Новое место встретило Хеша новыми незнакомыми запахами, новыми голосами новых людей и новыми хозяевами.
Что-то я никак не пойму. Вот есть два хозяина. Два капитана, они мне приказывают. И кипер, но он не приказывает, он кормит, и с ним можно поиграть. Саймон и Мунго не играют, только работают. И есть те, кто приказывает им, я сам слышал, и их тоже надо слушаться, но не так, как капитанов, а вот как – пока не понятно. И те, кто приказывает Саймону и Мунго, тоже откуда-то получают свои приказы. Что-то все тут неправильно. А что правильно? Вот: «Столовая». Она везде пахнет правильно. Так, как написано, так и пахнет.
Большим открытием для Хеша стали буквы. Оказывается, те значки, которые нарисованы на бумаге или рекламных плакатах, означают всякие предметы. Но если «столовая» или «кино» так и означали столовую и показ фильма, то надпись «дурак» на борту фуры вовсе не означала, что пыльный брезент глупый (хотя где вы видели умный брезент), или то, что в кузове везут того дурачка из кино, который всегда падал. Просто какой-то совершенно неизвестный дурак. Такое тоже бывает. А раз еще неизвестный – значит, надо поскорее узнать.
Хеш мотался по огороженной со всех сторон базе, суя мокрый блестящий нос в самые неожиданные места, от серверной до ремонтного цеха. В столовой его угостили вкусной костью, в ремонтном цехе уронили банку с невкусно пахнущей жидкостью, «а-це-тон» называется, от радости, наверное, потом шерсть долго воняла, пришлось выкатываться в песке на спортивной площадке, в серверную не смог протиснуться. Только два места оставались неисследованными – бухгалтерия и кабинет самого большого начальника. И если двери в бухгалтерию были всегда закрыты, то у двери к начальнику сидела невысокая сморщенная женщина, от одного взгляда которой хотелось трусливо поджать хвост и заскулить, фу, как маленькому, право слово.
Но, где бы Хеш в эту минуту ни находился, чем бы ни был занят, он не пропускал своего сигнала: специального свиста с запятой посередине, переданного по системе общего оповещения, который звал к вольеру. На такой свист надо было явиться со всех лап, бросив все дела. Приходили Саймон и Мунго, то вдвоем, то поодиночке. Ходили на специальный «кино-ло-гичес-кий по-ли-гон». Первый раз увидев название на металлопластиковой калитке, Хеш обрадовался, кино он любил. Но там не было ничего похожего, несмотря на буквы. А были там высокие стены, шаткие балки, ямы с песком и прочие штуки, что было даже интереснее любого фильма. Конечно, ведь там можно было побегать по мостикам над болотцем, и даже если упадешь, ничего страшного, жидкую грязь потом стряхнуть можно, и даже на капитанов, они так смешно отмахиваются. Можно попрыгать через стену. А если не допрыгивается – свалить ее, хорошенько толкнув плечом, на котором детская шерсть уже вылезла, сменившись мозолистым наростом. Можно по едва уловимому запаху, по следу запаха, оставленному в воздухе, найти тщательно спрятанную вещь. Только капитаны почему-то не радуются, когда он эту вещь приносит убитую. Ладно, уговорили, можно и живую. Не жалко.
И вообще, как можно быть чего-то жалко, когда все вокруг такие забавные. И маленькие. Раньше большие были, а теперь все почему-то маленькие. Забавные все, кроме той женщины у самого главного начальника. И тех, кто в бухгалтерии. Но их еще надо увидеть.
Хеш стал целенаправленно караулить дверь в бухгалтерию, дожидаясь, когда она откроется. Вечером, после окончания рабочей смены, дождался и просунул лобастую голову в приоткрывающуюся щель. От него отшатнулись, съездив по носу чем-то твердым, а Хеш, втянув в себя воздух комнаты, лег. Опустился на брюхо с самым обалделым видом. Пополз к девушке-стажерке, виляя хвостом.
