Если вас ударили по правой щеке,
подставьте левую — челюсть встанет на место.
Народная мудрость.
Сергей Петрович Броль прижался лбом к заляпанному стеклу автобуса. За десять благополучных лет он практически забыл, что такое общественный транспорт. Не выспавшиеся и чересчур агрессивные сограждане с устойчивым ароматом перегара, едущие утром на работу. Или те же люди, только потные, вымотанные до бесчувствия в вечерний час пик. Забыл, что такое крикливые и сварливые тетки, пройти возле которой рядом — уже покушение на невинность ее объемных сумок. А если ненароком попросишь такую мамзель убрать ногу с любимой мозоли, то рискуешь оглохнуть от малоцензурных воплей. Забыл, что такое открытые бутылки и банки с пивом или джин-тоником в руках накачанных алкоголем сопляков, которые размахивают ими направо и налево, посылая тебя далеко и надолго в ответ на корректные замечания и вежливые просьбы утихомириться. В общем, все эти удовольствия он совершенно запамятовал. А сейчас вдруг пришлось окунуться в воспоминания, вернее, эти воспоминания вдруг разом обрушились на его забубенную головушку потоком холодной воды и отвратительно-грязной реальностью. И все это по вине синоптиков и ментов. Вот уж щучьи выкормыши. Видел он их всех в белых тапках одноразового использования, и все их розыскные мероприятия в том же узком деревянном интерьере. Больше недели впустую воздух сотрясают, бумаг перепортили пачки четыре своими безграмотными рапортами. А толку даже меньше, чем с гулькин нос.
Автобус дернулся, Сергей Петрович смачно стукнулся о поручень. Прокомментировал со всей изобретательностью прожженного главного редактора. Пацаненок, старательно надувающий розовый пузырь, посмотрел на него с немалым уважением. Броль приободрился, но от осуждающего взгляда растрепанной тетки с мокрым безразмерным зонтом как-то сник. Водитель снова резко затормозил, Броля швырнуло прямо на даму с зонтиком. Во взгляде паренька с жвачкой мелькнуло сочувствие, женщина, напротив, преисполнилась энтузиазмом.
Буркнув извинения, Сергей Петрович кое-как выпрямился, потер бок. Чуть-чуть левее — и последствия были бы гораздо печальнее. И кто придумал делать у абсолютно мирных зонтиков такие громоздкие ручки, по крепости мало чем уступающие бейсбольным битам? Таким зонтиком от любых хулиганов отбиться можно. Броль причмокнул, пассажиров мотануло в третий раз, настроение упало и метров на сто закопалось ниже уровня асфальта. Шишка на лбу помогла вернуться к действительности… очень мокрой действительности.
Ливень перевыполнил все нормы по осадкам, в сумме как минимум на пять лет вперед. Мутноватая водичка мирно плескалась на уровне дверных ручек легковых автомобилей. Транспорт встал намертво. Горожане вооружились навыками своих предков по Дарвину и активно карабкались на чахлые придорожные каштанчики. Самые сообразительные покоряли пластиковую крышу автобусной остановки.
Солидные тетеньки, уподобляясь горным козочкам, заскакивали на каменный парапет. Они уже не прикрывались зонтиками от дождя, а измеряли глубину настырно подбирающейся к ногам воды. Прибывшие спасатели сначала растерянно почесали в затылках, потом начали эвакуацию людей с симпатичных девушек. Покуда переносили мокрых красавиц, все были довольны. Спасатели ощущали себя полноценными рыцарями, к тому же на красивой фигурке мокрые джинсы, свитерки и рубашки смотрятся очень сексуально. Девушки отлично вошли в роль средневековых принцесс: томно вздыхали, закатывали глазки и с не девичьей силой цеплялись за своих спасителей.
По проспекту вдоль набережной, вальяжно покачивая боками, дефилировали перегруженные резиновые лодки. Среди них сиротливо сновала одна деревянная. Чтобы отвязать ее от причального кольца, парню с лодочной станции пришлось нырять с маской и ластами. С десяток катамаранов и узких байдарок оказались полностью затоплены — река не просто вышла из берегов, а совершила настоящий марш-бросок почти на полкилометра. Волны перекатывались уже через капоты автомашин, на ливневых канализациях бурлили водовороты. На крыше легковушки цвета спелой вишни бился в истерике прилизанный и слишком лощеный молодой человек. Его вопли о гибели новой и весьма дорогой для сердца и кошелька машины гармонично вплетались в какофонию прочих звуков: ругани, выкриков, воплей, тяжелого гула бушующей воды.
