Безнадежность опрометчива
— Мы встречаем зло, даже когда не ждем его появления, — усмехается Мин, в очередной раз прикуривая сигарету. — Оно не спрашивает ни у кого разрешения, — его едкие слова прожигают внутренности Хоби, и он просыпается. Капли пота стекают по вискам, и он совершенно не понимает, что ему только что снилось. На часах девять утра, за окном пасмурно. Дождь начинает стучать по крыше с особым остервенением, отчего настроение моментально портится. На тумбочке до сих пор лежит белая зажигалка, взгляд сам цепляется за нее. Он может поклясться, что совершенно не помнит, как давно она там. Пожалуй, ее оставил Юнги перед тем, как окончательно уйти, а может, и еще раньше положил, позабыв, когда пытался бросить курить. Сегодня Хосоку нужно на работу в танцевальную студию, к десяти, но ноги, онемев, совершенно не двигаются.
Хрупкое тельце балерины крутится в такт музыке по краю искусно выделанной шкатулки. Юнги садится на угол стола, осторожно наблюдая за вращающейся фигуркой так, чтобы ненароком не разбить. Хоби уже клеил ее, когда Мин в прошлый раз по незнанию случайно задел погруженную в тишину коробочку. Воспоминания на каждом шагу, и вот уже Хосок проводит пальцем по пыльной поверхности, провожая взглядом оставляемую им полосу. «Я хотел слишком многого, но заранее знал, что так нельзя», — тихо срывается с губ. Музыка больше не звучит для него как прежде, да и в зале уже темно — вечер. Все ученики разошлись по домам, а он остался, чтобы закрыть дверь. Ключи звонко бренчат в связке, создавая хоть какой-то звуковой фон. Хосок опирается о стену и тихо сползает вниз, сжимая голову. Он уже давно ненавидит все эти памятные места. Весь этот круг воспоминаний, который неистово хочется разорвать. Шкатулка вдребезги разбивается о противоположную стену. Она уже никогда не зазвучит.
Юнги всегда тянулся и брал за руку, уверяя в своей любви, но любовь зла. И где клятва о «долго и счастливо», там и первая ложь. Но Хосок был слишком слеп, чтобы сразу разглядеть ее. Он был наивен, веря тому, что хотел видеть и слышать. Перед ним было раскинуто множество дорог, но он разорвал все пути к ним, выбрав любовь. Он отказался от успеха, славы, в конце концов — будущего, которое дается не многим. Он мог уже сейчас выступать на мировой сцене, ловить вспышки камер в своем танце и сиять так, как уже никогда не засияет. Его шанс утерян, сам он — забыт. Всё, что у него осталось, его прошлое. Эта осточертелая память, от которой он был бы не против избавиться. Буквально все вокруг дышит Юнги: его запах, голос, очертания… Куда бы Хосок не повернул голову, он везде видит его тень. Его звонкий смех раздается из-за угла, и Чон уже не может сдержать ног, переходящих на бег, но и там — никого. Единственное место, где до сих пор
есть Юнги, в голове у Хосока, и он это прекрасно понимает, но всё равно. Пальцы отчаянно впиваются в волосы: медленно сходить с ума тяжело. «Мне раньше никогда не приходило на ум, что моя жадность — первый звонок в ад, что на том конце всеобъемлющая тьма, и она уже не даст сделать полный вдох, сдавливая грудь своими ледяными руками. Я на пороге от смерти, от боли, от небытия. Это точка? Или многоточие…»
По ночам мелодия из шкатулки раздается особенно жалобно, а сердце скребет. Только из-за чего? Это мелодия боли, мелодия грусти и отчаяния. Она звучит на границе сна и реальности, продолжает звать за собой. «Наши мгновения утекают сквозь пальцы, и я больше не могу ничего удержать. Все, чем я когда-либо был ослеплен, оказалось не более, чем песком времени», — слезы льются сами по себе, обжигая щеки солью. Нельзя что-то искупить, стараясь забыть об этом. Нельзя ничего исправить, если момент упущен. Из-за любви отвергнуть будущее. Жить тем, что имеешь сейчас, а не мечтами заполучить что-то для себя потом. «Людям не понять моих поступков. И куда бы я теперь ни шел, спину сверлят осуждающие взгляды. Это угнетает, но с этим можно жить. Нет, без Юнги — только существовать», — за окном глубокая ночь, но бессонница не отступает. Персональный котел Хосока никогда не сбавляет жар. Головная боль не уходит, сколько бы таблеток ни довелось проглотить. Постель абсолютно холодная, руки сжимают простынь, будто бы стараясь нащупать что-то, кроме пустоты. «Почему ты, черт возьми, оставил меня?» — вопрос, не дающий покоя даже во сне.
