбираюсь.
— Ну, уж у тебя при твоем отце в этой области всё должно быть нормально.
— А проблем серьёзных и нет. Но он никогда не будет мне помогать, пока я сама, как он говорит, «не наемся своих же ошибок».
— Суровый он у тебя…
— Не без этого…
Боль… Мучительная, тягучая, разрывающая боль. И слабость. Такая слабость, будто кто-то выпил из меня все силы, все соки, всю… жизнь. Что со мной?
Подорваться и посмотреть не получается — плазма почти не слушается, напоминая этим парализованное человеческое тело. Сознание силится отдать команду, но ее не слышат, не принимают и не выполняют все части тела. Это страшно.
Страх вспаривает душу, словно острый нож. Опять… меня опять предали, использовали и бросили где-то там, где я уже никому ничего не скажу… Я силюсь открыть глаза, но у меня нет глаз. Нет ушей, и я не слышу происходящего. Нет носа, чтобы уловить запахи. Нет кожи, чтобы пощупать хотя бы поверхность, на которой я, вроде бы, лежу. И я не могу все это вырастить и вернуть, чтобы оценить свое плачевное положение. Как все знакомо…
Так знакомо, что хочется кричать и биться в истерике. Хочется уничтожить тех, кто сделал это со мной. Хочется… хочется умереть, чтобы больше не чувствовать мучительной боли, вспарывающей каждую клеточку моего тела. Боли от разрыва клеточных связей, боли от магического отката…
Я хочу умереть… Хоть как-нибудь, лишь бы только не существовать замкнутой в слепом, глухом и бесчувственном теле. Лишь бы не сходить с ума в кромешной темноте, пронизанной болью.
Но сначала я хочу видеть то, что причиняет мне эти страдания. Я хочу знать, кто предал меня, кто превратил в лужу зеленого дерьма. Я хочу знать!
Глаз нет, нет век, мне нечего открыть, нечем моргать, нечем попытаться разорвать эту черноту, нечем… Но я что-то вижу. Не глазами, внутренним зрением, которое позволяет видеть ауры, ментальные щупы, энергетических паразитов и прочее добро. И я хватаюсь за эту ниточку, тяну, разматываю спутанный клубок мутного марева, колышущегося перед новыми глазами. Глазами внутри меня.
Я действительно лежу на огромном металлическом столе. Он должен быть чертовски холодным, но мне уже все равно. Ведь мое тело — это просто зеленая лужа, размазанная по этому столу. У меня нет ни рук, ни ног, ни головы, ни туловища. Это просто куча зеленого дерьма. Это правда.
А в центре этой распластанной кучи лежит маленький зеленый уродец — дракон. Гуманоидный монстрик, раскрывающий зубастую пасть, покрытый стекающей, будто слизь, плазмой. Мерзость! Какая же это мерзость! Ненавижу!
Вот кто украл мою силу, вот кто выпил все соки, это он превратил меня в кучку дерьма. Нет… не он. Его отец! Проклятье, я ненавижу драконов!
Картинка смазывается, последние силы тают, остается только боль, боль, боль…
— Больно! Пусти меня! — кто-то держит мои руки, кто-то кладет на лоб прохладную ладонь, кто-то толкает в грудь, опрокидывая на что-то мягкое. Я… чувствую? Слышу? Осязаю?
Кошмар продолжается, кромешная тьма не дает возможности рассмотреть происходящее.
— Свет! — кто-то кричит, и слепящий белый свет обрушивается на меня, до рези в глазах, до боли, до крика.
— Пустите, гады! — но меня уже держат и за ноги. Просто кто-то на них уселся, и я не могу даже пошевелиться.
— Лежи! — снова толчок в грудь, на предплечьях смыкается что-то холодное… браслеты. Ограничители. Точно, я почти забыла о них. Паника теперь не выплескивается наружу, она остается вся внутри, царапает нервы, просится выйти, вылиться… Мне хочется убежать, но тяжесть на руках и ногах не пускает. И вытечь из-под тяжести я почему-то не могу.
Холодная ладонь опускается на лоб и все стихает. Я медленно открываю появившиеся глаза и удивленно моргаю, наблюдая перед собой взволнованные лица Шеврина, Шеата и Лэта. Поворачиваю голову на скрип — в кресло тяжело плюхается Ольт.
— Пиздец, — выдыхает сверх и роняет голову на подставленные ладони. — Третий кошмар за ночь. И все лечение псу под хвост.
— Кошмар? — хриплю я, до сих пор не понимая, что происходит.
— Ага, ты орала, будто тебя режут, — недовольно проворчал Шеврин и, наконец, слез с моих ног. — Все, отпустило?
— Не совсем… — я подтянулась, Шеат выпустил мои руки, давая возможность рассмотреть ночную композицию во всей красе. — Сканер! Мне нужен сканер.
— Зачем? — Шеврин наоборот, плюхнулся на кровать и подмял себе под бок подушку.
— Я хочу посмотреть! — рыкнула я и вскочила с постели. Сканер возник прямо посреди комнаты и призывно мигнул желтой кнопкой.
— Нечего там смотреть! — возмутился Шеат, но Шеврин только махнул рукой.
— Смотри, сколько хочешь. А я — спать.
Дракон смерти перевернулся, обнял подушку и тут же вырубился.
Я же полезла в сканер. Отголоски паники просто вопили, что что-то не в порядке. Знаю, я — истеричка, психичка, ипохондрик ну и прочие нелестные диагнозы, которые ставят съехавшим крышей существам… Все про себя знаю. Но фобия — это такая штука, которая мановением волшебной палочки не лечится. И если человек всю жизнь боится высоты, то видит кошмары про небоскребы. Если боится воды — ему снится, как он тонет. Боится огня — горит во сне. Чем я отличаюсь? Может даже и ничем.
Сканер показал привычные амулеты, колбочки и запасники в моем теле. Никаких драконов, аллилуйя. В этот момент мне почему-то захотелось помолиться, но увы, я не знала, какому богу лучше молиться о таком. Явно ведь не божествам плодородия…
— Убедилась? — откуда-то появилась Шиэс и сунула мне в руки чашку с зеленым отваром. — Выпей и успокоишься.
— Да… хорошо, я выпью. Но… мне нужно побыть одной, простите…
Я бочком выскользнула из комнаты и пошла куда глаза глядят, радуясь, что они у меня вообще есть. Что я могу ходить, видеть, щупать все руками, нюхать горький травяной отвар в чашке, слышать тихую болтовню в каютах. Это так… не знаю, просто здорово.
Корабельный коридор порадовал тишиной. Подогретый пол скрадывал мои шаги, двери по обоим сторонам прохода мигали красными значками — эти комнаты заняты. Мы не называет корабельные комнаты каютами, уж больно они не похожи на привычное понятие «каюта». Это действительно комнаты, обустроенные как полноценное жилище, даже, в принципе, как маленькая квартира…
Мигает зеленый значок — свободно. Я вхожу в свободную комнату и опускаюсь на мягкий коричневый диван с нарисованными светло-бежевыми ромбами. И сижу, тупо уставившись перед собой на светлый пол. Сжимаю в руках чашку с недопитым отваром, прихлебываю и думаю.
Подумать есть о чем. Кто-то капитально так хочет, чтобы я возненавидела своих драконов. Настолько хочет, что насылает мне кошмары с полным погружением. Я ведь уже сколько не видела подобной гадости? Где-то с полгода, кажется. И теперь все началось сначала. Либрис? Как-то мелочно для него. С этого макаронного красавца станется воплотить мой кошмар в реальность щелчком пальцев. А чтобы все было еще более реалистично, он вполне может поймать любого понравившегося дракона и заставить помочь с естественным… хм… зачатием. Или заставить своего Лимарена… Бррр…
Кстати, как там сверх? По нему ведь тоже могло долбануть моей паникой. Ментальный щуп расслабленно провис — в данный момент Лимарен связь не поддерживал, отдыхая после зверств своего макаронного повелителя. Тот все чаще устраивал какие-то непонятные шоу для себя любимого, переодевая сверха в платья и заставляя танцевать. И да… сбривая напрочь бедолаге волосы. Короче, у вражеского либриса фетиш на нашего студента и поскольку поиметь студента ему в ближайшее время не светит, то он мучает ту игрушку, какая доступнее — Лимарена.
Дверь бесшумно открылась и на пороге застыл Шеат, настороженно рассматривая меня, видимо готовый в любой момент ловить злобную мегеру.
— Можно войти? — дракон затравленно шаркнул ногой, сминая коврик у входа. Где-то глухо булькнули часы — наступало утро.
— Заходи, — я махнула рукой, все равно комната не моя, свободная, прятать здесь нечего и не от кого.
— Я знаю, ты хотела побыть одна и я тебя понимаю и ни в коем случае не осуждаю… — серебряный дракон плюхнулся на диван возле меня. А я допивала отвар и думала, что может все не так страшно? Зародившейся внутри ненависти не было. Да, это все было просто ужасно, но… это сон. Тупой дурацкий сон тупой бабы, боящейся даже поцеловаться. Вот и все. — Но и ты меня пойми… я не мог тебя бросить.
— Извини, я… это просто ужасно… и еще более ужасно то, что я вас ненавидела… — меня прорвало. Я показывала Шеату эти кошмарные картины, передавала боль и отчаяние, ревела, размазывая слезы по лицу и все больше чувствовала себя полнейшим ничтожеством.
Я недостойна таких драконов. Их заботы, преданности, самопожертвования, помощи, уверенности в своих силах. Бедные драконы верят в меня больше, чем я в саму себя. Они пытаются сделать хоть что-то, в то время, как я… плачу и ненавижу себя. Прошлую, настоящую и будущую. Ненавижу за то, что я не могу им дать нормальной жизни. Не могу любить, как все женщины, не могу уделять должного внимания, не даю того количества заботы, которая нужна всем, без исключения. Я их боюсь, шарахаюсь и тут же сама нарываюсь, может даже специально. Задеваю самые больные места в душе, а потом только снизываю плечами и иду дальше.
И вся эта ересь сыпется на бедного Шеата, как из рога изобилия. Дракон сгребает меня в охапку, я утыкаюсь носом в его плечо и реву уже просто так. Выливаю накопившееся напряжение, страх, растерянность, беспомощность… Он гладит мою голову, что-то шепчет дурацкое и совершенно не важное, зато успокаивающее.
Что-то я стала плаксивой, это не к добру… Собственное тело тут же дает ответ — увеличение магического и энергетического резерва нарушает установившиеся связи между клетками. Что-то вроде внутренней рации, только связанной не радиоволнами, а синтезом нужных веществ. Если проще — это гормональный дисбаланс, только на более сложном уровне. И этот дисбаланс давит и на сознание, заставляя выплеснуть все лишнее. Ведь лучше поплакать, чем нечаянно взорвать корабль. А неконтролируемый возросший запас сил вполне может это устроить. И я не уверена, что нацепленные на меня ограничители смогут удержать абсолютно все.
И меня внезапно отпускает от понимания происходящего, от знания нового о собственном теле — до сегодняшнего дня я понятия не имела о том, что в плазме тоже есть подобие гормонов. Отпускает и становится легче. Шеат поднимает мою голову, стирает дорожки слез, едва ощутимо касаясь пальцами лица. Никогда не скажешь, что это чертовски ласковое существо — дракон… И вдруг целует в лоб, как упрямого, но любимого ребенка. Становится так странно и нежно в душе.
Прикосновение теплых губ долго не рассеивается, запечатлевшись на коже, как некий символ.
— Знаешь, у меня есть для тебя подарок. Только не смейся! — погрозил пальцем Шеат, рассматривая меня практически в упор. — Я уже давно хотел тебе подарить… но все как-то повода не было и все такое…
Он сунул руку в пространственный карман и вытащил оттуда продолговатую непрозрачную картонную коробочку, перевязанную залихватским фиолетовым бантиком. Интересно, что надумал подарить великий дракон?
— В общем, вот, — коробочка ткнулась мне в руки, а сам Шеат опасливо отодвинулся чуть подальше. С чего бы это?
Я отковыряла картонку и от души тряхнула коробкой. На колени мне выпал… розовый фаллоимитатор.
— Э-э? — мои круглые глаза над было видеть.
