Ощупав лицо, я обнаружил глубокую воспалённую царапину на левой скуле. Кровь уже не текла.
Всё становилось на свои места.
— Холмс! — окликнул я.
Мой друг оторвался от процесса обихаживания мисс Хадсон, к которой вернулся её привычный здоровый цвет лица, и обернулся ко мне.
— Холмс, дружище, я вспомнил, как всё было! — от волнения я не мог говорить спокойно. — И я знаю, как был убит марсианин!
— Действительно? — спросил Холмс. — Что ж, я с удовольствием выслушаю ваши предположения, друг мой.
— Это не предположения, Холмс, а совершенно чёткая уверенность! –торжествующе провозгласил я.
— Прежде чем поделиться ею со мной, мой друг, не будете ли вы так любезны вскрыть запечатанный конверт под номером два из числа тех, что лежат в вашем кармане?
Я посмотрел на него с недоверием. Потом полез в карман и выбрал среди конвертов нужный. Не сводя глаз с Холмса, сломал печать.
«Триффид», гласила надпись на клочке бумаги.
Я всё ещё ошарашенно хватал ртом воздух, в который уже раз лишившись дара речи, но меня спасло прибытие результатов экспертизы.
Ознакомившись с заключением криминалистов Скотланд-Ярда, Холмс удовлетворённо кивнул своим мыслям и протянул официальный бланк мне.
— Вы были совершенно правы, мой друг Ватсон, — сказал великий сыщик. — Это токсин, вырабатываемый триффидами. И марсианина убил именно тот экземпляр, который потом ударил вас.
— Но я же ещё ни слова не сказал об этом триффиде! — вскричал я. — И потом — откуда вы знаете, что это был именно триффид-убийца?!
— Всё очень просто, Ватсон, — ответил Холмс. — Прочие триффиды — там, наверху, в капсуле треножника, здесь, на площади, и даже в оранжерее, не имеют жала. Все они своевременно обрезаны. Яда у триффида, ударившего вас, хватило лишь на то, чтобы оглушить и лишить на время сознания, а не убить — следовательно, до вас он ударил кого-то ещё. А совсем рядом у нас лежит слоноподобный мертвец, у которого в крови полным-полно курареподобного алкалоида, вырабатываемого железами жала триффида. Так к чему множить сущности, друг мой?
Я мог зааплодировать безупречности логики моего партнёра. Мог обнять его, расчувствовавшись. Мог до умопомрачения трясти его руку в знак признания превосходства его интеллекта. Но я не сделал ничего — лишь молча поклонился моему гениальному другу. Совсем чуть-чуть, но ему достаточно было и этого.
Улыбнувшись, он весело скомандовал:
— А теперь, Ватсон, когда здесь нам решительно нечего больше делать, берите с собой нашу очаровательную мисс Хадсон — кажется, её больше не тошнит? — хватайте под локоть Лестрейда, и всей тёплой компанией отправляйтесь в Марсианскую колонию Лондона. Я дам вам инструкции, что, где и у кого вы должны будете разузнать.
— А вы, Холмс? — спросил я, доставая блокнот и готовясь записывать инструкции.
— А меня ждёт личный садовник Её королевского величества, — беззаботно отозвался Шерлок Холмс. — Правда, я полагаю, сам он об этом ещё даже и не догадывается.
Едва я миновал блокпост на выходе из марсианского гетто и распрощался с Лестрейдом и мисс Хадсон, которую ждали новые поручения Холмса, полученные по ручному радиотелеграфу, как приземистый чёрный паромобиль о шести дымовых трубах и дюжине колёс резко затормозил рядом со мной у самого тротуара. Двери распахнулись, и шофёр-моро с львиной мордой вместо лица взял под козырёк форменной кепи и пригласил меня внутрь. Я опасливо заглянул в пахнущий кожей и бренди полумрак салона.
— Забирайтесь, Ватсон, — Шерлок Холмс сидел на удобном диване и с улыбкой смотрел на мои колебания. — Что вы узнали в резервации?
— Боюсь, ничего особенного, — ответил я, плюхаясь рядом. Паромобиль тут же рванул с места и помчался на юг. — Там, как всегда, грязь, вонь, проблемы с нелегальным марсианским оружием, каннибализм и повсюду — знаки секты рипперов. Не люблю марсиан, Холмс. Никогда не прощу им Мэри. Рад, что смог отомстить…
— Да-да, дело пляшущего микроба… Как же! — отозвался Холмс. — Знали бы только марсиане, кто именно повинен в их поражении! А вы — расхаживаете по их трущобам, как ни в чём не бывало! Вы храбрец, Ватсон!