Водитель автобуса с озабоченным матерком вручную покореженной железякой отжимал дверки. Мужики, по виду явного рабоче-пролетарского происхождения, старательно ему помогали, создавая еще больше непристойного шума. Щупленький мужичонка интеллигентно свинчивал молоточек для пожарных случаев. Какой-то умник старательно высаживал стекло. Россыпь стеклянных брызг прыснула наружу, недоумок выскочил следом. Ему почти повезло: основательно окунулся, а так… отделался легким испугом, порезанным локтем и царапинами по всему телу. Тетка с зонтиком испуганно закудахтала, когда из выбитого окошка на нее щедро плеснуло.
Хлипкие автобусные дверки с противным взвизгом разошлись в стороны, водитель радостно пожал руки своим добровольным помощникам. Пассажиры с сердитым ворчанием подняли ноги. Вода, прежде сочившаяся тонкими струйками сквозь дверные щели, потоком хлынула внутрь. Молодая парочка, рассудив, что мокро и там и здесь, выпрыгнула на тротуар. Невысокой девушке воды было по грудь. Больше желающих выйти не оказалось. Народ дружно полез на кресла.
Сергей Петрович тоже стоял на сидении, изогнувшись буквой «зю». Что это за буква он не понял до сих пор, но она у него упорно ассоциировалась с каракатицей, хотя этого загадочного зверя он тоже никогда не видел. Голову пришлось вжать в плечи, спину согнуть так, что актер, сыгравший прославленного горбуна, удавился бы от зависти на собственном галстуке. А самое худшее — стоять приходится, прижимаясь к растрепанной тетке. Под боком муляет зонтик. Выбор невелик: либо по колено в воде, либо в тесных дружеских объятиях с теткой и каким-то типом. По-другому втроем на двух посадочных местах было не расположиться.
Броль чихнул, ухитрившись упереться носом в шикарный бюст взлохмаченной мадам. Та с придыханием пожелала ему доброго здоровья. Сергей Петрович вдохнул аромат приторно сладких духов, мельком подумал, что дама, видно, вылила на себя не меньше двух флаконов, и разразился целой серией оглушительных чихов. Тетка с готовностью подставила грудь. Но на сей раз ее любезностью Сергей Петрович не воспользовался, чудом вывернувшись, он предпочел уткнуться в окно. «Картина маслом и хлебом. Причем… масло просрочено, а хлеб заплесневел.», — мрачно подумал главный редактор.
Катастрофа в городском масштабе набирала обороты. Мускулистые спасатели бодро шлепали по пояс в воде, отчасти бережно и нежно перенося на руках в относительно сухое место девушек бальзаковского возраста. Барышни хрупкостью не отличались, и периодически спасатели вместе со своей ношей плюхались в воду. Благо осенняя водичка было не по календарю теплой и вполне гостеприимной.
Добрая душа, обитающая на первом этаже ближайшего от проезжей части дома и не чуждая прелестей отдыха на природе, спешила на помощь в рыбацких сапогах до ушей и с зажатой подмышкой лодчонкой. Броль невесело усмехнулся, наблюдая, как мужчина в толстой брезентовой куртке со всем добром выползал из окна. Говоря по правде, Сергей Петрович с удовольствием бы обменял свой дорогой костюмчик, купленный в фешенебельном бутике, на простую но добротную экипировку рыбака. В мокром деле не до личного престижа.
Молодежь и мужики порешительней покинули тонущий автобус самостоятельно. Один джентльмен даже протянул руку помощи леди, то есть без церемоний выловил споткнувшуюся девушку из воды и деликатно похлопал по спинке или куда он там попал ладонью — в воде особо не разберешь. Но спасательные мероприятия пришлись утопающей по нраву. Какой-то молодец спортивным брассом пересекал улицу. Пацаненок с жвачкой тоже сунулся было наружу, погрузился с головкой, нахлебался грязноватой жидкости и на четвереньках вполз обратно в салон, хныча и отплевываясь.
В автобусе остались самые стойкие, ожидая помощи. И она наконец-таки пришла: четверо подуставших спасателей. Ребята настолько вымотались от таскания тяжестей в сложных погодных условиях, что сил у них не осталось даже на сквернословие. Знаками показали выходить по одному. Пассажиры моментально, сказалась привычка, образовали очередь. Когда подошел черед Броля эвакуироваться на закорки спасателя, у главного редактора проснулось нездоровое чувство юмора. Особенно его развеселил детский вариант игры в коники… в морские коники.
