Май 2018 52

Не везёт — это когда ты в бронежилете,
а тебя бьют по морде.
Народная мудрость.
Навалившаяся тяжесть не столько напугала, сколько удивила Аленку. Казалось бы, только-только задремала, и такое неприятное пробуждение. От чего, в первый момент, после полузабытья, даже не поняла. Сообразила потом. Задергалась, пытаясь вырваться, но освободиться из стальных рук-клешней Романа не удалось. Крепко держал, гад, пришептывал что-то, возил руками по груди и животу, задирая свитер. Аленка попробовала закричать, но Роман предусмотрительно зажал ей рот ладонью. Справиться одной рукой с отчаянно сопротивляющейся девушкой не получилось.
— Ну, ты чего? Ну Ленка, — жарко задышал прямо в ухо оператор. – Тихо, не дергайся. Это же я. Тебе понравится.
Аленка напрасно выгибалась, упираясь затылком и ногами в землю. Роман убрал руку, и девушка едва не задохнулась от болезненного, рвущего губы поцелуя. Преодолевая брезгливость, потянулась навстречу и резко сжала зубы, рот наполнился кровью. От мерзкого соленого привкуса журналистку затошнило. Роман отшатнулся, ойкнул от боли — прокусила губу насквозь, дрянь, и, окончательно озверев, наотмашь хлестнул девушку по лицу. Темнота взорвалась ослепительным фейерверком. Роман перехватил Аленкины запястья, завел девушке за голову и, легко удерживая одной рукой, второй начал расстегивать-срывать джинсы.
Чего Роман не ожидал — так это мощного удара ногой под ребра, разом сбившего его с обмякшей корреспондентки. Откатился в сторону, судорожно пытаясь вдохнуть, но Прохоров одним прыжком оказался рядом и саданул снова. Отступил на полшага, прохрипел:
— Вставай, подонок!
Волна ледяного бешенства прокатилась от макушки до пят — снова ему помешали, — рывком подняла на ноги, бросила на водителя. Жесткий блок и безжалостный удар кулаком в живот. На выдохе подловил, мразь. Роман согнулся, скрученный невыносимой болью. Прохорову показалось мало, боксом он не занимался, но удар был поставлен хорошо. От жестокого хука снизу вверх в подбородок оператора отбросило на пару метров. Упал Роман тяжело, неловко, дернулся и затих.
— Прибил? — безразлично обернулся Владик. То ли шум потасовки его разбудил, то ли тоже не спал. Стоял на коленях возле сжавшейся в комочек Аленки, пытался успокоить.
— Нет, — Прохоров тяжело дышал. Если случалось драться, никогда не было ни гнева, ни бешенства. Наоборот, сознание, даже одурманенное алкоголем, враз становилось предельно четким. Накатывало холодное, просто ледяное спокойствие, ниоткуда появлялось умение предчувствовать каждое движение противника, предвидеть каждый удар. А сейчас от злости дыхание перехватывало. — Нет… вырубил только. Хотя стоило и прибить: — Ну, что? Будешь еще кочевряжиться?
Аленку и так колотило, как от озноба, а от хамского вопроса Прохорова аж передернуло.
— Зачем ты так? — Владик глянул укоризненно. Прохоров и сам не знал зачем. Просто все смешалось: предательство Леськи, презрение ко всем особам женского пола — у каждой ведь шлюшья натура. Мертвые, врезавшиеся в память, глаза Галюни, той незнакомой женщины из поселка у черта на куличках, которая отвергла любовь бывшего одноклассника и поплатилась за то жизнью. Хотя, может, если б она знала, что тот… как же его?.. Иван?.. способен на убийство, скорее всего, легла б, не задумываясь, прямо там, на обочине, и ножки бы раздвинула. Все бабы твари. Но какими бы подлыми они не были, все равно — против воли нельзя. Мужик — он же сильнее, по любому. Да, некоторые бабы вслух говорят «нет», а думают «да», и поведением своим провоцируют. Задницей крутят, а потом глазки невинные строят, мол, ни при чем, он сам… полез. Прохоров презрительно смерил глазами Аленку — и эта, наверно, из той же породы.
— Пойдем, — Владик говорил шепотом, ласково поглаживая девушку по спине, — пойдем, ляжешь на лежак, в одеяло закутаешься. Никто тебя не обидит. Давай, подруга.
Сама встать журналистка не смогла, ноги подгибались, Владик едва ли не силой поднял ее, подвел к слежавшимся еловым лапкам — там вольготно раскинулся Невера. Пинком отодвинул Антона (тот недовольно всхрапнул), опустил девушку на ветки, укутал одеялом.
— Давай, спи. Ничего же страшного не произошло? — уговаривать он не умел, утешать тоже. У Аленки заметно вздрагивали плечи — плакала беззвучно.
Прохоров вполголоса чертыхнулся, пристроился на край лежака. Владик остался сидеть у костра. Плясали язычки огня…

…Лес, он меняет людей. Подчиняет своим законам, заставляет придерживаться своих правил. Неписанные истины, впитавшиеся с материнским молоком. Древнее веление следовать голосу крови и проливать кровь. Жертвенная кровь на алтарь. Черный камень, бесчувственный к свету и теплу. Дрожащие язычки пламени. Ни одно знание не дается просто так. За все надо платить. И у каждого своя плата…

Владик медленно вчитался в написанные строчки. Жутко, страшно своей изуверской правдоподобностью.
— Неужели лес действительно меняет людей? — спросил он вслух у леса, у самого себя. Только очень тихо. И сидел долго, молча вслушиваясь в извечный шум леса, каждой клеточкой тела, всеми органами чувств пытаясь услышать и понять.
Лес мерно шептался, обменивался последними новостями под приглушенное поскрипывание веток, под неразборчивые стоны. Он дышал и жил в своем ритме, привычном, незнакомом. И Владик медленно, несмело приспосабливался, пытаясь угадать, поймать отсчет сильных и слабых долей.

Одинокий день
В череде
Таких же
Одиноких дней
Заплутал

В ритме родились слова. Они возникли внезапно, настороженно, прорвались сквозь ритм, врезались в уши сквозь ватное отстранение оглушенных городскими звуками барабанных перепонок.
Он не писал стихов с того памятного нового года. Нового года в одиночестве. Негласный запрет самому себе. Ненарушаемое табу.
Но разве можно сопротивляться воле леса? В ритме рождались слова. Слова складывались в резкую барабанную дробь размеренных строк…

Одинокого дня
Слишком много
Для всех —
Он один
И мал.

Растерянная Аленка, беспомощная, дрожащая… Андрей, подбрасывающий молоток… Полыхающий безумием взгляд Романа… Отутюженное, неестественно ровное небо… Задушевное потрескивание костра…

Одинокому дню
Не понять,
Почему
Дивной ночи
Тень
За ним
По пятам
Идет.

…Люди привыкли бояться того, чего не понимают. Но бесполезно и бессмысленно объяснять словами непознанное. Чудес не бывает. Есть только привычка под все аномальные явления подстраивать научное обоснование. Вопреки здравому смыслу. Не бывает чудес, но в них надо верить…
Несмотря на холод, Владик почувствовал, как по виску стекает горячая капля пота. Догадка… Немыслимая догадка. Нет… скорее, понимание… Они не съезжали с дороги… Возле города нет такого леса… Лес меняет людей… Дикий, первобытный страх беспомощного человечка перед могущественной природой…
…Усталость, невыносимая для одного человека. Испуганного, растерявшего всю свою наигранную самоуверенность…

