Он всегда планировал жизнь,
а она всегда методично разрушала его планы
Народная мудрость.
Ругань и выяснения отношений себя исчерпали, юмор больше не казался уместным. Ночной лес, наполненный своей жизнью, отголосками шумов и шорохов, тяготил и пугал. Не было привычного гула проезжающих машин. Не было такого милого уху гудения соседской дрели. Не было родного и неназойливого бубнежа телевизора. Было хлопанье крыльев, какой-то тягучий крик, протяженные стоны и приглушенный шепоток, и раскатистая нота тоскливого воя. Люди вздрагивали от каждого подозрительного звука, украдкой оглядывались, жались поближе к костру. Мужчин от панически-матерных комментариев удерживало присутствие девушки. Аленка мысленно убеждала себя не бояться, как-никак было бы гораздо хуже оказаться одной ночью в лесу, а так рядом три мужика… и Невера, какая-никакая, а защита. Уговоры действовали слабо.
Задушевной беседы тоже как-то не получалось. Поиски козла отпущения наскучили, идеи на тему того, что еще можно сделать, уже подверглись всестороннему рассмотрению, погружаться в воспоминания никому не хотелось. Поскучневший Владик предложил:
— Ну, что на горшок… в смысле мальчики налево, девочка направо, и в люлю? Завтра вставать рано.
Стали устраиваться на ночлег. Прохоров деловито мастерил подстилку из веток. Владик сунулся было в машину, но ледяное нутро салона отнюдь не настраивало на хороший сон. Зябко поведя плечами, он присоединился к водителю. Возле костра было немного теплее, сушняка пока достаточно. Если ночью кто-то ветки будет подбрасывать, то замерзнуть не грозит. Прохоров вытряхнул из багажника потертое одеяло, подстилку на случай непредвиденного пикника или под голову сунуть, подремать, пока съемка идет. Блин, и как он раньше про него забыл? Искал водительскую куртку с фирменной эмблемой канала и наткнулся ненароком. Куртка, впрочем, тоже отыскалась: висела себе на крючке. Молча сунул одеяло в руки Аленке, девчонка как-никак, застудиться еще, потом проблемы на всю жизнь. Невера вякнул, что, надо бы по справедливости делить, Водитель лишь глянул, и возмущение горе-проводника увяло на корню.
Вдвоем с Владиком они настелили неплохой лежак, узковатый, правда, зато от земли несколько слоев веток. Роман тоскливо курил, не было никакого желания шевелиться.
— Ленка, — Владик приглашающее махнул рукой, — давай в середину. Теплее будет.
— Спасибо, я лучше отдельно, — запинаясь, пробормотала журналистка.
— Ложись, не дури. Кому ты на хрен нужна? — беззлобно ругнулся Прохоров.
Ночевка бок о бок с Владиком ее не пугала, тем более уже был похожий опыт.
…Во время практики освещали они областной фестиваль, городок маленький, гостиница забита звездами под завязку. Школьные классы заставлены раскладушками для исполнителей попроще. Журналисты по-братски делили пыльные кресла, банкетки и жесткие стулья в доме культуры. На долю Владика и Аленки выпал с боем отвоеванный узкий диванчик, с выпирающими вразнобой пружинами. Владик великодушно предложил подруге место возле стенки, сам пристроился с краю. Ночь прошла в тесных дружеских объятьях, по-другому на диванчике было не разместиться…
Но в серединке означает, что с другой стороны могут оказаться либо Прохоров, либо Роман. Не парень с разницей в три года, а взрослый, крепкий мужик. Такого соседства Аленка интуитивно побаивалась и хотела избежать, хотя мозгами и понимала, что опасности нет.
— Никому, -— буркнула она, и решительно добавила, — я лучше отдельно. Тем более одеяло есть.
— Вольному воля, — Прохоров быстро отделил четверть веток от лежака. – Сама складывай, как нравится.
Пока Аленка, натянув рукава свитера на ладони, превращала елочные лапки в импровизированный матрасик, остальные улеглись. Кто-то, кажется, Невера, уже стал посапывать. Прохоров лег последним, щедро подбросив хвороста в костер. Огонь опасливо лизнул деревяшки, потом вошел во вкус и весело затрещал, полыхая почти на метр в высоту.
Невера заснул мгновенно. Дала о себе знать усталость, накопившаяся за двое суток. Ни малейших угрызений совести, ни даже захудалого чувства вины.Спокойный сон человека с кристально честными махинациями, выгодно продавшего не только всю пшеницу, но и сами моральные принципы в довесок. Прожженный эгоист, он крайне редко задумывался над тем, что кому-то плохо. Жизненный принцип, думай только о себе, делай так, как выгодно. Спал он крепко, но без сновидений, пригревшись между Романом, тот изъявил желание спать с краю, и Владиком.