Спасатель натужно волок его, согнувшись, едва не касаясь воды подбородком, хрипло дышал и сквозь зубы смачно костерил погоду и особенно природу, которая: первое, ниспослала этот ливень, второе, обделила разумом проектировщиков сливных канализаций и третье, щедро наградила весом этого мужика (Бролю явственно послышалось: «мудака»), которого он вынужден тащить на себе.
После короткого путешествия — от автобуса до лестницы, ведущей на второй уровень проспекта — Сергей Петрович напоминал откормленную, но необычайно мокрую курицу, вернее, петуха — слипшиеся волосы встали причудливым хохолком. Встряхнувшись, главный редактор потрусил наверх, размышляя о том, что он выиграл, дождавшись транспортировки. Приятного выходило мало: обругали, не прямым текстом, но все равно обидно, замочили, бумаги из дипломата напрочь утеряны для него лично и для общества. Порадовал мобильник: новомодная штучка заносчиво верещала подшибленным поросенком, видно, с телефончиком в салоне не обманули: серая коробочка была действительно водостойкой, чего не сказать про внутренности и отверстие для подзарядки. Сергей Петрович ковылял по лестнице, а ему вослед несся громогласный крик водителя автобуса: «Капитан не покинет свой четырехколесный корабль!».
***
Любите природу, мать вашу, несмотря на то, что она с вами сделала. Но еще лучше любить ее на расстоянии, как навязчивого родственника. Чем дальше, тем роднее. По каналу «Дискавери» или «АнималПланет» природу любить еще удобнее. Полеживаешь себе на диванчике, в тепле, светле и уюте. Без всякого напряга и весь такой преисполненный любовью наблюдаешь, как стая львов заваливает и рвет на куски отбившегося от стада буйвола. А уж на брачные игры животных посмотреть порой очень увлекательно, даже поучительно. Но при непосредственном, недобровольном и затянувшемся контакте с этой самой природой искренние чувства не то чтобы притупляются, но обостряются до предела… до предела ненависти.
Холод, усталость, подкашивающиеся колени, ноющие мышцы, завывающая пустота в желудке — любоваться природой в таком состоянии не придет в голову и отъявленному мазохисту. К этой категории Роман никогда не принадлежал и впредь не горел желанием к ней присоединиться. Хотя и мелькали у него до конца не оформившиеся мыслишки насчет меховых наручников и изящных хлыстиков, но это так, баловство, причем ни разу не опробованное в жизни, лишь подсмотренное на сайтах, которые от плюс восемнадцати.
Впрочем, природу можно любить и даже уважать на обустроенной даче под водочку и курочку, запеченную на костерке по рецепту гриль. За накрытым столом в каком-нибудь лесничестве, под настоящую, прозрачную как слеза самогоночку и ароматное, таящее во рту мясо подстреленного кабанчика. Еще некоторые проблески любви к природе могут возникнуть, когда рядом грациозной кошечкой развалилась какая-нибудь смазливая девчонка с перекрашенными волосами и обильным макияжем с имитацией под естественный цвет лица. А в перспективе на ближайшие два-три часа — приятное уединение и, возможно, мини-ужин: обязательная бутылочка красного вина, ассорти из купленных на рынке фруктов, коробочка шоколадных конфет с еще не истекшим сроком годности. Продуктами приходилось затариваться самому, но еще не было такого, чтобы потраченные деньги не окупились. Бабы-дуры, им достаточно малейшего намека на возможность продолжительных и заверенных отношений, и они готовы лезть вон из кожи. Проститутку снять дороже выходит, а один вид счета даже в самом непрезентабельном ресторане может поставить поперек горла и весьма скромный ужин. А малолетка под пиво и чипсы уже не вызывает такого уровня удовольствия.