О чем
Молчит,
Зачем
Грустит
И ждет…
Одинокий день…

У нас свобода совести:
хочешь имей совесть, хочешь — не имей,
а хочешь — совесть тебя поимеет.
Народная мудрость.
Аленка никогда не понимала и не признавала силу ритуалов. Начитанная девушка считала их самообманом, на который охотно идут слабые люди. А теперь ей самой не хватало… пусть не ритуалов, но привычных действий, которые выполняешь, не задумываясь, а без них сразу становится пусто и неуютно.
В детстве Ленка почти не капризничала, родители ей всегда вдумчиво растолковывали, почему следует делать так, а не иначе. Она слушала, понимала и делала. Став взрослой, — по крайней мере, считая себя взрослой и самостоятельной, — сама для себя придумывала веские доводы в защиту «правильных» поступков.
«Ритуалы — убежище слабых».
Но, господи, как же ей сейчас не хватало чашки нагретого молока и ложечки меда. Всегда, прежде чем лечь спать, она выпивала молоко с медом. К этому ее приучил Владик. «Полезно для горла, особенно когда тексты начитываешь». Ритуальная чашка горячего медового молока…
Когда Ленка осознала, почему не может уснуть, она засмеялась. Беззвучный, истерический смех. Ночью на ломанном лапнике! под провонявшим бензином одеялом! в глухом лесу! без машины! и без связи! А ей, видите ли, молочка не предложили… Дура!
Аленка обиженно всхлипнула. Плаксой она тоже не была. Гордо щеголяла разбитыми коленками и рассаженными локтями. Покоренные заборы, скрипящие под ногами пожарные лестницы, свобода запыленных чердаков, бьющий в лицо ветер и летящая доска скейтборда. Что за день сегодня? Ревет, не переставая, и по пустякам. Вот и сейчас снова слезы потекли…
Минус — материал в эфир не вышел. Плюс — бесперспективный сюжет, грозивший окончательным и бесповоротным срывом, получился в лучшем виде. Минус — не жарко и хочется есть. Плюс — от вынужденной голодовки фигуре только польза, а потом… это же приключение. Да какое! Минус — знать бы, когда все закончится, до утра так долго, а пока еще выберутся на дорогу, пока до города доедут, пока на работе отчитаешься. Домой бы, в горячую ванну с успокаивающим хвойным бальзамом. Минусы перевесили и слезы полились рекой.
Ветки немилосердно кололись. Аленка поерзала, свернулась клубочком, повертелась сбоку на бок, подтянула колени к подбородку — лучше и теплее не стало… Снова захотелось заплакать, но слез уже не было. Лимит исчерпан… на неделю вперед… дней на пять точно.
Мысли мешались, путались. Переплетение проводков от наушников, тугой скомканный комок из десятка петелек и узелков. О работе думать не хотелось. Так и виделось перекошенное лицо Броля и желание «плеваться от отвращения» многократно возрастало. Припомнились приставания Романа, масляне глазки, бесцеремонные прикосновения. Навязчиво, слишком прямолинейно и откровенно-непристойно. Впрочем, Чудаков давно клинья подбивал. Но его неровное дыхание и неразделенные чувства Аленку отнюдь не волновали. Пусть себе дышит, пусть себе чувствует. Если он не в ее вкусе, то о какой взаимности может идти речь? Однако совместный труд обязывает и к дежурной улыбке, и к дружеской благосклонности, а иногда и к легкому кокетству. Если коллега не дурак, то сам все поймет правильно. Но гораздо удобнее и проще сделать каменно-непроницаемое лицо, и сохранять равнодушный нейтралитет. Все слишком просто и примитивно…
А вот с Сашкой ни простоты, ни примитивности не было и в помине. Все на нервах, натянутых до болезненных судорог. Стремительно, резко, точно живешь последний день, будто бы идешь на последнее свидание, словно целуешься в последний раз…
…Они познакомились на съемке. Средневековый замок, ристалище, рыцарский турнир. Современные парни, раскованные, дерзкие, нагловатые, одевают стальные доспехи и преображаются в воинов. Вместо раскованности — собранность, вместо дерзости — отвага, вместо наглости — уверенность в собственных силах и вера в свое оружие.
«Ритуалы — прибежище слабых»?
…Выходя на ристалище, рыцари становятся на колени перед своим мечом. На копье повязывают ленточку, принятую с благоговением из рук прекрасной дамы. Небрежно уроненный платок — дорогой знак внимания. Нет ни наигранности, ни фальши. Те, у кого килограммы бряцающего железа вызывают гадливую усмешку, просто не ездят на фестивали. В шатрах только те, кто чтит рыцарские идеалы, кто готов сойтись в поединке до первой крови, кто готов биться до смерти. Игра заканчивается, когда заводят свою песнь мечи. Наивная романтика, захватывающая половина обыденной жизни. Что лучше: пресная скука диванного телесериала или горьковатый привкус крови и азарт средневекового боя? Ружья, пистолеты — оружие труса, который дрожит за свою жалкую шкуру и готов убивать, не пачкая рук, на дистанции. Тот, кто сказал это, был прав. Оружие воина должно быть из стали. Меч продолжение руки. Расстояние не больше метра, чтобы чувствовать каждое движение противника, чтобы слышать его дыхание, чтобы видеть блеск его глаз…
Из перипетий турнира Сашка вышел победителем. Правда, тогда он еще не был Сашкой. Тележурналистка Елена Стрелова робко топталась возле вытканного синем по золотистому шатра, желая, во что бы то ни стало, опередив конкурентов, взять интервью у славного рыцаря Ивора Бесстрашного. Она исхитрилась разыскать его палатку, придумала неординарные вопросы, но зайти внутрь стеснялась. В гримерки артистов можно было постучать, наконец, всегда находился сопровождающий, который заходил и предупреждал об интервью. А здесь — простые нравы и полное отсутствие дверей.
Скучающий рядом оруженосец приветливо кивнул.
— Заходи, не майся.
Аленка послушалась совета и вошла. Ивор переодевался, то есть стоял посреди шатра с голым торсом и полотняной рубахой в руках. Аленка смущенно охнула, открыла рот для извинений и попятилась к выходу. Но так и застыла, балансируя на одной ноге и с разинутым ртом — таких ужасных синяков она никогда не видела. Левую руку и плечо парня покрывал сплошной багрово-фиолетовой кровоподтек. На груди жуткие, набухающие кровью рубцы.
— А…
Ивор успокаивающе улыбнулся, смахнул со лба слипшуюся темную прядь и спокойно пояснил.
— Щит дерьмовый оказался. Рассыпался на втором ударе. А это от меча. Чуть кольчугу не порвали. Хорошо, по касательной бил. — И видя расширенные глаза девчонки, продолжил. — Все нормально, бывало и хуже. Например, когда «скорая» увозит со сломанными ребрами… Я Ивор, в жизни просто Сашка.
Способность говорить к Аленке вернулась не сразу, слишком велико оказалось потрясение. Но интервью прошло на «ура». И сюжет получился захватывающий. Снятый материал Аленка просматривала три раза, теперь она понимала и чего стоит летящее скольжение меча, и чем оплачена победа на турнире. Саша просил записать сюжет на диск, на память, оставил контактный телефон. Аленка просьбу выполнила, встретились, отдала диск и получила приглашение приходить в клуб.
Первый раз зашла просто так, от нечего делать. Восхищенно разглядывала, пошитые вручную, как в средневековье, костюмы, с удовольствием согласилась померить кольчугу. От непривычной тяжести подогнулись колени. Попробовала пострелять из тугого боевого, лука. С четвертой попытки ухитрилась всадить стрелу в краешек деревянного круга, потом приноровилась, промахов стало меньше. Сашка в шутку предложил: «Хочешь, на мечах научу драться?». Первый урок действительно был шутливым, меч весом почти в три килограмма трудно было элементарно удержать в вытянутой руке, не то что размахивать.
Новое увлечение захватило целиком и полностью. Ожившая книжная эпопея. Аленка нарочно освобождала вечера, отказывалась от перспективных съемок, чтобы бежать в рыцарский клуб. Разминка кистей рук. Пять основных ударов защиты: верхний блок, два боковых, два нижних. Пять ударов нападения. Долгие и нудные тренировки перед зеркалом. Учебные бои заканчивались покалеченными пальцами, ноющими кровоточащими царапинами. Синяки не проходили неделями. Краснея, просила операторов не брать руку в кадр, низко опускала микрофон. Стало еще хуже, когда деревянные палки заменили на настоящие мечи с незатупленной кромкой.
— Рука устала. Не бей так сильно. Меч ведь в сторону отбрасывает.
К жалобам Сашка оставался совершенно глух, деловито констатировал:
— Минус нога. Минус голова.
Потом появилось щадящее оружие: поверхпластмассовых палок намотан тонкий слой поролона, обтянутый изолентой. Теперь Саша руку не сдерживал — не успеваешь отбить удар, значит, получаешь. А что? Расторопнее надо быть и ворон не ловить.
Через полгода регулярных тренировок Аленка могла выстоять с мечом в бою с реальным противником минуты полторы. Если дольше — немели пальцы, и отгибать их от рукояти приходилось с трудом. Неплохо научилась уворачиваться, исхитряясь одновременно и парировать, и уклоняться. Сашка смеялся, но количество «отминусованных» рук, ног и голов значительно сократилось. Даже могла в течение тридцати-сорока секунд резко и весьма агрессивно нападать, уверенно вращая мечом.
С уст ее беспощадного учителя сорвалась долгожданная похвала:
— Да, подойди к тебе с мечом, им же и получишь…
Сашка…
Сон подкрался незаметно, скорее не сон, а полубессознательное забытье.

Прохоров лежал вытянувшись и прикрыв глаза. Он испытывал почти удовольствие при мысли, что этот бешеный день наконец-то закончен, можно просто валяться, отдыхать, думать. О чем угодно, лишь бы не шевелиться, не дергаться, не говорить. Вместо расслабляющих спокойных воспоминаний припомнился эпизод двухлетней давности. Прохоров много чего повидал и пережил, но до сих пор ему становилось не по себе…
День рождения хорошего друга. После ухода Алеськи он избегал шумных сборищ, но отказаться — значит, кровно обидеть. Пришлось любезно принимать приглашение. Хотя чего там душой кривить, хотелось расслабиться, сбросить невыносимый груз, напиться в веселой компании, а не в одиночку. И расслабился. Да так, что некоторые моменты того вечера в его памяти стерлись напрочь.
Так, например, Прохоров в упор не понимал, каким образом он оказался на автобусной остановке у черта на куличках. Уже потом выяснилось, что это — небольшой поселок километрах в тридцати от его родного города, а попал он туда на рейсовом автобусе, который ходит два раза в сутки. На остановке, видно, перепутал с автобусом, который доходил почти до самого его дома.
Прохоров мешком лежал — видно, водитель выгрузил, — на неудобной лавке, работники местной автостанции гордо именовали ее остановочным пунктом. И не мог пошевелиться. Подташнивало, тело занемело и затекло — малейшее движение причиняло неимоверные страдания. Руки и ноги — как плети, ватные и беспомощные. Млявость, тяжесть, ломота в висках и в затылке. Зато невероятная, прямо-таки идеальная ясность в голове. А толку с нее, когда тело не выполняет элементарные действия?
Прохоров лежал, смотрел на падающие звезды и припоминал прожитый день. Но воспоминания были слишком смутными, а картинка — чересчур расплывчатой. Оставалось думать только о звездах, которым почему-то не сиделось на небе, и они падали. Валились одна за другой. Прохоров их считал и загадывал какие-то глупые желания, которые вряд ли когда-нибудь воплотятся в жизнь. Любящая девушка, полная завязка со спиртным, зарплата повыше…
Стандартный список себя исчерпал, а звезды все продолжали настырно сыпаться вниз, Прохоров задумался, что лучше — мир во всем мире или ящик водки. За такими важными размышлениями он поначалу не обратил внимания на громкий разговор. Очевидно, люди шли рядом с остановкой и активно переговаривались на повышенных тонах. Беседа перешла в жаркий спор. Ветер доносил до Прохорова лишь обрывки фраз, но и их оказалось достаточно для того, чтобы сделать вывод: два человека, мужчина и женщина, ругаются метрах в двадцати справа от него. Или слева?
Вникать в чужие проблемы чертовски не хотелось, да и смысла в подобном «вторжении» он не видел, но встать и уйти просто не получалось. Поэтому приходилось участвовать в качестве невольного наблюдателя. Из услышанного он понял, что отношения выясняли муж и жена. Она вела его домой из какой-то ночной забегаловки, перечисляя беды и несчастья, свалившиеся на ее голову по вине непутевого супруга. Женщина вспоминала и затянувшиеся до утра визиты муженька к какой-то Любке, упрекала нищенской зарплатой, которой даже на детские пеленки не хватает, ругала за лень и пьянство. Супруг, хоть и с трудом ворочал языком, в меру сил отбивался от нападок супруги, поминутно падая и извергая поток пьяной ругани.
Парочка постепенно стала отдалялась — слышимость становилась все хуже и хуже. Прохоров уже был готов забыть и об этих прохожих и о нахлынувшем чувстве стыда и раскаяния, сам тоже нажирается по поводу и без…— нет, минуточку, причина-то есть! — когда до него долетел пронзительный женский крик.
— Спасите! Люди добрые! Убивают!! Сереженька, родненький, голубчик мой, ну скажи что-нибудь? — Рыдания сотрясли воздух.
— Да мертв он, можешь не напрягаться! — отозвался хриплый сухой голос.
— Иван? Ты? Ты… ты… ты зачем его убил? — прерывисто дыша, спросила женщина.
— Затем, что надоел он мне, все у нас на дороге стоит, как прыщ, как бельмо… — жестко и громко отвечал Иван. — Ты знаешь… я ж тебя люблю еще со школы, а этот скотина жизнь тебе ломает. Тьфу, ломал. Галюня, родная, тебе со мной лучше будет.
— Что? С тобой?! Чего придумал. Ирод, урод! — Забыв о том, что перед ней убийца, женщина начала смачно чихвостить того в хвост и в гриву. — Да я лучше яда наглотаюсь, чем с тобой, козлом, жить. Да по тебе психушка плачет. Еще со школы плакала…
— Замолкни, дура! Чего разоралась?! — Иван терял последнее терпение. — Или, может, заткнуть?
Угроза не подействовала, Галина всхлипывала и бранилась, грязно, неистово. Тогда Иван совсем сорвался:
— А ну-ка ложись! На землю ложись, сука!. Живо! Я тебе счас покажу урода. Я тебе покажу, больницу!
— Что? Да пошел ты! — Женщина и не подумала повиноваться.
— Ага, по-хорошему, значит, не хочешь. Противен я тебе, значит?! Он, что ли милее?! А ну ложись быстро. Зарежу!
Прохоров порывался встать, помочь женщине, у которой на глазах убили мужа и которую, судя по всему, собирается изнасиловать, а возможно, и прикончить какой-то ненормальный. Напряг все свои силы, поднялся, сделал несколько шагов и, зацепившись о какой то ящик, упал, больно ударился головой о скамейку. Сознание пропало. Когда оно вернулось, занималось утро, на востоке едва посветлело небо. Способности двигаться и соображать у Прохорова постепенно восстановились. В голове сразу всплыли ужасающие события ночи.
Поначалу он подумал, что ночной кошмар ему приснился, привиделся с пьяных глаз. Но потом он увидел недалеко от дороги темные очертания человеческого тела. Подбежал ближе, и ноги подкосились. На траве, противоестественно выгнувшись, лежала та самая Галюня, чей голос он слышал этой ночью. Заострившиеся черты лица, засохшая кровь на виске и в уголке губ. Не веря себе, Прохоров схватил женщину за руку — проверить пульс, и отшатнулся, обжегшись мертвящим холодом. Прохоров огляделся, ожидая увидеть еще один труп, но прикокошенного муженька поблизости не наблюдалось: очевидно, мужик проспался и слинял по добру, по здорову.
Прохоров с трудом припомнил, что надо бы вызвать «скорую». Нет «скорую» уже поздно, надо звонить в милицию. Да куда угодно позвонить, позвать на помощь, постучаться в ближайший дом. Но вместо этого затравленно осмотрелся по сторонам и, стряхнув оцепенение, пошел прочь быстрым шагом, через сто метров сорвавшись на бег…
Не разбирая дороги и не видя ничего вокруг, он несся сломя голову, мчался так резво, как никогда в жизни, словно соревнуясь в быстроте с ветром. Он бежал от себя… Споткнулся, полетел через голову и остался лежать ничком, уткнувшись лицом в мягкую траву, и содрогаясь от отвращения к самому себе. Невольному пособнику убийства. От стыда и отчаяния все внутри переворачивалось. Он же мог вмешаться. Да может, одного удара кулаком было бы достаточно, чтобы угомонить полоумного Ивана, и несчастная баба осталась бы жива. А он валялся, как тряпка, а потом вообще как последний трус скрылся, удрал, как соучастник, как злоумышленник, не желающий светиться на месте преступления.
В траве Прохоров валялся долго, то мысленно, то вслух матерно кроя себя последними словами. Давно за полдень перевалило, когда встал, отряхнулся кое-как и поплелся к дороге, проголосовал. Какой-то дачник остановился по доброте душевной, оглядел с сочувствием и подкинул до города, ни копейки не взяв.
Сейчас, лежа на колючем лапнике, Прохоров отчетливо увидел тот злосчастный день, со всеми подробностями, заскрипел зубами.

