Если дедка не хочет тащить репку,
то ему нужны бабки.
Народная мудрость.
Сидеть на одном месте было невозможно. Проклятый холод заползал через рукава, просачивался за воротник, кусал за пальцы, с премерзким хохотком гладил колени. Невера ежеминутно вскакивал, бегал вприпрыжку вокруг лежака, ритмично приседал, рукоплескал сам себе, согревая ладони, растирал ноги.
Он снова заплясал, исполняя нечто среднее между краковяком, полькой-бабочкой и канканом. То есть выписывал кривые кренделя, время от времени выполняя махи. Выше пояса ноги задрать не удавалось, зато колени поднимались хорошо, высоко.
— Ансамбль народной пляски отдыхает. А солисты нервно курят самокрутки за углом, — подбадривал сам себя.
Он попробовал пуститься вприсядку, но не преуспел. Для таких фигур высшего танцевального пилотажа нужна все-таки сноровка. Теплее не становилось, только дыхание сбивалось от незнакомых движений.
С горем пополам, периодически путаясь и все больше ускоряя темп, порой считая целыми десятками, Невера добрался до трех тысяч. Цифра его впечатлила, и он посчитал свой долг с честью исполненным. Притом, когда спишь, то и сосед чуток согревает, а оставаться один на один с темной шуршащей и промозглой ночью — нет уж, увольте. Он в герои не записывался и посмертной награды тоже не желает.
Романа Невера расталкивал весьма осторожно и почти с нежностью. Мало ли что ему взбредет в голову спросонья: может и в челюсть двинуть. Обошлось. Оператор зябко поежился, легко поднялся и шагнул к костру. Невера с блаженством повалился на освободившееся место, свернулся компактным калачиком. Но только начал проваливаться с серый вязкий сон, как кто-то грубо приподнял его за шиворот.
— Вставайте! На физзарядку! Застынете к ядреной фене! Зад оторви от земли! — Прохоров не церемонился, немилосердно тряс попутчиков за плечи, тащил за руки. — Бегом марш!
Лихо гонять водила умел не только на машине. И получаса, наверное, не прошло, как оператор, репортер, корреспондентка и Невера дышали, как загнанные лошади, и мечтали о том, чтобы их пристрелили из сострадания.
— Быстрее! Ногами шевели! Раз! Два! — командовал Прохоров.
Оказывается, на площадке меньше квадратного метра на человека можно сделать отличную разминку, разогреть все мышцы. Таких физкультурных извращений не знал даже Владик, регулярно посещавший занятия по рукопашному бою. Прохоров наращивал нагрузку, усложняя упражнения. Ладно еще приседания на одной ноге, вытянув вторую и с шаткой опорой на плечо соседа по несчастью. Но прыжки вверх из положения «сидя на корточках», держа при этом руки за спиной?!
— Выше! Выше! — Прохоров энергично подавал пример. Остановился он, когда у парней лбы от пота заблестели. На лежак вымотанные телевизионщики возвращались в полуприсяде, с трудом передвигая подкашивающиеся ноги. Прохоров остался у костра.
— Козел законченный! — шепотом обозвал водителя Роман.
— Ты его не материть, а благодарить должен. — Постанывая, Владик пытался придвинуться ближе к Аленке. Согреться-то они согрелись, и неслабо, но надолго ли?
— Да, — согласилась корреспондентка, — могли и не проснуться. Во сне холода ведь не чувствуешь. А это зачем?
Прохоров поверх лежащих укладывал наломанные еловые лапы.
— Не так мороз донимать будет, — сказал водитель, продолжая свою работу.
— Спасибо, Андрей, — засыпая, пробормотала Аленка.
***
— Пятеро их там. Точно говорю. Оглядел с толком. — Кряжистый мужик с взлохмаченной бородой говорил коротко, не переставая торопливо жевать спеченную на углях птицу.
— Верно счел? — допытывался Гран. Он все делал продуманно, без спеха. За рассудительность прочие тати его старшим и признали.
— Как перстов на руце. Перун мне послух. — Живан бойко ткнул обглоданной косточкой в небеса.
— Прыток ты больно, — Гран хохотнул, — в желтень (октябрь) Перуна видоком кличешь.