Роман не без основания считал себя эстетом именно в дамской отрасли. И хотя по жизни был изрядным лентяем, чувство красоты ему было отнюдь не чуждо. Приятные мысли отчасти сгладили события прошлой ночи. Синяки, когда лежишь без движения, тоже особых неудобств не доставляют, да и при взгляде на Аленку назойливым комариным зудением напоминал о себе стыд. Где-то на периферии сознания зародилась мерзкая мыслишка, что все-таки он был неправ и не стоило так поступать с девчонкой. Ну, по крайней мере, кулаки распускать не следовало. Блин ядреный, и чего ж он так взбеленился? Можно было и ласково уломать. В городе он так напролом ни за какие коврижки с маком не попер бы, уговорил бы, ну, подпоил малость, насочинял бы обещаний с три короба. Много ли девке надо? А теперь что, заново к ней мосты ладить? Ленка-то, птица гордая, не погладишь — не даст. Э-э-э ладно, редька с хреном со сметаной. Авось и выйдет чего путного, а не сладится… так мало ли девок. Свет клином на Стреловой не сошелся, правда, и на прочих она не похожа. Есть в ней изюминка такая-этакая. Неприступная леди с манерами озорной девчонки.
С раздумий о женской привлекательности оператор переключился на окружающие природные красоты и едва не захлебнулся от нахлынувшего пессимизма. Внутри пусто, снаружи студено, со всех сторон лес дикий напирает с нехожеными партизанскими тропами, по которым ни один экстремал-путешественник в здравой памяти и твердом уме ползать не станет. Конечно, даже самый фанатичный пешкодрал по золотым опушкам да шелковистым муравушкам бродить станет да крупные шишечки-грибочки собирать в приятной близости от насиженных мест цивилизации. Еще лучше вдоль оживленных шоссейных дорог, где и маршрутные автобусы останавливаются, и шашлычные-кафейные имеются, и другой сервис ненавязчивый. А здесь уже второй день лес и ничего кроме леса.
— Да едрит вашу налево, направо и на все остальные четыре стороны! Сколько мы здесь ходим, и когда в конце-концов выберемся из этой долбанной чащи?! — последнюю мысль Роман озвучил вслух и притом достаточно громко.
— Кабы знал, сказал, -— равнодушно откликнулся Владик. Боль в натруженных коленях с лихвой перекрывала прочие ощущения.
— Но не могли мы так заехать далеко! Не могли! — Роман рывком поднялся. — Ты с какой скоростью гнал?
— Да не гнал, тянул не больше сорока, — Прохоров говорил почти не разжимая губ.
— Может заблудились? — осторожно вякнул Невера.
— Ты… провожатый недоделанный… завянь лучше!… — окрысился Роман и снова обернулся к водителю. — Вспоминай, сворачивал где?!
— Мы на трассе только крутились, то вперед, то назад. А потом на второстепенную дорогу съехали и дальше только по прямой… с полчаса, не больше. Там асфальт битый, я и притормозил, чтобы дно не царапать. — Прохоров припоминал детали, прикрыв глаза. — Пока вы снимали, я еще развернулся, — стал водить рукой по ноге, показывая, как разворачивался, — в четыре приема, иначе там было не выкрутиться — узко. Потом двинулись назад, медленно. И я увидел, что мы по какой-то тропинке лесной едем, и бензин кончился.
— А разворачивался ты на дороге или на траве? — резонно спросил Владик.
— Не помню, — покачал головой Прохоров, — так и вы же там ходили…
Владик нахмурился, Роман даже ладонью по лбу пошлепал, но нужные воспоминания на стук не отозвались.
— Елки-палки-рыжие-моталки, — выбранился Роман и протянул преувеличенно добрым голосом: — — Тошенька?
— Я внимания не обратил, — пропыхтел Невера, — к интервью готовился. Волновался.
— Аленка заметила, что солнца нет, — уточнил Владик, — но отсняться торопилис, и как-то выпустили это из виду.
— Точно! И дорога исчезла! — Оператор нервно сделал несколько шагов, остановился, опустился на корточки. — Так что же это такое?
— Репа его знает, — поминать хрен Владику показалось как-то неудобно, и сказочная репка пришлась кстати, — пространственная либо временная аномалия.
— Ну да, тонкая грань между сопредельными мирами… узкая пленка бытия… туманности фантастических переходов… — завелся Роман.
— Не скоморошничай, — оборвал его Прохоров, — я статью читал. В семидесятом году пошли двое пацанов за дровами в лесок, а вернулись пару месяцев назад. Тридцать пять лет гуляли, а внешне не изменились. Их по фотографии сличали пионерской, воспоминания проверяли. А сами потеряшки говорят, что всего часа два хворост собирали.
— Нормальные перспективы, — помрачнел Роман, — если считать, что за два часа здесь проходит тридцать лет, то за наши сутки там уже… почти два века минуло.