         

Путешествия в различных слоях гиперпространства существенно сократили время в пути из пункта А в пункт Б. И чем глубже космический корабль погружается в гипер, тем большее расстояние он может преодолеть за одно и то же время. Но это нырнуть в него можно практически где угодно, а вот выходить приходилось в четко обозначенных местах вдали от небесных тел и оживленных транспортных путей, чтобы избежать столкновения. Да еще и нужно было согласовывать каждый такой выход с галактической навигационной службой по времени. Эти точки или, как их еще называли, врата были известны любому навигатору и отмечены на всех звездных картах и во всех справочниках, чем и пользовались пираты. К каждому выходу полицейский корвет, увы, не приставишь. И если в густонаселенных секторах джентльмены удачи практически не показывались, то на периферии их хватало. И сейчас произошло то, что случалось не так уж и редко. Пираты подкараулили экспресс в точке выхода из гиперпространства.

      Послышался взрыв. Удар был такой силы, что из бокалов выплеснулись напитки, бутылка с вином опрокинулась и покатилась по столу, а Весна едва не свалилась с кресла. Сразу же один за другим прозвучали еще два взрыва, которые швырнули на место вскочивших на ноги людей и киборгов.

      —Что, черт возьми, происходит? — выкрикнул Ризенштайн.

      — Корабль атакован. Скорее всего, пираты, — отмер Локи, успевший подключиться к корабельной системе безопасности. — Крейсер и четыре истребителя. Повреждения в ходовой части и в нескольких прилегающих отсеках. Разгерметизированные отсеки изолированы. Вышел из строя один из маневровых двигателей

      — Какие именно? — быстро спросил майор.

      — VIP-зона с рестораном, четвертый и шестой отсеки.

      — Прямое попадание в наш отсек! — воскликнул Неждан.

      — Хорошо, что вы перешли сюда, — сказал Рихард.

      — Наверное, есть раненые, мы должны помочь, — вскочила Весна.

      Они бросились из каюты, но оказалось, что выход из их отсека заблокирован.

      — Соседний отсек разгерметизирован, — сообщил Локи.

      Взвыла сирена, и из динамиков донеслось: «Внимание! Внимание! Тревога! На наш корабль совершено нападение! Получены повреждения, часть отсеков разгерметизированы. Просьба пассажирам этих отсеков немедленно надеть защитные скафандры и оставаться в своих каютах. Ваша каюта будет изолирована, и вы сможете дождаться там помощи».
В это мгновение лайнер сотрясся еще от одного удара, послышался тонкий свистящий звук.

      — Пробоина! — воскликнул Неждан.

      По счастью в коридоре никого не было, но и дверь их собственной каюты уже не открывалась.

      Ризенштайн выругался:

      — И что нам теперь делать? Сдохнуть тут?

      — У нас есть возможность пробраться в отсек со спасательными капсулами. Шлюз туда еще не заблокирован, — доложил Локи.

      — А как же пассажиры? — встревожено спросила Весна.

      — С ними все будет в порядке, — подталкивая ее к выходу, сказал Рихард, — в отличие от нас, у них есть скафандры. Можем попытаться вернуться ко мне в каюту, там есть скаф хотя бы для Весны.

      — Но если мы вскроем дверь силой, она же уже не сможет закрыться герметично? И что тогда будет с вами? — Она тормознула уже приготовившегося отжать дверь Неждана.

      Ответить ей никто не успел потому, что шлюз начал мигать предупреждающим желтым огоньком, а это значило, что и он через несколько секунд заблокируется. Неждан в пару прыжков добрался до него, втиснулся между створками и придержал их, пока остальные не проскочили. В коридоре, ведущем к спасательному отсеку, на стенах плясали багровые и рыжие отблески.

      — Что за черт? — воскликнул Ризенштайн. — Они что, в гипер нырнуть решили? На поврежденном корабле?

      — Видимо, другого выхода нет, — отозвалась на бегу Весна.

      Они завернули за угол и увидели, что у шлюза спасательного отсека толкутся и ругаются несколько человек.

      — Отставить разборки! — рявкнул Рихард. — Майор службы чрезвычайных ситуаций Рихард фон Ризенштайн. Будьте любезны расступиться!

      Командный голос сыграл свою роль, люди немного успокоились и пропустили к шлюзу Рихарда и Весну вместе с киборгами. Локи вскрыл панель электронного замка и начал колдовать с кодами доступа. Через минуту тот пискнул, красный огонек сменился зеленым, и створки шлюза с шипением разошлись.

      Современные космические суда были оснащены мощнейшими гравитационными системами, компенсирующими и невесомость, и перегрузки во время погружения в гиперпространство и выхода из него. Но стоит этой системе выйти из строя, экипажу и пассажирам придется ох как несладко.

      Корабль сильно тряхнуло, и тут же чудовищная тяжесть навалилась чугунной плитой, заставляя людей опуститься на четвереньки и едва ли не распластаться по полу.

      — Вышли из строя гравикомпенсаторы, — выкрикнул гард, перекрывая снова поднявшийся крик.

      Неждан подхватил Весну на руки и понес к одной из ячеек, в которых находились спасательные капсулы. Локи подставил плечо хозяину, помогая ему удержаться на ногах.

      — Занять места в капсулах и задраить люки! — скомандовал Ризенштайн, с трудом переставляя ноги.

      К счастью, спасательных капсул было не меньше десятка, и не пришлось сражаться за одну единственную. Суденышки размещались в специальных ячейках, напоминающих торпедные отсеки на старинных военных кораблях, из которых они выстреливались прямо в космос. Сами капсулы были рассчитаны на десять человек каждая и были распределены по всем уровням лайнера.

      Они уже почти добрались до одной из них, когда тяжесть резко сменилась невесомостью. Люди закричали, завизжали, неожиданно отрываясь от пола и взмывая вверх. Взлетели и всевозможные незакрепленные предметы. Локи успел ухватиться за поручень и удержал хозяина. Рихард и сам дотянулся до ступенек и стал забираться в капсулу. А Локи, быстро перебирая руками по выступам на обшивке, добрался до поручней галерей, которая опоясывала отсек по периметру, где зависли Неждан и Весна. Лайфгард ухитрился зацепиться ногой за какую-то выступающую деталь и только поэтому еще не улетел вместе с Весной под потолок. Локи потянул приятеля вниз, и вскоре они уже были почти у входа в капсулу. Корабль начало трясти. Хуже того, появился сильный крен. Рихард, цепляясь одной рукой за край люка, свесился наружу, протянул вторую руку Весне, которая тут же за него схватилась. Майор быстро втащил ее внутрь.

