Хосок вваливается в дом заполночь и на недержащих его ногах пытается «тихо» забраться по лестнице.
Юнги не спит и ждет на диване возвращения. Сотовый не берет, спать парень так и не лег, ожидая возвращения рыжего.
Чон запинается и валится вниз на пол. Мин подходит, чтобы поднять, и сразу чувствует настойчивый алкогольный запах. Хосок пытается отпихнуть парня, но всхлипывая без сил, снова начинает заваливаться. С заплетающимся языком, он утирает нос рукавом и просит принести сюда еще виски, а не дождавшись — сам еле-как идет и берет «необходимое».
— Ты хлебнул уже достаточно, — Мин забирает из трясущихся рук бутылку и сжимает ладони Хосока в своих. На донышке для Чона всегда плещется только горе, а не алкоголь. Юнги уверен. — А теперь успокойся, «брат», пока не потерял слишком многое. Пока вконец не разрушил все то, что только мог.
Казалось бы, перед глазами до сих пор те времена, когда младший еще был дома, но в памяти Юнги свежо следующее: Хосок, стоящий возле больничной палаты и не смеющий дотронуться до ручки входной двери.
— Пожалуйста, давай все исправим, — Юнги чувствует свое прежнее бездействие. Звон посуды и глухие удары — настоящая музыка.
Родные ноги Чонгука больше никогда не будут способны к ходьбе.
Чон цепляется за своего парня двумя руками и проклинает самого себя, но:
— Пожалуйста, помоги мне все исправить, — сжимающие свитер Юнги пальцы ощутимо трясет.
***
Уже месяц? Должно быть, больше.
Гук сжимает принесенную Джином одежду и тихо просит помочь себе. В инвалидной коляске он возвращается не в дом семьи Чон. Да и семьей ее можно назвать лишь условно.
Намджун приходил за все это время еще несколько раз. Юнги — минимум раз в неделю. Тэхен — ни разу. Хосок… Ожидал ли Чонгук увидеть на пороге собственного брата?
«Ха!»
Ожидал ли сам Хосок прежде увидеть на пороге дома Чонгука?
Старший отводит взгляд в сторону, ничего не говоря, когда Джин помогает младшему покинуть больницу.
Он так и не смог. Юнги сжимает его руку крепче, молчит и старается не закричать.
Хосок говорил: «Исправить», — но, видимо, это выше его сил. И тихое: «Какой же я дурак», — сквозь зубы, ничего не решает. Мин уже спрашивал, готов ли Чонгук вернуться к ним.
За все это время Чону много раз снился Тэхен, но ни разу Юнги и брат.
— Прости, — сквозь себя. Чонгук поднимает голову вверх и просит взглядом Джина катить коляску дальше.
— Я думал, ты не останешься, — тихо начинает тот, стоит им отдалиться достаточно.
— Я бы и не остался.
Где-то там, всё это время, Тэхен молча звал, Чонгук просто должен прийти.
— Прости за то, что сделал мой брат, — Намджун низко кланяется, но вряд ли это то, что может исцелить ноги Чонгука. Старшему стыдно переводить к ним взгляд, и он старается не смотреть в глаза. Тэхена с ним нет, но Гуку хотелось бы видеть. Ему смешно от того, что даже злиться сейчас не может. Приди сейчас красноволосый, он бы грустно потрепал его по макушке и, быть может, даже больно посмеялся, что одинаковые эгоисты, да и вообще одинаковые. Теперь уже.
О том, что Тэхен является братом Намджуна, Чонгук узнал буквально накануне и случайно: никто не говорил этого прямым текстом. Но еще там, лежа на полу, Гук слышал сорвавшееся с губ Тэ: «Брат!», — когда Джун в панике начал ругать его. Где-то на фоне были слышны крики Джина. Когда Гука увозили, ему даже показалось застывшее в шоке лицо. Чимин. Всё, что Чону хотелось в тот момент — это выдавить из себя улыбку для него, губы беспомощно открылись, но у него так и не хватило сил сказать: «Всё в порядке».
***
Телефон раздается особенно громко. Юнги вскакивает с дивана, а ведь он только недавно успел задремать. Хосок снова не вернулся, и одному богу известно, в каком баре тот сегодня пьет.
— Слушаю, — недовольно поднимает Мин трубку. На другом конце провода мужской голос: охрипший и замученный:
— Это дом семьи Чон?
Юнги уже хочет ответить «нет» и послать незнакомца, но вдруг вспоминает, где сейчас находится.
— Да, какие-то проблемы? — настроения нет, он бы и сам выпил напару с рыжим, но мысли о подобном вызывают лишь тошноту, будто опрокинуть в себя — лучший выход.
— Мое имя Ким Намджун, — Юнги хочется высказаться до какого места ему это имя, и он уже открывает рот, как: — Я звоню из центральной больницы, — мужчина выдерживает паузу, — По поводу Чон Чонгука, — «камень», что люди зовут сердцем, в груди Юнги падает вниз.
— Что с Чонгуком? — выдавливает он из себя, вспоминая нехорошие предчувствия, что уже какое-то время не оставляли в покое.
— Его ноги сильно… — он запинается, не может заставить себя сказать, — пострадали.
Это слово буквально — плевок. Джуну, как никому другому, это известно. Ему стыдно. Он ничего не может исправить. Это сделал не он. Но, тем не менее, его вина косвенна.
В том, что произошло с Чонгуком, виноват не только Тэхен. Намджун не успел. Должен был, но не подозревал, как все враз рухнет.
Его брат всегда был импульсивен. Не часто и не сильно, но Тэхену доводилось срываться. И лишь один Намджун знал, когда от него ждать беды. Не Гук.
Времени, чтобы исправить всё… нет, предотвратить, — уже не будет. Джуну остается лишь сделать всё, чтобы хоть как-то сточить «нож» случившегося.
***
День и ночь Джин сидит у постели младшего. Находиться в сознании тяжело. Гук глотает принесенные лекарства и вновь отключается. Во сне рукой он ищет светлую макушку Чимина, чтобы потрепать и успокоиться. Хочется увидеть его теплую улыбку, прижать к себе и все же успокоить: «Это не страшно, не переживай. Не переживай…»
Джин вздрагивает, когда слышит это одними губами, глухое, из пучин сна. Парень перед ним неестественно бледен. Стоит держать себя в руках, но Ким вздрагивает и вновь тихо-тихо начинает поскуливать. Из глаз скатываются слезы: почти живые, человеческие. От прежнего интереса: «Что же такое боль?», — не осталось и следа.
— Гук, пожалуйста, посмейся сейчас надо мной. Неужели я правда хотел это узнать?
***
В тишине и темноте внутреннего потока Чонгук видит Тэхена. Кровь стекает по красным волосам темными каплями, будто теряют цвет. В его глазах, устремленным вперед, Гук видит падающие звезды отражающегося света. Ким поднимает руки перед собой и выпускает вниз нож. Его лезвие абсолютно точно вонзается Чону в тело.
Чонгук просыпается с полувскриком, пытается резко сесть на кровати, но руки жестко опускают его назад:
— Лежи, тебе пока нельзя, — голос до невозможности знакомый.
Юнги поправляет одеяло и с заботой хлопает по здоровому плечу. Гук слабо ойкает, потому что тело болит так, будто переехали катком. Всё и сразу.
— Где Джин? — понимает он, что поблизости нет привычного парня.
— Спит, вон там. Не переживай, — Мин мог бы выдавить улыбку, чтобы подбодрить, но как?
— Если ты здесь, то…
— Хосок уже знает.
Гук больше ничего не спрашивает, а Юнги не говорит. Если его сейчас здесь нет — всё слишком очевидно.
Чимин целует Чонгука «случайно», и это видит Тэхен. Парню просто слишком интересно, какие на ощупь губы у шатена, и он, подловив момент, плотно прижимается к ним. Гук удивленно замирает, не понимая, что произошло, но блондин, недолго думая, отшатывается и отводит взгляд, зардевшись. Ким никак не комментирует подобное, оставляет в себе, но Чон чувствует его недовольство затылком.
