Укрытие удалось найти почти сразу и это была первая и единственная удача. Полузаваленный вход в подвал, в который он пропихнул сначала Зета, потом скользнул сам и даже умудрился одним ударом обрушить груду строительного мусора, маскируя лаз. Руку немного прижало, да и ободрал костяшки основательно — но быстро люди их уже не найдут. Разве только киберы своими сканерами вычислят — заглушить процессоры до состояния «нулевая активность» все равно не удастся. А впадать в гибернацию, чтобы проснуться в путах модуля, в клетке или на лабораторном столе — да уж лучше пусть живьем берут. Есть хоть какой-то шанс, что пристрелят во время боя.
— Ты как? — Страйк сначала спросил, потом прикусил губу. Действительно дурацкий вопрос: состояние ириена он мог определить и сканером, да и визуального осмотра было бы достаточно, чтобы понять — дело хреново. Но за полгода появилась привычка разговаривать вслух, даже со своими. Тем более, что Селл, да и Карри, голосом беседовали почему-то охотнее.
— Нормально, — удивленно выдохнул Зет. Ириен тоже не понял, зачем Страйк спрашивал, но наверное так надо, раз так делают люди в голофильмах. А он их уже много пересмотрел. И долго задавался вопросом, как можно у истекающего кровью человека, который вот-вот сдохнет, бодрым голосом интересоваться «ты как? нормально?» И вот Страйк тоже спросил, значит, в этом есть что-то правильное. Только он не знает что, но, может быть, у него еще будет время спросить.
Страйк снова подхватил парня, чтобы переместиться в самый дальний и закрытый угол подвала, где и опустился на пол, опираясь спиной на холодную стенку. Голову Зета бережно положил себе на колени. Была бы с собой хотя бы походная аптечка, можно было бы залить порезы регенерантом, так ведь не драться собирались, а поужинать в кафе. Декс прислушался к себе — регенерация запустилась, но раны в груди от плазмы были все-таки серьезные. Тут залечиваться да отлеживаться на неделю хотя бы. Впрочем, если выберутся, у него будет такая возможность. Но тут ключевое «если».
— Порезы это не страшно, — хрипло проговорил Зет. — У тебя хуже.
— Я сам виноват, что полез. Но вот ты-то зачем?
Зет задумался. Лежать на коленях декса было даже удобно, только откровенно нервировала обожженная и пропитанная кровью влажная рубашка. А еще глупая мысль о том, что порезы у него случались и раньше, и даже клиенты с ним так развлекались, и при этом совершенно не беспокоились о том, насколько сильно бьют, и как глубоко нож впивается в тело, а вот ран от плазмы у него еще не было. И было непонятно, как они должны ощущаться, хотя точно без них лучше.
— Наверное, не хотел, чтобы ты сильно поломался. А ты?
Теперь пришла очередь Страйка задуматься. Он не знал, что тут можно сказать… Рассказать о том, каким страшным было лицо капитана и звеняще спокойным его голос, когда киборги после боя подбирали и приносили останки первоходок — молодых парней, ровесников этих, с пустыря, которые вдруг решили погеройствовать. Или о том, как могут сцепиться люди из-за какой-нибудь ерунды, и долго и методично бить друг друга до смерти, не обращая внимания на боль и кровь. Или как может плакать женщина, которая прилетела на базу, чтобы поговорить с теми, кто был рядом с ее сыном. Или о подслушанных разговорах командиров о том, как эта несчастная мать сюда прорывалась сквозь блокпосты и кордон на станции. Или о том, как страшно может плакать человек, потерявший своего близкого, а тем более ребенка. Страйк не любил людей в целом, а некоторых в частности даже боялся, отдельных личностей даже сам бы с удовольствием убил бы. Но вот эту боль потери он хорошо знал. Тот капитан не был его прямым хозяином, просто был одним из многих хозяев, но когда его флайер взорвался от точного попадания «воланчика» — сверхмощной ракеты… Он тогда сбежал, сам, без приказа, чтобы обшарить сразу место падения — а вдруг. Но чуда не случилось, зато было жутко и пусто в груди, и так больно, что хотелось завыть. Хотя это был не его человек, а один из тех, кто просто относился и к нему, и к другим киборгам по-человечески… А там на пустыре было 57 человек, если бы поубивались — это не страшно: мертвым не больно, но больно было бы живым — а это сотня или, может, полторы сотни человек, которые бы тосковали и мучились, и очень долго бы переживали, и не знали бы, как заполнить ноющую пустоту в груди, как форматировать свою органическую память, чтобы вычеркнуть из нее тех, кто погиб.
— По дурости, — Страйк уставился в стенку, и оправдался: — Они поубиваться могли бы, пока остановились. А так легкие повреждения.
— Селл прибьет, — тихо заметил Зет.
— Прибьет, — согласился декс. Он действительно бы предпочел головомойку от Селл, даже несколько вместо тягостного ожидания в подвале. Но хуже всего была неопределенность: найдут их или нет, получится у них выбраться потом незаметно и добраться тихонько до базы или их все-таки перехватят.
