Не везёт — это когда ты в бронежилете,
а тебя бьют по морде.
Народная мудрость.
Навалившаяся тяжесть не столько напугала, сколько удивила Аленку. Казалось бы, только-только задремала, и такое неприятное пробуждение. От чего, в первый момент, после полузабытья, даже не поняла. Сообразила потом. Задергалась, пытаясь вырваться, но освободиться из стальных рук-клешней Романа не удалось. Крепко держал, гад, пришептывал что-то, возил руками по груди и животу, задирая свитер. Аленка попробовала закричать, но Роман предусмотрительно зажал ей рот ладонью. Справиться одной рукой с отчаянно сопротивляющейся девушкой не получилось.
— Ну, ты чего? Ну Ленка, — жарко задышал прямо в ухо оператор. – Тихо, не дергайся. Это же я. Тебе понравится.
Аленка напрасно выгибалась, упираясь затылком и ногами в землю. Роман убрал руку, и девушка едва не задохнулась от болезненного, рвущего губы поцелуя. Преодолевая брезгливость, потянулась навстречу и резко сжала зубы, рот наполнился кровью. От мерзкого соленого привкуса журналистку затошнило. Роман отшатнулся, ойкнул от боли — прокусила губу насквозь, дрянь, и, окончательно озверев, наотмашь хлестнул девушку по лицу. Темнота взорвалась ослепительным фейерверком. Роман перехватил Аленкины запястья, завел девушке за голову и, легко удерживая одной рукой, второй начал расстегивать-срывать джинсы.
Чего Роман не ожидал — так это мощного удара ногой под ребра, разом сбившего его с обмякшей корреспондентки. Откатился в сторону, судорожно пытаясь вдохнуть, но Прохоров одним прыжком оказался рядом и саданул снова. Отступил на полшага, прохрипел:
— Вставай, подонок!
Волна ледяного бешенства прокатилась от макушки до пят — снова ему помешали, — рывком подняла на ноги, бросила на водителя. Жесткий блок и безжалостный удар кулаком в живот. На выдохе подловил, мразь. Роман согнулся, скрученный невыносимой болью. Прохорову показалось мало, боксом он не занимался, но удар был поставлен хорошо. От жестокого хука снизу вверх в подбородок оператора отбросило на пару метров. Упал Роман тяжело, неловко, дернулся и затих.
— Прибил? — безразлично обернулся Владик. То ли шум потасовки его разбудил, то ли тоже не спал. Стоял на коленях возле сжавшейся в комочек Аленки, пытался успокоить.
— Нет, — Прохоров тяжело дышал. Если случалось драться, никогда не было ни гнева, ни бешенства. Наоборот, сознание, даже одурманенное алкоголем, враз становилось предельно четким. Накатывало холодное, просто ледяное спокойствие, ниоткуда появлялось умение предчувствовать каждое движение противника, предвидеть каждый удар. А сейчас от злости дыхание перехватывало. — Нет… вырубил только. Хотя стоило и прибить: — Ну, что? Будешь еще кочевряжиться?
Аленку и так колотило, как от озноба, а от хамского вопроса Прохорова аж передернуло.
— Зачем ты так? — Владик глянул укоризненно. Прохоров и сам не знал зачем. Просто все смешалось: предательство Леськи, презрение ко всем особам женского пола — у каждой ведь шлюшья натура. Мертвые, врезавшиеся в память, глаза Галюни, той незнакомой женщины из поселка у черта на куличках, которая отвергла любовь бывшего одноклассника и поплатилась за то жизнью. Хотя, может, если б она знала, что тот… как же его?.. Иван?.. способен на убийство, скорее всего, легла б, не задумываясь, прямо там, на обочине, и ножки бы раздвинула. Все бабы твари. Но какими бы подлыми они не были, все равно — против воли нельзя. Мужик — он же сильнее, по любому. Да, некоторые бабы вслух говорят «нет», а думают «да», и поведением своим провоцируют. Задницей крутят, а потом глазки невинные строят, мол, ни при чем, он сам… полез. Прохоров презрительно смерил глазами Аленку — и эта, наверно, из той же породы.
— Пойдем, — Владик говорил шепотом, ласково поглаживая девушку по спине, — пойдем, ляжешь на лежак, в одеяло закутаешься. Никто тебя не обидит. Давай, подруга.
Сама встать журналистка не смогла, ноги подгибались, Владик едва ли не силой поднял ее, подвел к слежавшимся еловым лапкам — там вольготно раскинулся Невера. Пинком отодвинул Антона (тот недовольно всхрапнул), опустил девушку на ветки, укутал одеялом.
— Давай, спи. Ничего же страшного не произошло? — уговаривать он не умел, утешать тоже. У Аленки заметно вздрагивали плечи — плакала беззвучно.
Прохоров вполголоса чертыхнулся, пристроился на край лежака. Владик остался сидеть у костра. Плясали язычки огня…
…Лес, он меняет людей. Подчиняет своим законам, заставляет придерживаться своих правил. Неписанные истины, впитавшиеся с материнским молоком. Древнее веление следовать голосу крови и проливать кровь. Жертвенная кровь на алтарь. Черный камень, бесчувственный к свету и теплу. Дрожащие язычки пламени. Ни одно знание не дается просто так. За все надо платить. И у каждого своя плата…
Владик медленно вчитался в написанные строчки. Жутко, страшно своей изуверской правдоподобностью.
— Неужели лес действительно меняет людей? — спросил он вслух у леса, у самого себя. Только очень тихо. И сидел долго, молча вслушиваясь в извечный шум леса, каждой клеточкой тела, всеми органами чувств пытаясь услышать и понять.
Лес мерно шептался, обменивался последними новостями под приглушенное поскрипывание веток, под неразборчивые стоны. Он дышал и жил в своем ритме, привычном, незнакомом. И Владик медленно, несмело приспосабливался, пытаясь угадать, поймать отсчет сильных и слабых долей.
Одинокий день
В череде
Таких же
Одиноких дней
Заплутал
В ритме родились слова. Они возникли внезапно, настороженно, прорвались сквозь ритм, врезались в уши сквозь ватное отстранение оглушенных городскими звуками барабанных перепонок.
Он не писал стихов с того памятного нового года. Нового года в одиночестве. Негласный запрет самому себе. Ненарушаемое табу.
Но разве можно сопротивляться воле леса? В ритме рождались слова. Слова складывались в резкую барабанную дробь размеренных строк…
Одинокого дня
Слишком много
Для всех —
Он один
И мал.
Растерянная Аленка, беспомощная, дрожащая… Андрей, подбрасывающий молоток… Полыхающий безумием взгляд Романа… Отутюженное, неестественно ровное небо… Задушевное потрескивание костра…
Одинокому дню
Не понять,
Почему
Дивной ночи
Тень
За ним
По пятам
Идет.
…Люди привыкли бояться того, чего не понимают. Но бесполезно и бессмысленно объяснять словами непознанное. Чудес не бывает. Есть только привычка под все аномальные явления подстраивать научное обоснование. Вопреки здравому смыслу. Не бывает чудес, но в них надо верить…
Несмотря на холод, Владик почувствовал, как по виску стекает горячая капля пота. Догадка… Немыслимая догадка. Нет… скорее, понимание… Они не съезжали с дороги… Возле города нет такого леса… Лес меняет людей… Дикий, первобытный страх беспомощного человечка перед могущественной природой…
…Усталость, невыносимая для одного человека. Испуганного, растерявшего всю свою наигранную самоуверенность…
О чем
Молчит,
Зачем
Грустит
И ждет…
Одинокий день…