Она осталась.
Арлис была теперь полноправной хозяйкой всего окружающего — крепеньких, не сдавшихся за многие годы стен, переживших несколько зим кастрюлек, запылившихся тканей и кое-где подпорченых книг, даже мох в углах и тот был теперь целиком ее.
Волк остался тоже.
Он объяснил этот молчаливый договор сосуществования вдруг вошедшей во вкус метелью и морозом, решив для себя, что вряд ли останется здесь после наступления каких-никаких теплых деньков.
Но сейчас думать об этом было некогда — в Доме царила уборка.
Волк восхитился человеческими стандартами порядка и упорством — Арлис за каждый клочок бралась с таким рвением, словно он — ее жизнь. Было заметно, что она сейчас бы предпочла отдохнуть после не очень плотного завтрака (который был сделан из остатков ее припасов, сохранившихся в рюкзаке). Однако философия девушки гласила, что если сразу сделать все, то потом можно будет счастливо лежать бесконечно нужное время.
Восхищаться, впрочем как и пытаться помогать, Волк долго не смог — очень скоро он стал чихать, и кажется, даже мебель поскрипывала от смеха, когда воздух стал вылетать из пасти зверя со странными звуками, а сам он, дергаясь и жмурясь от пыли, начал неистово чесать нос.
Пока Арлис доводила до идеала спальню, в которой когда-то царил ее собственный уют, и комбинировала нашедшиеся по всему дому вещи с теми, которые уже были в ее комнате, Волк сидел на крыльце и дышал хоть холодным, но свежим воздухом.
Вскоре девушка к нему присоединилась — и оба они сидели, немного чешущиеся от пыли.
К обеду есть захотелось снова. Погода немного наладилась, и Волк знал, что многие другие голодные жители леса сейчас, верно, в поисках обеда сами могли бы стать обедом достаточно легким. Пока Арлис рылась на кухне, сетуя, что уборку нужно было начинать именно оттуда, зверь отправился на охоту.
Вернулся он к вечеру — уже замерзающий, но с тушкой зайца. Пришлось задержаться — несколько встреченных по дороге ушастых были слишком худы, и как бы Волку не хотелось думать о том, что все это слишком грустно обдумывать, сейчас есть хотелось гораздо больше.
Не ясно, кто удивил друг-друга больше — зверь, который притащил свою добычу чтобы угостить соседку, или Арлис, которая за время его отсутствия успела не только убраться в большей половине дома, но и приготовить пахнущий жареным ужин.
Волк оставил своего зайца на кухне, которая стала ее больше похожа на склад, и все еще оставалась совсем неубранной, и пошел знакомиться с гостиной заново.
Все таки, удивительно, каким разным становится человеческое жилище, будь оно пустое или прямо сейчас — имеющее своего человека. Ни одна нора, ни одно гнездо не потерпит таких перемен, какие пришлись на долю давно заброшенной гостиной комнаты.
Весь хлам был убран и за неимением места, очевидно, стаскан в тесную, пока темную и грязную кухню. Камин так и остался главным в этой комнате — теплым и светлым. На нем, протертые от пыли, стояли подсвечники с найденными где-то старыми свечами, и пара фигурок из дерева. Рядом к свету прибился низкий стол, который столешницей был Волку всего до груди, и пуфик.
Остальное, раньше как-то неуклюже собранное в кучу, разбрелось по углам — пара стульев, которые были слишком хороши чтобы пойти на дрова, в отличие от еще трех своих собратьев из комплекта, стол, который Арлис притащила ближе к окну, кресла и мини-диванчик превратились в полноценную лежанку у стены. Не тронут был только шкаф, хотя и опустошен — он был для девушки слишком тяжел.
Самую главную пропажу Волк заметил не сразу, но когда осознал — почувствовал себя окончательно радостно. Со стены, раньше взирающая на него с укором, исчезла кабанья голова. Волку было немного любопытно, куда она перекочевала (он был уверен, что не в комнату к девушке), но спрашивать бы не стал — и не только потому, что не мог разговаривать.
Освобожденная от лишнего, ненужного и не имевшего смысла (в том числе от занавесок), комната стала светлее, и пахла уже не пылью и старьем, а целиком только вкусным ужином и тлеющими поленьями.
Запах ужина, который в этот раз готовился не в ведре и не в камине, заставил зверя излишне облизываться.