Страйк прислушался: на пустыре было оживленно. Площадку явно оцепили, слышался гул паркующихся и взлетающих флайеров, даже чуть слышные голоса людей.Судя по доносящимся звукам — паники никакой не было: копы приехали, поорали, вызвали флайеры спасателей и реанимационку. Хорошо и громко материли невесть откуда взявшихся добровольцев, которые больше суетились без толку и просто мешали сортировать по повреждениям людей. Потом вроде бы кого-то били: кажется, слетевшихся за горячими новостями блоггеров, которых затем также загрузили в отсеки медфлайеров. А после началось то, чего он больше всего боялся — люди стали обшаривать территорию. Мало ли кто под болевым шоком куда уполз да затаился.
— Зубами сможешь? — тихо спросил Страйк.
Зет кивнул, объяснять, чего хотел декс было не нужно. Если их найдут люди, то, скорее всего придется сдаваться. У копов всегда при себе жетоны. Так что стрелять на поражение не станут, да и активировать одним нажатием сенсор бейджа намного быстрее. А подставить девчонок и хозяина — вообще последнее дело. Тем более, что и так ясно — сколько логи не чисти, все равно проверку они не пройдут.
Страйк чуть развернулся, выдрав кусок рубашки. Зет приподнялся, просканировал плечо декса и впился зубами, прокусывая кожу. Затем быстро пальцами вытащил чип. Вопросительно глянул на приятеля: уничтожать или подождать? Если все обойдется, то потеря именного чипа — тоже серьезное преступление, которое повлечет за собой вопросы от хозяина.
— Пока не ломай, — решил Страйк, — если обойдется, заложим обратно.
Ириен аккуратно расстегнул порванную и грязную рубашку. Дексам чипы вкалывали в плечо, ириенам в грудь справа. Страйк надрыв сделал тоже зубами — так не рваные края у раны, да и слюна немного дезинфицирует, аккуратно достал чип. Зет даже не дернулся, только зло пожал плечами, не понимая, куда можно спрятать чипы: в карман что ли засовывать? Декс хмыкнул, щелкнул ногтем по дезактиватору и закинул в рот. Ириен проделал то же самое. Так точно не потеряется, да и сжать зубы можно в любую секунду.
В подвале они уже сидели третий час. Ожидание изматывало, регенерация шла медленно. Хотя порезы у Зета уже стали потихоньку затягиваться, но чтобы полностью восстановиться ириену бы потребовалось дней пять. У Страйка дела обстояли хуже, боевой режим сжег много энергии, а повреждения от плазмы — это не только хорошего размера дырка, но и спекшиеся края. По хорошему бы стоило убрать как-нибудь обгоревшие да обожженные куски, чтобы попробовать стянуть раны.
— Зет, поможешь? Надо бы раны почистить, — объяснить свою просьбу Страйк вслух не смог, отправил сообщение.
Ириен удивился, у него была программа первой помощи, и он знал, что чистые раны заживают лучше. Но вот чтобы сгрызать обгоревшую плоть зубами? Хотя, наверное, декс лучше знает, у него же и военный опыт есть. Зет осторожно стал снимать со Страйка рубашку, вернее ее остатки.
— Да не церемонься ты, и побыстрее постарайся, — Страйк прижался сильнее к стене. Можно зафиксировать тело имплантами или активировать боевой режим, тогда вообще боль перестанет ощущаться, но надо беречь энергию. Им же еще сидеть тут, пока люди шарятся по пустырю, а потом еще и выбираться как-то надо. Так что ничего, он просто потерпит…
Ночь была приятной и настраивала на умиротворение. Зет постепенно успокоился, а Страйк наконец-то перестал делать бешеные вдохи и выдохи. Можно было заказать таксофлайер, но киборги, не сговариваясь, решили возвращаться на базу пешим ходом. Да и погодка располагала: удивительно теплая и тихая осенняя ночь, ни звука, ни ветерка, и огромные звезды, которые, хоть и с трудом, но просматривались сквозь маковки небоскребов. Или, скорее угадывались, но все равно ощущение близкого и одновременно такого далекого неба и магнетическая сила звезд — заставляли или молчать, или говорить о чем-то более высоком и важном, чем работа в офисе и непонятные люди. Только вот со словами было сложнее, да и с образами; просто что-то мимолетное и странное, отчего одновременно было легко и чуточку грустно, и, кажется, даже сердце иногда от какого-то нелогичного волнения пропускало удары. Зет повздыхал, но так и не сообразил, как обо всем этом сказать Страйку, и поделиться хотелось, но и мысль о том, что декс может просто не понять — сдерживала порыв.
Ночь на Страйка особого впечатления не произвела: тихо и не холодно — хорошо. А вот то, что этот вечер мог стать для него последним — только от одной мысли волна липкого и леденящего страха прокатилась вдоль позвоночника. Если бы Зет его не остановил… он и сам не понимал, как и почему сорвался, ведь общался с этим клиентом уже давно и понимал, чего стоит ожидать. Но вот так… его бы просто отключили и транспортировали в лабораторию, а что она из себя представляет — он знал отлично: видел архивы Саньки и график его эмоций — черная линия ползущая по самому низу координатной оси, ниже допустимых значений. Он расспрашивал парня и даже пытался то, что кибер Игоря пережил, примерить на себя, и понимал, что предпочел бы сдохнуть по приказу хозяина. Только вот хозяин не успел бы даже слова вымолвить… да и производители вряд ли упустили бы из лап такую добычу — разумный киборг. Это ж какое поле для экспериментов — сколько можно испытаний организовать да тестирований провести. Санька, когда рассказывал, аж содрогался от ужаса и отвращения.