      Локи и Неждан замешкались, оглядываясь на людей, которые беспомощно болтались по всему ангару. Киборги уже готовы были рвануть им на помощь, когда лайнер снова сильно тряхнуло, и опять включилась гравитация. Не успевшие ухватиться за что-либо люди попадали на пол ангара. Тяжеленный робот-погрузчик, который по какой-то причине оказался незакрепленным, со скрежетом пронесся мимо них, едва не снеся по пути гарда. Пронзительный вопль прорезал воздух: машина рухнула прямо на женщину, которая держала за руку девочку-подростка лет двенадцати. Неждан метнулся туда и успел подхватить девчушку, прежде чем погрузчик завалился в их сторону.

      Рихард, ругаясь на чем свет стоит, вывесился из люка:

      — Быстро сюда! Еще не хватало, чтобы и вас чем-нибудь размазало! — заорал он.

      Киборги не стали больше медлить: женщина была мертва, остальные пассажиры уже залезли в другую спасательную капсулу, а их помощь может потребоваться их хозяевам и оставшейся одной девочке. Гард взлетел по трапу, скользнул в люк и высунулся, протягивая руки:

      — Давай ее сюда!

      Неждан подсадил рыдающую девчушку к нему и рывком влетел следом. Локи усадил ее в противоперегрузочное кресло и пристегнул страховочными креплениями. Весна вскрыла в аптечку, вытащила шприц-тюбик с успокаивающим и, что-то вполголоса приговаривая, вколола ей в плечо, затем устроилась в соседнем кресле, взяла девочку за руку. Неждан втиснулся в кресло с другой стороны. Локи, у которого имелось программное обеспечение по управлению малыми космическими судами, занял место пилота, а Ризенштайн — позади Весны.

      Локи пробежал пальцами по сенс-пульту. Люк ячейки открылся, и капсула катапультировалась из корабля. Гард хлопнул ладонью по кнопке активации сигнального маячка. Обычная связь в гипере не работала, нечего было и мечтать, но спасательные сигналки функционировали даже здесь, давая надежду, что их кто-нибудь обнаружит. К сожалению, самостоятельно выйти из гиперпространства капсула не могла.

      — Надеюсь, команда успела передать сообщение о нападении, — выдохнул Рихард, подавшись вперед. — Если сигнал SOS передали, то у нас еще есть надежда… — он не договорил, покосившись на Весну.

      Женщина, как и киборги, не сводила взгляда с покинутого ими корабля. Лайнер, развороченный в нескольких местах, медленно вращался вокруг своей оси и грозил зацепить надстройками утлое спасательное суденышко.

      — Локи, уводи капсулу в сторону, — сказал Ризенштайн. — Оставаться рядом с кораблем опасно. Он того и гляди взорвется. А чем это нам грозит, я даже не берусь гадать. Тем более, в гипере.

      Спасательные капсулы были довольно прочными, чтобы выдержать различные повреждающие факторы и сохранить жизни пассажиров, но вот быстроходностью и маневренностью не отличались. Гард стал потихоньку разворачивать ее, чтобы вывезти из зоны возможного взрыва. В том, что лайнер разлетится на части в ближайшие минуты, не сомневался никто — из-за отключения системы гравикомпенсации двигатели пошли в разнос. Поэтому необходимо было как можно скорее отойти от гибнущего корабля, чтобы капсулу не задели разлетающиеся обломки. И Локи выжимал из маломощного суденышка все возможное. Остальные же буквально прилипли к иллюминаторам, провожая взглядом лайнер, в чреве которого разрасталось багровое свечение.

      Они успели отлететь от корабля всего на каких-то пятьсот метров, когда по его корпусу словно прошла дрожь. По обшивке ходовой части побежали трещины, из которых ударил ослепительный свет. Лайнер содрогнулся и начал разлетаться на куски. Клубящееся облако из обломков в одно мгновение настигло спасательную капсулу.

      Хорошо, что они успели зафиксироваться в противоперегрузочных креслах и включить силовую страховку, иначе их сейчас трясло бы, как пластиковые шарики в погремушке. Но особо легче от этого не стало. Вдавленные перегрузкой в кресла, люди едва могли дышать. Киборгам было немного легче — они изначально были созданы с большим запасом прочности. Локи изо всех сил старался стабилизировать суденышко, но у него это не особенно хорошо получалось.

      Капсула то и дело сталкивалась с обломками лайнера, содрогаясь от ударов и резко меняя направление движения. Весна и Рихард, вцепившись в поручни кресел так, что побелели пальцы, изо всех сил крепились, хотя обоим было совершенно ясно, что стоит спасательной капсуле натолкнуться на обломок покрупнее, и их уже ничто не спасет. Девочка потеряла сознание. Неждан сканировал ее состояние, чтобы убедиться, что перегрузки не сказываются на ребенке слишком критически.

      — Я ничего не могу сделать с управлением, — сквозь стиснутые зубы выдавил гард.

      — Тебе помочь? — спросил Неждан и потянулся к застежке страховочных креплений.

      — Не надо. Сиди, как сидишь. — На лбу у гарда вздулись вены и выступили капельки пота. — Отстегнешься, и тебя начнет швырять по салону.

      — Что это? — воскликнула Весна.

      На месте взрыва начала закручиваться воронка, которая стала затягивать кружащиеся вокруг останки корабля.

      — Мать твою! — прошептал Ризенштайн. — Это… черная дыра?!

      — Неужели такое возможно? — Весна не могла оторвать взгляда от страшного и одновременно прекрасного зрелища раскрывающегося подобно цветку зева этого страшного космического явления.

      — Что бы это ни было, оно нас затягивает. — Локи тянул штурвал ручного управления на себя, но ничего не помогало. — Двигатель не справляется.

      Рихард побледнел и остановившимися глазами смотрел перед собой. «Кажется, это все. Конец, — пронеслось в его голове, — оттуда уже не выбраться».

      Весна нашарила руку Неждана и вцепилась в нее, словно в спасательный круг. «Ну, вот и все, — думала она. — Нас даже не найдут. Прощай, Стэн, мы уже никогда не будем вместе…»

      Спасательную капсулу уже не крутило, но перегрузки росли, от немыслимой тяжести невозможно было дышать. Неждан увидел, как из носа Весны тонкой струйкой потекла кровь, и она потеряла сознание. В соседнем кресле тряпичной куклой обмяк Ризенштайн, уронив голову на грудь. По его белому джемперу расплывалось красное пятно.

      Лайфгард устроил поудобнее голову девочки, поправил руки Весны и щелкнул застежкой страховочных креплений. Из кресла он даже не встал, а сполз на пол, так и добрался до пилотского сиденья, в котором сидел бледный, как призрак, Локи, все еще пытавшийся справиться с управлением. Неждан встал на колени позади него, дотянулся до рукоятей штурвала, обхватил их руками прямо поверх ладоней гарда и рванул на себя, подключая еще и всю массу своего тела.

      Он еще успел вспомнить счастливое, улыбающееся лицо Марьяны, успел с горечью подумать, что больше уже никогда не увидит ее, не услышит ее голоса, не вдохнет запах ее волос… Тьма поглотила его сознание.

Совесть придумали злые люди для того,
чтобы она мучила добрых.
Народная мудрость.
…Дорога спешила покорно лечь под колеса. Неестественно прямая, подозрительно ровная. Вдоль обочин сплошной стеной застыл лес, намертво переплев ветви. Зелено-золотое мельтешение, сливающееся в один размытый цвет. Ноги и руки словно одеревенели, чужие, тяжелые. Любое привычное действие — переключить передачу, нажать педаль газа, чуть повернуть руль, — приходилось делать, прикладывая немыслимые усилия. Деревья слаженно шагнули, сжали дорогу с боков. Асфальт вдруг встал на дыбы, прямо под колесами пошла волна за волной, серые волны. Много-много серых волн, машину дико затрясло, она как корабль то ныряла, то поднималась на гребень. Андрей с ужасом увидел как впереди на расстоянии в полкилометра липкая серая асфальтовая лента стала скатываться в гигантский рулон. Он ударил по тормозам, излишне резко, отчаянно, не думая ни о последствиях, ни о пассажирах. Взвизгнув, машина закрутилась, остановилась, вцепившись в оголенную землю каждым миллиметров всесезонной резины.
Лес наступал на дорогу, ставшую невероятно узкой, теснил, сдавливал ее с обеих сторон. Ни о каких маневрах не было и речи. Единственное спасение — задний ход. Прохоров дернулся назад, но серые волны сыграли с ним злую шутку — машина въехала в какую-то яму, застряла и свирепо зарычала. Пассажиры, почему-то они все сидели сзади, хотя это и против правил да и разместиться вчетвером на одном заднем сидении проблематично, выскочили наружу, уперлись в капот, стали сосредоточенно толкать.
Люди, машина и дорога сражались долго, бесконечно. На черную землю падали красные капли с резковатым запахом бензина. Машина фыркнула, и непонятно чего больше было в этом звуке: ярости или обреченности, и вдруг медленно, со все возрастающим ускорением поползла вперед, туда, где на катушку невиданных размеров наматывалась серая лента дороги с белой прерывистой линией разметки. Прохоров, толкавший сбоку и одной рукой поворачивающий руль, вдруг почувствовал на запястье стальную хватку наручников. Второй браслет с издевательским щелчком повис на руле. Машину тащило вперед, в рулон, который стал уже раза в три больше самых высоких деревьев, и его, пристегнутого к рулевому колесу, тянуло вместе с машиной.
Прохоров задергался, пытаясь вырвать руку, стянуть, сорвать жгучий браслет даже вместе с кожей. В горле першило от смрадного духа вареного, вязкого асфальта. Серый рулон завис над головой. Еще мгновение-другое, и он качнется вперед, сплющит в лепешку и машину, и человечка. Прохоров закричал, рванулся из последних сил и… проснулся, подхватился, огляделся.
Лежак из еловых лапок, затухающий костер — картинка непривычная, но страшного в ней ничего нет.
— Ну и дрянь же приснится, — Прохоров мотнул головой, прогоняя остатки кошмарного видения, подбросил веток в огонь, снова прилег.

