Волк рысцой бежал по заснеженному лесу.
Снег с хрустом проглатывал аккуратные следы — зверь не крался и не старался быть совсем тихим. Это могло казаться беспечным — но самой большой опасностью сейчас было бы остаться в лесу до ночи, до времени, которым начинает править метель. В остальном же — охотники и другие напасти ему не грозили. Охота прошла удачно, даже очень — для такой-то зимы, но отняла много сил. Пора было возвращаться домой.
После забега за раненым оленем, наевшись вдоволь, он совсем скоро отделился от стаи, отыскивая оставленные им и только ему ведомые тропки.
Такой охоты ему хватало надолго — один раз вспомнить свое, волчье, насытившись мясом, чтобы потом без надобности сбиваться с лап зимовать на кореньях и другом съестном.
Он никогда не задерживался со стаей надолго. Приходил, уходил, и это было настолько привычно, что с годами становилось почти незаметно.
Волчья жизнь пробегала рядом, но мимо — волчьи свадьбы и борьба территорий, вой в ночи на ни в чем не повинную луну.
В целом, этот волк был точно таким же, как все остальные.
Так же сер, так же темноглаз, так же шерстист и клыкаст. Но было в нем что-то неуловимое, в последние годы из маленькой детали разросшейся до самого его существа.
Что-то, чему среди лесного зверья названия не было.
У животных нет привычки судить чужое. Их мысли ограничивались инстинктами, которые только последнее время советовали держаться от Волка поодаль. В остальном же, звери — не люди, и не задают вопросов подобных людским. Они смотрят, видят, но редко интересуются.
И чем быстрее Волк отходил от них после слаженной охоты, тем меньше взглядов на себе он ловил. Всем было все равно, а Волку было от этого чуточку спокойнее.
Теперь же он спешил домой. В этот зимний вечер сытому зверю нужно было только одно — тишина и тепло его логова. Однако, это была вовсе не сырая нора под корягами, и даже не пещера. И именно это было тем самым, что различало его с другими волками.
О чем думают люди, когда слышат слово Дом? Нечто квадратное, большое и с окнами. И дым откуда-то из крыши, непременно. В доме Волка были еще лестница на второй этаж, камин, много-много комнат и даже целая библиотека.
Никто не знал, откуда этот Дом взялся в лесной глуши. Здесь не было дорог, по которым бы катились чудные людские экипажи, не было шумных городов и даже маленьких поселений.
Этот кто-то, воздвигший здесь жилье на все свое старание и совесть, забрался удивительно далеко. Должно быть, захотел поселиться среди бесконечных свободных просторов, а потом… Ушел? Умер?
Но что до последнего, Волк не обнаружил нигде следов смерти. А уж эта дама своего присутствия не заметает — хотя за нее нередко это делают другие. Но здесь, вопреки, оставалось нетронутым спокойствие человеческого жилища.
Казалось, что человек оставил Дом только вчера — только мох, забравшийся до крыши, и тугие ветви, обнявшие его со всех сторон, доказывали обратное. Все-таки люди ужасно не любят, когда природа, будучи от рождения победителем, побеждает и их.
Волк нашел дом давно, несколько зим назад. Лесные пошептывали, что стоит он здесь и того дольше. В то время, как другие боялись подходить близко, зверь почувствовал непреодолимую тягу.
Скоро любопытство заставило его сделать первый шаг на крыльцо, тихо скрипнувшее под его лапой. Прошло совсем мало времени, когда он очень скоро совсем поселился там, среди ковров, перевернутой мебели и разбросанных вещей.
А вот и Дом.
Волк запрыгнул на крыльцо и толкнул плохо прикрытую дверь лбом.
Изнутри пахнуло затхлым запахом, который всегда поселяется там, откуда уходят люди. Первое время Волку неприятно щипало ноздри и хотелось чихать, но очень скоро он понял, что так пахнет тайна, и совершенно привык.
Место зверя было у камина. Естественно, он не зажигал его, ведь животные боятся огня, за то что тот не подчиняется им, но, тем не менее, перед ним был уютный ковер с пушистым ворсом, а с двух сторон — светлые окна.
Волк прикрыл за собой дверь, подцепив ее как обычно когтем за отбитую щепу, чтобы зима не заметала снегом просторный коридор, ведущий в гостиную.
Здесь он любил лежать зарывшись в ворс ковра и рассматривать Дом изнутри. Все звериное, лесное, оставалось снаружи, особенно сейчас, когда злая метель вот-вот могла застучать в окна, а Волк оставался один на один с маленьким человеческим миром.
Тут, должно быть, жил богатый человек. Говорят, у богатых свои причуды… (не столь важно пока, откуда Волк это знал) Возможно, одна из таких причуд и сподвигла хозяина Дома уйти в эту глушь.
Постройка была на редкость добротной. Волк искренне не понимал, от чего так странно было для других поселиться здесь — в постоянном тепле, уюте и безопасности.