Джун второй вечер не подпускает к себе, засев за новые исследования, и заняться откровенно нечем. Чонгук не позволяет себе дотронуться больше до Чимина — послезавтра его заберут. Кажется, что на губах до сих пор чужой след. Чон проводит пальцами, ему не очень нравится это чувство.
«Как было с Тэхеном?» — ничего не приходит на ум.
Помнится, что Ким бесит, но его поцелуи были такими же? Чону нужен Тэхен, чтобы взглянуть и понять.
Джин просит начать чистить и резать овощи, чтобы было не так долго, когда сам вернется готовить ужин. Он хватает Джуна за ухо и вытаскивает из-за стола «проветриться», а Чимин хвостом следует за ними.
Ким выбирается из комнаты и нехотя берет в руки нож, Чон молчит. Красные пряди падают на лицо, отбрасывая тень. Сидят молча, слышно только, как поскребывает кожура под лезвием. Гук слишком задумывается, чтобы отвести взгляд и ловит ответный Тэхена — пойман с поличным. По лицу не понятно, но чувствуется, что сердится.
— Тебе нравится он? — холодное.
— Чимин?.. — Гук догадывается.
— Да, я видел.
— Это не то, о чем ты подумал. Он сам меня поцеловал.
— Как и я, но в этот раз ты, видимо, был не шибко-то против.
— Не правда, он даже не человек, чтобы нравиться мне.
— А я?.. — по таким выводам Ким обречен? Гук не понимает себя. Тэхен притягивает его за воротник и вновь целует. Больно. Зубы впиваются в нижнюю губу. Слишком грубо и настойчиво.
— Ты тоже… — выдыхает Чон, — с таким телом.
— С таким? — он приспускает кофту с плеча, показывая обычно скрытую одеждой механику. — Считаешь, что я чем-то хуже обычного человека?! — Гук никогда не слышал столько ярости в его голосе. — Ты мне нравишься, и не важно, что думаешь об этом!
— Я не хочу любить тебя! Ты не человек! — кричит Чон, когда руки, особенно сильно, прижимают его к стене.
— Человек? — он никогда не повышал голос. Гук вздрагивает, находя свое отражение в глазах напротив. Но в них ничего не меняется — всё то же «стекло». В какой-то степени это жутко. В руке у Тэхена по-прежнему нож:
— Вот это и есть — твоя человечность? — он горько смеется, всаживая острие со всей силы, и Гук сжимается пополам, вскрикивая. Вцепляется в ногу, стараясь зажать рану и остановить льющуюся кровь. С губ слетает само собой:
— Как же я тебя ненавижу, как же я ненавижу это всё… — Тэхен нависает над ним черной тенью, а Чонгук чувствует себя поистине жалко, лежа на полу в собственной крови. — Ненавижу, — сжимает он зубы — боль невыносима, а Тэхен, будто ничего не видит, ударяет вновь, — Ненавижу тебя, чертов… Ким Тэхен.
Гук зажмуривается, но чувствует, как на щеку падает мокрая капля. Он открывает глаза, ожидая увидеть над своей головой нож, но замечает лишь слезы, стекающие по щекам Тэхена и срывающиеся вниз.
— Мне больно, Чонгук. Слишком больно слышать от тебя подобные слова. Пожалуйста, давай я помогу тебе, — его голос чуть дрожит. Чон хотел бы увидеть на его лице грусть, но оно, как маска. Кажется, что и соль — не больше, чем вода.
Тэхен поднимает лезвие двумя руками над головой, и Гук слышит, как щелкает входная дверь, чувствует, как приходится еще один удар куда-то в район плеча, но ничего не видит в захватившей взор тьме.
Джун приезжает с первым днем нового месяца, и Джин, взволнованным щенком, не перестает кружить вокруг него. Чонгуку забавно видеть, как парень, еще совсем недавно пытавшийся вести себя словно взрослый, вдруг становится подобен ребёнку. Сухим взглядом старшего одаривает и Тэхен, поспешно собирается в школу и уходит, даже не ответив, ждать ли его к обеду.
Чон привык, что в последние дни, и без того молчаливый, Ким стал еще незаметнее: бесшумно приходит и уходит, кидает свои обычные взгляды и все свободное время прячется в собственной комнате. Но самым удивительным для Гука стало не это. Да и что тут может быть удивительного? Чувство какой-то безысходности, домножившее и преувеличившее и без того проглоченный камень, поселилось в груди. Если раньше достаточно было закусить губу и сжать болезненно пальцы, то сейчас ничем не удавалось пересилить эту ношу.
— О, а он неплохо выглядит, — Чон оборачивается и видит, как любовно Ким оглаживает контуры лица, лежащего на столе тела. — Уже дал имя?
— Нет, оставил это тебе.
— Может ты, Джин? — Гук вздрагивает от того, как легко он перепоручает подобное дело, но «человек» за плечом старшего лишь протягивает своё:
— Хммм, может Чи… мин? Звучит вкусно, — с губ Намджуна слетает смешок, забавно. Чону ничего не остается, как запечатлеть это. Если честно, то ему тоже нравится. Круглые щеки, очень мягкие на ощупь, будто и впрямь настоящие. И Гук понимает взгляд Джуна, когда тот прикасался к нему.
«Ты такой славный», — если бы мог, он бы сказал это уже сейчас, но в теле пока нет жизни.
Тэхен возвращается под вечер и как раз застает Чонгука за этой сценой. Джун качает головой, слыша, как хлопает дверь в комнату. У них еще много работы, но после этого Гук замечает, что старший не может сосредоточиться.
— Тебя что-то беспокоит?
— Нет… Не бери в голову, — смеется он, разворачивается и разбивает свою любимую кружку. Стекло летит в мусорку, память Чона об этом вечере — тоже.
Они вместе возятся над последними приготовлениями еще какое-то время: неделю, может больше. Наконец все сделано, остается последний импульс, чтобы запустить «сердце».
— Красавец, — восторженно выдыхает Джун, видя поднимающегося с «операционной» парня.
Пухлые губы еще не знают первой улыбки, но глаза уже широко взирают на мир. Чонгука не покидает мысль о том, как это не правильно. Он продолжает неосознанно сравнивать Джина и Чимина с Тэхеном.
***
Юнги молча наблюдает через узкую щель в занавесках за уже ставшей привычной фигурой. Парень снаружи проходит здесь чуть ли не ежедневно, останавливается, смотрит с минуту-другую на дом и идет прочь. Мин подозревает, что это началось уже месяца четыре, если не больше, как. Растрепанная шевелюра типично без шапки, а на улице снега — ложкой ешь. Ничего не меняется и становится даже любопытно.
Юнги достает пачку сигарет и отдергивает занавески, открывает окно и садится на подоконник. Мину становится немного не по себе, когда парень переводит свой взгляд с входной на кухонное и немигающе смотрит.
На столе все еще лежит нож с разделочной — ужин в самом процессе. Будет мясо, и стол покрыт красными брызгами, но Юнги так и не дошел с тряпкой, снова увидев его.
***
— Я одолжу? — Тэхен наклоняется, чтобы подцепить раскиданную по полу одежду: чистая, но Джун только что перерыл шкаф. Градус упал ниже, и по окну во всю иней. Гук думает о том, что даже ему, видимо, бывает холодно.
Чимин вовсю уплетает за обе щеки и становится даже как-то немного скучно. Обнимать его в такие «приступы» почти вошло в привычку. Чон проводит по его волосам рукой и думает: «Неужели можно сделать что-то настолько милое?» Джун открещивается, уверяя, что их жилье не
превратится в один чудный день в многожильцовую квартиру, но факты говорят об обратном.