Неизвестно откуда пришло понимание величия настоящего леса. Леса, который в старину укрывал и кормил людей. ЛЕС. Добрые духи леса, которые могут помочь, а могут и пошутить. Зло пошутить, безжалостно.
— Леший, — слово выплыло из недр памяти как бы само по себе.
Владик читал много, особо не выбирая, запоем. Главный критерий хорошей книги: без слезливых соплей и было над чем задуматься. Особенно «цепляло» его мужество литературных персонажей в пограничных ситуациях, когда между жизнью и смертью меньше пяди. Порой он примерял на себя прочитанные подвиги и критично признавал, что не вышел ни рожей, ни статью, ни характером. Может и струсить, и не выдержать. Драться умел, спасибо родителям, чтобы мальчик не скучал во время их командировок, определили его в секцию рукопашной борьбы. Сборная солянка из ударов карате, приемов тэквандо и стандартных ментовских захватов. Что не удивительно: самообороне пацанов тренировал бывший спецназовец за разумную цену. И надо признать, толково учил. Владик ходил, как послушный мальчик, лишь изредка пропуская занятия.
Уметь драться и драться по-настоящему – это не одно и то же. Боевой азарт, ярость воина, пыл схватки — для него это лишь пустой звук. Красивые слова, и не более.Владик мог вспылить, наорать, потом долго бы переживал свою вспышку, не показывая и вида, что ему тяжело. Восемь лет тренировок прошли впустую, он не получил ни одного пояса и ни разу не сцепился с противником всерьез. Его предел — некасательный бой, показуха. Эффектно выбросить руку, махнуть ногой, уклониться от обозначенного удара противника, поставить видимость блока. Свой страх перед кровью и болью, своей или чужой, Владик умело маскировал пацифистскими высказываниями, приторными, прилипчивыми, неправдоподобными. Парни из секции дразнили его миротворцем, тренер ограничивался презрительными взглядами.
За все время тренировок не было ни разбитых костяшек, ни саднящих синяков, ни сломанного носа, ни выбитой челюсти. Зато была подворотня и трое перебравших лишку гопников, были отобранные деньги, был первый болезненный удар в солнечное сплетение, и ноющие ребра. Было изумленное лицо тренера, когда незадачливый ученичок заявился на занятия с живописными кровоподтеками, и разочарование — миротворческая броня оказалась крепче кулаков уличной шпаны.
За двадцать четыре года Владик так ни разу и не подрался, зато он научился виртуозно разруливать ситуации, ловко уходить от опасных разговоров. Обаяшка, милашка — ласково поглядывали на него ровесницы-корреспондентки. Вежливый мальчик — умилительно вздыхали редакторши постарше. Высокий, спортивный, немного худощавый, но это сейчас в моде, компанейский, с ярким амплуа светского журналиста, с острым пером и неисчерпаемым запасом остроумия…
Сегодня он впервые изменил себе. Маска «убежденного противника силовых методов решения вопросов» отброшена в дальний угол за ненадобностью. Он никогда не ввязывался ни в какие побоища, никогда не бросался сломя голову разнимать драчунов. А сегодня он вслед за водителем полез оттаскивать разъяренного Чудакова от перетрусившего Неверы. Прыгнул, повис, не задумываясь ни на секунду, разум ничего не успел осмыслить, а тело уже действовало. Только вот какого хрена надо было дергаться? Ну, начистил бы Ромка морду одному уроду, так ведь не убил бы. Даже под горячую руку не убил бы… или…
Владик осекся, припоминая горящие дикой ненавистью глаза оператора. Непонятной, необъяснимой. Андрей ведь тоже вломил разок этому идиоту, без злости, просто отводя душу, а потом сам же вклинивался между ним и озверевшим Ромкой. Вот уж и не ждали от флегматичного Чудакова, да и с Ленкой он так… некрасиво, в общем.

Роман не притворялся спящим, просто старался лежать тихо-тихо и думал. Думы были напряженные, эмоциональные и об извечном.
Его не особо беспокоила текущее положение дел. По принципу неискоренимого оптимизма, выход есть из любой передряги, причем если съели, то там даже два выхода. И любым из них можно воспользоваться, особо не напрягаясь. А их пока никто не ел и не покушался. Да, кишки польку выводят, причем бравурную. Да, зуб на зуб от холодухи не попадает. Но это беда поправимая, главное было бы с кем согреться. Кандидат уже есть на примете, и до обоюдного согласия, похоже, рукой подать.
Роман мысленно прокрутил этапы развития отношений с Аленкой. Дело намертво застопорилось на отметке служебно-дружеские. Конфетно-букетный период не предвиделся, служебным романом и не пахло. Но сегодня все правила и нормы побоку. Обстановочка уж очень нестандартная, и на нервы все можно списать.
“И хорошо, пожалуй, что Ленка в сторонке улеглась. Так точно удобнее и ей, и мне. — Глаза Романа заволокло поволокой предвкушения. — Даже ветки сама уложила. Не лень же было ей возиться”.
Ловеласом Роман не был, а на дон Жуана по манерам и утонченности не тянул. Но бабам нравился. Любят почему-то они таких. Высоких, крепких, которые ради ее глазок красивых и пальцем не шевельнут, зато охотно позволяют опекать, холить да лелеять себя любимого. А сколько-то их было? Таких, на один вечер, на месяц? Больше двух недель Роман ни с одной пассией не встречался. Если душа требовала любви, а тело жаждало ласки, мог себя превзойти: и безропотно мокнуть сорок минут под освежающим дождиком, и на кафе раскошелиться, и за букетиком сбегать, и даже ее мать оттарабанить на дачу закрай света. Но энтузиазма и рыцарства хватало, как правило, ненадолго. Девушки, вдохновленные столь многообещающим началом, рассчитывали на долговременные и скрепленные печатью отношения, а Роман оперативно делал ноги. Он исчезал без объяснений, без драматических спецэффектов, просто не отвечал на звонки и игнорировал ранние или поздние визиты без предупреждения. Если обиженная красотка все же ухитрялось застать его врасплох в родных пенатах, обычно жестоко выставлял ее за дверь, причем ухитрялся делать это так, что больше девушка о себе не напоминала.
Причина была лишь в одном — напрягаться сверх меры Роман не любил и не желал, а уж тем более ради бабы. Семейный рай был не для него. Совместные ужины, один или два ребятенка с горой пеленок и школьными радостями, откладывание денег на покупку стиральной или посудомоечной машины, поблекшая супруга, вечно ноющая о новых сапогах, шесть соток тещиного огорода — казались ему ужаснее всех кругов вымышленного и существующего ада. Он не выносил, когда ему кто-то говорил, что и как надо делать. На работе-то еще терпимо, за это хоть деньги платят, а в семейной жизни женушка плешь проедает и за свои же нравоучения вытягивает из тебя всю зарплату до копеечки. Нет уж, мерси покорно.
Ленка — другое дело. В роли жены он представлял ее слабо, но хотелось быть с ней рядом. Каждый день видеть озорную улыбку, смеяться в ответ на ее необидные колкости. Черт с ней, может, и женился бы.
“Поторопился? Да ну, какое там! — Мысли снова поползли по протоптанной колее. — Сама же была не против. И чего только потом заломалась? Коза упрямая! Чего она выкаблучивается? А! Этих, что ли, стесняется?” — Роман задумался, припоминая детали вечера у костра. Натренированная операторская память услужливо, кадр за кадром, показывала картинку в действии. Аленка, внезапно прыгнувшая к нему на колени. Мягкая шерсть свитера и упругое сопротивление под ладонью. Облизнулся, видит око, а не по зубам.
“Тоже мне, царевна Несмеяна, блин, корчит из себя! Фи свое показывает! Хотя, может, и правда постеснялась. Скорее всего. Надо будет еще разик попробовать? Хотя… за чем дело стало. Вот, прямо сейчас. Подождать только, пока уснут, — Роман напряженно прислушался. — Да если и не спят, что они мне?! Поймут. Должны понять, мужики же ведь. Не будут же они, в самом деле, мне палки в колесо ставить. Мужская солидарность, едрит твою налево”…
Роман почти бесшумно сполз с лежака, несколько опасливых шагов, и он склонился над свернувшейся в клубочек девушкой. Долго всматривался в ее лицо, пытаясь понять: спит она или нет. Легкое безмятежное дыхание…

 Придя в свою каюту, Ризенштайн велел гарду убрать багаж в шкаф, а сам стоял и наблюдал за его действиями. На первый взгляд никаких особенностей выявить не удалось. Да он и кибера Весны целый год раскусить не мог. Да, что-то подозревал, но, скорее всего, это было просто от того, что сам он злился на куклу. А сама Весна, похоже, давно знала о том, что ее Неждан «проснувшийся», но не показывала вида, а киборг великолепно маскировался под правильную машину. Так может быть и ему самому стоит делать вид, что у него обычный, ничем не выделяющийся из прочих кибер? Но как вести себя с оказавшимся разумным имуществом?

      Локи выполнил приказ и вытянулся перед хозяином:

      — Задание выполнено.

      Ризенштайн поморщился, словно у него вдруг заболел зуб.

      — И что мне с тобой делать? — Он заложил руки за спину и в упор смотрел на свое приобретение.

      Гард, не отводя взгляда, тихо сказал:

      — Что будет угодно господину.

      — Чтоб тебя… — прошипел Рихард. — Чего ты сам хочешь?

      — Жить. Функционировать. Существовать. Быть, — без запинки выдал киборг.

      — Предполагается, что я должен отпустить тебя на свободу? Я же теперь вроде рабовладельца получается.

      Льдистые глаза серьезны и внимательны, совершенно не похожи на кукольные.

      — Я не знаю, — наконец, произнес Локи. — Наверное, я хотел бы быть свободным, но… я не знаю, что делать, когда свободен. А вдруг меня заберут в КЭЙС? Я не хочу туда.

      — Почему? — Ризенштайну даже стало интересно. — Я видел кучу рекламных роликов из серии: «Ваш киборг «проснувшийся»? Привезите его к нам, и мы позаботимся о нем. Ему у нас будет хорошо. Специалисты по развитию личности, курсы профессиональной подготовки и социализации…» И дальше в том же духе. И довольные киберы.

      В глазах киборга плеснулся страх. Или это только показалось?

      — Я не верю им. И не хочу туда, — тихо сказал он. — Хозяин, можно мне остаться у вас? Я могу как Неждан. Он же справляется. Я все буду делать, как нужно. Не сдавайте меня им.

      Рихард скрипнул зубами. Рослый жилистый парень смотрит на него едва ли не как потерянный ребенок. А ведь мог бы не подставляться, не заявлять, что «проснувшийся», и проблемы были бы только в отношении Весны и ее киборга. Но, поди ж ты, признался сам, подставился. Неужели так хотел прикрыть лайфгарда?

      — Вы дружили с Восьмым раньше?

      — Да. Если киборги умеют дружить.

      — Что же такого страшного в этой вашей КЭЙС, что вы ее так боитесь?

      — Это лучше спросить у Неждана. Он там был. Из-за меня.

      Ризенштайн удивленно приподнял брови. Что это? Благодарность? Совесть? У биомашины? Как же все сложно! Нет, решительно необходимо переговорить с Весной, посоветоваться. Как-то же она жила весь этот год.

      Внезапно ожил динамик. Безэмоциональный голос оповестил о том, что сейчас будет осуществлен вход в гиперпространство, и пассажирам настоятельно не рекомендуется покидать свои каюты, пока не поступит соответствующее сообщение. Ризенштайн чертыхнулся:

      — Как же вовремя! Придется подождать.

