Задание действительно на этот раз было не очень сложным. Во всяком случае – казалось таким ещё буквально день назад…
Эсаммех, выполняющий при путешествующем инкогнито шахиншахе Султанипура обязанности то ли проводника и переводчика, то ли доверенного слуги, разыскал Конана три дня назад очень вовремя. Еда давно закончилась, вино тоже куда-то делось, две портовые девки-хохотушки, подцепленные киммерийцем по случаю успешно провёрнутого дельца, видя такие обстоятельства, последовали его примеру, а неблагодарный хозяин постоялого двора как раз вызвал отряд городской стражи для выдворения переставшего быть платежеспособным постояльца из нагло и теперь уже совершенно бесплатно занимаемого им номера.
Стража эта теперь топталась внизу, там, куда Конан некоторое время назад уронил с лестницы ограменный сундук из железного дерева. Кстати сказать, затаскивали этот сундук на второй уровень с лучшими комнатами шестеро портовых грузчиков, четверо из которых были чистокровными орками, а двое – орками на половину. И потребовалось им на это пять монет полновесного серебра и почти полдня тяжёлой работы.
Конан справился один. Меньше чем за десять вдохов и совершенно бесплатно.
Сундук был очень крепкий – на то оно и железное дерево. На нём даже трещины не возникло. Чего, конечно, нельзя было сказать о самом постоялом дворе, поскольку полы, стены и лестница его были отнюдь не из железного дерева. Хлипкие такие полы да стены были, ненадёжные – по сравнению с полновесным сундуком два на два, вырубленным каким-то умельцем из цельного железно-древесного ствола…
Вот и проломил сундук ненадёжные половицы эти, словно яичные скорлупки, уйдя в подгостинничную землю чуть ли не на половину, а заодно и смахнув весь нижний пролёт ведущей на верхнюю галерею лестницы, словно его тут и не было никогда. Что, конечно же, сильно затрудняло горячее намерение стражи подняться к самому постояльцу. А заодно и несколько понижало горячность самого намерения. Они, стражники эти, пожалуй, и вообще предпочли бы покинуть постоялый двор, оставив хозяина самого разбираться со своими проблемами и постояльцами, если бы не маячила в гостиничных дверях непробиваемым заслоном мрачная фигура десятника. Десятнику было заплачепно, и он уходить не собирался.
Так что злые и перепуганные стражники топтались себе внизу, раздираемые внутренними противоречиями и никак не способные решить, кого же они всё-таки опасаются больше, а Конан, злой и голодный, в предвкушении весёлой разминки поглядывал на них сверху, попутно размышляя над тем, чего бы ещё такого на них уронить.
В этот миг Эсаммех и появился – маленький, седенький, с козлиной бородкой и льстивыми манерами, кланяющийся через слово и растягивающий все многочисленные морщины своего невероятно сморщенного лица в вечной беззубой улыбке от уха до уха. Он непрестанно что-то говорил, улыбался и кланялся, кланялся, кланялся… Он кланялся всем – десятнику, хозяину постоялого двора, оторопевшим служкам, Конану, стражникам – всем вместе и каждому в отдельности. И менее чем через четверть оборота клепсидры всё оказалось как-то улажено. Стража ушла, вполне удовлетворённая – десятник был вполне удовлетворён позвякиванием в собственном изрядно потяжелевшем кошеле, а простые стражники – сохранностью собственных зубов и шей. Вполне удовлетворённый хозяин, поясные сумки которого тоже слегка потяжелели, скрылся в глубине служебного помещения, на верхнюю галерею при помощи поворотного блока и укреплённой на тросике корзины был подан обед, вполне удовлетворивший Конана, и вполне удовлетворённые неожиданной и хорошо оплаченной работой местные деревянных дел мастера занялись тем, что осталось от лестницы.
После обеда настроение Конана обычно менялось к лучшему. Особенно, если обед этот соответствовал его понятиям о достойной трапезе настоящего мужчины. А, может быть, настроение тут вовсе и ни при чём было, просто лень становилось шевелиться после действительно достойного обеда. Как бы там ни было, но, благодушно рыгнув, Конан согласился принять шустрого старичка. Принять и выслушать, чего он там сказать или же предложить желает. Просто принять и выслушать – ничего более…
Вот тут-то и выяснилось, что высказываться и предлагать старичок этот желает вовсе не от своего имени.
Выяснилось, правда, не сразу – оказавшись на втором этаже и даже в занимаемой Конаном комнатушке, старичок по-прежнему улыбался, кланялся и говорил, говорил, говорил… Говорил он много и цветисто. И, вообще-то, правильные вещи говорил, разобраться ежели. О славных старых временах, когда жили настоящие герои, покрывшие себя неувядающей славой. О сложности нынешних времён для настоящего достойного человека и мужчины – времён скучных и бесцветных, когда настоящие герои вынуждены наниматься в охранники к разжиревшим купчишкам или служить в городской страже, а возможности по-настоящему проявить себя выпадают так редко и далеко не каждому из них. О том, что человек, сумевший сегодня заслужить подобную славу, славу настоящего героя, славен куда более своих славных предшественников, живших во времена, когда славу эту заслужить было не в пример проще.
Про самого Конана он тоже говорил.
И тоже правильно.
О славе его великой упомянул чуть ли не в первой же фразе, о том, что равных такому герою нет ныне под этим небом ни в доблести, ни в хитрости, ни в силе духа, не говоря уже о силе физической. О непревзойдённых достоинствах. Котроыре, конечно же, должны достойно оплачиваться. Нет, говорил он всё вроде бы правильно. Только вот совсем скоро, буквально через полповорота клепсидры, Конан поймал себя на том, что засыпает, убаюканный плавно текущими восхвалениями. И уже даже, кажется, успел разок всхрапнуть.
Это его слегка рассердило.
И потому он нарочито громким зевком прервал новую только что начатую старичком многословную тираду и приказал отвести себя к хозяину. Поскольку он, Конан, переговоров о важных делах со слугами не вёл отродясь, а подобное шустрое и цветистословное трепло никем, кроме обычного слуги, быть просто не могло. Ну, разве что – не совсем обычного слуги, а доверенного, а это если и меняет суть, то совсем не намного.
Он понял свою ошибку меньше чем через колокол, когда шустрый многословный и улыбчивый старичок привёл его в уединённый дом на самой окраине Шадизара – оказывается, подобная трепливость могла быть свойственна не только слуге. Пусть даже и доверенному.
Автор публикации