— Тебя скоро заберут, и мне вновь будет одиноко, — Тэхен близко, Чон чувствует, не оборачиваясь. Светлые пряди необычайно мягкие. Сегодняшняя меланхолия подобна болезни. Чонгук и Тэхен вовсе не разговаривают, и зима становится лишь холоднее.
По ночам Гуку кажется, что чего-то не хватает. Кажется, он стал плохо помнить дорогу к родному дому. Кажется, он совсем не против. Кажется, это вовсе не то, что его беспокоит.
По утрам в зеркале — чужие глаза. На краю сознания — чужой голос. Это немного похоже на то, будто медленно сходишь с ума. Почему? По кому — верное слово.
Гук осторожно заглядывает в приоткрытую дверь, сбавляя шаг, каждый раз, как проходит мимо. Кажется, что светлая полоса, отбрасываемая лампой из коридора в темную комнату, — путь. Кажется, но кто сказал, что точно? Он вновь — мимо.
С некоторых пор с Намджуном трудно: серьезно и изучающе он рассматривает младшего и никогда не говорит почему, но Чонгук чувствует, что всё как-то не так. Улыбка от него настораживает. В тесном помещении дышать становится невыносимо, и стены давят.
***
— Ты думаешь, он уйдет? — как-то спрашивает Джун у Тэхена, если не утверждает.
Тэхен закрывает дверь и уходит. Куда? Сложно. Будь Чонгук сейчас в доме, он бы заметил, что это не первый раз.
Между узких стен подворотни чувствуешь себя никем. Проводишь взглядом, чтобы понять, что происходит вновь, скидываешь в сугроб окурок.
Чонгук в ставшей привычной манере следует за Тэхеном, прячется за каждым углом, но идет. Это обычный маршрут. И оба они знают его слишком хорошо. Ким останавливается на излюбленном месте и еще какое-то время смотрит, можно сказать, бесцельно. А Чон не в силах отвести взгляд от его лица.
Гук никогда не спрашивал Тэ об этом месте. Между ними — пропасть невысказанных слов и непонимания слишком глубока. Отсюда они никогда не идут дальше «вместе». Тэхен просто через некоторое время всегда поворачивается, удаляясь. А Чон остается здесь, стоит за углом и понимает, куда его привела судьба: перед ним старый двухэтажный дом. В меру приличный, даже не так давно по новой снаружи покрашенный. Толстая дверь и несколько окон — всё, как у всех. Просто слишком знакомый дом со старыми занавесками и приваленным снегом у порога.
Чонгук остается стоять. Как и множество дней до этого, не в силах переступить через себя.
Уже неделю Намджун не возвращается. Гук грустно смотрел на скопившуюся у входной корреспонденцию и пытался придумать, куда еще её в дальнейшем можно было бы сваливать: кучка пизанской башней нависала над узким проходом и грозилась обрушиться на любого неудачно прошедшего мимо. Джин улыбнулся, поймав его взгляд. Он, как «настоящая мать», облюбовал себе кухню и даже обосновался у плиты, периодически что-то помешивая и наваривая в большой отшорканной добела кастрюле.
«— Тебе нравится смотреть передачи о готовке? — как-то спросил его Чон.
— Это интересно, мне нравится быть поближе к еде, — отсмеялся он».
И Гук решил не уточнять, от того ли это, что сам он не умеет толком готовить, и парня уже замучила еда мелкого. Тэхен, в тот момент что-то пишущий в своей тетради, лишь молча бросал взгляды, и Гук явственно чувствовал своей спиной их холод. Во снах все совсем иное, и Ким нежно прижимался к его груди, посапывая, но это — не сон.
***
На улице вновь снег, и тонкие стены помещения — что есть, что нет. Очень зябко. Чон переводил взгляд от работы перед собой прочь, к окну, и тяжело вздыхал:
— Джун не возвращается, — снова, в последнее время повторять это вошло у него в привычку. Скоро Чону станет нечего делать, и он лениво занимался тем, что еще знал как: очередное тело почти готово.
— У него много дел, — раздалось из-за спины, отчего беспечно опершийся руками о подоконник Гук аж вздрогнул — так внезапен этот голос.
— А, ты вернулся…
В отсутствие старшего, все обязанности в доме — если «лабораторию», в которой они все вместе жили, конечно, можно было так назвать — по умолчанию перешли к шатену. Считая себя единственным оставшимся полноценно «живым» человеком, Гук старался присматривать в меру своих сил за всем, но, пожалуй, у Джина и то это лучше получалось. И Чон вздыхал в который раз, чувствуя, как много всего ему еще недостает в силу возраста, что даже искусственный человек лучше справлялся. Это немного разочаровывало.
— Что делаешь? — Гук выпал от такого вопроса и непонимающе хлопающими глазами уставился на подошедшего ближе красноволосого. Его лицо ничего не выражало, и Чону даже сперва казалось, что ему послышалось, но тот повторил свой вопрос вновь.
— Ничего, — растерянно произнес он, видя, как парень напротив пристально разглядывал его.
— Что ты делаешь? — замечая, как медленно приближается к нему Тэхен, вымолвил Гук.
— Ничего… — взгляд становился слишком испытывающим, и Чону хотелось непроизвольно сжаться внутри — так неудобно ему стало, что прикройся он сейчас руками, и все равно не смог бы защититься от изучающих глаз. — Не закрывайся, — голос, будто один сплошной тон — ни капли проявления интереса, если бы не едва теплое дыхание, коснувшееся щеки. Гук удивленно замер, не в силах пошевелиться. Но внезапно вошедший в комнату Джин заставил Кима отстраниться.
«Что это сейчас было?»
***
Сна не было. Чонгук лежал на спине в ночной тьме, прикрыв рукой глаза. Мысли медленно ворочались в черепной коробке, ища выход наружу. Но выхода не было.
Он уже неоднократно стоял близ порога собственного дома, смотрел издали, но отчетливо понимал, что вернуться туда не готов. Стоило ли к чему-то готовиться? Цепляться? В чем-то наивно, что возвращение окажется сладким. Что изменится?.. Он и сам не заметил, как что-то осторожно ткнулось в теплый бок. Гук перевел взгляд и увидел знакомую макушку.
— Тэхен?..
Парень молча поднял голову на него, в стекляшках глазниц промелькнул отблеск фонаря с улицы. Ким подтянул ноги под себя и поднялся на четвереньки, нависая сверху. И только теперь в голове у Чонгука кольнуло: «Все это время парень под боком был не сном?»
Гук был уверен, что сейчас он находился в полном сознании, но то, что происходило — никак не получалось осознать целиком. Теплый и
одновременно холодный красноволосый парень заглядывал ему прямо в душу. Затаив дыхание, Чон только наблюдал, как медленно приближались его мягкие губы, чувствовал, как тяжко становилось в районе груди от веса чужого тела, и следил за подрагивающими ресницами, непривычно порхавшими в живом выражении.
Это второй поцелуй. Но только сейчас Гук действительно почувствовал каково это — ощущать прикосновение губ Тэ к своим.
— Ты не умеешь целоваться, — догадался Чон, стоило Тэхену чуть отодвинуться. Ким отвел взгляд в сторону, и если бы он мог покраснеть, то так бы и сделал. Из уст вырвался нервный смешок, ведь все, что Ким делал прежде — лишь накрывал губы Чонгука своими. Неумело и неловко, но, тем не менее, напористо, будто слепой котенок, тычущийся мокрым носом.
— Ты мне нравишься, — пустое и невыраженное, не подкрепленное никак внешне: безэмоциональные глаза, расслабленный прямой рот и брови — ничего. Это выводило и совершенно не вязалось с тем, что он делал. «Дефектный недочеловек!»
— Забавно. Как-то я не вижу, чтобы действительно нравился тебе, — рука стискивала щеки одним движением, сдавливая со всей силы. Даже так его лицо — маска. Ударь он его сейчас — изменилось бы хоть что-то?