— Да полно вам, Холмс, — отмахнулся я. — Полиция нашла место, где прятали треножник — прошли по следу от дворца до самого гетто в Айлингтоне. Он стоял у всех на виду, сложив ноги — и все считали, что это старая водонапорная башня, увитая красным вьюном. И ещё нашли шахту, нечто вроде врытой вертикально пушки — эксперты-оружейники считают, что марсиане, возможно, выстрелили на орбиту некое устройство, которое посредством радиоволн могло позволить им связаться с метрополией на Красной планете.
— Прекрасно, Ватсон! — Холмс явно был доволен. — Значит, рухнувший в Ла-Манш зелёный метеор — марсианский снаряд, первая ласточка, прилетевшая на зов… Гм, любопытно, что он привёз на старушку-Землю?
— Возможно, мы скоро узнаем, — сказал я. — Кстати, Холмс, а куда мы едем?
— О, Ватсон! Нас почтила аудиенцией августейшая особа! — Холмс прямо-таки лучился довольством.
— И кто же это, если не секрет? — спросил я.
— Третий конверт, — лаконично ответил Холмс.
Недоверчиво поглядывая на него, я выбрал среди оставшихся у меня конвертов нужный и вскрыл.
Изумлению моему не было предела.
— Как?! — вскричал я. — Сам?!
Холмс лишь улыбался.
Паромобиль въехал в ворота Букингемского дворца.
***
Его Величество Георг Пятый, король Великобритании и Ирландии, стоял у окна своего кабинета, глядя на суету военных и полиции за оградой Букингемского дворца. Вся его поза выражала покой и крайнюю степень усталости.
— Ваше Величество, — деликатно информировал Холмс монарха о нашем появлении.
Король обернулся к нам.
Монарх был немолод, однако военно-морской мундир сидел на его подтянутой фигуре как влитой. Взгляд печальных глаз был остр и проницателен. Седина лишь чуть коснулась расчёсанных на прямой пробор волос. Аккуратно подстриженные усы и борода сообщали облику короля приличествующую августейшей особе благообразность.
— Джентльмены, — Георг чуть склонил голову, и мы поклонились в ответ.
— Благодарю вас, Ваше Величество, что дали нам эту аудиенцию, — сказал мой друг.
— Я догадываюсь, чем вызван ваш визит, джентльмены, — ответил король. — Не каждый день у ворот резиденции случается… такое. Чем скромный король может помочь своим знаменитым подданным?
Георг улыбнулся, и Холмс, улыбнувшись ему в ответ, извлёк из кармана крылатки и поставил на стол металлический цилиндр.
— Я полагаю, это принадлежит вам, Ваше Величество, — сказал Холмс, глядя королю в глаза. — Звучит весьма двусмысленно, зато правдиво.
Лицо короля не залила смертельная бледность, нет. И он не побагровел.
Георг Пятый лишь устало улыбнулся.
— Всё тайное рано или поздно открывается, — сказал он. — Но я надеялся, что правда об этом деле откроется всё-таки позже, когда посеянные сегодня семена дадут свои всходы. Простите за двусмысленность формулировки, господа.
— Это нашли рядом с убитым… полагаю, посланником? — Холмс выжидающе смотрел на короля.
— Верно. Покойный должен был доставить этот знак монаршего расположения и готовности к заключению союза далеко за пределы Земли, — ответил король Георг. — Мне нечего скрывать, и нечего стыдиться, джентльмены. Задавайте свои вопросы.
— Я не спрашиваю, почему вами был избран столь… экстравагантный способ заключения межпланетного союза, Ваше Величество, — сказал Холмс. — Но всё же хотелось бы некоторой определённости в этом вопросе.
— Слияние крови считалось лучшим способом скрепить договор не только у нас на Земле, мистер Холмс, — улыбнулся король. — Мы долгое время ошибочно считали, что марсиане представляют собой однородную массу, единое сообщество, некое планетарное государство — но выяснилось, что это вовсе не так. И то, что казалось нам единой волной экспансии, на деле было попыткой захвата и разделения новой территории представителями различных фракций и группировок марсианского сообщества, которые в чём-то сродни нашим государствам. Эти фракции разнятся по своему общественному устройству, и покойный чужак был представителем элиты сильного государства, устроенного подобно нашей земной монархии, где власть передаётся по наследству среди кровных родственников. Именно с этим государством Корона Британии и пыталась заключить…
— Брак? — спросил Холмс, с прищуром глядя в лицо королю.