— Хошь, Радегоста призову? Али Срече ты боле веры дашь? — Живан едва ворот свиты не разодрал.
— Добро, не мети попусту. Дело глаголь, — загомонили вокруг.
— Я и сказываю, — мужик поправил одежу, — Вои вроде крепкие, да не оружные. Двое чуток помоложе, но уже не отроки. Только вот какое диво! Бород ни един не носит!
— Иноземцы лихие! — Трусоватый Скрынь исполошно сложил знак, отвращающий беду.
— Неужто ни одного меча не приметил? — недоверчиво сощурился Чаян.
— Гости? — деловито вопросил Цукан.
— Да не, — покачал головой Живан, — обоза нет. Припаса нет. Только мех невеликий у одного и все.
— И чего в нем?
— Не углядел, — повинился соглядатай, — увязан плотно.
— А вокруг пошарил? — выспрашивал Гран.
— Пядь за пядью на три полета прочесал — пусто. Ни людских следов, ни лошадиных.
— Ой, намутил. — Разгладил бороду Прокш.
— Братцы, а коли они добро прятали? А? Оттого и таятся, и идут опроставшись, — Свищ обрадовано оскалился.
— Всяко может быть, — задумчиво молвил Гран и добавил чуть погромче: — Порешим так. Как светать станет, Радех, Осляб и… Колот пускай поглядят на безбородых. Ежели ничего худого не будет, то повяжем их да спросим, чего они хоронились. А как выскажут все — то языки укоротим да в закупы продадим. Всяко прибыток.
***
Ветки, которыми их укрыл Прохоров, поутру присыпало снегом на ладонь, а то и чуть больше. Пушистое покрывало спокойно лежало на земле, кое-где на ветках деревьев, на плечах водителя, ссутулившегося возле полыхающего костерка.
— Зима, как и писец, подкралась незаметно. — Владик вставал осторожно, чтобы не разбудить остальных.
— Ты абсолютно прав. — Прохоров повернулся на шорох. — Нам полный звездец, если к людям не выйдем. Еще один день на голодуху и еще одна ночевка на свежем воздухе — и первые трупаки пойдут. А могилки копать и нечем, и некому будет.
— Я вообще удивляюсь, как мы до сих пор живы. — Владик притронулся к лицу. Обморозил до полной нечувствительности?
— Снегом давай. — Прохоров четко проговаривал все буквы, но губы слушались плохо.
Владик нагнулся, скатал снежок и старательно принялся растирать лоб, нос, щеки. Помогло, по крайней мере защипало так, что слезы выступили.
— Слушай, может, землянку соорудить? — Просто сложить лапки и благополучно отойти в мир иной показалось репортеру унизительным. — Я где-то читал, что так можно продержаться даже в самую суровую зиму.
— Был бы топор, тогда бы побарахтались. А так… — Прохоров хрустнул костяшками пальцев. — Палками смерзшуюся землю не наковыряешь. Землянку рыть дня два придется. А жрать что? Была бы пушка — зверя бы подстрелили. Лес, похоже, тут дикий. Странно, что до сих пор на нас никто не покусился.
— Так зима еще только началась. Волки не проголодались, а медведи уже спать легли. — Собственные доводы показались Владику неубедительными, но других не было.
— Какая зима?! — Прохоров виртуозно выбранил всю окружающую обстановку и родственников всех синоптиков до кучи. — Вторая неделя октября. Я почти весь сентябрь в майке отходил. Только пару дней как джут из шкафа вытащил. Хорошо, в машине куртка завалялась, а то бы уже остыл давно.
— Елки-палки, ведь за сутки ниже нуля опустилась. — Зубы постукивали словно сами по себе, как Владик не сжимал челюсти, избавиться от дроби не получалось.
— Выйти к жилищу. К людям. Для нас единственный шанс. И чем раньше, тем лучше, — повторил Прохоров.
— А если мы будем гулять по лесу сегодня и завтра, и послезавтра?! Ты ведь не знаешь, где здесь ближайшая деревня или поселок, или хоть какая-нибудь дача?! И я не знаю! — Владик едва не кричал. — А мы не можем днем все время топать, а ночью леденеть! На сколько нас хватит?!
