Встроенная в чип напоминалка противно пискнула, Инра развернула сообщение — в пятнадцать десять ей надо было позвонить в отдел социальной помощи. Заявление она подала в семь утра, получила номер обращения и стандартную формулировку: обратитесь в такое-то время, чтобы получить информацию по вашему запросу. Время… она даже не заметила, как прошла ночь и большая часть дня. Ночью варила кофе и пила энергетики, хотя спать не хотелось. Просто от горячей горькой жидкости становилось чуть теплее в душе, а пощипывающий язык напиток с приторным ароматическим послевкусием добавлял немного уверенности. Она написала и отправила почти три сотни запросов и постов о помощи, придумывая новый вариант текста для каждого обращения. Может быть, люди среагируют на какое-то больше. Даже странно, обычно за полноценную рабочую смену успевала сделать только восемьдесят уникальных отправлений. А тут триста одиннадцать — трудовой рекорд. Она не чувствовала закаменевшей спины, охрипла от надиктовывания сообщений и посланий. И уже не думала как выглядит на записи, а когда случайно увидела в обратном отражении виртуального окна — испугалась. Черные тени под глазами, мертвый взгляд, впалые щеки, осунувшееся лицо. Выражение лица загнанного и измученного человека — по статистике такому вряд ли помогут, помогают уверенным себе, которые приветливо улыбаются собеседнику и излучают волны позитива и дружелюбия.
— Дорогие граждане свободного округа, я приветствую вас. Возможно, вам покажется странной и глупой моя просьба, но я прошу во имя музыки, которая может звучать в сердце любого из вас. Пожалуйста, уделите ровно минуту вашего времени и послушайте эту мелодию. Это играет мой сын. Он живой музыкант и играет на настоящем инструменте. Но вчера этот инструмент погиб, а мой сын потерял руки. Я понимаю, что это не проблема, но у нас нет возможности поставить запчасти, — Инра сделала глубокий вдох. Воздуха не хватало, словно она нырнула глубоко в искусственную воду бассейна и никак не может вынырнуть. — Мы собираем деньги на бионический протез, и собрать нужную сумму мне надо за три… а теперь уже за два дня. Иначе ему раны просто зашьют. И эта мелодия больше не сможет звучать. Мой сын музыкант, он живет музыкой. Он умрет внутренне, если не сможет играть. Я знаю, что для нашего мира потеря одного человека — это не критично, и что у меня нет права обращаться к вам с такой просьбой… но разве эта мелодия настолько плоха, что не заслуживает продолжения? Мелодия, сыгранная живым человеком, а не музыкальным роботом. Мелодия жизни…
Она говорила без остановки. Двенадцать часов подряд. Горло заболело под утро, натруженные связки хрипели. Горячий кофе перестал обжигать рот, и она глотала дышащую паром жидкость и не чувствовала вкуса. А последняя банка энергетика даже показалась теплой, хотя она буквально минуту назад достала ее из холодильного шкафа.
В какой-то момент ей стало казаться, что она видит себя со стороны. Вот сжавшаяся женщина в стандартном деловом костюме-комбинезоне берет чашку кофе, подходит к окну и долго безуспешно вглядывается в серость и сумрак забывшегося в тревожном сне города. Бесконечная череда стен, переходов, закрытых роль-блоками окон и ледяное равнодушие, от которого невозможно избавиться, потому что оно проникает под кожу, впивается в вены и замораживает своим холодом кровь и желание жить.
Рука затекла, онемела, в плечо будто впились иголки. Инра опомнилась: оказывается, она стояла возле окна и продолжала говорить в камеру. Остановила запись, нажала воспроизведение.