— Ну… я подумал, что раз мы все тебе не подходим, а нервы надо как-то успокаивать… бионика ты не хочешь, все остальные же не стерильны, то… лучше уж так, чем нервничать…
Первым моим желанием было стукнуть Шеата этим самым орудием труда по лбу, но тут некстати вмешалась новая способность, которая благополучно разобрала бедный силиконовый фаллос на составляющие даже с указанием мельчайших примесей. И тут меня прорвало. Мой ржач слышал, наверное, весь отсек корабля.
— Слушай, ну ты додумался… ой не могу… ладно… я дура… но чтоб это… елки… палки…
— Да я ничего такого не хотел, ты не подумай! — замахал руками дракон, пытаясь откреститься, но номер не прошел.
— Спасибо, — отсмеявшись, я чмокнула совершенно обалделого Шеата в щеку. — Пригодится в хозяйстве. Но ты все-таки подумай, кому нужны мои кошмары.
— А чего тут думать? — серебряный опасливо отодвинул силиконового женского друга от своего лица. — Виденный тобой драконенок был зеленого цвета, но не нефритовый, окрас слишком светлый для них. Значит, изумрудный. На данный момент в нашей реальности существует только один изумрудный дракон и он живет в нашей Академии. Это Ирм, если ты забыла…
— Ага, — самое умное, что я смогла выдать. На всякий случай спрятала подарочек обратно в коробку, чтобы не смущать и так задерганного Шеата.
— Ну вот, а ты сама знаешь, что Ирм к тебе неровно дышит. Он вполне мог просто фантазировать…
— Это что же получается… — пристально смотрю на дракона, — на меня дрочит мелкий толстозадый драконыш?
— Ну не такой уж и мелкий, — проворчал Шеат, поднимаясь с места. — Вполне так уже нормальный парень, подросток. И крылья отрасли почти… но суть ты уловила.
— Можно я его убью? — за этот кошмар не грех и отлупить зарвавшегося изумрудного.
— И уничтожишь последнего представителя клана? — скептически приподнял бровь Шеат, становясь просто вылитой копией Шеврина. Только цвет волос другой.
— Ну хотя бы отлуплю, а? И вообще, если ему так хочется, я согласна отчекрыжить руку или ногу, отправить его в лабораторию с этим подарочком и пусть себе клепает хоть целую армию драконят. Без меня.
Я готова даже лично участвовать в воссоздании всего изумрудного клана, главное, чтобы не трогали мое тело. Представляю себе ровные ряды аппаратов искусственного выращивания, море лаборантов и новое пришествие плазменных зеленых драконов. Однако… Но Шеат нагло развеял мои мечты.
— Не получится. Истинными драконами считаются только рожденные живой женщиной. Все остальные — низшие существа, собственность создателя или гомункулы.
— Тогда пусть обломится, я не собираюсь сдыхать из-за его мечты о возрождении клана, — настроение ухнуло обратно, разбившись о жестокую реальность. Я встала и вышла в коридор, уже не слушая объяснений серебряного.
— Все не так, как ты думаешь! — донеслось из комнаты, но возвращаться уже не было смысла.
Хватит. Сколько можно видеть во мне свиноматку? Почему все во мне видят выгоду, возрождение клана, реализацию собственных планов, но только не живое существо? Живое, блять, разумное существо? Сколько можно уже меня использовать? Я честно была готова горбатиться в лаборатории, чтобы вывести этих чертовых драконов. Но отдавать свое тело в качестве инкубатора — увольте. Да, я сделаю все возможное и невозможное, но почему нельзя не участвовать в этом лично? И черт побери, почему нельзя в таком случае найти желающую плодиться естественным путем дракониху или хотя бы виверну? Это, конечно, будут не чистокровные изумрудные драконы, но все же намного более жизненный вариант…
Лупить Ирма я не стала. Смысла не было бередить раны. Быть может перерастет, найдет себе даму по вкусу и отстанет от едущей крышей синерианки. В конце концов, я ему ничего не должна…
После окончания съёмки Нина собрала в кабинете своих киборгов и рассказала о желании модельера купить Клима:
— …но только если ты сам будешь согласен.
Irien заметно сник, долго молчал и, наконец, тихо ответил:
— Не хочу. Не надо. Моделью быть, наверное, хорошо… но ведь показы будут не каждый день. Но каждый день будет ячейка и кормосмесь. И… всё остальное. Лучше уж здесь. Бухгалтером.
— Хорошо. Следующий показ вечером, так что можешь слетать на остров. И вернуться в полпятого.
— Слетать… можно. Но можно и для себя показ отснять. Если Вы не против. Лиза шьёт не хуже, чем эти модельеры… пока нет посетителей, мы можем готовые платья её изготовления прямо сейчас надеть и сголографировать. Для неё. И для себя.
Нина удивлённо взглянула парню в глаза. Он впервые что-то предложил ей самостоятельно! Это стоило поощрить:
— Да, пока нет посетителей, это возможно. Вася, попроси ещё одну голокамеру с дроном у завхоза. Минут на двадцать. Уж снимать, так на хороший аппарат. Лизонька, доставай свои работы. Только… придётся босиком. Обувь Лиза не шьёт.
Через четверть часа Василий принес голокамеру на дроне от завхоза, запустил её летать вокруг стены, обводя проёмы и стилизованные бойницы – и на стену вышли Irien’ки в лоскутных платьях, сшитых Лизой. А на ногах у них были меховые тапочки, сшитые для киборгов Златой – Лида предложила надеть их, и её идея была одобрена.
Девушки по одной или по двое проходили от одной башни до другой, временами эффектно замирали в проёмах, уходили обратно, выходили следующие… Сам Клим продемонстрировал на камеру одну за другой шесть рубашек с поясами и жилетами и льняные брюки. Рубашки были сшиты для Василия и Петра – но DEX’ы демонстрировать их не стали, сказав, что Irien сделает это намного лучше.
Два десятка платьев, парочек (кофточка и юбка, сшитые в одном стиле и из одной ткани) и жилетов были отсняты на моделях за полчаса. Василий скинул отснятое Нине на видеофон, потом Климу, Лизе и Фриде – и отнёс камеру обратно завхозу.
***
Клим лететь на остров до вечера отказался – в кабинете Инфранет был лучше, чем на острове, и обновление необходимых программ по косметике возможно провести гораздо быстрее, к тому же двум Irien’кам необходимо было подкрасить волосы, чтобы быть похожими на привезённых моделей из агентства. Причина оказалась достаточно убедительной, и потому Нина оставила всех Irien’ов в киборгской комнате отдыха своего хранилища. Там они были в безопасности.
А сама со Змеем и Васей пошла присутствовать на открытии конференции и первом заседании в качестве массовки.
Вася на таких конференциях уже бывал и потому был одет в самую простую свою «гражданскую» одежду – синюю футболку, джинсы и кроссовки. А вот Змею всё было ново – и потому он оделся по-деревенски нарядно – любимая сине-клетчатая косоворотка с кожаным поясом, полушерстяные брюки и высокие мягкие сапоги.
Василий, знающий музей намного лучше Змея, вошёл в образ студента на стажировке и наблюдал за хозяйкой немного со стороны – а Змей был с Ниной рядом.
Первые доклады были длинными и скучными, для кого-то интересными, но Нина в архитектуре не особо разбиралась, к тому же первые доклады были далеки от основной темы конференции — её более занимало, как там её ребята?
Как только зам по науке, ведущая заседание, объявила часовой перерыв на обед («…а желающие могут сами пройти по залам и посмотреть выставки… но обзорная экскурсия по музею будет в три часа… быть всем…»), Нина вернулась в кабинет и принесла всем по рожку мороженого. И немало удивилась, увидев ещё неразрезанный шоколадный торт и расставленные чашки.
Принимая мороженое, Лиза тихо сказала:
— Спасибо… мы только Вас ждем. Вася заказал.
Значит, всё в порядке. За стол в кабинете все не поместились – пришлось пить чай по очереди. А Фрол тем временем привёз ещё двух Irien’ок с острова и сразу увёз оставшихся в доме новеньких.
На послеобеденное заседание пошла уже более спокойной. Второй выступала Кристина Пегова и, рассказывая о методике преподавания организации экспедиций, упомянула группу, побывавшую в деревнях Песоцкого и Кузинского сельсоветов восемь лет назад, и – ко всеобщему удивлению — принародно извинилась за попавшие в сборник недостоверные данные, так как оказалось, что и она участвовала в подготовке той группы и сочла, что недостаточно времени уделила обучению обработке собранной информации, и не проверила вошедшие в сборник сведения, доверилась авторитету академика.
И пообещала, что сделает всё возможное, чтобы сборник был пересмотрен и издан вновь без накладок и выдумок. Змей вел прямую трансляцию Лютому и потому в деревне всё видели – и были немало удивлены честностью профессора Пеговой.
***
Показ коллекций на сцене на площади перед главным корпусом начался в четыре часа пополудни, а не в пять, как планировалось, так как на обзорную экскурсию пошли не все приехавшие на конференцию гости – и Нина порадовалась предусмотрительности Клима, решившего остаться в кабинете. После короткой речи директора и учёного-секретаря начался показ первой коллекции – и на сцену вышли модели из агентства. После десятиминутного дефиле девушки ушли переодеваться, а на сцене появился местный фольклорный ансамбль.
Огромные чемоданы с аккуратно уложенными в них снятыми костюмами DEX’ы модельера на музейном флайере перевезли к Северо-Западной башне и осторожно выгрузили в классной комнате. И уже через пять минут на стену вышли Irien’ы – шесть девушек и Клим – с коллекцией «Синий иней» (крашенная в синий цвет льняная ткань и джинсы, немыслимое сочетание сарафанов и джинсовых курток и накидок).
На площади собрались туристы, снимали всех и на всё – над киборгами и рядом с ними летали десятка два дронов. Василий спланировал маршрут таким образом, что переходы по земле от башни к башне были во внутренних двориках, где посетителей почти не было – и сделал это в целях безопасности. Через тридцать пять минут Irien’ы вернулись в раздевалку, а на сцену вышли модели уже в нарядах коллекции «Белоснежная». И сразу после показа костюмы были отправлены в раздевалку киборгам, а на сцене появился хор из ДШИ.
И снова киборги вышли на стену… но на этот раз прошли и по верху крытой галереи, чтобы показать в движении широкие рукава, юбки и пелерины. Число дронов увеличилось – и Нина начала волноваться, что кого-то из киборгов могут узнать их бывшие хозяева. Но обошлось – киборги вернулись в раздевалку без происшествий.
Таким образом были показаны ещё пять коллекций («Времена года» одного модельера и «Золото осени» второго), на сцене сменялись выступающие — спел мужской хор, сплясали дети из того же ДШИ, потом ансамбль народных инструментов… — работало кафе и буфет, посетители приходили и уходили… потом киборгов снова вызвали на финальный выход – по одному костюму из каждой коллекции… после них долго говорили модельеры о том, что их вдохновило на создание именно таких костюмов…
Мероприятия закончились почти в десять часов, и Нина вернулась домой совершенно уставшая и перенервничавшая.
Часть киборгов пришлось привезти на ночь домой, так как в комнату отдыха при хранилище все бы не поместились. Отчёты с островов уже были приняты Васей и Кузей – они же скинули на острова записи докладов и показов.
***
В воскресенье зарядил дождь, и о проходе по стене не было и речи – модельеры побоялись замочить костюмы. Вместо стен зам по науке предложила модельерам и голографу отснять коллекции в выставочных залах Северо-Западной и Юго-Западной башен, пока идёт заседание. Предложение было принято – и Инна Сергеевна снова пошла открывать классную комнату для Irien’ов, а Нина про себя порадовалась, что ребятам не придётся ходить по сырости, и попросила Василия предупредить Клима и девочек.
Потом всё-таки не выдержала, вышла из зала заседаний, с помощью Василия нашла на колокольне Лёню и попросила присмотреть за своими ребятами, чтобы их кто-нибудь не украл. Пришлось пообещать то, что первым пришло в голову:
— Вот купишь звонницу, а звонить где будешь? А я могу любой остров предоставить, там звон никому мешать не будет…
Лёня согласился и отправился в залы Северо-Западной башни. А Нина вместе со Змеем вернулась в зал, где продолжалось чтение докладов.
В охраннике она особо не нуждалась, просто хотелось, чтобы Змей послушал выступающих профессоров и аспирантов, и посмотрел пару коротких фильмов о ведической культуре и обычаях людей, с которыми он живёт и жить будет и далее – в программе были заявлены темы об обрядовой одежде и оберегах.
