Старость — это когда уже не ждёшь от жизни
ничего хорошего, а она от тебя — ничего плохого…
Народная мудрость.
Оказывается, это страшно, когда на твоих глазах избивают человека. По-настоящему, без киношной наигранности и трюковой постановочности. Бьют зло, чтобы покалечить, убить, уничтожить. Бьют, вымещая собственную боль, страх, ненависть, отчаяние.
Когда телевизионщики волтузили Антона — это выглядело скорее забавно. Даже то, как Прохоров пинал Ромку, не показалось ни жутким, ни бесчеловечным. Впрочем, тогда она от случившегося и в себя еще толком не пришла. Но то, что происходило сейчас, было настолько ужасным и отвратительным, что хотелось закрыть глаза и уши, чтобы не видеть, не слышать, не догадываться.
Суровая, режущая чувствительную кожу, веревка туго стягивала запястья, и при всем желании не получалось прижать ладони к ушам. Крепко зажмуренные глаза болели, но она все равно каким-то внутренним взором видела или угадывала в деталях: как замахиваются бородатые мужики, как, ускоряясь, их кулаки вбиваются в тело водителя. Как веером разлетаются кровавые брызги, как алые ручейки окрасили фирменную куртку в грязно-бурый цвет.
Когда над ней навис косматый тать, которого она так душевно приласкала, Аленка уже балансировала на тонкой грани между расплывающейся в глазах реальностью и спасительной ватной чернотой обморока. Действительность проявлялась нечетко и фрагментарно: Роман, сплевывающий красновато-вязкую слюну, главарь, гневно размахивающий руками, мешком оседающий Прохоров, мальчишка, ощупывающий кофр с камерой, какой-то скособоченный тать, придирчиво тыкающий пальцем в кроссовок, алчущий отмщения мужик, наматывающий на кулак ворот ее джинсовки… мгновенное действие, растянулось и замедлилось, словно в рапиде, и вдруг превратилось в стоп-кадр. Аленка даже не успела осознать, почему она внезапно стала видеть все, как будто на линейке программы для монтажа, как провалилась в огромную черную вспышку. Чернота сверкнула, замерла и увлекла ее за собой…
Неужели несколько дней назад она вскакивала по ночам, чтобы запечатлеть на жестком диске новое стихотворение? Неужели она ездила на сюжеты, писала закадровые тексты, переживая за каждое слово и шлифуя каждую фразу? Неужели это она болтала ни о чем в корреспондентской, прихлебывая горячий горьковатый кофе? Не было такого, приснилось! Была только одна правда: долгие судорожные ночи возле неумело разложенного огня, бесконечное движение днем, болезненные спазмы в желудке. Стремительная песня мечей, бешеные глаза, бессмысленное избиение и ледяной страх, убивающие иные живые чувства.
Бойтесь своих мечтаний, ибо они могут сбываться. Господи, кто же придумал этот афоризм? Кто?! Да какая теперь разница! Она ведь сама бегала по фестам, фестивалям, средневековым вечеринкам, шляхетским пирам, королевским балам и прочим костюмированным тусовкам. Считалась своим парнем в нескольких рыцарских клубах, даже как-то ездила в закрытый лагерь по четырнадцатому-шестнадцатому веку. Книжки по славянике собирала, летописями зачитывалась. Да и мечтала хоть на часок, хоть минуток на пять, хоть одним глазком поглядеть, как жили, как сражались, атмосферу почувствовать. Вот теперь в полной мере да ложкой-поварешкой хлебай и наслаждайся! Причем не в роли стороннего наблюдателя, а непосредственного участника! Главное, еще звездой событий не стать, а то с такими нравами с них и колесовать станется.
Роман методично прокручивал ситуацию. Радостных моментов было немного. Уцелела камера. Пройдошистый щенок утянул кофр, но сам распотрошить увесистую сумочку не сумел, с «молнией» не сообразил, а ножом поперек старших соваться не посмел. А у бандюков и поважнее хлопоты нарисовались: Андрюху утихомирить, сотоварищей своих подшибленных в чувство привести, улепетнувших Владика да хмыря Неверку из-под кустов повыковыривать. Да, видно, неплохой старт парни взяли — мужики вернулись не скоро, зато сердитые сверх меры. Загонять беглецов до победного разбойники не стали, вдохновенно отмудохали водилу, веревки на пленниках проверили и кинули связанных, а сами имуществом занялись. Мальчишка проворно кофр приволок, но все одно оплеуху отхватил. Камерную сумку оглядели со всех сторон, даже один едва не обнюхивал. Кто-то потянулся засапожником.
