Совесть придумали злые люди для того,
чтобы она мучила добрых.
Народная мудрость.
…Дорога спешила покорно лечь под колеса. Неестественно прямая, подозрительно ровная. Вдоль обочин сплошной стеной застыл лес, намертво переплев ветви. Зелено-золотое мельтешение, сливающееся в один размытый цвет. Ноги и руки словно одеревенели, чужие, тяжелые. Любое привычное действие — переключить передачу, нажать педаль газа, чуть повернуть руль, — приходилось делать, прикладывая немыслимые усилия. Деревья слаженно шагнули, сжали дорогу с боков. Асфальт вдруг встал на дыбы, прямо под колесами пошла волна за волной, серые волны. Много-много серых волн, машину дико затрясло, она как корабль то ныряла, то поднималась на гребень. Андрей с ужасом увидел как впереди на расстоянии в полкилометра липкая серая асфальтовая лента стала скатываться в гигантский рулон. Он ударил по тормозам, излишне резко, отчаянно, не думая ни о последствиях, ни о пассажирах. Взвизгнув, машина закрутилась, остановилась, вцепившись в оголенную землю каждым миллиметров всесезонной резины.
Лес наступал на дорогу, ставшую невероятно узкой, теснил, сдавливал ее с обеих сторон. Ни о каких маневрах не было и речи. Единственное спасение — задний ход. Прохоров дернулся назад, но серые волны сыграли с ним злую шутку — машина въехала в какую-то яму, застряла и свирепо зарычала. Пассажиры, почему-то они все сидели сзади, хотя это и против правил да и разместиться вчетвером на одном заднем сидении проблематично, выскочили наружу, уперлись в капот, стали сосредоточенно толкать.
Люди, машина и дорога сражались долго, бесконечно. На черную землю падали красные капли с резковатым запахом бензина. Машина фыркнула, и непонятно чего больше было в этом звуке: ярости или обреченности, и вдруг медленно, со все возрастающим ускорением поползла вперед, туда, где на катушку невиданных размеров наматывалась серая лента дороги с белой прерывистой линией разметки. Прохоров, толкавший сбоку и одной рукой поворачивающий руль, вдруг почувствовал на запястье стальную хватку наручников. Второй браслет с издевательским щелчком повис на руле. Машину тащило вперед, в рулон, который стал уже раза в три больше самых высоких деревьев, и его, пристегнутого к рулевому колесу, тянуло вместе с машиной.
Прохоров задергался, пытаясь вырвать руку, стянуть, сорвать жгучий браслет даже вместе с кожей. В горле першило от смрадного духа вареного, вязкого асфальта. Серый рулон завис над головой. Еще мгновение-другое, и он качнется вперед, сплющит в лепешку и машину, и человечка. Прохоров закричал, рванулся из последних сил и… проснулся, подхватился, огляделся.
Лежак из еловых лапок, затухающий костер — картинка непривычная, но страшного в ней ничего нет.
— Ну и дрянь же приснится, — Прохоров мотнул головой, прогоняя остатки кошмарного видения, подбросил веток в огонь, снова прилег.
Неизвестно откуда пришло понимание величия настоящего леса. Леса, который в старину укрывал и кормил людей. ЛЕС. Добрые духи леса, которые могут помочь, а могут и пошутить. Зло пошутить, безжалостно.
— Леший, — слово выплыло из недр памяти как бы само по себе.
Владик читал много, особо не выбирая, запоем. Главный критерий хорошей книги: без слезливых соплей и было над чем задуматься. Особенно «цепляло» его мужество литературных персонажей в пограничных ситуациях, когда между жизнью и смертью меньше пяди. Порой он примерял на себя прочитанные подвиги и критично признавал, что не вышел ни рожей, ни статью, ни характером. Может и струсить, и не выдержать. Драться умел, спасибо родителям, чтобы мальчик не скучал во время их командировок, определили его в секцию рукопашной борьбы. Сборная солянка из ударов карате, приемов тэквандо и стандартных ментовских захватов. Что не удивительно: самообороне пацанов тренировал бывший спецназовец за разумную цену. И надо признать, толково учил. Владик ходил, как послушный мальчик, лишь изредка пропуская занятия.
Уметь драться и драться по-настоящему – это не одно и то же. Боевой азарт, ярость воина, пыл схватки — для него это лишь пустой звук. Красивые слова, и не более.Владик мог вспылить, наорать, потом долго бы переживал свою вспышку, не показывая и вида, что ему тяжело. Восемь лет тренировок прошли впустую, он не получил ни одного пояса и ни разу не сцепился с противником всерьез. Его предел — некасательный бой, показуха. Эффектно выбросить руку, махнуть ногой, уклониться от обозначенного удара противника, поставить видимость блока. Свой страх перед кровью и болью, своей или чужой, Владик умело маскировал пацифистскими высказываниями, приторными, прилипчивыми, неправдоподобными. Парни из секции дразнили его миротворцем, тренер ограничивался презрительными взглядами.
За все время тренировок не было ни разбитых костяшек, ни саднящих синяков, ни сломанного носа, ни выбитой челюсти. Зато была подворотня и трое перебравших лишку гопников, были отобранные деньги, был первый болезненный удар в солнечное сплетение, и ноющие ребра. Было изумленное лицо тренера, когда незадачливый ученичок заявился на занятия с живописными кровоподтеками, и разочарование — миротворческая броня оказалась крепче кулаков уличной шпаны.
