Ночь плескала чернотой в маленькое, просмолённое по контуру оконце. Тишина была вроде живой, с дыханием спящих людей, но тревожной. Или это он просто так себя замучил тревогами, что даже в мирных звуках видит подвох. И рана разнылась, хотя лекарь опять на сумерках повязку сменил и травы приложил. Полковник, стараясь не скрипнуть старыми досками лежака, поднялся, натянул офицерский тулуп, наклонившись, и, еле сдержав стон, подобрал сапоги. Но обуваться решил лишь в сенях — пусть и студёно, зато стуком подошв никого не разбудит.
В домике лекаря из оконца тоскливо мерцала свечка. Сердце отчего-то болезненно сжалось. Захотелось убежать как можно дальше, туда в детские годы, когда от всех бедствий можно было спрятаться на чердаке сеновала. И вдыхать теплый аромат сена, и слушать мурчанье пятнистой кошки, и засыпать, зарывшись в колкие, но такие мягкие стебли. И тревога проходила. Но здесь нет сеновалов и не время спать. Полковник собрался с духом и тихонько потянул щеколду.
— Да, так и думал, что тоже заявишься…
Борг моргнул: танцующие языки большой свечки показались слишком яркими. За колченогим столом развалился Шенг, не пьяный, но глаза сумрачно блестели. Лекарь сидел напротив, раскрасневшийся и встрёпанный. В кружках, судя, по запаху, плескалась пшеничная брага.
— Долго держался, — Шенг хлопнул в ладоши, — молодец. Садись. Выпьешь?
— Да как-то не тянет, — Борг устало привалился к стенке.
— Нет, выпей, — строго качнул головой командующий южного района, — по трезвяку такое не показывают.
Лекарь налил свою кружку до краёв и подтолкнул Боргу. Огневица была крепкой, но полковник выпил залпом, как воду.
— Проняло? — прищурился Шенг.
— Нет.
— А, ладно, пошли, глянешь.
Свечку со стола подхватил лекарь, а показывать повёл Шенг. Во второй комнатушке, что была чуть больше первой и где лекарь болезных штопал, на досках лежака лежал связанный веревками парень. Руки и ноги растянуты в стороны и крепко прикручены к упорам лежанки, голова свешивается с края. Борг наклонился, дернул за волосы вверх, приподнимая, вгляделся в лицо. Лекарь услужливо подсветил свечкой.
Глаза Лерта выцвели и были похожи на безжизненный озёрный лед. Холодные и пустые. А размазанная по лбу, щекам и подбородку кровь делала их цвет пугающим. И взгляд… такой не может быть у живого человека, только у путников из-за грани. Рот заткнут кляпом.
— Не били его, — хмуро ответил на незаданный вопрос Шенг. — Слово даю. После порки никто и пальцем не тронул. Спину лекарь зашил, все как положено. Отдыхать уложил. А парень как в себя пришел — биться сам начал, всю рожу рассадил об скамью.
— С помогатыми едва скрутили. А он на спину выкручивается, — лекарь не боялся. Захочет полковник с него за сына спросить — пускай, он всё по совести сделал.
— А кляп на кой?
— Дык он того… болтает… без умолку, — повинуясь тяжелому взгляду, лекарь торопливо шагнул вперед и выдернул свернутую тряпку.
Лежащий ничком парень вдохнул сипло и вдруг начал говорить хриплым рваным голосом. Ровно, спокойно, мёртво, равнодушно, словно продолжая с того места, как звук прервался вбитым почти до горла кляпом.
Не размоет вода огонь
не сбежит по земле песок
и прольется чужая кровь
и придет на зов издалёк
тот, кто верил — с обрыва вниз
тот кто понял — идет на дно
разовьется чужая жизнь
не петлею, что суждено
и не будет предела тем,
кто бежал, не угроз тая
за дыхание пепла вен
за мгновенье одно огня
Парень говорил долго, мелодично. И все бы ничего, если бы такую побасёнку выдавал заезжий граер, а не выпоротый до полусмерти мальчишка.
— Заткни его, — приказал, через силу, Борг. — Пусть уж молчит лучше.
— Там еще огневицы с полкувшина будет, — тихо молвил лекарь, — выпей, полковник, может и полегчает.
От находящихся рядом людей веяло липким смрадом и тленом. Но когда они вышли, свежее дышать не стало. Горло пекло и саднило. Хотелось воды, ледяной, прозрачной, живительной. И пить — много, жадно, до умопомрачения, до пляски зубов по глиняному боку кружки, до ломоты в затылке. Лерт попробовал шевельнуться, до предела натягивая тугие веревки. Руки и ноги немели, а тело полыхало огнем. Скорее бы костер разгорелся, чтобы рухнуть в огонь и согреться.
Парень даже сам не заметил, как жар сменился холодом, и его стало трясти, да так люто, что аж лежанка дрожала. А потом снова опалило. И когда стало совсем невмоготу, скрипнула дверь и по черным доскам пола легко скользнули белые маленькие ноги. Перед ним опустилась на колени девушка, с пронзительными, бездонными глазами, а в руках у неё был белый кувшин с родниковой водой. Только криничная вода может пахнуть так свежо и радостно. Пить было неудобно, и много проливалось и было жалко каждую каплю. А потом он снова начал говорить, ведь кляп уже больше не мешал.
Надышаться сырой листвой
Разбежаться, скользнуть под лед
Тот, кто был когда-то живой
Тот сейчас себя не поймет
Чистым небом накрыться в мрак
И уйти, затворивши дверь
Он себе наивысший враг —
Даже смерти его не верь
На голос прибежал лекарь. Ругнулся, комкая в руках изжёванный кляп. Порылся в сундуке, но подходящей тряпицы не нашел. Подобрал брошенную у порога ветошь, скрутил из нее тугой ком. Разжав ножом зубы, засунул поглубже и уж тогда, с чувством, врезал парню по лицу.
— У, отродье…
Автор публикации
