— Так, могу вас поздравить, молодой человек, вы уже подцепили простуду и довольно близко сошлись с лихорадкой. — Профессор Ганте теплыми ладонями прошелся по плечам, груди и ногам Клава. — Знаете, молодой человек, вам после того, как проникнетесь, еще и полечиться придется.
— А думаете поможет? — Клав приоткрыл один глаз, опасливо втянул носом. Нет, вроде бы этот сухой. А то если он сейчас опять расчихается, то добрый кан его вообще залечит и ему без разницы, что зоологическая природа зверя несколько отличается от анатомического строения человека.
— По крайней мере не повредит, — Ганте довольно прижмурился. — Но я к вам по делу, молодой человек.
Клав послушно кивнул. Профессор был действительно старым, и всех студиозусов, даже девушек почему-то называл «молодой человек», не по половым признакам, а потому что для него молодняк был по-человечески слабым.
— Нам надо с вами разобрать вопрос трансцендентных психосоматических явлений, которые сопровождаются сменой сущностей…
— Обязательно, кан Ганте, простите что обращаюсь, а не могли бы вы продемонстрировать на практике? С теоретической частью, видя само явление перед глазами, взаимодействовать проще.
— Хм, пожалуй, вы правы, молодой человек, — Ганте поднялся, развел руки в стороны, потом потянулся вверх, наклонился влево-вправо, по старчески кряхтя и охая, а потом неожиданно гибким и быстрым движением кувыркнулся в воздухе назад через голову, упал на четвереньки, встряхнулся.
Клав судорожно сглотнул — все пространство площадки занимал огромный бурый медведь. Черный шероховатый нос как раз упирался в стенку, а объемный мохнатый зад в противоположную. Зверь потоптался, рыкнул, и улегся на пол. Клав, все равно деваться больше некуда, подлез медведю под бок. Тот поворчал для вида, но развернулся так, чтобы человек оказался внутри, где самое теплое местечко — возле груди и брюха.
— Так вот… вы, молодой человек, могли воочию наблюдать, как происходит трансформирование сущности из одного визуализированного образа в другой, — зазвучал в голове Клава голос преподавателя, — теперь мы разберем в деталях, как именно осуществляется трансгрессивный процесс, в какой момент модифицируется костный скелет, как видоизменяется мышечная ткань…
— Кан Ганте, — Клав удачно замаскировал зевок, протяжно выговорив имя и обращение к профессору, — вы действительно великий педагог, и я восхищаюсь вами… ваша демонстрация оставила незабываемое впечатление…
Профессор довольно заурчал, тем более что ему почесали шею под нижней челюстью, а потом погладили живот… хотя, судя по движениям человека, тот скорее взбивал подушку, чем ласкал зверя. Но, в целом, приятно… так, а теперь человек чего-то ерзает… ну ладно, все студиозусу весьма подвижные… Ну вот — устроился поудобнее и даже слушает. Кан Ганте продолжил лекцию.
Искусством спать так, чтобы у всех создавалось впечатления, что он внимательно слушает, Клав в совершенстве овладел еще на первом курсе. Правда до сих пор ему не приходилось демонстрировать свой талант в такой интимной близости от преподавателя. Вернее, практически завернувшись в самого преподавателя.
— Надеюсь, молодой человек, — подытожил сказанное кан профессор, — вы отлично усвоили материал и порадуете меня на экзамене блестящим ответом.
— Хр-р-р, — согласился Клав.
Кан Ганте осторожно шевельнулся — эти люди в человеческом теле такие хрупкие. А те, кто не обладает даже зачатками оборотничества, совсем быстро ломаются. Потом снова попытался сдвинуться и понял, что совершить обратное превращение в суховатого старичка не получится — потому что для переворота через спину здоровенному медведю тут банально не хватает места. Он даже развернуться тут не может, чтобы попробовать сползти по ступеням на улицу и там уже оборотиться. Даже заползать в проем бесполезно — застрянет если не в самом отверстии, то уж на обвивающейся вокруг столба лесенке точно. Кан профессор чуть приподнялся, высовывая нос в окошко — хоть бы кто по двору шел, чтобы окликнуть да попросить подмоги. Но, если поразмыслить, чем ему помогут? Места для обращения тут больше не станет,угол.
— Профессор ботаники, магистр математических наук, кан Дарга… — Клав задумался.
Медведь совсем опечалился: профессор ботаники превращался в зайца, которой, стоит учуять ему хищника, улепетывал со всех лап. Даже не желая слушать вопли о том, что они же все разумные люди, а сожрать можно и курицу. Магистр математических наук вечно падал в обморок от звериных клыков, впрочем, ему зубов никто и не показывал после того как он умудрился выбить с испугу клык у кана Шешнеля. А кан Дарга, которую и студиозусы и преподаватели меж собой прозвали каргой, вообще могла на пустом месте устроить собрание о неподобающем поведении. И этой отнюдь не милой старушке было бы плевать почему профессор провел ночь со студиозусом.
— Простите, молодой человек, а приличные люди к вам с занятием придут? — нетерпеливо спросил медведь.