Пальцы плавно нажимают на клавиши, выпуская нежный звук. Улыбка Юнги не дает Хосоку отвести взгляд.
— Ты мне больше не нужен, — выражение лица все такое же счастливое, именно таким Чон его и запомнил, но вот слова вызывают дискомфорт. Хочется сбежать, орать, колотить руками стены, но только не слышать этого, только бы перекричать свой внутренний голос. «Эта боль — не я». Хосоку плохо, но ему ничего не помогает. Он вновь просыпается в пять утра и идет на кухню за выпивкой, залпом опрокидывает в себя бутылку и проваливается в пьяный сон. Только это и спасает.
— Посмотри, во что ты превратился без меня, — от оскала не скрыться, он буквально под кожей, с кровью, по венам, бьется с мыслью. Его не получается выкинуть из головы.
Хосок приходит посмотреть на каждое его выступление. Юнги все так же красив, молод и талантлив. Его улыбка разбивает сердце. Он, в отличие от Хосока, не упустил свой шанс, он отпустил Хоби, пусть тот того и не желал.
Музыка льется размеренно и спокойно, словно всей той бури чувств не было, словно ураган, захвативший и уничтоживший Хосока, был не с ним. Они не обменялись ни словом. И это больше не любовь. Да и вряд ли когда-то ей была. Заблуждение, не больше. Чон ругает себя, но мечется. Ему кажется, что это не больше, чем злая шутка. Словно по его сердцу потоптались, громко и злостно смеясь, размазали все его чувства подошвой об асфальт. Он больше не знает, как верить, как доверять, что чувствовать. Но музыка Юнги все еще слишком прекрасна. Настолько, что хочется рыдать, что Хосок собственно и делает, сидя в концертном зале. Выступление все еще не закончилось.
— Пожалуйста, — тихо раздается с соседнего кресла, — могу я вылечить твое израненное сердце? — Хосок всхлипывает и переводит взгляд. Рядом сидит парень, лицо которого слишком знакомо ему, но он не рискнул бы предположить, где именно его видел. — Я очень долго наблюдаю за тобой. Ты слишком часто приходишь сюда, и я постоянно ищу тебя взглядом, зная об этом. Сначала я заметил тебя случайно. Но это повторялось не раз и не два. В конце концов, я сам стал искать тебя, каждый раз, как приходил сюда. Поэтому, пожалуйста, позволь мне что-нибудь сделать для тебя. Я больше не могу смотреть на то, как ты плачешь. Это слишком больно для меня.
— Твое имя? — Чон стирает слезы рукавом, не в силах вымолвить что-то еще. Его глаза опухли, мешки под глазами стали нормой. Как давно он перестал радоваться чему-либо? Лишь ежедневный мрак, в который вот только сейчас пробился тоненький лучик спасительного света. Он вновь взглянул на незнакомца.
— Чимин, — милый пухлощекий юноша с добрыми уставшими глазами. — Может, уйдем отсюда?
Хосок переводит взгляд на сцену. Музыка в миг теряет цвет, звук словно погружается под воду. Юнги больше не кажется ему далекой звездой. Он вообще не понимает, почему до сих пор здесь. Почему перестал жить для себя и продолжает убиваться из-за «них».
— Давай, — он кладет свою ладонь в протянутую руку и, смеясь шуткам Пака, покидает зал. Ему давно не было так тепло в чужой компании.