Во время перерыва на кофе Нина сходила с ним в сувенирную лавку и подобрала Змею несколько оберегов – надо начинать повышать его статус в общине.
Самому для себя оберег или амулет делать нельзя, надо, чтобы подарили. Считается, что только тогда он действовать начнёт. Вряд ли киборг будет верить в помощь амулетов – но носить их необходимо, так как это в первую очередь показатели статуса.
И потому купила серебряную подвеску-оберег со знаком Велеса (всё-таки в деревне он занят на охране скота), и ещё пару стальных перстней с гравировкой – при необходимости они могут служить сборным кастетом, — а также серебряную лунницу с цепочкой в подарок Мире.
Когда объявили обеденный перерыв («…не расходиться! Моду мы все посмотрели, пусть голограф спокойно работает… после заседаний будет буза…»), Нина помчалась в свою башню. Съёмка в зале третьего этажа заканчивалась, Irien’ы в очередной раз переодевались, модельер снова предложил продать ему Клима – и снова получил отказ – а Лёня бойко разговаривал с моделями из агентства.
Голограф переместился в зал на четвёртом этаже, где среди витрин с керамикой стояли четыре манекена в народных костюмах – и замер от восхищения. Следом за ним поднялись модельеры, модели – и процесс съёмки продолжился. Нина понаблюдала, как её Irien’ки позируют рядом с манекенами, убедилась, что всё в порядке и пошла в зал заседаний.
В полчетвёртого пополудни, уже после всех заседаний, началось показательное выступление приехавшего из Нового Череповца клуба бузы «Белый волк»*. Фома всё-таки договорился о показательном выступлении, и бузники сочли возможным прилететь – может быть, Фома смог бы организовать подобный клуб и при музее, и тогда помощь уже опытных товарищей не была бы лишней.
Сначала было ломание** под гусли и гармонь – и зрители образовали круг метров десять диаметром. Первым в этот круг вышел один плясун и пошел медленными рваными – ломаными – движениями, так, словно бился с невидимым противником.
Через несколько минут он запел частушки.
Затем к нему начали выходить остальные бузники – начался пляс, гармонист заиграл быстрее – постепенно пляс стал походить на бесконтактный бой всех против всех, но с песнями, бодро и радостно.
Было на что посмотреть и чему подивиться — восемь мужиков и двое парней ходят в круге с песнями, машут руками и ногами, то прыгая, то приседая — и каким-то чудом умудряются друг друга не зашибить! В деревнях пляшут и дерутся так же – но никому в голову не пришло пригласить местных мужиков.
После пляса начались показательные бои. Один на один без оружия, один на один с ножами, один на один на палках, один на пару без оружия, один на пару с ножами, трое на пару… и трое на трое… и пара на пару… — нож против палки, палка против кулаков, один на троих с жердью… и в конце крутка бревна!
Змей только смотрел — участвовать в плясе и боях Нина ему не разрешила. Гармонист и гусляр играли просто здорово! И DEX смотрел на действие – и только записывал. Змей искренне принял все обряды и традиции родноверов, и ему просто нравилось участвовать в них, раз уж он принят в общину – но он понимал, что этим бузникам может не понравиться, если к ним в круг выйдет киборг. А спросить у Фомы он не решился.
С другой стороны круга стоял Василий и тоже вёл запись. Такого он, похоже, не видел никогда.
Нина ясно видела, как хотелось Змею выйти в круг! Но не разрешила.
Кто знает, как отнесутся в клубе к киборгу, вышедшему плясать? Как воспримут плясуна, когда окажется, что он киборг? К тому же – DEX’а именно плясать специально не учили, и он может – совершенно случайно – зашибить кого-нибудь из участников действия.
Так что – лучше немного перебдеть. В деревне плясать научат, и петь тоже – со временем. Ему достаточно того, что увидел и узнал. Пока – достаточно.
В полшестого прилетел Фрол за Irien’ами, Нина поблагодарила их за помощь, велела Василию отвезти тех, кто не поместился в флайер Фрола, Клим был посажен в флайер к Змею с тем, чтобы высадить его пока на Домашнем острове, а утром отправить на Жемчужный остров.
День прошёл удачно, несмотря на все волнения. Показ мод прошёл просто великолепно! И Лёня никого из киборгов не дал украсть, и Вася опять побывал в роли студента, и Змей посмотрел на настоящих бузников… а к вечеру и погода наладилась, и настроение поднялось.
И со спокойной душой Нина вышла на сайт, просмотрела от кого есть вопросы, ответила – и пошла спать
*Название клуба придумано
**Ломание – разминка в бузе
Несмотря на изначально испытываемое им жгучее желание поскорее покинуть Тэдфилд, детектив-инспектор Энтони Дж. Кроули предпочел провести там следующие две недели, выслав по электронной почте заявление на отпуск вместе с отчетом о расследовании. Сказать, что старший инспектор Валери Зевул была удивлена – это ничего не сказать. Она довольно хорошо знала привычки всех своих сотрудников и была прекрасно осведомлена о неприязни Кроули к сельский местности.
Самого детектива-инспектора удивление начальства и сплетни коллег беспокоили в последнюю очередь, у него были дела поважнее. Бронхит, одолевший его после пребывания в рефрижераторе, оказался весьма неприятной штукой, а кашлять со сломанными ребрами было чертовски больно. Он наотрез отказался от больницы, но встал на ноги уже через неделю, благодаря неусыпной заботе пастора Фелла и мадам Трейси с ее ведьминскими корнями.
Все это время им с Эзрой было о чем поговорить. Жизнь порой проделывает с людьми странные вещи, но, кажется, в этом мире все же существует некая справедливость, иначе они бы не встретились вновь. И если с прошлым теперь стало все более-менее понятно, оставалось подумать о будущем. А будущее могло повернуться как угодно, такое уж у него свойство. Возможно, оно сулило зарождение искры веры в душе одного закоренелого атеиста, а возможно грехопадение одного пастора. Когда два человека, обладающие одинаковой душевной силой и упорством, преследуют столь разные цели, возможно все что угодно.
Священник вдруг осёкся. Ему показалось, что он совершил промах, но какой, понять был не в силах. Может быть, ему не следовало упоминать имя королевской дочери, если эта дама не желает встречаться ни с кем, кто бывает при дворе?
С княгиней она вполне может быть знакома. Но сожалеть было уже поздно, к тому же, гостья не выразила особого негодования. Напротив, в её глазах мелькнуло любопытство.
— Дочь Генриетты д’Антраг? Ах, да, она же теперь княгиня. И что же, она здесь бывает?
— Да, — осторожно подтвердил священник, — время от времени она навещает свою кормилицу.
— Вероятно, её светлость княгиня, как и её предшественница, герцогиня де Шеврез, бывает здесь в шумной компании дам и кавалеров. До утра звучат скрипки, а с утра охотничий рог и собачий лай. Блестящая кавалькада устремляется по следам несчастного зайца.
— Нет, — возразил священник, — её светлость бывает здесь одна, в сопровождении самых доверенных лиц. Она скорее склонна скрывать свои визиты.
Теперь была очередь гостьи играть в изумление.
— Разве навещать кормилицу такой уж великий грех? Карл Девятый, насколько я знаю, был очень привязан к своей кормилице и доверял ей больше, чем собственной матери. Это факт общеизвестный. И умер на руках этой женщины, не пожелав даже проститься с королевой Екатериной. Близость с кормилицей совершенно не удивительна. Тем более, если это касается дочери Генриетты д’Антраг, которая, как всем известно, не питала особой любви к детям. Отчего же её светлость княгиня так застенчива?
— Её светлость вовсе не стыдится своей привязанности, — горячо возразил священник, — напротив, она всячески эту свою привязанность подчеркивает и обращается к мадам Бенуа не иначе, как «матушка». Не будь я осведомлён об истинном происхождении княгини, я бы не поставил под сомнение их кровную связь. Да сама госпожа Бенуа питает к своей молочной дочери поистине материнскую нежность. Она безраздельно предана своей молочной дочери.
— Меня, поверьте, очень мало заботит искренность их чувств, — холодно заметила гостья. – Кто ещё бывает в поместье?
Обескураженный священник как рыба разевал рот. Тихое смирение его гостьи соскользнуло, подобно ножнам с клинка, и сам клинок сверкнул мертвенно тёмным лезвием.
— Никто, — поспешно ответил кюре. – Там живет господин Липпо. Он лекарь.
— Кто ещё там живет?
Священник в растерянности перевёл взгляд с госпожи на служанку. Будто та, вторая, вновь обратит этот тягостный разговор из допроса в нечто суетливое и пустое, лишённое всякого смысла.
Почему эта дама, эта мадам Корбель, задаёт ему такие вопросы? Почему смотрит так испытующе, будто суровый отец-настоятель на послушника, посмевшего читать книги еретика Кальвина?
Почему эту даму так интересует поместье и те, кто там живет?
Там нет никого, кто носил бы громкое придворное имя, все обитатели под стать свой хозяйке. Работники, конюхи, садовник, кухарка, пара подростков-поварят, девушки, приглядывающие за птичником, и ещё тот юноша и его маленькая дочь. А потом появился мальчик.
Отец Марво увидел этого юношу, когда явился в поместье на Троицу. Был конец мая. Он только что отслужил праздничную мессу. Госпожа Бенуа первая приняла из его рук причастие. А за тем, когда добрые прихожане разошлись, пригласила его отобедать.
Отец Марво и прежде не упускал случая посетить Лизиньи, удивляясь тем переменам, которые там свершались. Несколько дней назад он даже был представлен той самой знаменитой молочной дочери, Жанет д’Анжу, незаконнорожденной принцессе.
Княгиня, в чьих жилах текла королевская кровь, мало походила на тех высокородных красавиц, прежде посещавших Лизиньи. Она бесспорно отличалась благородством облика, утончённостью манер, той непринуждённостью в движениях и поступках, которая свойственна лишь особам из высшего сословия, и в то же время в ней не было и тени высокомерного превосходства, с каким эти избранники судьбы взирали на прочих смертных.
Княгиня была естественна и очень приветлива. Глаза у неё были яркие, озорные, а волосы — цвета спелой пшеницы.
Она улыбнулась священнику, но за этой улыбкой таилась светлая грусть. Тогда она быстро исчезла, сославшись на неотложные дела. А в своё следующее посещение отец Марво уже застал в поместье того юношу.
Первая странность состояла в том, что их друг другу не представили. Это случилось впервые.
Госпожа Бенуа имела простонародную привычку быстро и с удовольствием перечислять имена своих домочадцев, подобно владычицы маленького царства:
— Вот дочь моя Валентина, она вдова, вот её дети, Аннет и Жанно, вот Жан-Пьер, он конюх, вот Жакетта, она кухарка, вот эти две вертихвостки Бланш и Дени, это малыш Жан-Люк, а это старик Жильбер.
Когда в поместье прибыл лекарь её светлости, итальянец Липпо, он так же был немедленно представлен. Извлечен из своей алхимической кельи и водружен перед отцом Марво, как некая достопримечательность.
Представитель науки и представитель церкви, эту науку не одобряющей, взглянули друг на друга настороженно, но очень скоро между ними обнаружилось некоторое сходство.
Отец Марво ещё со времен военной юности был вынужден приобрести кое-какие медицинские навыки. Он умел перевязывать раны, останавливать кровь, вправлять выбитые при падении суставы и немного разбирался в лечебных травах, тех, что способствовали заживлению и очищению ран. На своём огороде он до сих пор выращивал мяту, шалфей и ромашку, на чердаке сушил свежие листья крапивы и побеги хелидония (чистотел).
Священник и врач спорили о лечебных свойствах кипрея, способного успокоить и возбудить, и какая требуется доза для достижения того или иного эффекта. Так же этот итальянец поведал ему о своем увлечении Digitális purpúrea, этим коварным сорняком, способным убить и спасти.
Как истый служитель церкви, отец Марво находил во всех этих опытах нечто опасное и языческое, нечто с неуловимым ароматом серы, но как человек, побывавший в сражениях, переживший гнойное воспаление и едва не лишившийся пальцев, он молчаливо признавал всю необходимость и полезность этих изысканий.
