Рубаха содралась быстро, лишь на плечах повиснув холодными мокрыми лохмами. Штаны были крепче, но и версты не протащили, как на ногах тоже стало царапать и обдирать кожу. Колючий ломкий снежный наст в кровь раздирал тело, а хрупкие обычно льдинки больно впивались и резали не слабее кованого ножа. Только руки еще были более-менее целые, лишь растянуты в суставах, да в запястьях искромсаны впивающейся до костей веревкой. То, что его убьют, он знал, только не понимал, зачем так тянут с приговором? Он ведь у них в руках, он не нужен, война и так будет. Потому что уже пролилась кровь невинных.
И это даже не та девочка с огромными озерными глазами, вернее, не только она. Был еще молодой парень, почти мальчишка, которого по навету заподозрили в том, что он подсыпал отраву в фляжку с вином. Но сказать тогда даже слово в оправдание свое несчастному не дали, иначе опознали бы в нем южанина. Быстро и безжалостно забили насмерть, а тот, кто указал на парня, первым же и ударил. Была женщина, было еще двое мужчин… Лерт, закрыв глаза, видел лица жертв, словно в кровавой дымке. И лиц было много, он не понимал, откуда к нему приходят эти люди-тени, а потом угадал — его касались руки человека, который убил этих людей. Кровь нельзя смыть даже родниковой водой, она все равно оставляет следы…
— Просто будет очень много крови
Алой жижей талая вода
Смоет все терзания и болью
Враз растопит глыбы изо льда
Договорить он не смог. Только что его тело волочилось за бегущей рысью лошадью — было бы хоть немного светлее, и не лесная, узкая да опасная корягами да вывороченными комьями, дорога — всадник гнал бы в галоп, а так просто дольше придется волочить на веревке дохнущий полутруп. А ведь он даже не тащился, а летел, почти не касаясь земли, и вдруг споткнулся, и словно упал в распахнувшиеся врата. И разом пропала боль и ледяная дрожь холода, осталась только тоска да тяжесть в груди.
Лерт огляделся — белоснежная равнина, расстилающаяся ровной белью до стыка серого и тяжелого неба. И тишина, не легкая, а удушливая, мертвая. Он пошел вперед, медленно, с трудом переставляя дервенеющие ноги, но только с каждым шагом двигаться было все труднее…
На развилке ватажник остановил коня, нехотя соскочил наземь и сходил поглядеть — сдох ли парнишка. Тот вроде не дышал, хотя насколько прибился понять было сложно — слишком обляпан кровью да грязью. Савен перерезал веревку чуть выше рук привязанного, хозяйственно смотал остаток. А тело, брезгливо подхватил за плечи оттащил с дороги в заросник. Если и не добили, то лесное зверье закончит дело и славно попирует — зима выдалась стюжная да и волков голодных много бродит. Ватажник выбрался на дорогу, подхватил с обочины пригоршню колкого снега да старательно обтер ладони. Подышал на застывшие пальцы, быстро вскочил на коня да торопливо стал нагонять ватажников. Ехать им надо было дня три, до уговоренного постоялого двора. А как светать начнет, должны будут к болотцу добраться, что даже в лютый мороз не замерзает. И уж там от прочего лишнего груза избавиться. Можно было бы и этого к остальным, но кровь — уж больно приметно натекает, и, если дождя или снега не будет, то может на дороге заметной быть…
… Он шел, медленно и тяжело переставляя ноги, и отчего-то чувствовал что с каждым шагом двигаться становится все тяжелее и тяжелее. Хотя наст держал надежно, он выше щиколотки не проваливался. Да и снег здесь мягкий и не холодный. Лерт присел, обхватил колени руками — вот передохнет немного и пойдет дальше. Куда идти ему парень не ведал, но это и не имело никакого значения — будет просто брести — авось куда-нибудь и дойдет. И даже если тут нет ничего кроме этой бесконечной снежной равнины и тишины, то пусть — это даже хорошо. Можно будет бродить здесь вечно и говорить стихами, и никто не вобьет в глотку ненавистный кляп.
А потом был страшный удар в спину, которого он не ждал, да и не было никого, да и подкрасться никто не мог незаметно. Однако ударили, сшибли на землю и он перекатился несколько раз. А потом его словно потащило да поволокло, перекатывая через кровавящие бока, через содранные грудь с животом, через разбитую спину. Падать было даже не больно, а дико страшно. А потом разом накатили и боль, и холод, и безысходность.
Он лежал один и даже похрустывания подтаявшего снега под копытами лошадей было не слышно. Замерзший зимний лес, тишина и разрывающая тело боль. Лерт даже не пытался подняться или выползти на дорогу. Он всего-то и мог что лежать там, куда его зашвырнул ватажник. Даже песен больше не слышал и не мог повторить. И было больно еще и от этого, словно из груди вырвали сердце, а взамен в свежую рану засыпали горсть льда.
Перевернуться удалось не сразу — Лерт долго и безуспешно упирался на непослушные руки, пытался шкрябать ногами, но лишь взбил колкий снег в кашу. Несколько раз парень просто замирал и ждал, то ли когда появятся силы, то ли когда за ним придет Марена. Но даже смерти он, очевидно, был не нужен. От вспыхнувшей злости тело словно огрели огненной плетью и Лерт рванулся — и тяжело перевалился на спину. Открыл глаза. Вот теперь было хорошо — видеть небо было приятнее, чем валяться, уткнувшись лицом в колючий снег. Пусть оно и черное, и глухое… но теперь-то он точно знал, что где-то там есть бесконечная снежная равнина с вечной тишиной….