— Сбылась мечта с идиотом, — усмехнулся Владик, — всегда хотел посмотреть, что будет через сотню годиков. А тут сразу дважды по сто.
— Ты, прежде чем в грезах плавать, подумал бы как к городу выйти… или хотя бы к деревне, к поселку, к хижине лесоруба! — Оператор незаметно для себя подбавил звука.
— Не ори, не в лесу. — Прохоров поморщился, как от оскомины. — А в лесу тем более не ори. Неизвестно, кто тут шарит по кустам.
— Да глухомань тут сплошная. — Владик облизнул пересохшие губы. — Это и стремно. Было бы будущее, тут город стоял бы какой-нибудь, завод, ну, аграрное или фермерское хозяйство.
— Ага, пришлось бы доказывать, откуда мы им на культурные нивы свалились! — Язвительности Роману было не занимать.
— Вот «им» объяснить все проще: проверят данные переписи, сравнят факты. И станем мы осваивать новые цивилизации…
— В качестве экспоната в лабораторном отсеке, — — ехидствовал Роман.
— А предкам из прошлого растолковать факт нашего появления и незнание обстановки будет гораздо сложнее, — монотонно продолжал Владик, проигнорировав колкость оператора, — у них ведь закон простой был: кто не свой — тот чужак. А хороший чужак — мертвый чужак.
— Шутник, блин, — Роману стало не по себе, впрочем, остальным тоже было невесело, и он обратился к Аленке: — А ты чего безмолвствуешь? Водилась ведь с клубниками, ролевиками да реконструкторами, книжки фантастические читала?
Журналистка промолчала, вместо нее ответил Владик, короткой рубленой фразой:
— Ты бы прежде извинился!
Роман присвистнул, такого тона и побелевших глаз он от репортера не ожидал. Неужто паренек тоже в журналисточку втрескался? Просить прощения при всех не хотелось, но пришлось. Наедине можно было бы подурачиться: пасть на колени и покаянно бить кулаком в грудь или лбом в землю ткнуться, орошаясь горькими слезками. Действует безотказно. Но при этих свидетелях выпендреж не пройдет, амнистия возможна только после почти искреннего раскаяния. И как назло подходящие слова на ум не шли. В голове вертелось что-то вроде: «я больше не буду» и «прости меня, дурака», но это явно было не из нужной оперы. А фраза «я не знаю, что на меня нашло» — отдавала дешевой сериальной бульварщиной. Банальщины тоже не хотелось.
— Алена, ты мне нравишься уже давно. Очень сильно нравишься, — Роман добавил твердости и мужественности, — Я ни разу не говорил тебе, но я тебя люблю. По-настоящему. И вчера… я думал, что у нас все будет по любви и согласию. В город вернемся — заявление подадим. У меня квартира есть, зарабатываю неплохо. Сына мне родишь. А ты… — такого честного и укоризненного взгляда не выдержало бы ни женское сердце, ни монашеская скромность, ни девичье целомудрие, — а ты мне губу прокусила… насквозь… а у меня там шов был, рассадил как-то… вот я и психанул…
Что еще добавить к столь прочувствованному монологу Роман не знал, но впечатление он определенно произвел.
— О как, — — хохотнул Владик, — звезданул по фейсу — и она же виноватая, что он сам первый начал.
— Да что ты понимаешь, — не удержался от смешка и Прохоров, — он же по любви…
Роман мысленно подивился: пару минут назад они вполне мирно обсуждали случившееся, а теперь эти двое откровенно язвят из-за ночного происшествия. Вот уж правду моряки бают, что одна баба в мужской команде не к добру. То есть к добру, но его на всех не хватит и выйдет раздор.
— Алена, я понимаю, что виноват, но прошу: прости зло, тебе без умысла причиненное… — Откуда взялось странное словосочетание, только что слетевшее с его языка, Роман и сам не понял, но оно подействовало — Аленка впервые за день посмотрела на него. Воодушевившись, Роман продолжил: — Когда-нибудь ты сможешь понять и оценить и мою любовь, и мою преданность. А сейчас умоляю: не держи сердце на меня.
Роман никогда не причислял себя к сонму прославленных актеров, но в некотором наличии таланта тоже не отказывал. И не напрасно. Всю сцену он выдержал блестяще и роль доиграл до конца, несмотря на затянувшееся молчание девушки и ее кратко брошенное:
— Проехали…
— Ну ты и сволочь… — Прохоров, внимательно наблюдавший за оператором, презрительно сплюнул.
Автор публикации