Кто ты? Откуда ты появилась в этом мире, пахнущем железом и агрессией? Только не уходи, не забирай свой запах. Тепло, уют, молоко, полная миска корма, мягкая трава на летнем лугу, прикоснись ко мне, да, да, вот так…
Растерянная Алла несмело прикоснулась к огромной голове страшного монстра, разлегшегося у ног. Клыки внушали опасение, но весь его вид, поза и взгляд необычайно умных глаз говорил о том, что «я вот весь такой бубочка, обними и угости». Старший бухгалтер, разобрав, кто вломился в комнату, отмахнулась:
— Это свои, кинологи генномодифицированного кобеля притащили, мне мой полвечера расписывал, какой замечательный зверь. Мозги чуть ли не на уровне подростка, нюх за километр мышку чует, сила как у носорога. И такое же нахальство! Иди отсюда, здесь зверям нельзя находиться! – Она легонько хлопнула свернутым в трубку бумажным листом Хеша по счастливо сопящему носу.
Приказывает. Это ее территория, имеет право. Выхожу, выхожу, а ты идешь? Ты, самый лучший человек, у тебя такие нежные руки, я провожу тебя, только не убирай руку, поделись своим запахом, оставь на мне его частичку…
Хеш проводил девушку до проходной, то тыкаясь влажным носом в икры, то подставляя голову под ласковые поглаживания, проследил, как за ней закрылась дверь и сел, вывалив язык. Ждать. Ждать, когда придет снова. Пусть зовут, пусть пихают, сталкивая с прохода, ждать. Ее. Самого лучшего человека.
Она пришла утром. Вошла, оставляя за собой шлейф притягательного запаха, провела рукой между ушами и хвост сам собой забился, рисуя восьмерки в утреннем воздухе. Хеш проводил ее до бухгалтерии. На обед в столовую и обратно. По сигналу убежал на полигон, где отработал нехотя, то и дело оглядываясь, и сразу же после окончания занятий сбежал обратно. Проводил до проходной. И назавтра тоже…
— Хеш, милый, что ты делаешь? Надо мной уже подружки смеются…
— Хеш, пойдем поиграем…
— Хеш, не сходи с ума, она человек…
— Хеш…
— Хеш…
— Хеш…
Но упрямый пес только мотал головой, переступал сильными лапами по бетону, оставляя царапины и тянулся к ней, к той единственной, чьи руки заставляли сердце биться чаще и от чьего голоса толпы крохотных мурашек пробегали вдоль позвоночника.
Этим утром она чуть-чуть опоздала к обычному времени. Увидев знакомую фигуру в дверях, Хеш привстал и потянулся носом к ладоням, но отшатнулся, непонимающе кашлянув.
Запах. На ее собственный упоительный запах наложился другой, тревожный, металлический, чуть сыроватый. Запах чужого семени.
Хеш обиженно заскулил, бесцеремонно провел носом вдоль бедра девушки, обтянутого тонкой лайкрой и молча сорвался с места, туда, где молоденький техник, довольно насвистывая, начищал суконкой какую-то деталь.
Налетел молча, страшно, одним толчком сбил с ног, лязгнули смертоносные клыки.
Через несколько секунд Хеш, морща нос от расплывающейся вони человеческих экскрементов, уже тащил обморочного парня за шиворот. Посередине площадки перед цехом бросил его на бетон, осмотрелся, вернулся в цех, чем-то грохотнул там и выкатил пятилитровую банку минеральной смазки. Люди, подбежавшие на помощь технику, имели удовольствие наблюдать, как Хеш, неудобно выворачивая голову, поливает не смеющего пошевелиться парня черной густой смазкой из прокушенной банки, а потом поворачивается и задирает лапу.
Самый большой начальник ругался долго. Тихо, не повышая голоса, но таким тоном, что люди, стоящие перед ним навытяжку, бледнели, а Хеш едва подавлял два противоположных желания – либо позорно сбежать со всех лап, либо задрать лапу и здесь, заявляя, таким образом, свои претензии на эту территорию. Но выучка брала свое и удавалось сидеть каменным изваянием, преданно глядя в зрачки самому большому начальнику.