Гук замахнулся, но кулак повис в воздухе в нескольких сантиметрах. «Ты превращаешься в своего брата, Чон Чонгук», — болью в висках.
Он отпустил Тэхена. Он отпустил и больше не чувствовал по ночам тепла у себя под боком: ни во снах, ни наяву. Только взгляд, одинаково безразличный и холодный. Только сон, когда Кима нет дома, а по ночам — то, что еще можно делать, пока не вернулся Намджун.
У Тэхена бледная кожа. И Гуку сложно отвести взгляд. Он снова ловит себя на том, что слишком много внимания уделяет этому бездушному созданию. Чон уже заметил, что у него и Джина слишком большая разница в поведении. Свежесобранный «человек» уже ничем не уступал среднестатистическому из плоти и крови, тогда как в Тэ с первого взгляда читается искусственность.
— Снова на него смотришь? — Чонгук вздрагивает, когда у уха раздается уже приевшийся голос с нотками механики — Джун все еще в процессе выравнивания данного упущения.
— Не понимаю, о чем ты, — опустить взгляд так просто, но не спрятать смущение от того, что его поймали с поличным.
— Что ты испытываешь, когда смотришь на него? — не унимается Джин. Ким Сокджин, потому что Намджун уже зарегистрировал его на своё имя и быстро пробил всю документацию. Чон про себя усмехается с того, как быстро и просто разрастается семья Ким, отнюдь не самым естественным образом.
— Не спрашивай меня, — закипая, бросает мальчишка, когда «розовый» не умолкает. Детский интерес выглядит нелепо и слишком навязчиво, раздражает. За спиной хлопает дверь, и Гук понимает, что всё, ушел. — Вот возьму и раскручу тебя, если будешь мешать, — в руках тихо скрипит подкручиваемая рука: приходится помогать со сборкой новой модели. И Чонгук рассуждает между делом о том, насколько гуманно делать машины с себеподобной внешностью. Сам с собой, что не сложно.
Джун уехал на какую-то научную конференцию и все равно подкинул работы. Будто бы Гуку не хочется отдохнуть в его отсутствие. В голове простреливает одна забавная мысль.
— Джин. А ты не хочешь мне немного помочь? — и парень совсем по-детски кивает, протягивая руки к тому, что «младший» дает. А Гук еще раз усмехается про себя от того, как забавно выглядит это со стороны. Джун наверняка и сам думал о подобном и, видимо, ему не пришлось по душе: машина, дарящая жизнь другой машине. Ни одного завода и автоматизированной мастерской.
Увлеченный новым делом Джин, кажется, забывает и о самом присутствии Гука. Парень приподнимается со своего места, довольный быстро учащемуся механизму, который не успел сесть, а уже делает все, как
будто сто лет только так и работал, перед этим лишь немного понаблюдав за человеком. Пугает ли это — Чон старается не углубляться. Он подхватывает свою одежду и выходит из здания прочь.
На покатых льдом улицах ни одного знакомого лица, и ему одиноко представлять, что любой из идущих ему навстречу может быть отнюдь не «живым», а может и вовсе — никто. Гук прислоняется к стене грязной подворотни и достает из слишком легкой для данной погоды куртки — сигареты, которые он когда-то стащил у Юнги. Дым торопливо вздымается в воздух, и Чонгук быстро втягивает носом, стараясь напомнить себе родной запах. Но смешно, что горелый табак и бумага с морозцем, щиплющим нос, ничуть не отдают домом и ворчливым старшим. В горелом не чувствуется легкого намека на смешанный с одеколоном брата запах, после их приветственных объятий. Гук закрывает глаза и прикладывается губами к фильтру, чтобы прочувствовать легкими горечь и душевную пустоту. Есть люди, вещи и места, к которым нельзя вернуться. Потому что сильнее — то, что внутри каждого из нас, и то, что мы обещаем себе. Можно открыть дверь, но нельзя сделать этого, не насилуя себя самого.
Чонгук поднимает глаза вверх, чтобы взглянуть на серое небо, заключенное в узкую линию между обшарпанных стен. И ему на нос падает быстро тающая снежинка. Он мог бы долго представлять то, чего никогда не будет, и тонуть в своей собственной депрессии.
— Совсем не дело, — цепкие пальцы извлекают из рук сигарету и откидывают в сторону, а губы Чонгука накрывает нечто совершенно иное: холодные и бледные губы Тэ.
Гук вздрагивает, когда ледяная рука пробирается под свитер, и уже не понимает: хочет он отодвинуть или прижать к себе. Но, словно обухом по голове, совершенно статичный взгляд из-под полуопущенных ресниц.
Чон хотел бы немого упрека в глазах напротив, но «стеклянная» поверхность даже не отбрасывает бликов, и старая фарфоровая кукла, оставшаяся на чердаке от детства матери, всплывшая сейчас в голове, казалась намного живей. Но Гук знает, что очень давно чувствовал неподдельный интерес, который нельзя так внезапно удовлетворить. Он ударяет кулаком в кирпичную кладку и утирает рукавом губы, ступая прочь. Два карих глаза все еще смотрят в спину, это точно.
***
Тэхен слишком тихо заходит домой, и даже слишком внимательный к любым изменениям в крошечном «мире» Джин не сразу замечает его. Чонгук продолжает делать то, на чем остановился ранее. У него нет слов для Тэ.
***
Посреди ночи Чонгук просыпается от слишком непривычной тяжести на груди. Зрение медленно фокусируется, чтобы привыкнуть к охватившей пространство мгле. На мгновение кажется, что все это и дальше лишь сон, но Чонгук никогда не понимал боли щипков. Он вздрагивает, когда тело на нем начинает медленно шевелиться и вращать темно-алой, в ночном свете, головой. Гук проводит пальцами по растрепанным прядям и думает, что потертый старый матрас на полу — не лучшее место для того, чтобы спать вдвоем.
Лицо Тэхена во сне ничуть не лучше, чем в остальное время, но что-то спокойное есть в странном теплом дыхании на груди. Это смешно, но Чон переворачивается на бок и обхватывает его двумя руками, покрепче притягивая к себе. А на утро уже не может понять, что именно произошло.
— Тебе не бывает одиноко? — Гук шкурит не первую по счету деталь и уже наловчился отрывать от рук взор.
— О чем ты?
— Жить в этом месте. Одному, среди этой кучи металлолома. И даже с ним, — более тихо шепчет Чон, бросая быстрый взгляд в сторону Тэ.
— Не бывает, — твердый голос расходится с тем, как любовно оглаживает светловолосый уже приевшееся лицо своего творения. Ещё совсем ничего — и неорганическое сердце забьется, срывая с губ первый «вздох». Слишком возвышенно рассуждать, нужен ли воздух создаваемым кривыми руками Джуна «машинам». Он уже подумывает о том, чтобы оставить этот образец себе. Излишне желанны черты собственного творения. Ким пытается представить, какой голос подошел бы этим манящим губам, и настраивает получше аппаратуру к последним действиям.
Гуку в какой-то мере глубоко в душе понятна эта «отеческая» любовь. Он осторожно оглаживает, слишком похожую на настоящую, кожу на руках и ногах, стирая лишние пятна, попавшие на тело во время работы. Нежно, будто ребенка, приподнимает и опускает конечности, и чувствует гордость за то, что не кто иной, как он, лично дал этому чаду имя. Пусть и недолго напрягаясь. Возраст для таких тел отсчитывают с нуля, но, если бы он был живым человеком, Гук сказал бы, что Джин старше, как бы это не звучало смешно.
На секунду Чону начинает казаться, что на него направлен чей-то взгляд, но, обернувшись, он никого не замечает. Джун смеется на это его телодвижение, а потом внезапно охает, наконец запуская искусственное сердце.
— У него карие глаза, — склоняется к распахнувшему веки Чонгук. — Почему ты сделал ему карие? В заказе же были указаны голубые.
