Релд давно забыл, как это — ненавидеть и бояться. Ненависть жгла огнем, а страх обливал холодом. Это были лишние чувства. Есть только инстинкт и чувство опасности, что только подстёгивают действовать. А ещё есть безысходность, от которой внутри всё сжимается в тугой пульсирующий комок боли. И понимание, что дальше бежать некуда. Да и незачем. Он и так прячется уже три года, только так и не понял, в чём теперь смысл его действий и его жизни.
Тогда всё казалось слишком простым и ясным. Он не мог убивать. Ни в бою, ни во время казни. Если его руки омоет кровь, он больше не сможет быть собой. А не быть — это страшно. Он помнил, что случилось с другим Видящим. Тот убил наёмника, от которого словно лились потоки крови. Убил в честном поединке, спасая пленника. Он выиграл одну жизнь, разменяв её на другую. Пленник был его кровником. Наёмник был убийцей. Но тот Видящий медленно и мучительно сходил с ума, день за днем задыхаясь от кошмарных видений, где его с головой заливала липкая и тягучая кровь. И он падал на землю, бился и задыхался…
Релд не мог быть солдатом, и он не убивал. И во время пограничных схваток просто шел вместе со всеми. Парни шли в атаку, а он — на смерть. Когда он вытащил длинную соломину, означающую, что именно ему придется вешать предателя, то сбежал. Как трус. Он не мог убить, потому что боялся так же захлебнуться в кровавых видениях. Того человека повесили, его приговор всё равно был подписан. А он приговорил самого себя. Тогда, глядя в пустые глаза запытанного почти до полусмерти человека, он верил, что добровольное изгнание лучше. Сейчас ночью, дрожа от удушающего ощущения близкой и неизбежной крови, думал, что хуже ничего быть не может.
Опасность стала отдаляться. И Релд несмело выбрался из землянки, чутко, по звериному вдыхая влажный воздух. Кровь ощущалась слишком близко. Можно было сходить и проверить, или забиться обратно в своё укрытие и сделать вид, что ничего не происходит. Парень закрыл глаза, выравнивая и замедляя дыхание… Он уже давно ничего не видел. И от своей слепоты тоже было больно и тяжело. Может, он больше не Видящий… Но тогда почему он так остро ощущает боль и кровь?
Релд беспомощно оглянулся на землянку и беззвучно растворился в темноте. Двигался он быстро, безошибочно ориентируясь на ауру крови. Идти пришлось мало — неполная верста. И чем ближе он подходил к месту трагедии, тем злее стучала собственная кровь и тяжелее становилось дышать. Релд судорожно всхлипнул и наконец-то открыл глаза: он не просто чувствовал, а уже видел распавшегося на грязном тающем снегу парня. Даже заставил себя подойти вплотную и опуститься на колени. По облику человек, но по ощущению — гость с той стороны, набравший в себя нави столько, что тянуло от него диким холодом.
Релд зачерпнул снега с натёкшей кровью, сжал в кулаке. Отвел взгляд. Между пальцев медленно скатывались алые капли. У людей кровь жгла жаром, а у этого почти мертвого парня тоже обжигала… только стужей. Релд провел рукой над парнем: шрамы на месте забытых ран, пустая душа и холод. Если бы этот умирающий был человеком, он бы попробовал его спасти, но вот вернувшиеся с нави уже не люди. И если пришел им срок вернуться обратно, то кто он такой, чтобы мешать этому?
******
Герен молчал, перед глазами покачивался черный затоптанный пол. Полковник не стал его пытать, просто ударил сильно, потом ещё раз, и ещё. И он упал: от обиды стала кружиться голова и подкосились колени. Ординарец поднял голову на своего начальника, чуть прищурился. Он не осуждал Борга, он был для полковника словно верный пес, который может служить и даже отдать жизнь за своего хозяина. Но есть вещи и слова, что больше жизни и сильнее верности.