Он даже позволил себе ознакомится с трудами сарацинского лекаря Ибн-Байтара, одного из тех мавров, что были изгнаны с христианских земель Фердинандом и Изабеллой.
Со своей стороны — он поделился с итальянцем сведениями, которые подчерпнул у монахини Хильдегарды Бингенской, доказывая тем самым, что церковь и наука умеют говорить на одном языке.
Совершенно иначе состоялось его знакомство с тем странным гостем.
Стол, как это уже было заведено, был накрыт на большой террасе под зеленым сводом. Стол длинный, ибо у госпожи Бенуа за стол садилось не менее двадцати сотрапезников. Если гостила её светлость княгиня, то и того больше.
Но в тот день круг участвующих был скорее узким, почти семейным. Отца Марво, по причине отсутствия более почётных гостей, хозяйка усадила по правую руку. Место по левую руку оставалось пустым. Хотя прибор уже стоял.
Госпожа Бенуа оглядела стол подобно царице египетской, принимающей у себя во дворце всю римскую знать во главе с Цезарем. Но вот Цезаря за столом не оказалось.
Мишель встала и торопливо направилась к дому. Отец Марво обернулся к итальянцу, который так же выжидательно отложил нож.
Он тоже кого-то ждал.
— Госпожа Бенуа ждет кого-то ещё? – спросил священник, заметив, что и прочие сотрапезники оглядываются на хозяйку.
Итальянец кивнул.
— Да, ещё один гость. Застенчив безмерно, общества избегает, — пояснил лекарь.
Хозяйка появилась четверть часа спустя. За это время ни один из сидевших за столом к еде не прикоснулся.
Отца Марво уже не на шутку разбирало любопытство. Уж не прячется ли в одной комнате сама княгиня, прибывшая тайком и без свиты?
Возможно, принцесса желает сохранить свой визит в тайне, возможно, она чем-то опечалена или даже больна, а кормилица не позволяет ей замкнуться в этой печали и морить себя голодом.
Но вслед за хозяйкой из дома вышла не княгиня, а незнакомый молодой человек лет двадцати. Юноша шёл неохотно, почти упираясь. Хозяйка крепко держала его чуть повыше запястья.
Кюре видел, что юноша прилагает некоторые усилия, чтобы освободиться, но все его попытки безуспешны. Он вынужден следовать за хозяйкой дома.
Всё же ему удается остановиться и даже сделать шаг назад к дому, бросить на его стены, увитые плющом, тоскливый взгляд. Но решительная мадам Бенуа и не думала отступать. Она уперла руки в боки и укоризненно покачала головой, потом погрозила пальцем, произнесла несколько фраз своим грудным, рокочущим басом, и вновь повлекла юношу за собой, будто это был капризный и упрямый ребёнок. Опустив голову, молодой человек подчинился.
— Кто это? – в изумлении спросил священник, вновь обращаясь к итальянцу. Тот наблюдал за происходящим с не меньшим интересом.
— Мой пациент, — ответил он быстро. – Очень непослушный. Я ему прописал прогулки и сытный обед. А он, вот, полюбуйтесь, упорствует.
Наконец, хозяйка доставила припозднившегося гостя к столу и усадила перед тем самым пустующим прибором по левую руку от себя.
И тут же, как по мановению, все прочие сотрапезники ожили, застучали ложками, потянулись к огромному блюду, где под покровом молодых виноградных листьев ароматно дымились запечённые в золе цыплята.
Громыхнул соусник, кто-то плеснул в кубок вина и шумно хлебнул.
А священник пристально смотрел на сидевшего напротив незнакомца. Он ещё не успел обнаружить очередную странность: никто не потрудился этого гостя представить.
Хозяйка, казалось, и вовсе обо всех забыла, занятая пустой тарелкой своего подопечного. Она быстро заполняла эту тарелку самыми аппетитными кусками. Свои действия она сопровождала увещеваниями:
— Ты от стола-то не воротись, и от людей не прячься. Вот тут форель в белом вине, и рагу заячье со спаржей. А на сладкое пирог с земляникой.
И продолжала уговаривать и увещевать.
Отец Марво наблюдал за ними уже не в изумлении, а в каком-то отрешенном беспамятстве.
За время своей духовной, да и военной карьеры, он приобрел немалый опыт и знание людей. Это во времена неосмотрительной молодости он мог быть обманут гладкими, округлыми фразами или зачатками хороших манер. С годами он благополучно избавился от надуманных верований как в добродетели, так и в грехи.
В том немалую роль сыграла избранная им стезя сельского пастыря. Он выслушал за свой священнический век столько исповедей, изучил столько масок и обличий, в кои со времен Адама рядится дьявол, что для него с некоторых пор не стоило особых трудов разгадать встречного по нескольким фразам и даже жестам.
Сам он не находил в этом ничего особо примечательного и особо значимого, ибо подобный талант развивается сам собой у тех, кто преклоняет свой слух к исповеди страждущих.
Грехи и добродетели присутствуют в каждом, рождённом на земле, имеют легко узнаваемые свойства и признаки, и различие между душами состоит лишь в том, какой густоты полученная тинктура и чего в ней больше — элементов тяжёлых и вязких, выпадающих на дно, или светлых и летучих.
Ещё проще было распознать сословную принадлежность и род занятий. Разве спутаешь земледельца с горшечником, или винодела с шорником?
Что уж говорить о господах благородных? Тут уж не ошибешься.
Попадаются, правда, ловкие мошенники, выдающие себя за ученых болтунов или стряпчих. Но с таким маскарадом легко справится и менее сведущий наблюдатель.
Достаточно смотреть и слушать, вникать и понимать, изучать душу ближнего с той же тщательностью, с какой каждый заглядывает в свою.
Когда отец Марво открыл это простое правило, жизнь его наполнилась бесконечными трудами. Он изучал и наблюдал, находил сходство и различия. Со временем это становилось проще, буднично и привычно.
Он предполагал грех, как врач предполагает болезнь, и находил этот грех, как врач находит камень в почке. Гораздо реже он предчувствовал и находил добродетель. Ещё реже – подлинное смирение и подлинную любовь.
Не без гордости старый кюре пророчил себе талант читать мысли.
Не дословные подробности и пикантные мелочи, оставлявшие его равнодушным по причине однообразия, а направление и окраску, ибо направлений тех опять же было немного, а точнее — два, к греху или добродетели, к адским безднам или сияющим небесам.
Но встречались и загадки, редкие, как библейские чудеса, и вот одна из этих загадок сидела перед ним за столом хозяйки Лизиньи.
Темноволосый юноша в конце концов уступил. Ножом он отделил ломтик нежного мяса и наколол его вилкой. Он ещё мгновение раздумывал, будто испрашивал у кого-то невидимого разрешение на трапезу, затем осторожно откусил.
Отец Марво мог бы спорить на то, что юноша не почувствовал вкуса, если бы держать пари не было бы грехом.
«Если кто-то и умеет верить, несмотря ни на что, надеяться на чудо, так это дети».
Олег Рой. «Семь признаков счастья»
Первый круг Ада Великой Лестницы Геенны Огненной.
Пещера Уединения инкуба Ангелуса Борна.
2 день.
– Ад не имеет неба – лишь Бездну разверстую. Ад не имеет земли – лишь пылающую твердь. Создания его бездушны и питаемы средоточием огня, – прочитал Аро и повернулся к отцу. – А что такое «средоточие огня»?
Юный инкуб восседал на троне, вполне равном другому такому же трону в противоположном углу пещеры, и листал подаренную отцом книгу. Тот стоял рядом, поглаживая на запястье живой браслет, и даже в ум не брал, что роняет своё достоинство, находясь ниже сидящего на возвышении сына.
– Люди наделены душой, как ты уже прочёл, – вспомнив свои приключения на земле, Ангелус Борн не смог сдержать улыбку. – Душа непознаваема для них, потому что она больше их самости, следовательно, они плохо разбираются в самих себе и предпочитают рассуждать о нас. Мы, демоны – тоже имеем некое хранилище того, что нельзя понять до конца. Люди называют это средоточием огня. Ты можешь увидеть его, если поранишься или заплачешь. Впрочем, легче всего тебе будет лизнуть собственную ладонь.
В углу пещеры вспыхнул флюид сухого воздуха, на миг осветив овальный каменный зал с двумя базальтовыми тронами. На одном из них восседал юный инкуб, около другого лежали два больших плоских камня, напоминающие жернова, и высились аккуратные стопки деревянных и каменных пластин.
– А мы – как называем? – полюбопытствовал юноша, разглядывая ладонь, которую, разумеется, поспешил лизнуть. Розоватая опалесцирующая влага с шипением испарялась с его кожи.
Юный демон был ярко и необычайно, но несколько болезненно красив даже для инкуба, вся суть которого – источать в мир прелесть.
Он имел удивительно светлую кожу и чистейший алый блеск зрачков. Однако был ещё слишком наивен и совершенно не владел чарами своего обаяния – для этого сущему следует разменять хотя бы первое столетие.
Ангелус Борн вздохнул и не ответил. Он прошёлся по тщательно отполированному каменному полу, посмотрел, как стекает со сталактитов жирная чёрная субстанция, называемая «кровь земли». Она легко воспламенялась и даже порождала неожиданные вспышки огня. Вот бы разобраться – отчего?
Да, он преступил вчера все мыслимые запреты. Сумел окунуться в холод людского мира. И явственно ощутил – именно такой мир ему интересен, открывает новые перспективы, а, главное, манит свободой.
Ангелуса занимало теперь в мире людей всё – философия, минералы, наблюдения за растениями, животными, звёздами. Вот только Аро…
С одной стороны – сын имеет уже свои взгляды на мироздание. Он вырос рядом с отцом, больше озабоченным чтением и исследованиями, нежели подтронной суетой, возможно, он будет даже рад покинуть негостеприимную Бездну. Но с другой…
Всегда есть вторая сторона правды. Род Борнов – род высших демонов, способных жить в самых глубоких кругах Ада. Способных, а значит и достойных. Место в Верхнем Аду Агнелус занимал сейчас до ужаса неподобающее. И Аро тоже был рождён для иной судьбы, а не для прозябания в холоде!
Что выберет сын? Да и сумеет ли выбрать сам?
Из-за тяготеющего над семьёй проклятия юный инкуб был с детства лишён привычного в Аду воспитания. Он не бултыхался дни напролёт в кипящих озёрах, не носился над магмой на летучих камнях, не мечтал об ароматном дыме преющих в адских котлах душ, а всё время проводил в пещере, изучая и анализируя. Он не такой, как другие дети. Вот и вопросы его с каждым днём всё острее.
– А мы? – переспросил Аро.
– Мы? – чуть усмехнулся Ангелус Борн, обернувшись и задумчиво глядя на сына, сидящего прямо и ровно, так уж заведено у сущих, немногое знающих об усталости тела. – Мы – плохое слово для демона, Аро. Каждый здесь – сам по себе. Он не верит другим, но и не привык заглядывать вглубь своего естества. Какое ему дело до того, что там, внутри – кровь, вода, средоточие огня? Мы живём мучительно долго. Мы обеспечены многими умениями и силами уже по праву рождения. Это не способствует развитию наук. Науки – удел слабых, так принято думать в Аду. А слабые людишки тем временем исследуют и изменяют мир…
Глаза Борна затянуло красноватой дымкой. Он вспоминал удивительный город, непрочитанные книги, тучи неизученных насекомых, поля трав и цветов, шершавую кору дерева, приютившего его в мире людей… И… завидовал смертным. Их мотыльковой глупости, поспешности в страстях и желаниях. Возможности биться в тенётах загадок и гореть «здесь и сейчас» так же, как демоны горят лишь в самых раскалённых и жарких адских глубинах.
– А как именно слабы люди? – Аро перевернул страницу тяжёлой книги, потрогал чуть выпуклую гравюру с рыцарем в латах. – Как муравьи?
Ангелус Борн рассмеялся: адские муравьи показались бы мягкотелым свирепыми огнедышащими хищниками.
– Нет, Аро. Люди гораздо слабее самых слабых из порождений Ада.
– А чем же они питаются? Средоточием огня? Так же, как мы – душами?
Борн удивлённо уставился на сына. Он был почти потрясён его детской прозорливостью.
Да, по официальному мнению, распространяемому в Аду, мягкотелые человечки являлись всего лишь живыми горшками для душ. Но были ли они так беспомощны на самом деле?