— Плевал я на заказ. Хочу оставить его себе. А им сделаю другого, более милого.
Чону кажется, что выражение лица блондина особо печально под взором «стеклянных» глаз. Его рука осторожно поглаживает щеку очнувшегося, но не пробудившегося до конца творения. Ожившие губы судорожно хлопают, словно у рыбы на суше, и Джун понимает, что еще не всё.
— Подожди, подожди чуть-чуть, — успокаивает Ким, словно тот может понять его. — Сейчас я всё сделаю. Вот, — замыкает он последний контакт. — Попробуй, — Джун смягчает губы в улыбке.
Чонгук дергается от первого слова, сорвавшегося с неуверенных губ:
— Спа… спаси… бо?.. — сердце упало. Он оглядывается на положившего ему на плечо руку. Тэхен молча стоит и безжизненно смотрит на подобного ему же «человека». Только Намджун ничего не замечает и уже, с видом заботливой мамаши, носится кругами, проверяя все показатели и реакции тела.
— Они покупают подобных кукол для секса. Тебе не смешно? — раздраженно бросает Чонгук, выходя из комнаты, следующему за ним по пятам Тэ. — И этот парень сделан по схожему принципу, — его едкий смешок сталкивается с невозмутимым молчанием и сходит на нет, непонятый собеседником. Собеседником ли?.. Тэхен никогда не был словоохотлив. Одно-два в день и то уже много.
Тэхен часто приходил в угол, где устраивался спать Гук. Он молча сидел и смотрел, как дрожат ресницы шатена во сне. И один чёрт знал, хотелось ли ему в этот миг дотронуться до них, потому что Чонгук этого уж точно не знал. Иногда ему доводилось ловить Тэ с поличным, но и тогда тот делал вид, что является не более, чем «стеной», не давая никаких ответов на вопросы о том, зачем, собственно говоря, это делает. Чон молча перекипал, но старался не обращать внимания, вновь засыпая в полубреду под тяжелым изучающим взглядом. Было невыносимо терпеть этот немой интерес. Но внутри творилось не меньше. И он изо дня в день сам также сверлил чужую спину тайком.
«Вот железка», — сокрушается Гук, распинывая мусор, когда Тэхен собрался в школу и ушел. Было что-то невероятно раздражающее в этом «агрегате». Чон все еще с некой ностальгией провожал его спину и думал о том, что могло бы сейчас быть. Реально ли, чтобы они вместе ходили в школу? Чтобы Гук вернулся в свой дом, а его брат взял себя в руки?
Намджун подзывает младшего к себе и просит наконец найти одежду для полностью отлаженного Джина. Видеть движущуюся «плоть», что еще не столько давно лежала подобно какой-то вещи на ремонтном столе — жутко. Подрумяненное лицо неестественно скучное и скупое на эмоции. Головешка
с розовыми волосами лишь излишне активно вертится из стороны в сторону. Гук в задумчивости продолжает изучать новый «живой» объект.
— «Это» не нужно покормить? — уточняет он, вспоминая о мастерски подделанном под человеческий желудке, который, казалось, был подобному существу ни к чему.
— О, хорошо, что напомнил, — расцветает Намджун, отрываясь от записей в журналах экспериментов. — Что-то из списка, чтоб не слишком стрессово так сразу, — протягивает он полностью исписанный черной ручкой листок. Бумага казалась чем-то изжившим себя, но Киму нравилось, как она пахнет, как ощущается в руках еще шероховатая поверхность. Он же, впрочем, от нее и страдал, не так и редко получая порезы.
— Эм, Джун…
— Да? — в очередной раз отвлекается тот от бумаг и приподнимает очки для письма.
— Кажется, ты что-то недорассчитал. Это «создание» так увлеклось, что сейчас съест пол холодильника, — Чонгук указывает в направлении неконтролируемого механизма.
Джун ойкает и подрывается со своего места, но Гук лишь приподнимает бровь. Оставленный не у дел, он берет красный маркер и в календаре, над рабочим столом Намджуна, выделяет нужную дату: «День рождения Джина».
Гук сидит в подворотне, и все его тело ломит от боли. Он проводит тыльной стороной ладони по щеке, чтобы стереть кровь.
— Что ты в очередной раз выкинул? — спрашивает Юнги, видя разбитые костяшки вернувшегося домой Хоби.
— Ничего! Ничего…
Чонгук поднимается на ноги, ища в стене за спиной поддержки. Из глаз больше не льются слезы. Под левым медленно затягивается тонкий шрам.
Тэхен не умеет чувствовать, его пустой взгляд режет без ножа. И Чон перед ним безоружен.
«И с каких это пор ты шатаешься по подворотням с такими отбросами?» — до сих пор эхом в голове. Полный ярости взгляд старшего подобен ведру холодной воды и, кажется, что по-прежнему устремлен на него. Хосок уже скрылся из виду. «Просто не возвращайся», — запах алкоголя отвратительно резок, ещё чувствуется в воздухе.
Тэ изучает парня перед собой без интереса:
— Иди за мной.
Гук не оборачивается. Ничего не спрашивает. Его разорванная куртка пропускает к телу кусачий холод. Ниже нуля. Ким по-прежнему в школьной форме. Ему безразлично, идет ли Чон следом.
В темный переулок падает желтый свет, стоит двери открыться. Их встречает высокий блондин. Он треплет красные волосы Тэхена и целует его в макушку, приобнимая.
— Может ты хочешь отдать мне своё сердце? — он, усмехаясь, переводит взгляд на пришедшего. — Я бы купил, правда, недорого. Настоящая плоть нынче теряет цену.
— Может, и купишь, если я вдруг захочу умереть. Потому что это, — он кивает в сторону Тэ, — не жизнь.
— Заходи, — смеется Намджун. Его лицо известно любому, кто хоть раз проходил по центральным улицам. И он живет — здесь? Гук обводит растерянным взглядом подворотню, ища подвох, ступает внутрь, но и там
помещение больше похоже на заброшенный склад, нежели на серьезную лабораторию богатого изобретателя и ученого — молодого и гадко успешного Ким Намджуна. — Тут скромно, — кидает тот через спину, правильно понимая вращения головой мелкого.
Чон смотрит насупленным волчонком, стараясь не навернуться, зацепившись за разбросанные повсюду детали. Свет от старой, покачивающейся на сквозняке лампочки, пополам смешивается с отбрасываемыми от завалов у стен тенями, давая унылый оттенок. Слишком чудно видеть подобный бардак и полусгнивший металл. «И это то, где рождается „чудо“, которым восхищаются тысячи, если не миллионы?» — отпинывает Гук подвернувшийся под ногу ржавый винт.
В помещениях одинаково тесно, совершенно не похоже на то, чтобы тут мог кто-нибудь жить. Намджун ничего больше не говорит в адрес гостя, присаживается в кресло у — судя по виду — рабочего стола и начинает осматривать Тэхена.
— Кажется, терморегулировка полетела, — вздыхает он, ощупывая щеки и шею. Тэ молча снимает рубашку, оголяя машинный, с детальными, хоть и почти незаметными, стыками торс. Гук выпячивает глаза. Слишком непривычно видеть подобное не на книжных исторических разворотах о — как Чону привычно выражаться — «недолюдях», а вживую. Это выражение на лице выбивает улыбку у Джуна.
Тэ прикрывает глаза, и Гуку кажется, что на мгновение он оживает, ластясь о все еще находящуюся у него на щеке руку.
— Ты умеешь что-нибудь делать?
— Я… — Чонгук не знает, что ответить. Карие глаза без отблеска пристально смотрят на него, а старший ждет ответа.
— Научишься. Можешь спать хоть где, если расчистишь себе место.