— Браки в наше время и впрямь заключаются на небесах, — Георг улыбнулся.
— Боюсь, лишь немногие даже в наше просвещённое время одобрят многожёнство, Ваше величество, — заметил мой друг осторожно. — Пусть даже это лишь символ, ведь ткани и клетки человека и марсианина несовместимы и никогда не дадут жизнеспособного потомства, даже в пробирке — верно, доктор? Даже если это и в явных интересах Империи. Боюсь, именно подобное неприятие и послужило причиной убийства посланника.
Некоторое время монарх молчал, разглядывая полированное дерево столешницы. Когда он вновь поднял глаза, взгляд его был полон спокойствия и уверенности в себе.
— Мир и покой, воцарившиеся на нашей планете, хрупки и обманчивы, — сказал король Георг. — То равновесие, в котором замерли сейчас величайшие державы Земли, очень шатко и неустойчиво. И все ужасы пережитой войны не удержат человечество от того, чтобы вновь не окунуться в кровавую купель мировой бойни… совсем скоро. Война многим выгодна, как это ни парадоксально звучит. В ближайшем окружении монархов и президентов полно нечистых на руку личностей, которые спят и видят несказанные барыши, которые принесёт им новая война. Война, увы, была, есть и будет источником не только горя и страдания людского, но и источником обогащения для горстки промышленников и финансистов, что правят миром, стоя за плечами царственных особ и людей, облечённых властью. Как монарх, любящий свой народ и пекущейся о его благе и процветании, я вынужден жить по старинному принципу: хочешь мира — готовься к войне. Для победы в грядущей всемирной схватке, даже просто для выживания в ней хороши все средства. И если ради блага моих подданных я должен сделаться многожёнцем — что ж, я готов на это пойти. Правда, пока я не готов к огласке — и поэтому, джентльмены, прошу вас сохранить подробности этой истории в тайне до той поры, когда обыватель сможет спокойно принять подобный факт.
— Боюсь, это случится очень не скоро, — заметил Холмс.
— Отнюдь, мистер Холмс, — улыбнулся король. — Как раз сейчас тайные службы, призванные поддерживать порядок в Империи и обеспечивать безопасность её подданным, сбились с ног, создавая в обществе определённые настроения. Для этого используются все известные технологии управления общественным сознанием. Популяризируется наука, высмеиваются суеверия и косность мышления, развенчиваются шарлатаны всех мастей и религиозные фанатики. Образование становится доступнее. Искореняется расовая ненависть. Жанровая литература, и в частности научное фантазирование, а также театр и синематограф пропагандируют терпимость в восприятии чуждых нам существ, идей и мировоззрений. Стимулируется благожелательный интерес к исламу, что внесёт немалую лепту, кк вы понимаете… Да, безусловно, тёмным, необразованным человеком гораздо легче управлять, нежели человеком просвещённым — но сейчас Империи нужны именно просвещённые люди, люди, способные с лёгкостью принять грядущие перемены в государственной политике, общественном устройстве и отношениях между людьми… и нелюдьми, джентльмены. А такие перемены уже не за горами, и нам с вами — я надеюсь — ещё посчастливится стать свидетелями рождения дивного нового мира, у истоков которого мы сейчас стоим.
— Мир меняется, — продолжал Георг. — Весь мир. Ещё совсем недавно в небе над лондонской Кровлей висели аэростаты заграждения, лучи прожекторов выхватывали из темноты туши кайзеррайховских линкоров, опорожнявших бомбовые трюмы на головы наших граждан; разрывы шрапнели разгоняли боевые звенья свастиконосных «драхенфлигеров» Флигерваффе и казалось, мы враги навсегда, навеки, независимо от исхода войны — а теперь те же пилоты, что бомбили Лондон, сидят за рычагами управления трансатлантических цеппелинов, и мы с удовольствием пользуемся услугами наших недавних врагов. То же происходит и сейчас, но уже в ином масштабе. Четверть века назад, во время Нашествия, мы и помыслить не могли о каком-либо сотрудничестве с захватчиками. Вопрос стоял жёстко — или мы, или они. И только потом, когда благодаря секретным разработкам нашей медицинской службы мы смогли одержать верх над превосходящим нас в техническом смысле инопланетным врагом, стало возможным всерьёз рассмотреть возможность союза. Благодаря этому союзу сначала Британская Империя, а потом и всё ведомое ею человечество проложит себе новый путь — путь к звездам!