Кожаная куртка, надетая чисто ради форса, пришлась очень кстати. Холод осенний не особо донимал, да и на елках лежать было нормально. Владик чуть поерзал, стараясь не потревожить компаньонов по лежаку, поглубже засунул руки в карманы. Сна ни в одном глазу. Ну, не привык он так рано ложиться. Еще и десяти нет, наверное. Точно, на экране мобильника высветились цифры – девять часов двадцать две минуты.
В это время ночная жизнь города только начиналась. Переливы неонового света, дразнящие надписи вроде «добро пожаловать», «классная вечеринка», «новая программа». Эклектический коктейль мелодий ночных клубов. Дикая энергия тусовок, которая заполняет всего тебя, пьянит, требует подчинения, движения, повиновения. Доступные девочки с боевой вульгарной раскраской или с изысканным макияжем из настоящей дорогой косметики. На танцполе или в баре ночного клуба у всех одинаковые права, все равны. Все пришли сюда за развлечением, за тремя-четырьмя часами сумбурного веселья. Элитные клубы с избранной компанией ничем не лучше дешевеньких дискотечек. Везде одно и тоже: оглушительная музыка без всякого смысла, стадное безумие танца, больше похожее на изламывающее дерганье, бурлящий в крови алкоголь, знакомство с ярким налетом пошлости, и в завершении — рандеву на первой попавшейся койке. Наутро больная голова, тошнота и мутные воспоминания о вечере.
Владик Серов — светский журналист, завсегдатай популярных клубов, свой человек в любой тусовке. Поначалу, да, его привлекала ночная жизнь города, манила своей загадочностью, заигрывала изысканностью. Кто живет ночью, тот не такой как все, тот лучше, круче. Полгода копил деньги, купил профессиональную камеру, маленькую, компактную. И в одночасье из участника ночного действа превратился в наблюдателя, который все видит и все может оценить по достоинству. Линза камеры сыграла роль розовых очков, только с противоположным эффектом. С глаз спала пелена щенячьего восторга. Нет никакой мистификации, нет никакой феерической красоты и небывалой избранности. Есть только примитивные инстинкты, низменность, и банальность, которыми кичатся и с особенным удовольствием выставляют на всеобщее обозрение.
Владик пользовался случаем. Пьяные рожи раскрученных певцов, заигрывания и надутые губки, и горячие объятия лощеных мальчиков с налетом голубизны, стервозные красотки, с радостью перетряхивающие перед камерой нижнее белье, свое и чужое, дикие выходки не желающих «выпадать в тираж» стареющих шоуменов. Он фиксировал на минидивишную кассету, с мрачным удовлетворением и изощренным чувством черного юмора. Легкая камера не мешала тусоваться, заводить новые знакомства, поддерживать старые связи. Перед «своим» звезды не стеснялись, отрывались на всю катушку.
Владик снимал, ехал домой, на скорую руку под крепкий кофе сочинял закадровый текст, сам монтировал, быстро. Клиповая нарезка, в нужные места живые лайфы, вместо матерных словечек целомудренное «пип». К каждой сплетни добавлял толику собственного видения ситуации, к каждой интриге закулисного мира присовокуплял особый характерный штришок, каждую изюминку снабжал перчинкой.
Его называли «желтым хроникером». В телекомпании его ценили за актуальные сюжеты, где было много злословия, «постельных» подробностей и зрелища, отвратительного по своей сути. Но зрителям нравится именно такое: циничное, откровенное, дерзкое, насмешливое. Когда можно натереть языки до мозолей, когда можно упиваться разгульем, не покидая насиженного кресла. Программа «Серая вечеринка» выходила ежедневно, в прайм-тайм ночного эфира, с бешеным рейтингом. Звезды ценили Влада, засветиться в его «вечеринке» — значило гарантировать себе очередной виток изощренной скандальной популярности.
И никто недогадывался, как сильно Владик презирает их всех вместе взятых. Как нарочно издевательски выставляет все малоприятное и порочащее, как унижающе расставляет акценты. Видимо, он был все же талантливым тележурналистом, за внешним антуражем внутренней подоплеки никто не угадал. Хотя нет, Аленка разглядела.
Владик как раз стал делать «Серую вечеринку», и Аленка ездила вместе с ним на съемки, писала остренькие комментарии. Он потом садился за монтаж, а она падала без задних ног на раскладное кресло. Часам к одиннадцати утра тридцатиминутная программка была сделана, просчитана и записана на диск. Владик ложился спать, а Аленка отвозила готовый продукт Бролю. Хорошие были времена, абсолютно свободный график. Всех все устраивало, только однажды Аленка, смущенно краснея, путано попросила отпустить ее на освещение «дневных» культурных событий.
— Почему? — Владик не обиделся тогда, просто удивился: деньги неплохие, работка не обременительная.
— Понимаешь, противно. Все друг друга обговаривают, выливают цистерны помоев… почем зря. Из кожи вон лезут, чтобы выделиться.