Чон в замешательстве еще раз смотрит по сторонам, осознавая масштабы бедствия. Он и не говорил, что ему нужен ночлег. Джун и не спрашивал. Тэхен просто взял его к себе, словно оставленное на улице животное. Видимо, где-то там, в глубине человекоподобного панциря проскользнула искра немашинного разума. Ким многих сделал по «образу и подобию», но пока что не научился воспроизводить главное — душу. Однако, может она со временем найдет путь в свежую оболочку сама?
***
— Помоги мне обозначить новый заказ, — кидает Ким из-за спины, подавая юному помощнику штамповый аппарат, собранный умником собственноручно. — Придумать бы ему имя… — протягивает он, намекая, и Чон предлагает первое, что приходит на ум, косясь в сторону горячительного на столе старшего.
— Jin, — произносит он, начиная подкручивать нужные символы, чтобы выбить на корпус.
— Джин? — удивляется Джун и катает «название» на языке. — Не так уж и плохо. Простенько, не вычурно. Пойдет, бей.
Гук и так собирался. Уже изучил манеру Кима соглашаться, если дело плевое. И на последнем «бей», он уже слышит щелчок аппарата и, отводя руку, видит своё деяние: штамп с именем новенького и фирменным «g|o|d» Намджуна, заключенный в прямоугольник под ним.
Тэхен никогда не присоединяется к их работе. В отличии от Чона, он учится, усердно (ли), изображая человеческую нормальность.
«Кукла», доверенная рукам Чонгука, будто отлита по самому ходовому шаблону. Мягкие губы, ровный овал лица и аккуратный нос. Но Гука тошнит от подобной «сладости». В его жизни и так появилось нечто излишне приторное. Он переводит взгляд в сторону прошмыгнувшего по коридору Тэ и еще какое-то время смотрит, ждет, что парень мелькнет снова. Но, разочарованно выдохнув, возвращается к своей нехитрой работе. В основном он лишь выполняет мелкие поручения Кима и делает то, в чем точно никак не косякнет.
У Джуна, несмотря на все его научные степени, руки, на удивление, все же кривые. Он умудряется на любом месте запнуться и сломать палец, ковыряясь в носу. Гук вздыхает, обрабатывая новый ожог от чайника на его запястье. «Как?» — бесконечный вопрос дня. Тэхен следит за его движениями немигающим взглядом, и Чон надеется, что он что-нибудь скажет, как-нибудь откомментирует неуклюжесть старшего. Но парень молчит.
Чонгук уже не первый раз задумывается, почему красноволосый до сих пор при Намджуне. Один из первых экспериментов. Не дурен. Можно
сказать — продаваемый товар, на который быстро найдется спрос. Только, поймав очередной нежный взгляд блондина, становится тошно.
***
Джуну нравится работать по ночам, при желточной лампочке и звездами под потолком через узкую фрамугу. Тихо и беспечно, без дневных шумов с улицы. Он говорит, что и атмосфера другая в такое время — «творческая». Но Гук зевает, мысленно отмахиваясь от очередной воодушевленной речи, и думает к чему прислониться, чтобы не уснуть после дневного «проветривания».
Близится сочельник. И чувствуется, что это будет еще один безрадостный день. Под окнами родного дома зябко. Гук смотрит в горящие теплым светом окна и представляет, что было бы, сиди он сейчас вместе с Юнги и Хосоком за одним столом. Сердце покалывает, когда зимний ветер с особым напором пытается сдуть парня прочь. Вчера опять выпало много снега. Слишком, чтобы спокойно переступить порог.
— Это Ким Тэхен?..
— Да.
— Странный…
Люди шепчутся за его спиной и совершенно непонятно, что с ним не так. Чонгук отводит взгляд в сторону и окидывает им всё помещение класса. Парни перешептываются не только за его спиной, но и, шибко не скрывая, громко обсуждают того парня. Чон нервно проводит рукой по щеке, пытаясь понять, прошел ли отек. Вчера ему неплохо досталось.
Гуку все равно. Даже когда кто-то из особых весельчаков подходит к нему, чтобы съязвить по поводу «украшения» на лице. Он лишь резко опрокидывает на него парту и ловит момент, чтобы зарядить кулаком в зарвавшийся фейс. Берет свои вещи и, не сказав ни слова, выходит. Учитель непонимающе разминается с ним в дверях и еще какое-то время кричит вслед: «Маленький негодник, куда ты пошел? А ну вернись! Иди сюда или можешь вообще вылететь!», — но пустые обещания день ото дня не подкрепляются ничем. Гук заворачивает за угол и выруливает из школьного коридора. Лестничный пролет, школьный забор, и он снаружи.
Чон спиной чувствует пристальный взгляд и поворачивается, чтобы увидеть в одном из окон безразличное ко всему лицо и пару темных сверлящих глаз. Ему хочется крикнуть: «Чего так пялишься?», — но запоздало доходит, что внешность смотрящего слишком знакома. Ким Тэ. Тот самый бездушный недочеловек, которому настолько поровну на все происходящее, что он даже возражать никому не пробует. Гука тошнит от одного его вида. Хмыкнув, он поднимает кинутую на землю сумку в попытке перелезть через ограждение и топает прочь. Сегодня брат снова устроит ему головомойку, но Чонгук не умеет иначе.
Их с Хосоком родители умерли в результате несчастного случая пару лет назад. Гук плохо помнит отца — тот вечно пропадал на работе и мало внимания уделял сыновьям. В целом — остались только не самые приятные воспоминания. Мать же — более домашняя — до сих пор снится ему временами. Она осуждающе качает головой и грустно смотрит на старшего: родители всегда были против того, чтобы он встречался с другим парнем. Но их нет, теперь Чону-старшему некому возразить.
— Почему ты так рано вернулся? — выглядывает с кухни Юнги, вытирая руки о полотенце. Готовил обед. Брата еще нет дома, но и он скоро заявится.
Чонгуку стоило бы погулять еще часок-другой, но сегодня все слишком достало, и он просто идет наверх. В свою комнату.
Он падает на кровать, и в такое время пустой потолок кажется невероятно расслабляющим. Гук сам не понимает, о чем думает, мысли хаотичным потоком проносятся в голове, не задерживаясь ни на секунду. В этом не так много смысла. Минутная стрелка как раз отсчитывает последние до шести мгновения, когда где-то внизу раздается хлопок входной двери. Он здесь.
Чон подскакивает на своей кровати, чтобы спуститься вниз и поесть с остальными. Неуютно и, как обычно, в тишине, слушая жалобные бряки посуды и перезвон ложек. Хосок сегодня необычайно ненавистно смотрит, буквально прожигая младшего взглядом. Ему и так тяжело справляться с ежедневными хлопотами самостоятельно. Теперь в глазах Чонгука брат ничуть не отличается от отца. Так же постоянно пропадает днями на работе и выпивает по вечерам.
— Мне сегодня сообщили из школы, что еще одно замечание и тебя исключат, — начинает он, стоит Юнги убрать последнюю посуду со стола. — Разве ты не можешь понять, как мне сейчас тяжело? — его глаза злые, это чужие глаза. Он отвешивает младшему пощечину и нависает над ним, собираясь еще что-то сказать, а возможно и даже ударить.
Юнги уже надоело ежедневно слушать их споры, в аптечке почти не осталось пластыря и бинтов. Гук в очередной раз разбивает костяшки о стену в попытке выпустить злость. Мин хочет обработать ушибы, но мелкий отдергивает руки и бросает самые горькие для Хосока слова:
— Я тебя ненавижу, ты ничуть не лучше отца!
Гук вываливается из дома, надевая куртку на ходу, а Юнги — парень брата — выбегает за ним следом и видит, как подросток исчезает из поля видимости, с первым снегом.
— Чонгук…
Мин заходит в дом, чтобы, в обычной для таких дней манере, высказать все другому брату. Хосок перекладывает стопки бумаг и почти не смотрит в его сторону.
— Оставь это, не впервой, — на лице Чона давно уже не было улыбки, лишь сдвинутые в усталом сосредоточении брови с пролегающей по лбу тонкой складкой, кажется, скоро прочно впишущейся в его новый образ.