      Он подошел к встроенному бару, достал бутылку коньяка и бокал, плеснул себе янтарной жидкости и уселся в кресло, сделал глоток и только тут обратил внимание, на все еще стоящего навытяжку гарда, который косил глазами на незашторенный иллюминатор, в котором уже начали мелькать багрово-золотистые всполохи.

      — Ты, что, никогда не видел погружения в гипер? — спросил Рихард.

      Киборг словно очнулся, перевел взгляд на хозяина.

      — Нет, господин. Я всегда находился в транспортировочном модуле.

      — Ну, так подойди, посмотри, — мотнул головой в сторону иллюминатора Ризенштайн.

      — Приказ принят, — прошелестел гард.

      Майор с мрачным любопытством наблюдал, как киборг практически прильнул к стеклопластику, стараясь увидеть как можно больше. Широко распахнутые глаза просто впитывали визуальную информацию, поглощали, как губка. И в них отражались огненные блики, которые постепенно тускнели. Корабль нырнул в гиперпространство. Рихард хмыкнул и залпом допил коньяк.

      Из динамика снова донеслась мелодичная трель, и прозвучало сообщение о том, что ограничения на передвижения сняты.

***

      Каюта Весны и Неждана была в другом секторе. Из-за того, что Торн с ними не полетел билеты пришлось поменять, и им досталась крохотная клетушка во втором классе, в которой были только две стандартные полки одна над другой, тумба, вешалка для верхней одежды и микроскопический санузел. Но непритязательным пассажирам это было вполне достаточно. Главное, не третий класс с кучей соседей.

      Весна сбросила туфли и уселась на нижней полке, блаженно вытянув ноги поверх покрывала. Неждан, который уже уложил на багажную полку ее чемодан и свою сумку, стоял у иллюминатора, провожая взглядом исчезающий вдали крохотный голубоватый шарик. Лицо его было спокойным и каким-то отрешенным. Весна понимала, что Неждану сейчас нелегко. Ему не просто понравилась Марьяна, судя по тому, что она успела пронаблюдать, он влюбился. Безоглядно, как это бывает в первый раз. И хорошо, что это чувство, такое хрупкое и ранимое, тем более ценное для того, кем был ее названный братишка, было взаимным. Даже не верилось, что это правда.

      Весна поднялась, приблизилась к нему и положила руку на плечо.

      — Не расстраивайся так. Вот прилетим, созвонишься с Марьяной. А потом и вовсе сможете видеться, когда захотите. Думаю, проблем с переводом на Землю не будет.

      Неждан вздохнул.

      — Я хочу быть с Марьяной, — тихо произнес он. — И даже не потому, что хочу заниматься с ней любовью. Я не знаю, как это объяснить. Я просто хочу видеть ее, касаться, быть с ней рядом. Всегда. Заботиться о ней, защищать. Хочу слышать биение ее сердца и дыхание, когда она засыпает у меня на плече.

      — Да ты у меня романтик! — улыбнулась Весна.

      Неждан бросил на нее подозрительный взгляд. Нет, не смеется. На губах играет мягкая улыбка, от которой становится тепло в груди. Так умеют только два человека — Весна и Марьяна.

      — А, что, бывают киборги-романтики? — фыркнул он.

      — Ну, одного я точно знаю.

      Она привычным жестом взъерошила ему челку и вернулась на койку, похлопала по покрывалу, приглашая Неждана. Парень сел напротив.

      — Ты что-то хотела спросить?

      — Да. Значит, вы с киборгом Рихарда давно знакомы.

      — Да, я его знаю с самого начала моего срока эксплуатации. Он уже был на базе, когда меня туда привезли. Там я понял, что я есть. Понимаешь? — Синие глаза смотрели взволнованно. — Кроме строчек команд появились какие-то еще слова, образы, которые возникали не в цифровом виде. И они не стирались при регулярной очистке памяти. Я сначала очень испугался. Это было неправильно. Брак. Киборги не должны думать сами. Я очень не хотел, чтобы об этом кто-нибудь узнал, и старался вести себя как правильная, исправная машина.

      — Тяжело тебе пришлось, — вздохнула Весна.

      Неждан кивнул.

      — А затем я узнал, что я такой не один. Оказывается, один из гардов, с которыми я делил клетушку для отдыха, тоже живой, «проснувшийся». Это был Локи.

      — Выходит, это прозвище ему дал не Рихард?

      — Нет, это его тогдашний командир, — покачал головой Неждан. — Локи учил меня добывать информацию в инфосети, скрывать следы своего пребывания там. Вряд ли кому-то понравилось бы то, что киборг смотрит фильмы или читает какие-то статьи. И мы общались. По внутренней связи. Но очень часто и подолгу. Я считал и считаю его своим другом. Поэтому и оттолкнул его, когда увидел, что в него целится пират. И это увидели. И сообщили в КЭЙС.

      Весна не решилась спросить, что было в лаборатории. Помертвевшее лицо Неждана само говорило за себя. Он просто придвинулась к парню и обняла его.

      — Слава богу, все это уже позади. Ты попал ко мне. И я тебя никому не отдам. — Она отстранилась, заглянула в тревожные глаза киборга и подмигнула. — Разве что Марьяне.

      Неждан улыбнулся в ответ. На душе стало немного легче.

      Они вместе любовались феерическим зрелищем погружения в гиперпространство. А потом в дверь постучали.

      — Кто это? — обернулась Весна.

      — Ризенштайн и Локи, — удивленно ответил Неждан, который просканировал пришедших.

      — Открой, — попросила она, — видимо, Рихард решил поговорить о «проснувшихся» киборгах.

      Лайфгард коснулся ладонью сенсора, панель скользнула в сторону, пропуская гостей. Неждану даже пришлось посторониться, чтобы они вошли. Ризенштайн обвел взглядом каюту, присвистнул:

      — Как вы тут умещаетесь?

      — Как видишь, умещаемся, — пожала плечами она.

      — Да уж, — покрутил головой Рихард, — а я хотел поговорить с тобой. Точнее, с вами обоими.

      — Говори.

      — Знаете что, пойдем-ка ко мне, — решительно предложил он, — а то тут ни сесть, ни развернуться.

      Весна подумала, что, и правда, либо всем тесниться на ее койке, либо кому-то придется стоять, и согласилась.

      Каюта Ризенштайна была гораздо просторнее. Здесь была не только зона сна с удобной кроватью, но и зона отдыха с диваном, двумя креслами и кофейным столиком. В углу примостился компьютерный терминал, в другом — небольшой шкаф.

      Рихард приглашающим жестом указал Весне на кресло. Женщина села, он сам занял второе, посмотрел на застывших у двери киборгов.

      — А вы чего там встали? — Он мотнул головой в сторону дивана. — Сядьте, нечего статуи изображать. — Неждан и Локи послушно уселись рядышком. — М-да, — ухмыльнулся Ризенштайн, — прямо два выпускника воскресной церковной школы.

      Весна покосилась на киборгов — парни, и правда, смотрелись забавно: серьезные, сосредоточенные, с идеально прямыми спинами и сложенными на сомкнутых коленях руками.

      — Вольно, ребята! Расслабьтесь уже, — улыбнулась она и повернулась к Рихарду. — Так о чем ты хотел поговорить?

      Майор перевел на нее тяжелый взгляд.

      — Об этих красавцах, естественно. О чем же еще?! Скажи честно, ты с самого начала знала, что твой кибер «проснувшийся»?

      — Подозревала, — согласилась Весна, — но не была уверенна. Поэтому присматривалась, наблюдала и, на всякий случай, относилась к нему как к разумному существу. — Она выдержала испытующий взгляд Ризенштайна. — Как к человеку.

      — Значит, как к человеку, — протянул он. — А каково быть владелицей человека? Мыслящего, разумного существа? — Глаза его неприятно сузились.

      — Не передергивай! — Весна даже подалась вперед. — Рабовладелицей я себя не считаю, как не считаю рабом Неждана. Это просто способ защитить его, не допустить, чтобы он опять попал в КЭЙС. Я уже потеряла одного разумного киборга! Помнишь Майли?

      — Она тоже была «проснувшаяся»? — недоверчиво прищурился Ризенштайн. — Я не знал.

      — Разумная, Рихард, разумная, — перебила она. — Как и эти двое мальчишек. Давай уж смотреть правде в глаза.

      — Хорошо, что ты предлагаешь?

      — Предлагаю оставить все как есть. Мы со Стэном подали рапорт о переводе на Землю. Мне все равно до отставки всего полгода осталось. А осесть на Земле мы давно хотели.

      — Киборга вы заберете с собой, я полагаю?

      — Естественно, он же не служебный.

      — Преимущество частной собственности, — кивнул Ризенштайн. — Но неужели ты собираешься всю жизнь держать его при себе, прикрывая таким образом от кэйсеров? А как же та девица, с которой… — он хотел сказать гораздо резче, но сдержался, — с которой он был космопорте? Или это просто так, развлечение для мальчика?

      Неждан вскочил, стиснув кулаки.

      — Марьяна не развлечение! — рыкнул он.

      Локи поднялся, встал перед другом, прикрывая хозяина, как того требовала программа. Весна дотянулась до руки Неждана, сжала запястье.

      — Неждан, успокойся, пожалуйста! Сядь!

      Рихард покосился на его кулаки, в голове промелькнул вопрос: «И кто из них вышел бы победителем?» Гард, конечно, боевой киборг, программы у него соответствующие, да и сам он проворнее, быстрее массивного лайфгарда. Но сбрасывать со счетов огромное превосходство в физической силе, тоже не стоило. Тем более, что он лично видел, как Неждан, не особо напрягаясь, приподнял и своротил в сторону полуторатонную плиту, накрывшую семью, пострадавшую в землетрясении. В конце концов он мог бы просто переломать ребра гарду, просто хорошенько сдавив его в объятиях.

      Неждан прожег Ризенштайна взглядом очень далеким от приязни и подчинился. Локи снова сел рядом с ним.

      — Рихард, — Весна помялась, не хотелось раскрывать все карты заранее, но и ссора им была совершенно не нужна, — я надеюсь, то, что я рассказываю тебе, останется между нами?

      — Ты сомневаешься в моей порядочности? — нахмурился он, но встретив ее строгий взгляд, вздохнул: — Согласен, я частенько портил тебе и твоему киборгу нервы, но никогда не подличал. Это низко и недостойно мужчины.

      — К сожалению, не все так думают, — она помолчала, затем продолжила: — Я собираюсь оформить Неждану документы как полноправному члену общества.