— Дети сегодня — это даже не ресурс, а определенная обязанность. Воспроизводить потомство положено каждой семье или паре, но и этот процесс строго регламентирован. Подходящих особей отбирают посредством специальных тестов, находят программно подходящую пару, коррелируют нужный набор генов. Я проходила тестирование три раза, а потом мне нашли того человека, который стал моим мужем. Я читала древнюю историю, в ней говорилось о том, что встречи людям прежде устраивали ангелы. Центр планирования семейного быта стал для меня ангелом. Знаете, когда мы впервые пришли на встречу, то были готовы заключить соглашение и выполнить свои обязанности перед обществом. А потом… потом мы стали разговаривать, он пел мне свои песни. Вот послушайте… Хочешь, я покажу тебе ночь? Эта ночь станет нашей навечно. Пусть беды отступят прочь, ведь сегодня с тобой у нас встреча. Я укрою тебя плащом, я скажу тебе несколько слов. Эта тайна, но мы только вдвоем, это пропасть на пару шагов… Я слушала и понимала, что просто тону в его серых глазах, влюбляюсь в его голос. И мы с первого раза создали ребенка. И этот малыш стал развиваться не в инкубационном мешке, а в моем животе. Да, это про меня писали на многих площадках и форумах. Про жену известного композитора и музыканта, которая сама вынашивала и рожала ребенка. И я клянусь, я это сделала не ради дешевой популярности и не ради индекса нашей семьи. А потому… потому что мы вместе с моим мужем ходили дышать ночью на крышу небоскребов, на верхние, открытые нашим картам допуска, ярусам. Потому что мы четыре раза даже встречали рассвет. Потому что он писал и пел для меня песни. Потому что он опускался на колени и прижимался щекой к моему увеличивающемуся животу и говорил, что уже любит этого малыша. Потому что после того, как мы с ним стали единым целым, по-другому было сделать нельзя. Моего мужа казнили… за преступление, которого он не совершал. Музыкант не может быть предателем. Он не знал никаких государственных тайн. Да, он играл на приемах, но всегда был на сцене. По официальной версии он просто умер, великодушно отказался от имплантолога. И сердце остановилось. Его органы пригодились нескольким людям. Ему было сорок девять лет. Мне сейчас тридцать восемь. Нашему сыну двадцать два. И вчера с ним случилось несчастье. Он пошел играть в нижние уровни. Он не любит приключения и не искал острых ощущений. Это дань традиции. Там внизу есть площадь, на которой из поколения в поколение играли наши предки. Это традиция. Всего лишь традиция нашей семьи. И там с моим мальчиком произошло что-то… я не знаю подробностей. Мне позвонили из госпиталя. Моему сыну капсулой монорельса отрезало руки, конечности неоперабельны. Он музыкант, но без протезов не сможет играть. А у нашей семьи белая карта… и мы не можем заказать протезы. Я не знаю, зачем это все вам рассказываю. Наверное, дурацкая потребность исповедоваться. Раньше. много веков назад, так называли желание человека выговориться, облегчить душу. Но мне не нужно облегчение, мне нужна вера в людей. Потому что в этом хреновом мире должно быть что-то сильнее злости и агрессии, больше нехватки ресурсов и холодной войны. В этом мире должна быть человечность. Я и хочу в нее верить.
Инра прокусила губы до крови. Запись следовало стереть — там была запретная информация. Но вместо этого она отправила ее на городской форум. У нее осталось два дня и одна ночь, пусть хоть люди узнают. А что будет с ней самой — все равно. Вода в фильтре была холодной, но пить хотелось смертельно. Инра прижалась губами к крану, пила долго, взахлеб, пока не заныли зубы. Да, фильтрация не могла полностью очистить многоразово использованную и переработанную воду и надежнее было бы покупать бутилированный продукт или подвергать очищенную жидкость еще и термической обработке, но у нее не было времени.
Потом она методично записывалась на прием и ездила лично в разные учреждения и организации. За день она собрала более двадцати отказов. Извините, вы не имеете права получить такое поощрение. У вас нет возможности повысить индекс вашей семьи. Примите наши соболезнования, но мы вынуждены отказать вам в вашей просьбе. Попробуйте обратиться в инстанцию социальной поддержки. Да, ваша семья славится великими музыкантами, я бы лично со всей душой, но это не в моей компетенции. Вам следует получить разрешение господина Сарковского, только он вернется из деловой поездки в четверг. Нет, его заместитель не уполномочен визировать подобные документы. Сочувствую, но ничем помочь не можем. Пожалуйста, не отнимайте мое время.
Домой она вернулась около одиннадцати ночи. Последние шесть кварталов шла пешком, бездумно передвигая ноги. Смотрела вперед, но ничего не видела. Потому что глаза слепли от слез, горячие капли скатывались по щекам и холодный тяжелый ветер охлаждал дорожки от слез. Она за сегодня успела сделать все, что планировала за два дня. И результат нулевой. Только одно послание со словами поддержки и обещанием оказать содействие, но слова не подкрепленные переводом значили столько же, сколько и отказ. Теперь ей оставалось только прийти домой и завыть от отчаяния или напиться. У них была дорогая бутылка странного алкогольного напитка с труднопроизносимым названием. Сандре говорил, что будет для особого случая. Вот как раз он и есть, самый особый случай, попробовать напиться от беспомощности.