— Но чтобы где-то осесть, нам нужна вода и какой-то строительный инструмент. И еще что-нибудь для охоты. Ты вот умеешь следы читать, чтобы зверя выследить. А когда загонишь — что? Голыми руками на куски рвать станешь?! — Прохоров злился, потому что Владик озвучивал все те вопросы, которые он сам прокручивал и так и эдак, и не находил никакого решения. — А костер без зажигалки слабо разжечь?! А лесины, чтобы потолок укрепить, ты ребром ладони нарубишь?! Да даже мясо ты на чем жарить будешь?! На прутиках деревянных или на камнях?! Так их откопай сначала! Из-под снега!
— Сырым проглочу. — Андрей кругом был прав, и Влад это понимал, но легче не становилось. — Хорош, не кипятись. Двигаемся дальше?
Роман, Аленка и Антон не спали, с болезненным интересом слушая перепалку. Правда, мысли у всех были разные. Невера утешал себя тем, что в компании с такими бывалыми парнями он точно выживет и в проигрыше не останется. Роман плохим словом поминал производителей профессиональных телекамер и тех олухов, которые, желая сэкономить, закупили именно эту громоздкую аппаратуру, создававшую сплошные неудобства. И ведь не бросишь, вот гадство. Аленка смертельно устала, почти весь предыдущий день она существовала на автомате. Ей хотелось только одного: чтобы все закончилось. И ее не волновало — хороший будет финал или плохой. Главное, чтобы он наступил как можно быстрее.
***
— А вот надысь на дворе постоялом медом меня побратим потчевал и на ту пору гость торговый завернул. Важный такой, расфуфыренный, нос до матицы задирает, одеяние богатое. Ну, хозяин, видя такое дело, частит ему поклоны земные. — Делян огляделся: все ли слушают. — Угодить норовит. Пирогов с визигой не желаете? Аль убоины с ледника велю принесть? Али ухи горячей? А то боровичков крепеньких? — Делян искусно запричитал, аккурат корчмарь Лытка, что супротив места двор держал. – А тот так перстами пошевеливает да кивает. Вот и уставил хозяин весь стол снедью, сам блюда таскал. Последним ковш медовухи вареной приволок. Гость уже откушал кус полти, да и молвит: хороши твои грибочки, только не по нраву пришлись, я ведь сам их собирать люблю.
— А Лытка чего? — не утерпел Озар.
— Лытка-то? Х-ха, ответствует он: как угодно, для гостя дорогого грибочки я могу и по долу раскидать.
Гоготали ратники долго да громко. Это ж как справно корчмарь гостя осадил!
— Складно ты сказываешь, паря. Да врешь поди все. — Третьяк рукавом слезу, со смеху приключившуюся, утер.
— Братцы, слыхали? Меня, воя честнейшего, что сызмальства в дружине кнеса служит, блядословом оболгали! – Делян подхватился на ноги, меч выдернул. – Да я сам тому видоком был! А еще чего люди бают, — он весело прищурился и тут же новую небылицу завел: — Пришедл как-то до чародея мужик, животом люто мается. Ну, чародей ему вару пахучего полный корец плеснул. Понюхал мужик, да и нос воротит, руками машет: я помру лучше, а такое пить не стану. А чародей и речет: одно другому не помеха.
— Ох, Делян. Вот уморил! — От хохота у многих аж у боку закололо.
— Пошли бабы в баенку на парок еловый. Хлещутся веничками себе в усладу. А одна на соседку все поглядывает да поглядывает. Та ее и вопрошает: и чего зыркаешь, али чудное узрела? — Делян заголосил и вовсе по бабьи. — А та, что очи пялила, головою покачивает: кривые да худые, мол, у тебя, подруженька, ноги. Вторая баба и разъясняет: по хозяйству управляться они годятся, днем под рубахой их и не видать, а ночью тем более.
— Кабы ты так мечом крутил, как языком мелешь, — насмешливо молвил Годун. Вои засмеялись, многие из них носили отметины, оставленные клинком Деляна подчас потешных поединков.
— Дальше баять станешь? – Кужел расположился около самого костра и поправлял крепеж щита.