Арлис не заставила долго ждать — скоро на столике расположилось две уже знакомые пиалки (другую посуду девушке не удалось отмыть в пока неподходящих условиях) с вкуснопахнущим мясом птицы. Где она и как достала ее, зверь не стал пытаться узнать — и так было понятно, что уж кто-кто, а тот кто сумел вернуться в дом прошлого, просто так не пропадет.
* * *
Разговаривать молча было трудно.
Даже полностью погружаясь в вихрь слов очередной книги, Волк так и не осознал ценность человеческой возможности выразить вслух все что угодно, и даже больше. Безумно много можно сказать только взглядом в сторону или мыслями, которые всегда видны в глазах, как отражение в озере. Однако оба они изначально разговаривали на разных языках — и словно не могли допустить, что смогут понять друг-друга на одном из них.
Арлис не отличалась молчаливостью. С кухни то и дело доносилось мурлыканье, музыкальное и стеснительное, а оказываясь рядом с Волком она периодически забывалась, начиная что-нибудь ему рассказывать, а потом обрывала свою речь, глядя в заинтересовавшиеся, но все таки звериные глаза.
Тот факт, что девушке казалось, что он ее не понимает — Волка обижал, хотя он понимал, что это скорее нормальность чем странность окружающего мира. Но когда Арлис в очередной раз весело окликнув его с вопросом, замешкалась и скрылась в кухне, Волк не выдержал и отправился в библиотеку за чем-то, что могло бы помочь им понять друг-друга.
Когда перед Арлис шумно на пол кухни хлопнулись несколько книг, и зверь утвердительно постучал по ним лапой, она удивилась.
Когда он, путаясь в страницах, нашел картинку с красивой девушкой-охотницей и ткнул в нее мордой, после чего рыкнул куда-то в сторону Арлис, уже заинтересовавшейся происходящем, она разулыбалась и стала что-то объяснять ему о нарисованном на картинке.
Но когда наконец он сбегал за совсем тоненькой книжецей, в которой было всего несколько ярких картинок и крупный текст, и в лицах изобразил простую, всем знакомую сказку о волке и красной шапочке (другая сказка была, кажется, о домашних птицах, и изображать кого-то вроде курицы ему не хотелось) — тогда наконец, вытирая слезы от смеха, под хмурым взглядом зверя она поверила.
— Откуда ты знаешь о чем тут написано? — она отложила тряпочку, которой протирала тупбы и шкафчики, и все еще немного недоверчиво, улыбаясь, повертела книжицу в руках. — Значит ты понимаешь всю человеческую речь? Как так получилось?
Волк кивнул, отвечая на первые два вопроса, а на третий слегка закатил глаза. Жизнь чудная штука, иной раз ответ на вопрос “почему” не найти, да и зачем?
Девушка не унималась долго — периодически проверяла зверя, говоря что-нибудь хитро-задевающее и смотрела реакцию. Волк собой был доволен — наконец в Доме завелись разговоры.
Арлис обрела собеседника, которого сперва в упор не замечала, а зверь, укладываясь где-нибудь в сторонке от нее, мог заниматься тем, что умел лучше всего — слушать.
Вскоре он приноровился вступать в диалог. Была найдена пара подходящих книг, вроде энциклопедии о животных и какой-то давно им прочитанной книги о людских городах. Обе были с картинками, Волк на память приноровился быстро листать до нужных страниц, если нужно было донести что-то существенное.
Зима за окном продолжалась. Свет, который по ночам лился из окошек Дома, был в диковинку лесным — Волк то и дело натыкался, выходя на крыльцо, на любопытную белку или птицу. Они с Арлис сейчас выходили на поиски пропитания по очереди — девушка охотилась с ружьем, пряча его потом где-то в сенях, чтобы лишний раз не напрягать соседа, а зверь в одиночку отлавливал зайцев или куропаток. Иногда ему в голову приходила мысль, как здорово было бы сейчас разжиться кем-нибудь покрупнее, но это означало выход на совместную охоту со стаей. Но пока он имел такое соседство, всякое волчье общество было для него закрыто. Впрочем, горевать не о чем было — он этого общества обычно избегал сам.