Зачем бы Сатане создавать совсем никуда не годных живых? И так ли слабы людские маги, если способны сдерживать рвущихся из Ада низших тварей? А те мягкотелые, что по рассказам могли одурачить чёрта и даже беса? Похитить молоденького глупого демона, вытянуть из него силы, запитав свои слабые амулеты?
Потому не в прямом смысле, но «душами» сущих люди всё-таки питались, вот только кто в Аду осмелился бы говорить об этом?
Ангелус Борн не удержался и расплылся в улыбке. Ему было больно видеть возможную судьбу сына, говорящего запросто такие ужасные вещи, но и радостно.
Аро был мал и наивен, девяносто лет для демона – даже подросток-то – едва-едва, но проницательность он явно унаследовал от отца!
Пусть сын лишён беспечного детства, но род его – род глубинных и славных демонов, рождённых также глубоко, как сам Сатана. Это сейчас Борна не принимают даже в тронном зале Первого круга, этого пограничного с мягкотелыми холодного охвостья Ада. Такого никчёмного, что здесь не особенно преследуют за страшные в более глубоких кругах пороки – складывание частушек про Сатану или симпатии к тем же книгам. Борн слыхал, что даже правитель Якубус был замечен в чтении!
– Папа? – переспросил Аро.
Ангелус вздрогнул, спохватившись, что подросток уже, может быть, способен читать плохо прикрытые мысли. Ему следовало внимательнее относиться к потокам слов и образов. Жизнь в Аду была опасна не дикими тварями, но политикой и кознями родни. Чем ближе – тем страшнее, ибо конкурировали они за одно и то же место у трона. Не нужно бы сыну даже знать пока, что правители Ада – далеко не безгрешны, да и не выше по рождению самих Борнов.
– Это сложный вопрос, – начал Ангелус медленно. – Слабость тела – не абсолютная категория. Физически, и это проверено многократно, человек не в состоянии противостоять мыслящему созданию Ада. Но любое живое на Земле и в Аду состоит из трёх тел – мясного тела, тела души и тела воли. Мясное тело людей слабо неимоверно, душа – уязвима и вкусна, но уже хитра и изворотлива. И не каждому демону удаётся легко расщёлкнуть её скользкую оболочку и выпить содержимое. А воля… Воля людей крепка и свирепа!
– Воля – что это? – удивился Аро.
И даже подпрыгнул от любопытства на жёстком базальтовом сидении.
– Это то, что заставляет тебя настаивать на своём, – пояснил Ангелус. – Помнишь себя пятьдесят лет назад? Не плакать, когда в игру не берут сверстники, бултыхающиеся в лаве. Помнишь?
Аро кивнул. Адская мелюзга, шустрая, едва умеющая выкрикнуть десяток слов, причиняла ему когда-то много обид, дразня сыном проклятого. Они сами были ещё ничьи дети, и вот – поди ж ты!
Маленькому инкубу тоже хотелось беспечно плескаться в лаве. И отец не препятствовал. Он приносил мальчика на берег по первой просьбе. Пока эти просьбы не иссякли.
– Когда дети играют вместе, – продолжал Ангелус Борн, – ими движет коллективная воля, и они становятся сильнее сущего-одиночки. Но вот юный демон вступает в Договор и остаётся один на один с собой. Сущие в Аду – как мириады тонких нитей, где каждая, свившись с другой, может придать ей часть силы. Но хочет ли? Чем ты сильнее, тем сильнее в тебе самость. Желание быть центром мира, местом притяжения сил и идей. Лишь самые слабые из нас – черти и бесы – ходят толпой, поддерживая друг друга. Но в толпе они теряют себя, растворяются в себе подобных, становятся единой безликой массой. Платят за силу – самостью, а именно самость – есть то, что делает демона демоном. Потому уважающий себя сущий сторонится соплеменников. Иное дело – смертные. Воля самого слабого человечка может быть свободна и независима – один он или в толпе. От потери себя в массе других человек защищён теми, к кому привязан душой. Люди живут семьями, обретая друг в друге поддержку, чтобы противостоять миру. Это странно и удивительно для нас. Но и это ещё не всё!
Аро ёрзал и хлопал ресницами и Борн, походив по залу, продолжил, поясняя:
– Суть в том, что люди, как бы слабы они не были, должны быть равновесны демонам по самой сути мировых законов. Равновесие – свойство нашего мира. Если плод акры трудно достать – он же и вкуснее многих. Так и здесь – человечишка слаб телом, но стержень его воли уравновешивает эту слабость своею стойкостью. А демон – силён, но в нём нет стремления ставить цели и достигать их. Смотри: между миром Ада и людей стоит лишь Договор. Тем не менее, большинство демонов, бесов и чертей боятся нарушать его, ведь договоры – часть нашего естества, ключ к самости. Только низшие и совершенно тупые твари решаются просачиваться в земли людей за добычей. В Аду не считают такие проделки нарушением Договора, какой спрос с безмозглых? Лишь осознание – достаточный повод для соблюдения законов. Гарантия Договора – внутри нас самих. Я и сам недавно помыслить не мог о том, что Договор вообще может быть нарушен достаточно сильным и разумным сущим. Черти? Черти – не в счёт… А вот людские маги частенько сознательно преступают невидимые границы Ада. И не боятся возмездия, действуя тайно и изощрённо. Они заманивают глупых демонов, похищают их средоточие огня… Нет, нет! – рассмеялся Ангелус, видя, как испуганно задышали, то расширяясь, то сужаясь, зрачки мальчика. – Не бойся, они не способны пожрать его!
– Но ты же сказал – заманивают? Значит – они охотятся на нас?
– Они не могут питаться, как демоны. Но вливают средоточие огня в Серединный мир, создавая амулеты, и тем укрепляют своё слабое тело.
Аро не успокоили слова отца. Он поёжился, перевернул тяжёлую страницу книги и пробормотал:
– А если такой маг поймает меня?
Борн рассмеялся.
– Скорее, кусачие красные мухи съедят тебя по весне, если ты не будешь натирать тело пряностями. Не бойся. Страх – плохой помощник. Воля есть и у нас. Тебе пора бы тренировать её, чтобы ты знал, что сумеешь противостоять людской магии, если таковая встретится вдруг тебе. Заклятия людей построены на овеществлении желаний души. Воля – выше желаний души, и для настоящего демона человеческая магия – детский лепет. Я мог бы послать тебя в Академию Воли, что находится в Бездне, но ты же знаешь, что я…
– Изгой?
– Нет, Аро, изгой тот, кто принимает проклятие. Тогда Сатана расторгает Договор о его жизни в Аду, и он погибает или переворачивает существующий мир, строя мир новый. Я же – смирился. У меня есть ты. Я хочу, чтобы ты рос, вбирая ту гармонию, что я видел во время своих скитаний по Аду. Ад прекрасен: и внутренний, и окраинный. Я надеюсь, что правители здесь, на границах его, меняются быстро. И кто-то из них простит меня. А пока – я буду учить тебя сам!
Борн замолчал. За пафосом его пряталась досада. Он не стал кормить сына тайными и смутными надеждами на обещанную Тиллит встречу с правителем Первого круга. Он слишком боялся отказа.
Аро же, не умея пока проникать в тайные думы отца, рассмеялся и спрыгнул с трона. Больше всего он любил учёбу.
Борн приобнял мальчика ласково. Он знал, что выглядит сейчас по-дурацки. В Аду не принято возиться с молодью, не достигшей первого столетия. Не имело смысла вкладывать силы в обучение создания, которое в любой момент могло утонуть в лаве или сорваться в пропасть. Бессмертными в Аду становятся при вступлении в Договор, а дожить до формального совершеннолетия удаётся далеко не всем. Так кому нужны юные и беспомощные?
К детям в Аду не привязываются, относятся, как к докучливым муравьям. Ребятня легко появляется на свет, отца или мать напоминает весьма отдалённо. А вот напакостить по глупости и необразованности может. Потому основа воспитания здесь: мелочь должна знать своё место! И – не более.
Ангелус Борн, однако, вообще отличался массой забавных странностей. Потому и сын его повзрослел, наверное, необычайно рано.
Он даже задумался было, а не рассказать ли Аро о своём ночном путешествии в Серединный мир? Но ощутил нутром зов: Тиллит сообщала, что выполнила своё обещание, и его готов принять у себя правитель Первого круга Ада.
Свершилось!
Инкуб освежил в памяти сотни хитрых аргументов, вариантов сделок – честных и не очень, что он планировал предложить правителю Якубусу.
Да что сделки! Борн был готов шантажировать и даже лгать, так долго он ждал этого разговора и готовился к нему, поглощая местные слухи и сплетни, наблюдая, обрастая возможными и невозможными идеями о том, как легализовать совершеннолетие Аро.
Вот только что так болезненно дёрнулось в груди?.. Предчувствие?
Инкуб попытался уцепиться за связь с Тиллит, проникнуть в её мысли, чтобы узнать, что его ждёт при встрече, но не сумел. Демоница находилась в тронном зале Правителя, а магия была там бессильна.
Оставалось действовать на свой страх и риск. Больше медлить было нельзя: промедление – величайшая невежливость среди демонов и чертей.
– Я начну твой новый цикл обучения позже, – сказал он сыну. – А сейчас мне нужно отлучиться по делам. Очень важным делам. После тебя ждёт подарок! Ты давно мечтал о таком!
Он качнулся на пятках и исчез.
Аро, ещё не умеющий самостоятельно перемещаться в Аду, завистливо вздохнул и с ногами забрался в жёсткое тронное кресло.
Что же за подарок приготовил для него отец?
Больше всего Аро мечтал, чтобы кто-то скрасил его одиночество, но вряд ли такое было возможно. Репутация отца закрывала для юного сущего множество приличествующих ему пещер. Да, с одной стороны он был инкубом, знакомцем в Аду вполне желанным, ибо инкубы, по преданиям, лечат ум и тело уже одним своим видом. Но с другой – он же был сыном проклятого. И никто не озаботился бы его судьбой, хоть погибни он на глазах у толпы демонов и чертей.
У Аро не было приятелей по детским играм, но у него были книги и терпение.
Некоторые книги отец приобрёл у чертей, ловко ворующих всё и вся. Некоторые – сочинил сам, выдавливая буквы на податливой остывающей лаве, а потом вырезая окаменевшие куски. Грамоте отец прозрел в считанные мгновения, а вот подобрать в Аду необходимый материал для написания книг ему долго не удавалось. Последним его достижением стали тонкие деревянные доски из адского древа, одного из немногих, что растёт под землёй.
Корни его уходят в огненный мрак. Но Сатана может заставить древо расти корнями вверх, и тогда оно становится Его Церковью в людском мире. Там адское древо собирает дань, поглощая души умерших людей. Но не все они попадают в котлы, часть – питает страдающие в огне листья.
Древесина адского древа необыкновенно крепка и не поддаётся магии. Срубить его можно только топором из костей и зубов сущих. Но отец методом проб и ошибок подобрал состав минералов, прожигающий в плотной древесине светло-пепельные дорожки. И уже несколько дней увлечённо писал свои заметки, высыпая на деревянные листы огненный песок из тонкой каменной трубочки. И был счастлив.
Аро давно хотелось попробовать отцовский способ письма. Он припас в углу чистый «лист» и «волшебный» песок.
Сначала юный инкуб устроился было на троне, но там ему показалось тесно. Тогда он улёгся сам и уложил деревянный лист в центре пещеры прямо на отшлифованной плите базальта – отец бился над её гладкостью не одно столетие.
Аро взял тонкую каменную трубочку и задумался. О чём же писать? Отец начал с того, что попытался сохранить свои наблюдения для сына. Но вот беда – сыну пока не о чём сообщить ни отцу, ни тем, кто, возможно, когда-то родится от его собственного горячего дыхания, слюны или крови.
Аро погладил драгоценный деревянный лист. Добыть адское дерево было совсем непросто. Ещё труднее было подготовить его для письма. Юноше не хотелось испортить красивую чёрную плоть в ветвистых розоватых прожилках.
Юный инкуб смотрел в извилистые линии, пока не уловил в них намёки на уже существующий рисунок. И тогда он провёл первую черту, высыпая тонкую струйку песка. Подумал, провёл другую…
И вот на листе ожил хищный огненный муравей!