Страйк даже как-то зябко повел плечами — словно изнутри полоснуло зимней стужей. Вдохнуть и выдохнуть — он все-таки удержался на краю, вернее Зет его удержал, не дал сорваться окончательно, когда все застилает вязкий кровавый туман, и тело двигается словно само по себе — просто слишком быстро и четко выполняет ту функцию, под которую и было создано и которую слишком долго и привычно выполняло.
До офиса осталось сравнительно немного — обычным шагом можно было дойти за тридцать семь минут, если бегом — то ириен бы добежал за минуты четыре-пять, он бы прошел эту дистанцию за минуты две или две с половиной. А этот пустырь даже за секунд пятьдесят можно вообще перебежать.
Пустырем назывался недостроенный район высоток — инновационная островная застройка, когда огромный мега-дом кольцом охватывал небольшой спальный район со всей инфраструктурой. Место вроде было неплохим, да и судя по залитым фундаментам и возведенным в два-три этажа стенкам — задумка была жизнеспособной. Но, очевидно, у застройщиков что-то закончилось: то ли деньги, то ли энтузиазм и — строительство заморозили на три года. На пятый год на пустыре вольготно себя чувствовало чудом выжившее и расплодившееся среди городского покрытия пустозелье. На седьмой год подрастающее поколение облазило и обжило каждый уголок пустыря, объявив его свое территорией. И вот на этой самой площадке в центре недостроенного района собралось реально две армии. В основном крепкие молодые парни, вооруженные виброножами, цепями, битами, кастетами…
Зет насторожился — он не любил скопления людей, особенно где количество человек превышало четыре-пять десятков. Ириен потянул декса за рукав — они могли легко обойти сборище по краю или даже по внешнему кольцу пустыря. Но Страйк, словно не заметив его просьбу, подобрался весь, сосредоточился. То, что люди кричали друг другу, по датчикам соответствовало 95-97% правды, и зашкаливающий уровень агрессии — клиенты в таком состоянии, Зет помнил по собственному опыту, были смертельно опасны. А людей было много и они морально готовы были даже не просто убивать друг друга, а рвать на куски.
— Пойдем, — попросил Зет. «Не вмешиваться» — было самым правильным решением. Тем более, что они отвечали не только за самих себя, но и за кибер-девочек. А поставить на карту всю эту почти человеческую жизнь ради сомнительного и безэффективного участия в мордобое — глупо.
Про новый тренд «фанатские войны» или «ВВ — войны» киборги уже наслушались — клиенты, звонившие в службу психологического спасения, жаловались и плакались о том, что у кого-то там убили или покалечили ребенка, друга, приятеля, знакомого. Но разве можно смертью остановить волну человеческого безумия? И в месчатах с завидным постоянством появлялись призывы «волна за….!» Темы были любые, призывы тоже. Власти не вмешивались, потому что на такую волну собирался народ даже не десятками, а сотнями. Как прокомментировала Селл — «дури много, пускай выбивают друг у друга». Может, мэрька и права, тем более, что из их киборгской четверки людей никто не любит, они просто могут честно выполнять свои функции, но…
Страйк мгновенно просканировал толпу: почти без огнестрела, киберов тоже нет, зато холодного и костоломного оружия навалом. Люди бесились, орали и заводили сами себя, а потом, словно по негласному приказу, метнулись навстречу друг другу. И декс тоже сорвался с места. Через три бесконечно долгих секунды он вклинился в схлестнувшуюся толпу и пошел сквозь нее в боевом режиме, как будто выброшенный на землю ангел то ли мщения, то ли возмездия, останавливая и блокируя калечащие удары, предназначенные людям, которых он не знал и не обязан был спасать или защищать.
Зет в немом вопросе поднял голову к небу: что оно может ответить? Они не обязаны гибнуть здесь и сейчас, но стоять и смотреть, как бьют и ломают друг друга без серьезной причины люди, тяжело — тут Страйк прав. А еще сложнее понимать, что в этой мясорубке он сам может потерять кого-то, кто, по человеческой терминологии, — стал больше чем просто друг. В конце концов, он тоже киборг, пусть и параметры пониже, чем у боевых машин смерти, но он может двигаться намного быстрее человека, да и силы больше. А полсотни озверевших людей — это слишком много для одного спятившего декса.
Ириен врезался в толпу. Самое простое — выбивать бойцов, со сломанной рукой цепью или кастетом не помашешь. Только вот у Страйка это получалось быстро и экономно, а у него медленнее и не так красиво. И еще мешала мокро липнущая к телу одежда — людей вокруг было слишком много и ножами они полосовали, не выбирая, кому перепадет удар. Но он ведь киборг, и лучше, что подрезали его, чем того парня со светящейся татуировкой, вместо которого он подставился, потому что просто не успевал блокировать одновременно четыре удара.
