Город как город. Грязные узкие улочки, одна площадь — рыночная, она же главная. По освещенным улицам ходит стража. Большая часть домов – деревянные одноэтажные постройки, хотя ближе к ратуше встречаются и каменные. Например, местная школа магов. Я прошел по пыльной утоптанной улице до ворот. Стража бдила, то есть смотрела на проходящих в обе стороны людей относительно трезвыми глазами. Уже все улеглось. Ну, то есть почти все. В городе и за ним мечутся поисковые группы. Ищут убийц, ищут нас.
Три недели назад.
Мы разошлись, даже не прощались. Просто на ближайшем перекрестке пошли в разные стороны. Мне показалось, что Стеклянный Волк метнулся туда, где призывно качались фонари веселого квартала, но точно я сказать не мог. Просто тень в неверном свете луны мелькнула и исчезла.
Стальная Птица посмотрел на меня, чуть склонив голову, я пожал плечами и свернул в ближайший переулок. Он не пошел за мной. Кто знает, как бы сложилась моя жизнь дальше, и была бы она, но… я шел по узенькой кривой улочке, среди деревянных построек, по дороге, которая шла куда-то вниз с ощутимым уклоном.
Он был узким настолько, что лунный свет не мог протиснуться между крышами домов, и идти приходилось на ощупь, а ведь я видел в темноте лучше, чем обычный человек, и не боялся темноты… Это меня и подвело. А еще неопытность. Откуда-то сбоку раздался шорох, и хриплый мужской голос произнес:
— Поделись с добрыми людьми, юный лэйн!
— Что? – я не понял и повернулся на голос. Их было трое, здоровенных подпитых мужиков в безрукавках, крупных, с волосатыми руками. Они окружили меня, перекрыв дорогу. Я растеряно огляделся. Нет, я мог ожидать чего угодно, но вот что меня попробуют ограбить… Я упустил момент.
А потом стало поздно. Один схватил меня за плечо, разворачивая к себе, и где-то на краю зрения мелькнул нож… Боль была совершенно жуткой. Я вскрикнул. Вернее, попытался, потому что не смог издать ни звука. Я увидел землю так близко, будто она была прямо перед глазами… И больше ничего.
… Мальчишка совсем, посмотри… вызывай…
… Дышит… не выживет… крови слишком много…
… Бесполезно… еще жив… странно…
Эти голоса доносились порознь или все одновременно, да и слышал ли я их вообще? Но первое, что я увидел, был кусок тряпки. Обычной серой тряпки. Я некоторое время рассматривал ее, вспоминая, кто я, где, и почему так хочется пить… Разум подсказал поискать, чем можно утолить жажду, и это оказалось ошибкой. Боль разлилась при первом же движении, захлестнула, утащила за собой в темный омут беспамятства…
Опять та же тряпка. Почему я каждый раз смотрю на нее? И жажда… Но мир захлестнула новая волна боли, и я увидел доски – они были надо мной, высоко… Темные, в каких-то разводах… И снова боль и доски. Молодой парень влил в пересохший рот немного воды.
— Очнулся все-таки, — с радостью воскликнул он. — А я думал, ты уже не очнешься, сердце мое! Пей! Все хорошо, мой друг! Теперь все просто замечательно!
— Где я?
— Это городская больница для бедных и безымянных. Ты кто, солнце?
— Кто? – не понял я.
— Ну, у тебя есть имя?
— Имя? Что такое…
— Ну, вот меня зовут Кери. Эй, ты! Не умирай, сердце мое! Не смей!
Я закрыл глаза. У меня есть имя? Какое? Кто я, и как сюда попал?..