— Простите, кан профессор, а кого в нашей академии вы изволите причислить к званию приличного человека? — уточнил Клав.
Кан Ганте всерьез задумался: две трети преподавательского состава люди по определению не были. Оставшаяся треть ходили в должностях магистров и верховных канов и анов — а до таких высот с приличиями и принципиальностью не подняться, ибо там мало лишь знаний да умения, надо еще суметь выжить. Медведь скорбно покрутил носом.
— Екан Клав, я вам поставлю зачет за мой курс, если вы придумаете способ как мне спустится вниз, — торжественно пообещал кан профессор.
— А чем вам, досточтимый кан Ганте, лестница не угодила, — изумился Клав.
— Размерами, молодой человек, — вздохнул медведь.
— А я думал количеством ступеней, — Клав припомнил, как он полз вчерась наверх, и содрогнулся.
— Это пустое, обувку с ноги на ногу переменить и домовой Валентиныч морок снимет.
— Вот оно что! — восхитился Клав.
— Конечно, не будут же уважаемые каны и аны ноги бить столько верст в небо.
— И то верно, кан Ганте, как-то я слишком вольно о преподавателях подумал, — поник головой Клав.
— А что таки надумали, молодой человек? — полюбопытствовал кан профессор.
— Что вы все в прекрасной физической форме, раз наверх способны взбежать и не запыхаться. А это лишь морок…
— Истинно, там всего сотня ступеней, пять этажей, — медведь снова поерзал. — но вот как мне спуститься?
— Зачет точно будет? — сощурился Клав.
— Клык даю, — поклялся медведь.
— А у меня клыка беровского нету… кан Ганте, а точно клык даешь? Или только зачетом расплатишься?
— Досточтимый екан Клав, — голос старшего магистра лучился медом, но за сладкой приправой ощущалось столько ехидства, что становилось не по себе. — Будьте любезны, сдать свой цеховый знак и проследовать в небесную башню.
Клав опустил голову, руки противно дрожали, а знак противно кололся в пальцы синеватыми молниями. Застежку удалось расстегнуть только с четвертой попытки, но злокозненная булавка пребольно впилась под ноготь. Студент поднял кровоточащий палец и церемонно им помахал в воздухе.
— Мне надо повторить? — любезно переспросил магистр. И скорбно вздохнул. Перед ним в данный момент стояло проклятье их университетского курса, которое грозило всеми возможными катаклизмами на протяжении десяти лет. И даже совсем не верилось, что до выпускного испытания осталось всего только три месяца. Пережить седмицу зачетов, вручить этому студиозусу перстень с печатью, указывающий принадлежность к преподавательской элите, свиток с дипломом и послужными деяниями. И помахать рукой на прощание, утирая слезы искренней радости.
— Нет, кан Ликус. Я не могу расстегнуть булавку, — Клав почтительно шмыгнул носом, демонстрируя покорность и смирение. Магистр не поверил, но стремительно шагнул к юноше и выдрал знак прямо с куском видавшей виды рубашки. — Благодарствую, кан магистр. Вы весьма великодушны.
— В башню, — проскрипел зубами магистр Ликус. Подумав, что за годы обучения Клава он, не будь верховным, уже мог бы стереть все свои клыки до основания.
Юноша четко развернулся и, шлепая по каменному полу изношенными подошвами потрепанных сапог, двинулся на выход. В небесную башню можно было попасть через главный холл либо через учебный корпус. Клав выбрал самую дальнюю дорогу, попутно заглянув и в свою келью. Куртка ему точно пригодится. Еще бы и одеяло захватить или хотя бы мех. Но ведь нельзя… Хотя… Чтобы запихать шкуру под куртку пришлось основательно попыхтеть, но получилось и даже одежонка застегнулась — крючки все сошлись, только между застежками выпирали комки бурого меха. Еще бы из еды чего-нибудь прихватить, но чего нет того и не сыщешь. По ветвистому коридору пришлось бежать, и так потерял немало времени, а приказ магистра звучал как «немедленно».
— Клав? Екан Клав?!
Если не везет, то по полной программе. Самый суровый и непоколебимый преподаватель мало того, что окликнул, так еще и метнувшись наперерез ухватил за шиворот. Клав нервно дернулся и оглушительно чихнул — почему-то от запаха мокрой шерсти у него принималось дико щекотаться в носу и першить в горле.
— Да, ка-кан ап-чхи! Кан Бослав? Ап-ап-чхи! — Клав предельно внимательно уставился на профессора, но чихать не переставал. Еще и слезы с соплями потекли в три ручья.
— Хм, — чуть смущенно прочистил горло преподаватель. — Я. разумеется, понимаю, что вы огорчены, екан Клав, но наказание за ваш проступок и так было назначено минимальное. Вы еще легко отделались.
— Да-а-ачхи… — всхлипнул Клав, сказать что-нибудь путное и приличествующее случаю не выходило. Зато взгляд мгновенно покрасневших и слезящихся глаз был настолько несчастным, что кан профессор вдруг принялся утешать студиозуса и утирать ему щеки собственным платком. Запах мокрой шерсти усилился. — Ап-ап-ап-чх-х-х-ииииии!