— Коли уши не притомились. — Делян поворотился да хлопнул по плечу сидящего подле Краса.— П орешили два охотника шкуру медвежью добыть…
Вешняк понурился. Потешные у Деляна небылицы, да ему от них отчего-то не весело. Скрипит да зудит внутри то ли зависть обидчивая, то ли обида завистливая. Ведь не намного Делян его старше, всего на две зимы, и новиками в дружину кнеса их в один день взяли. Только вот сероглазый да темноволосый парнишка с узеньким личиком ратникам не пришелся по нраву, шпыняли мальца почем зря. А вихрастый белоголовый Делян всем сразу полюбился. Вои охотно учили его оружному бою, бронь помогли ладную выправить, всегда звали с собой на сбор дани да станишников погонять, однако берегли мальчонку, под мечи ворожьи не пускали, покуда не вырос статным молодцем да биться не навострился.
Проказы да каверзы Деляну тоже с рук сходили, ну, побранят малость али слегонька прутом пройдутся, Вешняку, что псом верным за Деляном бегал, доставалось куда крепче. Вот и нынче Деляну почет да уважение. Девки красные на него заглядываются, ратники старшие за равного признают. Сотник как-то обмолвился, что десяток парней, что покамест в новиках ходят, под руку Деляну по зиме отдаст. А он, Вешняк, чем плох? И с мечом проворен, и с топором хваток, и ножи метко кидает, из лука точно бьет, а уж как с лошадьми управляется любо-дорого поглядеть. Правда, вои, что прежде засечниками слыли, плюются брезгливо: степная кровь. Да какие, к лешему, степняки? В отца Вешняк уродился, а тот на батюшку своего похож. Да и все мужики с Брячинного озера волос темный имели, да и девки-беляночки редко рождались. А с чего так повелось, уж и старики запамятовали.
Штаны не рейтинг, упали — можно поднять.
Народная мудрость.
Ременная петля кистеня совсем поистерлась, но сменить ее на новую все не удавалось: то коней держать велят, то дозором спровадят, то и вовсе снедь варить оставят, покуда управишься — глянь, уже все путное разобрали. Расторопные ребята в шайке — и своего не упустят, еще и вовсе чужого полные охапки нагребут. Впрочем, и он не распустеха: за два коловрота почти неношеную обувку из юфти раздобыл, сукмань новую прихватил, на опрошлой седмице гачи крепкие с одного тяглового снял. Прочие побрезговали: уж больно в руде перепачкались, а ништо, на ночь в ручей кинул, камнями придавил, чтоб не снесло, а поутру лишь пятна кой-где темные остались — носить можно.
В схроне тоже добра чуток припрятано: кабать нитками золотыми расшитая, корзно, посеченное малость мечами, да зато с фибулой большой с каменьем самоцветным, баба любая его вмиг залатать сподобится, сыскалась бы иголка костяная. Было еще и запястье с монетами блестящими на посконных нитях, и кольца височные бусинные, и гривна, в тряпицу увязанная, и жменя серебрушек. Глядишь, зиму-другую со шпынями походит — и двором справным обзаведется. Избу поставит, козу выторгует, птицу заведет, а там, помогай Род, и коня сладит, камешек на плуг сменяет, пару колод для пчел поставит, от деда малость уменья перенял, пока мальцом голоногим бегал. Только обживаться он в глуши непролазной станет, куда ни ворог, ни свой пути-дороги не отыщут…
…Кто огнем пустил его родное селище да собрал щедрую дань кровью — Вигарь не ведал. В лес сошел на седмицу — по первому зимнику гость обещался ехать, с которым еще по весне уговор был на три вязки шкурок. Вот и выбрался зверя искать. Ходил налегке: на плече — лук из ясеня да березы клееный, тул со стрелами, на поясе — нож, второй — засапожник, кошель с солью да трутовик, в руке — топор от людей лихих или волков отогнать, на плечах — полсть ладная. А больше ничего и не надобно: лес и прокормит, и согреет. Да и зазорно славному охотнику припас с собою брать.
А он и верно был лучшим из селищанских, даром что только третий раз у Перуновых костров грелся. Впрочем, то и не диво: хилым мальчишка уродился и росточка малого, да и силы в руках не было, вот и приходилось сносить смешки да подначки прочих. За обиду спросить с них Вигарь не мог, оттого и сбегал во владения лешего, в ягодную али грибную пору с плетеным лукошком, на травород — с котомкой полотняной. Так меж баловством да забавами много чему выучился: и травы добрые да злые отличал, и следы зверья разбирал, из лука дичину мелкую бить навострился и с ножом отцовым освоился.