Уже через недельку их Дом приобрел вид окончательно человеческого. Арлис не стала прогонять мох и пауков из сеней, но в остальном и лес и хлам были одинаково вытеснены из жилища.
Девушка все-таки перебралась в большую спальню, в своей обнаружив, что доски пола начали опасно гнить. Волк помог ей полить перенесенные на новый, широкий подоконник цветы, за которые девушка его не раз поблагодарила, и долго наблюдал, как она убирает золотые статуэтки, картины и шикарные ткани в маленькую кладовую рядом с комнаткой.
Зато ее собственные, много лет назад вырезанные фигурки и маленькие вышивки в пяльцах, найденные по всему Дому, она заботливо расставила на полках трильяжа.
В маленькой вазочке из липового капа поместились немногие украшения девушки — пара плетеных браслетов и кулон с клыком из лунного камня, рядом встали несколько обезьянок из веток и поместилась ветка-змея.
Когда, убирая последнего пухлощекого ангела с золотыми крыльями в сундук, Арлис увидела странный, словно немного довольный происходящим, взгляд зверя, объяснила:
— Мне все больше простое нравится, настоящее, хотя эти вещи из детства я тоже очень люблю. — она повертела в руках деревяшку, напоминающую плывущую лебедицу с птенцами на подставочке.
— Все созданное с роскошным размахом — почти всегда простое и не глубокое. Редко создается по зову души — чаще всего для красивого вида, статуса и из самых неподходящих, но дорогих материалов. Хотя, конечно, бывает иначе. Но что мне скажет этот золотой подсвечник? А фарфоровый ангелок, которых, верно, тысячи по всему миру? Что думали люди, их создающие, понятно и просто. А древесина…или камень. Сколько им лет или веков? Какие путники ночевали под кроной дерева, сколько дождей пролилось? Какая история у ракушки? О чем думал человек, который увидел в коряжке — лебедя? Никогда не знаешь, но сердцем — чувствуешь.
Девушка улыбнулась заслушавшемуся зверю и убрала лебедицу на полку. Волк подумал, что если бы он умел говорить, а не только читать, то можно было бы обсудить столькое! Однако уже появилось кое-что, о чем спросить он вполне мог бы и так.
Когда они спускались по лестнице вниз, Волк остановился у стенки под тем местом, где раньше, на увесистом гвозде, висела голова кабана. Он задрал голову кверху, кивая в сторону пустого места и вопросительно глядя на Арлис.
— А, — она быстро поняла что имеет в виду зверь — Я ее закопала. Давно пора было. А тебе она нравилась?
Волк замотал головой, отрицательно, и довольный потрусил вниз.
~ Автор Светлана Дьяченко, фотография к главе взята из интернета
Как же трудно с этой идиоткой!
Ну да, сам виноват, лажанулся.
Опять.
Пора бы уже и привыкнуть. И перестать каждый раз надеяться. Или хотя бы так остро реагировать. Пора бы, да. Сам знаю. Да только вот… снова и снова.
А ведь поначалу казалось, что шанс вполне реальный. Что должно получиться. Да нет, чего там! Что не получиться просто не может! Вот что показалось, идиоту. Ну да, конечно — взрослая женщина, с боевым опытом. К тому же мастер восточных единоборств. А ведь для них вроде как главное — что у человека внутри. Дух, а не жалкая оболочка, в которую этот дух заключён. Такая должна видеть не только внешность. Такая должна понять. И оценить. Пусть не сразу, да, но у нас ведь семь месяцев будет на всё про всё! И близость такая, что ближе уже просто и не бывает. Полное слияние душ и возможность посмотреть на мир глазами партнёра. У внутренних сущностей нет возраста. Нет внешности. Никаких тайн, хотя б на эмоциональном плане. Никаких внешних преград. Ничего между, что могло бы помешать…
Она видела смерть вблизи, возможно — и сама убивала. Агент из ЦКБ напрямую об этом не говорил, но намёков было более чем. Понимаю, не дурак. Хотя и прикидываюсь, потому что так проще. Если человек глуп настолько, что не просекает нанесённой ему обиды — его перестают доставать. Какой интерес? Вот и меня почти перестали. Не сразу, конечно…
Но эта — не прикидывается.