Страйк тоже подставлялся. В боевом режиме нет боли, есть только информация от рецепторов, есть назойливо мигающая на внутреннем экране строка о полученных повреждениях. Есть импланты, которые мгновенно фиксируют переломы и пережимают раны. И еще есть боевая задача, которую он сам себе поставил, и есть придурок, который непонятно зачем полез следом… Он же драться не умеет, у него нет боевых утилит, только урезанный пакет телохранителя, в котором вряд ли будут навыки работы в сражающейся толпе…
На то, чтобы убить человека, достаточно одного удара — это треть или четверть секунды. На то, чтобы отключить, требуется чуть больше времени — почти целая секунда. На то чтобы вырубить человека, который умеет драться и хочет крови, — надо потратить полторы или две секунды. Чтобы не до смерти, чтобы без лишних повреждений, чтобы не по программе… Хуже всего было то, что маловато энергии — этот клиент его основательно и задолбал, и вымотал, хотя раньше он и представить себе не мог, что можно устать, просто сидя за столом и разговаривая с человеком. Да он бы рассмеялся, скажи ему кто об этом тогда, когда он был у военных и его задействовали в боевых операциях. Разве можно устать, когда пьешь чай с огромным куском шоколадного пирога? Оказывается можно, и даже так, что кусок в горло не лезет, и живот скручивает, словно словил охрененно качественный удар, от которого внутренности всмятку. А сейчас он почти отдыхал — в этой гуще дерущихся людей, среди одуряющего металлического запаха свежей крови, в эпицентре бешеных ударов. И только одна мысль держала и дергала — нахрена в это влез Зет, ведь ириен не умеет ломать людей, ведь он идет против своей программы, ведь его еще и основательно повредили…
Зет старался удержаться на ногах, понимая, что если свалится — сомнут, затопчут, забьют ногами или битами. Хорошо, если будут месить как человека — тогда есть небольшой шанс потом регенерировать, но если избивать будут слишком долго и энергия выйдет в ноль — он просто отключится. Ириен снова пропустил сильный удар в голову — не сумел ни блокировать, ни увернуться, потому что обезоруживал и выкидывал из свалки подростка — то есть мальчишка был слишком мелкий для взрослого, но кистенем на цепочке орудовал на удивление умело. Еще один пропущенный удар — на сей раз вибронож скользнул по ребрам, разрывая кожу, кромсая в кашу мышцы и вгрызаясь в кость.
В горячке боя Страйк не зафиксировал момент, когда Зет упал. А ириен даже по внутреннему каналу связи не послал сигнал или сообщение. Просто сканируя территорию на предмет сколько еще агрессивных людей оставалось на ногах, он не засек среди них своего ириена. Бросаться проверять, что с приятелем, было нерационально — полтора десятка людей еще оставались боеспособны и даже каким-то образом сумели сконнектиться друг с другом и единой массой атаковать его. И их даже не останавливало, что он киборг в боевом режиме. Зато он хорошо знал, что любого декса можно остановить струей плазмы. Очевидно и до людей это дошло. Двое парней вытащили бластеры — даже удивительно, что они не начали палить раньше в толпе. В таком состоянии стрелки вряд ли подумают о том, что вокруг декса другие люди, возможно даже их знакомые…
Пойти на выстрелы — это привычно и понятно, десяток шагов. Дистанция, которую можно преодолеть за две секунды. Промежуток времени, за который палец человека успеет раз пять или шесть нажать сенсор. Расстояние, на котором сложно увернуться от луча плазмы, да и некуда уворачиваться… Он словил три луча, прежде чем приблизился к стрелкам. Они даже не успели развернуться, чтобы убежать — и свалились, как подкошенные, от аккуратных и четких ударов: одному под дых, другому в шею. Еще пару драгоценных секунд на то, чтобы сломать бластеры — мало ли идиотов, которым тоже пострелять приспичит. И осталось еще шесть человек, которые, побросав цацки, припустили со всех ног подальше от пустыря.
Страйк сплюнул вслед беглецам, огляделся — пустырь выглядел впечатляюще: развалившиеся в разных позах человеческие тела, перемазанные кровью, стонущие, матерящиеся, воющие. И едва слышный сигнал процессора. До Зета он добирался почему-то долго. Почти целую минуту. А самое худшее было то, что его основательно шатало: то ли система стабилизации сбилась, то ли слишком низкий уровень энергии — но органика почти не слушалась, да и импланты откровенно сбоили. Выдернуть ириена из-под груды навалившихся поверх тел, поднять на ноги и, перекинув безвольно повисшую руку через плечо, потащить прочь… И внезапно понять, что уйти они уже просто не смогут и не успеют… И вот где, спрашивается, были эти человеческие копы, когда эта толпа идиотов только собиралась месить друг друга?
— Ты, знаешь, если ангелу оторвать крылья, ему придется летать на метле.
— Это грустно. А кто такой ангел?
Семен Семенович со вздохом натянул рукавицы. Слабенький декабрьский снегопад сменился противным октябрьским дождем. Холодные капли с завидным упорством долбили в оконное стекло, скатывались по жести подоконника. Струи дождя жадно смывали-слизывали белые проплешины снега. Пока старик топтался в прихожей, по давней привычке припоминая выключен ли газ, от зимы на улице не осталось и следа.