На никчемного мальчишку поначалу все рукой махнули: бадейку воды поднять не может, по хозяйству ничего путного не умеет. Да и помощи с такого: щит в руки дай — так и повалится. Правда, грибов да ягод изрядно набирает, но этим разве девка малая хвалиться станет. На девятую свою зиму Вигарь подстрелил из самодельного лука матерого волка. Деревянную стрелу с плохо оструганным наконечником мальчишка метнул, когда до зверя меньше сажени оставалось. На вопросы селищанских: «Чего ждал-то?» Вигарь потом только отмахивался: «А чтобы наверняка… полсть не портить!». Но это так, отговорки, с большего расстояния выпущенная из слабого лука стрела просто стукнула бы зверя, лишь обозлив.
Шкура у волка целой осталась, стрела точно в глаз вошла. Пометался серый малость да издох. А маленький охотник едва живот не надорвал, покуда волоком тащил зверя до тына. Кабы без добычи воротился да рассказывать стал, кого подстрелил, то на смех бы подняли. Вот и пришлось вязать лапы елочные да перекатывать на них тушу, что раза в два тяжелее его самого, а потом, отдыхая после каждого шага, тянуть по снежному бездорожью. Волк убитый огромен был, не всякий мужик такого добыть сподобится. Над мальчишкой смеяться перестали, отец ему лук добрый помог сладить.
Из лесу без добычи Вигарь не приходил: то зайца подстрелит, то птицу добудет. На одиннадцатую весну наравне со всеми в Перунов костер руду свою пролил. Даром, что мальчик-то небаский, однако девки на него заглядываться стали: еще бы, удачливый охотник, с голоду с таким не пропадешь. А что ростом невысок — так, глядишь, еще и вытянется. Впрочем, он седмицами в селище не является, так что надоесть не сможет. Когда четырнадцать коловротов отсчитал, к Ладиному дереву с Миряной пошел, смешливая девка и у печи проворная. По весне свой дом поставили, родичи в подмоге не отказали, как один пришли — за пару дней сруб сложили. Дранку Вигарь сам настругал, да в новострое, куда оком не кинь — повсюду то одно, то другое надобно. Вот и плата за шкурки лишней не будет. Радовался парень, зверя на две вязки набил, еще столько же в доме лежат. Коли гость согласится четыре взять — то и вовсе хорошо будет.
Запах гари он почуял на перелеске. Ветер поменялся, и у Вигаря слезы из глаз прыснули — до того сладковато-приторным был дух. Он побежал, ног не жалея, падал, жадно хватал пересохшими губами пригоршни рассыпчатого снега. Пепелище было еще теплым, кое-где курились дымки, уродливо щерились оскаленные черепа, чернели выгоревшие кости. Вигарь захрипел страшно, повалился ничком. Ужас и боль душили его, но еще горше жег стыд — он понимал, что даже если и найдет убивцев, то посчитаться с ними ему не по силам.
На стоянку татей Вигарь наткнулся на пятый день своих блужданий по лесу. Мальчишка, на вид лет десяти отроду даже и с луком за плечом, показался им безобидным. Тем более что на спрос ответ разумный дать он не мог, мычал, руками размахивал. Мужики быстро выяснили, что малец все понимает, лишь сам не говорит. Так оно и к лучшему, языком попусту трепаться не станет. А выглядит жалко, такого и в град на торг отправить можно, и на дорогу первым выпустить, дабы путники не заподозрили чего, да и на двор постоялый послать скоморошничать, чтоб приглядел — кто серебром швыряется да у кого в кошеле золоту тесно.
Немого накормили, свитку рваную кинули, дабы ночью не мерз. Мальчишка прижился, тати потихоньку приноровились разбирать его знаки, а Вигарь тайком от всех в лесу схрон сделал для добычи и заполнял его потихоньку. Татем быть он не хотел, уж больно плохо они кончают, а вот поднакопить рухляди следует, дабы не на пустом месте хозяйством обзаводиться. Только вот петлю у кистеня обновить все же надобно, а то, не ровен час, и постоять за себя нечем.