Взгляд монарха унёсся очень далеко — сквозь годы, сквозь расстояния, за орбиты величественно плывущих сквозь пространство планет…
В будущее, которое ковалось здесь и сейчас, прямо в этом кабинете.
Едва заметно вздрогнув, Георг вырвал себя из сладкого плена грёз и вернул на бренную землю, коротко кивнув нам с Холмсом:
— Джентльмены, — давая понять, что аудиенция окончена.
Я по старой армейской привычке вытянулся во фрунт. Мой друг сдержанно поклонился в ответ.
Уже у дальних дверей кабинета король на мгновение задержался. По его губам скользнула полная лукавства улыбка, а глаза озорно блеснули.
— Только не говорите Мэри, — сказал Георг и — готов поклясться! — подмигнул.
— Безусловно, Ваше величество, — отозвался Холмс. — Слово джентльмена.
Двери за Георгом Пятым, королём Великобритании и Ирландии, затворились.
Холмс нетерпеливо мерил шагами брусчатку площади перед воротами Букингемского дворца, то и дело извлекая из жилетного кармана луковицу парового хронометра и раздражённо щёлкая крышкой. Гвардейцы-моро безучастно следили за его передвижениями с непроницаемым выражением на львиных мордах.
— Чего мы ждём? — вполголоса спросил у меня Майкрофт Холмс. — Или — кого?
Я пожал плечами.
— Полагаю, мисс Хадсон, нашего секретаря. Ваш брат дал ей некое поручение. Вероятно, она должна вот-вот появиться с результатами.
На подъездной аллее за решёткой ворот появилась женская фигурка, одетая в униформу дворцовой прислуги. Выскользнув в калитку и прошествовав мимо молчаливых гвардейцев, женщина приблизилась к нам. Шерлок Холмс бросился ей навстречу.
Под накрахмаленным чепцом, фартучком и очень консервативными очками и впрямь обнаружилась мисс Хадсон.
— Ну что? Я был прав? Что она сказала? — засыпал её вопросами Холмс, не дав и перевести дыхание.
— Господи, Холмс, что за загадки? О чём идёт речь? — не выдержал я.
— Конверт номер четыре, Ватсон, — отмахнулся Холмс и вновь взялся терзать мисс Хадсон вопросами.
Я вскрыл конверт номер четыре. «Мария», было написано на перфорированной ленте. Я с недоумением воззрился на записку. И только спустя минуту до меня дошло.
— Королева?! — вскричал я.
— Тише, Ватсон, тише! – шикнул на меня Шерлок Холмс, а его брат посмотрел с укоризной. — Умоляю вас — на карту поставлена честь дамы. Более того — честь королевы! Итак, мисс Хадсон, расскажите же нам всё!
— Как вы и распорядились, мистер Холмс, сначала я отправилась в книжный магазин «Симпкин и Маршал», где американский литератор мистер Берроуз надписал мне книгу так, как вы и велели мне его попросить, причём сделал это охотно. Очень обходительный и свободомыслящий джентльмен…
— Дорогуша, не отвлекайтесь! — прервал Холмс. Мисс Хадсон с досадой покосилась на моего друга и продолжала рассказ, демонстративно обращаясь исключительно к нам с Майкрофтом.
— После этого я по пропуску, подписанному сэром Майкрофтом, вошла в королевский дворец и получила форму в комнатах прислуги. Ко времени чаепития я была в покоях Её Величества и прислуживала за столом…
— Полагаю, Майкрофт, это всё было организовано твоими людьми? — спросил Холмс, взглянув на брата.
— Интересы Короны превыше всего, Шерлок, мальчик мой, — пожал плечами советник.
— Убирая со стола приборы, я как бы невзначай оставила на уголке столешницы роман мистера Берроуза, надписанный им самим. Пока я протирала пыль, королева Мария обнаружила книгу и заинтересовалась ею. Прочитав сделанную мистером Берроузом надпись, Её Величество пришла в сильнейшее возбуждение, а потом разрыдалась. Я подала ей нюхательную соль во флаконе и попыталась успокоить.