      — Как это? — белесые брови недоуменно приподнялись.

      — Лемисса. Там можно получить гражданство для киборга.

      — Ах, вот оно что! — Ризенштайн откинулся на спинку кресла. — Ну, да, у них к киборгам совсем иначе относятся. Что ж, пожалуй, это выход. Предлагаешь и мне оформить документы Локи?

      Гард переводил напряженный взгляд с одного человека на другого.

      «Неждан, что мне делать? Хозяин собирается избавиться от меня?» — отправил он сообщение приятелю.

      «Не паникуй. Он еще не решил ничего. По-моему, он просто не знает, что с тобой делать».

      — Хозяин, не прогоняйте меня, — тихо произнес Локи. — Я буду правильным киборгом. Я не буду делать пакостей и никогда не причиню вам вреда, только…

      — Подожди, — оборвал его Ризенштайн, — с чего ты решил, что я собираюсь тебя прогнать? Ты ведь сам сказал, что не знаешь, что делать на свободе. Я просто хочу посоветоваться со своей коллегой. Она, как ни крути, опытнее меня в вопросах общения с… разумными киборгами.

      — Рихард, послушай, оставь пока все как есть. Мне кажется, Локи не так хорошо социально адаптирован, как Неждан. Я ведь с ним специально занималась, воспитывала помаленьку. — При этих словах она мельком взглянула на прищурившегося лайфгарда и смущенно улыбнулась. — Да-да, нечего на меня зыркать. Кто-то же должен был этим заняться, или ты предпочел бы остаться невоспитанным неучем? — Лайфгард пожал плечами и откинулся на спинку дивана, а Весна снова повернулась к Ризенштайну. — Пусть Локи побудет у тебя, привыкнет к другим условиям. Знаешь, я очень рада, что у меня есть Неждан. Другого такого помощника просто трудно представить. Он понимает меня с полувзгляда. Попробуй, может быть, и Локи станет для тебя таким же подспорьем в работе. На гардов ведь можно установить урезанный медицинский софт.

      — Уже, — кивнул мужчина. — Ладно, попытаюсь ужиться с этим… чудом киборгостроения. А не получится, я тебе его подарю! — он наставил на Весну длинный палец. — И будешь сама мучиться, но уже с двумя обормотами. —Женщина облегченно вздохнула, и даже киборги расслабились: Ризенштайн явно успокоился и не злился. — Знаете что, а закажу-ка я чего-нибудь перекусить с доставкой в каюту. Что-то у меня зверский аппетит разыгрался после всего этого, а тащиться в ресторан нет никакого желания. — Он встал, подошел к коммуникатору, набрал вызов стюарда и обернулся. — У кого будут особые пожелания?

      — На твой вкус, — отозвалась Весна, — только парням углеводов побольше.

      — Хорошо, гулять так гулять, — хмыкнул мужчина.

      Буквально через несколько минут все четверо удобно устроились вокруг кофейного столика. Весна и Ризенштайн разговаривали за едой, киборги тихонечко сидели рядком и уписывали всякие вкусности, которых назаказывал майор.

      — У тебя очень красивая невеста, — сказала Весна. — Я очень рада за тебя.

      — Спасибо, — Рихард отпил вина. — Она не только красавица, но и умница. И вообще потрясающая женщина. Мне давно следовало жениться на ней. Но я что-то раздумывал. Идиотом был.

      Весна насмешливо вздернула бровь. Он наполнил ее бокал и продолжил:

      — А потом на нашей базе появилась ты.

      — Я? — она изумленно уставилась на него.

      — Ты. — Он отсалютовал ей бокалом. — Ты мне понравилась. Буквально с первого взгляда. Не надо так хлопать глазами! Ты красивая женщина и не можешь не нравиться. А тут еще произошел забавный случай, который я посчитал знаком судьбы.

      — Интересно, что за случай.

      — У тебя был день рожденья, — начал рассказывать Ризенштайн, — ты испекла по этому поводу огромный умопомрачительный пирог и угостила им всех сотрудников базы.

      — Ох, я чуть не померла, пока его пекла, — рассмеялась Весна.

      — Я оценил твои усилия, — он сделал многозначительную паузу, — а когда ты отхватила довольно внушительный кусок и первому вручила его мне, я почему-то счел это проявлением особой симпатии. У моих предков-немцев даже традиция такая была, что девушка оделяя гостей собственноручно испеченным пирогом, самый большой кусок вручала мужчине, который ей нравился. Как бы намекая на это. Потом я пытался привлечь твое внимание, но… безуспешно.

      — Рихард, да я и понятия не имела, что нравлюсь тебе! — воскликнула женщина. — Наоборот, я думала, что ты отчего-то на меня взъелся и постоянно выискиваешь повода вызвать меня и отчитать.

      — Вот! Вызвать! Увидеть тебя, — он грустно усмехнулся. — Но в твоем присутствии заготовленные слова напрочь улетучивались из памяти, и я от растерянности начинал нести всякую чушь.

      — Господи, ну ты бы хоть намекнул, — улыбнулась Весна, — цветы, что ли, подарил, на танец пригласил. Я же ни сном, ни духом!

      — Эх, что теперь говорить, — вздохнул Ризенштайн. — А потом у тебя закрутился роман с Торном, потом появился этот лоботряс, — он бросил взгляд на Неждана, аккуратно отрезавшего кусочек стейка. — Я ревновал тебя к обоим и злился.

      — Ну, что за мужики пошли! — всплеснула руками Весна. — Нет бы сказать словами! А то все — догадайся, мол, сама.

      — Дурак был, — согласился Рихард. — А тут прилетел домой, встретился с Ванессой и понял, что был дураком в кубе. Она же любила меня с самых студенческих лет, а я… — он махнул рукой. — В общем, я сделал ей предложение, она его приняла, и я неожиданно почувствовал, что сделал единственную правильную вещь в своей жизни. Похоже, мне тоже стоит подать рапорт о переводе на Землю, поближе к Ванессе. Я хочу, чтобы она была наконец счастлива. Она это заслужила. — Он покосился на своего киборга, сидевшего со стаканом сока в руке. — Локи ей, кажется, понравился. Так что я постараюсь поладить с ним. Хотя бы ради нее.

      — Замечательно, — улыбнулась Весна. — У вас все получится.

      «Вот видишь, все налаживается», — сбросил сообщение по внутренней связи Неждан.

      «Даже не верится, — отозвался Локи, — хорошо бы, чтобы все было, как у тебя».

      За всеми этими серьезными и не очень разговорами, они все четверо не обратили внимания на то, что корабль вынырнул из гиперпростарнства. Они просто не придали значения сообщению, прозвучавшему из динамика.

      Весна протянула бокал Ризенштайну и, когда он его наполнил вином, сказала:

      — Я хочу поднять тост за то, чтобы у нас всех все было хорошо! Чтобы задуманные нами важные перемены осуществились!

      Они все четверо сдвинули бокалы, и в тот же миг корабль содрогнулся от удара.

Он всегда планировал жизнь,
а она всегда методично разрушала его планы
Народная мудрость.

Ругань и выяснения отношений себя исчерпали, юмор больше не казался уместным. Ночной лес, наполненный своей жизнью, отголосками шумов и шорохов, тяготил и пугал. Не было привычного гула проезжающих машин. Не было такого милого уху гудения соседской дрели. Не было родного и неназойливого бубнежа телевизора. Было хлопанье крыльев, какой-то тягучий крик, протяженные стоны и приглушенный шепоток, и раскатистая нота тоскливого воя. Люди вздрагивали от каждого подозрительного звука, украдкой оглядывались, жались поближе к костру. Мужчин от панически-матерных комментариев удерживало присутствие девушки. Аленка мысленно убеждала себя не бояться, как-никак было бы гораздо хуже оказаться одной ночью в лесу, а так рядом три мужика… и Невера, какая-никакая, а защита. Уговоры действовали слабо.
Задушевной беседы тоже как-то не получалось. Поиски козла отпущения наскучили, идеи на тему того, что еще можно сделать, уже подверглись всестороннему рассмотрению, погружаться в воспоминания никому не хотелось. Поскучневший Владик предложил:
— Ну, что на горшок… в смысле мальчики налево, девочка направо, и в люлю? Завтра вставать рано.
Стали устраиваться на ночлег. Прохоров деловито мастерил подстилку из веток. Владик сунулся было в машину, но ледяное нутро салона отнюдь не настраивало на хороший сон. Зябко поведя плечами, он присоединился к водителю. Возле костра было немного теплее, сушняка пока достаточно. Если ночью кто-то ветки будет подбрасывать, то замерзнуть не грозит. Прохоров вытряхнул из багажника потертое одеяло, подстилку на случай непредвиденного пикника или под голову сунуть, подремать, пока съемка идет. Блин, и как он раньше про него забыл? Искал водительскую куртку с фирменной эмблемой канала и наткнулся ненароком. Куртка, впрочем, тоже отыскалась: висела себе на крючке. Молча сунул одеяло в руки Аленке, девчонка как-никак, застудиться еще, потом проблемы на всю жизнь. Невера вякнул, что, надо бы по справедливости делить, Водитель лишь глянул, и возмущение горе-проводника увяло на корню.
Вдвоем с Владиком они настелили неплохой лежак, узковатый, правда, зато от земли несколько слоев веток. Роман тоскливо курил, не было никакого желания шевелиться.
— Ленка, — Владик приглашающее махнул рукой, — давай в середину. Теплее будет.
— Спасибо, я лучше отдельно, — запинаясь, пробормотала журналистка.
— Ложись, не дури. Кому ты на хрен нужна? — беззлобно ругнулся Прохоров.
Ночевка бок о бок с Владиком ее не пугала, тем более уже был похожий опыт.
…Во время практики освещали они областной фестиваль, городок маленький, гостиница забита звездами под завязку. Школьные классы заставлены раскладушками для исполнителей попроще. Журналисты по-братски делили пыльные кресла, банкетки и жесткие стулья в доме культуры. На долю Владика и Аленки выпал с боем отвоеванный узкий диванчик, с выпирающими вразнобой пружинами. Владик великодушно предложил подруге место возле стенки, сам пристроился с краю. Ночь прошла в тесных дружеских объятьях, по-другому на диванчике было не разместиться…
Но в серединке означает, что с другой стороны могут оказаться либо Прохоров, либо Роман. Не парень с разницей в три года, а взрослый, крепкий мужик. Такого соседства Аленка интуитивно побаивалась и хотела избежать, хотя мозгами и понимала, что опасности нет.
— Никому, -— буркнула она, и решительно добавила, — я лучше отдельно. Тем более одеяло есть.
— Вольному воля, — Прохоров быстро отделил четверть веток от лежака. – Сама складывай, как нравится.
Пока Аленка, натянув рукава свитера на ладони, превращала елочные лапки в импровизированный матрасик, остальные улеглись. Кто-то, кажется, Невера, уже стал посапывать. Прохоров лег последним, щедро подбросив хвороста в костер. Огонь опасливо лизнул деревяшки, потом вошел во вкус и весело затрещал, полыхая почти на метр в высоту.
Невера заснул мгновенно. Дала о себе знать усталость, накопившаяся за двое суток. Ни малейших угрызений совести, ни даже захудалого чувства вины.Спокойный сон человека с кристально честными махинациями, выгодно продавшего не только всю пшеницу, но и сами моральные принципы в довесок. Прожженный эгоист, он крайне редко задумывался над тем, что кому-то плохо. Жизненный принцип, думай только о себе, делай так, как выгодно. Спал он крепко, но без сновидений, пригревшись между Романом, тот изъявил желание спать с краю, и Владиком.