Леший ведает, что подтолкнуло всунуть свои пять грошей, но Роман не выдержал, заорал дуриком: «Мужики, стойте! Сам все покажу!». То ли поняли, то ли догадались, но запястья от плетеных наручников освободили, пригрозили мечом, чтоб не глупил.
Роман по природе своей не любил быстро шевелиться, шустрые корреспондентки уже пять раз место съемки оббегают, со всеми на интервью договорятся, да и его трижды обругать успеют, покуда он кассету зарядит да баланс выставит. Меньше дергаешься — здоровее будишь! — отшучивался на укоризненно-подгоняющие взгляды и реплики. Но сейчас отработанные до автоматизма телодвижения он выполнял на скорости пьяной сонной мухи. Плавно, сантиметр в минуту, расстегивал замок, медленно отводил в стороны края кофра, еще осторожнее вытаскивал камеру. Отчасти завороженные его спокойствием и неспешностью бородачи внимали его действиям. Роман открыл карман для аккумуляторов, открутил линзу, постучал костяшкой пальца по пластмассовому корпусу. Включать и демонстрировать работу камеры он не стал, мало ли какие у этих недоделков религиозные заморочки… хотя задумка о том, чтобы встать на колени и ткнуться лбом в пушистый снежок возле объектива, оказалась эффективной.
Мужики, похоже, восприняли камеру как какого-то заморского божка, и потеряли к технике весь интерес. Зато пояса проверяли старательно, с жадностью оголодавших таможенников ощупывали талии и складки на одежде. Вожделенных кошелей, набитых золотом, не обнаружили, а на кожаные бумажники и их содержимое не обратили никакого внимания. Самый дотошный словами, а большей частью знаками велел Роману разуться, пошарил рукой в кроссовках, на ботинки Прохорова и сапоги Аленки глянул с недоверием, но решил, что и там вряд ли что путное отыщется. Кто-то вяло взвесил на ладони мелкогабаритный ридикюльчик журналистки. Кривоватый на один глаз мужик милостиво позволил Роману завязать шнурки и запаковать камеру, а потом снова обмотал веревкой, только как-то хитро: руки вроде и не туго связаны, но кулаками не помашешь. Потом уже оператор сообразил, для чего так сделали.
…Пробуждение по вкусу напоминало ржавчину, которая методично заполняла рот, нос, легкие. Оно отдавалось протяжным гулом в висках, кололо иголками в глазах, накапливалось мерзкой тяжестью в онемевших щеках.
— Да очнись, ты, сука… в конце концов! Мне что его одному волочь?! Да приди ты в себя, ролевичка хренова! А то эти пидоры нашинкуют нас всех в рубленую капусту!!! — Роман, сатанея, хлестал журналисту по щекам, пытаясь таким изуверским способом привести ее в чувство.
Ни оглядеться, ни подать голос Аленке не дали. Едва девушка шевельнулась и застонала, как ее вздернули на ноги, прислонили к полуживому водителю и тычками погнали вперед. Своего лица Аленка не чувствовала, горло противно саднило. Дышать и то приходилось с усилием, не то что говорить.
Ватный кокон глушил все звуки извне и сигналы боли изнутри, даже пекучая тяжесть в животе как-то поутихла, вроде меньше ныли плечи, ноги не ощущались вовсе. Быть застывшей, одеревеневшей и бесчувственной — легче. Все живое в ней словно атрофировалось, и она даже не задумывалась — навсегда или только временно. Ее подталкивали вперед, и она с невозмутимостью автомата проходила метр-другой. Ее руки сами собой держались за избитого водителя. Ее глаза отстранено фиксировали убыстряющийся танец снежинок, колючие ветки какого-то кустарника, черные проплешины, потихоньку присыпаемые снегом…
С трудом удержав равновесие от очередного толчка в спину, Роман набрал воздуху побольше для доступного объяснения мудакам, что с голодухи да еще с довеском на плече под девяносто кэгэ он не ходок и не собирается ставить спринтерские рекорды. Но, едва глянув на хмурые рожи и осознав, что ни он по-ихнему, ни они по-русски не «андестендят», решил: молчание в данном случае если и не золото, то целая голова. Больше порывов «покачать права» не возникало. Хорошо еще, что кофр с камерой с почти благоговейным трепетом нес мальчишка. Со штативом, наверное, придется распрощаться, кряжистый тип уверенно пристроил его себе на плечо и явно не планировал возвращать хозяевам.