— И если бы это был военный, а не гражданский, так бы просто вы у меня не отделались. Этого в вольер на сутки, вас троих на сутки же на гауптвахту. Через двенадцать минут жду доклада о выполнении. Минута промедления добавит еще сутки. Время пошло, выполнять.
Четыре провинившихся бедолаги молнией исчезли из кабинета полковника и не видели, как тот усмехнулся в усы.
Хеш добровольно занял место в вольере и демонстративно повернулся спиной к захлопывающейся дверце. Посидел. Потом лег. Так, свернувшись клубком на бетоне, показательно страдая, но не заходя в домик, он провел ночь. Ночь приходили люди, одобрительно пошумели под решеткой, насыпали кучу вкусностей, которые Хеш так же показательно проигнорировал.
А утром пришла она. Грустная. Протянула ладонь через решетку.
— Хеш, я пришла попрощаться. Прощения просить не буду, ругаться тоже. Мы совсем разные. Меня переводят отсюда, вроде как на повышение, но главное, подальше. Марка уволили, так что он со мной едет. Я тебе на память принесла, возьми, если хочешь.
Хеш скосил глаза через плечо: меховая зимняя шапка. Ношенная давно, но еще пахнущая ей, правильной, а не новой, изменившейся. Встал и подошел к решетке, покаянно повесив голову. Аккуратно взял зубами подарок, положил на землю и придавил лапой. А потом без разгона и без предупреждения бросился на решетку.
Да, да, я достал тебя, достал! Самым краешком, но зато как! Вот теперь иди и умывайся, и лицо, и волосы мыть придется. Облизал так облизал! А нечего с посторонними себя менять. Шапочку я, пожалуй, себе оставлю, хорошая штука, мягкая.
Хеш подхватил меховой комок и унес в домик, гордо помахивая хвостом с пушистой метелкой на конце.
Оставшееся время своего заключения Хеш пролежал в домике, уткнувшись носом в старую шапку, провожая навсегда ушедшего человека. А когда Саймон пришел его выпускать, встряхнулся и выбежал навстречу ему, радостно улыбаясь. Может быть, чересчур радостно, но люди такие невнимательные, вряд ли они уловили все нюансы блеска острых клыков.
— Давай уже, Ромео мохноухий, пошли, там тебе твой бывший хозяин письмо прислал, просил показать. Может, ты и вправду что-нибудь понимаешь, как он утверждает.
В одном из лекционных кабинетов Саймон загрузил в терминал инфокристалл с записью. В вирт-окне возник Шенк.
— Привет, мелкий. — Он неловким жестом взъерошил волосы. — До меня тут слухи дошли, что ты себя нехорошо ведешь. Ладно, я понимаю, обидно, но лапу зачем задирать? Тут сеструхи твои привет прислали, ну не они, конечно, а псарь его величества их хозяина. Короче, неважно. Ходят они все такие гордые, парадный выезд нувориша местного сопровождают, причесанные, в ошейниках, голографию прислали. А ты им что пошлешь? Как ты пацана мордой в грязи возишь? Не стыдно? Тебе что, силу некуда девать? Так мешки таскай, все польза будет. Ладно, сейчас бежать надо, через недельку опять напишу.
Письмо закончилось, оставив после себя ощущение тоски и пристыженности. Хеш повесил голову, готовый согласиться и на мешки.
— Ладно, — Саймон потрепал его по гребню жесткой шерсти на холке, — мешки, конечно, таскать не пойдешь, но завтра начинаем с тобой прогулки. Ты пешком, а я, уж извини, на гравискейте. Или на скутере.
В глазах Хеша отразилось недоумение – зачем на скутере, когда вот так можно: он зубами осторожно подцепил капитана за ремень, увалил себе на спину и, придерживая человека, чтоб не свалился, размашистой рысцой потрусил на полигон.
Автор публикации