«Вернется» — подумал он, «вляпается» — понял Юнги.
Обычно Чонгука хватает на день. Полдня. Ночь, если найдет, где переночевать. И Юнги совсем не помнит, чтобы у того был хоть один-единственный друг. У мальчишки слишком испортился характер в последний год, и Хоби, как никто другой, этому поспособствовал.
Мин ставит ужин. По-своему обыкновению раскладывает приборы на троих, когда один из ножей выскальзывает и втыкается в пол в нескольких сантиметрах от пальцев ноги. Он хватается за рукоять от хорошо наточенного лезвия и пытается вытянуть одной рукой. Не поддаваясь сперва, нож резко выходит из деревянной поверхности. От неожиданности подобного движения Юнги случайно оцарапывает все еще стоящую рядом ступню. Кровь крохотной каплей лениво скатывается на пол и растекается между сдвигами половиц красным швом, на который парень еще какое-то время рассеянно смотрит. Гук не возвращается. Ни сегодня, ни завтра, не вернется и через неделю — можно не гадать. Хосок делает вид, что его это совершенно не волнует, но по сдвинутым бровям можно понять, что он напряжен. Дорогу к дому медленно заметает непрекращающаяся метель.
Друг — это тот, кто все про тебя знает
и все равно любит.
Народная мудрость.
…Перепутав однажды дверь и окно,
Он шагнет с подоконника, крылья раскинув…
За двадцать один год она привыкла, что стихи приходят внезапно. Мысль, словно сама по себе, без каких-либо усилий с ее стороны, цепляется за случайно услышанное слово, звук, цвет, взгляд, за все, что угодно, и как по-писанному раскручивается в строчку. За ней сама по себе приходит другая, третья… Стихи получаются очень легко, точно кто-то ей их диктует, и если не успеешь вовремя записать, то они так же легко и забываются, безвозвратно уходят. Конечно, она может сочинять-рифмовать и по заказу, и даже на спор — по заданным словам и в минимальное время. Стих получается гладкий, но в нем все равно чего-то не хватает. Души, что ли?
Перевернулась на другой бок, подпихнув плечом подушку. Мысленно повторила сложившиеся в голове слова. Нет, утром точно не вспомнит. Жалко будет. Вроде стих интересный и, главное, не совсем понятный. Хотя это же только начало. Значит так, на раз — ногами сбросить в сторону одеяло, на два — вскочить. А вставать-то как не хочется, пригрелась на диванчике.
…И ветер осенний его подтолкнет
В дождями до крови избитую спину…
Первое четверостишие готово — подъем. Соскочила с дивана и прямо так, босиком, тапочки-то пока отыщешь в потемках, подбежала к письменному столу, нашарила выключатель. Схватила лист бумаги — сценарий какой-то, похоже, старый, ладно, уточнять все равно некогда. А пусть и новый — для монтажа можно будет заново распечатать на работе. Торопливо зашуровала ручкой.
…И будет он падать под крик воронья
Мучительно долго, сбивая дыханье,
И в тучах закружит, и будет пора
То ли избавленья, а то ль наказанья…
И слезы смешаются с горьким дождем,
Во рту будет вкус металлической крови.
Ты первым лети, мы пока подождем —
Посмотрим, напьется твоею кто болью…
Пока все, в голову больше ничего не приходит. Все так все. Может, потом еще что-нибудь придумается. Хотя концовка есть. Внимательно перечитала неровные строчки. Править ничего не надо. Впрочем, она всегда стихи писала сразу, без черновиков. И совершенно искренне не понимала своих коллег, которым приходилось буквально выжимать, выдавливать из себя словесное творчество капля за каплей.
Без разницы стихи или проза — если не пишется, то и незачем сидеть перед клавиатурой или блокнотом, выдумывать всякие профессиональные недуги, типа «комплекс белого листа». Стоит все отложить и заняться другими делами, а потом, когда придет мысль, быстро записать. Правда, часто нужные идеи приходили в самые критические сроки, минут за двадцать до монтажа. А до этого на сценарий рабочим расписанием был отведен практически целый день, который она потратила на… ну, сходила в теннис настольный поиграла, или сманила подругу верхом покататься, благо погодка солнечная. Удовольствие неописуемое. А сценарий и за двадцать минут можно написать. К тому же чем бы ни занималась, мысленно все равно прокручиваешь, как лучше преподнести, на что акцент сделать, изюминки придумываешь, ход режиссерский ищешь. Так для этого вовсе не обязательно сидеть, подперев щеку рукой, и изображать усиленный мыслительный процесс. Да и тексты у нее гораздо легче и интереснее получаются, чем, скажем у той же Верки или Оли, которые постоянно чего-то строчат и переписывают по десять раз с кислой, вечно недовольной миной. Веселее жить надо, разнообразнее. Тогда и творчество эмоциональным будет, искренним, а не как выжатый лимон с неестественно большим куском сахара.
Кстати, о работе… Время-то полчетвертого! Ничего удивительного, до часу ночи запоем читала похождения бравого парня по перипетиям средневекового фэнтези. Потом еще часик ворочалась с боку на бок, пересчитывая слоников и перебирая события теперь уже вчерашнего дня. Съемка быстро прошла, и материал отсмотреть успела — удачные планы Ромка снял, старался, кругов десять, наверное, по залу нарезал, и по парку походил, не поленился, природы минут на двадцать набомбил. Надо с утра в свой архив перегнать, красивые очень планы, можнобудет долго использовать. Было же еще что-то приятное? Ага, персональная фотосессия — Ирина, давняя подружка, между прочим, классный фотограф, в гости забежала, чаю попили с шоколадкой, и она предложила по парку прогуляться, пофоткаться. Осень золотая, красота.
Прогуляться согласилась охотно, а вот насчет второй части предложения — ну не готова она в кадре работать: старые джинсы, кроссовки потрепанные, свитерок простенький, да и без макияжа. Однако подружка не слушала никаких возражений, чуть ли не силой возле рябины поставила, заставила улыбнуться. А дальше пошло-поехало, увлеклась, и позы как заправская модель принимала, и дурачиться стала, даже на дерево полезла — Ирка, азартно пощелкав фотиком, принялась ахать, как она слезать будет. Ничего, спустилась, вернее, сползла. Зато весело. Не удержалась, комп включила, еще разик посмотреть. Замечательные фотки получились, великолепные, особенно вот эта вот — стоит на коленях посреди золотистой листвы, в талии перегнувшись, и вот эта — в пол-оборота, и глаза просто сверкают, на губах загадочная полуулыбка. Суперские фотки! А там и стих пришел в голову. Стих…
Перечитала вслух. Неясно только, кто ОН? Герой романа?! Высокий, плечистый, глаза, как вода озерная, синие, как омут глубокие, волосы русые. Точь-в-точь Сашин портрет, правда, с небольшими корректировками — шевелюра у него темная, глаза серо-зеленые. А в остальном — идеальный романтический образ: острый меч, прочная кольчуга собственноручного плетения, да и дерется он ловко. Так у нее не скоро получится, хотя и ходит к нему в рыцарский клуб три раза в неделю… В стихах, и вообще, и в частности, много разного непонятного, и почему рифмы так подбирались, и почему именно эти слова в голову приходили, а не какие-либо другие — она не знала. Получалось и все.
Упс, почти четыре. Уже и выспаться как следует не выходит, хотя бы просто чуток вздремнуть. Перечитала стих: когда только записывала и он звучал в голове, оживал образами, то казался интересным и замечательным. А сейчас слова и слоги разбегались и выгляди криво, коряво и неестественно. Лист с записанными строчками скомкался в руке, бумага не хотела рваться, но уступила сердитым усилиям. Вот теперь можно погасить свет, лечь, свернуться калачиком. За окном проехала машина, свет фар скользнул по потолку, за стеной яростно и неразборчиво заговорили, заспорили соседи. Ночью почему-то все звуки становятся очень громкими, специально, что ли?