Ну, уж попал, так попал. Хуже место сложно было придумать! Сюда сваливали больных и раненых, которых подбирала городская стража в трущобах, и которых никто не
мог опознать. Мы все лежали в большом зале на деревянных, грубо сколоченных кроватях, на несвежих матрасах и белье, которое менялось только в одном случае — оно покидало постель вместе с ее обитателем. И тут уж как повезет, иногда этот самый обитатель поправлялся, но чаще, намного чаще, он просто перемещался в другую часть больницы – на местное кладбище. Обслуживали больных несколько санитаров, безразличных ко всему и вечно нетрезвых. Еще сюда на практику пригоняли целителей. Именно пригоняли, потому что мало кто хотел тут работать по доброй воле. Ни подарков, ни мзды, только скудное жалование и вонь! Кошмарная вонь от гниющих заживо тел!
Парень приходил ко мне часто. Он был очень горд, что я выжил. Похоже, это была целиком его заслуга. А мне становилось легче, когда он был рядом. Кериан мне сказал, что проходит практику. Будь он из богатой семьи, служил бы сейчас помощником у лекаря в богатом доме, или какой-нибудь дорогой больнице, но он сирота. Поэтому и был обречен стирать белье, менять грязные повязки нищим, пока не вернется к учебе. Впрочем, Кери не унывал. Он был убежден, что именно тут, среди умирающих шлюх и бродяг, он научится лучше всего. Поэтому без устали помогал больным, находя для каждого ласковое слово, а в редкие перерывы еще успевал что-то медицинское читать.
Другим персонажем, иногда уделяющим мне внимание, был местный санитар. Высокий, худой, с вислыми усами и постоянно сонным видом. Имени его никто не знал. Он носил на поясе флягу, к которой частенько прикладывался. От него несло дешевой выпивкой так, что местные бродяги даже без сознания начинали принюхиваться, а кто был в сознании, просили закусить. Он с бесконечным отвращением смотрел на больных, лениво сбрасывал умерших на холстину, чтоб куда-то уволочь, и допроситься у него воды или лекарств было сложнее, чем золота у дракона.
Я не нравился санитару, несколько раз я просыпался от его пристального взгляда. Один раз, не выдержав, уточнил, чем обязан такому вниманию. Отхлебнув из своей бездонной фляги, он пробормотал:
— Да я просто поставил на тебя, как быстро ты сдохнешь, а ты мне игру портишь!
Получив сию информацию, я научился просыпаться, как только этот тип заходил в наш барак – тревожила мысль, что он может подправить результаты вручную… А еще меня мучило беспокойство. Его источник я не мог найти, оно жило во мне и слегка утихало, только когда кто-то из целителей находился рядом. Иногда оно разливалось болью в груди, то тихой, как трепет крыльев бабочки, едва заметной, то вздымалось раздирающим пламенем, и тогда я стонал или терял сознание. И я никак не мог
вспомнить, кто же я. Кери часто говорил со мной, он задавал вопросы, стараясь мне помочь, но все было напрасно…
— Мне кажется, ты плохо стараешься, парень! – говорил он мне. – Ты должен вспомнить свое имя, это главное. Потом вспомнишь и остальное! Если вспомнишь свой дом и близких, я тут же сообщу им. Ты не представляешь эту радость, когда за кем-то приходят! Люди плачут от счастья, когда находят родных, которых они считали погибшими! Вот недавно я нашел мужа одной женщины, она догадалась повесить объявление на рыночной площади, где описала его внешность. А вот тебя никто не ищет, хотя ты не бродяга. Я видел, какое у тебя белье, когда тебя принесли. Ты, наверно, сын купца? Может, твой отец в отъезде? Вспомни хоть что-то! Позволь помочь тебе, солнце!