Она действительно дурра. Полная и круглая. И сам дурак. Доприкидывался. Похоже, в натуре поглупел. Раз на самом деле позволил себе на что-то надеяться. И думать разное глупое. Впрочем, вру, ни о чём таком не думал тогда, это позже уже намечталось, когда к операции готовили. А тогда просто злился — так, что заледенело всё внутри и мысли метались, словно летучие мыши. Такие же стремительно-угловатые.
Ну и, конечно, чего уж там… занозой сидели где-то глубоко Жоркины слова о зрелых женщинах… ну, что они, типа, западают на девственников. И противно так становилось, потому что, выходит, не такой уж весь из себя благородный, раз об этом думаю… И ещё была мысль, что это шанс. Единственный. Но не в том смысле, который имел в виду Жорик. А в смысле понимания.
У неё взрослая дочь — та ещё, кстати, стерва. Вишенка от яблоньки, ага-ага! Смотрела, типа как гламурная рыбачка на опарыша. Носик морщила, думала, не вижу. Типа — вроде и полезен, но как же противно дотронуться наманикюренными пальчиками, чтобы на крючок его насадить. Ничего, документы подписала, не подавилась — всё равно других кандидатов не было.
Не знаю, если бы и агент ЦКБ точно так же смотрел бы, может, и послал бы всё это на фиг. Да только он-то как раз иначе. Он, типа, понял. И оценил. После такого уже не послать. Нельзя посылать, когда понимают. Понадеялся, что и она поймёт. И посмотрит так же. Ну или не посмотрит, подумает хотя бы. Она ведь тоже агент, значит — умная, значит — должна понять. Будет хотя бы с кем поговорить.
Поговорили. Ага.
Щаз!
Она такая же дурра, как и все прочие. Для неё тоже главное — внешность. Фигура. Бицепсы-трицепсы, кирпичный торсик, тоси-боси. Тренировки, диеты, нотации. Это вредно для печени, в том слишком много калорий, снова филонишь, опять на ночь нажрался, опять пропустил зарядку… вот и все разговоры. Хоть бы раз спросила — парень, о чём ты думаешь? Что тебе по жизни надо? Что тебя волнует? Хоть бы раз!
Как же, дождёшься. Ей это не интересно.
Ей главное — внешний вид упаковки, в которую её драгоценное Я запихнули, пусть даже и временно. Непрестижно ей, типа, в таком уроде пребывать. Негламурно. Что подружайки скажут? Ужас-ужас! Надо, типа, срочненько подогнать урода под общепринятые стандарты.
Самое ужасное, что не бросить уже. Втянулся. Да и вообще… остановку вот вчера проскочил. Не, реально!
Задумался о чём-то и мимо проэтовал. Аж сам прифонарел, когда понял. Обычно метров за десять, на подходе ещё, задыхаться начинал и ни о чём думать не мог — только бы до лавки быстрее добраться, плюхнуться на неё и дух перевести. Иногда даже пропускал бусик-другой, посидеть чтобы. Отдышаться. Если приходили слишком быстро. А тут прочесал и не заметил!
Так растерялся, что не стал возвращаться, до авиетки дошёл. Прокатился по верхнему ярусу. Не помню уже, когда по нему и катался-то. Ну, если того чёрного конторского крокодила не считать, с очкастым агентом.
Не, виду, конечно, не подал. Сидел кирпич-кирпичом, будто каждый день такое и всё как всегда. Пусть не радуется, дурра. Зарядку делаю с такой мордой, что никто не усомнится — бросить могу в любой момент. Пусть боится. Если иначе от неё уважения никак — пусть хотя бы боится! Пусть даже и не догадывается, что мне и самому нравится. А главное — получаться начало. Это такой кайф, когда получается! Почти как остановку проскочить. И что же теперь — отказываться от удовольствия, лишь бы досадить этой дурре? Да ну нафиг.
Перетопчется.
Вчера, она, к примеру, вообще отколола — предложила почаще в душ ходить. Ну, в смысле, не мыться, а… Ага-ага! Типа сочувственно так — ты ведь, Вовочка, педали крутить не любишь, а это дело шибко уважаешь, вот и давай, оно тоже массу калорий сжигает. Раз уж два пальца в рот после каждого ужина совать тебе западло…
Ну не дурра ли?
Теперь каждый раз после душа или сортира не включаю её ещё минут по пятнадцать. Пусть думает, что хочет. А, плевать мне, что она там себе думает!
Дурра.