Кожаная куртка, надетая чисто ради форса, пришлась очень кстати. Холод осенний не особо донимал, да и на елках лежать было нормально. Владик чуть поерзал, стараясь не потревожить компаньонов по лежаку, поглубже засунул руки в карманы. Сна ни в одном глазу. Ну, не привык он так рано ложиться. Еще и десяти нет, наверное. Точно, на экране мобильника высветились цифры – девять часов двадцать две минуты.
В это время ночная жизнь города только начиналась. Переливы неонового света, дразнящие надписи вроде «добро пожаловать», «классная вечеринка», «новая программа». Эклектический коктейль мелодий ночных клубов. Дикая энергия тусовок, которая заполняет всего тебя, пьянит, требует подчинения, движения, повиновения. Доступные девочки с боевой вульгарной раскраской или с изысканным макияжем из настоящей дорогой косметики. На танцполе или в баре ночного клуба у всех одинаковые права, все равны. Все пришли сюда за развлечением, за тремя-четырьмя часами сумбурного веселья. Элитные клубы с избранной компанией ничем не лучше дешевеньких дискотечек. Везде одно и тоже: оглушительная музыка без всякого смысла, стадное безумие танца, больше похожее на изламывающее дерганье, бурлящий в крови алкоголь, знакомство с ярким налетом пошлости, и в завершении — рандеву на первой попавшейся койке. Наутро больная голова, тошнота и мутные воспоминания о вечере.
Владик Серов — светский журналист, завсегдатай популярных клубов, свой человек в любой тусовке. Поначалу, да, его привлекала ночная жизнь города, манила своей загадочностью, заигрывала изысканностью. Кто живет ночью, тот не такой как все, тот лучше, круче. Полгода копил деньги, купил профессиональную камеру, маленькую, компактную. И в одночасье из участника ночного действа превратился в наблюдателя, который все видит и все может оценить по достоинству. Линза камеры сыграла роль розовых очков, только с противоположным эффектом. С глаз спала пелена щенячьего восторга. Нет никакой мистификации, нет никакой феерической красоты и небывалой избранности. Есть только примитивные инстинкты, низменность, и банальность, которыми кичатся и с особенным удовольствием выставляют на всеобщее обозрение.
Владик пользовался случаем. Пьяные рожи раскрученных певцов, заигрывания и надутые губки, и горячие объятия лощеных мальчиков с налетом голубизны, стервозные красотки, с радостью перетряхивающие перед камерой нижнее белье, свое и чужое, дикие выходки не желающих «выпадать в тираж» стареющих шоуменов. Он фиксировал на минидивишную кассету, с мрачным удовлетворением и изощренным чувством черного юмора. Легкая камера не мешала тусоваться, заводить новые знакомства, поддерживать старые связи. Перед «своим» звезды не стеснялись, отрывались на всю катушку.
Владик снимал, ехал домой, на скорую руку под крепкий кофе сочинял закадровый текст, сам монтировал, быстро. Клиповая нарезка, в нужные места живые лайфы, вместо матерных словечек целомудренное «пип». К каждой сплетни добавлял толику собственного видения ситуации, к каждой интриге закулисного мира присовокуплял особый характерный штришок, каждую изюминку снабжал перчинкой.
Его называли «желтым хроникером». В телекомпании его ценили за актуальные сюжеты, где было много злословия, «постельных» подробностей и зрелища, отвратительного по своей сути. Но зрителям нравится именно такое: циничное, откровенное, дерзкое, насмешливое. Когда можно натереть языки до мозолей, когда можно упиваться разгульем, не покидая насиженного кресла. Программа «Серая вечеринка» выходила ежедневно, в прайм-тайм ночного эфира, с бешеным рейтингом. Звезды ценили Влада, засветиться в его «вечеринке» — значило гарантировать себе очередной виток изощренной скандальной популярности.
И никто недогадывался, как сильно Владик презирает их всех вместе взятых. Как нарочно издевательски выставляет все малоприятное и порочащее, как унижающе расставляет акценты. Видимо, он был все же талантливым тележурналистом, за внешним антуражем внутренней подоплеки никто не угадал. Хотя нет, Аленка разглядела.
Владик как раз стал делать «Серую вечеринку», и Аленка ездила вместе с ним на съемки, писала остренькие комментарии. Он потом садился за монтаж, а она падала без задних ног на раскладное кресло. Часам к одиннадцати утра тридцатиминутная программка была сделана, просчитана и записана на диск. Владик ложился спать, а Аленка отвозила готовый продукт Бролю. Хорошие были времена, абсолютно свободный график. Всех все устраивало, только однажды Аленка, смущенно краснея, путано попросила отпустить ее на освещение «дневных» культурных событий.
— Почему? — Владик не обиделся тогда, просто удивился: деньги неплохие, работка не обременительная.
— Понимаешь, противно. Все друг друга обговаривают, выливают цистерны помоев… почем зря. Из кожи вон лезут, чтобы выделиться.
— Так везде то же самое! — Владик искренне рассмеялся.
— Да, только ночью все стесняются меньше… — Помолчали, и вдруг Аленка спросила: — А тебя самого разве не коробит? Ты же ведь сам смеешься над ними?
Такая проницательность двадцатилетней девчонки Влада поразила.
— Да, смеюсь, потому и делаю вечеринку. Надо же как-то развлекаться. На свой лад.
Аленка смогла разглядеть в нем изнанку, и Влад не стал больше перед ней притворяться, надевать опротивевший полушутовской колпак.
Среди тусовщиков и знаменитостей невралгия считалась модным диагнозом. Ах, как же, душой болеть за творчество. Это прекрасно, об этом можно говорить без устали, это можно выпячивать без зазрения совести. У Владика тоже была невралгии, заработанная в студенческие годы, — накатывавшиеся без причины боли под ребрами. Своей хворью он не козырял, наоборот целый месяц старательно травился таблетками. Потом послал подальше всех невропатологов со всеми курсами модного лечения. У болезни был один единственный плюс — чтобы чувствовать себя отдохнувшим, требовалось для сна всего пара часов. А остальное время можно было распределить в любой пропорции между светской хроникой и написанием значительного эпического произведения с глубокими философскими вставками.
Он и писал, порой бросая несохраненный монтажный проект, открывал вордовский файл, быстро с ошибками печатал мысли, умозаключения. В документах под паролем из двенадцати символов лежала заветная папка с идеями и сносно прописанными сюжетами будущих романов и законченными рассказиками. Но до конца ни один роман довести не получалось. Чего-то не хватало. Знать бы — чего? Как-то один такой опус дал Аленке почитать, она хвалила, искренне. Владик потом перечитал сам: отдает дешевой бульварщиной и почти не цепляет. Или ему только так кажется? Чертова самокритика и чрезмерная требовательность…
Ночь — время черных помыслов, постельных страстей и тайных дел. Герои «Серых вечеринок» ночами с головой бросались в омут развлечений. Владик по ночам любил работать. Творчество в темноте овеяно ореолом глупой сказочности. Пусть так. Но есть только мягкий свет диодной лампы, приглашающее мерцание монитора, и ничем не ограниченный полет мысли. Все остальное кажется неважным, не стоящем внимания. Бешеный ритм жизни либо замирает, останавливая свое стремительное вращение, либо наоборот ускоряется до невозможности. А ты сидишь, думаешь, работаешь, творишь. Руки то медленно и томно нажимают клавиши, то выстукивают неистовую мелодию творчества.
Ночь — блаженная пора для журналиста и просто для человека, которому не хватает светового дня, которого утомляют сутолока и шум восьмичасовой рабочей смены. Все по графику, по новому графику. Восемь часов на свои прямые обязанности: три-четыре часа на съемку материала для очередной вечеринки, остаток ночи для того, чтобы писать то, что хочется именно тебе, писать взахлеб, не думая, отдаваться на волю безумной фантазии. Когда окончательно рассветет — начинать монтаж, пять часов добросовестно и профессионально клеитьи компоновать, вставлять клипчики и беспардонно нарезать интервьюшки. Пару часов просчета и записи, когда компьютер трудится самостоятельно, а ты отсыпаешься перед новым рабочим днем, вернее, рабочим вечером…
Вот и сейчас спать не хотелось. А привычное желание поработать усиливалось с каждой минутой. Да на беду под рукой не было ни ноутбука, ни компьютера, ни даже элементарной печатной машинки, которыми пользовались в пору зарождения светлого коммунизма. Как говорится, на безрыбье и от такого музейного раритета не откажешься, двумя руками ухватишься, и с восторгом. Из подручных средств — только неизменная синяя записная книжка в комплекте с ручкой, всегда таскаемая «с собой и при себе». Незаменимая вещь для записи «горячих» контактных телефонов, которые могут пригодиться, но в памяти держать не обязательно, и фиксации интересных мыслей. Конечно, электронный органайзер удобнее, выглядит более стильно и полностью соответствует имиджу успешного журналиста, в отличие от этих предметов архаизма. Но как-то попал по самое не балуйся: органайзер сдох, подзарядное с собой носить лень, да и неудобно — такая здоровая подушка, — еле выкрутился. Урок не пропал втуне, с тех пор всегда для подстраховки карманный ежедневник. Уже третий по счету.
С одной стороны дрых Прохоров, с другой похрапывал Невера, за ним подозрительно молчаливо лежал Роман, то ли спал так бесшумно, то ли притворялся. Владик аккуратно переполз через Андрея, присел поближе к огню, подкинул еще сушняка. Освещение не шло ни в какое сравнение с уютной настольной лампой, но света вполне хватало, чтобы разобрать буквы. Открыл блокнот, задумался на несколько секунд, потом нетвердым почерком, сказывался недостаток рукописной практики, вывел первое слово — Дорога…