Аро засмеялся. Это было чудом, но у него получилось не хуже, чем на гравюрах из похищенных книг!
Он нарисовал для муравья лавовую реку и круглые камни, чтобы хищник мог перебраться через неё. Нарисовал заросли белого мха, где таилось голодное Адское Покрывало…
В это время посреди пещеры возникло вдруг сияние в виде некой смутно знакомой юному инкубу геометрической фигуры.
Сначала Аро не замечал его, увлечённый рисованием, потом поднял глаза и замер: на базальтовом полу ярко горел… один, два… пятиугольник!
Кажется, такие называются в людских книгах пентаграммами? Но откуда он здесь? Может быть, это – обещанный отцом подарок?
Инкуб подошёл к пентаграмме.
Свет её был маняще ласков. Ад полон чёрного и бордового, а эти линии пульсировали алым, как глаза самого Аро.
Он улыбнулся, обошёл вокруг, не понимая, как пользоваться необычным сюрпризом. Ведь не просто же так он появился здесь?
Инкуб поднял камушек – кусочек неудавшегося листа каменной книги, – и бросил в центр алого пятиугольника.
Камушек завис над полом, крутанулся и… исчез!
Аро вскрикнул от восторга! Похоже, папа изобрёл способ для перемещения по подземным пределам! Он зовёт присоединиться к нему в его путешествии!
Юный инкуб положил неоконченный рисунок на пол и шагнул в пентаграмму.
Линии вспыхнули и растворились вместе с ним, оставив на базальтовом полу оплавленный контур.
Ночь и следующая за ней прошли, как в аду. Исли не выпускал Ригальдо из рук, пока появившийся лекарь силой не разжал ему пальцы. А дальше все происходило сумбурно: лекарь тер снадобья и вливал их через воронку, нажимал на корень языка, чтобы Ригальдо рвало, от острых болей в желудке тот кричал и бился так, что его приходилось держать втроем, потом начался бред и речь мальчика спуталась. Глядя, как он мечется по кровати, то горячий, то ледяной, как раздирает ногтями кожу на горле, Исли боялся хоть на мгновение присесть: ему казалось, что он тут же заснет, и, пока будет спать, с Ригальдо случится что-то необратимое. Когда тот вдруг перестал двигаться и говорить и вытянулся во весь рост, обмякший и неподвижный, а под ним расплылась огромная грязная лужа, Исли испытал липкий ужас, сравнимый разве что с тем, который пережил после извержения вулкана. Он думал, что хуже быть не может, но стало – когда брат Константин, пришедший помолиться вместе с Исли, шепотом пересказал слова лекаря: от яда Ригальдо утратил зрение и перестал владеть конечностями.
– Повару повезло, – тихо объяснял монах, пока Исли стоял рядом с изголовьем на подгибающихся ногах. – Он выпил так много яда, что не мучился долго. Его сердце так разогналось, что он не мог сделать вдох и умер в один момент от удушья.
Исли изнемогал и думал: это теперь навсегда? Но молчал, чтобы не мешать лекарю. Ему не хотелось просить помощи у богов, но он смирял гордыню и молился. Всем: богу серых монахов, и старым богам, и огню, и железу, и воде, и святой бруснике. Он держал руку Ригальдо в ладонях, дышал на нее, пытаясь согреть холодные пальцы. В конце концов он всем надоел, и лекарь выгнал его, сказав, отчаянно перевирая всеобщий язык: «Иди, добудь нам всем поесть, желательно не ядовитое». И Исли задумчиво сказал ему: «Я король», – а лекарь на том же ломаном наречии ответил: «А я Абу Али, и я заставлял и не таких упрямых ослов двигаться». И Исли, оставив солдат под дверью, послушно спустился на кухню, как простолюдин, как делал, когда притворялся другом Ригальдо. На кухне не было ни единой души: со всеми работали королевские дознаватели. И там, прижавшись затылком к стене, вдыхая запах холодной жирной золы, Исли запрокидывал голову и сжимал кулаки. А когда поднялся наверх, увидел, что Ригальдо сам неуверенно тянет руку на голос лекаря. Паралич отпустил, а через день начало восстанавливаться зрение.
Под утро второй ночи он все-таки уснул – и почти сразу же пробудился от кошмара: ему снилось, что Ригальдо тонет в болоте. Во сне принц лежал навзничь, вытянув над головой одну руку и согнув ноги, и очень медленно погружался в кудрявую серебристую поляну, прямо в мох, и тот смыкался вокруг его рук и ног так, что они казались отрубленными. А потом сквозь грудную клетку, разрывая дублет, и из глазниц полезли мелкие листья – глянцевые, зеленые и овальные, они тут же превращались в тугие красные ягоды. Исли драл мох руками, пытаясь достать Ригальдо, но тот уходил, растворялся в проклятом болоте. И когда от него почти ничего не осталось, мальчик открыл рот, и оттуда в лицо Исли ударил соленый фонтан крови.
Вскочив от крика, он не сразу разобрался, где сон, где явь: спал в кресле, неудобно свесившись с подлокотника – так, что шею заломило и в голове стало гулко. Был серый рассвет, над болотами только-только протянулась розовая полоса. Кресло стояло в покоях принца, пропахших горькими лекарствами и кислятиной. В тазу мокли тряпки. Служанка тихо отмывала грязь на полу. Возле постели Ригальдо орали друг на друга Абу Али и брат Константин.
– Что происходит? – спросил Исли и поскреб небритую щеку. Он чувствовал себя тяжелым и вялым. Веки набрякли, и он по-детски потер их большими пальцами. Ужасно хотелось отлить, но он боялся оставить сейчас Ригальдо.
– Ваше величество, – воинственно заявил серый монах, – я видел, как этот человек что-то тайно сыплет в рот принцу. А я слышал приказ: не давать его высочеству никаких средств без вашего ведома.
Исли почесал шею и с сомнением посмотрел на лекаря. Тот топнул ногой, повернул к Исли усталое морщинистое лицо и заговорил на своем языке, а Константин принялся переводить:
– Сперва я давал ему воду и рвотный камень, чтобы он рвал. Потом давал ему средство от кровотечения. Потом маковое молоко, чтобы его успокоить. Давал водоросли, чтобы они впитали остатки яда. Давал толченых орехов, чтобы поддержать его силы. Если бы я хотел убить его, я бы давно убил. А сейчас я дал ему пососать кусок сахара, чтобы ему захотелось жить, потому что никакой лекарь не сможет помочь, если больной не хочет.
*
Южанин не ошибся. Когда сошли на нет самые первые, тяжелые признаки отравления, в Ригальдо вновь пробудилась его непонятная старая болезнь: он то на много часов впадал в сонливое оцепенение и апатию, то странно возбуждался и все порывался куда-то бежать, подгоняемый лихорадкой. Придя в себя, ел и лежал, глядя вверх. Ничего не просил, не жаловался, не упрекал Исли. Тот тоже помалкивал. Не подпуская слуг, выполнял все обязанности сиделки: кормил, мыл, переодевал, не доверяя никому жизнь мальчика, спал в соседней комнате, как прежде. Когда приходилось отлучаться – у короля хватало и других дел, – он чувствовал, что сердце не на месте. Все казалось, что мальчик только и ждет, чтобы в его отсутствие поставить в этой истории точку.
Но время показало, что лекарь был прав не во всем. Ригальдо упрямо выкарабкивался из своей болезни. Исли вообще поражало, как быстро заживают все его раны. Неясно, за что он так сильно боролся – когда Исли задал себе вопрос, хотел бы он сам жить в замке на положении своего супруга, то не нашел ни одного аргумента «за», – но Ригальдо, сцепив зубы, уже вынес все тяжести зимы и собирался справиться с отравлением.
Настал день, когда стало понятно, что он победил. Поднявшись в башню, Исли увидел, что Ригальдо ест суп, а на коленях, поверх одеяла, у него лежит старинная книга.
Кроме них двоих, в комнате никого не было.
Окно было распахнуто, и в пропахшей болезнью комнате наконец-то ощущалась весна. Страницы книги переворачивал свежий ветер. А на столе в вазе стояли болотные цветы, собранные чьей-то заботливой рукой. Очень скромный букет: мелкий ситник, сердечник и толстый белокрыльник.
– Кто это принес? – не удержался от вопроса Исли. Ригальдо пожал плечами:
– Я не знаю. Кто-то из слуг.
Исли эти жалкие цветочки по-настоящему удивили и обрадовали.
Он встал в изножье кровати, прижался лбом к опорному столбику. Ригальдо сидел, опираясь спиной на подушки – лицо заострилось, кожа была желтовато-бледной, спутанные, потные волосы, отросшие до плеч, повисли сосульками. Он вел себя спокойно, только упорно смотрел в сторону – казалось, все его внимание занимало раскрытое окно и голуби, воркующие под замковой крышей.
Исли хотелось убрать челку с его глаз, связать волосы на затылке в хвост, поправить рубаху, чтобы не торчали ключицы. Но вместо этого он спросил:
– Хотите со мной погулять?
Ригальдо повернул голову и наконец-то взглянул на Исли. Глаза у него не изменились – остались такими же, как в первый день, когда Исли увидел его. Прозрачно-серыми и холодными.
– Да, – медленно сказал Ригальдо. – Очень.
Они ехали вдвоем на одном коне: Исли посадил мальчика перед собой, придерживал, чтобы тот не упал, и Ригальдо не возражал, даже иногда откидывал голову ему на плечо, когда требовалось отдохнуть. Исли вдыхал запах от его волос и думал, что ехал бы так целый день, однако дорога довольно быстро привела их, куда нужно. Там Исли спешился и помог слезть Ригальдо. Оставив коня на настиле под присмотром солдат, он взял мальчика на руки и ступил на ковер из мхов.
– Сюда, – негромко командовал ему Ригальдо. – Нет, нет, обходите здесь. Да, вот тут можно. Правильно. Правильно.
Исли во всем доверялся ему, не понимая, как это он так может, но сердцем чувствуя, что Ригальдо его не подведет. Они дошли до черных валунов, и Исли осторожно опустил своего супруга на нагретый камень. Встал рядом и наконец огляделся. И с замиранием сердца понял, что узнает эту тишину – тишину горячего солнечного полудня в холмах Вестфьорда.
Болото цвело. Везде, куда ни падал его взгляд, из мха поднимались тонкие хрупкие паутинки, сливавшиеся в целые поляны лилового, белого, серебристого пуха. Ветер гнал по нему мягкие волны. На некоторых кочках распускались яркие белые и красные звездочки цветов, названий которых Исли не знал. Покачивались шапки багульника, притягивала взгляд ослепительно-белая пушица. Ярко зеленели затянутые ряской бочаги. За зарослями осоки и аира плескалась водоплавающая птица.
Ветер нес золотую, сладкую пыльцу. Исли слизнул ее и подумал: теперь он знает вкус здешней весны. Солнце жарило с неба так, что словно омывало их с Ригальдо горячими лучами. Где-то вверху надрывала свою грудку в песне маленькая птичка.
И среди этой теплой тишины Ригальдо спокойно сказал:
– Я думал, что это вы приказали, – и щеки у Исли загорелись, точно ему отвесили хорошую оплеуху.
– Я ничего не знал, – он вдохнул, пытаясь справиться с ворочающейся в нем обидой. – Мой милый, мне нет смысла тайно тебя травить, – сердито добавил он, присев перед супругом на корточки. – Я в любой момент могу найти повод, чтобы тебя казнили.
– Так было до свадьбы, – Ригальдо смотрел невозмутимо. – Теперь придется устраивать суд, придумывать обвинения, искать свидетелей, советоваться с магистром…
Исли сорвал травинку, потянул ее в рот. И с трудом произнес:
– Я не хотел, чтобы ты пил, помнишь? Я отобрал кубок, потому что ты и так уже был пьяный.
– Помню, – качнул головой Ригальдо. И посмотрел Исли в глаза. – Но вы ведь уже однажды «спасли» меня от разбойников. Как я могу доверять вам, мой король?..
«Проклятье, – подумал Исли, – он тысячу раз прав».
Он встал, распрямил ноги и сказал, глядя на волнующееся море цветущего мха:
– Ригальдо, я не буду просить прощения за все, что с тобой сделал. Я поступал так, как считал правильным: ради себя, ради людей, которых привел, ради моей мечты объединенного королевства, и ради тебя тоже. Потому что да, я не мог просто позволить тебя убить. Ты ни в чем не виноват, и до меня ты не знал зла и горя. Но мне жаль, что не было другого пути.