— Что она говорила? — нетерпеливо спросил Холмс.
— Ничего особенного, мистер Холмс, — ответила мисс Хадсон. — Просто плакала и повторяла: «Я не хотела, не хотела…». И всё. С другими служанками и королевским врачом мы уложили Её величество в постель, и доктор дал ей успокоительное. Книгу и конверт, который вы мне вручили, мистер Холмс, я оставила у изголовья, как вы и велели.
— Что было надписано в книге? — спросил я, и вторя мне, Майкрофт Холмс спросил:
— Что было в письме, Шерлок, мой мальчик?
— Вы видели… гм, растения, мисс Хадсон? — не обращая внимания на наши вопросы, продолжал свой допрос Холмс.
— Да, мистер Холмс. Террариум с триффидами стоит в покоях королевы, рядом с вольером для бабочек и морским аквариумом.
Холмс с торжествующим видом обернулся к нам. Мы, сгорая от нетерпения, ждали объяснений.
— Надписывая собственный роман, господин Берроуз под мою незримую диктовку написал следующее: «Мэри, моя королева! Помни о том, что всё, что ты прочтёшь в этой книге, есть игра человеческого ума и плод моей фантазии. Э.Р.Берроуз».
— И всё?! — в полном недоумении спросил я.
— И всё, — подтвердил Холмс. — Но эти скупые слова возымели эффект разорвавшейся бомбы, и мы получили признание.
— Признание? — меняясь в лице, переспросил Майкрофт.
— Именно, — кивнул Холмс.
— Вспомните, Ватсон, статью о визите мистера Берроуза в Туманный Альбион, — продолжал Холмс. — Там говорилось о том, что королева является большой поклонницей творчества этого американского сочинителя. Зная об этом, некто воспользовался слабостью королевы, осведомив её насчёт намерений супруга. Наверняка имело место анонимное послание — а вероятнее, послание, подписанное литерой «М» на фоне перекрещенных шпаг. Пусть ваши люди проверят пепел в каминах и корзины для бумаг по всему дворцу, брат.
— Ох уж эта ваша одержимость профессором, Холмс, — покачал головой я.
— Не понимаю, при чём тут сочинения этого заокеанского беллетриста, — сказал Майкрофт Холмс.
— Прочтите на досуге «Дочь тысячи джеддаков», брат, — улыбнулся Холмс. — Там среди уродливых зеленокожих марсиан преспокойно живут себе прекрасные ликом и телом женщины совершенно человеческой наружности, в одну из которых, особу высокородную, и влюбляется главный герой. Чушь для романтически настроенных дам, конечно — но Её Величество сейчас находится в поре гормональной нестабильности, в которую организм женщины входит, лишившись способности иметь потомство. Ставка злодеем была сделана именно на то, что королева принимает всё прочитанное за чистую монету — и эта ставка сыграла, господа! Известие о готовящемся в строжайшей тайне символическом браке между монархами Земли и Марса королева, увы, истолковала как весть о супружеской неверности. Это именно тот вариант косности мышления, порождённый английскими и христианскими традициями и ценностями, которыми живёт и на которых воспитан каждый подданный Империи. Результатом стала трагедия, развернувшаяся этой ночью. Мне неизвестно, каким образом Её Величество устроила встречу с посланником Марса, и как убедила его принять — видимо, в дар — неурезанного триффида, но ей удалось сделать всё это. Королевский садовник сообщил мне, что все триффиды в оранжереях систематически подвергаются процедуре урезания жала. Все — кроме миниатюрных триффидов из террариума королевы. След триффида-убийцы вёл прямо к дворцу. Сложить два и два было лишь делом техники. Королева Мария искренне раскаивается сейчас в содеянном, подтверждением чему её нервный срыв. Замысел же злодея, стоящего за всем этим, удался в полной мере — ибо заключение союза между планетами отложено теперь на неопределённый срок, до восстановления доверия между монархами.
Мы помолчали.
— А что было в письме, мистер Холмс? — спросила, наконец, мисс Хадсон.
— Ничего особенного, — пожал плечами великий сыщик. — Я взял на себя смелость пожелать Её величеству скорейшего выздоровления и от себя лично заверить её в том, что её секрет останется секретом Короны. Майкрофт, я полагаю, ты проследишь за сохранением конфиденциальности результатов нашего небольшого расследования? И вам ведь ещё в кратчайшие сроки устанавливать памятник королеве Виктории высотой в марсианский треножник перед воротами дворца — сами же обещали в газетах. Мда… замять скандал в наше время обходится казне весьма недёшево. Кстати, могу рекомендовать вам одного грузинского скульптора — он молод, но обожает грандиозные проекты… Записать адрес?