Инра прижала чип, открывая дверь. Сбросила сапоги и на пол стряхнула с плеч куртку, так никогда не делала, но это было не важно. Прошла в комнату, открыла из-за панели кресло и без сил упала на подушку. Закрыла глаза. Даже плакать не хотелось. Она устала. Дико, невыносимо, смертельно. И, кажется уснула. Когда пронзительный писк назойливо ввинтился в мозг, разрывая его на элементы оглушительной, как ей казалось, звуковой волной, она открыла глаза. Проспала она всего лишь полтора часа. Непозволительная роскошь в ее ситуации.
Сообщений было много: ей писали совершенно незнакомые люди, говорили теплые слова и… переводили деньги. Теперь у нее на счете было восемьсот шестьдесят три кредита. И почему-то все они были по ссылке ее последнего поста. Той, где она всего лишь рассказывала свою жизнь, и эта ее речь была построена абсолютно сумбурно, без намека на грамотные рекламные технологии, психологию коммуникации и адресацию послания на определенную аудиторию. Можно выбросить свою специальность в помойку.
— Люди… я даже не знаю, как можно сказать спасибо. — Инра не замечала, что плачет. — Мне хочется говорить спасибо каждому, кто перевел мне кредиты. Говорить спасибо за каждый кредит. И не по одному разу. Мне пришло восемьсот шестьдесят три кредита. Вернее… восемьсот девяносто три. Еще мне прислали тридцать кредитов, пока я с вами разговаривала. Но я тоже не буду сидеть и ждать, я буду действовать. И я… сегодня…
Она рассказывала долго, подобрано, чтобы выплеснуть усталость и обиду. Она ведь сегодня обращалась лично и посланиями, звонками и письмами к тем, кто слушал, как играет ее Кет, кто аплодировал ее Сандру. И этим людям она и ее беда были безразличны. А посторонние стали помогать.
— Я не знаю, что мне надо сказать… а хотите, я просто поставлю вам музыку. Это записи Кета. Он тут играет на гитаре своего пра-пра-прадеда. Да, я сама удивляюсь, как так вышло, что инструмент уцелел. И даже звучал идеально. Вот слушайте. Это «Мелодия непонимания и надежды». Он написал композицию несколько месяцев назад. И еще никому не показывал. Кет не любил показывать произведение, пока оно не отлежалось, не сыгралось. Ему надо было привыкнуть к звучанию и гармонии, и лишь тогда, когда мелодия была идеально отшлифована, он ее показывал. Кет говорил, что он будет показывать другим только те напевы, которые ему самому хочется послушать несколько раз. Наверное, мне не стоило лезть в его коллекцию записей, но мне хочется вам показать, что делал мой мальчик. Он ведь талантливый. Или это я сужу как мать. Это не главное. Я теперь верю, что он еще сможет написать музыку и сыграть ее. А представляете, через несколько месяцев… как будет здорово, если Кет организует концерт. И я вас всех приглашаю. Протезы — это всего лишь механическое приспособление, так что музыка будет живая. Ведь он пишет ее сердцем. А бионика — только инструмент, типа гитарного медиатора. У меня, кстати, есть запись, как Кет играет с медиатором. Так удар по струнам получается четким и ярким.
Она разговаривала на камеру — прямая трансляция. И к ее сообщению подключались люди, что-то рассказывали о музыке, показывали какие-то произведения. И Инра стала понемногу успокаиваться, мучительное напряжение, от которого скручивало и ломало все мышцы, потихоньку отпускало, даже перестало подташнивать от панического страха: а вдруг не получится. У нее еще было два дня, одна ночь — а треть суммы, даже больше чем треть, уже собрана. И,самое главное, ей помогают, ее не бросили. После смерти Сандра гнетущие ощущение одиночества, отсутствие поддержки и сомнительность перспектив подкосили и измучили ее больше, чем переезд, нищета и долгий процесс выживания, когда приходилось бороться за каждый день.
— А завтра я снова попробую что-то сделать. И мне нужна будет ваша поддержка, чтобы не сломаться. Я устала, но спать не хочу. За это время я только часа полтора подремала. Мне важно успеть. Спасибо, что не спите вместе со мной и говорите мне хорошие слова, и делитесь своим теплом и надеждой. Понимаете, люди, я в вас верю! Именно так! Я в вас верю! И хорошо, что вы сейчас рядом. Иначе я бы не выдержала… Я не знаю, что мне еще сказать. И болтаю, наверное, всякую чепуху. Давайте послушаем музыку…. Пускай эта ночь станет музыкальной… Играет Кет.