За двадцать четыре года Владик так ни разу и не подрался, зато он научился виртуозно разруливать ситуации, ловко уходить от опасных разговоров. Обаяшка, милашка — ласково поглядывали на него ровесницы-корреспондентки. Вежливый мальчик — умилительно вздыхали редакторши постарше. Высокий, спортивный, немного худощавый, но это сейчас в моде, компанейский, с ярким амплуа светского журналиста, с острым пером и неисчерпаемым запасом остроумия…
Сегодня он впервые изменил себе. Маска «убежденного противника силовых методов решения вопросов» отброшена в дальний угол за ненадобностью. Он никогда не ввязывался ни в какие побоища, никогда не бросался сломя голову разнимать драчунов. А сегодня он вслед за водителем полез оттаскивать разъяренного Чудакова от перетрусившего Неверы. Прыгнул, повис, не задумываясь ни на секунду, разум ничего не успел осмыслить, а тело уже действовало. Только вот какого хрена надо было дергаться? Ну, начистил бы Ромка морду одному уроду, так ведь не убил бы. Даже под горячую руку не убил бы… или…
Владик осекся, припоминая горящие дикой ненавистью глаза оператора. Непонятной, необъяснимой. Андрей ведь тоже вломил разок этому идиоту, без злости, просто отводя душу, а потом сам же вклинивался между ним и озверевшим Ромкой. Вот уж и не ждали от флегматичного Чудакова, да и с Ленкой он так… некрасиво, в общем.
Роман не притворялся спящим, просто старался лежать тихо-тихо и думал. Думы были напряженные, эмоциональные и об извечном.
Его не особо беспокоила текущее положение дел. По принципу неискоренимого оптимизма, выход есть из любой передряги, причем если съели, то там даже два выхода. И любым из них можно воспользоваться, особо не напрягаясь. А их пока никто не ел и не покушался. Да, кишки польку выводят, причем бравурную. Да, зуб на зуб от холодухи не попадает. Но это беда поправимая, главное было бы с кем согреться. Кандидат уже есть на примете, и до обоюдного согласия, похоже, рукой подать.
Роман мысленно прокрутил этапы развития отношений с Аленкой. Дело намертво застопорилось на отметке служебно-дружеские. Конфетно-букетный период не предвиделся, служебным романом и не пахло. Но сегодня все правила и нормы побоку. Обстановочка уж очень нестандартная, и на нервы все можно списать.
“И хорошо, пожалуй, что Ленка в сторонке улеглась. Так точно удобнее и ей, и мне. — Глаза Романа заволокло поволокой предвкушения. — Даже ветки сама уложила. Не лень же было ей возиться”.
Ловеласом Роман не был, а на дон Жуана по манерам и утонченности не тянул. Но бабам нравился. Любят почему-то они таких. Высоких, крепких, которые ради ее глазок красивых и пальцем не шевельнут, зато охотно позволяют опекать, холить да лелеять себя любимого. А сколько-то их было? Таких, на один вечер, на месяц? Больше двух недель Роман ни с одной пассией не встречался. Если душа требовала любви, а тело жаждало ласки, мог себя превзойти: и безропотно мокнуть сорок минут под освежающим дождиком, и на кафе раскошелиться, и за букетиком сбегать, и даже ее мать оттарабанить на дачу закрай света. Но энтузиазма и рыцарства хватало, как правило, ненадолго. Девушки, вдохновленные столь многообещающим началом, рассчитывали на долговременные и скрепленные печатью отношения, а Роман оперативно делал ноги. Он исчезал без объяснений, без драматических спецэффектов, просто не отвечал на звонки и игнорировал ранние или поздние визиты без предупреждения. Если обиженная красотка все же ухитрялось застать его врасплох в родных пенатах, обычно жестоко выставлял ее за дверь, причем ухитрялся делать это так, что больше девушка о себе не напоминала.
Причина была лишь в одном — напрягаться сверх меры Роман не любил и не желал, а уж тем более ради бабы. Семейный рай был не для него. Совместные ужины, один или два ребятенка с горой пеленок и школьными радостями, откладывание денег на покупку стиральной или посудомоечной машины, поблекшая супруга, вечно ноющая о новых сапогах, шесть соток тещиного огорода — казались ему ужаснее всех кругов вымышленного и существующего ада. Он не выносил, когда ему кто-то говорил, что и как надо делать. На работе-то еще терпимо, за это хоть деньги платят, а в семейной жизни женушка плешь проедает и за свои же нравоучения вытягивает из тебя всю зарплату до копеечки. Нет уж, мерси покорно.
Ленка — другое дело. В роли жены он представлял ее слабо, но хотелось быть с ней рядом. Каждый день видеть озорную улыбку, смеяться в ответ на ее необидные колкости. Черт с ней, может, и женился бы.
“Поторопился? Да ну, какое там! — Мысли снова поползли по протоптанной колее. — Сама же была не против. И чего только потом заломалась? Коза упрямая! Чего она выкаблучивается? А! Этих, что ли, стесняется?” — Роман задумался, припоминая детали вечера у костра. Натренированная операторская память услужливо, кадр за кадром, показывала картинку в действии. Аленка, внезапно прыгнувшая к нему на колени. Мягкая шерсть свитера и упругое сопротивление под ладонью. Облизнулся, видит око, а не по зубам.
“Тоже мне, царевна Несмеяна, блин, корчит из себя! Фи свое показывает! Хотя, может, и правда постеснялась. Скорее всего. Надо будет еще разик попробовать? Хотя… за чем дело стало. Вот, прямо сейчас. Подождать только, пока уснут, — Роман напряженно прислушался. — Да если и не спят, что они мне?! Поймут. Должны понять, мужики же ведь. Не будут же они, в самом деле, мне палки в колесо ставить. Мужская солидарность, едрит твою налево”…
Роман почти бесшумно сполз с лежака, несколько опасливых шагов, и он склонился над свернувшейся в клубочек девушкой. Долго всматривался в ее лицо, пытаясь понять: спит она или нет. Легкое безмятежное дыхание…
Автор публикации