То, что камеру удалось сберечь и сам отделался малой кровью и лишь десятком синяков, — радовало. Но поводов для огорчения было гораздо больше. Куда их ведут непонятно, да и чего ждать — тоже вопрос. Если бы Ленка не топала с видом обколовшейся сомнамбулы, а хотя бы попробовала завязать беседу, ведь шарит же в их абракадабре. Так нет, состроила на мордашке гримасу вечной отрешенности и беды не знает. И Прохоров тоже… ладно, отоварили его, положим, душевно, но ведь сам виноват, нечего было буром переть. Тертый мужик, видел, что положат да размажут в грязь. Так нет, влом было лапки задрать. Теперь вот невесть когда очухается, и то хорошо, если дадут в себя прийти. Троих ведь покалечил, и, похоже, один вот-вот сдохнет. Туда бы ему и дорога, так, блин, дружки посчитаться захотят. А судя по всему, про гуманизм они и слыхом не слыхивали, да и фантазия по части пыток у них побогаче будет.
— И плюя с высокой ели на чудил с железом острым, и на холод, что стремится мне под курточку залезть… — Стрелова безразлично, полушепотом комментировала все, что происходило. Незатейливый ритм из вредных советов помогал медленно и тяжело переставлять ноги.
Роман выражал свои мысли в жесткой и неблагозвучной матерной форме. Ряженые высказываться ему не мешали, но пинками помогали держать должный темп. Только Прохоров молчал, безвольно повиснув на плечах коллег по несчастью. Конечно, большей частью избитого водителя волок оператор, но и журналистке приходилось несладко. Комплекции Прохоров отнюдь не балетной. Но даже и это было не самым страшным. Аленке казалось, что она напрочь утратила связь с реальностью, растворилась в пугающей пустоте мироздания снов. Словно со стороны смотрела на скрюченную дрожащую фигурку, которая не столько поддерживала, сколько сама цеплялась за грязную изорванную куртку с фирменной эмблемой телеканала.
— Как бы выбраться отсюда, пока мы еще все живы… — нервный рефрен из девяти слов журналистка повторяла раз за разом, мысленно запутываясь в кисельно-липкую паутину равнодушия.
Порыв души уже не стал высоким.
Не нужно измерять чужую даль.
И, окропив кроваво-теплым соком,
Сжимает горло черная печаль.
Зачем тебе не пролитые слезы,
Зачем и слов непонятый мотив?
Кривая полоса слепой угрозы
Расчертит белью прошлого пути…
В то, что Влад и Невера поспешат к ним на помощь, верилось слабо. Скорее всего, до сих пор пятками сверкают. Чисто по-человечески Роман их не осуждал, молодцы парни, шанс подвернулся — вот и свалили. На их месте сам тоже бы смарафонил куда подальше, уж лучше в лесу на свободе помирать, чем у этих маяться. А может, и выберутся, выйдут на шоссе, там до ментов ближайших… да, раскатал ты губки, Ромочка. И прилетит опергруппа зеленых волшебников в бронежилетиках, и раскатают они плохих мальчиков по пенечкам. А тебя, бедненького да несчастненького, пожалеют, обогреют, накормят и к домашнему дивану на ручках доставят. Едрен батон, да в этих лесах до прихода цивилизации еще сотня поколений деревьев из семечек повырастает, или из чего они там плодятся. Боже! Аллах! Кришна! Силы разума! Да кто-нибудь! Неужели они действительно во времени провалились?!
Меч сломался на втором ударе. Вся нецензурщина, промелькнувшая в уме за считанные мгновения после зазвеневшего о коричневатые мраморные плитки клинка, не смогла бы уложиться и в многоэтажный небоскреб с чердаком и надстроенным пентхаузом. Тупо изучив оставшуюся в руках рукоятку, Сашка мысленно пожелал доброго здоровья и всяческих благ тому разгильдяю, кто не удосужился проверить оружие перед выступлением, и тому болвану, кто забыл отдать подправить оружейникам давно разболтавшийся меч. Короче, чтобы эти дуралеи жили долго и счастливо, им надо было с недельку обходить Ивора Бесстрашного за семь верст.
