Проснувшись как-то утром, Волк вдруг заметил, как легка стала его голова, обычно забитая безответными мыслями, и лапы, которые по зиме передвигались с трудом. Арлис, пришедшая в дни, когда ему меньше всего хотелось подниматься со скрипучего пола, внесла в его жизнь больше, чем казалось — она принесла общение.
Раньше ему казалось чудным то, как человек зависим от голоса — собственного, выплескивающего наружу мысли, и чужого, который режет тишину ножом. Теперь ему самому казалось, что тишина становится тяжелее, когда ему хочется слышать, как Арлис болтает обо всем на свете, сидя на кухне. Это в нем было совсем не волчьим, и пришлось учиться человеческому общению — бесконечному, звуками, вздохами, взглядом и пониманием взмаха руки.
Волк расширил диапазон издаваемых звуков до неведомого количества — рычал предупреждающе или одобрительно, фыркал, научившись от девушки закатывать глаза, изображая недовольство или недоверие, и почти научился смеяться, по волчьи, скаля клыки и щуря глаза добродушно и тепло.
Арлис говорила порой без умолку — когда мела пол, когда вышивала потрепанные занавески, когда валялась на полу и разглядывала потолок, когда пекла пироги, когда чистила птицу, когда прощалась на ночь. Не разговаривала она только во сне. Волку некогда было отставать от нее — он бродил с ней по всему дому, а потом и в окрестностях, куда они стали выбираться на совместные прогулки или охоту, таскал ей внезапно надобящиеся вещи, взбирался на кресла, стулья, заглядывал в миску с тестом.
Арлис смеялась, рассыпала муку, взмахивала руками, шумела и гремела во всей своей человеческой неуклюжести и грации одновременно. Волк рычал, фыркал, лаял, взмахивал хвостом, мотал головой и ушами.
Дни летели, словно кто-то поджег им хвост — зима уже перевалила за середину, а зверь все еще не успел ощутить ни голода, ни холода, ни одиночества. Иной раз ему чудилось в предсонном состоянии, что он почти человек — волчье ворчало в нем и ежилось, когда он без страха смотрел на танцующий в камине огонь, но с каждым днем тише.
Тем временем разговоров между ними было все больше. Волк первое время часто просил рассказать ему о людях — раз уж зима свела его с человеком, то можно узнать все, о чем до этого момента удавалось лишь прочесть или догадаться.
Он притаскивал книги, и раскладывая их перед рисующей или вырезающей фигурки девушкой, тыкал в иллюстрации. Арлис рассказывала о городах и домах, возвышающихся над деревьями,
о странных человеческих занятиях и хобби, об охоте, об оружии, о самоездящих машинах, о свете, который запирают в стеклянные колбочки, о музыке, которая не требует участия человека, о механических помощниках человека и о человеческих буднях.
Волк слушал и удивлялся — до чего людям не сидится на месте, каким быстром шагом они идут впереди собственной жизни, обгоняя природу? Это вызывало неподдельное восхищение, но со временем превратилось в странное разочарование.
Зверю казалось, что если нет ему места среди лесного — то может быть, это от того, что так влечет человеческое? Но чем больше он слушал свою соседку по Дому, тем больше ему казалось, что для того, большого шумного мира он тоже не создан.
Засыпать в одном из ячеек-окон огромного бетонного дома? Просыпаться, вдыхая дым города и слышать шум колес? Бежать куда-то, не видя в том ни одной причины, кроме той что бегут все, а тот кто не будет бежать — будет раздавлен? Вечно искать себя в этой серости, как искала Арлис?
Волк даже впал на некоторое время в уже давно прошедшую меланхолию, внезапно поставленный перед этим странным вопросом.
Если не волк, и не человек, то кто?
***
От Арлис не ускользнуло странное волчье настроение, появившееся у ее собеседника и слушателя после десятка-второго историй о человеческой жизни. Видно было, что зверь о чем-то бесконечно думает и не находит себе места, в то же время все равно снова и снова спрашивая у нее рассказ о чем-нибудь совершенно не волчьем.
Девушке казалось, что в его состоянии она видит что-то знакомое.
Давнее.
…
Это случилось внезапно, между одним городским днем и другим таким же, на высоте пяти этажей. Арлис привыкла засыпать с книгой, обнявшись с целым новым миром или с маленькой уютной историей, и проваливаясь в нее, как в сон, проживать прочитанное заново. На утро на ее щеке нередко отпечатывались целые отрывки, но увиденное во сне было всегда важнее.
В городе ей жилось душно.
Арлис никогда не была особенной — ни будучи девчонкой со сбитыми коленками, ни будучи не внимательной девушкой с растерянным взглядом.
Ей никогда не казалось странным беседовать с солнцем, просыпаясь в Домике по утрам, она не уменьшала перед дружбой с человеком — важность дружбы с лесной птицей или лошадью.
У нее не было кучи странных игрушек и развлечений, но разве нужны они если живешь в лесу? Арлис искала деревяшки, превращая из в птиц и животных, делала бусы из ягод, рано научилась готовить не через силу и не от нужды — а ради чего-то творческого. Шила маленькие мягкие игрушки, напоминающие одновременно и котов, и жирафов, набивала лавандой, делала сов из шишек и лошадок из желудей. Худая и тонкая, она питалась почти одними книгами и мечтами.