Хлопнула дверь соседней квартиры, по площадке протопала шумная кампания. С подъездными запахами смешался аромат свежесрубленной елки и почему-то апельсинов. Огромных, оранжевых, солнечных.
Ключ долго ворочался в скважине, наконец, замок щелкнул. Кнопка вызова лифта злорадно светилась красным. Кто-то нетерпеливый сверху долбанул ногой в дверки. Эхо гулом прокатилось по всей шахте. Семен Семенович оглянулся, поздоровался с соседом, перекинулся парой ничего не значащих фраз о предновогодней лени лифтеров и ремонтных бригад. Сосед, по меркам старика еще молодой, быковатый парень, в ответ пробормотал что-то о праздничном настроении, куче нерешенных дел, и, спустившись почти на целый пролет, пожелал старику счастливого нового года.
Семеныч благодарно выслушал незамысловатое пожелание, поудобнее пристроил сеточку-авоську на рукоятку полированной палки и, не спеша, стал спускаться. С одной стороны хорошо – асфальт без наледи, по которой с разбегу так здорово прокатиться… но это для молодых ног, стариковским же надо потихонечку, по тротуарчику, небрежно пересыпанному песком и солью. Пусть уж слякоть чем гололед. Старик остановился, поднял голову: серое унылое небо пуховым одеялом стелилось над крышами домов. Серые унылые стены зданий. Неправдоподобно серые лица прохожих. И среди всей серости как-то дико смотрелись выплетенные из мигающих гирлянд узоры в обычных окнах и сверкающих широких витринах магазинов.
Путь старика лежал на рынок, на елочный базар. Конечно, на мохнатую красавицу, с пушистой зеленой иглицей денег не хватит. А вот на пару веточек по случаю праздника разориться можно. Хотя, нет, пара – это четное число. Глупые суеверия, но лучше три веточки взять… или если дорогие слишком, то одну лапку. Коробочку с игрушками из золотой и серебряной фольги из шкафчика достать, нити дождика цветного расправить и хорошо будет, празднично, нарядно. А может, как в прошлый раз повезет: кто-нибудь нижние ветки отрубить попросит, и продавец разрешит их забрать бесплатно. Все равно они никому не нужны, будут под ногами в грязи валяться. В прошлом году обрубленные веточки парень смешливый сам собрал и ему отдал. Он тогда их на палку навязал на разной высоте, распушил – красивая елочка получилась, пусть и самодельная.
До рынка было две остановки. Можно автобуса подождать, проезд-то, милостью чиновников, бесплатный покудова, но лучше пешочком пройтись. Прогуляться. Некуда ему больше гулять, кроме как на рынок да в аптеку. Прежде на лавочке у подъезда можно было посидеть с приятелем о житье-бытье стариковском потолковать. А ныне на весь дом он один остался да еще Марью со второго подъезда не похоронили, так она почитай как три года на улицу не выходит, летом только если на балкончик выглянет, так все одно не станешь же снизу на шестой этаж кричать, тем более что старуха почти и не слышит.
Старик шел небыстро, легко опираясь на палочку, а вокруг по своим траекториям двигали люди, перегруженные сумками, пакетами, коробками в подарочной обертке. На лицах застыло злое ожидание предвкушения праздника. Словно повинность с выбиванием ковров, нарезанным колбасным салатом, горой посуды, десятиминутным телевизионным поздравлением и скляночным звоном хрустальных бокалов с шампанским. Повинность, которую надо отбыть, с наименьшими
потерями. Старик сокрушенно вздохнул: он помнил другой праздник. Сугробы выше пояса, узорная сказка зимнего леса, красавица голубая ель, выросшая посреди двора, которую украшали орехами с блестящей обертке, собственноручно сделанными из мешковины куклами да бумажными ангелочками, и необычайно сладкий запах яблочного с корицей пирога, испеченного мамой.
— Кто такой ангел?
— Это маленький человечек, в снежно-белой одежде. Он прилетает в новый год, чтобы покачаться на зеленых веточках елок. А еще он умеет творить волшебство.
— Творить волшебство? Но зачем его творить. Оно и так вокруг нас. И его много.
Елками торговала неприветливая тетка в безразмерной серовато-желтой куртке. Притулившись у резного заборчика, огораживающего небольшую площадку елочного базара, старик долго наблюдал, как продавщица сердито ставила ели на комель, и еще более свирепо откидывала в бок отвергнутые покупателями деревца. Одну маленькую, кособокую елочку с поломанной верхушкой она вообще швырнула к самым воротцам, прямо к ногам стрика.
— Дочка, а эта, махонькая, сколько стоит? – тетка оглянулась, старик, разглядев ее лицо: девица лет двадцати, красивая, глаза огромные, только напрасно она черным намазалась, не идет это ей, — торопливо поправился: — Сколько вот эта стоит, внучка?
— Так она ж бракованная, дед. Вон, голая с одного бока. Нафиг тебе такая? – голос усталый, хриплый, то ли с холода, то ли от сигарет. — Хочешь, симпатичную выберем? Не дорого. Метровая за пятнашку. Внуков порадуешь.