Майкрофт Холмс мрачно кивнул.
— Правь, Британия! — воскликнул Шерлок Холмс.
Ни о чём
Если хочешь это, значит ты уже большой…
Это был человек, который вполне точно назвал себя напалмом. Сжигая всё на своем пути, он не жалел никого. Люди давно превратились в объект потребления, чужие мысли в пыль, чувства в ничто. Но он рьяно, день за днем, затаскивал к себе в нору новых знакомцев, которые служили горючим.
Человек просыпался утром и, с содроганием, вспоминал ночные похождения, уничтоженных им людей и болезненные языки пламени, сжигавшие его душу. Он прятался, прятался от себя в месте, которое ласково называл нора. Давал зароки, клялся, удалял телефоны, но всё снова и снова повторялось. Невидимый демон вновь брал верх, пламя боли и страха освещало очередную ночь.
Человеку не было дела ни до чего в этом мире, в нём шла война, достойная исторической саги. И он понимал, что проигрывает.
Лежа на дне, и, боясь поднять голову, искал, возможно, сам того не понимая, руку помощи, но поймав такую, тащил к себе на дно. Их начало засасывать вдвоём. Огонь перекинулся на девушку, и такая, страшная, кричащая от боли, она оказалась ему не нужна.
Кого ты ищешь? Ты не найдешь никого, пока не победишь в своей войне сам. Пепел унесёт ветром, рука, протянутая вновь, подарит надежду. Щурясь, и, закрывая ладонью израненную душу, ты сделаешь первые неуклюжие шаги. Рядом будет идти та, которая оказалась сильнее твоих страхов.
А пока, пока вой, корчись от боли увядающей души, слыша стоны сожженных тобой людей. Выбирай, пока можешь, я верю что ты ещё можешь выбирать.
Нелюбовь
Дайте мне костыли, чтобы идти по жизни не ползком!
Этим вечером шла вторая бутылка разбавленного страха, страха перед невозможностью сохранить себя.
Так ли уж важно, сохранять то, что не имеет бульварной ценности?
Встать самой на ноги, быть загадочной, независимой и, возможно, один раз не поверив в «настоящее», до конца спрятаться в скорлупу, под названием имени в паспорте.
Ну привет тебе! Надеюсь, что всего лишь часть жизни «всё равно». Нет разницы между людьми, пропадает ощущение «хорошо» или «плохо». Пустота есть. Смысл теряется, жизнь забивается работой, потому что с ней просто — там смыл ясен и результат виден моментально.
Возникает стена, неуступающая Китайской, и немой вопрос: «А на кой оно мне всё надо?!».
Нелюбовь…
Ложишься спать в восемь вечера, еле встаешь, дышишь на работе, загоняя себя и подчинённых. Жестко как-то… Не хочу я так. А как хочу?
Надо фантазировать.
Все накопившиеся события недели оставили свои следы, такие же глубокие, какие могут оставить тяжёлые ботинки на рыхлом снегу. Эти пустоты, сами собой, заполняются мыслями, качели останавливаются в поиске точки равновесия. Каждый из таких вечеров, сначала открывает неуспокоенность, которая порождает нестерпимое чувство иметь кого-то рядом. Странно, но люди очень хорошо считывают это, и волшебным образом в такие вечера никто не может приехать в гости. Такая правильная забавность, помогающая не забыть дорогу к себе.
Засыпая, буду изучать анатомию подушки — вдруг один из её уголков будет похож на твою руку. Тогда его можно будет сжать и смотреть до утра счастливые сны…
Пишу тебе из северных широт…
На улице, как обычно, Новый год утонул в луже, из необычного — в этот раз он уволок меня с собой.
Совершив все возможные ошибки, и, абсолютно признав своё право на них, я бы не подумала, что вставать второй раз на те же грабли — так не приятно.
Бывают периоды смертельной тоски, когда понимаешь, что никто никому не нужен. Малыш, теперь, как никогда, я поняла, про что ты говорила. Закрываешь глаза до упора, а потом топишь понимание на дне кастрюльки с глинтвейном, чтобы с утра бросить беззаботное «Была пьяна»…
Это неудобное время, неудобное чувство, когда даже отсутствие действия воспринимается за действие. Одно понимание того, что с той стороны даже нет желания позвонить, не говоря о том, чтобы приехать. Выйти из сети и потом сказать — «был занят».