Публика еще не врубилась, что выступление вышло за рамки оговоренного сценария, и восторженно зааплодировала. Неустойку платить не хотелось, да и не с чего было раскошеливаться. Но из заказанной программы, два выхода по десять минут, они отработали хорошо если секунд сорок. Ну, может, чуть больше, пока друг перед другом мечами восьмерки выписывали. Запасных железяк не было. Лень тащить, да и кто мог предположить, что на такой простенькой махаловке они понадобятся? План поединка двух странствующих рыцарей за сердце, руку и фамильный замок какой-то мифической дамы идеально вписывался в стратегию элементарных ударов и обычного кружения.
С момента колоритного обезоруживания прошло секунд десять, если еще чуть-чуть потянуть время — зрители просекут фишку. А такого поворота допускать не хотелось. Сашка лихорадочно соображал: броситься с голыми руками на противника, дать себя заколоть, а потом оставшиеся девять минут отыгрывать сцену умирания главного героя? Со стонами, клятвами, обещания и хриплыми взываниями к возлюбленной? Подхваченные из рыцарских романов фразы уже складывались в прочувственные реплики… Нет, затянуто и посредственно, да и заказчики платили за зрелище, а не за трагикомедию.
Идея номер два. Лелик, как окончательно помешанный на рыцарской чести, ломает свой меч и… Тут уже могут быть варианты: либо идет бить морду сопернику вручную, либо трактует сломанный меч, как знак свыше, и предлагает пасть в объятия друг друга. По недолгому размышлению этот выход тоже пришлось забраковать: меч, которым сражался Лелик, только на прошлой недели побывал у кузнецов из дружеского клуба. Сломать его с ходу не получится, да и любители стилизованной старины вряд ли дождутся окончания боя рыцаря против фирменного меча, скорее со смеху животы надорвут. Да и лишаться целого меча глупо, тем более балансировка и ковка не за красивые глазки делается. Еще собрат по оружию мог отбросить свой меч или протянуть его противнику рукоятью вперед, но ситуации с выступлением такое благородство вовсе не меняло. Да и кулачный поединок в тяжелых доспехах смотрелся бы… по меньшей мере странно.
Лелик тоже пребывал в растерянности, слава богу им обоим хватило ума не останавливаться, а продолжать перемещаться по кругу. Изредка черный рыцарь делал пробные замахи и выпады, а Ивор успешно от них ускакивал или уклонялся. Перемигнуться или как-то обсудить положение они не могли: в щелочки шлема даже глаз противника не разглядишь. Конечно, в буггурте такие полностью закрытые кастрюльки очень кстати, мало ли найдется придурков, что лупят куда ни попадя. Но здесь они только мешали. По сценарию победить должен был белый рыцарь и принести свою победу во славу заранее оговоренной девушки постбальзаковского возраста, то есть именинницы, ради которой и расстарался на боевку супруг. Победить-то не проблема, Лелик уже сейчас готов сдаваться, вопрос в том, как потянуть время?
Помощь пришла неожиданно и сама: какая-то догадливая официанточка приволокла из подсобки лохматую швабру на длинной железной ручке, и со звонким: «Вы позволите, сударь?» вручила орудие уборочного труда опешившему белому рыцарю, сделала кривоватый реверанс и быстренько удалилась со сцены боя, прежде чем оба рыцаря расшаркались со словами искренней благодарности. Зрители разразились овациями.
Схватка закипела с новой силой, Ивор орудовал шваброй на манер шеста-копья. Правда, вместо наконечника болтался веревочный хвост, но зато удары по доспеху звучали весьма убедительно. Старых заготовок, меч против палки и меч против копья, у парней было много, они мигом скорректировали тактику и стратегию боя. Лелик пару раз прыгнул, пропуская веревки под пятками, и выполнил полукувырок через плечо, спасаясь от верхнего удара. Со стороны выглядело эффектно. Внутренние часы и начавшие уставать мышцы подсказывали, что финал битвы уже на подходе. Осталось продержаться еще минутку этого фарса, и можно с чувством выполненного долга всаживать меч напарнику под мышку и падать на колено перед королевой банкета, если бы не одно но. Как вонзить полутораметровую палку в человека? Он ведь при всем желании не удержит ее в нужном положении?
Озадачившись новой проблемой, Сашка отвлекся буквально на секунду, и не заметил, как сам обезоружил соперника. В процессе размахивания хвост швабры основательно запутался, и меч Лелика застопорился в веревочной мешанине. После отбитого удара черный рыцарь слегка ослабил руку, чтобы не выставить кисть, и уж точно не ждал столь подлого рывка. Меч, как камень из пращи, стартовал к выходу, благо никого не зацепил.