***
Прохоров лежал, подложив руки под голову, равнодушно скользил взглядом по покачивающимся веткам и напевал вполголоса:
Ты давай открой мне правду, надзиратель,
Прутья клетки приучили меня слушать:
Мы сидим с тобою вместе, чего ради?
Правду скажешь? Я тебе не плюну в душу…
— Шансонист чертов, — Роман скривился, как от недозревшего лимона, — только блатняка для полного счастья и не хватало.
— Не нравится — уши заткни, — хмуро бросил Владик. Репортеру было интересно, откуда Прохоров знает такие песни, вроде их нигде раньше не крутили.
Ты давно со мною делишь боль и радость,
Моя камера три шага в поперечнике.
У меня своя вина — тебе награда,
И под дых меня ты бьешь со всей сердечностью.
— Блин, завел волынку, — Роман демонстративно отвернулся, — и так тоска… хуже смертной, а ты еще воешь.
Ты давай открой мне правду, надзиратель,
Годы в клетке приучили меня верить.
Не боись, меня смирили, руки сзади,
Лоб кровит, разбитый об стальные двери.
— Да ты заткнешься, бога душу твою мать?! — Романа словно подбросило, он кричал, бешено сжимал кулаки. Прохоров невозмутимо продолжал:
Над тобой нет приговора — надзиратели на воле,
Но решеткой ограничен твой простор.
Нет спасения тому, кто навек тюрьмою болен,
Есть стрелки, что прекратят наш разговор…
— Послушай, — внезапно совершенно спокойно произнес Роман, — мы и так… не пойми в какой жопе, так чего ты доканываешь? А?
Прохоров приподнялся на локте:
— Это слова смертника, у которого безжалостно отобрали последнюю надежду. Ты никаких параллелей не находишь?
У оператора начался нервный тик. Аленка тихонько всхлипнула. Антон Невера подтянул колени поближе к подбородку: если поверх напялить куртку, то, казалось, становится немного теплее. Владик простужено шмыгнул носом. Свою кожанку днем он великодушно обменял на куцую Аленкину джинсовку и основательно промерз. Девчачья кофточка мало того что не грела, так еще и не застегивалась, хотя он никогда не отличался ни габаритной мускулатурой, ни плотным телосложением.
— Какая, на хрен, геометрия? — взбеленился Роман. — Дорогу бы хоть какую найти! Или дом! Или вообще человека живого!
— Пожалуй, рано ты нас в мертвецы зачисляешь, — буркнул Владик. – Без жратвы человек пару недель протянуть может. А с водой… надо было пить из той лужи, козленочком тебе стать не грозит… — Репортер помолчал и весомо припечатал: — Потому что ты и так знатный козел.
— Поумничай! Давно зубы не считал? — Роман огрызнулся, но как-то вяло…
…Канаву с мутноватой водой первым обнаружил Антон, он ступил неудачно — нога и поехала, ботинок макнул почти по щиколотку, хорошо, что равновесие удержал. А то бы плюхал мокрым по колено. Прохоров подошел, осторожно прощупывая каждый шаг, присел, разгреб опавшие листья, под которыми и воду-то было не разглядеть. Зачерпнул, понюхал. Вода пахла мхом и немного болотом. Но выбирать не приходилось. Сгодилась прихваченная им на всякий случай пластиковая бутылка, из которой еще утром допили остатки хлорированной водопроводной жидкости. Аленка пожертвовала платок. Закрытое в четыре слоя ткани горлышко бутыли медленно со всхлюпом выпускало воздух. Напились по очереди, закочевряжился только Роман.
Прохоров снова опустил бутылку в воду — набрать про запас. Так через пару часов оператор сам попросил пить и оприходовал едва ли не треть драгоценного напитка.
Когда после ночевки они выбирались на поиски трассы, Прохоров оказался самым предусмотрительным. За пояс джинсов он сунул молоток, почти пустую тубу кинул в пакет, туда же затолкал и отсыревшее одеяло. В ответ на недоуменные взгляды пояснил: мало ли что. Рассказывать о нехорошем, просто паршивом, предчувствии, которое грызло его еще с вечера, он не собирался. Не хотелось бы выслушивать обидные хохмы о собственной мнительности, когда все закончится. Если все закончится нормально.
