Друг — это тот, кто все про тебя знает
и все равно любит.
Народная мудрость.
…Перепутав однажды дверь и окно,
Он шагнет с подоконника, крылья раскинув…
За двадцать один год она привыкла, что стихи приходят внезапно. Мысль, словно сама по себе, без каких-либо усилий с ее стороны, цепляется за случайно услышанное слово, звук, цвет, взгляд, за все, что угодно, и как по-писанному раскручивается в строчку. За ней сама по себе приходит другая, третья… Стихи получаются очень легко, точно кто-то ей их диктует, и если не успеешь вовремя записать, то они так же легко и забываются, безвозвратно уходят. Конечно, она может сочинять-рифмовать и по заказу, и даже на спор — по заданным словам и в минимальное время. Стих получается гладкий, но в нем все равно чего-то не хватает. Души, что ли?
Перевернулась на другой бок, подпихнув плечом подушку. Мысленно повторила сложившиеся в голове слова. Нет, утром точно не вспомнит. Жалко будет. Вроде стих интересный и, главное, не совсем понятный. Хотя это же только начало. Значит так, на раз — ногами сбросить в сторону одеяло, на два — вскочить. А вставать-то как не хочется, пригрелась на диванчике.
…И ветер осенний его подтолкнет
В дождями до крови избитую спину…
Первое четверостишие готово — подъем. Соскочила с дивана и прямо так, босиком, тапочки-то пока отыщешь в потемках, подбежала к письменному столу, нашарила выключатель. Схватила лист бумаги — сценарий какой-то, похоже, старый, ладно, уточнять все равно некогда. А пусть и новый — для монтажа можно будет заново распечатать на работе. Торопливо зашуровала ручкой.
…И будет он падать под крик воронья
Мучительно долго, сбивая дыханье,
И в тучах закружит, и будет пора
То ли избавленья, а то ль наказанья…
И слезы смешаются с горьким дождем,
Во рту будет вкус металлической крови.
Ты первым лети, мы пока подождем —
Посмотрим, напьется твоею кто болью…
Пока все, в голову больше ничего не приходит. Все так все. Может, потом еще что-нибудь придумается. Хотя концовка есть. Внимательно перечитала неровные строчки. Править ничего не надо. Впрочем, она всегда стихи писала сразу, без черновиков. И совершенно искренне не понимала своих коллег, которым приходилось буквально выжимать, выдавливать из себя словесное творчество капля за каплей.
Без разницы стихи или проза — если не пишется, то и незачем сидеть перед клавиатурой или блокнотом, выдумывать всякие профессиональные недуги, типа «комплекс белого листа». Стоит все отложить и заняться другими делами, а потом, когда придет мысль, быстро записать. Правда, часто нужные идеи приходили в самые критические сроки, минут за двадцать до монтажа. А до этого на сценарий рабочим расписанием был отведен практически целый день, который она потратила на… ну, сходила в теннис настольный поиграла, или сманила подругу верхом покататься, благо погодка солнечная. Удовольствие неописуемое. А сценарий и за двадцать минут можно написать. К тому же чем бы ни занималась, мысленно все равно прокручиваешь, как лучше преподнести, на что акцент сделать, изюминки придумываешь, ход режиссерский ищешь. Так для этого вовсе не обязательно сидеть, подперев щеку рукой, и изображать усиленный мыслительный процесс. Да и тексты у нее гораздо легче и интереснее получаются, чем, скажем у той же Верки или Оли, которые постоянно чего-то строчат и переписывают по десять раз с кислой, вечно недовольной миной. Веселее жить надо, разнообразнее. Тогда и творчество эмоциональным будет, искренним, а не как выжатый лимон с неестественно большим куском сахара.
Кстати, о работе… Время-то полчетвертого! Ничего удивительного, до часу ночи запоем читала похождения бравого парня по перипетиям средневекового фэнтези. Потом еще часик ворочалась с боку на бок, пересчитывая слоников и перебирая события теперь уже вчерашнего дня. Съемка быстро прошла, и материал отсмотреть успела — удачные планы Ромка снял, старался, кругов десять, наверное, по залу нарезал, и по парку походил, не поленился, природы минут на двадцать набомбил. Надо с утра в свой архив перегнать, красивые очень планы, можнобудет долго использовать. Было же еще что-то приятное? Ага, персональная фотосессия — Ирина, давняя подружка, между прочим, классный фотограф, в гости забежала, чаю попили с шоколадкой, и она предложила по парку прогуляться, пофоткаться. Осень золотая, красота.