Он развернулся и перепрыгнул через кочку. Ригальдо немедленно окликнул его:
– Сир, так нельзя. Вы прете, как лось.
Он помолчал и позвал:
– Вернитесь. Пожалуйста.
Исли неловко вернулся, встал на камень и изумился, когда Ригальдо взял его за руку. Мальчик закрыл глаза и подставил лицо солнечным лучам. Исли молчал и пытался справиться с охватившим его смятением. Он вдруг остро понял, что, попроси Ригальдо сейчас отпустить его или никогда больше не прикасаться – он не сможет этому воспротивиться.
Но в тишине Ригальдо только спросил:
– Вы уже знаете, кто это сделал?
«Конечно, – подумал Исли, прикрыв глаза. – Эти имена у всех на слуху».
Антейн и Хебер. Друзья, соратники, лучшие воины, побратимы.
Он не хотел вспоминать о них прямо сейчас, но это бы его долг, очередной сраный долг перед короной. Все эти мутные дни, пока Ригальдо болел, в замке и в городе, не прекращаясь, шло расследование. Выявить заговорщиков оказалось довольно легко: даже одним глазом увидев «железную комнату», заботливо обустроенную прежним королем, люди испытывали острое желание начать говорить. Быстро удалось выяснить, что отравлен был только брендуайн, и только в том кувшине, из которого наливали в кубок принцу. Бедняга, прислуживавший у стола и схваченный первым, об этом не знал, но, к счастью для себя, вспомнил человека, передавшего ему кувшин из рук в руки. Тот отпирался, божился, сваливал на главного виночерпия. Когда за ним закрылись двери «железной комнаты», он закричал и сразу сдал того, кто его нанял. Тот выдал следующего. Число заговорщиков росло, как будто от брошенного камня расходились круги на воде. Но прежде, чем были произнесены главные имена, Хебер попытался бежать. Убил нескольких солдат, но завяз в окружившей его страже. Когда его все же скрутили, он взвыл, как раненый зверь. Исли там не присутствовал: Ригальдо как раз метался в лихорадке.
Хебер, а с ним и арестованный Антейн, провел с королевскими дознавателями три дня. Когда Исли спустился в темницу, его замутило от вони дерьма, свернувшейся крови и паленой плоти. Без радости он прочитал подписанные признания. Оба клялись, что поступили так, чтобы «освободить короля». Антейн также признался, что за спиной Исли вел переговоры с соседним королевством. «Прекрасная юная дочь владыки Эльдфельда была бы хорошей женой, – шептал ему потом Антейн запекшимися, разбитыми губами, – но, господин мой, друг мой, командир, я бы был рад видеть рядом с вами любую». Хебер, в грязи и крови не отличимый от него, только согласно кивал, обхватив пудовыми ладонями прутья решетки. «Любая, лишь бы не этот гад, – уронил он, отважно глядя в лицо Исли. – Змееныш, падла… Государь, ты им околдован». Исли, твердо глядя ему в глаза, помотал головой. Не было колдовства. Как известно, люди его рода не чувствительны ко всему этому. Просто дикий ужас, посетивший его на пиру от мысли, что он опоздал, дал понять: в нем давно уже зрело какое-то новое чувство, и вот проросло, раздвигая ребра и мышцы груди, как в кошмаре. И все старые клятвы, и все прежние друзья рядом с этой сердечной болью не имели значения.
– Что с ними будет? – спросил Ригальдо, когда он закончил говорить.
Исли сунул травинку в зубы:
– Будет суд. И я приговорю их к тому, что они заслужили.
Ригальдо прикрыл глаза. Его грудь медленно поднялась и опустилась.
Сжав руку Исли, он попросил:
– Я хочу посмотреть на казнь.
И Исли, в душе поразившись его кровожадности, не нашел поводов для отказа.
Боже, они сейчас бочку опрокинут! Неужели думают, что я такой кровожадный?
— Лейтенант, наведите порядок! Все успеют! Пока последняя собака не выпьет, я за церкачей не возьмусь!
Наконец, все люди выпили. Теперь очередь собак и лошадей. Наполняем водой небольшой каменный бассейн, выливаю туда вторую канистру. Лошади, с утра непоеные, сделав один глоток, отходят.
Встревоженная молодая женщина что-то выспрашивает у Сэма. Тот подводит её ко мне.
— Сэр Дракон, мой маленький не стал пить. Что теперь будет?
— Проспит завтра до полудня, проснется голодным.
— И всё?
— Всё.
— Так зачем же я пила эту гадость?
После долгих уговоров Лире удается напоить Бычка. Остальные лошади уснут крепким сном. В собак-ищеек вливают питье силой. Прокол получился с животными. Гужевого транспорта не будет.
Ничего, справимся.
Забираюсь в кабину вертолета и вызываю Тита. Лира с решительным видом занимает место второго пилота. Или первого? Вроде бы, командир сидит слева. Значит, она — второй пилот. По глазам вижу, что легче будет сдвинуть гору, чем высадить её.
Тит сообщает, что церкачи ведут себя спокойно. Все, кроме десяти в лагере. Остальных сопровождают ёжики. Четверо из них почему-то уснули. Зову Сэма, достаю новые рации.
Точнее — коммуникаторы. С маленьким цветным экраном. Лира подзывает лейтенанта, отдаёт ему старую рацию, назначает Сэма старшим, вызывает Тита. Сэм сникает и умоляюще смотрит на меня.
— Сэм, нам нужен здесь надежный человек. А полетать сегодня ты ещё успеешь. Ладно, уговорил, давай коммуникатор, — настраиваю его коммуникатор на телекамеру, установленную на носу вертолета. – Увидишь то же, что и мы. Лира, пригласи на борт десять человек поздоровей.
Лира отдаёт приказ, люди без особого энтузиазма поднимаются в салон, рассаживаются по койкам.
— Летим? — спрашивает Лира.
— Второй, пристегнись.
— ???
— Ты — второй пилот. Пристегни ремни, а то вылетишь из кресла в самый неподходящий момент, — показываю, как надо пристегиваться.
Высовываюсь из двери и командую:
— От винта!
Народ не понимает. Ладно, сейчас поймёт. Распрямляю стрекозиные ноги, и машина приподнимается над землей метров на шесть. Запускаю винты. Люди разбегаются в стороны, прижимаются к стенам. Поняли. Увеличиваю обороты. Факелы гаснут, задутые ветром. Переключаю внешние камеры на инфракрасный диапазон.
Замок плавно уходит вниз. Устанавливаю малошумящий режим работы винтов, вызываю на дисплей карту с зелёными точками ёжиков. Около десяти точек образуют правильный круг. Это — ёжики, стерегущие лагерь церкачей.
Задаю программу автопилоту и включаю подачу сонного газа. Машина описывает правильный круг с центром в лагере церкачей. Потом на малой скорости несколько раз пересекаю круг по диаметрам. И наконец, обрабатываю площадь по расходящейся спирали.
— Лира, зови свою команду, пусть стаскивают церкачей в одно место.
Лира вызывает Сэма, лейтенанта, и из замка тянется цепочка факелов. Связываюсь с Титом. Он сообщает координаты разведчиков церкачей. Облетаю эти точки, обильно поливая землю сонным газом.
Потом облетаю вторично, на этот раз приземляюсь у каждого спящего. Лирина команда проворно загружает уснувших на верхние койки.
Возвращаемся к лагерю церкачей. Здесь работа кипит. Церкачей стаскивают в кучку и плотными рядами укладывают на расстеленный на земле шатёр. Лира, взяв с меня слово, что без неё не улечу, ходит среди рядов, ищет кого-то. Потом подзывает двух человек, которые подхватывают церкача и волокут к вертолету.
— Коша, этот из замка Тэриблов. Его надо отвезти туда.
— Если надо, отвезём. Только дай ему вдохнуть из этого баллончика. Пусть забудет всё, что сегодня произошло. Иначе он нам весь спектакль испортит.
— А я не забуду?
— Ты горькую пакость для чего пила? Не забудешь.
Вооружившись разводным гаечным ключом, отвинчиваю раму с газовыми баллонами от днища вертолёта. Последний болт — и она с лязганьем падает на землю.
Погрузка закончена. Лира забирается в кресло второго пилота, взлетаем. Машина перегружена. Беру курс на замок Тэриблов. Рядом с ним по-прежнему пасутся два ёжика, вполне заменяют радиомаяки.
Сажаю машину в километре от замка, почти бесшумно веду на шагающем шасси к самому рву. Лира выбирает сухое место под кустиком, стелет дерюжку. Её люди укладывают церкача. Тем временем Лира ловит десяток жаб, рассовывает спящему по карманам, за пазуху.
— Лира, пожалей зверюшек!
Подбегает ко мне, целует в нос, занимает свое место. Закрываю грузовой люк, бодрой рысью веду машину по земле подальше от замка. Потом разгоняю винты, поднимаюсь на двести метров, задаю курс автопилоту.
Машина разгоняется, тяжело набирая высоту. Вскоре начинается болтанка и кошмарный ночной полёт в горах. Слава автопилоту, я бы так не смог. Машина петляет по ущельям, гребни скал проносятся в метре под брюхом. Упираюсь покрепче всеми четырьмя лапами и закрываю глаза. Из салона доносится мат и жалобные стоны. Лирину команду укачало.
Наконец, заложив красивый вираж, машина садится рядом с надувным ангаром.
— Мужики, слушай мою команду. Выгружаем всех церкачей, раздеваем, укладываем в колыбельки и накрываем вот этими мешками. Рядом с каждым кладем бутылочку с молоком. Молоко в той желтой бочке. Бутылки в ангаре. Молоко экономьте, его только-только на всех хватит. Да, чуть не забыл, каждому на шею вешаем соску на бечёвке. Соски в ящике у стенки. Когда кончатся колыбельки, попросите двух железных гномиков. Они ещё сделают. Колыбельки ставьте подальше, под теми соснами. Вопросы есть?
— Сэр дракон, совсем раздевать?
— Совсем.
— А что с одеждой делать?
— Складывайте в кучу, потом всё увезём. Чтоб ни одной вещи здесь не осталось.
— Сэр дракон, малышей принято в подгузники заворачивать. Я знаю, у меня четверо.
— Вас десять, а их пять сотен. Если хочешь, заворачивай, а я считаю, не маленькие, не описаются.
— Колыбельки маленькие.
— Одну ночь поспят подогнув ноги.
— Мешки зачем?
— Дурак ты, совсем о людях не думаешь! Что они утром наденут?
Жду, когда стихнет смех.
— Ещё вопросы есть? Нет. Тогда за работу. Я лечу за остальными.
Наблюдаю, как раздевают и укладывают первых церкачей. Сажусь за управление. Куда же делась Лира? Ага, выходит из-за кустов.
— Лира, ты летишь, или остаёшься?
Молча лезет в кабину и занимает своё кресло. Взлетаю, задаю курс, включаю автопилот.
— Коша, меня киберы в Замок пустят?
— Пустят. Они снова смирные.
— Мне в замок надо. Хотя бы на час.
Меняю курс, вызываю главный компьютер, приказываю опустить подъёмник, ждать Лиру.
— Коша, если магистра увидишь, оставь мне.
— Оставлю, — сажаю машину на склоне, поближе к подъёмнику.
Наблюдаю, как Лира идёт к кабинке. Что-то в походке изменилось. Лечу к замку Деттервилей. Принимаю на борт вторую партию из сорока восьми спящих. Все церкачи уже стащены в одно место, следы лагеря, по возможности, уничтожены.
— Сэм, хочешь прокатиться?
— Хочу. А Лира где?
— В Замке.
Взлетаем. На этот раз загрузка на десять человек меньше, всего сорок восемь мужиков плюс Сэм. Вроде бы, невелика разница, но насколько легче управлять! Задаю курс автопилоту и выспрашиваю новости у Сэма.
Оказывается, в первые две-три недели в замке Деттервилей Лире пришлось не просто трудно, а невероятно трудно. Вплоть до того, что они с Сэмом спали по очереди. Было два неудачных покушения, что позволило Лире выкинуть за ворота замка всех подозрительных. Помогло, что свеженабранным солдатам было в принципе всё равно, за кого стоять, но платила им Лира, захватив не без боя казну Деттервилей. Самое страшное заключалось в том, что после расправы над оруженосцем в открытую никто не выступал.