«Своих не бросают», —логично, и если отставили, то ты не своя. А может, и своя среди чужих…
Возникают вопросы: «Зачем быть кому-то не удобной, лишней, той, чьё имя произносят со стеснением и не до конца?»…
За столько лет каторжной борьбы, просто хочется быть нужной, чем-то уникальной, «своей», которую не бросают…
Маленькими капельками росы слова ложатся на давно сотканную паутину. Они искрятся, как бриллианты, или падают вниз тяжёлыми каплями смутных мыслей. Попадая в тот или иной сектор, дёргают ниточки, ведущие к душе. Бывает, правда, и так, что они пролетают насквозь — им не за что зацепиться.
Утром поднимается небольшой ветер, занесённый из мира снов. Паутинка, под тяжестью драгоценных слов, колышется еле заметно, обретая уверенность с каждым взмахом ресниц. Обладатель этого богатства, с улыбкой, выходит в новый день.
Однажды Слово не пролетело мимо, оно тяжёлой каплей упало на поверхность и порвало тонкую сеть. Одной частичке души стало вдруг пусто. Скатываясь к месту разрыва, драгоценности паутины закрыли собой прореху. Человек смог сделать шаг, другой, выпрямил спину и улыбнулся на встречу ветру.
Проходят дни, и роса высыхает. Бывает и так, что нет слов, которые займут место уже сказанных. Ветер начинает колыхать легкую паутинку, и по её поверхности пробегает рябь сомнений. Немного сутулясь, человек, как и прежде, упорно идёт вперёд, пытаясь воскресить в своей памяти отблески солнца.
Идёт дождь, наступает осень. Хвостики, некогда большой сети, колыхаются на ветру, цепляясь тонкими нитями. Большинство слов уже пролетает мимо — им не за что цепляться, ни лёгким ни тяжёлым.
Наступает пустота в душе. Человек обращается к себе и начинает скрупулезно, шаг за шагом восстанавливать свою структуру. Закончив, он прикрывает творение куполом от ветра, и снова выходит из дома, с уверенной улыбкой.
Слова слышны, но пока не способны дёргать за ниточки — паутинка надёжно спрятана.
Оберегая то, что снова обретено, вспоминается, как играли на солнце маленькие бриллианты.
Проходит время, и новый драгоценный дождь разбивает купол, и всё начинается заново.
А потом ещё раз, и ещё…
Купол, с каждым разом становится всё толще, защита всё хитрее.
Любить страшно — это чувство, которое открывает человека миру. Поначалу он ещё нет-нет, да укроет свою душу, а потом, перестав бояться, начинает радоваться новым искоркам счастья.
Умение любить — это умение беречь и ценить, не забывать и дарить искренние тёплые слова, которые, со временем, закрывают всю паутину, пронизывая её насквозь, и, падая одно на другое, образуют своеобразную защиту.
Счастливые, уверенные в себе люди — те, чья структура соткана осознанно и пронизана бриллиантовыми словами настолько сильно, что никакой ветер не способен даже на йоту сдвинуть её с места.
Такая любовь — самый редкий и самый желанный дар на Земле.
Нестерпимо сложно оказалось бороться с человеческой, нет, скорее звериной природой. Странное, порой болезненное чувство, когда всё тело замирает, и слышно, как тараканы в голове радостно топают лапками. Руки так близко, кажется, одно прикосновение к ним способно унести тебя с этой планеты, и где-то там уже обещано, как минимум, рождение сверхновой звезды. Неосознанно прикусив краешек губы, стараешься не потерять нить беседы, которая, безусловно важна, но ни на йоту не может утолить внутренний голод.
Начинаешь украдкой понимать вампиров, кидающихся на людей по ночам. Ещё слово, взгляд, движение красивого уверенного тела… Слова выливаются в солёное море, и как потерянному страннику в лодке — напиться ими невозможно — они только усиливают жажду.