…Ночь взорвалась протяжным криком
Славен…
Под новый стих она незаметно заснула. Странный сон, невнятный, пугающий. Дорога, ровная, прямая, как стрела. По обе стороны деревья высокие. А какие, и не разобрать — очень уж быстро мимо проносятся, мелькают за окнами автомобиля. Машина? Тогда понятно, откуда скорость такая бешеная. Кто водитель — неизвестно, но педаль газа явно в пол вдавлена. Вперед, стремительно, еще быстрее. За окошком уже и не лес даже, а сплошная зелено-золотисто-алая стена. А на острие дороги зависло солнце. Красное, закатное, невероятно огромное, огненное. Оно приближалось с немыслимой скоростью и вдруг в какой-то момент застыло прямо над головой… Над головой?! Такого не может быть!..
***
Самый простой способ возненавидеть любимый мотивчик — сделать его звонком будильника. «Последняя осень»… Да, осень, но, увы, не последняя. С каким наслаждением Роман прихлопнул бы этот ненавистный предметец с оглушительным музыкальным сопровождением, сбросил с отвесной скалы, утопил в океанической впадине или просто-напросто выкинул в форточку. С детства не любил рано вставать. На будильник, в третий раз запевший о том, как уходят в последнюю осень поэты, Чудаков посмотрел как на кровного врага. Ничуть не смутившись, тот продолжил свою партию, поведал «о закрытых ставнях», Роман сердито нашаривал тапки. При упоминании «о замерзшем лете» Чудакову стало совсем тоскливо, два быстрых шага по комнате, решительный взмах рукой — и мелодия замолкла на словах «Осталась любовь».
Любовь в его жизни тоже была. Уже не первая, неразделенная, и не взаимная. Честно говоря, он сам не мог разобраться, то ли любит, то ли нет. Скорееуж пародия на служебный роман. Вместо посещения дорого ресторана — перекус в перерыве, на скорую руку, в кафешке. Разнообразная культурная жизнь — совместные визиты в театр на премьеру, на концерт популярной группы — заменялась тремя плановыми часами съемки. Ленок суетится с микрофоном, заводит новые знакомства, а он, как идиот, с тяжелой камерой и громоздким штативом шкандыбает следом. Попробовал как-то пригласить в кино, а она в ответ вытащила свой объемный ежедневник, быстренько пролистала его и сказала, что вечером у них съемки нет. А в кино они идут в следующую среду на юбилей какого-то там супер-пупер режиссера. Романтика, блин горелый.
Роман поплелся на кухню, лениво включил электрочайник. Тот обиженно зашипел — воды на донышке меньше чайной ложки. Налил фильтрованную апатичную жидкость, поставил на подставку, кое-как ополоснул чашку, прочая посуда покорно дожидалась своей очереди, едва умещаясь в раковине. Щедро насыпал кофе, гадость растворимая. Хотя и хотелось побаловать себя, любимого, настоящим, крепко заваренным кофейком, но времени — а пуще того, желания, — возиться не было. Чайник пикнул, Роман, не вставая со стула, потянулся, подхватил за ручку, плеснул кипятка, размешал. Хорошо так посидеть за чашечкой коричневатой жидкости, пофилософствовать. Только вот плохо, что минут через двадцать надо стоять как штык на остановке, в конце очереди на маршрутку либо втискиваться в переполненный автобус, где каждый считает свои долгом пихнуть в бок или наступить на ногу, а то и окатить плотной волной вчерашнего перегара или пота. Потом целый день таскаться с камерой, выслушивая назойливые команды от корреспондентов, ладно еще по делу, а чаще так, чисто для вида, чтобы показать, кто в группе главный. Летишь куда пошлют, язык на плечо заложивши, промокший, замерзший, голодный, уставший, замученный. Неудивительно, что мужики после трудового дня по очереди в магазин бегают. Посидеть, выпить, обсудить все сплетни, хуже баб языками треплют, — тоска зеленая.
Взятый за основу принцип «От жизни надо брать все!» срабатывал не всегда, не везде и не со всеми. Почти пять лет назад, когда дружок на телек устроил, думал — все, наконец-то в жизни повезло, нашел дело по душе, где можно раскрыться творчески и всесторонне, получая за это неплохие деньги. Мечты наивные развеялись очень быстро. И полгода не прошло, а Роман уже на собственной шкуре познал все прелести телеоператорского искусства. Начальство занимается самодурством, журналистки сплошь «звезды» крайней степени стервозности, коллеги сплетничают почем зря. К тому же, как ни работай, а всегда найдется козел, который трудится гораздо меньше, а получает на порядок больше.
Единственный светлый момент в трудовых буднях, кроме дней зарплаты и аванса, это Аленка. Веселая, улыбчивая, такой светлый человечек на солнечных батарейках с неисчерпаемым зарядом энергии. Никогда не командует, только просит вежливо, если чего-то не выходит, мордашка сразу такой грустной становится и ямочки на щечках пропадают. Все операторы не любят молодых, неопытных и горящих пламенным энтузиазмом журналистов, он не исключение. Но с Аленкой получилось иначе. Роман сам стал стараться получше снять, выискивал поярче ракурсы, работал тщательнее со светом, проверял как пишется звук синхрона, старательно выстраивал кадр, внимательно выслушивал все ее указания. Может, действительно любовь. Правда, Ленок этого или не замечает, или не хочет замечать. Нет, скорее, не замечает, все ж таки ей двадцать один год, да и в голове сплошное творчество. И еще литература, о которой они как-то и беседовали больше сорока минут, зимой, пока ожидали машину после вечерней съемки. Аленка оказалась весьма эрудированной, и Роман, чтобы не уронить себя в ее глазах, перешел на стишата собственного сочинения. Было дело, пописывал по молодости лет, и до сих пор бережно хранил записи где-то в закромах письменного стола. Ленок внимательно слушала, Роман уже приободрился. Однако продолжения история пока не имела, и сближения душ не произошло.
Чашка совсем остыла. Оставшиеся до выхода минуты стремительно заканчивались. Чертыхнувшись,Роман в два глотка допил кофе, подавился и, откашливаясь на ходу, рванул в прихожую, сунул ноги в ботинки, цапнул болтавшуюся на зеркале куртку, захлопнул дверь. К остановке пришлось бежать наперегонки с автобусом. Успел, сказались давнишние абсолютно не систематические занятия спортом. Упорство и преодоление трудностей ради спортивной цели — это не по нему. Плавание, баскетбол, футбол — нигде подолгу не задерживался, не любил он ни напрягаться, ни подчиняться. Оттого и от армии откосил, и в спортзале бывал не часто, так, за компанию подкачался немного, чтобы девушкам нравиться. А Ленка не оценила. Вот и сейчас в битком набитом салоне автобуса вспоминал о ней и, наверное, страдал. Даже упивался своим страданием: ему нравилось часами копаться в себе, порой такие глубокие ямы вырывал, что самому становилось страшно. По крайней мере, он пребывал в полной уверенности, что мучается и переживает и от недопонимания в любви, и от опостылевшей работы, и оттого, что первый выезд будет с крашеной стервой, которая много о себе воображает, считается любовницей замгенерального и ни разу не подготовила сама кассеты для съемки и не выучила стендапы.
Уже не раз Чудаков собирался внести коренные изменения в свою жизнь: найти работу получше и поинтереснее, пригласить Ленку на нормальное свидание, сделать наконец-то хотя бы видимость капитального ремонта в своей однокомнатной холостяцкой, доставшейся от родителей квартире, или на крайний случай ограничиться генеральной уборкой. И все почему-то не получалось. Проще оставить все как есть: и беспорядок, и Ленку, и работу. Авось, само разрешится, образуется. За размышлениями едва не проехал нужную остановку, вовремя опомнился, стал пробиваться к дверям. Все, рабочий день начался.