— Так везде то же самое! — Владик искренне рассмеялся.
— Да, только ночью все стесняются меньше… — Помолчали, и вдруг Аленка спросила: — А тебя самого разве не коробит? Ты же ведь сам смеешься над ними?
Такая проницательность двадцатилетней девчонки Влада поразила.
— Да, смеюсь, потому и делаю вечеринку. Надо же как-то развлекаться. На свой лад.
Аленка смогла разглядеть в нем изнанку, и Влад не стал больше перед ней притворяться, надевать опротивевший полушутовской колпак.
Среди тусовщиков и знаменитостей невралгия считалась модным диагнозом. Ах, как же, душой болеть за творчество. Это прекрасно, об этом можно говорить без устали, это можно выпячивать без зазрения совести. У Владика тоже была невралгии, заработанная в студенческие годы, — накатывавшиеся без причины боли под ребрами. Своей хворью он не козырял, наоборот целый месяц старательно травился таблетками. Потом послал подальше всех невропатологов со всеми курсами модного лечения. У болезни был один единственный плюс — чтобы чувствовать себя отдохнувшим, требовалось для сна всего пара часов. А остальное время можно было распределить в любой пропорции между светской хроникой и написанием значительного эпического произведения с глубокими философскими вставками.
Он и писал, порой бросая несохраненный монтажный проект, открывал вордовский файл, быстро с ошибками печатал мысли, умозаключения. В документах под паролем из двенадцати символов лежала заветная папка с идеями и сносно прописанными сюжетами будущих романов и законченными рассказиками. Но до конца ни один роман довести не получалось. Чего-то не хватало. Знать бы — чего? Как-то один такой опус дал Аленке почитать, она хвалила, искренне. Владик потом перечитал сам: отдает дешевой бульварщиной и почти не цепляет. Или ему только так кажется? Чертова самокритика и чрезмерная требовательность…
Ночь — время черных помыслов, постельных страстей и тайных дел. Герои «Серых вечеринок» ночами с головой бросались в омут развлечений. Владик по ночам любил работать. Творчество в темноте овеяно ореолом глупой сказочности. Пусть так. Но есть только мягкий свет диодной лампы, приглашающее мерцание монитора, и ничем не ограниченный полет мысли. Все остальное кажется неважным, не стоящем внимания. Бешеный ритм жизни либо замирает, останавливая свое стремительное вращение, либо наоборот ускоряется до невозможности. А ты сидишь, думаешь, работаешь, творишь. Руки то медленно и томно нажимают клавиши, то выстукивают неистовую мелодию творчества.
Ночь — блаженная пора для журналиста и просто для человека, которому не хватает светового дня, которого утомляют сутолока и шум восьмичасовой рабочей смены. Все по графику, по новому графику. Восемь часов на свои прямые обязанности: три-четыре часа на съемку материала для очередной вечеринки, остаток ночи для того, чтобы писать то, что хочется именно тебе, писать взахлеб, не думая, отдаваться на волю безумной фантазии. Когда окончательно рассветет — начинать монтаж, пять часов добросовестно и профессионально клеитьи компоновать, вставлять клипчики и беспардонно нарезать интервьюшки. Пару часов просчета и записи, когда компьютер трудится самостоятельно, а ты отсыпаешься перед новым рабочим днем, вернее, рабочим вечером…
Вот и сейчас спать не хотелось. А привычное желание поработать усиливалось с каждой минутой. Да на беду под рукой не было ни ноутбука, ни компьютера, ни даже элементарной печатной машинки, которыми пользовались в пору зарождения светлого коммунизма. Как говорится, на безрыбье и от такого музейного раритета не откажешься, двумя руками ухватишься, и с восторгом. Из подручных средств — только неизменная синяя записная книжка в комплекте с ручкой, всегда таскаемая «с собой и при себе». Незаменимая вещь для записи «горячих» контактных телефонов, которые могут пригодиться, но в памяти держать не обязательно, и фиксации интересных мыслей. Конечно, электронный органайзер удобнее, выглядит более стильно и полностью соответствует имиджу успешного журналиста, в отличие от этих предметов архаизма. Но как-то попал по самое не балуйся: органайзер сдох, подзарядное с собой носить лень, да и неудобно — такая здоровая подушка, — еле выкрутился. Урок не пропал втуне, с тех пор всегда для подстраховки карманный ежедневник. Уже третий по счету.
С одной стороны дрых Прохоров, с другой похрапывал Невера, за ним подозрительно молчаливо лежал Роман, то ли спал так бесшумно, то ли притворялся. Владик аккуратно переполз через Андрея, присел поближе к огню, подкинул еще сушняка. Освещение не шло ни в какое сравнение с уютной настольной лампой, но света вполне хватало, чтобы разобрать буквы. Открыл блокнот, задумался на несколько секунд, потом нетвердым почерком, сказывался недостаток рукописной практики, вывел первое слово — Дорога…
Автор публикации