— Не помню, — отвечал я каждый раз, а внутренний голос настойчиво советовал держаться от этих воспоминаний подальше… И от местных врачевателей тоже. Иногда заходила стража. Они что-то спрашивали у местных, и кого-то явно искали. Вроде было совершено какое-то зверское убийство в городе…
Постепенно я начал выздоравливать. Заодно выяснил, что кроме ударов ножом в грудь и живот, я получил еще немало пинков. Видимо, обозленные бедностью жертвы, грабители сорвали злость на умирающем мне, изрядно наставив синяков и сломав три ребра. Я поклялся вернуться к ним и убить, кем бы они ни были. Может, я не помню своего имени, но что я мстительная сволочь, знаю точно. Я пытался вспомнить тех, кто ранил меня. Именно лица врагов, а не какая-то там мифическая семья, постепенно раскручивали цепочку воспоминаний. Иногда всплывали какие-то еще лица, голоса. Лес… Люди, которых я знал и которых ненавидел. Они хотели убить меня. Человек с бородой, который давал мне задания, который учил меня… Кровь на ноже в руке моего… брата? Друга? Врага? Память подкидывала образы, но не пояснения к ним. Это злило.
Злость жила во мне, заставляя выздоравливать быстрее. Несмотря на вонь от немытых тел соседей, духоту, стоны… Люди здесь умирали постоянно, несмотря на старания целителей. Умирали они чаще всего по ночам, в чадящем свете обязательных факелов, которые ставились каждый вечер, и которые я уже мечтал затолкать тому, кто их ставил куда поглубже. На рассвете мертвые тела выволакивали санитары. Мой приятель и спаситель уверял, что я тоже должен был умереть, но я выздоравливал. Но так и не мог вспомнить свое имя или имена родных. Может, их просто не было?
Мимо меня протащили очередной труп. Несчастный бродяга, судя по состоянию тела, умер уже давно, но так и лежал незамеченным, пока не начал раздуваться. Кери
озабоченно смотрел на тело, но с плотно сжатых губ обычно болтливого парня не сорвалось ни звука. Это было странно. Впрочем, как я стал замечать, странным было не только это. В этом месте странным было всё. Заметив мой взгляд, целитель присел рядом.
— Что-то случилось, сердце мое?
— Да вот думаю, чем этот тип болел? Не опасно?
— Ну, что ты! Я точно знаю, что нет, я его осматривал! Обычное ножевое! Боишься?
— Ну, конечно! Мне к потере памяти и переломам только болезни не хватало!
Кери засмеялся, дружески потрепав меня по плечу.
— Ни в коем случае, мой друг! Надеюсь, у судьбы на тебя другие планы! Но, пожалуй, ты прав, я приготовлю тебе укрепляющее! Нет, правда, мне очень нужно, чтобы ты выздоровел, солнышко!
Едва он унесся прочь с кружками для лекарств, как подошел вислоусый, брезгливо оглядел меня с головы до ног и проворчал:
— Ишь, наш шустрик полюбовничка себе присмотрел! Вот ша он тебе заварит… глотнешь, и навсегда тут останешься!
— Пошел ты… — посоветовал я, но он не унялся.
— Не ты первый, придурок! Я пьяный, а не слепой!
— Это не отменяет маршрута, — пожал я плечами, — иди уже, а…
Он постоял, покачиваясь, словно собирался упасть, отхлебнул из своей фляги и ушел, бормоча что-то нецензурное.
Проснулся я в очередной раз уже вечером. Возле головы на деревянной доске стояла кружка. Неугомонный Кери все-таки сварил питье. Я почему-то вспомнил слова санитара, а ведь старый алкаш в этот момент был весьма серьезен, не похоже это было на пьяный бред… Я понюхал кружку… Лэйны небесные! Меня чуть не вырвало, такой мерзкий сладковатый запах был у напитка. Не знаю, при чем тут любовь, в голову полезли ассоциации с несвежим трупом. Я решительно вылил снадобье на земляной пол под кроватью и поставил опустевшую кружку на место. Не знаю, что это за дрянь, но пить не буду.
Утром я проснулся от шума. Принесли очередного бродягу. Начинающего охотника на нечисть порвал какой-то монстр. Его обнаружили возле кладбища. Я лениво наблюдал, как его раздевают, обрабатывают раны… И внезапно понял, что эти раны мне не нравятся, над ними словно витала дымка, я вгляделся пристальнее – она исчезла.