В отличие от любых нор, сюда даже за несколько лет не сумел прорасти Лес, а гниль только-только начала пожирать деревянные стены. Волк порой даже жалел, что Дом потерял своего человека — столько добра, столько сокровищ и чьей-то работы было оставлено медленно погибать. Как, должно быть, уютно здесь было когда-то!
Вещи было жальче всего. Почему-то Волк ловил себя на мысли, что им грустно не иметь возможности служить так, как было заложено творцом — на стуле много лет никто не сидел, камин не топился, посуда, раньше сверкавшая позолотой, покрылась пылью и привечала, разве что, пауков, которые тут были везде.
Конечно, им была уготована долгая жизнь. Если крыша так же долго будет сдерживать натиск дождя и снега, то шкафы и столы будут медленно гнить, книги — сыреть, а посуда лежать, похороненная под паутиной и такая же прекрасная как прежде. Но разве важен долгий век, который был потрачен в пустую?
Волк жил здесь уже вторую зиму. За это время он успел навести порядок — тряпки были зубами стасканы в угол, некоторые перевернутые стулья поставлены так, как зверь видел на картинках. Единственное, что он не трогал, это посуду и статуэтки — после того, как пытаясь сдуть жирного паука с лица розовощекого белотелого мальчика, уронил его на пол и оставил вовсе без головы. Перед мальчиком Волку было стыдно — пришлось изловчиться и спрятать его в шкатулку, чтобы хоть как-то успокоить свою совесть.
Было в Доме и то, что Волка пугало. И ничто не могло бы испугать больше — ни хлопанье ставней, ни ветер, воющий в трубах, ни шуршание мышей. Ничто, кроме грозной кабаньей головы, висящей на стене на деревянной подставке.
К несчастью, она “украшала” именно гостиную, где зверь проводил больше всего времени.
Трофей с пустыми глазами, когда-то вывалившимся в агонии языком, со смазанной чем-то шерстью и непонятно куда девшимися внутренностями, которыми, по идее, от него должно было бы вонять слишком сильно, чтобы человек повесил себе это на стену.
Совершенно не ясно, как люди могут вешать подобное в доме?
Вешали, Волк знал.
Ставили чучела, пустые оболочки с кровью содранной шкуры, набитой опилками и мусором, изломав их грациозные спины, по углам своих спален. Вешали на стены, подписывая дату смерти животного, рядом храня убившие их ружья и арбалеты. Ношение шкуры никак не могло с этим сравниться, имея под собой объяснение хоть какой-то потребностью. Ведь собственных шкур у людей не было, и Волк сам часто задумывался, как тяжело это — постоянно добывать или шить себе новую.
Трофей же, видно, принадлежал хозяину дома. Волк никак не мог понять — зачем хранить дома смерть добровольно? Она порой, коли приходит, то ничем не прогонишь обратно. Волки забивают по несколько оленей, порой и кабанов в год — но никто еще не додумался хвастаться хвостом и копытом.
Видимо, подобный ужас тоже был отголоском человеческой странной привычки — доказывать что-то друг другу. Если волк скажет другому волку, что забил оленя в одиночку, тот скорее поверит — да и какой прок от неверия? А вот если человек скажет другому человеку, что на охоте убил оленя, ему не поверят.
Посмеются, крутя усы, ткнут пальцем.
Но если волк, когда ему откажутся верить, забудет об этом, то человек на этот случай, скорее, припасет отрубленную голову у себя дома.
Если бы Волк дотянулся, он бы обязательно избавил Дом от такого изьяна, зазакопав бы где-нибудь натерпевшуюся голову несчастного кабана. А пока приходилось, сменив отвращение, смириться. Скоро это стало скорее побуждением к философии — Волк ложился и смотрел на нее, размышляя о смерти, о принятии неизбежности и о том, все ли люди свободно вешают на свои стены пустоглазые бошки.
Может быть, нашелся бы тот, кто согласился бы с Волком, сорвав ее и отбросив подальше?
* * *
Но больше всего Волк любил библиотеку. Скорее всего, эта отдельная комнатка была кабинетом, служившим хозяину Дома местом затворничества. Кроме стола и стула, тяжелых и мощных, все остальное пространство заполняли шкафы. Казалось, они были здесь вместо стен; и книги, книги, бесчисленное количество книг стояло на полках, громоздилось в углах и валялось на полу.
Когда он первый раз поднялся по лестнице и заглянул сюда, ему показалось, что странно хранить дома столько прямоугольных, ворсистых, бумажных кусочков. Однако очень скоро оказалось, что в каждом из них был сокрыт огромный мир.
Днем, когда было светло, Волк читал. Он очень любил читать — и это было вовсе не чудом, а скорее чертой характера. Зверь становился на лапы и тащил зубами книгу с самым вкусным на вид корешком. Многие из них здесь отсырели и аппетитно пахли грибами и лесом.
Переворачивать лапами странички, разбухшие от влаги, которая едва ни каплями висела в воздухе здесь все это время, в закрытой комнате под крышей, было трудновато. Страницы липли друг к другу и рвались, но самым досадным было, то какие пятна оставались порой на белоснежных листах от волчьих не купанных лап. Летом они были в зеленом соке растений, осенью — с запутавшимися в шерсти комками грязи.