Боялись. Перелом наступил дней через двадцать. К этому времени две трети людей в замке сменилось, остальные или приспособились, или стояли за Лиру. Сменилось также общественное мнение. Крестьяне любят порядок и твёрдую руку наверху, если рука эта не выжимает из них последнее.
Вертолёт заходит на посадку. Заждавшаяся разгрузочная команда вытаскивает спящих. Пока они работают, осматриваю первую партию. Всё как надо. Колыбельки стоят плотными рядами, в каждой голый бородатый младенец с соской на шее.
Успеваем сделать ещё рейс, прежде чем Лира вызывает меня из экранного зала и просит захватить по дороге.
— Лира, зайди в инженерную базу и захвати пяток ёжиков. Только простых, без огнеметов.
— Пять? Они колючие.
— Скажи компьютеру, чтоб шли за тобой.
— Иду. Конец связи.
— Коша, с ней опять что-то случилось, — говорит Сэм.
И на самом деле, к вертолету Лира идет как сомнамбула.
— Лира, что с тобой сегодня случилось?
— Сегодня? Ничего… Теперь всё будет хорошо.
Поднимаю вертолет и думаю над её словами. Есть в них какой-то второй смысловой слой.
Погрузка. Сэм остаётся погреться у костра, Лира, похоже, не собирается покидать вертолет. Всю дорогу молчит, то хмурится, то улыбается загадочной улыбкой Моны Лизы.
Разгрузка. Неожиданно раздается взрыв лошадиного хохота. Вылезаем из кабины, идем к столпившимся мужикам.
— Мужики, что случилось?
— Сэр Дракон, баба…
Смотрю через их головы. На груде одежды и на самом деле лежит женщина. Короткая стрижка, хорошая фигура, четырёхцветная татуировка на груди и животе. На первый взгляд, лет тридцать. И тут замечаю, что у неё нет кисти правой руки. Давно нет. Кожа культи не красная, а естественного цвета.
Лира расталкивает мужиков, смотрит, кусая губы, потом оттаскивает меня в сторону.
— Коша, помнишь, мы договаривались, что людей для базы отбираю я.
— Помню.
— Берем её.
Минуту раздумываю. Она была с церкачами. Одета как мужчина. Нужен нам церкачий шпион на базе? К черту, в конце концов, поручу приглядывать за ней главному компьютеру. А будет себя плохо вести, отправлю в Северную Америку. Пока возвратится, не меньше трёх месяцев пройдёт.
— Ты чего ждёшь? Загружай. Нам назад пора.
— Спасибо, Коша.
— Странная ты сегодня. Причем здесь спасибо? Тебе ее перевоспитывать.
Лира командует, и женщину несут назад, в машину, пристегивают к койке.
— Мужики, а ещё увечных не встречали?
— Был один, сэр Дракон, без трех пальцев. Подойдёт?
— В самый раз. Грузите.
Здравствуйте, уважаемый респондент!
Спасибо, что обратили внимание на наш опрос.
В случае, если Вы согласитесь принять в нём участие, сообщаем Вам о необходимости отвечать на вопросы максимально честно. Во избежание фальсификации результатов некоторые из вопросов являются ловушками, которые позволят нам выявить недобросовестных респондентов.
Кроме того, хотелось бы указать Вам на то, что, согласившись принять участие в данном опросе, Вы не можете прервать его.
Вы согласны принять участие в нашем опросе?
1. Да.
2. Нет.
Если Вы ответили «Нет».
Приносим Вам свои извинения за потраченное время.
Успехов Вам.
Если ответили «Да».
Спасибо за то, что согласились принять участие в нашем опросе. Предлагаем Вашему вниманию несколько вопросов. Напоминаем Вам о том, что на вопросы нужно отвечать честно и продуманно. Если вы не можете ответить на вопрос, ставьте прочерк — однако по итогам опроса не должно быть более пяти прочерков.
1. Как Вы получили этот опрос?
2. Работаете ли Вы или кто-то из ваших родных в следующих областях:
— маркетинговые исследования, реклама, страхование;
— здравоохранение;
— теоретическая физика;
— авиация и космонавтика;
— археология и этнография;
— информационная безопасность;
— СМИ и издательское дело.
3. Проходили ли Вы за прошедшие полгода опросы на темы:
— маркетинговые исследования, реклама, страхование;
— здравоохранение;
— кинематограф, музыка и литература;
— планирование семьи.
4. Бывает ли у Вас ощущение дежа вю? Если да, то опишите, какие моменты оно чаще всего затрагивает.
5. Говорили ли Вам когда-то, что видели Ваших двойников? Случалось ли Вам встречать двойников других людей?
6. Бывает ли у Вас ложное ощущение, что кто-то зовёт Вас? Если да, то чаще всего это чей голос — женский или мужской?
7. Бывает ли у Вас ощущение мурашек? Если да, то находится ли рядом с Вами в этот момент чёрная собака?
8. Бывали ли у Вас ощущения во время сна, что кто-то сидит у Вас на груди, душит — а также что в комнате, помимо Вас, кто-то находится? Если да, то как часто это бывает? Опишите того, кто находится в комнате. Общается ли с Вами тот, кто душит Вас? Если да, то что он Вам говорит?
Закройте глаза, досчитайте до восьмидесяти трех.
Не открывайте глаза, что бы ни происходило.
Можете продолжить опрос.
9. Пока Вы были с закрытыми глазами, чувствовали ли Вы какие-либо прикосновения?
Если да, опишите их.
Слышали ли Вы какие-то нетипичные для этого места шумы?
Опишите их.
10. Случалось ли Вам в течение дня встречаться с пятью людьми, носившими одно и то же имя? Если да, то что это было за имя? Вступали ли с Вами эти люди в контакт? Если да, то какую вещь они Вам передавали? Хранится ли у Вас она до сих пор?
11. Приходили ли когда-нибудь Вам письма или посылки не на Ваше имя, но на Ваш адрес? Что Вы с ними делали? Если вскрывали их, то что там было?
12. Как зовут то, что живет у Вас под кроватью? Откликается ли оно на это имя? Сколько грамм пыли оно вырабатывает еженедельно (можно дать приблизительную цифру)?
13. Обращались ли когда-нибудь к Вам люди с просьбой сказать, в каком городе они находятся? Были ли на них в тот момент надеты жёлтые шейные платки?
14. Оглянитесь. Стоит ли за Вашей спиной мужчина?
Если да, то опишите его.
15. Бывали ли у Вас случаи, что внезапно начинала работать до того момента выключенная бытовая техника, включались свет, вода и газ? В каком часу это чаще бывало? Звонил ли за семь минут до этого телефон?
16. Казалось ли Вам когда-нибудь, что в белом шуме телевизора и радио Вы можете расслышать слова? Что это были за слова? Было ли среди них «кожух»?
17. Возникло ли у Вас во время ответа на предыдущий вопрос чувство онемения и покалывания в кончиках пальцев? Если да, то какие именно пальцы были затронуты?
18. Приходилось ли Вам слышать звуки, словно кто-то катает по потолку металлические шарики? Каков на Ваш взгляд, диаметр этих шариков и приблизительное их число?
19. Как часто Вы видите своих соседей? Каким словом они обычно приветствуют Вас?
20. Выберите правильное слово из списка:
десять;
зелёный;
жираф;
аркебуза;
рекогносцировка;
водохранилище.
21. Засеките время и задержите дыхание. Через 23 секунды услышали ли вы голос?
Если да, то что он сказал?
22. Фотографировали ли Вы когда-нибудь себя в зеркале? Были ли на этой фотографии какие-либо искажения? Если да, то опишите их.
23. Что Вы выберете — один заолот или три цольды?
После ответа на этот вопрос Вам запрещено прерывать опрос. В противном случае это приведет к нежеланным для Вас результатам.
24. Какой запах у синего цвета?
25. Мишка, Мишка, где твоя улыбка? Полная задора и огня?
Напишите, где, по-Вашему, улыбка Мишки и какова концентрация огня в её льо?
26. На дворе трава. На траве дрова.
Какая именно трава на дворе? Как имя этой травы и сколько раз нужно её челль, чтобы она зарьоздо?
27. Ердентьель? Карзентожее ко, тар бен зе? Темьеноль?
Ответив на этот вопрос, не оборачиваясь, скажите тому, что стоит сейчас за Вашим плечом: «Я несколько занят, подойди попозже».
Теперь у Вас пятнадцать минут на то, чтобы закончить опрос.
28. Если умножить три на осенний дождь, полученное число будет кратно белому перу?
29. Как часто Вы видите облака, напоминающие человеческие лица? Каждый раз это одно и тоже лицо или разные? Опишите наиболее часто повторяющиеся. Если можете, то зарисуйте их в отведённом местеПомогите, они меня тут держат и заставляют составлять эти опросы. Не отвечайте, не отвечайте, а то они найдут вас.
30. Были ли у Вас в детстве домашние животные? Жили ли они больше положенного им срока? Какой породы была эта собака?
31. Закройте глаза и нарисуйте в отведённом месте три параллельных линииЯ забыл, что нельзя не отвечать. Они были злы, когда не отвечали предыдущие, и придумали наказание. Они теперь следят за каждым, к кому попадает опрос. Отвечайте, отвечайте обязательно! Только отвечайте «нет» на все вопросы, где будет упоминаться цвет! Даже если это и происходило с вами, пишите «нет»!
32. Во время исполнения предыдущего задания было ли у Вас ощущение, что кто-то ведёт Вашу руку?Простите, что ввёл вас в заблуждение по поводу того, что нельзя отвечать. Ответьте обязательно на все вопросы. Если вы пропустили какой-то — то вернитесь и ответьте на него! Обязательно! Вы можете соврать — если они поймают вас на лжи, то всего лишь заберут у вас 143 месяца жизни за каждую ложь. Но если вы не ответите, то
33. Вызывает ли у вас звук терменвокса головную боль, тошноту, металлический привкус во рту?
34. Если заольдот вместо трех минут даождит семь рацвект — будет ли это съедобно?После этого опроса три месяца не ложитесь спать раньше полуночи. Пейте кофе, энергетики, предпринимайте что угодно, только не ложитесь спать раньше полуночи! Три месяца, запомните! Я не выдержал, хотя меня успели предупредить, и вот теперь я
35. Кьярментольс, дабест ваши родители жооорьт?
36. Кормили ли Вы когда-нибудь голубей? Дарили ли они Вам в ответ кусочки слюды?Надеюсь, что вы проставили прочерк в предыдущем вопросе. Я не успел вас предупредить — они смотрели на меня в тот момент, когда я делал его.
37. Шекспир Шекспир?Я не могу не делать эти опросы. Они следят за мной. Каждый раз, когда я отказываюсь, они морфируют меня. Это так рриц. Я не знаю, сколько времени я нахожусь здесь, и сколько людей привел сюда этот опрос. Они все уже дьорт, совершенно дьорт.
38. Общались ли Вы когда-нибудь с теми, кто живет в унитазе? Кормите ли Вы их, или они добывают пищу сами?Прошу прощения, если сумбурно и непонятно. Я уже забыл язык. И тяжело набирать текст ластами. Они морфировали меня три заольц назад. Они увидели, как я пишу подсказку.
39. Следите ли Вы за политическими новостями? Как вы относитесь к вопросу внешней политики Буркина-Фасо?Спаситеспаситеспаситеменя.
40. Какие вопросы в этом опросе вызвали у Вас наибольшие затруднения? Как Вы считаете, почему?Скажите моим родным, что я не умер. Скажите, что со мной все в порядке. Это ложь, но пусть они думают, что со мной все в порядке. Меня зовут Д
Встречались ли в этом опросе странные фразы, на Ваш взгляд, не имеющие к нему никакого отношения? Если да, обведите их. Спасибо за помощь.
Спасибо за то, что приняли участие в нашем опросе.
Просьба уничтожить данный бланк — Ваши результаты уже записаны.
Если мы сочтем Вас подходящей кандидатурой — мы свяжемся с Вами. Не переезжайте в местность с проточной водой, не стригите волосы короче 4 раушев. Не рассказывайте никому об этом опросе, даже тем людям, которые будут утверждать, что знают о нём.
Успехов Вам!