Одеяло, отяжелевшее от сырости и почти не дающее тепла, вскоре перекочевало на плечи Аленке. Под вечер в бутылке заплескалась вода. Прохоров с почти мистическим ужасом ожидал, когда и для чего понадобится молоток.
Но пока все было благополучно. Если можно применить это слащавое словечко к окружающей обстановке: четверо измученных мужчин и девушка, заблудившиеся в нехоженом лесу. Все-таки думать, что они просто заплутали, было как-то спокойнее, чем строить бредовые гипотезы о временных телепортациях.
— Антон, а ты, когда после шашлыка прогуливался и набрел на этот свет, тебе ничего подозрительным не показалось? — впервые нормально обратился Роман к Невере.
— Да нет. — Горе-проводник опасливо отодвинулся. — Лес как лес. Обычный. Деревья рядами посажены. Бурелом убран. Под кустами бутылки валяются и прочий мусор.
— И долго ты на шоссе выходил?
— Прилично, — Невера поежился, — я же леса совсем не знаю. Кружил на одном месте, пока свет, как от фар, не увидел. Побежал на огонек и выскочил на асфальт, там указатель был. Двинулся по дороге, раза два повернул и вышел на трассу. Потом меня какой-то дальнобойщик подобрал и до кольцевой подкинул. — Невера раз в десятый пересказывал свои ночные приключения, но последняя версия была самой краткой и лишенной всех душещипательных подробностей.
— Сколько до города было? — Невера непонимающе пожал плечами, и Прохоров пояснил: — На указателе какие циферки стояли?
— Двадцать восемь. А что?
— Ничего, — Прохоров потер лоб, припоминая, — мы проехали этот указатель. Я еще подумал тогда, что если бы развернуться, через полчаса можно дома быть.
— Так и надо было разворачиваться, — не утерпел Роман.
— И еще километров пять, потом остановились, вы начали снимать. Когда возвращались, мы отмотали кэмэ семь-восемь, прежде чем бак опустел. Но знака не было. В среднем за час человек проходит четыре с половиной — пять тысяч метров. Топали мы сегодня часов девять, даже с учетом лесной дороги, должны были пройти… — Прохоров закусил губу, подсчитывая, и выдал итог, — двадцать пять или даже все тридцать километров! Тридцать! Да мы до города уже пешком бы добрались, по крайней мере до окраины! Направление-то правильное!
— Ты вот мне ответь, друг сердечный, отчего у тебя бензина так мало было? — От логичных рассуждений водителя кошки, скребущиеся на душе Владика, мигом выросли до размера нехилого тигра.
— Да пес их знает, — водитель потупился, — должно было хватить.
— Ладно, — очень тихо сказала Аленка, — что делать-то будем?
— Переночуем, а завтра дальше пойдем, — обреченно вздохнул Владик.
— А может, к машине лучше вернемся? — неуверенно предложил Невера.
— И чего мы там забыли? — удивился Прохоров. — Выбираться отсюда надо. Хоть куда-нибудь. А то замерзнем не за грош.
— Хоть бы один мобильник работал… — Роман спрятал руки поглубже в рукава, — сеть бы проверить.
— Так, мужики, хватит нюнить. Надо костер запалить. — Прохоров поднялся, потянулся. Следом вскочил Владик. — Да сушняка наберите побольше, чтобы ночью ноги не ломать.
По молчаливому уговору далеко не отходили, ломали ветки и лапник поблизости от облюбованного для стоянки местечка. Аленка хвостиком пристроилась за Владиком, а чтобы не с пустыми руками возвращаться — поднимала шишки да сгребала пригоршни облетевших сухих листьев для розжига. Невера прибился к Прохорову, не без основания полагая, что с водителем как-то безопаснее. Роман собирал топливо в гордом одиночестве, но на расстоянии не более пяти шагов от прочих.