Ивор уже собирался предлагать сопернику сдаваться под угрозой наставленной швабры. Но покуда рыцари и празднующие хлопали глазами на полет и приземление меча, возле сражающихся снова нарисовалась давешняя официантка с новым поломоечным агрегатом. Черный рыцарь церемонно поцеловал мамзели ручку, то есть приложился железным лбом к запястью, и вооружился. Скрипя зубами, битву пришлось продолжать. Хорошо, что присутствующие заходились от хохота и не слышали лестных эпитетов в адрес чересчур смышленой девушки. Впрочем, истинным рыцарям и слов-то таких знать не положено, не то чтобы их по поводу прекрасной половины человечества произносить.
Сашка с мстительной радостью прикидывал, насколько еще хватит зрителей. Ради того, чтобы увидеть, как они наконец-то полопаются от смеха, он готов был прыгать козликом в доспехе еще четверть часа. Лелик, похоже, разделял его чувства. Позор на поле брани можно было смыть только кровью насмешников. Рыцари вошли в раж. Они азартно продемонстрировали весь арсенал трюковых приемов, забыв, что на них надето. Да в таком настроении нагрудники, наколенники, налокотники и кольчужки до середины бедра им уже не сильно и досаждали.
Все же справедливость, нервно перекурив в уголке, принялась торжествовать. Выдержка рыцарей победила запас легких и оптимизма публики. Лелик, выполняя свой коронный номер: с короткого разбега пятка копья в землю и выброс в прыжке двух ног в лицо противника, чего-то не рассчитал. То ли не принял во внимание скользкость мраморного пола, то ли хрупкость швабры пред лицом жестких экспериментов, но черенок чуда-оружия согнулся вопросительным знаком, а бравый ратник ощутимо приложился об пол, несмотря на ватник и два слоя железа. Народ впал в состояние перманентной истерики. Белый рыцарь решительно стукнул своей шваброй в пол рядом с поверженным соперником. Черный картинно трепыхнулся и замер.
Ивор, даже не поднимая забрала, пробурчал приветственную речь, которую почти никто и не слушал под впечатлением поединка, возложил к лодочкам сорокового размера «оружие, поднятое во славу прекрасной сеньоры и одержавшее победу в ее честь» — подарить ресторанную швабру было не жалко, — и гордо удалился. В четырехметровом служебном закутке, отданном во временное пользование бравым рыцарям, разоблачался от железа Лелик. Покуда Сашка распинался в искусстве высоких речей, его партнер успел подняться, собрать оружие и все запчасти и слинять с поля потехи, и даже скинуть часть доспеха, при этом он не переставая то матерился изящным слогом, то начинал ржать, как сумасшедший.
Сашка мрачно отмалчивался. Поломавшийся меч перевернул с ног на голову не только первую часть программы, но и поставил под угрозу вторую десятиминутку. Теперь придется срочно корректировать планы с учетом имеющегося инвентаря. А кроме полного доспеха и нательных рубах они ничего не брали, думали второй раз показать высшее мастерство законченных неумех во владении мечом. Но уже и так швабрами достаточно народ повеселили.
Заказчик тактично постучался в дверь. То ли он действительно был сверхинтеллигентным человеком, то ли не все еще потеряно? Сашка на его месте хлипкую дспэшную преграду вынес бы с ноги.
— Прошу прощения, что помешал… а вы второй раз выступать будете?
Тон у этого близоруко щурившегося мужика с просторной залысиной был заискивающий. Ивор Бесстрашный удивленно приподнял бровь. Клиент торопливо пояснил:
— Мы ведь на двадцать минут договаривались, а вы уже почти девятнадцать отыграли. Всем так понравилось… Но если не устали и согласитесь, я доплачу…
Он что, с секундомером сидел? Сашка от изумления даже пропустил мимо ушей скромную похвалу великому таланту импровизации, но при последнем слове встрепенулся.
— Полтинник накиньте, и выйдем еще минут на пять.
— Ой, спасибочки большое…
Судя по интонациям и бегающим глазкам, мужик снова будет следить за секундной стрелкой или, может, таймер включит? Лелик с пиететом проводил заказчика на выход, проще говоря, махнул рукой и расхохотался еще искреннее. Сашка тоже хмыкнул. Изобразить по-быстрому потасовку двух оборванцев, выдирающих друг у друга единственный меч, было проще пареной репы, даже репетировать не требуется. Да и не забыть бы той официантке в серебристой жилетке хотя бы… ну… шоколадку купить. Выручила, как ни крути.
Автор публикации