Когда Волк умудрился заляпать еще непрочитанную страничку, твердо решил — пора мыть лапы. Зимой он, уже сидя на крыльце, не доставая до земли возил лапы в снегу, особенно после удачной охоты. В теплое время, поняв что лужи обычно не чище, чем борозда грязи, Волк приспособился мыть лапы в бочке возле Дома, где собиралась дождевая вода, стекавшая с крыши.
Он вставал во весь рост, аккуратно заглядывая в бочку. Вода в ней редко доставала до края, хотя в осеннее время ливней могла и перелиться через край. Дна никогда не было видно — словно там была налита ночь, от чего было немного страшно совать туда лапы — мало ли кто может схватить за них?
Волк осторожно макался в воду. Иногда грязь и пыль не желала расставаться с волчьей шерстью — тогда лапы приходилось тереть и болтать в бочке, разбрызгивая воду. Нужно сказать, что местные белки обычно собирались гурьбой на такое необычное представление.
Возвращаться, конечно, приходилось своеобразно. Как на зло, угол, у которого стояла упомянутая бочка, не был у крыльца — для этого Дом еще полагалось обогнуть.
Порой Волк крался к какой-нибудь особенно красивой книге на задних лапах, держа равновесие и попутно тыкая передними в занавески, пытаясь стереть лишнюю влагу.
Книги попадались разные. От скучных математических формул до приключенческих историй. Скоро Волк заметил, что в иных книгах больше картинок, цветных и черно-белых, чем в других, обычно такие книги во много раз интереснее прочих.
Больше всего он любил книги о природе. Их было здесь в изобилии — маленькие дневники путешественников, энциклопедии о животных (волки тоже там были), и целые ботанические тома с массой аккуратных зарисовок и чудных надписей на латыни.
Даже живя в Лесу всю свою жизнь Волк не думал, что столько чудесного находится, существует и происходит вокруг!
Это наверное странно, вроде проходишь мимо каждый день, а чтобы заметить — нужно постараться.
Волк взахлеб прочитал целый том о животных и птицах — о зайцах, лисах, волках, маленьких куропатках снующих туда-сюда по траве, кротах, которые живут в земле и даже самых маленьких мышках. После этого он часто заговаривал с теми, кто его не шугался — скоро белки и птицы перестали его бояться.
Особенно интересно было после прочтения пары страниц бродить вокруг Дома и искать тот или иной цветочек. Много чудного летом копошилось у лап Волка — жуки и бабочки, такие разные и необыкновенные. Зверь ложился в траве и наблюдал, замирая на часок другой. Когда не мешаешь миру жить вокруг тебя, может случиться что-нибудь чудесное.
Так он познакомился с семейством мышей, увидел рождение бабочки и послушал, как поют сверчки.
Кроме книг о природе, часто попадались другие. Потрепанные, зачитанные до дыр, сладко пахнущие духами. В них жили отважные джентльмены и прекрасные, хрупкие и мягкосердечные дамы. Первые очень часто оказывались подлецами, врываясь в жизнь леди, но обязательно потом находился кто-то совсем необычный, чтобы спасти героиню, утешить и полюбить.
Да, это были книги о любви. Романтичной и нежной, дерзкой и запретной. Волк размышлял, что на самом деле, в чувстве любви гораздо больше инстинктов, близких к животному — если, конечно, это не была любовь лицемерная.
Для Волка это чувство было почти незнакомым — он любил жизнь, но в его сердце оставалось пустое пространство, ничем не заполненное.
Было то, что Волку ужасно в книгах не нравилось — однобокость и одинаковость всех женских персонажей.
Они всегда были красивы. Всегда бледны, гибки и артистичны, всегда юны и подвержены меланхолии. Их лица одинаково заливались румянцем и слегка краснели, когда они злились, они
одинаково были нежны и беззащитны, нуждались в заботе, боялись лишений и поддавались влиянию, вместо того, чтобы бороться. А если боролись — то все больше решая свою судьбу через окружавших их мужчин.
Те, в свою очередь, всегда были разными. Красивыми и уродливыми, толстыми и тонкими, смелыми и трусливыми, коварными и честными, злыми и добрыми.
Но это видано, чтобы все были как под копирку? Зверь не понимал, почему так было заведено у людей, но точно знал — женщины, как и волчицы, способны постоять за себя и решить свою судьбу своей собственной силой.
Иногда волк представлял, как бы могла выглядеть его волчица, если бы была человеком. И если бы была она, волчица.
Она была бы смелой, как дикая зверица, звонко смеялась и любила бы книги о приключениях.
Но в прочем, это всего лишь мысли. Разве у Волка может быть дама сердца?
Когда снаружи окончательно темнело, Волк переставал читать и размышлять, зарывался в кучи тряпок или книг, и засыпал. И снились ему чьи-то шаги, запах выпечки по утрам, и совершенно незнакомый треск камина…
~ Автор Светлана Дьяченко, фотография к главе взята из интернета.
Автор публикации