Прогуляться согласилась охотно, а вот насчет второй части предложения — ну не готова она в кадре работать: старые джинсы, кроссовки потрепанные, свитерок простенький, да и без макияжа. Однако подружка не слушала никаких возражений, чуть ли не силой возле рябины поставила, заставила улыбнуться. А дальше пошло-поехало, увлеклась, и позы как заправская модель принимала, и дурачиться стала, даже на дерево полезла — Ирка, азартно пощелкав фотиком, принялась ахать, как она слезать будет. Ничего, спустилась, вернее, сползла. Зато весело. Не удержалась, комп включила, еще разик посмотреть. Замечательные фотки получились, великолепные, особенно вот эта вот — стоит на коленях посреди золотистой листвы, в талии перегнувшись, и вот эта — в пол-оборота, и глаза просто сверкают, на губах загадочная полуулыбка. Суперские фотки! А там и стих пришел в голову. Стих…
Перечитала вслух. Неясно только, кто ОН? Герой романа?! Высокий, плечистый, глаза, как вода озерная, синие, как омут глубокие, волосы русые. Точь-в-точь Сашин портрет, правда, с небольшими корректировками — шевелюра у него темная, глаза серо-зеленые. А в остальном — идеальный романтический образ: острый меч, прочная кольчуга собственноручного плетения, да и дерется он ловко. Так у нее не скоро получится, хотя и ходит к нему в рыцарский клуб три раза в неделю… В стихах, и вообще, и в частности, много разного непонятного, и почему рифмы так подбирались, и почему именно эти слова в голову приходили, а не какие-либо другие — она не знала. Получалось и все.
Упс, почти четыре. Уже и выспаться как следует не выходит, хотя бы просто чуток вздремнуть. Перечитала стих: когда только записывала и он звучал в голове, оживал образами, то казался интересным и замечательным. А сейчас слова и слоги разбегались и выгляди криво, коряво и неестественно. Лист с записанными строчками скомкался в руке, бумага не хотела рваться, но уступила сердитым усилиям. Вот теперь можно погасить свет, лечь, свернуться калачиком. За окном проехала машина, свет фар скользнул по потолку, за стеной яростно и неразборчиво заговорили, заспорили соседи. Ночью почему-то все звуки становятся очень громкими, специально, что ли?
…Ночь взорвалась протяжным криком
Славен…
Под новый стих она незаметно заснула. Странный сон, невнятный, пугающий. Дорога, ровная, прямая, как стрела. По обе стороны деревья высокие. А какие, и не разобрать — очень уж быстро мимо проносятся, мелькают за окнами автомобиля. Машина? Тогда понятно, откуда скорость такая бешеная. Кто водитель — неизвестно, но педаль газа явно в пол вдавлена. Вперед, стремительно, еще быстрее. За окошком уже и не лес даже, а сплошная зелено-золотисто-алая стена. А на острие дороги зависло солнце. Красное, закатное, невероятно огромное, огненное. Оно приближалось с немыслимой скоростью и вдруг в какой-то момент застыло прямо над головой… Над головой?! Такого не может быть!..
***
Самый простой способ возненавидеть любимый мотивчик — сделать его звонком будильника. «Последняя осень»… Да, осень, но, увы, не последняя. С каким наслаждением Роман прихлопнул бы этот ненавистный предметец с оглушительным музыкальным сопровождением, сбросил с отвесной скалы, утопил в океанической впадине или просто-напросто выкинул в форточку. С детства не любил рано вставать. На будильник, в третий раз запевший о том, как уходят в последнюю осень поэты, Чудаков посмотрел как на кровного врага. Ничуть не смутившись, тот продолжил свою партию, поведал «о закрытых ставнях», Роман сердито нашаривал тапки. При упоминании «о замерзшем лете» Чудакову стало совсем тоскливо, два быстрых шага по комнате, решительный взмах рукой — и мелодия замолкла на словах «Осталась любовь».
Любовь в его жизни тоже была. Уже не первая, неразделенная, и не взаимная. Честно говоря, он сам не мог разобраться, то ли любит, то ли нет. Скорееуж пародия на служебный роман. Вместо посещения дорого ресторана — перекус в перерыве, на скорую руку, в кафешке. Разнообразная культурная жизнь — совместные визиты в театр на премьеру, на концерт популярной группы — заменялась тремя плановыми часами съемки. Ленок суетится с микрофоном, заводит новые знакомства, а он, как идиот, с тяжелой камерой и громоздким штативом шкандыбает следом. Попробовал как-то пригласить в кино, а она в ответ вытащила свой объемный ежедневник, быстренько пролистала его и сказала, что вечером у них съемки нет. А в кино они идут в следующую среду на юбилей какого-то там супер-пупер режиссера. Романтика, блин горелый.