— Не скажешь? — Борг даже не спрашивал. Слишком равнодушным был взгляд ординарца.
— Хорошо. Я понял. Но ты можешь сказать… ты знаешь, что с ним?
— Да, — Герен едва шевельнул губами. Он сейчас не говорил правду, всего лишь подтвердил уверенность полковника.
— Это опасно для него? — Борг осторожно пытался сформулировать вопросы, чтобы снова не наткнуться на непробиваемую стену молчания.
— Это сила, Верс ещё не умеет ею пользоваться. Простите, полковник, — Герен с трудом сглотнул кровь, — я больше ничего вам не скажу. Если хотите, то… я могу подняться. И вы ещё сможете меня ударить.
Борг рывком поднял ординарца на ноги, поморщился — рану протянуло острой болью.
— Это я виноват перед тобой, — Борг нашел в себе силы посмотреть в лицо бойца и признаться. — Я не понимаю, что происходит. И не знаю, как действовать.
— Полковник, — Герен и сам не знал, что можно сказать. У него ещё не было таких людей, за которых он бы боялся. — Я могу приготовить чай.
— Спасибо.
Кипятка не было, да и вода в бадье плескалась лишь на дне. Герен сам сходил к колодцу, наполнил котелок, поставил греться в печку. Принес ещё поленьев. Полковник вышел во двор, а вернулся тоже с охапкой дров.
— Пусть теплее будет, а то дрожь пробирает, — почему виновато пояснил Борг.
— А нечего в рубахе одной за порог бегать, — ворчливо отозвался ординарец. — вы бы хоть телогрею накинули.
— Это не поможет, — Борг придвинул табурет и присел возле печи, протягивая к огню озябшие руки. — Я не знаю, кого спасти можно. И мне кажется, что я погубил уже обоих.
— Полковник, нельзя принимать ответственность за жизнь других, не принимая ответственность за смерть, — Герен пошевелил кочергой горящие куски дерева. — Вы вправе послать на смерть, но ради чего?
— Знаешь, мальчик, я себе задавал этот вопрос, и не раз. И у меня на него до сих пор нет ответа. Воевать за район? За землю? За что? Ещё не бывало, чтобы ушедшие в навь что-то забирали с собой. Только кого-то. Тогда за что надо сражаться, если погибают другие люди?
— Я один раз умирал от огня, — Герен с интересом глянул на полковника, — там нет ничего, ради чего стоило бы умирать. Просто пустошь, через которую надо пройти. Я вернулся. Но посвящение не прошел. Я не знаю полковник, как я могу вам помочь, но я просто буду выполнять ваши приказы…
Огонь весело потрескивал, облизывая березовые поленца. Полковник и ординарец молча сидели перед огнем — заслонку Герен убрал. Говорить о чем-то было неправильно, а думать о своём не хотелось. Лишь когда поленья прогорели и по угольям забегали последние золотые и самые жаркие искорки, Борг положил руку на твердое плечо ординарца.
— Я не знаю, кто может стать моим преемником. Но мне не хотелось бы, что люди нашего района стали рабами.
— Я понимаю, полковник. И Верс тоже. Слишком многое поставлено на выживание. — Герен чуть склонил голову к плечу. — Я не вправе вам советовать, полковник, но попробуйте себя простить. Пусть эта рана заживает. Потому что… за вами другие люди, которые вам верят. И они не должны видеть в вас ни слабости, ни сомнения.
— Мне это говорили, но более жёстко. — Борг чуть напряг руку, сжимая плечо парня. — Только не словами, а кровью тех, кто пошел за мной в свой первый бой и не вернулся. А я выжил. И снова вёл людей за собой. А сейчас я отправляю своих сыновей первыми, прикрываюсь ими.
— Полковник, — Герен прикусил губу, но договорил: — вы можете быть неправы, но вам нельзя это показывать. Пусть будет приказ. Так легче. Но, если вам надо будет поговорить, то… я к вашим услугам.
Автор публикации