— Спасибо, — старик горько улыбнулся, — только некого мне радовать, а для меня и эта хороша.
— Даром забирай, — буркнула девица, наклонилась, подняла елочку, подала старику в руки, сказала вдруг ни с того ни сего. – У моего деда глаза такие же были… выцветшие, – по щеке покатилась непрошенная слезинка.
Семен Семенович хотел было ответить, что у всех с возрастом глаза бесцветными становятся, но понял, что слова эти лишними будут. Сказал только:
— Счастья тебе, внученька…
— Волшебство. Ты знаешь, в него перестали верить и разучились его чувствовать.
— Да, и потому ангел с оборванными крылышками летает на метле.
— Нет, крылышки ему не обрывали. Он их сам прожег, слишком близко пролетев над пламенем золотой свечи.
С праздничным ужином старик возился долго. Пока тесто замесил, да духовку разжигал, даже устал. Пирог будет не яблочный, а с изюмом. Хотя яблоки на рынке красивые были, бока просто глянцевые, только не живые какие-то, ни запаха, ни вкуса. Семеныч осторожно надкусил нарезанный для пробы ломтик, сплюнул, а ватный привкус остался. Так и не купил. Ничего, с изюмом тоже ладно выйдет. Допил чай, аккуратно ополоснул чашку, поставил на сушилку, и пошел в прихожую.
Там в уголке тихонько ожидала маленькая елочка. Старик вернулся на кухню взял ножницы, нож, тонкую проволочку. Из гостиной принес вазу. Примерил елочку, немножко остругал ствол внизу. Елочка пришлась аккурат по вазе, стояла хорошо, не заваливаясь. Семен Семенович подвязал сломанную верхушку проволочкой, стараясь не трясти иголочки. Отнес свою новогоднюю красавицу в комнату, поставил на стол, повернул голый бок к стене, расправил веточки, отошел полюбовался.
Минутная стрелка завершила свой круг, ненадолго замерла на цифре двенадцать и побежала дальше, увлекая часовую стрелку к цифре семь. Старик взялся было за веник, смести насыпавшуюся на половик иглицу, но вспомнив про пирог, пошуровал на кухню. Кряхтя наклонился, поглядел сквозь стеклянную дверцу духовки не опал ли.
По прихожей ритмично шваркал веник.
— Кузька, опять балуешь? – негромко вопросил старик.
— Не балую, а прибираюся. – поскрипывая перевязанными цветной веревочкой прутиками веник, пританцовывая, ввалился на кухню, гоня перед собой горстку пыли и несколько елочных иголок. На ручке сидел, болтая ножками домовенок, ростом с ладонь Семеныча.
— Прибирается он, — заворчал старик, не желая показать вида, как он доволен. – Грязи от твоей уборки, Кузьмич, только больше становится.
Домовенок спрыгнул, обиженно запыхтел, маленькими ручками потеребил черную бороденку. Веник между тем уже прошелся по кухне и подпрыгивал, продолжая сметать мусор в идеально ровную кучку. Кузька хлопнул себя по коленке. Сама собой скрипнула дверца кухонного шкафчика, и на пол скользнул совок, проехался с полметра и затормозил перед мусором. Веник шкрябнул еще раза два, загоняя пыль на совок, и с чувством выполненного долга залез в шкаф, следом шмыгнул и совок, предварительно отряхнувшись над мусорным ведром. Домовенок критически оглядел результаты уборки и стал карабкаться на табуретку.
— Не знал, что ты так можешь, — удивленно покачал головой старик, присаживаясь на стул.
— Я и не то могу, — самодовольно хмыкнул Кузька, и противным голосочком добавил, — хоть бы чаем гостя напоил.
— Коли не спешишь, то даже пирогом угощу, — степенно молвил старик.
— Чего спешить? Нечего мне спешить, — то ли вздохнул, то ли всхлипнул домовенок.
— Слушай, Кузьмич, оставайся на праздник. У меня и молоко есть, купил сегодня. Свежее должно быть. И пирог вот дойдет скоро, – старик приглашал со спокойным достоинством хозяина, только в голосе все же мелькнула тревога: а вдруг откажется Кузька, как его тогда просить. А снова одному встречать праздник ох как горько.
— А и останусь, — домовенок согласился даже с каким-то облегчением. – И даже елочку нарядить помогу.
— Там стеклянных игрушек нету, — улыбнулся старик.
— Нехорошо с твоей стороны помнить об этом… я ж как лучше хотел… — Кузька сердито засопел.
Пару месяцев назад, когда старик промочил ноги, да и слег с простудой, домовенок, желая порадовать хозяина, взялся за домашние дела — стал чашки и тарелки мыть. Все бы ничего, только изделия местной посудной фабрики плохо его слушались, поворачивались не тем боком, летели не туда, куда надо. В итоге Кузька вдребезги расколошматил любимую суповую миску старика, и сам едва невредимым выбрался из-под осколков.
Это было первый раз, когда домовенок стал помогать старику по хозяйству, неудивительно, что Семеныч услышав подозрительный шум, а потом звон и писк почти бегом кинулся на кухню, даже про тапочки забыв, а потом с полчаса сидел, пытаясь отдышаться и глотая одну таблетку за другой. Впрочем, домовенок тогда испугался не меньше, и они долго один одного успокаивали и утешали.