Опыт предыдущей ночевки не пропал втуне: лежак сладили моментально, а отсутствие конкретных перспектив приучило к экономии. Скомканные странички, выдранные из Аленкиного ежедневника, теперь не тыкали бездумно, а осторожно положили в низ будущего костра. Сверху присыпали сухой палой листвой, добавили пару шишек. Зажигалками тоже впустую не щелками, скатали один лист в трубочку, подожгли, и уже этот бумажный факел подносили к аккуратной горке топлива. Костерок немного подымил и загорелся, подбросили веток. Перемерзшие путешественники радостно придвинулись к самому огню, отогревая ледяные руки. Прохоров молотком вбил несколько палок, растянул для сушки одеяло. Аленка, оставшись без утеплителя, перебралась поближе к Владику, и поскольку каждый уже был в своей куртке, репортер, расстегнувшись, обнял коллегу, щедро выделив ей полу своей кожанки.
— Морозит, как в декабре! — Роман сосредоточенно растирал ладони.
— Да уж, не май месяц, — хмыкнул Прохоров.
— Но не могло же за один день так похолодать, — резонно заметил Владик, — когда дорога пропала, мы ведь сразу холод почувствовали.
— Значит, все-таки куда-то провалились, — резюмировал Роман, — Я прогноз слышал: до конца недели плюс четырнадцать-пятнадцать обещали.
— Надеюсь, эти обещания тебя греют, — хохотнул Прохоров.
— Была бы посудина какая — воды вскипятить. Да попить горячего, хоть по глотку. Согреться… — Аленка, не отрываясь, смотрела на огонь.
Роман желчно заметил, что впредь он будет выезжать в командировки во всей экипировке. То есть со спальником и плотно набитым рюкзаком, в который обязательно положит пакеты гречневой и пшенной каши, соль, несколько коробков спичек, перочинный ножик, как минимум два теплых свитера, пару шерстяных носков, термос или фляжку для воды, фонарик с запасом батареек и поверх всего прицепит алюминиевый котелок на три литра. Владик грустно согласился, что все перечисленное сейчас пришлось бы кстати.
— На будущее будете знать, — усмехнулся Прохоров и добавил серьезно: — А спать сегодня стоит по очереди.
— Думаешь, гости пожалуют? Встретим с распростертыми объятиями, хоть место узнаем… и время. — Владик был неисправим.
— Фиг его поймет, кто заглянет на огонек А покараулить придется, — Прохоров умел быть убедительным: — По-моему, уже в восемь светло. Нас четверо, значит, каждый сторожит часа по два.
— А как время смены определять? — Роман демонстративно похлопал по пустому запястью.
— Медленно считаешь до восьми тысяч и будишь следующего, — Прохоров объяснял таким тоном, словно считал оператора неполноценным на голову.
— Почему до восьми тысяч? — полюбопытствовал Невера.
— Одна секунда — один счет. В минуте — шестьдесят секунд. В одном часу — шестьдесят минут. Умножай, — похоже, с диагнозом Романа он погорячился.
— Семь тысяч двести, — с запинкой подсчитал Невера.
— Округлил для верности, — сквозь зубы процедил Прохоров. — Кто первый?
— Давай я, — вызвался Владик, — все равно не усну.
— Принято. Второй?
— Могу и я, — откликнулась Аленка.
— Девочка, отдохни, — жестко осадил корреспондентку Прохоров. — Мужиков хватает. Антон? Роман?
— Пускай Невера. Сам-то когда на варту станешь? — Роман с издевкой прищурился.
— Под утро, — спокойно ответил Прохоров, — самое дрянное время.
— Лады. Эй, недоделок, когда насчитаешь восемь тысяч овец, меня разбудишь, — Роман бросил в Антона шишкой.
— Уж лучше баранов пересчитывай, а то от овечек уснешь ненароком или слюной изойдешь, — насмешливо обронил Владик.
— Смотря какие овцы, — отшутился Роман.
— Да я вообще про шашлык.
— И я о том же. — Андрей провел рукой по одеялу, проверяя, высохло ли. — Все, на боковую. Ленка, укладывайся с краю. С одной стороны костер греть будет. А Влад, как сменится, ляжет рядом. Я пододвинусь. Так что не трусь и не трясись.
— Было бы кого бояться, — огрызнулась Стрелова.
— Накрывайся! — Прохоров кинул девушке слегка нагретое одеяло.
Невера проводил его завистливым взглядом: вип место ему опять не досталось. Зато оператор хорошо устроился: посерединке. Владик сунул охапку веток в огонь, обхватил колени руками и начал отсчитывать время своего караула.