Резкий взмах головы, немного отчужденный взгляд — страсть перерастает в досаду, потом в разочарование. Дни сложились в недели. В такие вечера хочется признать себя беспросветно глупым зверьком, мечтающим лежать и видеть вселенную, немыслимым образом умещающуюся в серых глазах. Прямая спина, учтивое прощание, с прохладным разговором о следующей встрече. Кивок головой. Поворот за угол и снова губы в кровь, сбитая ночью простыня и утреннее раздражение. Переписка ни о чём. Жизнь на вдохе между встречами без возможности выдохнуть. Ещё виток, два, может десять, и что-то лопнет внутри и разлетится со звоном, цепляя случайных людей. Перегиб в одну сторону, в надежде на тотальный контроль низменных рефлексов. Днём ты абсолютно уверен, что это счастье, а ночью… Ночью иногда хочется выйти на охоту…
Надо просто ещё немного подождать… Вдох, попытка выдоха… Что-то безумное уже щекочет нервы и скоро, со всей силой, потащит к новым историям, будет что вспомнить, о чём пожалеть, продышаться бы только…
Смеркалось.
Утренний туман к вечеру сделал подлую ухмылку и превратил город в одну сплошную сонную каплю.
Из письма Анечки к Мари:
«…. Ты знаешь, милая, сегодня поняла, что все люди по природе своей интересны и незаурядны. Взять хотя бы Мишеля из соседней конторы. Раньше бы и внимания не обратила, а сегодня его ёмкий комментарий к любимой песне словно пригласил меня приглядеться повнимательнее.
«Ты — то, что ты слушаешь» — занятная фраза, может быть, для кого-то это и так. Людям важно иметь точку опоры, отождествляя зарождающиеся чувства и мысли с чем-то привлекательным. Мы вынуждены, по природе своей, искать отзвуки себя, сопоставляя и глубже понимая собственное «Я». Знаешь, бывает в голове какой-то сумбур, и ты идешь лабиринтами своих мыслей и всё ищешь и ищешь что-то. И доходишь до какой-то крайности, как вдруг… Находишь слова, краски, звуки — и на тебя несётся, со всей своей немыслимой скоростью, понимание. Снова наступает гармония, покой, новым проявлениям даны имена, и есть в этом определенная поэзия. У каждого из нас есть любимые инструменты поиска — люди, фильмы, газеты, картины…
Так вот, возвращаясь к нашему общему знакомому — сегодня я согласилась пойти прогуляться не на долго.
Скучаю по тебе, мой друг. Искренне надеюсь, что твои дела идут на поправку, и ты скоро вернешься».
Анна улыбалась, заклеивая конверт, в ожидании ответа.
…
А на другом конце города уже вовсю шёл дождь вперемешку со снегом. Старая кошка полезла на окно дряхлого дома, в надежде погреться и, запрыгнув в форточку, стащить что-нибудь со стола. Но сегодня ей не особо везло — дом оказался пуст. Его хозяин Матвей недавно ушёл своей скрюченной неуверенной походкой в неизвестном направлении.
Кошка мелкими перебежками уходила прочь, стараясь не попадаться под тяжелые холодные потоки воды с крыш.
Из разговора, случайно подслушанного кошкой:
Матвей:
— Говорю тебе, это всё так и есть. Сегодня я понял это особенно отчётливо! Ничего нет, ни тебя ни меня. Все мы только временны, а дальше смерть и полное ничто. Да тебе будет абсолютно всё равно, что будет с твоими идеями, творениями и всей прочей ерундой после того, как на твой ящик упадёт первый ком земли. Так зачем, скажи мне, зачем что-то пытаться делать? Не лучше ли жить в свое удовольствие, наслаждаясь истинными радостями — созерцанием этого мира, неспешным чтением любимых книг, разговорами с друзьями. Надо, безусловно надо, иметь вектор развития, но при этом, мы, как осознанные люди, признаем, что истинное развитие — внутреннее. Ни к чему вся эта внешняя суета.
Человек, от которого вкусно пахло рыбой и ещё чем-то еле уловимым:
— Мы обсуждали это не раз. Позволь не согласиться — вся эта твоя патетика и разглагольствования на тему «осознанного бездействия» — не больше, чем маска. На самом деле, дорогой мой, мы не далеко бы ушли от обезьян, если бы все рассуждали таким образом (смеётся). Все-таки, тебе стоит начать публиковать свои рассказы.
Матвей:
— Да не хочу я писать, мне нечего сказать людям, да и нет никакого к этому желания. Всё уже написано.
Последние слова кошка слышала уже только потому, что шквальные порывы ветра донесли их вместе с пожухлым осенним листом.