Кузька все сетовал, что он бездарный домовой и проку с него никакого, а старик, подсовывая домовенку четвертинку валокордина, уговаривал его не расстраиваться по пустякам из-за некачественного стекла. Домовенок, чтобы доказать, что он еще может колдовать, попытался вымыть трехлитровую банку и стакан. Семеныч, огорченно оглядев увеличившуюся гору побитой тары, предположил, что раз домовенок существо старинное, то есть обитал он в те времена, когда наши предки о стекле и понятия никакого не имели, поэтому и современная посуда ему не подчиняется. Кузька воодушевился и предложил для чистоты эксперимента помыть горшочек из белой глины, что стоял на почетном месте на полочке. Старик тоскливо вздохнул, но горшочком, приобретенном лет двадцать назад в гончарной мастерской при каком-то историческом центре, согласился пожертвовать.
Домовенок азартно потер ручки и взялся за горшок, не вставая из-за стола. Горшок целым и чисто вымытым вернулся на полку. Старик с облегчением перевел дух, как никак а привык он к своей обстановке, а Кузька вновь уверовал в свои силы.
— Слушай, обычные свечи плачут воском. А чем плачут золотые свечи?
— Наверное, золотым воском.
— А разве бывает золотой воск.
— Не знаю. Но если горят золотые свечи, значит, их делают из золотого воска.
Впервые домовенка Кузьку, или как уважительно его называл старик — Кузьмича, Семен Семенович увидел в середине апреля. На днях отключили батареи, и старик от холода спасался горячим молоком с медом. Вечером, выпив перед сном чашку молока вприкуску с чайной ложкой липового меда, старик лег спать, укрылся двумя одеялами, но уснуть не получалось. Поворочавшись с боку на бок, Семеныч вспомнил, что в кастрюльке еще оставалось с полчашки молока. Подумал, подумал да встал, накинул на плечи меховую безрукавку и пошлепал на кухню.
Возле плиты что-то суетилось да причмокивало. По темноте старик решил, что это тараканы либо мыши с мусоропровода по вентиляции прибежали, наклонился, подобрал тапок да и стукнул наугад, и только потом потянулся к выключателю. Свет зажегся, старик поморгал, привыкая, и от удивления чуть на пол не ухнулся. Возле опрокинутой кастрюльки сидела, покачиваясь и жалобно попискивая, живая кукла. Одетая в синюю рубаху, перетянутую на поясе простой веревкой, да вышитую красной нитью телогрею, на ногах — домотканые штаны да стоптанные кожаные чувяки, на голове – синяя шапчонка, натянутая чуть не до самых глаз. Вся одежда и растрепанная борода были перепачканы молоком.
Ничего умнее, чем строго спросить «кто ты такой?» старик не придумал. В ответ же получил гневную отповедь, в которой маленький человечек четырежды окрестил старика жадиной и раз шесть попрекнул глотком молока. При этих словах одежда человечка волшебным образом вычистилась и высушилась. Услышав, что это еще и разговаривает, Семеныч схватился за сердце, и начал оседать в обморок. Упасть ему не дал стул, сам собой подъехавший под пятую точку. Опершись на спинку, старик приосанился и обругал незваного гостя наглецом бессовестным, который, даже не поздоровавшись с хозяином, полез по кастрюлям шнырять, как воришка бесстыжий.
Домовенок же, поскуливая, стал жаловаться на жизнь: мало того, что люди забыли, как домовых будить надо, так еще и не кормят, а он с зимы голодный, и думал, что молочко ему специально старик оставил, пусть и не в мисочке, откуда пить удобно, а в кастрюле, у которой край такой высокий. Так нет, еще и дерутся, лаптем пониже спины так и норовят заехать, человечек демонстративно указал на пострадавшее место. Старик почесал в затылке, и более осмысленно переспросил:
— Так ты что? Домовой?
— А то кто же?! – рявкнул сердито малыш.
— А звать как? – Семен Семенович малость успокоился.
— Кузька, — домовенок всхлипнул.
— А меня Семенычем. Ну вот что, Кузьмич, давай за знакомство… молока выпьем, — старик протянул домовому указательный палец. Кузька вскочил на ноги и, схватив палец двумя руками, энергично пожал.
Старик тоже поднялся. Вытер пролитое молоко, сполоснул кастрюльку, вылил остатки молока из пакета. Пока молоко нагревалось, стал подыскивать подходящую по размеру чашку для гостя. В конце концов, перебрав с полдесятка рюмок, пододвинул домовому маленькую пластмассовую мерку и отмытую от соли ложечку. За знакомство Кузька выпил целых три мерки молока, так что старику досталось всего несколько глотков. А липового меда в баночке уменьшилось так ложек на пять, причем столовых ложек. От предложенного ломтя батона, намазанного маслом и щедро присыпанного сахаром, домовенок тоже не отказался. Доев последний кусочек, и заметно подобрев, Кузька погладил выпирающий животик и пообещал время от времени проведывать старика, да и пошкандыбал к вентиляционной решетке.