Пришлось отловить пробегающего мимо с кучей бинтов Кери и уточнить, что с охотником. И не мог ли монстр на кладбище чем-то его заразить? Целитель кивнул, и, швырнув повязки своему собрату по ремеслу, склонился над раненым. Возился он так долго, что я не дождался объяснений и уснул…
— Ты был прав! – сообщил он мне вечером во время ужина. — Мы успели обработать раны, зараза блокирована. Похоже, спасем!
— Рад, если так! – ответил я. Хотя теперь дымка клубилась уже над всем охотником, притягивая взгляд…
А ночью, в дрожащем свете факела, я увидел, как охотник, не подававший признаков жизни, поднялся, оглядел лежащих вокруг красновато поблескивающими глазами, и необычайно резво для умирающего, двинулся к одному из них. Я лежал, затаив дыхание, и делал вид, что сплю. Неизвестная тварь на мгновение задержалась у моей кровати, принюхалась, кивнула одобрительно, но двинулась дальше, к выбранной жертве. Я видел, как это существо склонилось над умирающим, донеслись хлюпающие звуки, от которых волосы у меня на голове встали дыбом. Но я не издал ни звука, внезапно осознав, что мне нечего противопоставить этой твари. Я был еще слаб, а она сильна и проворна, а главное, сыта… Сыта… Есть хочу! Почему же этот монстр ко мне не подошел, я бы его… Что-то мне не то лезет в голову!
До рассвета я лежал, боясь шевельнуться, и как ни странно, заснул. А утром меня разбудил негромкий разговор, обсуждали, что один из больных все-таки умер, несмотря на усилия лекарей. Я подозвал Кери и попросил оружие. Любое. Он сперва высмеял меня, но все-таки принес достаточно большой нож с покрытым узором лезвием, удобный и острый.
— Только не порежься! А зачем тебе вдруг понадобилось?
— Неуютно как-то, — соврал я, — понимаешь, раньше у меня, похоже, всегда было оружие.
— Ты вспомнил, кто ты? – обрадовался он. Я отрицательно качнул головой. Он тяжело вздохнул, поправил подушку и сообщил: — Тут часто умирают люди, но я все еще не могу к этому привыкнуть! Каждый раз, когда их отправляют на кладбище, так тяжело. Казалось бы, кто они мне… вот этот нож, который я дал тебе. Его хозяин умер три дня назад, хотя были все признаки улучшения! Или вот сегодня ночью умер мужик, а ведь явно у него дом был, семья, только порезали в кабаке, и он не смог назвать себя, так и умер – безымянным! Эх!
Я вспомнил чмокающий звук, крадущиеся движения твари, и меня передернуло.
— Что с тобой, ты побледнел, сердце мое! – Кери коснулся моего лба. — Что случилось?
— Рана заболела, — пожаловался я. Почему-то не получалось рассказать ему правду. Я просто знал, что об увиденном рассказывать нельзя. Никому. — Иногда почти не чувствую, потом как ударили, боль просто чудовищная! Знаешь, Кери, я все умереть боюсь! Часто тут?..
— Бывает! – он тяжко вздохнул. — Тут отделение такое, нехорошее. Иногда вроде уже на поправку пошел человек, а утром – холодный. И ничего сделать нельзя! Своих бы дней им отдать, чтоб жили! И знаешь, — он наклонился ниже и прошептал, — иногда мне кажется, что эти люди не сами уходят, кто-то помогает им! Но я не могу ничего доказать! Ты, если что увидишь, сразу мне шепни, ладно? Может их кто-то убивает? Только больше никому?
Я не мог его утешить, и даже зная, что он прав, не мог заставить себя говорить. То, что не давало мне вспомнить, заставило и молчать. Жаль было парня. Но перед глазами вставал жуткий ночной гость.
Оружие не давало мне покоя, хотелось чего-то более существенного, чем этот ножик. Он был слишком красивый, слишком хороший для грязной резни, которая, это чувствовалось, предстояла. Предчувствия… Они тревожили меня, пугали, изматывали. Я ощущал себя, словно истрепанная, изгрызенная бродячей собакой кость…