Однако, когда пришло время вернуться в шумный город, вдруг оказалось, что она другая. Это не было ни хорошо, ни плохо, если бы в городе также громко пели птицы и было бы также много трав — но все было совсем по-другому, и скоро Арлис начала скучать. А после — словно совсем привыкла.
В городе некогда смотреть, как садится солнце — иначе утром голубые глаза оттенят изрядные синяки. Вряд ли получится объяснить, что звезды ночью важнее, чем скучные учебные книги?
В городе практически не слышно птиц. Они торопливые, не садятся вблизи и смотрят со страхом, кроме голубей — но те смотрели на Арлис с каким-то удивительным презрением.
Она тщетно по началу выбиралась из дома по выходным — в поиске тихого уголка, где природа будет оставаться нетронутой и только ее — но это было тщетной затеей. Любое место человек быстро помечал парой брошеных сигарет и бутылок.
Совсем скоро Арлис устала быть странной. Среди людей гораздо лучше быть такой же как все — до мелочей, до предпочтений обеда или любимых цитат.
И только по вечерам ей казалось, что она что-то потеряла, кажется, даже не помнила, что именно. Где-то очень далеко остался ее Домик детства и лес, все так же не тронутый человеком, где-то далеко были брошены ее деревяшки и книги, в спешке и желании примкнуть к суетливому городу.
Той ночью ее разбудила шлепнувшаяся на пол книга, громким звуком резко прогнав от девушки сон. Арлис открыла глаза и села на диванчике — в комнате пахло как-то забыто и знакомо, дождем, мокрой листвой, набухшими бутонами собирающихся распуститься цветов. Девушка вышла на балкон и опершись о перила, прислушалась — в городской тишине, теперь, когда и люди и и машины спали, можно было наконец услышать лес. Он никуда не девался все эти годы — но прятался от человека умело, или же человек чаще всего сам не желает его замечать?
В эту ночь Арлис словно с головой окунули в былое, сладко-медовое — в запах пирогов по утру, в росу, которая блестит на солнце, в лесные дожди и пряный рассвет, который она первый раз встретила в городе, сидя в пледе на одном из сотен балкончиков большого дома. В то время как в ее собственном доме серый зверь таскал ведро за ведром к просыпающимся на подоконнике цветам.
Ей понадобился год, чтобы оставить город за плечами. Ей пришлось бросить все на авось — но если не решиться на этот шаг, можно иной раз вовсе пропустить все счастье.
Дом был рад видеть ее — но конечно, не будь в нем Волка, встреча с которым была настолько удивительной, словно Арлис ее выдумала, было бы одиноко. Вернувшись, она словно нашла себя — абсолютно и цело, и теперь, глядя на понурого зверя хотела бы, чтобы тот быстрее стряхнул с плеч это состояние.
В очередной зимний день, когда Волк вернулся с неудачной охоты (что случилось исключительно от его задумчивости сегодня), в Доме его ждал… второй дом.
Волк удивленно смотрел на сооруженную конструкцию — стулья, диван, сдвинутые ближе к центру гостиной, палки, невесть откуд взявшиеся, связанные и неуклюже торчащие, и все это накрытое тряпками и одеялами. Шалаш имел выход, завешенный кружевом, и светился изнутри, так как проглотил камин — тот находился где-то в нем и горел в пол силы, чтобы не было жарко. Пока зверь разглядывал сооружение, из него высунулась довольная девушка.
Она практически услышала, как губы Волка шевельнулись с вопросом.
— Что это?
— Это лекарство от зимы. Заползай!
Волк повиновался. Внутри было мягко, подушки, уложенные кругом, и дополнительный ковер укрывали пол. Перед камином стояли пиалки с душистым отваром, совсем горячие, и миска с ужином.
— Сегодня будет вечер сказок, — Арлис улыбнулась, доставая какую-то пыльную книжицу. из тех, которые верно были на самой высокой полке в книжном шкафу, и Волк до них не добрался. — Зимой нужен не только кров и вкусная еда, зимой нужно немного волшебства, чтобы дожить до весны.
Зверь покружился, и не найдя места, улегся на вытянутые ноги Арлис, примостив тяжелую голову. Огонь в камине плясал, Арлис начала читать. Волку казалось, что он слышит сквозь метель звон мечей и ржание лошадей, под чарующий голос девушки в его сонном взгляде языки пламени превращались в драконов и сказочных дев.
Арлис читала сказки из своего детства — об индейцах и их верных скакунах, диких и быстрых, как горный поток, читала о рыцаре, который вместо того, чтобы сражаться с ни в чем не повинным драконом, стал его лучшим другом, об искателях приключений, которые в пути теряли и находили себя, о колдуньях и принцессах.
Они вместе выпили чай из своих пиал, на некоторое время впустив мягкую, не раздражающую тишину к себе под бок, где она тоже улеглась как пушистый кот слушать сказки обо всем на свете.
Арлис была права — зима осталась где-то бесконечно далеко, отступив от Домишки на много метров, затихнув и съежившись.
А может, она сама вслушивалась в голос читающей девушки?
Уже засыпая от ее голоса, он внезапно подумал — а так ли нужно быть кем-то определенным, если и собой быть достаточно хорошо?
Автор публикации