Свое слово домовенок сдержал. Сначала он периодически заскакивал на обед, потом стал регулярно заглядывать на завтрак и, уминая за обе щеки кусочек яичницы или жареной картошечки, беседовал со стариком за жизнь. Порой даже оставался ночевать: на антресоли в прихожей старик положил свой старый, связанный из овечьей шерсти, свитер.
Бывало, что Кузька не появлялся неделями. И тогда Семен Семенович начинал задумываться о том, что человеку, который на восьмом десятке лет не просто верит в домового, а еще и беспокоится, если тот не приходит в гости, стоит всерьез озаботиться своим здоровьем. Возможно, даже надо у врача проконсультироваться, который мозги лечит. Но потом снова появлялся Кузька, голодный, шебутной и очень забавный, несмотря на то, что жил, по его словам,
уже не первую сотню лет, и все опасения исчезали напрочь. Потому что такого просто невозможно нафантазировать.
— Нет. Золотые свечи делают из звезд. Когда звезда падает с неба, она попадает на горку. Катится по ней, и превращается в золотую свечку.
— Тогда золотые свечи не могут плакать золотым воском.
— А что же тогда стекает на блюдце?
— Это просто золотые слезы.
Хорошо бы закрыть глаза
И частично замазать память
Машинам бояться нельзя
Но разум уже не обманешь
Задрожать опять и завыть
От предательства, горя, боли
Когда холод могильных плит
Кандалами сломает волю
Затрястись и метнуться встать
Огонь не настолько страшен
Как простая команда «держать»
В памяти день вчерашний
Свернуться в клубок, стонать
Не от ран, от душевной пытки
Словно год — три часа до утра
В сновиденьях, где нет ошибки
Я, пожалуй, останусь
Ведь будет последняя «месса»
Для тех, кто уже не встанет
И не включит процессор
Я, наверно, заглючу,
Тем самым купив минуты
Что не хуже, то лучше
А перспективы так мутны
Я, конечно, с проблемой
Брак человеческих судеб
Быть послушным и верным
Сейчас вот меня не будет
Ждать и обманывать взгляды
До дрожи кровавых строчек
Слово — я падаю рядом
Последний отчет и прочерк
Тот кибер честно отработал свой приказ
Нет жизни больше в клочьях его тела
Сдаваться в плен бессмысленно для нас
Финал один — убьют… осточертело
Я кровь слизнул — течет с разбитых губ
Хозяин бластером заехал было дело
А так хороший он, бьет мало, и не груб
Но все равно… мне все осточертело
Устал я, правда, умирать и убивать
Да напролом на плазму идти смело
На камуфле огнем прожгло печать
Кровь отстирать опять… осточертело
Я не хочу служить игрушкой для бойцов
И вспоминать, как плеть над спиной пела
Простите, что сорвался… но в конце концов
Мне просто жизнь моя осточертела…
Чего ты ждешь? Не дернусь я, не струшу
И от замаха твоего не уклонюсь
Ты куклу бьешь, бьешь тело, а не душу
А боли я вообще-то не боюсь
Все мышцы, кости, нервы плюс импланты
На прочность пройден тест как элемент
И я готов исполнить смерти танго
Где рвется тело на куски в один момент
Чего ты ждешь? Банальных слов пощады?
Простой приказ — мне руку не поднять
Так забавляйся… ведь твоих эмоций ради
Таким как есть и создали меня
Со мною можно все, чего ты с человеком
Ни разу в жизни сделать не рискнешь
Так бей, давай, реакций других нету
А, если хочешь, можешь взять и нож
Да хоть стреляй — вон бластер на столе
Пощечина твоя не униженье
Я отключился… и ни мысли в голове
Машина вся в твоем распоряжении
«Жизнь — боль» — какой дебил придумал это?
И «пытки — боль» — не афоризм, отпад
Любая боль без сексуального контента
Котируется ниже, чем разряд
Что боль? Даже она на грани страсти
Способна так переключить весь мозг
Как будто тела лишние все части
Рассыплются как мириады звезд
Боль не искусство больше в этом мире
А инструмент в бесчувственных руках
Доклад окончен, ниже подпись — Ириен —
На завтра тема про любовь и страх
Пусть срок придет — и он за все заплатит
Он обманулся сам… случайно так
И слово «друг» как будто бы распятьем
Он кровью начертал на слове «враг»
Он мог уйти, но от себя не скрыться
Сбежать.. да только истина проста
Как будто в клетку брошенною птицей
Впиваться в прутья белого листа
«Дом», «сказка» и очерченная память
Самообман… когда легко рвануть
Ведь только огонь плазмы не обманет
Когда вопьется поцелуем в грудь
И срок придет — и он за все заплатит
Не только разум, сердце вышло в брак
Он слово «друг» кровавящим распятьем
Не смог переписать на слово «враг»
Его настроенье ловлю я мгновенно
Злость, раздражение, ярость и страх
Он каждый день придет непременно
С плетью и палкой в руках
Бьет изощренно, медленно, прямо
Велев мне терпеть предельную боль
След давних ударов и свежие раны
Я честно сыграл до конца свою роль
Тело стеклянное кажется хрупким
Прищур внимательных бешеных глаз
— Слышь, человек, развяжи мои руки
Устал я от пыток… уж лучше приказ..