Роман поплелся на кухню, лениво включил электрочайник. Тот обиженно зашипел — воды на донышке меньше чайной ложки. Налил фильтрованную апатичную жидкость, поставил на подставку, кое-как ополоснул чашку, прочая посуда покорно дожидалась своей очереди, едва умещаясь в раковине. Щедро насыпал кофе, гадость растворимая. Хотя и хотелось побаловать себя, любимого, настоящим, крепко заваренным кофейком, но времени — а пуще того, желания, — возиться не было. Чайник пикнул, Роман, не вставая со стула, потянулся, подхватил за ручку, плеснул кипятка, размешал. Хорошо так посидеть за чашечкой коричневатой жидкости, пофилософствовать. Только вот плохо, что минут через двадцать надо стоять как штык на остановке, в конце очереди на маршрутку либо втискиваться в переполненный автобус, где каждый считает свои долгом пихнуть в бок или наступить на ногу, а то и окатить плотной волной вчерашнего перегара или пота. Потом целый день таскаться с камерой, выслушивая назойливые команды от корреспондентов, ладно еще по делу, а чаще так, чисто для вида, чтобы показать, кто в группе главный. Летишь куда пошлют, язык на плечо заложивши, промокший, замерзший, голодный, уставший, замученный. Неудивительно, что мужики после трудового дня по очереди в магазин бегают. Посидеть, выпить, обсудить все сплетни, хуже баб языками треплют, — тоска зеленая.
Взятый за основу принцип «От жизни надо брать все!» срабатывал не всегда, не везде и не со всеми. Почти пять лет назад, когда дружок на телек устроил, думал — все, наконец-то в жизни повезло, нашел дело по душе, где можно раскрыться творчески и всесторонне, получая за это неплохие деньги. Мечты наивные развеялись очень быстро. И полгода не прошло, а Роман уже на собственной шкуре познал все прелести телеоператорского искусства. Начальство занимается самодурством, журналистки сплошь «звезды» крайней степени стервозности, коллеги сплетничают почем зря. К тому же, как ни работай, а всегда найдется козел, который трудится гораздо меньше, а получает на порядок больше.
Единственный светлый момент в трудовых буднях, кроме дней зарплаты и аванса, это Аленка. Веселая, улыбчивая, такой светлый человечек на солнечных батарейках с неисчерпаемым зарядом энергии. Никогда не командует, только просит вежливо, если чего-то не выходит, мордашка сразу такой грустной становится и ямочки на щечках пропадают. Все операторы не любят молодых, неопытных и горящих пламенным энтузиазмом журналистов, он не исключение. Но с Аленкой получилось иначе. Роман сам стал стараться получше снять, выискивал поярче ракурсы, работал тщательнее со светом, проверял как пишется звук синхрона, старательно выстраивал кадр, внимательно выслушивал все ее указания. Может, действительно любовь. Правда, Ленок этого или не замечает, или не хочет замечать. Нет, скорее, не замечает, все ж таки ей двадцать один год, да и в голове сплошное творчество. И еще литература, о которой они как-то и беседовали больше сорока минут, зимой, пока ожидали машину после вечерней съемки. Аленка оказалась весьма эрудированной, и Роман, чтобы не уронить себя в ее глазах, перешел на стишата собственного сочинения. Было дело, пописывал по молодости лет, и до сих пор бережно хранил записи где-то в закромах письменного стола. Ленок внимательно слушала, Роман уже приободрился. Однако продолжения история пока не имела, и сближения душ не произошло.
Чашка совсем остыла. Оставшиеся до выхода минуты стремительно заканчивались. Чертыхнувшись,Роман в два глотка допил кофе, подавился и, откашливаясь на ходу, рванул в прихожую, сунул ноги в ботинки, цапнул болтавшуюся на зеркале куртку, захлопнул дверь. К остановке пришлось бежать наперегонки с автобусом. Успел, сказались давнишние абсолютно не систематические занятия спортом. Упорство и преодоление трудностей ради спортивной цели — это не по нему. Плавание, баскетбол, футбол — нигде подолгу не задерживался, не любил он ни напрягаться, ни подчиняться. Оттого и от армии откосил, и в спортзале бывал не часто, так, за компанию подкачался немного, чтобы девушкам нравиться. А Ленка не оценила. Вот и сейчас в битком набитом салоне автобуса вспоминал о ней и, наверное, страдал. Даже упивался своим страданием: ему нравилось часами копаться в себе, порой такие глубокие ямы вырывал, что самому становилось страшно. По крайней мере, он пребывал в полной уверенности, что мучается и переживает и от недопонимания в любви, и от опостылевшей работы, и оттого, что первый выезд будет с крашеной стервой, которая много о себе воображает, считается любовницей замгенерального и ни разу не подготовила сама кассеты для съемки и не выучила стендапы.
Уже не раз Чудаков собирался внести коренные изменения в свою жизнь: найти работу получше и поинтереснее, пригласить Ленку на нормальное свидание, сделать наконец-то хотя бы видимость капитального ремонта в своей однокомнатной холостяцкой, доставшейся от родителей квартире, или на крайний случай ограничиться генеральной уборкой. И все почему-то не получалось. Проще оставить все как есть: и беспорядок, и Ленку, и работу. Авось, само разрешится, образуется. За размышлениями едва не проехал нужную остановку, вовремя опомнился, стал пробиваться к дверям. Все, рабочий день начался.
Автор публикации