— Не стоит, право, так расстраиваться… вам присудили волей конклава всего лишь пять дней заточения и благостных раздумий. А потом сможете вернуться и продолжить, волею высших сил, свое обучение. Вы… талантливы, так что от сокурсников не отстанете. Да и в башне вы можете заказывать уроки — вы же помните, что у нас главенствующий принцип всевозможного гуманизма. Так что любой преподаватель сочтет своим долгом подняться к вам во имя просветления.
— Да-а-апчихать на… апхи! Высшие силы!
Профессор сделал вид, что восхваление высших сил прозвучало стандартно, а предлог направления ему послышался. Впрочем, студиозус выглядел по-настоящему несчастным и рыдал так искренне, как не переживал даже во время заседания.
— Высшие силы с нами, — ритуально откликнулся кан профессор. И любезно предложил: — Может, вас надо проводить? А то вы как побледнели и…покраснели. Или, пожалуй, вас надо лекарю показать?
— Не требуется! — Чувство самосохранения возобладало над аллергическим чиханием, и он почти без запинок отчеканил: — Нижайший поклон, кан Бослав. Да воздастся вам за вашу доброту и участие! А-а-а…. Хе…
— Вы будете иметь счастье меня поблагодарить лично, завтра я специально вас проведаю и мы сможем позаниматься. Ибо я не верю, что вы настолько не приспособлены к практической трансформации, тем более, что теоретические аспекты вы знаете блестяще.
— Вы очень добр-р-ры ко мне, — поклонился Клав. За горловым рычанием почти удалось замаскировать очередное «апчхи». — Чш-кха-ахк!
— Нет, вам определенно требуется лекарь, — покачал головой кан Бослав.
— Не-а-чхи, не требуется. Я… чхух! Прошу прошения! Спешу-чхек! Мне следует… чхать-хеть! Срочно… чхуйть! Прибыть… чхаучху-у! В место… о-о-о-пхи! Наказания! Чхуить-чхить! — отчихался Клав с каким-то диким подвыванием. Попасть в заботливые лапы бер Шела никак не хотелось. Лекарь любил залечивать и изучать людей, а такие пациенты ему попадались до обидного редко— вот он и отрывался на тех невезучих, что умудрялись заболеть и не отбиться от помещения в лазарет.
— До завтра, — платок прижался к носу и Клаву пришлось, сгорая от смущения, высморкаться в батистовую ткань. Кан Бослав удовлетворенно улыбнулся: — ну вот, теперь другое дело. Следуйте дорогой ведающих, мой мальчик, и ваши труды будут достойно вознаграждены.
— Да не оставит вас милость ведающий и высших сил, — скороговоркой пробормотал Клав, поспешно отбегая подальше. По опыту он знал, что к вечеру слезы течь перестанут, если подле него снова не будет отираться кто-то мохнатый с мокрой шкурой.
Небесная башня была самой высокой в Универсариуме. Сколько ступенек вело на вершину не знал никто, даже самые настойчивые и часто наказываемые каждый раз от подсчетов получали разные значения. Клав тоже привычно вел счет, сбился на четвертой сотне. А на шестой сотне — откровенно запыхался и схватился за бок, в котором неприятно покалывало. Но продолжал упорно стремится вверх, медленно и с остановками. Причем последнюю, как надеялся, восьмую сотню действительно полз на четвереньках, горестно думая о том, что в Универсариуме обучается почти двести студиозусов, кормится около полусотни разных преподавателей по всевозможным дисциплинам, а лестницу помыть некому.
Когда наконец Клав выбрался на обзорную площадку небесной башни его ощутимо подташнивало, а все члены ныли так, словно он промчался на скорость с оборотнем марафонскую дистанцию. Причем оборотень был дикий, голодный и бешеный, оттого что не мог догнать и зажевать. Кое-как поднял руку ко лбу, смахнув пот и со вздохом облегчения растянулся на полу. Все-таки название башни, наверное, от того и происходит, что залез, свалился и ощущения, как будто уже на небе. А еще стало понятно почему попавшие сюда готовы просвещаться и проникаться высшими знаниями до бесконечности — потому что спускаться страшно. Клав мстительно ухмыльнулся: интересно бы поглядеть на преподов, которые во исполнение долга будут таскаться сюда как минимум раз в день.
Юноша полежал немного, восстанавливая дыхание, поерзал — дощатый пол по всем удобствам был далек даже от соломенной перины, и принялся раздеваться. Чтобы вытащить мех, пришлось полностью стащить куртку и изрядно замерзнуть на стылом ветру. Окошки хоть и были узкими, но высокими, и располагались по всему периметру стены. Так что ветру было где разгуляться. Клав натянул куртку, едва сумел замерзшими руками защелкнуть крючки и торопливо замотался в мех. Огляделся — вроде бы возле южной стены меньше дуло — перебрался туда, и съежился под шкурой.
На сумрачном зимнем небе вяло пыхнули искорки нескольких одиноких звезд. Просветления он не дождался, вместо него навалился сон.